Шорт снова осуждающе косится, но мне и дела нет.
Если тебя чем-то наделили, используй это для достижения цели. А то, что замужем... Я ведь скрывать не стану, но и колечко показывать не поспешу — всему своё время.
Эх, не нагулялась я в юности, повелась на всяких зелёноглазых... А, может, мне эльфийский принц судьбой был предназначен? Но, как говаривает моя тётушка, брак — не клеймо, всегда избавиться можно. Я Хендрика бросать, разумеется, не собиралась (пока, во всяком случае), но и в вековое ярмо впрягаться не желала.
— Добрый, краля. Ты чья ж такая будешь?
— Своя собственная. Сесть с вами разрешите?
Подвинулись, разрешили. Как бы теперь нужный разговор завести? Не в лоб же: "Хочу в столицу, а муж не пускает"? Тогда я точно Академии не увижу. И даже не как своих ушей: последние хоть в зеркале отражаются, для обзора доступны. Шорт за милую душу заложит муженьку. Хм, а ведь он и так заложит, надо бы его куда-то спровадить. Хоть бы отвлекло что, или клиент потянулся...
Храни меня, моя звезда! Охотник на вампиров пожаловал. Уж он-то Шорта займёт: куда интереснее, чем бабьи разговоры подслушивать.
Скосив глаза, проводила взглядом мрачного субъекта, не дававшего спокойно спать в гробах всяким упырям и вечно живым. Но, видимо, халтурил он, больше лясы по кабачкам точил, нежели занимался общественно полезной деятельностью. Я сама б могла жалобы написать, но, увы, моего неудачника давно кольями утыкали.
Ну и амулетов же на нём! Интересно, а они действительно защищают? К примеру, тот, с глазом? Так и хотелось подойти, спросить. Признаться, пару раз порывалась я что-то такое купить, но Хендрик от палаток торговцев отгонял. Сам он россыпь побрякушек не носил, постоянно только один амулет на кожаном шнурке. Совсем неказистый, из потемневшего металла. Даже в постели не снимал.
А тут прямо поверх куртки такой цветник! Будто градоправитель в праздничный день. Что-то мне подсказывало, что это для красоты, чисто народ попугать, цену набить. Лично я бы Хендрику лучше заплатила: у него диплом, а не просто совиные брови.
Оборотилась к купцам, незаметно перевернула обручальное колечко камушком внутрь, и продолжила загадочно потягивать пиво. Оно, признаться, в меня уже не лезло, но с кружкой расставаться было категорически нельзя: чем же я займу руки? Не сидеть же и пялиться на людей? Мягко говоря, невежливо. А то, что молчу.... Так пусть сами спросят, заинтересуются.
Так, есть! Именем интересуются, что делаю сегодня вечером.
Я глазки строю, кокетничаю — куда там всяким сиренам! Это мне Хендрик рассказывал: есть такие полуженщины-полуптицы, которые мужиков охмуряют. У нас перевелись, а за морем остались. Говорю, что свободна, что закат могу с ними посмотреть, а вот на звёзды — ни-ни. А потом, задумчиво так, вздыхаю: жаль, в столицу отвести некому к любимой бабушке. Клюнули, компанию свою предложили.
Эх, хорошо-то как! И то, что в переднике, тоже хорошо: не видно, где пояс у платья. Правда, я ещё не раздалась, как тыква, но дело к тому идёт. Если присмотреться да потискать, не заметить нельзя. Этим, впрочем, я тискать ничего не дам, а о беременности скажу. Когда от города отъедем.
Словом, покрутила хвостом и выкрутила себе средство передвижения и тёплую компанию. На душе сразу так хорошо стало... Ещё б треклятые ноги не отекали — так вообще красота! Так бы и сняла башмаки!
Условившись, где и когда следует меня ждать, вспомнила, что дома остался муж. Злой и некормленый. В связи с этим гулять по улицам даже в сумерках затруднительно, так что отбрехалась какими-то делами, влила в себя остатки отрыгивавшегося пива и поплелась к благоверному, мириться. Вернее, я-то с ним не ссорилась, прощения просить ему, но без этой формальности подозрительный Хендрик все планы мои порушит. Вот ведь упёртый мужик! А ещё меня упрямой называет. Я не упрямая ни разу, просто должна же у человека быть мечта? И что плохого, если он к ней стремится? Или женщинам не положено?
Ребёнок заворочался, заставив присесть на чьём-то крылечке.
Этот тоже на стороне Хендрика. Но ничего, я обоих переиграю.
Дома, вопреки ожиданиям, меня не ждали с распростёртыми объятиями. Никаких: "Дорогая, я волновался, скучал!". Даже обидно стало. Будто я на рынок пошла. Или это тоже метод борьбы с несговорчивой женой?
Хендрик с абсолютно равнодушным видом уминал кашу. Отрезал себе шмат колбасы и жевал. Ну вот, без меня прекрасно обойдётся.
— Ну, нагулялась, голову проветрила?
Так, спокойно, он меня провоцирует. Истеричек в маги не берут, так что соберись, Агния, и дай отпор противнику. Ты же готовилась, знала, что он будет против.
Волноваться мне вредно, поэтому и не подумаю.
— Ага, много светлых мыслей надула.
— Например? — Хендрик оторвался от чугунка, глянул на меня.
— Что надо тебе компот сварить. А лучше варенье. Если будешь хорошим мальчиком. А ты, увы, — тяжкий вздох, — меня огорчаешь.
Муж пропустил колкости мимо ушей. Он вообще не особо меня слушал: пусть себе женщина языком мелет. Но я предпочла молчать. Достала тарелку, пристроилась ужинать рядом.
Хендрик принюхался и нахмурился:
— Агния, ты пила?!
Только глаза такие не надо делать: сам вынудил. Да и у беременных иногда странные желания бывают.
— Угу. Запивала горечь на мужа, который столько гадостей наговорил. И что я дура, и что моё место на кухне...
Деланно шмыгнула носом и отвернулась, надув губки. Я, конечно, не обиделась, но для дела нужно. Заодно и сердиться, жуя, удобно.
Хендрик оказался непробиваем: извиняться не собирался, более того, продолжил разговор на тему: "Беременная женщина и наука". Заключение тоже осталось прежним: никуда не поедешь — и точка.
Пожала плечами:
— Поеду. Не сейчас, так потом.
— Расхочется, — усмехнулся муж. — Это ты от скуки.
От скуки?! Так и захотелось вскочить и треснуть его половником. Женщины дома не скучают, а работают. Еда, чистые рубашки и мытая посуда с неба не падают. Но спорить бесполезно, тут хоть до хрипоты.
— Но ты же учился — почему я не могу?
— Дара нет, — отрезал всезнающий муж. — Агния, кончай, надоело. Ты как капризный ребёнок. Отвезу-ка я тебя к матери: на природе и рожать лучше.
Это вовремя я с купцами сговорилась! С Хендрика станется обещанное завтра же осуществить. Вещей брать не придётся: у матушки всё есть.
— Избавиться хочешь?
— Агния! — он с укором посмотрел на меня. — Ты прекрасно знаешь, что всё это для твоего же блага. Твоего и ребёнка. Я хочу, чтобы он родился здоровым.
— А здесь родится больным?
— Здесь за тобой пригляд нужен, чтобы глупостей не натворила. У кого набралась-то?
— От тебя. Ты же маг.
— Твой отчим тоже был старостой, но твоя матушка управлять деревней не лезла. Не женское это дело. И магия не женское.
Жёноненавистник какой-то! И как меня угораздило за него выйти?
Вечер прошёл мирно: у мужа за книгами, у меня — за вышиванием. Потом ритуальный осмотр подросшего живота и горькое снадобье, по мнению Хендрика, способствовавшее успокоению моих нервов и улетучиванию глупых мыслей. Вот и всё, на этом внимание мужа исчерпано, свободна.
Пробралась в кабинет Хендрика, затеплила свечу и нацарапала на первом попавшемся листе бумаги короткую записку: "Не волнуйся: со мной всё в порядке. Потом напишу. Зимой заберёшь ребёнка. И я не сбрендила!". Оставила на кухонном столе, чтобы с утра увидел, переполох не поднял, и потопала в спальню. Хендрик так рано не ложится: либо в кабинете сидит, с чем-то возится, либо у огонька пьёт, читает. А я одна засыпаю. Часто просыпаюсь тоже. Вот она, беременность: пять месяцев, как супругу не нужна. Только как детоноситель. Обидно? Не то слово!
Поминая охладевшего мужа недобрыми словами, спокойно собрала то, что собиралась взять в дорогу. Немного, сколько унесу в холщовой торбе — я с ней на рынок ходила. Ага, беременная тоже — тут, по мнению Хендрика, мне ничего не мешало.
Когда заявился муж, я давно успела всё припрятать и лечь в постель. Спать и не думала, но он и проверять не стал, просто разделся, завалился рядом, по привычке положив руку на живот. Ладно, потом скинем. Да и сам на другой бок перевернётся — в обнимку мы не спим.
Хендрик захрапел, а я ворочалась, с нетерпением ожидая, когда забрезжит рассвет.
Завтра сбудется моя заветная мечта!
Глава 2.
Обстоятельства переменчивы, принципы - никогда.
Оноре де Бальзак
Я сидела на тюках с мукой и, свесив ноги, жевала крендель.
Путешествие явно выдалось не таким, как представлялось. Во-первых, я отбила себе всё. Когда я говорю: "Всё", то не преувеличиваю. Догадываюсь, какие синяки на боках и особенно пятой точке. Хоть живот сберегла. Живот, к слову, это, во-вторых. Вот скажите мне на милость, какого... эээ... доброго духа, все прелести беременности обостряются в самое неподходящее время? Кажется, ни один кустик я без внимания не оставила — а ведь пила немного.
Купцы, разумеется, расстроились, узнав, что сеновал отменяется. Нет, я бы и так с ними не пошла: не нравятся, но обидно, когда тебя за болезную держат. Поцеловать да потискать я бы позволила — в качестве платы за беспокойство, но в меру. Как-то не улыбалось по рукам ходить.
Они, конечно, попробовали, намекнули так ненавязчиво: а не отдохнуть ли в той роще? Не, в рощу-то я пошла, пожевала чужой провиант, губки бантиком понадувала... А потом сообщила сенсационное известие. Видели бы вы, как лица вытянулись! И всё, плакала моя мягкая подстилка. Набычились, надулись: обманула, девка! Сразу за проезд деньгу содрали. Ладно, в кошельке кое-чего осталось. Немного, но ведь студентам стипендия положена.
Хендрик, к слову, огорчил. Вот где он, спрашивается? Любимая жена сбежала — а ему хоть бы хны! Я беременная, между прочим, и не от печной заслонки. Или ему плевать? Баба с возу — кобыле легче. Вот припомню я тебе, Хендрик, утру нос мерзавцу этому. Будет знать, как о супруге заботиться.
Потом выяснилось, что муж не бессердечная скотина. Уж не знаю, кто из нас двоих был ему нужен: я или постоялец в животе, — но нагнал в одной харчевне. Я, разумеется, юркнула в подсобку, попросив купцов не говорить, что меня видели. За монету согласились соврать, что с собой не брали, ведать не ведают.
Наблюдала за ним через щёлочку, всё ждала, что харчевню обшарит — увы и ах! Есть уселся, с подавальщицей ворковал. Так бы глаза и выцарапала! Ей. А ему... Умею я визжать на одной ноте — разбойники обзавидуются.
Еле удержалась, чтобы не подойти, не плюхнутся нагло мужу на колени, чмокнуть в щёку и заняться содержимым его тарелки. Глаза бы у той ведьмы повылезали, быстро бы смоталась, вертихвостка. Хендрик же... Ох, Хендрик, я тоже нотации читать умею, выдумала бы что-нибудь о супружеской верности и любви ко второй половинке. Что-то последняя в последнее время поостыла. Или дело в том, что я теперь корова? Толстая, с отекающими ногами, которую то тошнит, то страшный жор одевает. А теперь, вот, кустики...
Словом, я обиделась. Всё ждала, что в пути нагонит, — и не подумал.
Наконец мы добрались до столицы. Она, конечно, не чета нашему городу — и больше, и красивее. А стены такие высокие! Как и мусорные кучи. Я хихикнула: куда без них! Забираются горожане наверх и отпускают в свободный полёт весь свой хлам. И лежит он спокойненько в овраге, миазмы испускает. Заумное словечко "миазмы" я переняла у мужа: Хендрик когда-то со мной разговаривал не только о кастрюлях.
Как ни хотелось, пришлось слезть: с пеших въездной пошлины не берут. Или это только с таких убогих, как я? На всякий случай состроила скорбное лицо и придумала легенду о бродяге-муже, который обрюхатил и бросил, а я к маме иду. Надеюсь, где мама живёт, спрашивать не станут.
Моя особа оказалась вовсе проигнорированной. Так, мазнули взглядом — и гуляй, локтями, то есть, работай. Толчея у этих ворот — базар позавидует! Хоть и вправду лягайся.
С горем пополам, не растеряв вещички и не родив, протиснулась за стены и разинула рот. Святые отцы, куда ж мне теперь! Где эта бесова Академия? Я-то, по дурости, полагала, что быстро её найду — ага, щас! Вот новых хозяев кошелька — это запросто, так что рот закрыла, а кошелёк намертво к себе прижала. Потопала туда, куда люди шли — авось хоть на местную базарную площадь выйду.
Нет, домища-то! Мы с Хендриком в таком живём — но он же маг! А тут у самых стен стоят — явно, не богатые обитают. Всё, я тоже другие хоромы хочу. Выучусь, заработаю денег и построю.
Пару раз меня чуть не задавили, ещё с десяток — чуть не затоптали. Головой вертеть было решительно некогда: не упасть бы! Лучше стало, когда по бокам улицы появились деревянные настилы: по ним всадники не скакали, повозки не сновали. Зато ходили разносчики, серьёзно затруднявшие передвижение.
Меня действительно вынесло на площадь и даже рыночную. Только на центральную она совсем не походила. Пошаталась по рядам, приценилась к вещичкам, купила пирожков и кувшинчик морса — я запасливая, бережливая, да и подкрепиться не помешает, — и решила вспомнить, что язык не только до неприятностей доведёт.
Оказалось, что Академия совсем в другой части города, и топать мне до неё столько, что ноги собью. Ничего, такой мелочью меня не остановишь. Заодно узнала, как же зовётся столица нашей славной Златории — Вышград. Не смейтесь, землеописание в сферу моих интересов до этого не входило, так что столицу я по-свойски именовала просто столицей.
Пристроившись на скамеечке в каком-то садике — уютно тут, особенно на солнышке, пообедала и отправилась покорять сердца учёных старцев. Что-то подсказывало, что я окажусь самой великовозрастной среди поступающих мальчиков и девочек. Хоть бы девочки-то были! Должны: ведуньи не из воздуха берутся.
Дорога весело бежала под горку. Мне нравилось: не люблю монотонность пейзажа. Хотелось бы, чтобы Академия стояла на горушке: смотрела бы я оттуда на Вышград. Похоже, моей мечте суждено было сбыться: что-то там, впереди, маячило. С башенками и флюгерами.
Решила, что ничего не потеряю, если остановлюсь и погляжу, мимо чего прохожу. Да и живот напоминал о себе, притягивая к земле. Плюхнулась на крыльцо какого-то дома, уставилась на горгулий напротив. Такими детей пугать — а они водостоки охраняют.
Дома сплошь каменные, вход в иные прячется за решётками. Сразу видно, богатые люди живут.
Интересно, а королевский дворец где?
Повертела головой, но ничего кроме башенок в просвете улицы не увидела. Ещё липы сплошь в золоте цветения. Огляделась по сторонам, полезла рвать: липовый цвет — одно из первейших снадобий. Кажется, кто-то против: вот уже бежит ко мне с криками какой-то мужчина. Ну да, они в чужом саду, ну да, я на ограду залезла — невысоко, высоко-то я не могу. Пришлось слезть, извиниться и топать дальше.
Академию окружала ограда. Не витая, а самая обыкновенная, с острыми верхушками копий. Видимо, чтобы студенты не лазали. За ней — парк. Деревья и кусты подстрижены... Хм, это я поторопилась: подстригали их не ножницами, а местными заклинаниями. Один куст и вовсе сожгли. Надеюсь, хотя бы по дорожкам без боязни ходить можно.
