Усадьба

Все замерли в ожидании, что Евгений Иванович станет рассказывать анекдот, шутку или хоть фокус покажет, а тот предельно медленно расправлял свою 'десятку', укладывал ее в портмоне, а потом вдруг поднял перед носом кузины указательный палец.

— И что? — изумилась моя подруга.

Ильицкий, не меняясь в лице, несколько раз согнул палец. Губы Натали дрогнули, но она совладала с собой и только вымолвила сухо:

— Я уже давно не смеюсь над подобными глупостями.

Тогда Ильицкий изобразил тем же пальцем 'змейку' — и тут Натали не выдержала: зажала обеими руками рот и согнулась пополам от хохота.

— Что и требовалось доказать, — изрек с каменным лицом Ильицкий.

В отличие от сына даже матушка Евгения Ивановича сегодня была на высоте: ей выпало прочитать стихотворение, и та, молитвенно сложив руки, нараспев начала:

— Я к вам пишу! Чего же боле...

Людмила Петровна излишне театрально пыталась изобразить влюбленную девицу, показывая, что с самоиронией у нее все в порядке, а все смеялись — не над ней, а, скорее, над образом.

Когда же в середине стиха Людмила Петровна сбилась и начала нести явную 'отсебятину', ей на помощь вдруг пришла Лизавета Тихоновна, дочитывая стих в той же манере. А вскоре и вовсе начался театр в лицах: Натали сунула в руки мачехе раздобытый где-то веер — видимо для большего соответствия образу Татьяны; князь Михаил Александрович, поддавшийся всеобщему веселью, изображал на заднем плане кого-то задумчивого со страусовым пером и газетой, а Лизавета, окончательно войдя в роль, пылко читала:

— ...Незримый, ты мне был уж мил, твой чудный взгляд меня томил... — обращаясь, естественно, к тезке Онегина.

Такого даже Ильицкий не выдержал и соизволил улыбнуться.

Я же в который раз удивлялась этим странным русским: как они умудряются за одну всего лишь неделю поссориться, всем вокруг давая понять, что враги отныне и на век, а потом помириться с той же страстностью.

— Михаил Александрович, а вы кого изображали? — спросила Натали, когда представление было окончено.

Князь жалко оглянулся, ища взглядом хоть кого-то, кто догадался, но, так как таковых не было, ответил:

— Так Пушкина же... он как будто сочиняет эти стихотворение, понимаете?

— А-а-а... — изобразила удивление Натали, — как это мило...

С заданием князю Орлову не повезло: моя подруга велела ему бежать к дояркам и принести ей кружку парного молока.

— Ну, что уж ты, Наташенька!.. — тут же возразила ей Людмила Петровна. — Ежели хочешь пить, так давай Дашутку позовем?

— Нет-нет, я принесу! — Мне показалось, что Михаил Александрович только рад был исполнить прихоть Натали.

— Вот и славно, вот и славно! — захлопала она в ладоши. — А теперь следующий: — зажмурив глаза, Натали вынула из вазы серебряный портсигар и важно сообщила: — Этому фанту я повелеваю... поцеловать меня!

Только после этого она открыла глаза и с наигранным удивлением посмотрела на портсигар:

— Кто же этот счастливец?

Все молчали, изумленные выдумкой моей подруги, а мне даже не верилось, что она говорит всерьез. Лишь не успевший еще уйти за молоком князь попытался что-то сказать, но — так и не смог.

И тут с премерзкой улыбкой заговорил Ильицкий:

— Андрюша, друг мой, кажется, это твой портсигар?

— Точно — мой, — не сразу отозвался Андрей и еще медленнее добавил, — спасибо тебе, Женя, что подсказал.

Я не сомневалась, что Натали подстроила это, но изо всех сил делала вид, что меня происходящее не трогает. Только глядела на Натали и ждала, что она хотя бы покраснеет.

Но та только забавлялась:

— Ну же, Андрей Федорович, смелее!

— Клянусь, я не встречал девушек, подобных вам, Наталья Максимовна, — ответил на это Андрей, имея в виду, наверное, ее смелость, после чего приблизился, взял ее руку и поцеловал.

Кажется, Натали была обескуражена, а я не сдержала улыбки — Андрей великолепен! Как он умудряется выходить из самых неловких ситуаций, не теряя своего обаяния?

— Я думаю, довольно на сегодня игр, — изрекла после этого поцелуя madame Эйвазова, и я была с нею вполне солидарна.

— Нет, отчего же — напротив, наконец-то становится интересно... — рассмеялся Ильицкий. — Можно теперь я буду ведущим?

— Нет!!! — ответило ему несколько голосов сразу, включая даже его маменьку.

Но Ильицкий их ровно не слышал, а только взял в руки вазу с оставшимися 'фантами', как будто прицениваясь к ее содержимому.

Больше всего мне в этот момент хотелось раствориться в воздухе, потому что я понимала — он не упустит возможности испортить мне настроение. На что угодно я готова была спорить, что Евгений Иванович достанет сейчас мою брошку.

И я даже изумилась, когда поняла, что ошиблась:

— Чьи эти очаровательные женские часики? — вопросил Ильицкий, вынимая новый предмет. И тотчас отыскал взглядом Эйвазову, которая утомилась чтением стиха и теперь сидела подле окна, затягиваясь папиросным дымом. — Лизавета Тихоновна, я так сразу и не могу выдумать задание, достойное вашего залога... Часики-то золотые, должно быть? — уточнил он.

— Позолоченные, — отозвалась Эйвазова со снисходительной улыбкой, — к тому же не работают. Можете оставить себе, Евгений Иванович.

— Фу, какая вы бука, Лиза, — в манере Натали отозвался тот, убирая, однако, часики в карман, и снова запустил руку в вазу.

Я снова напряглась, не сомневаясь, что на этот раз он точно вытащит мой фант. Но Ильицкий извлек на свет Божий сережку, принадлежащую Натали. Моя подруга глядела на него исподлобья, справедливо ожидая le châtiment за все свои проделки, но все равно смело признала сережку своей.

— Как долго я ждал этого момента... — хищно выхаживал вокруг нее Ильицкий и, наконец, изрек: — итак, повелеваю, дорогая кузина, вам на одной ноге проскакать из этого угла гостиной в тот.

Право, глупо было ожидать от этого человека, что он дал бы в задание что-то безобидное, вроде пения куплетов или чтение стихов, но и то, что выдумал он, было не так уж отвратительно. Хотя, я все равно сочла бы подобное унизительным. А Натали, кажется, только обрадовалась:

— И всего-то?!

С этими словами она чуть приподняла юбки, оголяя щиколотки, скинула свои туфельки и, поджав одну ногу, совершила требуемое. При этом, правда, оступилась один раз, упав на руки стоявшему рядом Андрею, но, я думаю, и это она сделала нарочно.

— Вот видишь, и тебя рассмешить очень просто, Женечка! — Закончив, Натали снова обулась и забрала свою серьгу из рук совершенно довольного выходкой Ильицкого.

А потом, к моему удивлению, Ильицкий отставил в сторону вазу и сказал:

— Ну, что ж, господа, было и впрямь весело. В столовой, судя по всему, уже накрывают ужин.

— Да-да, — подхватила Лизавета Тихоновна, — прошу всех в столовую.

Я не решалась сразу напомнить о себе, но все же спросила:

— А... могу я получить назад свою брошь?

Ильицкий взглянул на меня так, будто и впрямь не помнил о моем существовании до сего момента. Но быстро спохватился:

— Не так просто, Лидия Гавриловна, — он передумал покидать гостиную и снова устроился в кресле, вынимая из вазы мою брошку — последний оставшийся 'фант'. Покрутил ее в пальцах и зачитал выгравированную на внутренней стороне надпись:

— 'Pour ma petite Sophie du Grand T. '. — Как я и предполагала, его французский был ужасен. А потом он спросил: — так прежнюю хозяйку сего украшения зовут Софи?

— Знать это и есть ваше желание? — уточнила я со сдержанной улыбкой.

— Наверняка ответ банален и скучен: Софи, очевидно, является вашей матушкой. Мне больше интересно, кто такой 'Большой Т.', особенно учитывая, что батюшку вашего звали Габриэль, — он поднял взгляд на меня, как будто проверяя мою реакцию, а потом сказал равнодушно: — ну, да ладно... лучше спойте нам что-нибудь. Частушку, например.

И поудобнее устроился в кресле.

— По-русски?.. — уточнила я, понимая, что лучше бы тоже попрыгала на одной ноге.

— Можете по-французски — это было бы не менее забавно.

Мне казалось, что я уже слышу смешки за спиной и не могла не догадаться, что во время моего исполнения их будет еще больше. Впрочем, тут же прозвучал несколько возмущенный голос Андрея:

— Ильицкий, имей совесть.

— Нет-нет, Андрюша, ты ведь сам предложил сыграть в эту игру! Ну, так что, Лидия Гавриловна, вы будете петь?

Мне кажется, я уже почти ненавидела этого человека: его намеки были обидными всегда, но теперь, после его комментариев, относительно гравировки на брошке, они и вовсе стали грязными и совершенно недопустимыми. Ожидать, что после этих оскорблений я стану петь ему частушки, было немыслимым с его стороны.

Памятуя, что Лизавете Тихоновне удалось-таки избежать выполнения заданий, я попыталась отшутиться:

— В другой раз, Евгений Иванович, я сегодня не в голосе.

— Тогда и брошку получите в другой раз, — пожал он плечами и моментально убрал украшение в карман сюртука.

— Отдайте! — вскрикнула я, не совладав с собой, и даже сделала шаг к Ильицкому.

Реакция моя, кажется, удивила многих: по крайней мере, гадкая ухмылка сошла с лица Ильицкого, а Натали в гневе велела:

— Женя, прекрати! Верни брошку немедленно!

А Андрей, посерьезнев еще больше, заговорил раздраженно:

— Евгений, уже совсем не смешно! Я выкуплю у тебя этот залог... если Лидия Гавриловна не против, разумеется, — он полез за портмоне.

— Да ради Бога! — легко согласился тот. — У меня как раз наличность кончается.

— Сколько?

Ильицкий пожал плечами:

— А ты бы, Андрюша, во сколько оценил Лидию Гавриловну... — он сделал вид, что оговорился: — то есть, ее брошку, конечно?

— Довольно! — не в силах терпеть это, я прекратила их спор и сделала еще шаг к Ильицкому: — желаете частушку? Слушайте!

Вспоминая повадки очаровавшей меня крестьянки Настасьи, я уперла руки в бога, натянула на лицо улыбку и громко, насколько могла, пропела, не забывая пританцовывать:

— Из колодца вода льется,

Через желоб сочится.

Хоть неплохо мы живем,

А в Европу хочется!

Едва я закончила, позади кто-то живо и восторженно захлопал в ладони — это оказался князь Орлов, к которому не замедлила присоединиться Натали:

— Браво! — воскликнула она, схватила из ближайшей вазы букет сирени и бросила к моим ногам. — Браво, Лидушка!

Мне ничего не оставалось делать, как театрально раскланяться под уже всеобщие аплодисменты.

— Теперь отдайте мою брошку, — снова повернулась я к Ильицкому.

— Возьмите, — буркнул он, мрачнея. Но заметил: — все равно ваш акцент ужасен... И, чтоб вы знали, в этой частушке изначально были другие слова.

— Да-да, — подхватила я, — про Европу я сама сочинила — желаете услышать в том виде, в котором слышала я?

Кажется, я осмелела настолько, что и впрямь готова была спеть ему эту частушку со всеми ее des obscénités и даже сделала уже шаг к центру залы и снова подбоченилась.

Ильицкий, кажется, не возражал, но вот Лизавета Тихоновна, немедленно вскочила с места:

— Не стоит, Лидия, довольно! Господа, прошу всех пройти в столовую...

— Ну вот, всегда на самом интересном месте, — недовольно изрек Ильицкий.

Глава XVIII

Небо не просветлело и наутро. Дождь накрапывал едва-едва, а то и переставал вовсе, но все равно было очевидно, что за окном сыро и зябко. Я не могла взять в толк, что в такую погоду Ильицкий делает на улице. Уже четверть часа, сколько я наблюдала за ним, притаившись у окна своей комнаты, он ходил, заложив руки за спину, по заднему двору усадьбы. Никак, поджидает кого-то. Вот только кого, любопытно?..

В дверь постучали, отвлекая меня от наблюдений — это была Натали.

— Что с тобой? — невольно спросила я, потому что хоть глаза моей подруги и были сухи, но распухший нос и красные веки говорили о том, что плакала она этой ночью долго и горько.

Натали же сосредоточенно молчала, будто принимала какое-то важное решение. Она, очень ровно держа спину, прошла в мою комнату, села на кровать и тогда только сказала через силу:

— Я ужасный человек. Я невероятно избалована и капризна.

— Ты поняла это только сейчас? — уточнила я с улыбкой, отойдя от окна и присаживаясь к ней.

Натали вскинула на меня взгляд немного обиженный — может быть, она ждала, что я стану ей возражать?

— Значит, ты действительно считаешь меня избалованной? Наверное, Андрей тоже так считает, поэтому я ему не нравлюсь. А вот ты нравишься... — я почти физически почувствовала, как нелегко ей было это признать. — Я видела, как вчера весь вечер он не отводил от тебя взгляда и с таким пылом вступился за тебя перед Женей, что невозможно было не понять его чувств. А после ужина, когда ты так поспешно ушла, они с Женей даже поссорились!

Я молчала и удивленно смотрела на Натали, которая понизила голос до шепота и с воодушевлением рассказывала:

— Поссорились из-за какой-то ерунды и даже слова резкого друг другу не сказали, но... Андрей так смотрел на Женю, что мне отчего-то стало страшно.

Кстати, об Ильицком... Я поднялась, подошла к окну и осторожно, боясь быть замеченной, выглянула сквозь щель между портьерами. Ильицкого, однако, я не увидела.

— Отчего же тебе стало страшно? — машинально спросила я, даже отворив окно и оглядывая задний двор полностью — никого не было.

— Ну, мало ли... — загадочно молвила моя подруга. — Дуэли сейчас, конечно, уже редкость... но и Андрей, и Женя — люди военные, а у них там свои правила. Кто их знает. Да кого ты там высматриваешь?

— Никого, — отрезала я и закрыла окно.

И потом только до меня дошел смысл слов Натали.

— Дуэль? Что ты говоришь такое?

— Да ладно тебе прикидываться... меня стыдишь, а сама с Андреем в беседке обнимаешься...

— Я не обнималась! — возмутилась я.

— ...а то и вовсе flirtes avec Eugène à tous . Зачем тебе оба? Как собака на сене, ей-богу.

Я даже не знала, что ответить — только ужаснулась, какая нелепость пришла в голову моей подруге. А вслух поспешила сказать:

— Ты говоришь глупости, я даже комментировать это не стану. Давай прогуляемся лучше, — я поспешно отошла от нее, чтобы найти свой плащ.

— Так ведь дождь... — слабо возразила Натали.

— Дождь уже кончился. Сколько можно сидеть дома? Собирайся, только оденься теплее.

* * *

Стыдно это признавать, но мне было до смерти любопытно, с кем была назначена встреча у Ильицкого на заднем дворе в дождь — там, где никто его не должен увидеть. И куда он ушел теперь? Однако даже после того, как мы с Натали обошли дом два раза — его не увидели. Двор был пуст, даже слуги по такой погоде сидели в тепле.

Встретили мы лишь цыгана Григория, вышедшего из парка. Увидев нас, он разулыбался и неожиданно вдруг сказал, изобразив почти великосветский поклон:

— Bonjour, mademoiselle!

Мы с Натали переглянулись с улыбками: у цыгана оказался вполне неплохой выговор — видимо это врожденное чувство языка. Ошибка его была лишь в том, что 'mademoiselle' он употребил в единственном числе, а не во множественном.