Нуменор

Курумо шагнул к Горту, взял его за руку, и все ясно увидели, как на пальце Горта блеснуло золотое кольцо. Курумо рванул — кольцо оказалось у него. Он поднял его над головой — высоко.

— Вот — кольцо единой власти, плод черного колдовства, залог власти над смертными землями. Если бы удалось ему вернуть Моргота — власть их в Эндоре стала бы безраздельной, и тьма навеки сокрыла бы смертные земли.

— Воистину чудовищны злодеяния его, — отозвался голос Манве. — Вняли мы слову брата нашего Намо, что взывал к Суду Единого, и ныне Суд Единого свершился: не суждено было осуществить преступный замысел. И теперь в воле нашей вынести приговор ему. Да скажет каждый, какова должна быть кара нераскаянному мятежнику. Супруга моя, Варда, слово тебе.

— Это ложь! — крикнул Горт. — Ложь с первого до последнего слова! — голос его оборвался; один из майар Тулкаса просто зажал ему рот.

— Ужасны его преступления, — заговорила Варда, — но мы должны помнить о милосердии к падшему. Потому слово мое — должно поступить с ним так же, как с хозяином его, Морготом. Лишь в одном состоит наш долг — мы должны лишить его возможности вновь творить зло. В остальном — пусть Единый Всеотец решает его судьбу.

— Сестра моя, Йаванна?

— Владычица мира права, — откликнулся нежный голос Йаванны. — Сердце мое скорбит о боли земли, которую он причиняет ей. Должно предать его в руки Единого.

— Ауле, брат мой?

— Мелькор был братом нашим, — ответил тяжелый голос Ауле, — карать его или миловать мы были не властны. Сейчас перед нами майа, инструмент наш, не желающий слушаться воли творца. Мой инструмент. Верните его мне — и я сам назначу ему кару.

— Брат мой, Ирмо?

— Прежде, чем решать, — заговорил Ирмо, — мы должны выслушать его самого. Негоже нам карать, не дав слова тому, кого обвиняют. Брат мой, Манве, так же думают сестры наши Ниенна и Эсте.

— Я тоже думаю так, — низкий, ледяной, тяжёлый голос, как будто принадлежащий самой Судьбе. — И до тех пор, пока не услышим мы слова Гортхауэра, мы не скажем нашего приговора, о Манве.

Тишина.

— Да что там слушать? — взорвался Тулкас. — Жалкий майа, презренный червяк! В чертоги безвременья его — и дело с концом!

И следом раздался голос Ороме:

— Слишком много чести ему — вы хотите говорить с ним, как с равным. А он всего лишь раб раба.

Тишина пала снова. И наконец — голос Манве.

— Всё верно, о величайшие из воинов. Однако должно нам принимать решение всем вместе. Выслушаем же отступника, как просят Феантури, и дадим им тем самым возможность огласить свой приговор. Говори, Артано Аулендил, предавший Свет.

Майа отпустил Горта.

— Я не признаю вашего права судить меня, — заговорил он, громко и решительно. — Нет у вас власти надо мною, кроме как власть силы. Я не раб вам, и не инструмент; моя душа свободна, и такою останется, что бы ни сделали вы с моим хроа. Вы готовы избавиться от любого, кто осмеливается идти собственным путем, а не брести на вашем поводу. И ложь то, что говорил этот... Курумо, — он как будто выплюнул это слово. — Он вмешался в то, что я делал; он не дал нам пробить Грань и вернуть Мелькора — если б не он, не стоял бы я сейчас перед вами. Ложь и все остальное, от первого до последнего слова. Нет у меня власти над землями Эндоре, и никогда не стремился я ее обрести. Да, у нас много союзников — но лишь потому, что народы этих земель находят в нас защиту от бесчинств Нуменора. И не наша вина в том, что Свет, который они видят — это кровь, убийства и рабство. И не приучал я людей к жажде бессмертия, не учил приносить жертвы — в Нуменоре процветало это, и я сам узнал о том, лишь там очутившись. И Кольца были созданы, чтобы вернуть Мелькора, а не ради власти над миром. О какой власти он говорит?! — не нужна никакая власть ни мне, ни спутникам моим, все, что нам нужно, и нужно было всегда — чтобы оставили нас в покое! Неужели это так много?!

Когда он замолчал, тишина была такой, что, казалось, слышно, как далеко-далеко гуляет и поёт ветер. Те, кто стоял снаружи Круга Судеб, — эльфы и майар, — молчали.

— Итак, Феантури, — рассёк тишину голос Манве. — Выполнили мы просьбу вашу, и ничто теперь не мешает вам сказать свой приговор. Брат Ирмо?

— Душа его полна боли и гнева, — заговорил Ирмо. — Отдайте его нам, властителям душ, чтобы мы смыли эти пятна с его души. Некогда я уже просил тебя о подобном, брат мой Манве; внемли же моим словам сейчас.

— Сестра Эсте?

— Я подожду слова сестры моей Ниенны и брата моего Намо.

— Хорошо, — в голосе лёгкое удивление. — Сестра Ниенна?

— Не кары заслуживает он, но понимания и милосердия, — заговорила Скорбящая. — Не все болезни лечат огнем и железом. Позвольте душе его исцелиться от страданий.

— Брат мой Намо?

И внезапно — трон Намо опустел: возле Гортхауэра соткалась призрачная фигура... стала определённой, почти человеческой. Тяжёлый жуткий взгляд, попасть под который боялись... даже сами Валар.

— Нам не за что судить его, братья и сёстры мои. Взгляните.

Он указал в сторону — и по толпе там, позади, пронёсся вздох.

— Он выполнил ваши условия, — сказал глубокий голос, который последние три с лишним тысячи лет Гортхауэр мог слышать только в своих воспоминаниях. — Ваш приговор — свобода.

Горт стремительно обернулся. Все в душе оборвалось. Если бы мог — бросился бы туда, на этот голос.

— Мелькор!!! — крикнул он.

Мелькор приблизился. Шёл медленно, — высокая стройная фигура в чёрном, плащ — сложенные крылья... пока ещё больные. На лице — повязка; нежно-серебристая ткань платка почти сливается с сединой волос. Встал рядом — с Намо и с Гортхауэром. Короткий жест — к тому, кто ждал его все эти века, благодаря кому вернулся, говорящий: я здесь, я — с тобой.

— О Манве, ты сказал: да выскажется каждый! — обрушился ледяным громом голос Намо. — Кто ещё встанет здесь, рядом с нами, чтобы сказать: приговор — свобода?

Горт смотрел — не верил. Сжать в объятьях, обхватить... невозможно: цепь на руках. Просто шагнул ближе, совсем близко, так, чтобы коснуться — хотя бы плечом. И вдруг почувствовал, что по лицу текут слезы.

Молчание... минута, другая.

Поднимается Ниенна. Следом — Ирмо и Эсте. Их фигуры — рядом.

— Наш приговор — свобода, — три голоса звучат как один.

Встает Ауле. Выходит в центр круга.

— Я просил о том, чтобы отдали мне отступника, — произнес он, глядя не на Манве — на Горта. — Но не сказал я главного. Если бы это стало приговором — я не стал бы связывать его свободу.

— Да выскажется _каждый_, — настойчивым рокотом снова звучит голос Судии. — Не каждый из Аратар, не каждый из Валар, а каждый — по слову Короля Мира.

И следующим шагнул вперёд Олорин.

— Приговор — свобода.

И затем — как прорвало плотину: один за другим выходили майар тех, кто стоял здесь, рядом с Мелькором и Гортхауэром, и слова эти словно росли, поднимались над толпой...

А после майар в Круг шагнули эльфы. Первыми — красивый эльда с золотистыми волосами, вместе с ним шла супруга его, крепко держа его за руку.

— Я, Финдарато сын Арафинве, говорю: приговор — свобода.

— Я, Йолли Амариэ, говорю: приговор — свобода.

— Ученица Короля Мира, — прошептал Горт, не веря сам себе. — Вспомнила. Все же вспомнила...

Только что же будет? Смирятся ли Манве и Варда? Но условие выполнено. Отпустить их, мятежников, на свободу — немыслимо.

Сзади слышались другие голоса: ещё, ещё... Они называли свои имена: и первыми звучали те, запрещённые, имена, которые приказано было забыть. Ирмо, словно услышав Гортхауэра, обернулся на него, — лёгкая полуулыбка, если его не знать, то можно и не заметить.

— Итак, Король Мира, — снова заговорил Намо. — Ныне не можем мы более называть совет наш — судом; я, Намо Судия, говорю это. И вижу я, что отныне нет более единого Круга Валар. Однако не будем мы длить раздор наш, ибо не решить его силой, и лишь погубим мы и себя, и Арду, если пойдём на это. И поэтому я покидаю Круг Валар, покидаю его вместе с теми, кто стоит сейчас рядом со мной. Мы уходим в Эндорэ, и никогда более не вернёмся в Валинор. Прощай, брат мой.

— Безумцы! — раздался голос Йаванны. — Что делаете вы? Опомнитесь! Не место валар в смертных землях. Сама ваша сила принесет в них смуту. Не просто так Единый Всеотец заповедовал нам не покидать Валинор. Желаете вы оправдать мятежников — пусть; я признаю, Артано Аулендил исполнил условия, назначенные, как Суд Всеотца. Но вы, братья и сестры мои?! Одумайтесь!

— Сестра моя, Йаванна, — тихо сказала Эсте. — Недавно слышали мы, как говорила сестра Варда о том, что слышала она голос Единого, и что сказал он, будто нет воли Всеотца на то, чтобы Мелькор обрёл вновь свободу. Однако же он стоит сейчас перед нами. Не будем же отныне судить мы по словам, будем доверять лишь зримому. Никто из нас не причинит боли земле, которую сотворили мы, которую любим больше жизни, да будет твоя душа спокойна.

— А так как исполнены были условия, — добавил Намо и подошёл к Гортхауэру, — то отныне ты — свободен.

Он вскинул руку — и в цепь ударила яркая фиолетовая молния, разбивая её в прах.

Намо пошёл прочь из Круга Судеб. Эсте взяла за руки обоих, Мелькора и Гортхауэра, повела следом.

...Растерянность. Неверие в то, что происходит. Как будто в грезах. Мелькор рядом. Свобода. Будущее... Горт чувствовал — если б не Эсте, он бы сейчас, наверное, не смог бы идти. Просто встал бы и стоял в ступоре, не в состоянии осмыслить реальность.

Из оцепенения его вывел крик. Громкий, дикий крик, вопль обезумевшего зверя.

Курумо, стоявший рядом с троном Манве — обхватив руками голову, бросился прочь, спотыкаясь, не разбирая дороги, прочь от эльдар, от валар, от всех...

— Ирмо, брат мой, — тихий голос Ниенны. — Он придет в твои сады. Прежде, чем уйти из Валинора... даруй ему забвение. Душа его не вынесет боли. И... в твоих садах до сих пор спят майар — те, майар-отступники, после Войны Гнева... Настало время для них пробудиться.

В чарующих огромных глазах Ирмо — тихая радость.

— Иду, сестра.

И тут же — зеленовато-серебристая дымка, исчезающая на глазах.

...Намо привёл их в Чертоги: вход сюда был распахнут. Мрачная громада подавляла, — но не сейчас. Большой зал. Посреди — люди не могли бы это видеть, разве что Айлинни, — призрачный вихрь, как яростные языки пламени... человеческий глаз не мог бы подобрать названия этому цвету. Намо повернулся к Мелькору и Гортхауэру.

— Идите первыми.

Горт сжал руку Мелькора — и вдруг осознал, что на ней нет ни браслетов Ангайнор... ни ожогов на ладони. Не отпускать. Не отпускать никогда, отпустишь — развеется ветром...

Шагнули вперед — вместе.

Там, — на вершине Барад-Дура — их ждали. Вместе стояли улаири, но впереди, — и в глазах читалось отчаянное, с безумной надеждой ожидание, — впереди стояли Эйранель и Айлинни. И когда соткались перед ними из воздуха две фигуры в чёрном, — засияла радость.

Эйри сразу же отвёл обоих в сторону: следом уже шли остальные. Айлинни с тревогой смотрела на Мелькора: да, она помогла, но всё же, всё же... Всё же Мелькор держался это время только на какой-то запредельной силе духа и, едва осознал, что — всё, покачнулся, беззвучно оседая на землю.

Горт сел рядом. Взял руки Мелькора в свои и просто замер, опустив голову. Молчал долго.

Потом в глубине сознания пронеслось — нужно отнести его в комнату... в ту самую комнату на верхнем ярусе, что мы готовили на случай удачи. Там есть камин, обычный простой камин, там тепло, там приготовлено ложе, и рядом стоят кресла, там можно сесть, и пить вино... и говорить о будущем? Наверное. Наверное, теперь оно впервые появилось.

Он поднял Мелькора на руки — Небо, какой же он легкий... и молча пошел к краю площадки, туда, где начиналась лестница, ведущая вниз.