— О, как раз чудо здесь ни при чем, — сказал, посмеиваясь Рувэн. — Можешь мне поверить, я изрядно потрудился, чтобы выручить твое добро из рук трактирщика. Ну и скупой же этот Жиль! Мне пришлось ему даже пригрозить, сказать, что я из ватаги Кастета, и, если он мне не отдаст твои вещи, то я спалю его забегаловку к Трогговой матери.

— И он поверил?

— Поверил, или нет, а рисковать не стал. В любом случае, Кастета поймали неделю назад, так что проверить он это не сможет. Кстати, это кажется тоже твое? — и Рувэн вложил мне в руку драконье кольцо. У меня даже перехватило дыхание. Кольцо, которое я считал окончательно утраченным, лежало у меня на ладони, тускло отсвечивая в свете восходящего солнца, и мне казалось, что это самая прекрасная вещь, которую мне когда-либо приходилось видеть. Опомнившись, я кинулся благодарить Рувэна.

— Пустяки, — отмахнулся тот. — Какие счеты между друзьями.

Старикашка набросился на кольцо, как коршун на цыпленка. Уж, не знаю, что он там с ним делал, но результаты всех его опытов были неутешительными — металл, из которого было сделано кольцо не был ни медью, ни золотом, ни свинцом, ни латунью, ни вообще каким-либо из известных науке металлов. Вполне возможно, что это был даже не металл вовсе.

— Трогг знает что! — вскипел я, когда Ульрих торжественно сообщил мне свои выводы. — Грош цена тогда вашей науке, если ей ничего не известно!

— Но Рауль, ты не понимаешь всей ценности этих сведений! — старик казался обескураженным моей реакцией.

— Каких сведений? Ты ведь фактически сказал, что тебе ничего неизвестно!

— Вот именно, мой дорогой принц, вот именно, — с довольной улыбкой произнес тот, — если наука не знает ничего об этом веществе, следовательно это что-то новое, возможно с твоей помощью я совершу величайшее открытие! Прорыв в науке! Я назову этот металл Драконием! Или нет, я назову его Ульрихарием! Или, если хочешь, я назову его в твою честь...

— Не надо! — с ужасом воскликнул я, представив себе возможные производные от моего имени, — Драконий звучит вполне пристойно.

— Ты думаешь? — усомнился старик. — Впрочем, название не столь важно, главное изучить свойства этого чудесного вещества.

С этими словами он скрылся в своей лаборатории, и не показывался из нее несколько дней. Он даже забросил свои мази и парфюмы, и все посетители уходили не солоно хлебавши. И все эти титанические усилия ни привели ни к чему, во всяком случае по-моему мнению. Старикашка, напротив, прибывал на седьмом небе от счастья. Он даже разбудил меня среди ночи, чтобы поделиться своей радостью — оказывается вещество среагировало на мышьяк, и окрасило воду, в которой оно находилось, в синий цвет! Оторванный от сна, продрогший на свежем апрельском воздухе, и жутко раздраженный, я был готов прикончить этого старого придурка, но желание выспаться взяло верх. Больше ни на что кольцо не реагировало, и старикашка был вынужден сдаться. Стеная о недостающих для более тщательной проверки ингредиентах, пропавших вместе с его академической лабораторией, он отдал мне кольцо, с вдетой в него цепочкой, чтобы было удобно его носить, сказав при этом —

— Береги его, Рауль. Сдается мне не зря это кольцо к тебе вернулось. Может быть когда-нибудь оно тебе еще пригодится.

Мне эти слова показались вполне разумными, и я стал носить кольцо на шее, как амулет. Кроме общения со стариком, у меня появилось также много других занятий и обязанностей: я помогал Вилме по хозяйству, с ее сыном Норбером мы подружились на почве любви к лошадям — парень был совершенно помешан на них и был готов ухаживать за ними хоть целый день, так что за Магнолию я был спокоен. Великому Монерро я понадобился при подготовке и проведении фокуса с распиливаемой женщиной и фокуса с исчезновением ( в мою задачу входило вовремя открыть потайной люк и помочь Николь, которая была ассистенткой фокусника, быстро переодеться). Кроме того обнаружилось, что я недурно играю на флажолете ( не зря же меня мучили все детство) и могу аккомпанировать, вместе в Норбером и Николь происходящему на сцене действию. С остальными членами труппы у меня тоже наладились отношения — Слегетор был компанейский парень, весельчак и балагур, волосатую Кати вообще ничего не интересовало, кроме ковыряния в носу, а застенчивый гигант Тамбурин открывал рот только когда ел. Даже мэтр Солезони видя все это смирился с моим присутствием, хотя и без особого восторга.

И только Мэнди оставалась для меня постоянным источником головной боли. Не знаю уж почему, но она была настроена категорически против меня, и всячески выражала свое презрение. Сначала она вообще пыталась игнорировать меня — просто глядела вдаль и не отвечала на мои вопросы, если я к ней обращался. Потом, видимо, Рувэн с ней поговорил, и они даже поссорились по этому поводу ( сам я не слышал, рассказала Вилма). В любом случае после этого, Мэнди молчать перестала, но отвечала сцепив зубы, так что я старался обращаться к ней как можно реже.

Мне по большому счету было бы все равно, что обо мне думает эта слишком много о себе вообразившая девица, если бы не одно обстоятельство — каждый вечер на представлении я выступал для нее в роли живой мишени. Каждый вечер я проклинал себя за свою глупость и беспечность, толкнувших меня дать столь опрометчивое обещание. Сказать, что мне было страшно, значит не сказать ничего — я был просто в ужасе! Особенно тяжело мне пришлось в первый раз. Уже начиная с обеда я почувствовал своей груди какой-то маленький комочек беспокойства и тревоги, ближе к вечеру он стал расти, и к тому времени, как циркачи погрузились в фургон и выехали за ворота, он достиг таких размеров, что я с трудом сдерживался, чтобы не стучать зубами. Я ничего вокруг не замечал, перед глазами все плыло, как в тумане. Все звуки доносились урывками, и как будто издалека. К тому же у меня дико скрутило живот. Никогда в жизни я так не волновался. Желание убежать, спрятаться было настолько сильным, что только титаническим усилием воли я заставил себя остаться на месте. Увы, как это ни прискорбно признавать, я действительно был очень близок к тому, чтобы совершить этот недостойный чести дворянина, принца и мужчины поступок. Если бы я поддался этому порыву, то никогда больше не смог бы себя уважать. Но я выдержал это нелегкое испытание и как ни странно, тем, что меня удержало от пагубного шага, была мысль, что девушка с колючими зелеными глазами будет считать меня трусом.

Надо сказать, представление у труппы Солезони было очень странным. Из-за того, что все уличные зрелища были запрещены, кроме мистерий, циркачи были вынуждены были выступать в необычной для себя роли мистериархов. Зато в перерывах между сценами они показывали зрителям то, ради чего они, собственно говоря, и собрались — то есть цирк. Появление в ткани повествования этих вставных цирковых номеров было притянутым за уши и совершенно неестественным, но зрителям было все равно. Так например после сцены, где изображалось сотворение мира, публике демонстрировали Кати, как пример древнего человека, еще не познавшего благость Откровения и потому прозябающего в первобытной дикости. После сцены, где Пресветлая дева являлась линской девственнице и наделяла ее божественной силой, шли фокусы с Великим Монерро, а выступление силача Тамбурина должно было символизировать ту духовную силу, которой богиня наделяет избранных, и все остальное в том же духе.

Но даже в таком виде выступление вызывало критику ратманов и святых братьев. В первый же вечер, во время выступления, они приблизились к мэтру Солезони, размахивая указом и потребовали прекратить "безобразие". После долгого спора и брызганья слюной, к ним подошел Рувэн и попросил показать где именно в указе говориться о том, что цирк нельзя показывать в антракте.

— Но в антракте публика расходится, — пробовал возражать, ошеломленный таким поворотом ратман.

— А где в указе написано, что публика обязана расходиться в антракте? — спросил невозмутимый Рувэн.

После этого они от нас отстали.

Метание ножей шло после сцены изображавшей короля Филибера Святого, который принял учение Пресвятой девы и изгнал пособников Трогга из Рейнсберка. К тому времени я находился в полной прострации и все происходящее воспринимал отстраненно, как если бы это было не со мной. Как во сне я увидел мэтра Солезони, объявляющего: "А в перерыве, почтеннейшая публика, вы увидите, чудеса меткости, символ того, как милосердная богиня помогает достойным поразить ересь". Мэнди уже была готова, одета в мужской костюм как прошлой ночью — черные кожаные штаны, очень короткий камзол, открывавший в талии и на рукавах батистовую рубашку, и в маске, закрывавшей половину лица. Я заставил себя подняться, и не чувствуя ног, прошел к большому щиту, установленному на краю сцены. Единственной мыслью, вертящейся у меня в голове, было то, что эти смеющиеся, жующие, уродливые лица будут последним, что я увижу в своей жизни. Обидно. Я зажмурился и ... В общем все закончилось очень быстро. Не успел я и глазом моргнуть, как весь щит вокруг моей фигуры был утыкан ножами, как ежик иголками. Еще секунда, и нож вонзился совсем рядом с правым ухом, а его брат-близнец очутился слева от моей головы. Помня наставления Рувэна, я старался не шевелиться, хотя, когда Мэнди засадила мне нож между ног, я с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть на месте. Слава богине, я тоже был в маске, поэтому никто не видел выражения моего лица в этот момент. Номер имел большой успех у публики, зрители громко аплодировали и свистели, Мэнди отвесила им изящный поклон и исчезла за ширмой. Я двинулся следом за ней с горячим желанием придушить на месте, но на ее счастье, она уже успела куда-то убежать.

— А где Мэнди? — спросил я у готовящегося выйти на сцену Норбера.

— Они с Рувэном переодеваются, — ответил подросток, сосредоточенно перебирая струны мандолины, — их номер следующий.

Только тут я вспомнил, что выступление акробатов является главной достопримечательностью цирка Солезони и поэтому идет последним номером. С нетерпением дослушав финальный гимн, я выбежал во двор, откуда было лучше видно. Между домами на высоте 3-х этажей уже была натянута веревка, и вот с балкона, под изумленные охи зрителей туда ступила хрупкая девушка, в коротком, немного ниже колен платье из зеленой тафты и белом трико. Не смотря на то, что высота на которой была натянута веревка была намного ниже, чем в комендантской тюрьме, у меня от волнения защемило сердце. Помогая себе веером, Мэнди неспешно прошла туда и обратно, потом сделала в воздухе кульбит, и приземлилась на веревку. Далее следовала серия разнообразных кульбитов, сальто и других сложных фигур и прыжков, которые каким-то чудом заканчивались благополучно. Пораженные зрители затаили дыхание, а потом, когда акробатка последним прыжком очутилась на балконе, разразились громкими аплодисментами. Затем на веревке появился Рувэн, в костюме из желтой и зеленой ткани, и принялся жонглировать разноцветными мячами, позже, к нему на плечи взобралась Мэнди, и таким образом они прогуливались туда и обратно, не переставая жонглировать. Закончилось выступление тем, что под изумленные возгласы зрителей Рувэн, по прежнему с Мэнди на плечах, уселся на шпагат а потом, сделав сальто назад они оба соскочили на балкон. Дальнейшее от меня скрыли спины восторженных зрителей. Я вернулся в фургон, где счастливая Вилма подсчитывала выручку.

— Когда Мэнди и Рувэн с нами дела идут на лад, — сказала она мне, — если так пойдет и дальше, сможем купить новые костюмы и лошадь.

Следующие выступления дались мне гораздо легче, я не то чтобы совсем не волновался, но во всяком случае не прощался с жизнью.

Закуток, который мне отвели, был настолько крошечным, что я с трудом мог вытянуть ноги. Меня это волновало мало, поскольку я там только ночевал, но после нескольких случаев, я начал подумывать о смене места. Все дело было, конечно, в рыжеволосой циркачке. Не знаю почему, ее присутствие выводило меня из равновесия, и я совершал поступки и говорил слова, совершенно для меня не характерные, после чего долго в них раскаивался. Поэтому я старался видеться с ней как можно реже, а в фургон заходил только если был убежден, что ее там нет. Но в той тесноте, в которой жили обитатели цирка, такие встречи были неизбежными. Самая неприятная стычка произошла дня через два после моей премьеры. Мы с Рувэном привели лошадей с водопоя, и, о чем-то болтая, подходили к нашему фургону, когда оттуда внезапно выпрыгнула Мэнди, злая, как не кормленная три дня собака, и накинулась на меня чуть ли не с кулаками.

— Как ты посмел! — кричала она срывающимся голосом. — Вор! Скотина!

Я ничего не понимал — вот уже два дня я с ней не разговаривал, в чем она меня обвиняет?

Наконец Рувэн смог ее оттащить в сторону.

— Успокойся, сестренка, — произнес он, крепко взяв за руки. — Что случилось? В чем ты обвиняешь Рауля?

— Этот твой дружок украл мою вещь, — прошипела сквозь зубы Мэнди.

— Что?!! — от такой наглости у меня перехватило дыхание. — Да как ты смеешь?!

— Не сходи с ума сестренка, — сказал Рувэн. — Рауль не стал бы воровать. Тем более в цирке.

— Да пусти ты меня, — Мэнди резким движением высвободила руки. — И послушай. Эта вещь находилась в моем сундуке, а ты сам знаешь, что собаки бы чужого к фургону не подпустили. Кроме нас троих больше никто в фургон не заходит, и если это не он, то кто тогда? Ты можешь мне это объяснить?

— Когда пропала эта вещь? — спокойно спросил Рувэн.

Мэнди задумалась.

— Днем, когда я одевалась перед представлением, она была на месте.

— Вот видишь, а после представления мы с Раулем ходили поить лошадей, и вернулись только что. Так что это не он, можешь успокоиться.

— Да что пропало-то? — как можно язвительней спросил я. — Драгоценности, деньги?

— Мои подвязки, — процедила Мэнди. — Кто-то рылся в моем сундуке с нижним бельем. И когда я выясню, кто это был, он пожалеет, что родился на свет. — Она подошла ко мне вплотную и тихо с угрозой произнесла — А если я узнаю, что мой брат тебя покрывает, тебе даже сам Император не поможет. Понял? — с этими словами она подобрала юбки и бегом направилась к фургону.

— Она что, никогда не извиняется? — ошеломленно спросил я у пораженного не меньше меня Рувэна. Тот только руками развел. Мы переглянулись и расхохотались.

Вообще история была довольно странной — больше ничего не пропало, старикашка, который оставался в лагере, пока мы были на представлении ничего подозрительного не заметил, да и сторожевые псы были на месте, и тревогу не поднимали. Оставалось предположить что или здесь замешан кто-то из своих, во что верилось с трудом, или у Мэнди помутился рассудок. Я склонялся к последней версии, и совсем перестал бы об этом думать, если бы происшествия не продолжились. На следующий день истерику закатила Кати, которую кто-то до смерти напугал в сарае с сеном, потом Николь наотрез отказалась ходить вечером к реке, потому что ей показалось, что за ней кто-то следил. Я вызвался пойти за водой вместо нее, и на обратном пути, когда мне понадобилось отойти в кусты, чтобы облегчиться, я вдруг увидел в кустах черный силуэт. Кто-то, судя по росту скорей всего мужчина, стоял выше по тропинке, возле липы и пристально смотрел в сторону Толстой башни. Я хотел было окликнуть его, но решил сначала привести себя в приличный вид. А пока я возился в темноте с гульфиком, этот тип исчез, как будто растворился в воздухе. Я подошел к тому месту, на котором тот стоял, и, с удивлением обнаружил, что оттуда можно прекрасно рассмотреть весь двор Толстой башни, но лучше всего видно именно лагерь циркачей. Я поделился своим открытием с Рувэном, и, хотя тот не придал этому большого значения, мы решили устроить ночные дежурства.