Осень бедствий

Мишель кивнул.

Честно говоря, он уже пробовал один раз. С великой княжной Анной. Не повезло — та смотрела сквозь него, как сквозь стекло. Словно и не мужчина перед ней, а статуя.

Остальные княжны были слишком молоды, да и Петер... и чего он так дочерей стерег?

И Аделина... гарпия!

Ладно! С тех пор уже достаточно времени прошло, и он повзрослел, и девушки...

Разберется.

А вообще, это лучший метод наследования престола — жениться на наследнице. И кстати, она может и не нести порченную кровь своей мамаши. Может родить и сына.

А если нет...

Ну так что ж?

У Мишеля-то проблем с этим не будет. Кого бы не родила дражайшая супруга, все равно это будет сын. Есть способы позаботиться...

И молодой человек хищно улыбнулся.

Власть — вот что манит людей. Преступления?

Да помилуйте, о чем вы? Какие преступления?

Всего лишь здравый смысл.

Он рожден великим князем, он молод, умен, хорош собой, он был бы куда как лучшим правителем, чем Петер — и его не подпускают к трону?

Это обидно!

А сейчас появляется возможность исправить ситуацию. Надо, определенно надо ей воспользоваться!

* * *

Не зная о матримониальных планах родственников, Яна топала по лесу — дело насквозь знакомое. Даже расплакаться хотелось. Почти как дома!

И комары такие же!

С — собаки летучие!

Впрочем, Яна сильно не переживала. Комары ее кусали, но недолго. Минуты три-четыре. Потом просто садились, летали, жужжали, но не нападали. Почему так?

Яна не задумывалась. Отец вообще шутил, что на ведьму и комар не сядет.

Ноги привычно ступали по прелой листве и хвое — так, чтобы не производить лишнего шума, тело держало равновесие, руки уверенно отводили ветки от лица...

Лес...

Что бы ни случалось в жизни Яны — у нее был Лес.

Громадный, восхитительный, разнообразный, ласково касающийся ветвями лица, шепчущий ей сказки, приглашающий погулять и поиграть.

Дарующий подарки в виде ягодных и грибных полян. И просто полянок с пушистой и мягкой травой, на которых так чудесно дремать теплым летним днем. Уютных елочек, под которыми так хорошо пережидать ненастье. Поваленных деревьев, на которых можно посидеть и отдохнуть...

В воображении девушки, Лес был населен самыми разными созданиями. Иногда сказочными, вроде лесовиков и русалок, иногда вполне реальными — кабанами, волками, лосями... с кем-то она сталкивалась, с кем-то нет...

Лес...

Каждый раз новый, каждый раз удивительный, каждый раз — родной, вошедший в плоть и кровь Яны.

Ее чудо.

Ее судьба и счастье.

Жить в городе?!

Да она удавиться была готова!

Если б не Гошка, ноги бы их в городе не было! Заочно доучилась бы! Но мелкому требовалось лечение.

Москва?

А вот, не всегда!

Иногда самые лучшие хирурги живут в провинции. Вот не нравится человеку Москва — и не едет он туда. И живет, и жизни спасает, и из Москвы к нему едут. И клиники оборудуют — под человека, потому как реально — золотые руки.

Такого Яна и нашла.

За Гошку она была спокойна, были б деньги... человек-то работает, но те же лекарства, те же аппараты, да просто — один день пребывания в клинике дорого стоит. Есть им бесплатные места, но на них еще надо постараться попасть. Всегда находятся друзья, знакомые, соседи...

И ругаться-то язык не поворачивается — тоже ведь, дети больные!

Это Яна понимала.

Не салон красоты — такие же сердечники.

Как-то там ее малыш?

Ладно!

Здесь и сейчас ее малыш в Звенигороде. И Яне надо туда попасть. Но...

Ну не может она просто так оставить эту безмозглину! Нини ведь совершенно неприспособленная. Вообще никакая.

Ребенок бестолковый, Гошка и то, лучше к жизни приспособлен, чем она. Ни машину водить, ни строем ходить — вообще ничего сестрица не может. Умения?

Никаких.

На пистолет смотрит, словно тот кусается — вот как с такими навыками выживать в революцию? Да никак!

Но ведь и не бросишь дуреху!

Вывод?

Устроить ее в безопасном месте, и вернуться чуть позднее. А где такое место у нас? В деревне?

Ага, наивные чукотские девушки. Яна только фыркала, читая, как кто-нибудь прятался в деревне от врага. Ага....

Деревня — это свой, обособленный мир, в котором все друг друга знают. Мир, со своей моралью, нравственностью, уставом, особенностями... да появись там чужак, через неделю о нем вся деревня знать будет — через месяц весь район, а там и до врага дойдет. И помогать чужаку сразу никто не будет — с чего бы?

Мало ли какую наволочь принесет?

Внешне-то все будет выглядеть благолепно и пристойно, с чужаком будут здороваться, его будут угощать, может, и помогут в чем, но стать своим...

Нет, по-настоящему своим ему не стать и через десять лет. Что-то останется, какие-то потаенные струны, и будут говорить...

Ладно. Это Яна отвлеклась, а вывод-то прост. Деревня не подойдет.

В поместье к кому?

Ой, что-то Яна сильно сомневалась. Поместье же что?

Пра-авильно. Убежище гнусных аристократов, или как их тут называют, торов. Их надо гнать, пинать и обязательно — раскулачивать. А дамочек помоложе еще и к делу приставлять. К хорошему, им понравится... по мнению победившего пролетариата.

Ну, понравилось или нет — история умалчивает, но оставлять беспомощную девчонку на милость неясно кого?

Ну, нет! Тогда проще ее сразу добить, чтобы не мучилась.

Город?

Как вариант.

Поселить где-нибудь, где потише, наказать не высовываться...

Жаль, что все близкие погибли... прямо ты хоть лови кого по дороге, или... Ох, вот еще проблема!

Ладно, разберемся. Для начала надо девчонку вылечить и доставить в цивилизацию. Снабдить документами и деньгами. Хотя бы...

Эх, жизнь-жестянка!

Рассуждения ничуть не мешали Яне добираться до села — и вот оно, раскинулось, как на ладони. Яна прищуренными глазами обозревала дома.

Ей нужен дом бедный.

В богатый и зажиточный среди ночи постучись — так без ноги уйдешь. Ибо собака. Еще и брех на все село поднимется...

Нет, домик ей нужен бедный. Без собаки, коровы, ей нужно прийти и расспросить хозяина, а дальше видно будет.

Вот этот, похоже, подойдет...

Яна хмыкнула и направилась к покосившейся избушке на краю села. Там, в окошке, горел тусклый огонек. Не спят?

Вот и ладно...

* * *

Прасковья Ивановна смотрела на лучину.

Руки сам собой вытягивали шерстяную нить, пряли кудель, горела лучина, а мысли были темные, печальные...

Солдатка ни вдова, ни мужняя жена, оно и верно. Не судьба, а слезы горькие. Ни денег, ни счастья, ни мужика в доме...

Шесть лет прошло, как забрали Ванечку в солдаты.

Шесть долгих лет.

Только три раза на побывку и приезжал, вот, на печи Вася да Ванечка спят...

По губам женщины скользнула горькая улыбка.

Говорят же, солдаткиным ребятам вся деревня — отец. Если бы...

Нет у них отца. Мать одна, а много ли она сделает? В том году прибрала лихоманка свекра со свекровкой, а матушки у нее и до того не было. Отец после ее смерти еще раз женился, так мачеха падчерицу невзлюбила. И то — где ж вы другое видели?

Может, оно и бывает, что чужих детей, как своих принимают, но редко. Очень редко...

Братья-сестры помогали, да чем тут поможешь? И лихоманка село проредила, и свои семьи у всех, да и небогаты они...

Чтобы на земле разбогатеть, надо пахать, не разгибаясь. Земля потом поливается, тогда на ней все и растет. Да и вырастет...

Мало за землей ходить, мало скотину кормить, ты еще поди, продай все, да налоги заплати, да выкупные, да...

Надрываются крестьяне, а только долг на долг растет и растет... и конца-края ему не видно. А чем детей кормить?

Прасковья и так никакой работой не брезговала, и за скотиной ходила, и стирку брала, и в поле пахала-сеяла... да только много ли наработаешь, когда даже лошади нет? У соседа брать приходится, а тот еще и намекает...

Чуяло Прасковьино сердце, придется ей и на последнее унижение пойти.

Ради детей...

А узнает кто?

Ворота дегтем вымажут! По селу не пройдешь...

А дети у нее на руках от голода пухнуть станут? И так уж какими муками их растит....

Да и Ванечка, муж любимый...

Надолго ли та любовь сохранится, когда детей кормить нечем?

Оно понятно, что мужикам тоже тяжко, а женщинам?

Да вдвое!

Им не воевать, им детей растить, сохранять и сберегать. Они не только за свою жизнь отвечают...

И капают медленно слезы на кудель. Одна за одной, одна за одной...

Когда в окошко тихо постучали, Прасковья не сразу поняла, что происходит. Встала, приоткрыла ставню...

Стекла?

Были бы! Дорого это, не по карману, окно бумагой затянуто...

— Кто там?

— Я одна. Пустите, люди добрые, я вам добром отплачу.

И под бумагу проскользнула серебряная монета.

Прасковья поглядела на нее дикими глазами, а потом...

Потом схватила монету, сунула в самый надежный дамский сейф — и кинулась к двери.

Таких гостей отваживать не надо. На эту монету она столько всего детям купит... и муки на зиму запасти можно будет, и овощей прикупить...

Засов приподнялся, дверь скрипнула, приоткрываясь, и в дом вошла... женщина.

Но какая!

Прасковья в шоке уставилась на гостью.

Та была невысокой, худощавой, темноволосой, а еще...

Она была одета в брюки и рубашку. И куртку поверх... да разве ж бабы так ходят?!

Яна, а это была именно она, огляделась.

— Хозяюшка, скажи, лекарь какой в селе есть?

И в ладони Яны сверкнул рубль, лишая бедную женщину всякого соображения.

* * *

— Мамань? — вякнул с печи Ванечка-младшенький.

Яна прищурилась.

— Сын?

— Сыновья, — кивнула Прасковья.

— А еще кто?

— Простите, тора?

Прасковья не поняла, о чем ее спрашивают, и Яне пришлось разъяснять.

— Ты и ребенок — вся семья?

— Н-нет, тора. Еще сын есть.

— А муж?

— В солдаты забрали.

— Другая родня?

— Одни мы живем, тора.

Яна хмыкнула. А кажется, жизнь налаживается?

— Держи. Деньги тебе, в любом случае пригодятся.

И в ладонь женщины лег еще один полновесный рубль.

— Благодарствую, тора...

— Яна.

— Тора Яна?

— Зови просто Яна, тор сейчас не любят.

Это Прасковья поняла. Нет, никак не любят... Но...

— Как же я так...

Сомнения женщины разрешил еще один рубль, положенный в мозолистую, корявую от постоянного труда, ладонь.

— Яна....

Яна улыбнулась.

Деньги творят чудеса, кто бы сомневался? Что ж... за то, что убийцы снабдили ее деньгами, она тоже оказала им милость — они умерли безболезненно. И даже получили огненное погребение.

А теперь надо договариваться.

— Хочешь еще денег? Рублей пятьдесят?

Прасковья всхлипнула — и осела на пол. Ноги не держали.

Пятьдесят рублей, это ж... это ж на коровку сторговаться можно! На телочку, молочную...

Яна поспешила поднять ее.

— Мамка? — высунулся с печи и Васятка.

— Все хорошо, — успокоила их Прасковья. — Обеспамятела я чуток, уж простите, то... Яна.

— Бывает, — Яна пристроила женщину за стол. — Но деньги не просто так тебе достанутся. Мне помощь нужна.

— Чем я...

Яна пожала плечами.

Врать?

Лучше все говорить, как можно ближе к правде. Только чуток сместить акценты.

— Мы с сестрой торы, тут ты правильно поняла. На наше поместье налетели, матушку с батюшкой убили, нас хотели ссильничать, мне удалось пистолет схватить...

— Ох ты ж...

Прасковья поверила безоговорочно. Бывало такое, она слышала. Еще как бывало... страшные времена настали, ох, страшные...

— Мы смогли сбежать. Но сестру ранили.

— Творец единый!

— Сама понимаешь, лекарь нам нужен, а вот показываться людям не хотелось бы. Искать нас будут...

Прасковья прикусила губу. Дело оборачивалось другой стороной. Тора приехала, да и уедет, а ей тут жить.

— Может, сможешь показать, где лекарь живет? Я с ним сама договорюсь.

— Как не смочь, тора.

— Еще мне кое-что прикупить понадобится. Сможешь купить и принести?

— Смогу, Яна.

— Так и договоримся.

Яна выложила на стол несколько бумажных купюр, при виде которых глаза Прасковья жадно блеснули. Жалко девушке не было.

Крестьянская изба...

Хибара, она же халупа, разделенная на две части большой русской печью.

Пара лавок, пара сундуков...

Занавеска между двумя частями, убогая утварь на столе, прялка, старая, Яна такую только в музеях видела.

Потолки низкие, головой задеваешь, а ведь она невысокого роста. И то — зимой высокие потолки поди, протопи! Нищета... гольная, кондовая и истовая. Страшная нищета.

Дети...

Глазенки с печи поблескивают... страшно им. И Яне было бы страшно.

Шанс выжить она им даст. Хоть и не слишком большой... Господи, если ты есть!? Тебе на это смотреть не совестно!?

Ладно еще взрослые — мы сами с собой такое делаем, что иной маньяк от зависти заплачет. Но дети!?

Им-то это за что!? За грехи родителей?

Знаешь... а родителей спросить не хочется? Да любая нормальная мать пузом по колючей проволоке проползет, лишь бы ее ребенку хорошо было.

Ладно. Через год она в гостях у Хеллы окажется — вот и поинтересуется. А пока...

— Проводишь к лекарю?

— Да, конечно, Яна. Только.... Вот, ежели кто увидит...

Соображала Прасковья быстро. Действительно, баба в кожанке. Но и надевать платье, до которого дотронуться-то страшно было, такое оно ветхое...

Яна покачала головой.

— Нет. А если так? Скажешь, мужик приходил из леса?

Она чуть ссутулилась, поменяла походку, заправила волосы под фуражку, которую взяла в качестве трофея... надо отрезать эти лохмы, только мешаются!

Прасковья пожала плечами.

— Попробовать-то можно... скажу, молодой парень, лет шестнадцати, едва бриться начал.

— Вот-вот, — кивнула Яна. — Пойдем? Только задворками как-нибудь... у вас кто лекарь-то?

— У нас их двое. Фершал есть, только он во все дни пьяный, и травница есть, бабка Зюха. Вот, к ней, может...

Яна подумала пару минут, покачала головой.

— Давай с фершала начнем. Если он пьяный, так может, и меня не вспомнит?

— Ох, может и так быть, тора. Можно дойти, заглянуть...

Яна медленно кивнула.

Да, так лучше всего. Травница — это хорошо, но ей надо вынуть пулю, промыть рану, еще и антибиотиком хорошо бы... вы себе как это представляете?

Инструменты нужны и навыки. Ладно, навыки у Яны были, все же лесничество — это не женский монастырь. И пальба бывает, и зверей лечить доводилось, и пули вынимать.

Было, но дайте инструменты! Обезболивающее, хоть какое. А в идеале — и обеззараживающее. На антибиотик Яна не рассчитывала, но ведь справлялись же... плесень, паутина... чем там еще?

Эх, избаловали нас пенициллином.

Рука-то не дрогнет.

Но ведь мало пулю вынуть, надо еще и человека вылечить. А если в дороге, в пути... бестолку. Разве что измучает девчонку — перед смертью.

Ладно, об этом она еще подумает.

* * *

Прасковья село знала. Яна шла за ней, стараясь сделать походку максимально приближенной к мужской. Но — тишина.