Зверь лютый. Книга 15. Стрелка

У нас тоже такие есть: за воинским караваном тащится с десяток разнокалиберных лодочек. Есть там и десятка полтора персон в платочках. Купчики, владельцы лодок, обычно представляют их родственницами:

— Тёщиной двоюродной сестры падчерица. Вот, упросилась в поход — на приданое подзаработать, сами-то они... бедноватенькие.

У Потёмкина под Очаковым был целый "цветник" "племянниц". Правда, попытки уточнения степени и линии родства воспринимались светлейшим как личное оскорбление.

Эти — "родственницы", типа "трёхрублёвое заведение" по Куприну — приберегаются для командного состава. Им и палатку поставят, и винца кое-какого предложат. Но и цены... А солдатня... с чего поймалось — с тем по кустам и повалялось.

По мере того, как народ втягивается в греблю, а караван ход снижает, православное воинство, как и любое другое в подобной ситуации, начинает звереть. Девки купецкие даже в кустики — только толпой и под охраной. А то одну уже... прижали насмерть. Похоже, просто чтобы не орала, да сил не рассчитали.

Умные люди такие... коллизии предвидят и наперёд озабочиваются. А кто на "Святой Руси" самые умные люди по части речных походов? Тут есть разные мнения, но наша хоругвь из боярских — последняя, следом — ушкуйники новгородские. Вот к ним и присматриваюсь.

Глава 320

В Усть-Шексну пришли хорошо засветло. Поставили нас выше самого устья, Резан с ребятишками за речку в город пошёл: молебен там, торг какой. А мы с Суханом остались лодку с барахлом сторожить.

Мне, знаете ли, на люди выходить... Хоть у меня и панцирь в кафтане зашит, а вся спина в синяках: народный восторг в таких дозах выражается болезненно.

Пейзаж: река, песок, бережок, тропка на горку. На песочке — лодки вытянутые, на бережку — мы лежим. На горке какая-то деревенька подгородная. Под горкой, там, где тропка с берега вверх поворачивает — лесок. Чуть зеленеть начал. По тропке, по бережку, за версту, идёт пара — мужик да баба. Мужик тащит на плече две жердины, баба — какую-то траву в переднике.

Рядом с нами, шагов в 20, валяются у костерка четверо новгородцев, тоже — своему ушкую охраняльщики. Их старшой, немолодой солидный приличный мужичина, вдруг поднимается, оглядывается по сторонам, внимательно рассматривает топающую к нам пару туземцев, что-то говорит своим коллегам.

Один из них подбирает на траве гальку, укладывает в середину сушившейся портянки, заматывает жгутом. Нет, камень маловат, чуть дальше, в паре шагов — галька покрупнее.

Все поднимаются. Старший извиняющимся тоном просит:

— Э... Уважаемый. Не сочти за труд — присмотри за вещичками нашими. Мы тут отлучимся ненадолго. В деревеньку и назад.

Меня теперь все знают, по разным делам обращаются, почему "нет"? — Лежу, загораю.

Парочка с жердями на плече и лопухами в переднике проходит, настороженно на нас поглядывая, мимо, сворачивает по тропиночке с берега в деревню. Дальнейшее происходит в 20 шагах от меня, на первых метрах подъёма на горку.

— Э... Уважаемый. Не сочти за труд...

Новгородцы уже возвращаются, хотя, по времени даже и дойти до дворов не успели. Их старшой озабочено спрашивает туземца:

— Не подскажешь ли — есть у вас добрые плотники? Мы б хорошо заплатили. Серебром полновесным.

Парень с жердями останавливается, перекладывает палки поудобнее, от чего его супруга, слишком близко подошедшая, отшатывается назад. Один из новгородцев подходит к ней, добродушно улыбается, отводит в сторону торчащие перед её лицом концы жердей, что-то спрашивает, заглядывая в травяную охапку в переднике.

Парень мимолётом оглядывается, но внимание — на собеседнике. Дело-то — из наиважнейших: серьёзный человек толкует об "отдать серебро".

— Дык... мы и сами... у меня батяня на всю нашу деревню первый плотник... а что за работа-то?

Собеседник подхватывает парня за локоток и постепенно ведёт вперёд. Я слышу, как он внятно, убедительно объясняет:

— Мы ж лодиями идём. Поход-то дальний. Ну, ты парень головастый, сам понимаешь. Припасу много брать пришлось. Лодейка-то гружена, сидит низко, под борта. А как быть коли господь победу над ворогами даст? А? Вот. Правильно понимаешь! Нужно ещё чего-то придумать. Нужно корыто большое. На привязи тащить. Для хабару. Такое... объёмное. Но — не тяжёлое. Но крепкое. Мы б за такое и полугривну бы не пожалели. Потому как край нужно. Возьмёшься?

— Эта... Чего, целую полугривну?! Кунами?!

— Точно. Вот такими. Нашими. Новгородскими горбатыми.

На юге Руси куны делают плоскими, новгородские — с горбиком.

Мужчина развязывает кошель, достаёт и показывает серебро. Парень чуть не втыкается носом в ладонь новгородца.

— Ну как? По рукам? Но надо быстро. Мы ж утром уйдём.

— Как утром?! Да где ж мы такую колоду-то возьмём?! Чтобы из неё такое корыто исделати?

— А что, готовой нет? Мда... жаль... а я уж понадеялся... Знать — не судьба. Ежели у лучшего на деревне плотника нету... Придётся в другом месте спрашивать. Ну, бывай здоров.

Мужчина откланивается и неторопливо спускается по дороге. Парень расстроено смотрит ему вслед. Потом озадаченно озирается:

— Э... Эй... А жёнка моя где?

— Твоя? А кто ж знает? Верно, домой пошла, пока мы тут разговаривали.

И новгородец также спокойно топает к бережку. Парень растерянно оглядывается, потом зло поджимает губы: как это жена без спросу у мужа — ушла? И быстрым шагом отправляется в деревню, сыскать и наказать дуру-бабу.

Не думаю, что ему это удастся. Пока шёл торговый разговор, пока крестьянин со всем напряжением умственных и душевных сил, вслушивался в обстоятельную беседу потенциального заказчика, переспрашивал, уточнял, повторял, соображая как бы не упустить выгодный заказ, не продешевить, но и не отпугнуть, за его спиной происходил другой процесс.

Вытащив листик из вороха травы, стоящий перед женщиной новгородец, что-то говорит ей, улыбаясь. Вот так, с улыбкой, он берёт из передника ещё пучок зелени и суёт ей в рот. Женщина, в растерянности реагирует с запозданием, взмахивает одной рукой — вторая держит передник, чтобы не рассыпать этот... щавель. Один из прошедших только что мимо неё подельников, перехватывает вскинутую руку. Второй сзади накидывает скрученную портянку так, что галька оказывается у неё во рту, поверх заткнутого туда силоса, затягивает хвосты и сдёргивает ей на лицо платок. Баба, наконец-то отпускает свой передник — снять помеху с глаз, убрать портянку изо рта, но, улыбающийся ей в лицо вегетарианец, одной рукой уже держит передник, другой — её руку. Которую отдаёт напарнику за её спиной. Тот успевает ещё дёрнуть поясок передника на спине женщины, и тряпка с травой остаётся в руках улыбающегося вегетарианца. Он аккуратно сматывает передник, чтобы не просыпать травку на дорогу. А его партнёры, быстренько сматывают бабёнке локоточки за спиной. Разворачивают и, придерживая под руки, втроём, закрывая своими телами с боков и сзади, спокойным шагом ведут к леску у тропки.

Они идут ко мне, и я вижу, как правый опережает события — начинает лапать бабёнку, хватает за груди. "Шарит дуру за титьки". Кажется, только теперь она начинает понимать что происходит. Рвётся, мычит. Звук негромкий, муж в десятке шагов, занят исступлённым разглядыванием серебра на ладони своего собеседника. Она упирается босыми пятками, мотает головой, её чуть приподнимают, чуть ускоряют ход. Вся процессия ныряет в лесок. Там-то... и леса-то... Я ещё успеваю понять, что бабе на голову надевают мешок, переворачивают, так что из завязанной горловины торчат только грязные босые пятки. Ноги заматывают, мешок вкидывают на плечи, пару раз бьют кулаками... Всё — за стволами деревьев уже не видно.

* * *

Мы в Пердуновке отрабатывали скрадывание людей, но там цель была другая: снять дозорного, убрать сторожа. Сходно с делами охотницкими. А вот так, по-городскому, практически на улице, в десятке шагов от законного мужа, в прямой видимости от поселения...

Не знаю как скрадывали, например, ту же Роксолану — она, всё-таки, была дочерью большого начальника, вела другой образ жизни, но людей в Средневековье, воруют постоянно. Основное отличие от 21 века — отсутствие эффективных транспортных средств. В 21 веке достаточно притормозить рядом с девушкой...

Так предоставляли "наложниц под заказ", например, из Ростов-Дона в Чечню. Интересно, что и "производители товара" и приобретатели — не столь давно были нормальными советскими людьми, учились в советских школах, где по одной, в общем-то, для всей страны программе сеялось "разумное, доброе, вечное". Руководили колхозами и предприятиями, служили в сов.учреждениях, проходили срочную службу, заведовали отделами по реализации компьютеров или учили детей в ПТУ и техникумах...

Потом — раз... и стали работорговцами и рабовладельцами. "Во имя аллаха" или кому как нравится.

Сходно, в смысле транспорта, брали агенты царской охранки революционера-народовольца Германа Лопатина.

Зная, что жандармы регулярно перетряхивают его имущество на квартирах, где он останавливался, Лопатин, продолжая активную организационную деятельность, носил все списки членов "Народной воли" на себе.

6 октября 1884 года жандармы провели первый в России "арест на улице": к идущему по Невскому Лопатину подъехала пролётка, два прогуливавшихся по тротуару господина вдруг подскочили, завернули "объекту" руки, прямо на глазах изумлённой фланирующей публики, втолкнули в пролётку. И — укатили.

До этого арестовывать всегда приходили на дом.

Инновация оказалась эффективной: найденные на Лопатине документы и записи позволили раскрыть всю сеть революционной организации.

Здесь — ни автомобилей, ни пролёток. Поэтому новогородцы, вероятно, используют концепцию "необорудованного места временного хранения".

Интересно, надо запомнить.

* * *

Мой сосед возвращается на своё место и вежливо благодарит:

— Спаси тебя бог, боярич, за присмотр.

Провожает мой взгляд вслед ушедшей в лесок группе, заговорщицки подмигивает:

— Эт само собой. Как чуть в чуйство приведём — тебе завсегда. Без серебра и вперёд остальных.

— А не боишься?

— Кого? Этих сиволапых?! Да они шапку у себя на голове полдня ищут!

Он, посмеиваясь, напел мне из песенки про жителей Пошехонья:

"Лаптишша-то на ем, черт по месяцу плел,

Зипунишша-то на ем, решето-решетом,

Поясишша-то на ем, что кобылий хвост,

Шапчишша-то на ем, что воронье гнездо".

Пошехонье — "местность на реке Шехонь", Шехонь одна из форм названия реки Шексна, от древне-угорского названия птицы — "дятел".

"Дятлы" прибежали часа через два. Два десятка мужиков с кольями.

— Во! Вот етот! Вот он мне глаза отводил! Вот он мне помороки забивал! У, образина ушкуёвая...

— Но-но! Не замай!

Дальше были крик и толкотня. Много громких слов и летящих по сторонам слюней.

У нас пока народ не накричится, не заведёт себя до истерики, до "писать кипятком" — драку не начинает. Почему ж им так моё молчание на "поле" в глаза сразу бросилось, почему и это погоняло появилось: "немой душегубец".

Покричали, поплевались, потолкались... А потом стало поздно — мои из города подошли, у других стягов народу прибавилось. Прибежал и дежурный боярин по лагерю:

— Ты у хрестьянина жёнку увёл?

— Не, ни дай боже! Да на цо мне тая лахудра?! Я её вблизи и видал-то только мельком, за его спиной. А уж куда евоная бабёнка курвёная — гулевать пошла... Вот как перед иконой святой перекрещусь!

— Так с какого... ты, смерд сиволапый, войско православное беспокоишь?! Шум бездельный подымаешь? По батогам соскучился? А ну, брысь с лагеря!

Забавно: не я один на "Святой Руси" умею правду говорить. Вот же дядя: ни словечка не солгал.

Разженённый муж ругался, рвался... ещё с кем-то... чего-то... кому-то... дать больно... кажется, плакал. Земляки подхватили его под руки, поддерживая и подпихивая, утащили в деревню. От греха подальше.

Мой собеседник презрительно хмыкнул в спину местным и, наконец-то, неторопливо отправился к леску. Посмотреть на результат своего "анализа рынка колод для корыт". "Пощупать воз не вредно" — вот и пощупает. До места "складирования" всего-то метров 100, там, наверняка, слышали весь этот хай и уяснили необратимость сделки.

Всю ночь у костра соседей шла какая-то невнятная возня, какие-то смешки, прогулки до леска и обратно...

Поутру, прежде чем отчалили, поинтересовался:

— Уважаемый, на что тебе такие заботы?

— С этой-то? А ты прикинь: боярин-то у нас старый, ленивый. Так только, из-за шапки взяли. Тут же поход княжеский — боярин надобен. А так-то мы ушкуйничать сами ходим. Он и не чешется. На ушкуе три десятка добрых молодцов. Молодые, здоровые, сытые... Горячие. Если им бабу не дать — они друг другу зубы выкрошат. А то налезать на молодших начнут.

— Так на каждой же стоянке бабёнки подкатывают.

— Это — покудова. Дальше по всякому будет. А и нынче цена-то... по ногате. Тридцать ногат — полторы гривны.

— Ну, не каждый-то день.

— Да хоть как! Хоть через два на третий! Всё едино — корову отдай. А без этого будут в артели... негоразды. Боярин наш... хоругвь веду я. Удальцы из своей кишени серебро сыпать... Да и нету у многих. Пока дойдём — я на этой дуре столько серебра сберегу... Это первое. А второе... Тут же и другие идут. То я по корове в день растранжиривал, а то по две — киса прирастать будет. Ежели эта... доходяга костлявая потянет. Ты на ус мотай, боярич. Или где оно у тебя там мотается. Резаться ты горазд, а вот денюжку к денюжке прилеплять... Это купцом новогородским родиться надобно.

Естественно, когда вечером снова встали рядом, я поинтересовался:

— Ну, как? Ты ж говорил — без серебра и без очереди.

— Да путём всё, нормально. Учим. Ещё денёк и будет гожая.

— А поглядеть? На научение.

— Да чего там глядеть? Подстилка и подстилка. Дырка ушкуйная. Ей же не петь-плясать, гостей развлекать. Всей науки: чтоб не ныла, подмахивала, да не бегала. Страху научаем.

— Покажи. Насчёт страха — мне интересно.

Новгородец недовольно хмыкнул, но повёл меня к лежащему на берегу ушкую.

После своего опыта с усмирением Варвары на Днепре, после уроков Якова, я предполагал, что и здесь активно будут использоваться речная вода для утопления и женские косы для фиксации.

Отнюдь.

В наступающей темноте сперва заметил мальчишку лет четырнадцати — самого мелкого среди ушкуйников. Парнишка уныло смотрел за корму на текущую воду Волги, и меланхолически стегал прутиком — то по лавке рядом с собой, то по лавке напротив.

— Как тут она? Живая ещё?

— А хрен её знает...

Последовавшая тяжёлая оплеуха, от которой пацан чуть не улетел за борт, послужила убедительным напоминаем о нормах вежливого обращения к старшим. Парнишка быстро-быстро залепетал, оправдываясь:

— А цо?! Я ни цо! Мыцала цегось. А я — как ты велел...

— Цыц. Глянь, боярич. Мы ж лодеей идём, не посуху полон гоним. Потому первым делом — пяточки. Батожком. И под пальчиками. И вокруг. После, как перевернём — и по подъёму. Всю стопу и лодыжки. Но не сильно — косточки здеся мелкие, дробить-ломать — не надобно. Так только, чтобы обезножила денька на три. Чтобы не бегала сдуру.