Я снова прыгнул в воду. Дорог был каждый миг. Хорошо, что было неглубоко, и девчушка быстро нашлась возле лежащей на дне лодки. Схватил её и поплыл к берегу. Тюху бы сюда с его яликом. Подоспел Мирон. Вместе выволокли на песок бездыханное тело. Сбежалось много людей, привлечённых шумом. Не помогали, только охали и ахали. Бабы принялись голосить по утопленнице.
Я стал совершать комплекс мероприятий по реанимации утонувших. Окружающие тут же начали меня порицать, зудеть под руку:
— Ты, отроче, пошто над упокойницей охальничае? Изыди абие.
— Зрите, люди добры. Да он перси покойницы прёт и уста невинны лобзае... (ст.русс.: Смотрите, люди добрые. Он груди покойницы мнёт и губы невинные целует).
Я поневоле ускорил процесс, опасаясь, что в любой момент толпа на меня набросится и поколотит. Как бы жизни ещё не лишили, невзначай. Наконец, вода из лёгких вышла, и девочка задышала. Вокруг завопили:
— Знамение сие есть! Отроковица воскресла! Кудесы есть сие (ст.русс.: Знамение это! Девочка воскресла! Это — чудо)!
Не желая искушать дальше судьбу, воспользовался начавшимся ажиотажем и выскользнул из толпы. Это не составило труда, так как вытаращенные глаза зрителей были целиком сосредоточены на воскресшей отроковице.
Прокрался к месту нашего пикника, стащил с себя мокрую одежду и развесил на кустах. Костёр давно потух. Он и не нужен был, чтобы просохнуть. Жара от солнца больше, чем достаточно. Инструменты и пожитки гудцов лежали без присмотра. Вот, раздолбаи! Пропали бы орудия труда, на чём тогда дудели? Искупался пару раз, пока среди деревьев не нарисовались две фигуры. С собой они тащили в плетёных туесах какую-то поклажу.
— А, вот ты иде еси! — воскликнул чем-то довольный Мирон, — Люди ангела зриша, отроковицу воскресих. Сказывай, Димитрий, ты ангеле еси, чай?
— Уймись, Мироша, человек я самый обычный. Из плоти и крови. Можешь потрогать и крылья поискать. Я как раз без одежды. Если найдёшь их на мне в любом месте, проставлюсь бутылочкой сурожского, — хмыкнул в ответ.
— Якоже отроковица воскресилася? Смертный не сотворит сие, аще бо дух небесны, — продолжал упорствовать Мирон.
— Захотела и сама воскресла... Откуда мне знать? — начал понемногу раздражаться, — Сами почему так долго не шли?
Выяснилось, что гудцов в благодарность за помощь ангелу в спасении девочки одарили деньгами, съестным и прочими подарками. Меня не искали. Ангелам положено исчезать, когда вздумается. Вот влип с этой мелкой. А куда запропал Тюха? Если домой заторопился, то люди обычно прощаются перед уходом.
— Ребята, вы Тюху видели?
Оба затрясли головами в отрицании. Музыканты почему-то решили, что я уже в их ватажке. Мирон клятвенно обещал, что в скором времени у меня будет своя персональная домра, а пока придётся довольствоваться накрами. Обсуждали предстоящие планы на ближайшие дни. Парни показали мне кое-какие акробатические номера. Оба умели жонглировать, делать сальто, строить башню. Мирон делал трюки так легко, будто был создан для них. У меня поневоле возник связанный с ним образ грациозной пантеры. Паркур явно не во Франции возник, а в Руси древних времён. Я, как паркурщик со стажем, вздумал продемонстрировать свои прежние навыки. Тело новое оказалось не полностью готово к экстремальным движениям. Только ножные мышцы были на приемлемом уровне. Получились сальтухи разные со стрекосатом вместе, но и это привело в полнейший восторг братьев.
— Пошто таися, Митря, иже потешны мастроте казан (ст.русс.: Зачем скрываешь, Митря, что потешному искусству обучен)? — укоризненно сказал Мирон, — Мы ныне от тя не отрешеся. Нас накаже сим воротам (ст.русс.: Мы теперь с тобой не разлучимся. Нас научишь этим трюкам).
Хотелось сделать волфлип от дерева. Пока не вышло, свалился на спину. С дерева, медленно кружась, слетело несколько желтых листьев. Мне вдруг захотелось узнать, где гудцы зимний сезон проводят. В холода на улицах особо не помузицируешь и не потанцуешь. Парни рассказали, что по-разному бывает. Кто к жёнам возвращается и всю зиму живёт на заработанные деньги, а кто по кружалам продолжает кружить. Есть те, кто к купцам и боярам в терема приглашаются, а иногда и в княжеские дворцы. Развлекают домочадцев наподобие шутов, описанных в средневековых рыцарских романах. Мда, интересная перспектива. Ничего не скажешь.
— А почему на юга никто не мотнётся? — задал вполне предсказуемый вопрос.
— Кои юга есть? — округлили глаза гудцы.
Тьфу, ты, ёлки кучерявые! Юг полуднем надо называть. Опять лопухнулся.
— Тамо татарове враз полонят. Нелеть на полудень грясти, — попытался вразумить меня Мирон.
По сути верно он высказался — нелеть. Прямиком на юг от нас располагался величественный и древний Константинополь. Царьград, как в древнерусских летописях написано. Великая греко-римская цивилизация как раз в эти года медленно и неизбежно погружалась в небытие, как Титаник в воды Атлантики, под натиском орд мракобесных муслимов, и под аплодисменты и довольные потирания рук западноевропейских правителей. Сколько произведений не было создано и сколько открытий не состоялось из-за этого краха, зато западные страны испытали эпоху Ренессанса за счёт вывезенных из Византии рукописей, учёных, поэтов и просто богатств. Конечно, не стоит сбрасывать вину за цивилизационную катастрофу с самих византийцев. Вместо отпора османам, те чаще занимались грызнёй между собой, многочисленными гражданскими войнами и чехардой на троне. Хотя, почему занимались. Византийская империя ещё пока существует, только в виде оставшегося небольшого огрызка. Лет двадцать с небольшим ей ещё отмерено для жизни.
Одежда, если её так можно назвать, почти высохла. Мирошик пошёл отливать в кусты. Треня насвистывал в свою дудочку мотив полюбившейся песни. Вывел меня из размышлений отчаянный крик Мирона:
— Митря, тещи!
Вскочил на ноги и увидел, что ко мне рысью несутся трое воев, остальные несколько человек во главе со шрамистым старшим уже держали уныло стоящего Треню и брыкающегося Мирона. Я, как был без одежды, сиганул в воду.
— Стой, холоп, ворочайся абие, иначе туже буде, — кричали мне в спину.
— Не сдашися, друзий теих казним, — раздался резкий, хрипловатый голос.
Я оглянулся. Одноглазый уродец со шрамом на лице смотрел на меня пристально и ухмылялся. Подумав немного, решил вернуться. Негоже из-за меня кому-то страдать.
— Истинно людие баяша — течный раб есть, — довольно ощерившись, высказался уродец.
Голую задницу ожёг удар плетью. Вопреки ожиданиям, гудцов вои не освободили.
— Отпустите нас, бо есмо гудцы перехожи. Люди мы тишны есмо при тамге, — вопил, продолжая вырываться, Мироша.
— В кремель лещите сих кощеев. Выведаем вборзе, кои гудцы, ониже холопы, — прорычал старший.
Одел свои лохмотки на мокрую кожу. Нас связали и приторочили к одной из лошадей. Я огляделся. Позади воев вдруг мелькнуло тюхино испуганное лицо. Показалось, что ли?
Бежать вместе с братьями-гудцами вслед за ехавшими всадниками пришлось через весь город в новую крепость. Её князь Юрий выстроил рядом со старой, как только переехал со всем двором из Звенигорода в Галич. Была она совсем небольшой по площади, чуть более трёх га, но гораздо укреплённей старой. Стены были сделаны городнёй на крутых валах при глубоких рвах. Вход имелся только один — через подъёмный мост надо рвом от башни старой крепости. В самой крепости князь строил себе новый дворец. Получалось что-то вроде обычного средневекового замка, только с русским древесным уклоном. А пока что там располагались казармы с дружиной и, как выяснилось позднее, княжьи службы тайных дел, аналог местной ментовки с гебухой впридачу.
Когда нас троих пригнали в кремель, с трудом узнал в покрытых грязью и потёках пота своих новых друзей. Я, наверное, не сильно отличался от них видом. К тому же при беге потерял левый чобот и разбил ногу до крови. Попросил дать возможность пройти к колодцу и обмыть ноги. Ещё не хватало получить столбняк, или даже заражение крови. Стражники дружно поржали, а один из них влепил мне крепкого леща. С трудом устоял. В ушах зазвенело. Голова словно бы увеличилась в размерах.
— Холопы прошения рекоша коленопреклонно, — объяснил вой своё действие.
— Не преречи им, Митря. Забьют до уморы, — прошептал мне сведущий в разных житейских перипетиях Мирон.
Нас всех отвели в одну из крепостных башен. Здесь в нижней части располагалась пыточная, судя по скобам в стенах и притолоке, подобию жаровни и наличию большого деревянного стола. Деревянный пол устилало слежавшееся сено. Через открытые окна вместе со светом залетал жаркий, пахнущий чем-то терпким, воздух уходящего лета. Но этот поток не мог перебить затхлую, труднопередаваемую смесь запахов крови, пота, испражнений, рвотных масс и гниющей плоти. Неплохо бы опорожниться из немного бушевавшего адреналином организма. Спросил про такую возможность наше сопровождение, но не получил ответа, только ничего хорошего не обещающие взгляды. Мирон с невесёлой усмешкой прояснил:
— Яко скот есмо дельма них.
Появился мужичок с крупными чертами лица и с пышной каштановой бородой, одетый в серую порть. Почему-то я сразу на него подумал, что кат. Наверное, по равнодушному взгляду вивисектора, расчленяющего живую плоть, и по обильно забрызганной каплями крови на порти. Он велел нам троим раздеться догола и прицепил каждого ошейником через цепь к скобам в стене. Другой мужик принес одну кадку с водой, а другую порожнюю, по-видимому, для туалета. Кат велел гудцам помочиться на мою раненную ногу и потом замотал её посконной тканью. Пока мы намывались и опорожнялись, в помещение зашли два хмурых козлобородых дьяка. Один из них стал меня осматривать и озвучивать внешние приметы, другой записывать сказанное на бумаге. Во все щели лазил, придурок вонючий. Пальцы грязные в рот засовывал. Брр, чуть не блеванул.
Дьяки вышли, но где-то через полчаса снова возвратились в сопровождении одноглазого уродца. Нашу троицу предупредили, что пока будут допрашивать легко, но если станем запираться, то кат покажет своё искусство. Дьяки приступили к делам с меня. Один из них зычно прочитал из бумаги:
— Доводна грамота на холопа течна, се рекомах Димитрием (ст.русс.: Следственная грамота на беглого холопа, прозывающегося Дмитрием). Доводностью требно сведати истореченное имя сего холопа, и владетеля она, и пособителей в течьбе. Чертано шесть тысящ девятьсот тридесять осьмого лета от сотворения мира, второго дня ревуна.
Какого лешего я высунулся из своей комфортной благородной раковины? Острых впечатлений захотелось? Вот и огребай их, дубина стоеросовая, полной лопатой. Не успел попасть в другую эпоху, как крупно вляпался по самые уши в проблемы. Ещё не хватало в рабство попасть к какому-то толстопузому самодуру. Пора признаваться им, кто я есть на самом деле, только бы наедине остаться с сыскарями, без гудков.
— Холоп течны, нарекл ся истое имя (ст.русс.: Холоп беглый, назови своё подлинное имя)? — обратился один из дьяков ко мне.
— Димитрием наречён, и я не беглый холоп.
— Добре, аще не холоп ты, идеже теи родичи? Кои ремесла оне промысляша? — спросил другой.
Я запнулся под торжествующие взгляды дознавателей.
— Я буду говорить только наедине с вашим главным, — мотнул головой в сторону одноглазого.
Мощный удар по рёбрам вызвал сильнейшую боль. В глазах всё потухло.
— Зело не бей его, Прокл. Малец ут, сморитеся паки, — услышал укоризненный хрипловатый голос одноглазого.
Врезал мне подскочивший сбоку как-то незаметно кат. Прыткий подлюка.
— Знамо, не волиши поведатися (ст.русс.: Значит, не хочешь признаваться)? — насмешливо спросил одноглазый.
— Сами назовитесь. Я не знаю, с кем разговариваю. Вдруг вы тати все тут собрались, волки позорные. Добрыми рядцами только прикидываетесь, — вырвалось у меня.
— Вожги ему три десятка крат, токмо не кнутьем. Исказити собину не требно (ст.русс.: Врежь ему три десятка раз, только не кнутом. Портить вещь не нужно), — распорядился одноглазый.
Кат повалил меня на сено, уложив ничком. Посыпались жгучие, нестерпимые удары по всему телу. Я на злости собрал всю волю в кулак и не проронил ни единого звука.
— Ишь ты, злонравны раб. Знамо многажды сечьбу ял, — заметил один из дьяков.
Голос раздавался откуда-то издалека. Я лежал, боясь шевельнуть хоть одним мускулом. Болело всё, что только могло болеть. Дьяки тем временем приступили к допросу Мирона и Трени. Парней долго расспрашивали об их происхождении, где бывали, где подверглись избиениям, как со мной повстречались, почему моё имя в тамгу не вписано. Путали, сбивали с мысли, ловили на противоречиях. Ребята отвечали спокойно и уверенно, так как им не требовалось лгать. Рассказали всё как есть и что до сегодняшнего дня меня не знали. Дьяков их ответы явно не устраивали. Они требовали признаться в укрывательстве холопа, что по законам этого времени каралось огромной вирой в пользу княжеской казны, которую они никогда не смогли бы выплатить, а значит, стали бы закупами с перспективой потерять всё права и свободы, превратившись в холопов.
В скором времени плеть полосовала спины и зады сначала Мирона, потом Трени. Ребята брали с меня пример и мужественно переносили порку. Сдались на калёном железе. Вернее, Мирон признался, боясь за своего брата.
Одноглазый поднялся и торжествующе продиктовал дьяку:
— Я, доводны боярин Кириак Единец, сведал, иже гудец Мирон Рак и гудец Треня Заяц, в добром промысле тамгой крепены, вины ялы обоя в тайстве отрока тёмны, на холопа течна поречаху. Сим довожу вины их на суд княжескы. По отроку тёмну, поречах на холопы течны, доводы не обрещах. Темь налести и держати его в узах паки. Таже ряд учинити и на суд княж порядити вкупе с сея душею (ст.русс.: Я, сыскной боярин Кирияк Единец, выяснил, что музыкант Мирон Рак и музыкант Треня Заяц, имеющие тамгу на свою деятельность, виновны оба в укрывательстве неизвестного мальчика, подозреваемого на беглого холопа. Доказанная вина их выносится на суд княжеский. По мальчику неизвестному, подозреваемому на холопа беглого, доказательств недостаточно. Поэтому держать его пока в оковах. Затем дело довести до суда княжеского по этому человеку).
Дьяки и боярин ушли. Мне хотелось только лежать и предпочтительно ничком. Мою задницу назвать мягким местом мог теперь только безумец.
— Яко ся чуешь, Митрие? — подал голос заботливый Мирон.
— Как чёрт на исповеди, — прокряхтел ему, — А суд княжий когда будет?
Спросил на всякий случай, но Мирон знал:
— По соботе сие содеивают обыденно (ст.русс.: По субботам это делают обычно).
Также стало понятно, что судить будут только гудцов. Вернее, засуживать на основании выпытанных признаний. Меня, скорее всего, будут домучивать, чтобы я признался в холопском экскейпе, тем самым порушив основы феодального права. Будет ли суд и когда, ещё вопрос. Пора кончать эту новую редакцию "Принца и нищего" в одном флаконе и совершить сеанс саморазоблачения с возвращением самого себя себе.
— Егда нас узиша, Тюху зрел. Он с воями стояша, — высказался Тренька.