Зверь лютый. Книга 15. Стрелка

— Нет. Не семь. Шесть с небольшим. Нет, никто не узнал. Мы с ним осторожно. Он знаешь какой умный! Как исполнилось мне 15 лет — пришло время в службу княжескую идти. Тут Шух мне лицо рукавицей натёр, всё горит, матушка перепугалась — заболел сынок единственный. Потом другое, третье придумывал... Всё служба моя откладывалась. А тут — поход. Собралися семейством на совет, да и порешили: мне вести хоругвь. За это мне шапку дадут. А, коль я в воинских делах не сведущ, то воеводой при мне идти стрыю, отцову младшему брату. Маменька сильно убивалась как провожала, батяня тоже смурной ходил. Только пока, как я смотрю, ничего такого страшного в этом деле — хоругви водить — нету. Вот мы с Шухом и решили... Да вот, вам попались. Видать, на то воля божья. Отпустите нас. Пожалуйста.

Я задумчиво рассматривал рассказчика. Он не врал. Правда, сказал не всю правду. Есть логика отношений между любовниками: они или затухают, или рвутся, или развиваются, разнообразятся. Поддерживать отношения на одном и том же уровне длительное время... — вряд ли.

— Серебро есть?

— Е-есть. У стрыя. Мошну — он держит. И всякое иное майно. Мне... я ж только в усадьбе жил, в миру не хаживал, цен не знаю. Отец сказал: так вернее будет. А то обманут мошенники всякие.

Продолжать не надо: получить что-то за сохранение тайны прямо сейчас — не получится. У меня в голове прокручивались разные... двух-, трёх— и более— ходовки. Привлекли внимание некоторые детали рассказа Божедара, возможные последствия и ограничения...

— Сказочку ты славную рассказал, жалостливую. А мы — её проверим. Садись-ка вот сюда, на корень сосновый. Не так. Верхом.

Божедар заволновался, не понимая. Сзади завозился его Шух. Я ухватил парня за шиворот, перетянул на шаг в сторону, посадил на выступающий из земли корень, подобрав аккуратно сложенную им опояску, заплёл ему локотки за спиной и прижал затылком к стволу.

— Это — чтобы ты шуток глупых шутить не вздумал.

Наклоняюсь к его лицу, внимательно вглядываюсь в глаза, одновременно носком сапога сдвигаю подол его рубахи и чуть наступаю на маленький беленький... Как он сказал? "Писюн"?

* * *

" — Мыкола, а на хрена ты хрен зелёнкой мажешь?

— Та я нынче женюся. Хочу вызнать: девка вона нецелована аль не. Приведу Марычку до хаты, лягем у койку. Вона и спытае: а чего у тебя хрен зелёный? А я сразу: а ты где другой видала? И — по морде, и — по морде...

Через день:

— Ну шо, Мыкола, сработал твоя хитрость?

— Ни. Не спросила. Я тогда сам говорю: гля какой у меня зелёный хрен. А вона каже: та тож не хрен, то так — писюн. Вот у Ашота хрен...".

* * *

Час назад я сдёргивал штаны с этого Божедара, теперь сам лезу к себе под рубаху, ищу "третий пояс обороны".

Вот найду бабу и заставлю её... Нет, не то, что вы подумали! Заставлю перешить мне штаны. Потому что три уровня защиты... при моём темпераменте... и длительном воздержании... Или климат на "потеплее" сменить...? В юбочке из пальмовых листьев — куда удобнее. Если не поддувает.

— За семь лет ты должен был многим разным уловкам выучиться. Вот и проверим. Ты ж сам предлагал. Говорил: делайте, де, со мной что хотите. Вот я и захотел. Ротик открой.

Парень пытался отклониться, косил глаза в сторону, где вдруг резко замычал и стал рваться Шух. Недолго — Сухан хорошо бьёт по рёбрам. С другой стороны ахнул и что-то протестующе залепетал Лазарь. Но было уже поздно: тёплое дыхание из ноздрей Божедара, плотно прижатых к моему телу, приятно согревало кожу в самом низу живота. А мягкое, влажное, тёплое, ощущаемое моим... твёрдым, сухим, горячим...

— О-ох. Хорошо. Какой ты, Божедар... изнутри приятный. Так бы и не вынимал. До скончания века.

Парнишка вел себя прилично, гадостей и глупостей не делал, можно было убрать сапог с его "беленького отростка", встать устойчивее на обе ноги. Ослабить мою руку на его голове. Перейти от жёсткой, только мною одним управляемой, иррумации, к более мягким техникам фелляции.

Семь лет — максимальный срок ученичества в "Святой Руси". За это время из простого крестьянского мальчишки мастер любой профессии может и должен сделать профессионала.

"Профессиональный багаж" у парнишки был достаточно обширен. Некоторые штучки я пресекал в силу собственных предпочтений или ограничений окружающей среды. Но взаимопонимание установилось, быть жестоким — желания у меня не было. Он, изредка поглядывая на меня снизу вверх поблескивающими в светлеющем полумраке леса глазами, улавливал мою реакцию и всё более проявлял инициативу.

Мне нравились его игры язычком и губками, и я не мешал.

А слева из-под земли на меня смотрел глаз.

Воткнутый в песок так, что мне была видна только половина его лица, Шух неотрывно разглядывал нас.

Интересный парень. Попаданец? — Откуда такое подозрение? — А посудите сами.

Его история очень похожа на мою собственную. Неизвестно откуда взявшийся подросток. Больной, безъязыкий, безродный. Бесправный холоп. Даже продан за ту же цену, что и меня когда-то торговали — две ногаты, цена курицы. Проявил храбрость и сообразительность, защищая, не щадя живота своего, господина. Спасая, тем самым, и собственную шею. "Не струсил, не сбежал. Да и нет у него никого..." — очень похоже. Я, если со стороны смотреть, тоже Марьяшу храбро из-под половцев выволакивал.

Усилия по спасению отца Божедара не пропали втуне — Шух попал на хорошее место: мальчонке прислуживать — не навоз кидать да дерева валять. И быстренько подчинил ребёнка своей воле.

Я этого с Акимом и не пытался — психотип другой. Подмять славного сотника храбрых стрелков... Такого фиг согнёшь — только осторожным убеждением с массой разнообразных наглядных примеров. Но вот же: привязался ко мне Аким душевно. Мда... И я к нему. Как-то он там...?

Шуху достался одинокий слабый болезненный ребёнок, которого именно в этот момент из состояния "центр вселенной" женской половины перевели в состояние "нафиг ты никому не нужен" на половине мужской. Родители были заняты своими болячками, имением, службой... Служанки остались на женской половине, слугам малоинтересен, друзей нет. Один-одинёшенек.

"Позабыт — позаброшен

С молодых юных лет,

А я мальчик-сиротинка,

Счастья, доли мне нет.

...

На мою на могилку,

Знать, никто не придёт.

Только раннею весною

Соловей пропоёт.

...

Вот бы мне на могилку

Литров десять вина,

Тогда враз все узнают,

Где могилка моя".

Был бы этот Божедар более душевно крепок, или были бы у него друзья, хоть бы мальчишки дворовые, или переживи он пару месяцев без этого опыта, привыкни к одиночеству души... Но вот тот ребёнок в том конкретно состоянии...

Что — от психологии, что — от наследственности — понять трудно. Статистика 21 века связывает (частично) склонность к гомосексуализму с единственными сыновьями среди нескольких дочерей. Что тут от воспитания мальчика в женском коллективе, что собственно от генов... Но иначе генетическая предрасположенность просто не передавалось бы из поколения в поколение. Такие — вымирают, не оставляя потомства.

Шух всё сделал правильно — стал другом. Единственным, верным, настоящим, сильным. Интересным и интересующимся. Разница в возрасте, в жизненном опыте, в физической силе — заставляли подчиняться, слушаться. А увечье — урезанный язык, вызывало сочувствие, стремление пожалеть.

Дальше предложение помощи — "согрею", нарушение запретов — "хмельное", удивительный опыт из таинственной "взрослой жизни". Что-то из того, о чем взрослые только шушукаются, хмыкают и всегда выгоняют из комнаты:

— Рано тебе про такое знать, иди в детскую.

А друг — единственный! — это умеет. Это... запретное, тайное, волшебное... И просит помощи! "Помощь другу"...

Божедар приноровился и вполне успешно довёл меня до... до крайней степени возбуждения. Где и удерживал своим язычком несколько дольше обычного.

Лёгкие, всё более редкие, и от того особенно острые, прикосновения к моей самой чувствительной части... температурный контраст между предутренним холодком снаружи и теплом его мягких губ...

Я уже начал натурально скрипеть зубами от напряжения. Пока просто не ухватил его за затылок и не прижал к себе изо всех сил. Вдавливая его в себя. И себя — в него.

— О-ох... Хорошо. Ну, ты, парень, мастер. Да уж, доставил удовольствие, ублажил и порадовал.

— Эк, экхм... Я старался. А вы... вы теперь нас отпустите? Я же сделал... ну... хорошо.

— Нет! Таких развратников закоренелых — надобно к князю волочь! На суд! (Лазарь, пребывая в чрезвычайном смущении чувств, пытается свести последовательность действий к уставной: есть проблема — тащи её к начальству).

— Во как... И меня потащишь? Я ведь теперь тоже... после того как...

Лазарь открывает и закрывает рот. Давай парень, проходим проверочку на лояльность. Лояльность против дружбы. Не так давно, на Княжьем Городище в Смоленске, я наблюдал оба исхода.

Молчит. Придётся помочь:

— Ну и правильно. Тащить к князю никого не надо — это не дело княжеского суда. Да и вообще: скоро светать начнёт, воям уже подыматься время. Пойдём-ка по лодиям своим. Бывайте здоровы, люди добрые. Может, и свидимся ещё.

Отвязываем, отстёгиваем. Шух внимательно смотрит на меня. Кто ты, парень? Откуда ты взялся? Жаль, не скажешь. Может, когда-нибудь напишешь? На каком-нибудь языке каким-нибудь алфавитом.

Ты потратил семь лет своей жизни и "оседлал" будущего главу боярского рода. Божедар ест и пьёт из твоих рук, на мир смотрит твоими глазами. Он готов терпеть боль и унижения, лишь бы тебе не причинили ущерба. Он верит тебе, слушается тебя, влюблён в тебя. Он — твой, он — в воле твоей.

Хотя по закону — ты раб, а он — твой хозяин.

Только это ярлыки для общества. Когда люди остаются вдвоём — с ними не остаётся ни вооружённых сил, ни силы закона. Только их собственное: сила ума, сила духа, сила тела. Смелость отринуть стереотипы, оставить их за порогом. Смелость вести себя по-человечески, а не по предопределённым социальным ролям.

Или — испугаться, спрятаться. Одному — за "ошейник", другому — за "шапку". "Знай своё место", "как все — так и мы". "Не можно сметь своё суждение иметь!".

По-человечески, как оказалось, раб ценой в курицу, мощнее наследника боярского рода. Он — "опора и оборона". Вот мальчик и "прислонился". Теперь, когда его отец умрёт, он отдаст своему холопу-другу-господину не только своё тело и душу, но и вотчину.

Всё — хорошо, одно — плохо: "Слишком хорошо — тоже не хорошо" — русская народная мудрость. Пережал ты, паря, перестарался. Хотя с таким исходным материалом, в твоих конкретных условиях...

— Иване... а ты... эта... ты, ну... часто так... ну... с отроками? А?

Мы возвращаемся по постепенно светлеющему леску в лагерь. Лазарь теперь держит вдвое большую дистанцию: ближе трёх-четырёх шагов ко мне не подходит.

— Решил сам попробовать? Извини — ты мне не нравишься, у тебя прикус неподходящий.

Мда... шутка не прошла.

А ведь я уже так нарывался: аборигенам мои "шутки юмора" не смешны.

Население наше делится на знающих о том, что они юмористы, и на тех, кто об этом ещё не догадывается. Козьма Прутков излишне многословен: "Не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны".

При чем тут женщины?

Просто не шути.

Приходится успокаивать. Не помогает — хоругвенный начальник брыжжит во все стороны слюнями, словами и междометиями. Эмоции столь сильны, что Лазарь не замечает очередного "минного заграждения".

Ну что за жизнь?! Не один попаданец, так другой! Серьёзно Лазарь попал, многогранно так... вляпнулся.

Пока он, чуть не плача, прутиками очищает сапоги, я заново проверяю свои расчёты. Поэтому, когда Лазарь задаёт следующий вопрос, могу отвечать уверенно:

— Иване, а почему ты с них серебра не стребовал? Ну нет у этого... боярича — со стрыя бы вытянул. А то — взял бы грамотку долговую. Вернётся Божедар из похода — отдаст. Как с меня взял.

— Шантаж... э-э... как это по-русски...? Ладно. Тут дело тонкое. Твоя долговая грамотка — в вотчину мою уплыла. Помнишь, купец из Елно на вашем подворье был, Гвездонь? Он её и увез батюшке моему. Помру я — долг ему отдавать будешь. Идти в бой, имея в соратниках должников... Прикинь: заставлю я Божедара дать мне долговую грамотку. Пойдём в бой — его люди мне в спину ударят. Тебе, кстати, тоже. Майно перетрясут, грамотку сожгут. С серебром... ещё хуже — даже положить некуда. Я даже просто отпустить этих... чудаков не мог. Они ж сразу подумают: сейчас ничего не взял — потом отыграется. Надо убить, чтобы не рассказывал.

— Так ты поэтому?! Чтобы они... ну... опаски от тебя не имели?! А я-то подумал...

Как зацепило-то парня. Будто небо на землю упало да черти из пекла полезли.

— Ну, а потом-то?! Ты ж их заставишь платить? А? Так это... чтоб им неповадно было.

— Почему я? Ты тоже там был. Никакого участия в этом... грехопадении не принимал. Тебе их и доить.

— Э-э... я как-то... не, я не смогу... ну, они ж никому ничего... вреда какого... не сожгли, не зарезали... я ж не поп...

"Никому — ничего. Кроме бога одного". Поэтому — к попам. Логично.

— А я — поп? Ладно. Чует моё сердце, что попусту воду толчём. Не с кого взыскивать будет.

— Как это?!

— Есть у меня чувство, что парня на убой послали. Не верится мне, что можно семь лет в боярской усадьбе такими играми играться, и чтобы никто не знал. Думаю, когда Божедару надо было в княжескую службу идти, родители про сыночка уже прознали. Поэтому и не настаивали, не гнали на княжий двор. Боялись, что наружу всплывёт. Теперь прикинь: хоругвь ведёт Божедар, а по сути — стрый его. Который, похоже, после смерти боярича — первый наследник на вотчину. Так ли, иначе, в бою ли, на стоянке ли, стрый племяша... как-нибудь неявно... Думаю, с молчаливого согласия родителей.

— Свои?! Своего же? Сына единственного?! За что?!

— А кто только что орал не своим голосом: к князю волочь! Судом судить! Развратники-мужеложцы-содомиты...! Вот чтоб ты так не орал — парней и угробят.

— Я орал?!

— Ты. Или другие такие. Изведут боярича. Чтобы ихней родовой чести ущерба не было.

* * *

" — Сара! Ваш Мойше — пид...рас.

— Шо?! Занял деньги и не отдаёт?!

— Нет, шо вы! Я же в хорошем смысле этого слова!".

* * *

Мда... получить денег с русского боярича... во всех смыслах этого слова...

Лазарь загрузился. А я, вытаскивая целый день весло, размышлял об очевидном.

* * *

Свойства личности человека идут более всего от трёх вещей: от крови, семьи, окружения.

Кровь у бояр... пожалуй и послабее смердячьей: у смердов ленивый, глупый, слабый — долго не проживёт. Голод у крестьянина — за плечами стоит. У "вятшего"... сперва холопы да смерды перемрут, потом уж до него очередь дойдёт.

Народная мудрость: "Пока толстый сохнет — худой сдохнет". Вятшие на "Святой Руси" — толстые, обычно. "Толстый" глупый боярич выживет там, где умный, но тощий смердёнок — помрёт.