Усадьба

Натали, разумеется, знала, потому как Ольга Александровна изо дня в день нам поясняла, как должна вести себя смолянка и что она должна думать. И, что немаловажно, еще и показывала это на собственном примере — ни разу за девять лет обучения я не слышала, чтобы наша начальница повысила голос, высказалась о ком-то дурно или пренебрежительно.

И я, и Натали, и, наверное, каждая из смолянок стремилась к тому, чтобы стать похожей на Ольгу Александровну.

— Вероятно, я должна найти в ней что-то хорошее, — неохотно признала Натали.

— Умница! — похвалила я. — И я уверена, в ней есть это хорошее — за что-то же ее полюбил твой отец.

Я поддержала Натали улыбкой, и та ответила мне тем же — кажется, у моей подруги даже настроение улучшилось после того, как она приняла решение помириться с мачехой.

— Лиди, перед тобой я тоже должна извиниться, — снова вернула жалобный взгляд Натали, — за то, что не пошла с тобой на прогулку. Вероятно, тебе очень хотелось поговорить, а я этого не поняла, потому что все мое внимание занял Митенька... — Лицо ее озарила улыбка, — Он такой славный малыш, ты себе представить не можешь! Завтра я обязательно тебе его покажу! Вася дал ему свое отчество и фамилию — папенька, конечно, ужасно разозлился, узнав об этом, но запретить все равно не мог. Хотя и пригрозил, что даже лишит его наследства, но Вася не испугался и все равно хочет жениться на Даше! Лиди, правда же он поступил храбро, как настоящий мужчина?

Мне очень хотелось сказать моей подруге, что настоящий мужчина сперва ведет женщину под венец, а потом уже заводит детей, но я смолчала.

Признаться, я даже восхищалась Натали сейчас — очень мало я знала людей, которые могут любить так искренне и бескорыстно. Совершенно не придавая значения тому, что племянник — незаконнорожденный, и что его мать всего лишь горничная. Скажу честно, что я бы так не смогла.

Натали же любила людей исключительно за их внутренние качества и всей душой стремилась помогать слабым. Пусть запала ее хватало ненадолго, как с госпиталем, но большинство ведь и вовсе не считает нужным даже попытаться помочь посторонним людям.

Я поступила в Смольный на три года раньше Натали. Эти три года были самыми тяжелыми в моей жизни: я ужасно говорила по-русски, не понимала и половины из того, о чем ведут речь мои подруги по институту. Да и подругами они лишь назывались — девочки искренне хотели меня поддержать, зная, что я недавно осиротела, но были бесконечно далеки от меня. Да и то, что совсем недавно во Франции случился переворот, прекративший Вторую Империю, сыграло свою роль — меня, француженку, считали, наверное, иностранной шпионкой и противницей монархии.

Я была ужасно одинока в то время.

Натали же едва ли ни с первого дня своего появления в Смольном стала душой всего нашего курса. По счастью ее поселили в моем dortoir, и даже кровати наши стояли рядом. Позже выяснилось, что Натали тоже потеряла мать, что и стало основной причиной нашего сближения — она понимала меня.

Помню, меня поразило, что она ровно вовсе не заметила, что я француженка — Натали ни разу не спросила, поддерживаю ли я новую власть во Франции, ратую ли за принятие Конституции в России, и как вообще так вышло, что меня — вовсе не дворянку и даже не русскую — приняли в Смольный.

За эти качества я сердечно люблю Натали и, хоть и недовольна ею временами, готова простить моей подруге все на свете.

— А как тебе Женечка? — хитро прищурившись, спросила вдруг Натали.

— Ты хочешь сказать Евгений Иванович? — ответила я ей строгим взглядом.

Но Натали на этот раз и не думала виниться:

— Нет, именно Женечка! — она придала лицу важность и заговорила наставительным тоном: — поверь мне, дорогая, мой кузен относится к тому типу мужчин, которых будут звать Женечками даже их внуки. В крайнем случае, как-нибудь monsieur Эжен, — манерно произнесла она, — но никогда его никто не будет воспринимать всерьез. Ты ведь помнишь этот момент за завтраком? Маменькин сынок!

— Когда ты начала так хорошо разбираться в типах мужчин? — с ноткой сарказма спросила я.

— Ну ты же не станешь спорить, дорогая Лиди, что опыта у меня побольше, чем у тебя! — абсолютно серьезно отозвалась Натали. — Просто я помню Женечку еще когда мне было три или четыре, а ему, соответственно, лет двенадцать. Помню, Людмила Петровна все время пыталась его накормить пирожными, пирогами и прочими сластями, а вдобавок запрещала бегать и играть с другими детьми — они, видите ли, могли его обидеть. В результате Женечка был просто ужасно толстым и неповоротливым, с огромными пухлыми щечками... И рядила она его в какие-то ужасные бархатные костюмчики с рюшами и сорочки с кружевами, а в волосы заплетала ленточки — как девчонке, фу!

— Мне показалось, что сейчас он выглядит вполне мужественно, — заметила я ради справедливости.

— Ну, не знаю... ты хотя бы про сахарок вспомни!— отмахнулась Натали и продолжила. — Я помню, как он однажды пытался забраться в седло в своем бархатном костюмчике и кружавчиках, — Натали уже откровенно хохотала, — пыхтит, тужится, падает, но все лезет и лезет... мы с Васей тогда просто от смеха покатывались, глядя на это чудо!

— Натали, как тебе не стыдно! — я изо всех сил старалась быть серьезной, хотя это стоило мне усилий. — Мальчику не повезло с мамой — здесь плакать нужно, а не хохотать.

— Вот здесь ты права, Лиди, — посерьезнев, ответила Натали, — хуже нет, чем мужчина, которого воспитала такая маменька. Бедная его будущая жена.

— Да-да, действительно бедная: в нагрузку к мужу получит такую великолепную родственницу... — в тон ей отозвалась я.

И оборвала фразу на полуслове, потому что где-то внизу в этот момент громко и отчетливо хлопнула дверь.

— Что это? — насторожилась Натали.

— Кажется, внизу.

Натали слезла с кровати и бросилась к окошку:

— Кто это в такой час к нам пожаловал? Или, наоборот, кто-то собрался прогуляться?..

— На крыльцо выходят окна из коридора, — напомнила я, тоже вставая на ноги и накидывая шаль на плечи, — пойдем, посмотрим — чего гадать?

Натали засомневалось было, но почти сразу кивнула:

— Пойдем...

В коридоре было совершенно темно, а свечу мы предусмотрительно не взяли, чтобы не быть замеченными.

Сперва мы не увидели ничего примечательного: тот же пейзаж за окном, что и днем, только погруженный во тьму. Но уже через мгновение я разглядела белую фигуру, которая спустилась по ступеням веранды — это был вход для прислуги в этом доме — и по мощеной камнем дорожке направилась в парк, где спустя какое-то время скрылась в тени деревьев.

Сначала мне показалось, что фигура в белом и вовсе полупрозрачная и парит над землей, но, взяв себя в руки, я поняла, что это лишь свет луны создает такую иллюзию, а фигура отбрасывает вполне реальную тень. Ничего потустороннего здесь нет. Но оттого фигура в белом не стала менее загадочной: кто-то из обитателей дома — и, судя по узким плечам, это была женщина — ночью в одиночку направился в приусадебный парк. Зачем?

— Натали, можете быть, тебе стоит навестить папеньку? Может, ему хуже, и послали за доктором Бергом для него? Натали?

Подруга не отвечала, потому я обернулась к ней — та была бледнее мрамора и безумными глазами смотрела в темноту парка, где уже скрылась фигура:

— Ты видела это, Лиди, ты видела? — шептала она, едва слышно, — это приведение... должно быть, дух бывшей хозяйки усадьбы, чей портрет висит в конце коридора...

Я очень старалась вразумить Натали и поделиться с нею своими соображениями — но она меня не слушала. Настолько крепко вбила себе в голову, что увидела привидение, что так и не отпустила моей руки до тех пор, пока не уснула.

А я делала несколько попыток уйти: ведь, разумеется, это никакое не привидение, привидений не бывает! Это живой человек, который вышел из дома, и который, скорее всего, скоро вернется. Вот момент этого возвращения мне и хотелось застать — я наверняка смогла бы разглядеть его лицо, и, я уверена, все тотчас и разъяснилось бы.

Но я никого не увидела, потому как сидела подле Натали.

Глава XI

— О, Лидия, какой сюрприз! — радушно улыбнулась мне Лизавета Тихоновна на следующее утро. — Входите-входите!

Комната хозяйки была просторной, но сплошь заставленной разнообразными сундучками, ящиками и коробками — по правде сказать, здесь царил некоторый беспорядок. Будуар был погружен в полумрак, так как окна наглухо были закрыты пыльными портьерами — лишь несколько свечей на стенах и на столике, за которым сидела хозяйка, позволяли комнате не утонуть во тьме. А еще здесь остро пахло травами и пряностями, точно так же, как в комнате Максима Петровича, а вскоре я увидела и источник этого запаха — в углах и под потолком были развешаны пучки засохших трав и цветов.

— Входите-входите, — повторила madame Эйвазова, — присаживайтесь сюда.

Она поднялась и убрала со стула напротив себя какие-то коробки и похлопала по подушке, показывая, что обивка хотя и пыльная, но вполне мягкая.

Я не стала придираться и села, а Лизавета Тихоновна уже устроилась на прежнем месте.

Было совсем раннее утро, еще даже к завтраку не звали, и, по-видимому, хозяйка только что проснулась: ее белокурые чуть вьющиеся волосы были расчесаны на прямой пробор и спускались на плечи, а сама она была одета лишь в ночную сорочку с накинутой поверх шалью. Массивные серьги из серебра и кольца, которые она обыкновенно носила, лежали на том же столе возле... — я на мгновение даже забыла, зачем пришла, — возле разложенных веером гадальных карт.

— Простите, я, должно быть, вам помешала?.. — извинилась я.

Но Лизавета Тихоновна разглядывала меня с улыбкой и недовольной не выглядела:

— Нет, не беспокойтесь, я уже закончила, — заверила она радушно. — Я прошу у вас прощения, Лида, за этот беспорядок: я редко принимаю гостей, увы. И прислугу сюда не допускаю, потому что — вы же видите... — она без капли смущения указала на свои богатства под потолком, — а Даша, наша горничная, крайне своевольная особа — она начинает все трогать, везде заглядывать — а трогать у меня ничего нельзя.

— Вы сами собираете эти травы?

— Разумеется, — легко ответила она, — мой муж тяжело болен, и я обязана сделать все, что в моих силах. Я не очень-то доверю докторам.

Я покивала понимающе. Но все не могла оторвать взгляд от ее карт: раза в два больше обыкновенных, игральных; какие-то были повернуты рубашкой, где на черном фоне были начертаны золотым сложные узоры, а три карты оказались выложены внутренней стороной вверх и изображали людей, совершающих непонятные мне действия. Я все не могла оторвать взгляд от одной: на черном с голубыми разводами фоне был изображен некто в черном плаще и с белым черепом вместо головы. Под рисунком было выведено по-французски 'La morte ', и стояла римская цифра 'XIII'. Эта карта лежала совсем рядом с рукой Лизаветы Тихоновны, и та иногда прикасалась к ней пальцами, как будто совершенно безотчетно.

— Какие старые карты, — вымолвила я невольно.

Они и впрямь были старыми — ужасно потертые, с заломленными краями и побледневшими рисунками.

— Я думаю, им столько же лет, сколько и этому дому, — ответила madame Эйвазова. — Я и нашла их в доме, когда приехала сюда молодой женой Максима Петровича. Думаю, они принадлежали бывшей хозяйке усадьбы. Она была ведьмой, — Лизавета Тихоновна неожиданно улыбнулась уголками губ и добавила: — так говорят, по крайней мере.

— И теперь ее дар перешел вам? — уточнила я на всякий случай.

— Вы так думаете? — madame Эйвазова изумленно вскинула брови. — Если вас натолкнули на эту мысль мои травы, то хочу вам сказать, что на Руси издревле использовали снадобья на основе трав, и то, что это работает, признает даже современная медицина.

Я пожала плечами.

— А что до карт... — продолжила Лизавета Тихоновна, — уж в этом точно нет ничего оккультного, уверяю вас. — С этими словами она, не глядя, собрала карты в одну колоду и начала неспешно их тасовать. — Когда я гляжу на эти карты или перебираю их в руках, то мысли мои приобретают стройный порядок, я могу полностью сосредоточиться на том, о чем думаю — а этого уже не мало, чтобы принять верное решение. А остальное — жизненный опыт и знание людских душ, — она улыбнулась широко и доверительно, — никакой мистики, как видите. Хотите я вам погадаю?

— После того, как сами же развеяли всю таинственность вокруг ваших карт? — с улыбкой спросила я. — Нет, спасибо. У меня нет вопросов, на которые я не могла бы найти ответы сама.

Лизавета Тихоновна уважительно кивнула:

— Завидую вам в таком случае, Лида. Зачем же вы тогда пришли сюда? Обычно, если кто и входит в мою комнату, то только для того, чтобы я погадала.

— Просто я привыкла подниматься рано, — я добродушно улыбнулась, — и случайно узнала от горничной, что вы тоже не спите. Вчера в это же время я ушла прогуляться в парк, но... случилось одно неприятное событие: я встретила по дороге цыгана, вашего конюшего...

— Он был груб с вами? — с долей беспокойства спросила Лизавета Тихоновна, и я поспешила ответить:

— Нет-нет, не груб, но... про него в усадьбе говорят такие ужасные вещи...

Я изобразила на лице смущение и отвернулась. А Эйвазова свысока хмыкнула:

— Я вижу, вы уже имели разговор с Василием Максимовичем по поводу Гришки, и он поделился с вами своими домыслами?

— Да... а что, он сказал неправду? — невинно осведомилась я. — Это не вы наняли цыгана, несмотря на его репутацию?

— Да нет, — снова хмыкнула Лизавета Тихоновна, — наняла его я: Гришка великолепно разбирается в лошадях — и он это не раз уже доказывал на деле. Я, видите ли, всего лишь слабая женщина, а вынуждена следить за немалой усадьбой сама, потому как Максим Петрович уже полгода не встает, у Людмилы Петровны мигрень и нервы. Она только за столом строить из себя хозяйку мастерица, а на деле... А за управляющим нашим, дворецким, все перепроверять нужно — понимаете ведь? Так у кого мне просить помощи? Не у Васи же: от него проку еще меньше, чем от Людмилы Петровны, только с крестьянскими девками плясать и умеет. Спасибо Евгению Ивановичу — он хоть и навещает нас крайне редко, но в помощи никогда не откажет. Вот и приходится... нанимать людей с подмоченной репутацией, вроде Гришки-цыгана. Вы же не думаете, что наняла я его по своей прихоти?

— Разумеется, не думаю! — поспешила заверить я. И осторожно продолжила, — а еще я хотела спросить, куда вы ходили сегодня ночью?

В глазах madame Эйвазовой появилось напряжение, а руки на мгновение остановились, перестав перемешивать колоду. Лишь на мгновение, но я все равно удовлетворенно улыбнулась, поняв, что попала в точку.

Мысль, что именно мачеху Натали мы видели этой ночью из окна и прошлой — в коридоре — появилась у меня еще тогда же, ночью, когда я пыталась успокоить перепуганную подругу. Белый плащ был явно женским, а женщина, носившая его, не из прислуги, хоть и выходила через веранду. Ведь прошлой ночью я видела мельком именно этот плащ, который приняла за белую тень — видела его на втором этаже, хотя слуги обитают лишь на первом, гораздо ближе к веранде. Людмила Петровна сразу исключается, так как дама ее комплекции едва ли смогла бы так легко и быстро парить по парку. Оставались лишь Лизавета Тихоновна и Даша, которая хоть и горничная, но, как я уже знала, большую часть времени обитала в комнатах Василия Максимовича.