Усадьба

Но с фамилией новой я уже свыклась, а вот то, что имя мое начали коверкать на русский лад, было для меня в новинку.

Лизавета Тихоновна, верно, заметила мое замешательство:

— Я совсем вас заговорила... должно быть, вы устали с дороги? Позвольте, я вас провожу в вашу комнату?

Позволять мне не хотелось, тем более что лакей уже явился, но и отказать было бы невежливо.

Как я предполагала, Лизавета Тихоновна, шагая впереди меня, не молчала в дороге. Но, как ни странно, порочить Васю или Натали не спешила.

— Это очень старый дом, — рассказывала она, любовно дотрагиваясь до перил парадной лестницы, — построен еще в начале века, и хозяева очень берегли его. Максиму Петровичу, моему мужу, он достался в целости и сохранности. Вы еще не видели здешний парк? Право, нет места красивее.

— Вижу, вы очень любите этот дом?

— Конечно, люблю. Я, видите ли, сирота, — Лизавета Тихоновна, остановившись у одной из дверей, обернулась ко мне, — родители мои погибли очень рано, и своего дома у меня никогда не было. Этот первый.

Она горько улыбнулась, и в этот момент мне стало остро жаль эту женщину, одинокую в собственном доме и никем не любимую. Дай Бог, если хоть муж ее любит. А быть может, я просто увидела в ней родственную душу — я ведь сирота, как и она.

Глава III

Комната, что мне отвели, была очень милой: затянутые синим стены, кровать с синим же покрывалом, которая показалась мне просто огромной, бюро у окна и мой потрепанный чемодан с одеждой у самых дверей. А в углу комнаты внушительных размеров иконостас, на который я взглянула лишь мельком и предпочла скорее отвести взгляд.

Миловидная тоненькая девушка с белокурой косой через плечо заканчивала стелить постель, когда я вошла. Увидев меня, она тотчас заулыбалась и обратилась ко мне по-русски:

— Ох, и погодка сегодня не заладилась, — с трудом разобрала я русскую простонародную речь. — Верно, устали с дороги? Чайку принести?

— Чайку? — повторила я, делая ударение на первый слог и вспоминая, что 'чайка' — это такая птица по-русски.

Я совершенно не понимала, что она от меня хочет: при чем здесь чайки?

— Благодарю, — с улыбкой ответила я. Натали меня учила, что когда я чего-то не понимаю, нужно сказать это универсальное слово, и все будет хорошо.

Девица, закончив с постелью, подошла ко мне.

— Меня зовут Даша, — произнесла она громко и по слогам.

Видимо, в первый раз я все же ответила невпопад, и она тут же распознала во мне иностранку. Но эту ее фразу я поняла.

— Лиди, — представилась я в ответ, взяла ее за руку и дружески пожала.

Горничная по имени Даша посмотрела на меня немного странно, потом сделала книксен и молча вышла.

Оставшись одна, я навзничь упала на постель, потому что действительно очень устала. И еще я подумала, что надобно мне вспоминать русскую словесность — единственную дисциплину в Смольном, которая совершенно мне не давалась. Иначе я даже чаю у местных горничных не смогу попросить.

* * *

Я проснулась резко и сперва даже не поняла отчего. Вокруг висела густая темнота, и было тихо настолько, что мне тотчас стало не по себе. Я уже и позабыла те времена, когда у меня была отдельная комната, ведь в институте в нашей спальне жили целых восемь девочек...

И снова этот звук выдернул меня из размышлений! Как будто кошка мяукает... нет, не кошка. Это же детский плач! Через мгновение я уже не сомневалась, что это ребенок — только откуда он здесь? Натали непременно рассказала бы мне, если бы у нее родился брат или сестра. Может, это у горничных?

Я решила не думать об этом, а отвернулась к стене и с головой накрылась одеялом. Не помогало. Напротив, этот ребенок плакал, казалось, еще громче, как будто у меня над ухом. Минуты через три, когда я поняла, что этот плач разогнал остатки сна, я откинула одеяло, нащупала в темноте свечу и зажгла ее.

Ступая босыми ногами по холодному полу, я добралась до двери и выглянула в коридор. Пламя свечи дрогнуло, должно быть от сквозняка, и едва совсем не пропало — мне пришлось загородить его рукой. И в этот момент я заметила легкую белую тень, мелькнувшую в конце коридора и тотчас скрывшуюся за углом.

Меня буквально парализовало на месте: долю секунду я решала, вернуться ли мне к себе или пойти посмотреть? Быть может, это просто кто-то из родственников Натали? А, быть может, это и на детский плач прольет свет.

Медленно, чтобы не погасла свеча, я прошла по коридору и заглянула за угол. Каково же было мое удивление, когда здесь я никого не увидела — маленький закуток за углом кончался глухой стеной, почти полностью занятой картиной. Рядом только софа с забытой кем-то газетой и большой фикус в кадке.

Растерянно я подошла к софе, взяла газету, после чего подняла взгляд на картину.

Это был портрет. Сидящей на софе была изображена молодая дама, держащая на коленях кошку. Женщина имела темные волосы, черные брови вразлет и суровый взгляд, от которого мне как будто стало зябко. Я утомленно покачала головой, думая, что нужно все-таки пойти к себе и попытаться уснуть, но в этот момент кто-то легонько тронул меня за плечо — я вздрогнула и едва не уронила подсвечник.

— Ох... Господи, Натали... у меня чуть удар не случился! — Это была всего лишь моя подруга, неслышно подошедшая сзади.

— Прости, Лидушка, не хотела тебя напугать.

Лидушка... меня снова передернуло. Вот уже этот синдром 'русскости' передался и Натали. Но я решила этого не заметить:

— Да нет, ничего. Просто я увидела, как кто-то — должно быть это была ты — прошел по коридору, и решила посмотреть.

— Я не проходила здесь... — смотрела на меня круглыми глазами Натали. — Я только что вышла из своей комнаты, потому что... тебе не показалось, что где-то на этаже как будто плачет ребенок?

Так. Значит, мне не померещилось. Я улыбнулась и постаралась ответить как можно спокойнее:

— Должно быть, это младенец одной из горничных.

— Комнаты горничных ниже, здесь только господские спальни, — хмурясь, отозвалась моя подруга.

— Да, но в полной тишине звуки вполне могут доноситься и с первого этажа, — с улыбкой ответила я как можно спокойней и рассудительней.

Дело в том, что моя подруга была очень впечатлительной девушкой, склонной верить и безумно бояться всякого рода потусторонних явлений.

Однажды кто-то из наших подруг рассказал историю, выдуманную наверняка на ходу — будто на заре становления Смольного, здесь воспитывалась некая княжна, которую разлучили с ее женихом, и бедняжка, не снеся горя, выбросилась из окна столовой, разбившись насмерть. Якобы ее не упокоенный дух до сих пор бродит по нашей столовой, а по ночам оттуда даже доносится девичий плач. Эту историю рассказали при Натали три года назад, а она до сих пор бледнеет, когда видит, что в столовой что-то лежит не на привычных местах. А уж о том, чтобы пройтись мимо ее дверей в неурочный час и речи идти не может.

Кстати, это еще одна черты русского народа, которая не укладывается в рамки разумного: они, называя православие единственной возможной религией, в равной степени же верят в домовых, которых надобно задабривать конфетами, в русалок, в которых непременно превращаются утопленники, и, разумеется, в Святочные гадания — без этого никак. Мне никогда не понять, как можно допускать одновременно и единобожие, и языческие дохристианские верования. Ведь это, как сказал бы Платон Алексеевич, взаимоисключающие параграфы!

Как бы там ни было, но Натали я люблю всей душой, вместе со всеми недостатками, потому, по возможности, всегда стараюсь защитить и ее, и ее нервы. Сейчас она, слава Богу, позабыла о детском плаче, потому как, приблизив свечу к картине в закутке, разглядывала ее с большим вниманием.

Я не удержалась и спросила:

— Натали, милая, ты знаешь, кто изображен на этом портрете?

Она нахмурила лоб, и по виду ее можно было догадаться, что сей портрет она видит впервые.

— Не знаю... Папенька ведь купил этот дом у какой-то разорившейся семьи — может, это и есть прежняя хозяйка? Лиди, какой пугающий взгляд у этой женщины. Мне не по себе, ты может посидеть в моей комнате, пока я не усну, дорогая?

Разумеется, я не отказала. Комната Натали находилась через одну дверь от моей, и окна ее также выходили на густой сосновый лес, совершенно черный в ночи. Сама комната была почти полной копией моей — только стены и покрывала здесь были не синие, а зеленые, да стояло несколько комодов и большое в человеческий рост зеркало.

Забравшись в кровать, мы при свете единственной свечи еще долго обсуждали множество вещей — в основном Натали говорила, конечно, о больном отце, а я больше слушала. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем обе мы уснули.

Глава IV

Я пробудилась первой и, обнаружив Натали еще спящей, не стала ее тревожить, а тихонько выскользнула за дверь.

Оказалось, что днем этот дом, а в частности столь пугающий ночью коридор меж комнатами, просто лучился светом. Солнце проникало сквозь огромные во всю стену окна, отражалось от серебра подсвечников и таяло на полированных ножках диванов и кресел. По одну сторону коридора тянулись двери в спальни хозяев и гостевые, противоположная же сторона была сплошь остекленной и выходила на парадное крыльцо, веранду и утопающий в зелени парк. Сам коридор вел к широкой лестнице с резными перилами, за которой следовала 'мужская' часть дома, а другой конец коридора упирался в закуток с портретом, где мне вчера повезло побывать.

Покинув комнату Натали, я намеревалась быстро проскользнуть к себе, но, не успев сделать и шага, заметила у лестницы мужчину. И невольно ахнула, потому как выглядела совершенно неподобающе — я стояла босиком, в одной лишь сорочке до пят и с распущенными по плечам волосами. Ахнула я совершенно напрасно, поскольку до этого мужчина и не видел меня, зато теперь окинул взглядом с головы до ног и лишь потом отвернулся — отвернулся с выражением такого презрения на лице, что мне захотелось тотчас провалиться на месте. Я немедленно бросилась в свою комнату.

Господи, как стыдно, как стыдно, как стыдно... Щеки мои горели огнем: как я могла допустить такой промах?! Это институт, где особ мужского пола сроду не пускали дальше столовой, меня так разбаловал. В Смольном, разумеется, тоже считалось дурным тоном разгуливать вне спальни в исподнем, но, право, редкая девочка стала бы переодеваться в платье, чтобы пожелать спокойной ночи подруге из другой комнаты.

Но устроить такое здесь! Хороша бы я была, если бы выкинула такой фортель, работая гувернанткой по рекомендации Платона Алексеевича...

Убедив себя все же не терзаться понапрасну, я наскоро умылась, переоделась в дневное платье и вскоре уже покинула дом с намерением посмотреть окрестности и хваленый приусадебный парк, о котором говорила накануне madame Эйвазова.

Усадьба промышленника Максима Петровича, батюшки Натали, включала в себя добротный двухэтажный дом с просторной гостиной, столовой и даже бальным залом. Южная стена дома смотрела окнами на скромный задний дворик, за которым начинался сосновый лес — именно на эту сторону выходили наши с Натали комнаты. Северная же стена была фасадной, к ней, к самому парадному крыльцу тянулась широкая подъездная дорога. Однако уже в десяти шагах от дома дорога расходилась: одна ее ветка вела ко флигелю и усадебным воротам, а другая терялась в зелени парка. По ней я и направилась.

По обе стороны дорожки высились ухоженные и даже выстриженные в форме животных кустарники. Пройдясь меж ними, я наугад свернула на очередное ответвление тропинки и, к полной своей неожиданности, вышла в дивной красоты сад, где дурманяще пахли пышные кусты сирени.

Я не удержалась и прошла в самую его глубину, приблизила рукой самую ароматную ветку, уткнулась в нее лицом и вдохнула поглубже. Право, если я когда-нибудь покину Россию, то немногое, по чему я буду скучать, так это здешняя весна. Да, весна в Париже это одно из самых чудесных явлений на Земле: с ее яркими красками парковых цветов, пестрыми нарядами дам, игрой солнца на мостовых. Весна в Париже ни в коей мере не может сравниться с весной в каком-нибудь пригороде Пскова, но... отчего-то именно здесь у меня перехватывало дух и хотелось беспричинно улыбаться...

Я услышала шорох шагов за спиной и резко обернулась: в сад входил молодой человек — темноволосый, курчавый и смуглый в заляпанных грязью сапогах и несвежей алой рубахе. По-видимому, это был русский крестьянин. Или даже le bohémien , которых я прежде никогда не видела, живя в Петербурге, и которых Ольга Александровна настоятельно советовала нам сторониться, потому как никогда не знаешь, что у них на уме.

И правда — увидев меня, молодой человек даже не поклонился, а в глазах его было скорее любопытство, чем почтение.

— У меня есть пятилистник — хотите подарю? — сказал вдруг он.

Он смотрел на меня с прищуром, будто оценивал. Поразительная бестактность. Вероятно, воспитаннице Смольного следовало бы вспыхнуть, посмотреть на него презрительно и тотчас пойти нажаловаться хозяевам. Но это было не в моем характере: я, увы, слишком интересуюсь проявлениями человеческой природы — потому я решила поддержать беседу.

Я знала значение слова 'пятилистник', но понятия не имела, что сей цыган под ним подразумевал. Русские постоянно говорят одно, а думают другое — постичь ход их мыслей невозможно.

Поэтому я только ответила со сдержанной улыбкой:

— Благодарю.

Молодой человек приблизился ко мне еще на два шага, отер руку о штаны и — подал мне крохотный цветок сирени, на котором было не четыре лепестка, как обычно, а пять. Теперь только я поняла, что он имел в виду под 'пятилистником' и, невольно улыбнувшись, взяла цветок с его ладони, с любопытством разглядывая.

— А что вы будете загадывать? — снова спросил говорливый парень.

— Что? — отвлеклась я от цветка.

— Говорю, что загадывать будете! — напрягая голос, почти прокричал тот. — Нужно желание загадать над пятилистником, и оно сбудется тогда!

Почему местные считают, что если будут кричать, то иностранцы поймут их скорее: будто у меня проблемы со слухом, а не языковой барьер.

В ответ я пожала плечами и осмотрелась, раздумывая, чего бы мне сейчас хотелось.

— Пожалуй, я загадаю, чтобы дождя больше не было, — медленно и осторожно произнесла я. Кажется, это была самая длинная фраза на русском, которую я озвучила вне классных комнат.

Парень скрестил руки на груди и удовлетворенно покачал головой — видимо, мое желание ему понравилось.

— Головастая вы, барышня, сразу видно. Девки-то молодые все женихов себе загадывают, а у вас, видать, и так от женихов отбоя нет.

Признаться, я почти ни слова не поняла из сказанного, но, кажется, он затронул тему женихов, чем явно позволил себе лишнее. И продолжал:

— Так вы, значит, та француженка и есть?

— Оui, — отозвалась я с улыбкой.

Парень тотчас расхохотался:

— Это я знаю, это 'да' означает! Значит, француженка... А посложнее что-нибудь можете сказать?

Я пожала плечами, приходя к мысли, что у меня, кажется, получается поддерживать беседу на русском. Ольга Александровна, несомненно, была бы довольна, а вот мне самой было не очень приятно, что местные считают меня чем-то вроде диковинного зверька.