— Возможно, так и сделаю. Гмадлобт, батоно . О, чуть не забыл. Понимающие люди советовали мне приобрести грузинские коньяки, из старых. Сказали, что лучше армянских.

Патриотизм хозяина зашкалил:

— Вас обманули, уважаемый. Вот эти, — широкий жест Тамаза Зурабовича обвел ординарные коньяки, — и вправду лучше. А вот эти...

Последовал эффектный поворот кисти руки в сторону марочных бутылок и улыбка превосходства.

— ...они ГОРАЗДО лучше.

— Беру.

Рославлев добросовестно расплатился.

— Уважаемый, — тут в голосе грузина прозвучала деликатность, — вам столько нести будет затруднительно. Если вы подождете минут десять, то я пришлю двоих племянников, они вам донесут туда, куда вы укажете.

— На улице Алания...

— ...в 'Гудауте'? Я так и думал; хорошее место.

Племянники подошли, правда, не через десять, а через семнадцать минут. Но претензии предъявлять было бы не вполне правильно: часов у молодых людей не имелось.

— Что ж, Тамаз Зурабович, тогда прощаюсь. Разрешите сделать маленький подарок. Вот.

На ладони у щедрого немолодого покупателя оказался красивый перочинный ножик с большим количеством лезвий. Тамаз проникся:

— Очень хороший. Английский? Немецкий?

— Нет, швейцарский.

Тут посетитель понизил голос до шепота:

— На самом деле китайская подделка, но первосортная. Сталь добрая, сам проверил.

Виноторговец удивился. Он никогда не слышал, чтобы из Швейцарии поступали хорошие ножики. Тем более он не слышал, чтобы подобные вещи подделывали именно в Китае. Но отказываться, понятно, не стал, долго и велеречиво поблагодарив за подарок.

Нож был как раз швейцарским, но афишировать свои возможности в Европе Рославлев не хотел.

Разговор имел некоторые последствия. Добрейший и приятнейший человек, торгующий превосходным грузинским вином и коньяком, доложил о контакте. Сами по себе разговор и покупка ничего не значили, но старшего лейтенанта госбезопасности Собиева напряг подарок в виде иностранного перочинного ножика. Китайский, говорите? Интересно, откуда у товарища Александрова связи с Китаем? Ниточку стоило размотать. Конечно, самому Собиеву такое было не по возможностям, но сигнализировать в Москву — это дело совсем другое. Именно туда, ибо местным кадрам данный сотрудник не доверял, имея опыт. К тому же осетин Собиев не особо жаловал грузин вообще.

То, что имеет начало, имеет и конец. Именно эта древняя философская истина проявилась материальным образом через неделю, когда пришлось распрощаться с Кавказом вообще и горным озером Рица, в частности.

А в Москве накапливались события. Точнее, информация о таковых — ибо не все они случились в столице СССР.

Первое случилось в заведении, которое про себя Рославлев обзывал 'курчатником'. Бомба была готова к испытаниям.

Именно об этом докладывал наркому внутренних дел лично Игорь Васильевич. При докладе присутствовал хорошо знакомый главатомщику СССР товарищ Александров. Он же и первым принялся задавать вопросы. При этом он поминутно сверялся со своими записями, которые почему-то не показывал.

— Игорь Васильевич, какой, вы сказали, общий вес изделия?

— Шесть тонн, круглым счетом.

— Габариты... спасибо, сейчас гляну... очень хорошо. Масса активного вещества?

Даже на совещании, где по определению не могло быть посторонних, Рославлев блюл осторожность.

Курчатов чуть-чуть промедлил. Это было замечено.

— Спасибо тем вычислительным мощностям, которые вы нам передали. Нам удалось просчитать улучшенную конфигурацию по сравнению с исходными документами... вот цифры. Но на всякий случай мы создали запас... взгляните.

— Лаврентий Павлович, ваш черед спрашивать.

Берия в теоретической и экспериментальной физике откровенно плавал. Или даже тонул. Но в людях он разбираться и сам умел, и команда для этого также имелась.

— Игорь Васильевич, хотелось бы видеть список тех, кто принимал участие. Также особо стоит выделить тех, кто будет испытывать.

Курчатов мгновенно понял: речь идет не о том, чтобы награждать — тем более, что любое телодвижение в эту сторону имело смысл лишь по успешном завершении испытаний. Но приказ есть приказ, к тому же предвиденный. Из портфеля появился список. Берия очень быстро проглядел листы.

— Игорь Васильевич, — по голосу наркома даже самый опытный соратник не смог бы угадать, гневается ли этот могущественный человек или, наоборот, весьма доволен, — вижу, вы внесли туда Льва Давидовича?

— Разумеется, — с полнейшей уверенностью в голосе отвечал Курчатов, — он оказал большую помощь в теории.

— Также, — продолжил Берия столь же индифферентно, — вот тут вижу Эсфирь Марковну Эпштейн.

Курчатов за своих людей был готов биться насмерть:

— Она принесла огромную пользу, ускорив все расчеты. Далее: пусть товарищ Эпштейн не столь сильна в физике, как, скажем, Юлий Борисович, но все же соответствующий курс в университете прослушала. Делая чисто вычислительную работу, она также давала дельные советы в части расчетных методов. Наконец, она учила персонал обращению с вычислительной техникой. И научила больше десятка. Яков Борисович на нее нахвалиться не мог.

На этот раз Берия выказал доброжелательность.

— Благодарю за работу, Игорь Васильевич. Если возникнут какие-либо нужды, не разрешаемые обычными способами, прошу обращаться.

Курчатов уже подумал, что прием окончен, но ошибся.

— Лаврентий Павлович и вы, Игорь Васильевич, если не возражаете, я посещу вашу организацию в ближайшее время. Считаю нужным поблагодарить всех участников, соберите собрание в актовом зале. Но прежде хочу поглядеть на само изделие, а также взять копии некоторой документации по нему. Вот список.

Ученый бросил лишь короткий взгляд на наркома и сразу догадался, что тот понял нечто, о чем он, Курчатов, пока что понятия не имел. Но ответ был ожидаемым:

— Разумеется, Сергей Васильевич. Назначьте время, и я выпишу вам пропуск. Копии мы сделаем.

— Тогда завтра в восемнадцать часов.

Время выбиралось не случайно. Как раз тогда рабочие часы заканчивались.

У главной проходной атомного заведения нарисовалось двое. Один был хорошо знакомый многим седой коринженер, вторым был охранник в звании сержанта госбезопасности. Этот второй тащил приличного размера чемоданы.

После улаживания всех пропускных вопросов Курчатов лично повел этих двоих к себе в кабинет.

— Вот документы, что вы хотели.

Товарищ Александров листал документы, хмыкал, иногда чуть задерживался взглядом. Потом часть листов и папок укладывалась в чемодан.

— Через сколько дней испытание?

— Изделие везем поездом. И подготовка... Если не случится чего-то... э-э-э... неординарного, то две недели. Но, Сергей Васильевич, еще не менее недели на обработку результатов.

— Вы не вполне правы, Игорь Васильевич. Да, обработка нужна и даже необходима, тут я вас поддерживаю. Но для вышестоящих товарищей важно знать, прошло ли это дело со значимым результатом, или... короче, жду от вас предварительных данных. Ну и Лаврентий Павлович тоже в нетерпении. Послание может быть таким: 'Ребенок здоровый зпт доктор выпишет через три дня' — вы же не усматриваете что-то этакое в подобных словах, верно? Это лишь пример, как понимаете. Фразы подобного содержания можно слать по телеграфу. Так что вот вам предложения.

Курчатов пробежал глазами лист и усмехнулся.

— Ишь ты. Принято, Сергей Васильевич, так и сделаем. А теперь идемте в хранилище.

Изделие не впечатляло изысканностью форм и тщательностью отделки. Скорее подошло бы название 'грубая работа'. Правда, снаружи краска была нанесена тщательно. Но она не могла скрыть следы и основных швов, и подварок. Все это размещалось за бронированным стеклом едва ли двадцать сантиметров в поперечнике. Александров почему-то поджал губы, прищурился, негромко произнес: 'Гм...' и уже в полный голос:

— Я увидел достаточно, товарищи. Что ж, идем в актовый зал.

Сержант-охранник уже находился там и успел взгромоздить чемодан на стол.

Вступительное слово было кратким:

— Товарищи, вы проделали огромную работу. Замечательную работу. Она не закончена, это так, но уж один этап пройден. Так что предлагаю это отметить.

Тут крышка откинулась. По каким-то причинам чемодан лег так, чтобы внутренность его была видна только самому коринженеру. И оттуда пошли одна за одной бутылки. По залу прокатился гул.

— Грузинское вино, — самым деловым голосом заявил высокий чин из органов, — самое лучшее подбирал. Мужчинам рекомендую красное, женщинам — белое. Ну и розовое.

Энтузиазм поднялся высоко, но не настолько, чтобы затмить прагматические соображения:

— Матвей, у тебя штопор есть?

— Это также от меня.

— А как же закуска?

— Вот сыр разных сортов. А вот небьющиеся стаканчики.

— И в самом деле не бьются? А попробовать?

Любознательный сотрудник быстро убедился, что емкости изготовлены из какой-то прозрачной пластической массы.

Сразу с нескольких направлений прозвучало сакраментальное:

— Наливай!!!

— Мне совсем немного, — трусливо пискнула товарищ системный администратор. Она все еще стеснялась, ибо тут речь шла явно не о расчетах и выводе на печать.

— Это что за сыр?

— Я знаю! Чанахи называется.

— А этот — сулугуни.

— Хлебушка бы закусить...

— Чего нет, того нет. Но есть лаваш. Вот.

— А чем отличается? Тоже вроде как белый?

И решительно никто из празднующих не задался вопросом: а как множество бутылок и закусок просто уместилось в этом пусть даже большом чемодане?

Расчеты были обоснованными и продуманными. Сотрудники Адмиралтейства не зря ели свой хлеб. Кстати, их норма по карточкам была щедрой.

В отличие от 'той' истории, никаких ультиматумов не предъявлялось. И вообще переговоры не начались. Великобритания сочла что само по себе участие французской эскадры в бою против Королевского флота есть вполне достаточный... нет, не casus belli , поскольку войной в старом смысле слова это и назвать было нельзя. По-современному сказать, то был вооруженный конфликт. Так вот, по мнению английского правительства, огонь французских орудий по британским самолетам и, главное, по британским же кораблям был вполне достаточной причиной для ответных мер совершенно не дипломатического характера.

Адмирал Соммервилл подготовился к делу со всем педантизмом, вложив работу собственный опыт и знания, а равно усилия штаба. Под его командованием должны были собраться огромные силы: из Средиземного моря были переброшены линкоры-ветераны вроде 'Бархэма' и 'Вэлиэнта', которые помнили еще Ютландское сражение. Из атлантических портов Великобритании шли как седые старцы вроде 'Ройял Соверена', так и более новые и совершенные 'Родни' и 'Нельсон', а также их родственники по классификации. К линкорам добавились также крейсера: и легкие класса 'Аретьюза', и тяжеловесы вроде 'Ринауна' и его одноклассников. Не были забыты и авианосцы. Адмирал отлично помнил, как французские пикировщики клевали британские корабли, а потому эскадре были приданы новейший 'Илластриес' и куда более старый 'Корэйджес'. Строго говоря, в количестве самолетов последний превосходил первого, хотя по защищенности уступал. Карты минных полей, защищавших порт, у англичан были. Были и данные по береговым батареям, если их можно было так назвать. Часть орудий была снята с позиций и увезена немцами в неизвестном направлении. Остальные не представляли опасности для британской эскадры.

Вся подготовка была подчинена одной цели: утопить или повредить основную часть французского флота. Этой чисто военно-морской задаче предшествовала важная политическая установка: Великобритания уже не надеялась хоть как-то наложить свою тяжелую руку на французские (кстати, совсем не плохие) корабли. Отсюда следовало: в самом неблагоприятном (для Великобритании, понятно) случае корабли противника должны были получить тяжелые повреждения. Сказать примерно, на год ремонта.

Стоит упомянуть, что немцы предупреждали французов о возможности нападения со стороны англичан. Но возможности противодействия у адмирала Жансуля были скромными. Самое плохое состояло в полном отсутствии сведений с островов. Источники информации существовали, но все они контролировались английской контрразведкой. И сдвиг от 'союзника' к 'противнику' был медленным. Сверх того, авиация берегового базирования отсутствовала как класс. А сухопутных зениток не хватало отчаянно — ну что такое шесть четырехорудийных батарей на целую эскадру?

События пошли по сценарию со знакомыми элементами. Как и 'тогда', первыми в дело вступили английские палубные торпедоносцы. Нет, они вовсе не накинулись на стоявшие у пирсов французские бронированные цели. Хрупкие летающие бипланы минировали выход из гавани — разумеется, там, где французских мин не было. Никто не должен был уйти. Ну разве что самые легкие миноносцы и катера.

Можно ли было вытралить английские мины? Ну, конечно! Однако подобные действия требовали времени и свободы перемещения для тральщиков. Ни того, ни другого англичане предоставлять не собирались.

Решительно на всех кораблях линии котлы были холодными. По любым нормам любого флота мира разогрев требовал не менее сорока пяти минут — да и то давление пара при этом не давало возможность раскрутить турбины на полный ход. Корабли линии Королевского флота поначалу стреляли, как на полигоне. Конечно, не без накладок. Линкор 'Дюнкерк' все еще не прошел ремонт, хотя почти полностью сохранил боеспособность. По сей причине приказом именно этот корабль предписывалось атаковать первым. И тут случилась ошибка в опознании: английские артиллеристы начали грызть целехонький 'Ришелье'. Тот без особых раздумий дал сдачи.

Страшная это вещь— залп башни главного калибра линейного корабля. А уж если разом бьют четыре орудия...

Наблюдатели среди гражданских могли увидеть чудовищной длины клинки дульного пламени — метров пятнадцать, не меньше. А гром был таков, что чуть не в половине домов города Бреста дружно вылетели стекла. Уже потом оказалось, что отдача деформировала элементы набора корабля . Но эффект оказался не столь впечатляющ: лишь второй залп лег накрытием, попаданий же на дистанции семь миль не было вовсе. И у британцев было еще одно преимущество: один из торпедоносцев 'суордфиш' вместо торпеды нес артиллерийского корректировщика.

Через сорок пять минут боя итог стал ясен. На 'Ришелье' бушевало целых два пожара, верхняя носовая башня полностью утратила боеспособность из-за прямого попадания снаряда с 'Рипалса'. Броня при этом оказалась пробитой, казенные части орудий покорежило так, что те годились только на переплавку, из расчетов не выжил никто, но почему-то взрыва боеприпасов не произошло. Погон нижней носовой башни деформировало, и восстановить способность к повороту можно было лишь в доке. Централизованная СУАО была уничтожена полностью. О таких мелочах, как невозможность дать ход, и говорить не стоило. На крейсерах горело все, что могло гореть. Исключением был лишь тяжелый крейсер 'Альжери'. Пожар на нем угас. Огонь нипочем кораблю, лежащему на грунте так, что палуба скрылась под водой. Этому не повезло: пожар добрался до погребов главного калибра. Что до линкора 'Жан Бар', который все еще находился на стапеле, то его тоже обстреляли, в результате нижняя носовая башня главного калибра оказалась настолько поврежденной, что проще было ее изготавливать наново, чем ремонтировать. О побитых элементах брони и говорить не приходилось.