Осень бедствий

Илья поводил генерала и дал приказ собираться. Выступать.

Сам отправился на гауптвахту — и выпустил Орлова.

— Вы свободны, тор.

За время своего сидения тор изрядно отощал и пообносился, но злости поднакопил — на троих.

— Вы хоть представляете, что делаете, Алексеев?

— Отчетливо, — оскалился Илья. Пока была неопределенность, он и подвис. А когда стало ясно, что делать — сорвался с тетивы, словно стрела. И не собирался останавливаться, пока не напьется крови.

Илья был исполнителем, исполнителем талантливым, но увы — не лидером.

— Его высочество вас в пыль сотрет!

Илья чуть склонил голову.

— Передайте его высочеству мои уверения в совершеннейшем к нему почтении. Обещаю прислать ему самую лучшую ступку — и пестик.

— З-зачем?

— Для личного употребления.

Не обращая больше внимания на титулованного холуя, полковник вскочил в седло.

— Песню запевай!

Тор Орлов скрипнул зубами.

Полк уходил. И явно — на войну. Но куда?

Ох, как же он провалил поручение. Что ему скажет великий князь?

Тор Орлов предчувствовал опалу. А не хотелось, ой как не хотелось...

* * *

Жом Тигр в этот момент сидел в вагоне-люкс. И думал, что сюда только сигары не хватает.

Рюмка дорогого коньяка, сигара...

Курить ему не нравилось.

Ну и другие соображения были. Запах табака отлично выдает курящего человека. Некурящий человек его унюхает за версту. Ни к чему...

Табак — это зависимость, а зависимостей жом Тигр избегал всю свою сознательную жизнь.

Насмотрелся...

Впрочем, вспоминать сейчас детство и юность, ему не хотелось. А вот подумать о брате...

Что с ним?

Жив ли?

Хотя сердце покалывало еще вчера. И было, было у Тигра подозрение...

Что ж.

Если брат мертв...

Самого себя Тигр тоже не обманывал. Брат был единственной его привязанностью. Единственным родным и близким человеком, человеком, с которым они прошли через ад каторги, человеком, который полностью его понимал... пусть жестокий, пусть неуравновешенный, пусть хоть какой, но безмерно преданный и отчаянно верный своему брату. А это дорогого стоило.

Тигр прикрыл глаза.

— Жом Тигр...

Услужливый лакей кланялся, и только потому не упал в обморок. Таким гневом и яростью вспыхнули глаза Тигра, которого отвлекли...

— Выйди вон, — голос был холоден и равнодушен. — Выйди вон и не смей входить без вызова.

Лакей вылетел за дверь так, словно за ним настоящий тигр гнался.

А жом вытянулся на мягком диване и нагло скинул ботинки. Не принято?

Так носки меняйте чаще! Или портянки!

Хотя здесь и сейчас — носки. Тигр мог выглядеть как угодно, но сейчас ему хотелось выглядеть аристократом. Дорогой чесучовый костюм, шляпа, которая сделала бы честь даже великому князю, идеально повязанный галстук, сияющие, словно солнце ботинки...

И вагон, которым раньше он пользоваться права не имел.

Мечтать не мог, особенно в свете указа о посконном быдле, которое закрывало крестьянам дорогу к образованию, навеки оставляло в навозе...

Он — имеет и право, и силы, чтобы отстоять свое право. Он зубами его у судьбы вырвал! Из глотки выгрыз!

Но не стоит о грустном. Он — здесь, а его враги...

Их уже нет. И это радует...

Жом Тигр коснулся колокольчика, и когда появился испуганный халдей, приказал принести рюмку коньяка, лимон, графин с ледяной водой и какую-нибудь закуску.

Когда все было доставлено, он запер за лакеем дверь, сбросил пиджак, и улегся на диван. Достал из чемодана книгу и погрузился в чтение.

Да, страшный порок одного из столпов революции...

Он обожал читать.

Причем — все подряд, от текстов статей жома Пламенного, до дешевеньких дамских романов. Обожал читать настолько, что забывал обо всем.

Брат знал.

И еще одним тайным пороком жома Тигра была мечта о собственной библиотеке.

Громадной.

Заставленной книгами от пола до потолка...

И чтобы посреди этой библиотеки стол, кресло — и никто не мешал...

И любовь к букинистическим магазинам, и желание время от времени копаться в старых инкунабулах, и мечта расшифровать папирус Лемана...

Ах, разве найдешь для этого достаточно времени?

Но вот эти несколько часов — они его.

И Тигр сделает все, чтобы их не потерять.

Что бы ни случилось с братом, волноваться уже не стоит. Если он мертв — волноваться поздно. Если жив — волноваться рано. А когда он приедет, тем более, не стоит волноваться. Надо будет действовать.

А коли так — не будем терять времени. И Тигр погрузился в увлекательное чтение.

История древних курганов...

Деревянные идолы на их вершинах — и старые кости под идолами. И зеркала, которые почему-то клали в могилы, и обязательно разбитые, и сломанные стрелы...

Поля, мелькающие за окном, ледяная вода, которую время от времени меняли на еще более холодную, выпитая для настроения рюмка коньяка...

Короткие минуты безмятежности.

Безмятежности — в глазе бури.

Русина, село Грязнухи

Что делает проснувшийся с похмелья человек?

Правильно, ищет, где похмелиться.

Вот, фельдшер так и поступил. Начал искать, чем похмелиться, увидел на столе деньги, и цепочка вмиг сложилась...

Деньги.

Опохмелка.

Новая водка... да не паленое пойло бабки Сюры, а хорошее спиртное, с акцизной маркой, из сельской лавки. Он человек образованный, уважаемый, и всякое пойло пить не должен!

Так что фельдшер цапнул купюру (не преминув спрятать остальные), и отправился за алкоголем. Купил несколько бутылок дорогой водки, закуску, и отправился к себе.

Откуда взялись деньги?

За какие заслуги их оставили?

Знаете, вот вы эти вопросы задавайте, когда человек в себя придет! А когда он с похмелья...

Это слишком сложно для восприятия. Главное — деньги есть, их много, их надолго хватит. А потом — потом будет видно. Он человек культурный, воспитанный, столичное обхождение знает, не то, что местное быдло, вот его кто-то и уважил... и дальше уважать будут. Наверное.

Эх, хорошо пошла!

* * *

— Как ты себя чувствуешь?

Нини поежилась.

— Знобит...

— Это у тебя температура. Ничего, пройдет.

— Правда?

— Точно.

— Анна...

— Яна. Зина, меня зовут Яна, запомни это. Всех подведешь...

— Яна... дурацкое имя.

— Конечно, Нини куда как лучше. На собачью кличку похоже, — ехидно парировала Яна. И тут же смягчилась, видя, как наливаются слезами глаза девочки. Чего она окрысилась на малявку?

Ведь тепличная же девочка, судя по памяти Анны, они все здесь такие...

— Яна... что мы дальше будем делать?

— Ехать вперед, — Яна даже плечами пожала в удивлении. — Доедем до ближайшего крупного города, к примеру... что у нас там впереди? Ирольск?

— Да,, вроде бы. Я не помню...

— Я помню. Примерно. Ирольск мы проезжали, народу там много, город очень крупный, вот, там и остановимся.

— Остановимся?

— Конечно. Мне надо будет съездить в столицу, а ты подождешь меня в Ирольске.

— В столицу!?

Яна чуть поморщилась.

Выдавать все свои планы этой девочке она не собиралась. Та хрупнет, словно сухое печенье, при первом же нажиме. И без нажима хрупнет...

Лучше помолчать.

Но кое-что рассказать придется.

— Зинаида, ты помнишь, в каком мы положении?

— Да. Мама... папа...

Девочка захлюпала носом. Яна пересела к ней поближе и обняла малышку.

— Ну все, успокойся... они теперь у Творца, и смотрят на нас с облачка. И больно им не было. Правда.

— Да?

— Выстрел — и все. Они даже не поняли,, что умирают...

— Яна, а как ты уцелела? Как я уцелела? Я же ничего не помню...

Яна ехидно фыркнула.

— Скажи маме спасибо.

— Маме?

— Ну да. За зашитые драгоценности.

Зина ничего не понимала. Яна смилостивилась, и принялась объяснять внятно и на пальцах, как Гошке.

— Мама придумала зашить драгоценности в платья. Пули на них наткнулись, в моем случае пуля вообще срикошетила, а в твоем скользнула по украшению и застряла в теле, не повредив жизненно важные органы. Синяк, конечно, у тебя знатный. И рана поболит, и шрам будет. Зато — жива.

О том, что выживших добивали штыками и прикладами, а девочек вообще хотели пустить по кругу, Яна говорить не стала. Обойдется ребенок без такой правды жизни.

— Жива... живы...

— Если ты об остальных — я не успела.

— Ты?

— Я, Зина. Я... я перестреляла нападавших и забрала тебя. Вот и все.

— ТЫ!?

Глаза в девочки были большие, круглые...

Яна пожала плечами с раздосадованным видом.

— Я... помнишь — меня в Эрляндию отправляли? Чуть не на полтора года?

— Помню... да, помню, — кивнула головкой Зина. И тут же поморщилась от боли. — Это же давно было!

— Давно — и недавно. Там скучно, сестричка. Бабушка не знает, на каком она свете живет, ее фрейлины — скопище старых грымз, вот мне и пришлось искать, чем заняться. Отставной военный научил меня стрелять и метать ножи в цель. Но поскольку это умение не пристало великой княжне... как ты думаешь, мама одобрила бы?

— Никогда!

— Вот. Пришлось молчать.

Зина округлила глаза.

— И ты молчала?

— Лидия знала. Все.

— Это ТАК странно...

— Зато живы остались.

С этим спорить было сложно.

— А теперь что?

— А теперь все зависит от нас. Для начала надо остаться в живых.

— А мы...

— Будет погоня. Наверняка. Я подожгла дом и угнала машину, нас будут искать.

— Ой...

— Поищут, да и успокоятся, никуда не денутся. У меня сейчас план такой. Мы пробираемся в большой город и находим, с кем уехать за границу. В тот же Борхум или Лионесс.

— Как... как кто?

— Инкогнито, Зина. Сначала — инкогнито, потом посмотрим, что будет твориться в стране. Мне бы тебя отослать, а дальше будет видно.

— Меня? Почему?

— Помочь ты мне не сможешь. А вот проблем будет много, — честно ответила Яна.

— Ты... ты хочешь от меня избавиться?

Яна закатила глаза.

Давно она с детьми не разговаривала, теряет квалификацию. Итак, приступим.

— Зиночка, детка, я не смогу ничего сделать с этими подонками, пока ты в опасности. Я не хочу, чтобы ты рисковала жизнью... ты должна продолжить наш род, род великих императоров...

Два часа ушли в расход.

Но — уговорила, уболтала, убедила.

Зина согласилась остаться в Ирольске, и если получится, отправиться оттуда в Борхум. Или... да хоть бы куда!

Фамильные драгоценности у нее есть, документы при девушках, а фамильное сходство с Шеллес-Альденскими у Зинаиды налицо. Придется перекрасить, кстати. И загримировать. В таком виде ее на улицу выпускать нельзя — во время революций мужики с катушек слетают и от крови пьянеют. Безнаказанность развращает, а девчонка-то симпатичная. Так сделаем из нее Страшилу, жаль, что с мудростью не получится!

Уедет за границу, и Яне руки развяжет, и сама будет в безопасности.

Практическая сметка у сестрички есть, рано или поздно сама решит, как лучше.

Или обнародовать свое спасение, или прожить жизнь тихо и спокойно...может, даже и второе выберет. Яна бы точно выбрала, да вот беда — год!

Какая уж тут тихая жизнь?! Спасибо, Хелла... это я без иронии. Хоть год, а мой! Надо рвать по максимуму! Эх, зажжем!

Что там было сказано у господ революционеров? Из искры возгорится пламя? Вот-вот. Рецепт прост. Спички, бензоколонка и немного фантазии. Мно-ого фантазии...

* * *

Гвардейский полк имени Величества императрицы Анны ушел Подольский округ. Был Валежный.

Телеграмма жома Пламенного не порадовала.

Вот чего им, сволочам, на месте не сиделось?

Чего им надо было!?

Гвардейцы, м-да...

Казалось бы, невелик и ущерб,, и полк тот... невелик, да — кусач. Кто был на стороне Освобожденцев?

Во-первых, все запасные полки. Практически все.

Во-вторых, части, расположенные в Звенигороде и под ним. Всего около 50 — 55 тысяч человек.

Понятное дело, партия была намного больше, и людей в ней было уже под полмиллиона, но — кто!?

Крестьяне, рабочие, всякая наволочь, которая сражаться будет только за одно дело — спасение собственной жизни.

А вот полки с фронта...

Те, кто дезертировал с фронта,, были на стороне освобожденцев. Кое-кто в полках — тоже. Остальные либо были резко против — этих было не так много. Либо — колебались.

Петера никто не считал достойным, но и Пламенного тоже. И тут неоценим становился Гаврюша — на первое время. Ему бы...

Может, и не поверили бы, но хоть преемственность власти бы увидели. А там уж можно работать без суеты, организовать базу, подтянуть верные части...

Был бы переворот!

Но в свое время! Годика через два! И народ бы весь был ЗА Пламенного.

А сейчас как?

За Валежным — пойдут многие. И что с ним делать прикажете?

Жом Пламенный усмехнулся.

Нет человека — нет проблемы, не так ли? И он знает, кому поручить решение этой задачи.

* * *

Ночью Яна отправилась к Прасковье.

Женщина уже ждала ее.

— Тора, доброй ночи.

— Доброй ночи, — кивнула Яна. — Что скажете?

— Вот, возьмите, тора, не побрезгуйте.

Яна посмотрела на стол, и присвистнула.

— Жама, вы — сокровище.

И было за что благодарить. Две большие ковриги свежего хлеба завернуты в тряпицу, крынка молока, лук и чеснок, десяток яиц — вареных?

— Печеных, — пояснила Прасковья. — И вот еще...

И рыбка. Сушеная.

Погрызть — милое дело.

Яна крепко обняла женщину.

— Благодарю, жама.

Впрочем, объятиям Прасковья предпочла еще один кредитный билет. Крупный такой, четвертную...

Низко поклонилась.

— Благодарствую, тора Яна.

— Фершал ничего не сказал?

— Васятка за ним приглядел, говорит, он еще водки купил, дрыхнет теперь...

— Тьфу...

Яна брезгливо поморщилась. Гнать бы такую алкашню из профессии, только вот кого на его место? Ты поди, кадры подготовь, да выучи, да условия предоставь... помнила она, как в России старались заинтересовать молодежь деревенской жизнью. Программы всякие, спонсорство...

Не особенно оно помогало!

В деревне ж как?

Вкалывать требуется! Выходные там, праздники, а корове плевать, она неграмотная. У тебя Рождество или там, Пасха, а ее все равно доить надо. Хоть ты над ней молись, хоть постись, а сена не запасешь — так и подохнет. И на поле вкалывать кверху попой...

Это вам не тяп-ляп-менеджеры, которые при удаче могут вообще не работать.

Видела Яна и таких. В универмаге неподалеку от ее дома как раз такая деревенская деваха работала, по уши счастливая, что из родной деревни вырвалась. Работы от нее дождаться было нереально. Разве что облает вдоль и поперек!

— Еще вот это, тора...

Прасковья на радостях была награждена еще одной четвертной.

На холстинке лежали травы, которые отлично были знакомы и самой Яне.

Чабрец, душица, исландский мох, зверобой... перечислять все было долго. Но Яна знала и как применять, и где...

— Спасибо тебе.

— Пусть единый вас сбережет, тора.

Яна потерла лоб.