Усадьба

— Василий Максимович, Натали, что скажете? — крикнул им Андрей. — Желаете ли послушать историю Самариных?

Вася лишь пожал плечами безразлично, а Натали немедленно ответила:

— Ой, Андрей, наверняка же будете страсти какие-нибудь рассказывать...

Впрочем, она тут же поднялась и подошла к кузену, присев на подоконник раскрытого настежь окна.

— Ладно, тогда слушайте, — снова хмыкнул Андрей. — Интересующая вас, Лидия, Софья Самарина происходила из рода дворян Масловых...

— Это в честь них названы близлежащие деревни? — догадалась Натали.

— Верно, Наталья Максимовна, в честь них, — вкрадчиво кивнул Андрей, — а позже все это — дом, лес, поля, деревни — отошли ей и ее мужу, дворянину Самарину, в качестве приданого. И были эти Самарины в общем-то самой обычной помещичьей семьей... кроме, пожалуй, того факта, что о Софье говорили, будто она ведьма.

Произнес это Андрей со снисходительной улыбкой, а после обвел всех слушающих взглядом, как будто проверяя реакцию каждого. Я же бросила опасливый взгляд на Натали, которая наверняка при словах о ведьме живо вспомнила свою мачеху, препарирующую мышь в заброшенной избе посреди леса. Натали действительно очень побледнела и тоже вскинула взгляд на меня, но молчала.

— Про ведовство ее — это, разумеется, все ерунда, выдуманная для запугивания ребятишек, — продолжал, между тем, Андрей, — но женщина она, как рассказывал батюшка, была и впрямь резкая, жестокая и характер имела непростой. Как бы там ни было, но жили б эти Самарины, да жили, но вот с отменой крепостного права дела семьи резко расстроились, а тут еще вскорости и муж Самариной умер и, как оказалось, долгов после себя оставил множество. Начали ее кредиторы донимать, вынуждали сдавать земли в аренду — а она не желала. Помещица ведь, барыня, чтобы до низости такой опускаться. А спустя пару лет подобной жизни, в шестьдесят пятом, ежели я не ошибаюсь, и папенька ваш, Наталья Максимовна, начал к усадьбе присматриваться — приглянулись уж ему очень сосновые леса и добротный дом. Долго он к Самариной ездил, уговаривал по-хорошему дом продать — а хозяйка опять же ни в какую. Мол, предки мои жили и умирали на этих землях, и я здесь умру. Но Эйвазов своего упускать не привык: нажал на кое-какие рычаги, и Самарину официально признали банкротом, да и выставили поместье на торгах, где Максим Петрович его и выкупил.

Кажется, Андрей утомился разговором и замолчал ненадолго, чтобы осушить стакан лимонада.

— И что произошло потом? — поторопила я. — Ведь... Самарина в шестьдесят пятом и умерла?

Отставив стакан, Андрей очень внимательно посмотрел мне в глаза и отозвался, понизив голос:

— Она не просто умерла. Вскорости после того, как Максим Петрович выставил ее из дома, ее нашли повешенной в заброшенной избе посреди леса. Позже этот участок отгородили от усадьбы воротами, потому как супруга Максима Петровича, носившая в то время под сердцем вас, Наталья Максимовна, очень напугана была произошедшим и желала всеми способами отдалить от себя это ведьмино логово.

Я невольно поежилась, понимая, что Андрей говорит о той самой избе, где мы застали Лизавету. Снова я посмотрела на Натали, но она выглядела не столько напуганной, сколько негодующей:

— Андрей! — сказала, наконец, Натали, хмуря брови. — Что вы такое говорите? Папенька не мог просто взять и выставить беззащитную женщину из ее родного дома!

Андрей развел руками, желая, наверное, сказать что-то в защиту Эйвазова, но его опередил Вася, снисходительно обращаясь к сестре:

— Брось, Натали, business as usual — здесь уж не до сантиментов. Да и ведь я тоже помню эту Самарину-помещицу — ведьма она и была. Такую сцену устроила, когда мы с вещами приехали: трое мужиков пытались ее утихомирить — так они с нею едва управились. Ужасная женщина, ей-Богу. Как сейчас помню — колотит она мужика шваброю, а сама страшные проклятия отцу кричит. Твою маменьку, Наташа, потом нашатырем в чувства приводили.

— Да-да, — подхватил Андрей, — и мой батюшка в тот день у вас был — именно так он и описывал эту женщину.

— А что за проклятия были, Васенька? — спросила, ни жива, ни мертва от страха, Натали.

— Не помню, право, — отмахнулся, морщась, тот, — глупости это были какие-то...

— Самарина прокляла Максима Петровича, — ответил за него Андрей хоть и с неохотой, — и пообещала еще... — он снова оглядел присутствующих, как будто, не решаясь сказать, — что после смерти Эйвазова и дети его проживут недолго.

— Полно вам, Андрей Федорович, девиц стращать... — в этот момент даже я вздрогнула, поскольку из дверей раздался голос Лизаветы Тихоновны. Кажется, никто не слышал, как она появилась.

Эйвазова во всеобщей тишине прошла по веранде, приблизившись к Андрею с незажженной папиросой в пальцах, и тот поспешно чиркнул для нее спичкой.

— Выдумали ведьм каких-то... — в этот момент она обернулась, скользнув по мне взглядом, от которого мне стало не по себе, а после сказала равнодушно: — глупости все это, не бойся, Наташа.

— А я и не боюсь! — бойко, тщательно скрывая страх, отозвалась Натали, как будто бросая вызов этой женщине.

А та открыто усмехнулась.

Лизавета снова прошла меж всеми и встала, обернувшись в сторону ночного парка. Лунный свет падал на ее точеный профиль, волосы и открытую прической шею — Эйвазова была все же очень красивой женщиной. Было бы даже странно, если б она до сих пор хранила верность своему мужу, больше годящемуся ей в отцы — отчего я не задумывалась об этом раньше? Выпуская дым, она отставляла руку с папиросой столь небрежным и одновременно изящным движением, что у меня даже мелькнула глупая мысль выучиться курить, чтобы иметь причину держать руку так же. И, наверное, это было одно из тех движений, который мужчины находят очень соблазнительными, но теперь я понимала, что никакая это не природная ее грация, как я думала раньше, а старается Лизавета для вполне конкретного субъекта.

Тотчас я перевела взгляд, чтобы убедиться, что Ильицкий ловит каждый ее поворот головы, и — даже испугалась, потому как смотрел он не на Лизавету, а на меня. Смотрел с усмешкой, как будто дословно знал, о чем я думаю.

А потом он заговорил, отвлекая всех с любопытством рассматривающих сейчас Эйвазову:

— Андрюша, — сказал Ильицкий, — а мне вот еще что любопытно: не было ли у ведьмы-Самариной детей? Наследников, стало быть.

Признаться, этот вопрос интересовал и меня.

— Я вот почему интересуюсь, Андрюша, — продолжал Ильицкий, — здесь, в усадьбе, цыган один ошивается, Гришка, так вот он брешет, будто он кровный сынок Самариной.

— Это исключено, Женя, — поморщился Андрей, — сын у Самариной действительно был, да только с детства болезненным очень рос и сам умер вскорости после матери. Я это точно знаю, потому как мой отец его лечил, а после давал деньги на похороны ребенка.

— Да? — скептически изогнул бровь Ильицкий. — А вот цыган однажды показывал мне перстень золотой, который ему якобы от маменьки достался. Да и чернявый он такой же, как Самарина. Это ведь ее портрет висит на втором этаже в коридоре?

— Ее, — с улыбкой кивнул Андрей, — но ты слышал, что я сказал: мальчик умер. Это факт, а остальное все — деревенские байки.

— Я вам больше скажу, Евгений Иванович, — заговорила снова Эйвазова, повернув голову в профиль, — ежели вы в воскресный день выйдете к церкви, то там 'дети Самариной' через каждые два шага стоят и милостыню просят. Все чудом спасшиеся. Да там не только сыновья, но и дочери, и племянники, и дедушки даже...

— Да-да, — хмыкнул Вася, — а однажды я на саму Самарину наткнулся — так, по крайней мере, дама утверждала и тоже показывала медяшку какую-то, которую выдавала за перстенек фамильный и золотой.

— Что ж я, по-вашему, Василий Максимович, медь от золота не отличу? — упорствовал Ильицкий. — Перстень был золотой, старинный, с монограммой 'М' — Маслова, стало быть. А интересовался ли кто-нибудь, какое отчество у Гришки? — он вопросительно оглядел присутствующих, но никто, разумеется, не знал отчество цыгана. Ильицкий изрек тогда: — Тимофеевич он. А ведь мужа Самариной тоже звали как-то на 'Т'...

И он снова посмотрел отчего-то на меня.

— Евгений Иванович, — не выдержала я в этот момент и задала вопрос и впрямь меня интересовавший: — позвольте полюбопытствовать, откуда у вас столько знаний о чете Самариных?

— Так о Самариной здесь все знают! — не моргнув глазом, отозвался Ильицкий. — Хоть Дашутку нашу спросите, хоть кого из прислуги — они вам еще поболе Андрея Федоровича расскажут. А что касается имени мужа Самариной — так на местном кладбище его могилу издалека видно, барская ведь. Там табличка с его фамилией и инициалами — вот полного имени только нет.

Я призадумалась над его словами, отметив, что полное имя при желании можно узнать в церковно-приходских книгах в местном храме.

— А ведь Самарина, кажется, и впрямь звали Тимофей... — задумчиво произнес, меж тем, Андрей. — Но откуда у Гришки взялся перстень можно лишь догадываться. Сын Самариной умер, на том же кладбище есть его могила.

— Есть, — согласился Ильицкий, — да только кто-нибудь с фантазией — Лидия Гавриловна, например — хоть сейчас вам предложит версию чудесного спасения юного Самарина. Или даже две версии, — добавил он, уже явно издеваясь.

Ильицкий почти все это время смотрел на меня, не переставая улыбаться с некоторым злорадством. Для меня очевидным было, что отнюдь не история Самариных его сейчас интересует, а все еще моя несчастная брошка: тандем из имени 'Софья' и буквы 'Т'. Наверняка самая невинная из его мыслей была о том, что я просто-напросто украла эту брошь у кого-то.

Однако после многообещающего заявления Ильицкого о моих якобы фантазиях, глаза всех слушателей обратились на меня.

— У вас и правда есть версия? — уточнил Андрей со смехом, кажется, ожидая от меня шутки в ответ.

Действительно вполне можно было бы отшутиться. Вот только со стороны Ильицкого явно был вызов, не принять который я не могла.

— Есть, — скромно улыбнулась я, — только Евгений Иванович не прав — у меня есть три версии. Первая и самая очевидная, что у Самариной имелся второй сын, который остался жив; вторая — что ваш отец, Андрей, выходил все же мальчика, но по каким-то причинам скрыл это даже от вас; а третья... — я не сводила взгляда с Ильицкого, — что какая-нибудь дама лишилась самого дорогого в своей жизни: допустим, что ее ребенок умер. И тут совсем рядом с нею кончает жизнь самоубийством другая женщина, причем бросает сиротой собственного сына примерно того же возраста, что и ее. И, убитая горем, женщина воспитывает осиротевшего мальчика, как родного — и родственники ее, и доктор Миллер, войдя в положение, потакают ей. Вот только мальчик вырос смуглокожим и черноволосым, в то время как все родственники голубоглазые и русоволосые, но, право, еще и не такие казусы в жизни случаются. Правда, Евгений Иванович?

Когда я договаривала, на веранде висела тишина, в которой слышно было, как лают собаки в Масловке — никто не решался заговорить. Ильицкий же, разумеется, поняв, на что я намекала, смотрел на меня так, что мне казалось — еще чуть-чуть, и я воспламенюсь. Да, согласна, это было довольно жестко, но я сочла, что месть вполне достойная — за вчерашнее.

Наконец, Ильицкий отвел взгляд:

— Полная чушь... особенно третье, — изрек он с кажущимся безразличием, — с таким же успехом, Лидия Гавриловна, вы могли сказать, что сына Самарина спасли люди, прилетевшие с Луны, или, что его оживил воскресший дух Самариной.

Андрей усмехнулся, да и остальные несколько расслабились, приняв все сказанное мной, за шутку.

Разумеется, это и была лишь шутка. Выдумка, удачно сочетающаяся с известными уже фактами — мне хотелось лишь подразнить Евгения Ивановича, чтобы впредь у него не возникало желания ставить меня в неловкое положение. Цели заставить его призадуматься о своем происхождении я вовсе не ставила — и даже вздохнула свободней, когда Ильицкий, кажется, это понял: по крайней мере, когда он снова посмотрел на меня, взгляд его был куда менее пылающим.

Глава XXIII

— Пожалуй, довольно для меня на сегодня версий... — утомленно произнесла Лизавета Тихоновна в длящейся еще тишине, — полночь уж скоро. Доброй ночи, господа.

С этими словами она затушила свою папиросу и ушла в дом.

Вслед за нею начали расходиться и остальные. Прислуга, пока мы беседовали, уже успела убрать в столовой и давно спала — дом выглядел вымершим и мрачным, особенно под гнетом истории, что рассказал недавно Андрей. Право, я не думала, что у этого дома настолько темное прошлое.

Андрей и князь Орлов оставались еще на веранде, когда мы уходили, а Натали шепнула мне, что хочет посмотреть на спящего Митеньку и взяла с меня обещание, что я загляну к ней перед сном, а потом убежала с Васей. В общем, как-то так вышло, что в каминную комнату, через которую нужно было пройти, чтобы добраться до парадной лестницы, мы вошли вместе с Ильицким.

Когда перед самой дверью он вдруг на полшага опередил меня, я подумала, что он собирается передо мной эту дверь открыть, продемонстрировав хоть какую-то галантность. Но я ошиблась. Одним быстрым движением он повернул ручку так, что мы оказались запертыми в комнате.

— Что вы... — испугавшись, я отпрыгнула от двери.

— Не нужно делать вид, будто вы меня боитесь — здесь зрителей нет, — грубо перебил Ильицкий. — Просто скажите, что вам нужно.

— Простите?.. — не поняла я.

— Я не желаю, чтобы вы распространялись о том, что видели несколько часов назад в столовой, — терпеливо произнес он, и я начала догадываться, к чему он ведет. — Но я понимаю, что такие как вы не станут делать ничего просто так — даже если от этого зависти чья-то жизнь или спокойствие. Поэтому я спрашиваю вас, что вы хотите за молчание? Денег? Сколько?

— Такие, как я? — повторила я, уже не опасаясь этого человека, а медленно закипая от злости на него. — Это какие же, позвольте спросить?

— Не стройте из себя Бог знает кого, — поморщился Ильицкий, — по крайней мере, передо мной не нужно — вот перед Андреем или Васей — сколько угодно! Или перед кем-нибудь другим, кто не понимает очевидной истины, что приехали вы сюда с целью заполучить в мужья наследника Эйвазова. Скажите, это чтобы его завлечь, вы бегали по коридору в одном исподнем? Но вот несчастье — Вася упорно предпочитает ваше общество безграмотной горничной. Мишелю тоже до вас дела нет, зато с Миллером вам повезло, так повезло! Вот только Андрей гол как сокол — потому, вероятно, вы и сбегаете от него всякий раз.

— Андрей Федорович рассказывает вам все подробности наших с ним бесед? — я не совладала с собой, и мой голос все же дрогнул.

— Ничего он мне не рассказывает, ваш Андрей, — отмахнулся, морщась, Ильицкий, — достаточно глянуть на его кислую физиономию, с которой он возвращается от вас, чтобы понять, смысл этих бесед. И не смейте при мне пускать в ход ваши слезы! — заговорил он еще громче и взволнованней. — Меня это не проймет, я наперед знаю все, что зреет в вашей мелкой, лживой душонке! И знаю, что каждый шаг ваш, каждое слово направлено на то, чтобы устроиться в этой жизни получше и продать себя повыгодней! По сравнению с вами, дворянками-смолянками, любая девка с Сенной площади в тысячу раз честнее и порядочнее!