— Хватит. Все, сбор закончен, приступаем к делам, нечего тут языками трепать — недовольно говорит Брысь.
И разгоняет нас долой.
Выходим, прощаемся. Собираюсь в клинику, на стоянку к машинам иду вместе с Серегой. Он смотрит на меня, примирительно улыбается. Вот как-то успокаивает одним своим видом этот парень.
— Удивил меня Енот — признаюсь я ему.
— Ну, у каждого свой вкус, сказал индус. Вы так глядишь и подеретесь. Остынь. Лучше я тебе из своей жизни случай расскажу. Насчет творчества душевнобольных и психиатров вспомнилась история. Как раз в тему.
Был у нас такой персонаж забавный в городе, тихий психически нездоровый дяденька, ныне покойный, Царствие ему Небесное. Видимо, в детстве на него впечатление произвело огнестрельное оружие, так он и рисовал его в разных вариантах, выдавливал пасту из стержня и рисовал заточенной спичкой. Имя за давностью лет подзабыл уже, четверть века прошло.
А еще был у нас в городе главврач в городском психоневрологическом диспансере, он пытался социализировать больных через творчество. Клуб создал такой, "Иные", типа общества анонимных алкоголиков, но для больных с проблемами психики. Собирались, чаи пили, стихи читали, картины свои показывали. А вышеупомянутому рисовальщику оружия главврач даже выставку устроил, аж во самом городе Париже. Натурально, в Париже.
У меня тогда видеокамера была, попросили поснимать такой вечер в качестве помощи. Видеооператор из меня, конечно, тот еще, но почему бы не помочь. Прихожу, народу прилично, подавляющее большинство — очень ухоженные и дорого одетые граждане. Думаю — наверное, врачи аль студенты старших курсов. Нет, оказались больные в ремиссии. Пообщались, все осознают проблемы в период обострения.
Ну в ординаторской висели рисунки этого самого рисовальщика оружия, он в т.ч. двухствольные винтовки и двухствольные револьверы рисовал. Я для поддержания разговора говорю одному из врачей — мол, какие интересные рисунки. Он рукой машет, мол, у главврача блажь.
Я говорю — ну смотрите, не зря, детализация прорисовки отменная, вот отлично прорисованная затворная группа мосинки, вот редкий двухствольный револьвер Ле Ма. Говорю, наверное, у рисовальщика не только справочник Жука был, но и статейки в оружейных журналах почитывал, вот, мол, иначе откуда он может знать про опытную винтовку Мосина, вон, нарисована неплохо. И тут этот самый врач так с профессиональным интересом начал ко мне приглядываться, мол, и давно это у Вас? Ну, думаю, ща примут...
— Не приняли? — смеюсь я, живо представив ситуацию. Тем более, что про тот же пистолет как его там — Ле Ма я впервые слышу.
— Обошлось, все же карательную психиатрию как раз тогда отменили.
Оба смеемся. Прощаемся тепло. Светлый все же человек.
Успокаиваюсь потихоньку, вдруг звонок.
Когда уже собираюсь ехать в больницу.
Сухой голос Брыся:
— Мне вчера сообщили, что у вашего брата возникли серьезные проблемы. И его оперировали. Решил, что вам стоит об этом сообщить позже — доставить вас мигом — сами видели — было невозможно, да и ваше присутствие на операции родственнику — было оценено как неуместное. И ваш этот зав реанимацией был против. Потому сообщаю сегодня.
— Могли бы и вчера...— на что-то большее меня не хватает.
— Посчитал, что срок сообщения беду не уменьшит, а так вы еще вечер и ночь прожили в спокойствии. Да и при ребятах не хотел говорить...
Помолчав, признается:
— Потому и по телефону...
— Вас понял... спасибо...
До больницы докатил мигом. Реаниматолог понуро курит на лавочке в скверике у цветущей клумбы. Кивнул, здороваясь. Сажусь рядом.
— Что случилось? — спрашиваю без преламинарий.
— Ваш брат упал прямо во время вскрытия. Не его вскрытия, разумеется...
— Я понимаю...
— Извините, привык родственникам пациентов все разжевывать. Думали, что инсульт — там были некоторые симптомы за эту патологию говорящие. Оказалось, что ошиблись и дело хуже. Этот наш странный нейрохирург сразу сказал, что все говорит об объемном процессе, но вряд ли инсультном. Взяли сразу на стол, потом отписываться придется, почему другие операции отменили, уже жалобы пошли. Гистологии еще нету, но нейрохирург уверен, что тут глиобластома. Убрали все, что могли, состояние стабильное, но перспективы сами знаете...
Замолкает, выпуская медленные лубы дыма после затяжек.
Сижу в охренении. Перспективы я помню и они откровенно хреновые. Это новообразование — одно из самых гадостных. Наверное потому я про него и помню. Медиана выживаемости без лечения составляет 3 месяца, хотя в то же время довольно часто пациенты проживают 1-2 года. С химией и лучевой терапией — медиана 15 месяцев. Живут 3-4 года. Случаев полного излечения не упомню и за 5 летний срок пациенты не выбираются.
Спрашивать, почему меня не позвали нет смысла. Родственники только мешают, причем даже серьезные проверенные люди срываются и бывает ведут себя так, что потом сами не могут понять — как это они так могли накуралесить.
В общем в реанимацию меня не пустили. Трогательное сидение рядом с держанием за руку родича злой реамонатор не позволил, а на мое нытье заметил, что братец ни в чем не нуждается и я еще с ним насижусь, когда он из палаты интенсивной терапии выйдет.
К общему удивлению пациент не потерял ни одной функции, хотя детрита ему убрали изрядно. Когда пришел в себя — адекватно реагировал. На второй день встал сам.
И ходит уже сам и говорит и соображает.
Через пару дней, причем у меня в это время все из рук валится и получается все как-то по-дурацки, наконец его выписывают из реанимации. Что меня поражает — он оттуда выдвигается собственным ходом — правда с палочкой и под бдительным присмотром нашей медсестрички Валеры. Мне уже сказали коллеги, что поражены тем, что нет никаких осложнений. Крайне редкий случай. Особенно сам нейрохирург удивлялся, тем более, что опухоль он постарался убрать в максимальном объеме.
А это значит, что и кусок мозга удален большой. Не меньше его удивило, что эта опухоль сейчас имеет место — вроде бы этиология ее возникновения имеет связь с вирусами, а все вирусы сейчас подавлены и уничтожены 'Зомбией'. Мы давно не видели никаких заболеваний, связанных с другими вирусами, даже ОРВИ практически исчезли, не говоря уж о гепатите или еще чем солидном.
Братец видит меня, ухмыляется.
Башка обрита, борода отросла, на голове красный шрам в виде багрового круга — не полного, правда, видно, что при операции кусок скальпа откидывали, как крышку танкового люка — стебель для кровоснабжения оставили и лоскут прижился хорошо обратно. Прямо дикий абрек какой-то.
— Дарова! — фирменное приветствие. И судя по всему действительно отделался малостью — конечности работают в полном объеме, взгляд бинокулярный, улыбка до ушей и речь практически нормальна. Так бы порадоваться, что операция такого объема обошлась без последствий, но мешает причина операции.
— Дарово и тебе тоже! Ну, пошли, авто у подъезда.
Машину братец принципиально водить не умеет, никогда не учился и бегал от автошколы, как черт от ладана. Думаю, что сначала из-за того, что опасался впряжения для поездок на дачу и с нее, у него дача всегда носила название 'каторжные работы', это наших родителей всегда возмущало, а дальше — боюсь, что с одной стороны он знал свою безбашенность и будь у него права — ни за что бы не удержался от езды под мухой — датым он был частенько, даже чересчур, и это говорю я — сам боровшийся с зеленым змием постоянно. Но даже для меня был перебор братцем. С другой стороны ему частенько доводилось вскрывать и тех, кто убился сам, будучи за рулем 'в зеленые сопли и слюни', и убитых пьяными водилами. И то и другое никак не вызывало желания идти этой дорогой — от башкой в столб до нескольких лет отсидки. Благо братец, как судмедэксперт про тюрьмы и колонии знал куда лучше меня. И его туда никак не манило.
Не спеша спускаемся к моей машинке. Залезает он в нее, старательно отпихивая всю предлагаемую с нашей стороны помощь. Гордыня у него всегда была как у десяти верблюдов. А видно, что трудно ему садиться и влезать в достаточно широкую дверку.
Выруливаю, делаю ручкой Валере 'ауфвидерзеен!' и не спеша катим в город (больница все же на окраине).
— А ты хорошо держишься — говорю я уважительно.
Братец пожимает плечами:
— А как еще держаться? Какой смысл визжать от ужаса и переживать истерики одну за другой? Ты ж сам видел этих идиотов, которые всю жизнь панически боятся смерти. Всю свою жизнь, прямо с детства. А толку? Такие гарантированно помирают раньше своего срока от нервов.
— Проверено? — спрашиваю я. Зная при том, что да, проверено, но пусть родич пораспускает павлиний хвост, уязвляя старшего незнанием очевидного.
— Представь себе. Есть внятная интернациональная статистика. Те кто судорожно боятся помереть прям зовут этим к себе костяную старушку и она их щедро одаривает инфарктами и прочими исходами. Во я завернул! — восхищаясь своей речью говорит братец.
— Впору книжки писать!
— Почему нет? Многие лекаря писателями сановились, благо привычка к многотомной писанине помогает. Так вот. Все умрут, так чего портить себе жизнь и жечь зря нервы, пока живой? Тем более — по нынешним временам и сам черт не разберет кто раньше, кто позже.
— И тем не менее, ты хорошо держишься.
— Гордишься мной? — иронично прищуривается.
— Можно и так сказать.
— Ну так и говори, чего стесняться, все свои.
— Горжусь тобой братец! — выдавливаю из себя, потому как хвалить искренне родственников, особенно таких колючих как братец — непривычно. Поневоле жду ответного ехидства.
— Ну наконец-то! — широко расплывается в улыбке родич.
— И ничего не съязвишь? — искренне удивяюсь я.
— Зачем, в кои-то веки от тебя похвалы дождался! Я высеку у себя в изголовьи кровати золотыми буквами на мраморе тобой сказанное.
— Да уж, не забудь, недохваленный. Я вроде всю (тут я чуточку запинаюсь, потому как слово 'жизнь' в такой ситуации как-то не к месту) дорогу тебя хвалил.
— Ага. Аж руки устали и язык стерся. К тому же есть еще момент... — задумчиво начинает говорить последний мой родственник.
— Какой?
— Просто я знаю, что этим дело не кончается — спокойно и уверенно говорит братец.
— Вот опа! Стал верующим? (Впрочем, тут для меня ничего удвительного нет — насмотрелся на людей, которые подойдя к последней черте вдруг проникаются Истинной Верой и начинают старательно догонять по истовости веривших с детства. Фанатически, наверстывая десятилетия своего грешного безбожия. Ничего не могу сказать таким в упрек, каждый по-своему с ума сходит, а близкая смерть — очень уж мощный фактор для психики. Да чего там фактор — удар мощнейший! Так что если братец воцерквился или еще как обратился к высшим Силам — не удивлюсь).
— Да ты посмотри на меня! Какой из меня верующий? — искренне удивляется родич.
И смотрит на меня укоризненно.
— Ну мало ли...
— Ой да ладно. Мне квасить даже с муллами доводилось, не говорю про попов и прочих служителей культа, включая шаманов. Работа, знаешь ли такая была, специфичная.
Тут не поспоришь. Судебная медицина с обязательным в нашем светском государстве вскрывании всех трупов с подозрением на криминальную кончину стригла всех под одну гребенку и судмедэксперту — а братец у меня таковым является не только по названию, а и по знаниям и по опыту — доводилось общаться со всеми слоями нашего общества.
И к нему на секционный стол одинаково мог попасть и мажор с передозом и серьезный бизнесмен с пулевыми дырами по всему организму и алкоголик-бомж, которого наконец-то доканал цирроз, туберкулез и товарищи по теплотрассе, и старушка — божий одуванчик, которую срезал на пешеходном переходе горячий четырехколесный джигит.
Все национальности и все слои общества бывают в морге. И кроме формального по работе — у братца было много и неформального общения с разными людьми. В морге — то все одинаковы. И состояние похожее... И у мертвых и у живых. Такрое состояние, что и мулла может выпить. И я последний, кто осудит. Тем более, что отмазки у мусульман давно отработаны — запрет был на вино, а водка — она не вино как бы, не из винограда же. Да и под крышей и в помещении без окон Он и не увидит, как говорят.
— Тоже не показатель...— бурчу в ответ.
— Но ты же мое отношение к этим самозванцам, которые голословно заявляют, что они сотрудники Всесильных контор, но при этом никакими документами с подписями Самых Главных доказать это не могут? И единственно, что им от меня надо — это мои деньги и послушание, а они взамен только что-то туманное обещают потом когда-то и при чем — очень сильно потом, когда уже и не переиграть! Ну да, я зануда и потому спрашивал было дело по датой лавочке у попа — какие аттракционы в раю работают, или только на арфе бренчать все время, а у муллы допытывался — какие у них девственницы — возраст, вес, рост, цвет глаз-волос... Очень меня в тот момент тревожило — волосатые ли у них ноги? И ты понимаешь — никакой конкретики. Они не знают сами, что продают. И как с такими менеджерами работать? Ну вот кинусь я шахидить — а мне и всучат кучу престарелых жирных и самодовольных американских старых дев! С волосатыми ногами! Жутко некрасивых, настолько, что их даже крокодил кушать не станет. И с омерзительнейшими характерами и вредными привычками! И навсегда! Да это ж наказание адское получается! Обижались на меня, да.
Представляю себе это в лицах и поневоле начинаю ржать, как конь. Справляюсь с собой и уточняю:
— Драться не лезли?
— Всяко бывало. Но когда на ногах человек стоять не может — боец из него такой, не очень. Да и я как мишень был, наверное, сложный...
— Адски силен Ихалайнен в драке? — не могу не усмехнуться.
— Не, просто по нашему состоянию — я в их глазах, полагаю, даже не двоился, а восьмерился и окружал со всех сторон... Поди отбейся. Когда я толпой окружаю...
— Страшный ты человек!
— Да, я такой! — гордо отвечает братец.
— Тогда может расскажешь, что ты имел в виду, что не конец здесь? Биологическая смерть не окончательная черта? И продолжение следует?
— Сложно вот так с ходу объяснять. Сначала надо сформулировать, так чтоб, было даже тебе понятно. Давай потом как-нибудь, когда смогу изложить внятно, снисходя к твоему интеллекту?
— Ну, как скажешь. Хотя очень интересно. Честно — говорю я и вижу, что для серьезного разговора он не готов, не хочет он сейчас говорить. Но при том, таким серьезным я его видал редко и всегда — по делу. Он, конечно, охламон и балбес, но когда надо — точен и толков. Потому это меня смущает сильно. Точно — не шутит и определенно у него есть основания для такого заключения. Не могу это выразить в словах даже для самого себя, но чую, что не а пустом месте его уверенность. Он — знает. Уразуметь бы еще — что.
— Понимаю. Но время у нас еще есть. На пять лет я замахиваться не буду, а года три — вполне проживу. Так что вернемся к разговору попозже. Лады?
— Не вопрос. Забавно, что отвергая всякие разные Веры — ты создал свою собственную.
