13. Сюрвайвер Виктор. Инструкция от поэта.
— Притормози — ка здесь.
Витя грустно усмехнулся и послушно притормозил. Самая та полянка, на которой они стояли совсем недавно. Пушистая зелень, сочная трава с листвой.
Бабка усмехнулась словно молодая. Нараспев начала:
Пастушонку Пете
Трудно жить на свете:
Тонкой хворостиной
Управлять скотиной.
Если бы корова
Понимала слово,
То жилось бы Пете
Лучше нет на свете.
Но коровы в спуске
На траве у леса
Говори по — русски —
Смыслят ни бельмеса.
Им бы лишь мычалось
Да трава качалась.
Трудно жить на свете
Пастушонку Пете.
— Это откуда такое — немного оторопел Витя.
— Есенин Сергей. Я пропущу, что не важно — и да.
Продолжила дальше:
Мокрый лист с осины
И дорожных ивок
Так и хлещет в спину,
В спину и в загривок.
Елка ли, кусток ли,
Только вплоть до кожи
Сапоги промокли,
Одежонка тоже.
Некому открыться,
Весь как есть пропащий.
Вспуганная птица
Улетает в чащу.
И дрожишь полсутки
То душой, то телом.
Рассказать бы утке —
Утка улетела.
Рассказать дубровам —
У дубровы опадь.
Рассказать коровам —
Им бы только лопать.
Нет, никто на свете
На обмокшем спуске
Пастушонка Петю
— Ну да, похоже. А дальше? — вздохнул барон.
— Дальше так:
Трудно хворостиной
Управлять скотиной.
*
Мыслит Петя с жаром:
То ли дело в мире
Жил он комиссаром
На своей квартире.
Знал бы все он сроки,
Был бы всех речистей,
Собирал оброки
Да дороги чистил.
А по вязкой грязи,
По осенней тряске
Ездил в каждом разе
В волостной коляске.
И приснился Пете
Страшный сон на свете.
*
Все доступно в мире.
Петя комиссаром
На своей квартире
С толстым самоваром.
Чай пьет на террасе,
Ездит в тарантасе,
Лучше нет на свете
Жизни, чем у Пети.
Но всегда недаром
Служат комиссаром.
Нужно знать все сроки,
Чтоб сбирать оброки.
Чай, конечно, сладок,
А с вареньем дважды,
Но блюсти порядок
Может, да не каждый.
— Еще не утомила? Ведь декламация малоизвестного стиха Есенина про пастушонка Петю будет нудной для широких масс публики — глянула с интересом старуха.
— Да нет, я понимаю. Это вы про мое полено. Но там у него хворостина, а не полено, причем от него не зависимо — ответил Виктор. Задумался на минутку, и странная мысль пришла в голову. Ведь как только скотина начинает хотя бы делать вид что подчиняется — полено начнет бить по нему, по Вите. Он же в ответе за все про все. И спрос с него.
Старуха грустно улыбнулась, продолжила декламацию:
А вокруг совета
В дождь и непогоду
С самого рассвета
Уймища народу.
Наш народ ведь голый,
Что ни день, то с требой.
То построй им школу,
То давай им хлеба.
Кто им наморочил?
Кто им накудахтал?
Отчего то очень
Стал им нужен трактор.
— Вот черт, я как раз сегодня насчет трактора разговаривал — усмехнулся барон.
— Все мы немножко Пети — ответила старуха.
— Чую, кончилось дело неважно?
— Как судить... суди сам:
А народ суровый,
В ропоте и гаме
Хуже, чем коровы,
Хуже и упрямей.
С эдаким товаром
Дрянь быть комиссаром.
Взяли раз Петрушу
За живот, за душу,
Бросили в коляску
Да как дали таску...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Тут проснулся Петя...
*
Сладко жить на свете!
Встал, а день что надо,
Солнечный, звенящий,
Легкая прохлада
Овевает чащи.
Петя с кротким словом
Говорит коровам:
'Не хочу и даром
Быть я комиссаром'.
— Да, ну вот я чего-то такого и ожидал... — буркнул Виктор
— Ну а что ты хотел? Власть такая вещь...— тут старуха пощелкала пальцами, подбирая слово.
— Желанная? — подначил Виктор.
— Для некоторых — очень. Хрущев вон говорил, что она слаще бабы. Для мужика в соку — очень такое, неожиданное. Только он-то командовал Советским Союзом, и люди были совсем иные. Тебе нравится — повелевать?
Витя посопел носом. Если б не такими обсевками тупорылыми — так и понравилось бы, наверное. Хоть бы кого толкового еще. Так толковых забрали. А сейчас у него заберут Маланью — и станет все совсем паршиво.
— Так что вы решили-то? — посмотрел на старуху пытливо.
Она как-то очень по-молодому усмехнулась. И весело, и иронично.
— Взяла время на подумать. Ты что-то нос повесил? Расставаться не охота?
Виктор не ответил, только тяжело вздохнул. Причем здесь расставаться? Оно, конечно, печально само по себе, когда люди расстаются, но тут гораздо все проще и хуже, единственный нормальный человек и отличный помощник. Как в старой поговорке: 'как без рук'. Чего греха таить, много из того, что делали в деревне, как раз контролировала и опекала это старуха.
И работы в том же свинарнике, и огородные дела, в них Виктор серьезно не вникал, осуществляя, так сказать, общее руководство. То, что он здесь 1 стрелок и 1 шофер, нагружало его и так достаточно сильно, так-то со свинарником управлялся 1 театральный критик, до поры с помощью пары баб. Самое узкое место было с добычей еды для свиней и с доставкой, воды требовалось много, травы требовалось много, все это требовалось им привезти, от них возить дерьмо, которого каждый день было тоже до черта. И трупы им для прокорма готовить — тоже получалось что кроме Вити никто не может. Сейчас-то он уже насобачился рубить — кромсать, а вначале было очень сложно. Не зря мясники такие здоровенные ребята всегда. Да и палачей тощих не было, тяжелая работа как ни крути.
А еще и дрова. Их тоже уходила адова прорва. Хотя бабка говорила, что просто городские дуры не умеют правильно печки топить, но все равно после лекций и натаскивания, хоть и стало меньше на треть дров уходить, но все равно адово количество. И всяких мелочей набиралось не меньше. Вот и крутился как волчок.
— Чего греха таить, бог нам детей не дал. А ты меня выручил пару раз, привыкла я к тебе. Так что нет, не поеду к ним.
— Из-за меня? — удивился Виктор. Мелочь, а приятно стало.
— И поэтому. Ну вот разулыбался, рот до ушей. Да и смысла большого нету. Ты верно не заметил такой вещи, что анклав этот в том же положении что и сам.
— Как это так? Житье там куда лучше нашего и электричество есть.
— Вот я и говорю — ты не заметил. Сам же про феодализм говорил, сильный жрет слабого и никаких препятствий. За деревьями леса не видишь, хотя вроде выводы правильные сделал. В Кронштадте куда больше людей выжило, про Мурманск и Архангельск не говорю, там еще больше. А у кого людей больше тот сильнее, и жить тем проще. Помяни мое слово, придавит этот анклав те, кто больше.
— Только войны нам тут не хватает! — огорчился Виктор. Он прекрасно понимал, что достаточно небольшой перестрелки и деревня сгорит к чертовой матери. Так-то несколько пожаров было, хорошо, что в каждой избе груда огнетушителей лежит, справились, пока всерьез не разгорелось. Не зря со всех брошенных авто собирал.
— И зачем война? Гляди как нас тут душат — никакой войны не надо. Так ласково обняли, что ни вздохнуть. Точно так же их душить будут. Благо есть чем приманивать, сам видишь — безопасность, вкусная еда, развлечения. Хотя очень может быть что анклавовцы (Мелания не без тщеславия щегольнула новым словом) и сами рады будут под крыло кому встать. И их вполне примут. Ты ведь тоже только скажи Максиму и мигом будешь на довольствие и место в обществе поставлен. Но ведь не делаешь же этого. А кстати — почему упорствуешь, не объяснишь ли?
Ворону почему-то очень не хотелось снова повторить ту старую поговорку, про первого в деревне. Он ее уже не раз говорил, чем дальше, тем и ему самому меньше нравилась. Ну умная бабка это поняла и сама.
— Эх, тут вот какая беда, если тебе не нравится сама по себе власть, то тебе и в деревне будет тошно. А если нравится, то над первым в деревне будет всегда тот, кто первый в Риме. И цезарь это быстро понял, потому и прославился. Как ни крути, власти в деревне почета немного. Даже всякая мелочь пузатая из райцентра — уже начальство.
— То-то зарезали вашего умного цезаря как барана — барон злился еще и потому что бабка было кругом права. И ее слова легли на его настроение. Паршивое настроение прямо сказать. Недавно он поймал себя на том, что когда заехал по делам на нычки, рядом с бункером, то в бункер даже залезать не захотелось. Раньше нравилось была в этом какая-то романтическая прелесть. А теперь все это выглядело наивной глупостью. Особенно когда убедился, что выжило много народу. Жилось этим подлецам в основной массе гораздо лучше, чем ему в то глухой деревне.
Это когда у тебя электрическая плита, водопровод и теплый туалет работают исправно и постоянно, то не замечаешь такого блага. И хочется чего-то остренького, непривычного.
Но когда это не привычное становится постоянным, когда надо таскать воду, дрова и все такое прочее, как 300 лет назад, тут тоже признается тошным гораздо быстро. Особенно когда из разряда жизненно необходимых занятий, превращается в достаточно глупое дауншифтерство.
И чувствуешь себя при этом очень глупо, словно жрешь что-то на помойке жизни, а совсем рядом сверкает и грохочет роскошный ресторан, причем кошелек-то у тебя тугой и хватило бы на сытную и веселую жизнь.
— Будешь смеяться, но Цезарь для меня пример НАСТОЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА. И да, он оказался несколько более доверчив к тем, кто считали его своим врагом. Сам то он так не считал. Поэтому и пытался договориться миром. И это не от глупости, а именно от человечности. Просто не хватило чуть-чуть жёсткости и прозорливости понять, что эти люди порочны и глупы по своей сути. И с ними нельзя, как с людьми — задумчиво сказала старуха.
14. Сюрвайвер Виктор. Понеслась косая!
— Ну конечно народ у меня не тот — печально кивнул головой Виктор. Он сам себя не очень хорошо понимал, но подчиняться другим людям ему не хотелось, притом сейчас никакой радости командовать своими бабами не было. Однако что — то же мешало ему просто бросить деревню и поехать куда глаза глядят, когда стало ясно что и живых много, и трасса расчищена. Мир огромный, а он тут киснет, как забытый огурец в бочке. Самолюбие наверно, больше помех и нету. Хотя если посмотреть внимательно, то как раз самолюбие то больше всего и страдало. Тем более что как забрали губернаторскую дачу, так могли отнять все что угодно. Даже жизнь.
— Вот раньше была такая поговорка, что 1 паршивая овца все стадо портит. Я тебе как зоотехник точно могу сказать — справедлива поговорка. А теперь прикинь что будет когда все стадо паршивое. И как раз тех овец что что не паршивые, у тебя забирать будут, а тебе — только паршивых. Да еще под видом таких паршивых овец будут присылать гиен всяких и шакалов. Я ведь понимаю, Витя, что тебе не хочется уподобляться нашим руководителям, которые все просрали по скудоумию своему, но все время жаловались, что люди не те, дескать пастухи так отличные, а вот стада никчемушные. Так ведь?
— Так — нехотя признался Виктор.
— Ну так ведь у тебя другая ситуация. Как раз что-то паршивые овцы тебе достались. И не надо на меня так смотреть, уж я всяко не овца.
— Я себя частенько бараном чувствую. Особенно в последнее время. Вы значит кто получаетесь по своей роли? — спросил Витя усмехаясь.
— Пожалуй, пастушеская овчарка — рассмеялась Мелания. Барон тоже грустно захихикал. Да не простая досталось напарница.
— Подданные твои, они же не дети малые, надо им уже уметь за свои слова отвечать. А те, кто тут возмущаются — так — то дебилы и идиоты, они ещё инструкцию Макиавелли не читали. Или что там этот хитрый итальянец написал?
— Не знаю сам не читал. Но чую, что завтра будет революция. Новая октябрьская.
— Откуда берутся революции знаешь? Октябрьский переворот не в счёт, он вторичен. Все проще — сказала задумчиво мудрая старуха.
— И как оно обстоит?
— Живёт себе власть и максимально заботится о народе, ибо всегда живёт его соками.
— Не замечал, что хорошо власть о публике заботится! — уверенно возразил Виктор.
— Максимально не значит хорошо. Как умеет. Эта забота объедает паразитов. Они могли бы сожрать больше, но много тратится "впустую", зазря — то есть на этот самый никчемный народ, быдло гадкое. Они, паразиты-элита начинают расшатывать власть, соблазняя народ, что он мог бы жить и лучше, да начальство мешает. Потом свергают законную власть и народ начинает жить хуже. Гораздо хуже, потому как не для него революция делалась.
— Как — то странно звучит — немного ошалел от услышанного барон.
— Сам посмотри. Революции делают не нищие и босые — а публика сытая и зажравшаяся. Потом приходит реакция — в нашем случае большевики. Она восстанавливает, как было, с поправкой на реалии. Лозунги могут быть любые, хоть мировая революция. Но суть одна — вернуться к единственно возможному способу жить в этом биоценозе. Всё другое гибель.
— Надо же...
— Сам посуди — кто орал-то? Не работяги. А завтра не удивлюсь, если и работяги орать будут. Ты ж сам их знаешь — дизайнеры тебе в наследство самых бессмысленных оставили. Им лапши развесить несложно, они и так уши развесят — уверенно напророчила Мелания.
— Вы так уверенно это говорите — поразился барон.
— Дык борьба за власть в принципе одинакова. И бабы твои — тебя не поддержат.
Виктор засопел носом, возражать не стал. Он просто посмотрел вопросительно.
— Ты полагаешь они тебе благодарны что ты им жизнь спас? Благодарность нынче не в моде. Для них ты злобное начальство, не отец родной, хотя и к папашам своим они тоже не очень-то хорошо при жизни относились.
— Валерия, и те, что в пятерки все-таки объединились?
— Отнюдь — как раз наоборот в тех пятерках наверняка именно так — бабы-то тож весьма по сексу истосковались. И те мужчинки им сейчас один свет в окошке. Новая прекрасная жизнь вот-вот начнется, только тебя спихнуть надо.
— Да они что — такие дуры? — недоверчиво возразил барон.
— Ну конечно — дуры. Не помнишь ты что ли, как перед самой Бедой были все эти майданы и цветные революции? Ни одного раза публики после этого жить лучше не стало, все же это видели, и тут же сами устраивали у себя погром с разорением. Хоть кого -нибудь остановило то, что всех остальных получилось плохо? Люди думать не умеют и не хотят. Боюсь, что тебе придется завтра пару оголтелых пристрелить, которые за базаром следить не будут. Остальных надо будет гнать на работу — ров вокруг деревни копать, плетень ставить. Так что угодно лишь бы заняты были. Как раз месяца на два работа. Иначе все кончится для них же хуже некуда — с мрачной уверенностью сказала старуха.
— Для нас тоже.
— На нас им плевать. Они о себе то подумать не могут, куда уж про нас размышлять. Ты же видел они о себе позаботиться не могут. Чистые паразиты. Только бедлам устроить — на это они способны. И поубивать в нем друг друга. Робеспьеры...
