Оглядев напоследок учиненный разгром и разбегающихся в панике бандитов, Лунный Стриж подобрал упавший мешок, выцепил из кучи барахла у одного из костров кусок рогожи и завернул голову в него. А заодно обругал себя болваном безмозглым — кто же в здравом уме сует свежеотрезанную голову просто в мешок! Вся рубашка изгваздана, и вообще, что за вид! Вспомнив, что неподалеку есть река, Лунный Стриж снова превратился в демон знает что с крылышками, и, поднявшись над деревьями, довольно быстро её нашел.
Устроившись на другом берегу, он старательно отстирал одежду, помылся сам и залетел на самое высокое и раскидистое дерево, поспать немного. Как ни странно, в эту ночь Лунному Стрижу снились светлые и приятные сны. Про беззаботных птичек и вкусных паучков.
Глава 8. Туман и солнце, день чудесный...
239 год. Суард, за две недели до Осенних гонок.
Туман и косые солнечные лучи, и рассветная тишина... кружевная мелодия флейты и прозрачный силуэт над янтарной рекой... смеющаяся туманная дева танцует на воде, протягивает руки...
Золотая пыль на коже, прикосновение — теплое и дразнящее...
Мимолетный поцелуй, вздох... аромат речных кувшинок в молочной дымке, ускользающее тепло... танец, трепет дыхания, биение сердца — совсем рядом...
Прохладная трава, горячие губы... порыв... крепко оплетенные травой руки — и снова её смех...
— Тигренок, — услышал он знакомый голос.
Хилл проснулся. Вспомнил вчерашний день, и сон, и множество подобных снов. И узнал её — девушку золотой реки и тумана. На миг и в её глазах мелькнуло узнавание... но исчезло, растворилось в колдовском пламени.
В облачно-серых очах разгорались сиреневые и золотые огни. Бледные струи тумана, окутавшие её, расцвечивались сизым и розовым, росли и тянулись к нему. Тонкое лицо, бледные губы, беспорядочный поток черного шелка и упоительное прикосновение прохладных пальцев к виску... волшебный свет, стекающий с хрупкой фигуры.
— Тигренок?
Она смотрела, словно спрашивая... и улыбалась. Хилл улыбнулся в ответ и бережно поймал её руку, поднося к губам.
Едва он коснулся запястья, Шу задрожала и вспыхнула обжигающим золотым жаром. Гибкое тело светилось сквозь полупрозрачную сорочку, манило терпким запахом лесного меда, и он с пронзительной остротой почувствовал собственную наготу.
Осторожно потянувшись к ней, Хилл хотел привлечь прекрасную деву ближе, но сон не отпускал. Нежно и настойчиво она прижала его руки к постели, и, как во сне, он оказался беспомощно распятым.
Только во сне он пытался вырваться, а сейчас... расслабившись и не отрывая взгляда от полыхающих лиловым пламенем глаз, он улыбнулся, соглашаясь с игрой. Магические путы надежно удерживали кисти, но Хилл знал, что прямо сейчас ему ничего не угрожает.
— Мой золотой Тигренок, — снова шептала она, и он задыхался нежностью и восторгом.
Робко, словно опасаясь, тонкие пальцы погладили по щеке... Тигренок, закрыв глаза, потерся о ласковую ладонь, потянулся к ней... изумленно ахнув, она на мгновенье застыла.
Он снова взглянул на неё, приоткрыв губы, стремясь к ней... и всей кожей ощутил ответный порыв. Хилл купался в потоках её удивления и радости, в сверкании и переливах голубого и сиреневого. Вчера она не стала рассматривать его открыто, предпочтя поглядывать украдкой, а сегодня...
Маленькие молнии и магические завихрения следовали за восхищенным взглядом, касаясь плеч, груди, тепло и щекотно скользя вниз по животу, лаская... Она любовалась им, и он отвечал ей тем же, рвался и тянулся к вызывающе розовеющим соскам, целомудренно прикрытым тонким шелком.
Едва за взглядом последовали руки, Хилл застонал. Он метался от острого, болезненного наслаждения, невыносимого желания, иссушающей нежности... и от её взгляда — жажды и надежды в сиреневых глазах, ощущения мимолетности волшебного мгновения и скорого расставания. Стискивала грудь и рвала дыхание потребность обнять её, защитить, сказать о своей любви, о готовности умереть для неё... но Хилл не мог произнести ни слова, не мог коснуться её.
А Шу то ласкала и целовала его, то рисовала на коже узоры острыми ногтями. И линии окрашивались кровью. От боли Хилл кричал в экстазе, и вздрагивал, когда она горячим языком слизывала красные капельки, и жаждал ещё... он устремлялся навстречу её рукам, ловил ртом губы, волосы, хлещущие по лицу, пальцы, пробегающие по скулам и ключицам.
Дотянулся зубами до сорочки и порвал её. Зарычал от ожегшей пощечины, подставил губы под вторую. И жадно ластился к обнаженной груди, пока она поцелуем залечивала рассеченный рот.
'Шу, сейчас, прошу тебя!' — вместо слов из горла снова вырвалось рычание.
Она на мгновенье отстранилась, и по её лицу промелькнула странная грусть, смешанная со страхом и надеждой. Но тут же приникла к его рту жадно и горячо, прижалась всем телом, и он почувствовал её руки... всего несколько движений, низкий крик... Хилл, обессиленный и опустошенный, рухнул на постель, тяжело дыша и не замечая слез, промывающих соленые дорожки по его щекам.
Шу лежала на нем, обняв и уткнувшись в шею, и легонько водила пальцем по покрытой испариной груди, а он нежно и осторожно целовал её волосы. Несколько томительно сладких минут спустя она подняла голову и настороженно заглянула ему в глаза. Хилл в ответ чуть улыбнулся и попросил: 'Пусти, я хочу обнять тебя'.
Она провела рукой по мокрой щеке, стирая соль, и робко улыбнулась. Хилл снова чуть не задохнулся, и потянулся к ней приоткрытыми губами. Она подалась навстречу, слегка коснулась губ и провела ладонями по запястьям, снимая призрачные оковы. И, наконец, позволила обнять себя, уютно устроившись в кольце рук.
Он бережно поглаживал её по спине, целовал в доверчиво прильнувшую макушку, и её беспокойство и сомнения, её страх ощущал как свои собственные. Хилл не мог понять, чего она опасается. Не его, но чего-то, с ним связанного. Как будто он — хрупкая красивая игрушка, которая может сломаться от неосторожного прикосновения. Хилл мысленно хмыкнул этому сравнению. Настоящий клубок противоречий. То провоцирует и испытывает на излом, то опасается причинить вред.
Его захлестнула волна нежности, и захотелось снова увидеть её улыбку. Сказать, что её опасения напрасны, что ему нравятся её игры...
Хилл мысленно прикусил язык. Да, и рассказать, что он собой представляет. Позволит она себя обнимать наемному убийце, посланному за её головой? И неважно, что он не собирается её убивать, а скорее совершенно бескорыстно прирежет горе-заказчика, не обезопасившего себя контрактом. Шу не сумасшедшая, чтобы играть с гремучей змеей. Так что лучше помолчать пока.
И Хилл попытался успокоить её единственно возможным сейчас, древним, как мир, способом. Он жадно и нежно приник к мягким губам, не подчиняясь больше. Он целовал маленькие ушки, и ямочки у ключиц, и хрупкие плечи. Его руки ласкали и изучали, она откликалась стонами и вздохами. И вздрогнула, и дыхание её прервалось, когда он коснулся языком её соска. Он целовал её всю, с головы до ног, ни одна пядь шелковистой кожи не осталась необласканной.
Шу обнимала его так нежно, словно не было на свете никого дороже, и от этой нежности сердце замирало и к горлу подкатывал комок. Она горела и плавилась в его руках, и издавала мурлычущие звуки, и пахла диким мёдом и осенними листьями. От запаха её желания у него сладко кружилась голова.
Хилл устремился к ней, любить, слиться... но Шу не позволила начать любовный танец. Он не мог, не хотел останавливаться, чувствуя её жажду, и скользнул вниз, прокладывая влажную дорожку поцелуев по её животу. Он собирал губами её мёд, и она металась и выгибалась, и прижималась теснее. Он удерживал бережно напряженные бедра, пил пряную влагу, проникая в глубину цветка языком, пока с её губ не сорвался низкий звериный крик, и она не забилась, вцепившись в его волосы обеими руками.
Снова Хилл держал её в объятиях, уставшую и успокоенную. Ему казалось, будто он вернулся домой после долгого, очень долгого пути. И не хотел уходить. Никуда и никогда. Хотел остаться здесь, и носить её на руках, и защищать от всех напастей, и беречь, и любить...
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Принцесса выскользнула из его рук и завернулась в простыню. И удалилась с царственной неторопливостью, кинув небрежно:
— Одевайся, Тигренок.
Хиллу захотелось засмеяться её переменчивости и завыть с тоски. Демоны! Ни одна женщина не покидала его так легко, не позволяла себе так обращаться с ним. Не считала его куклой. Одним мимолетным взглядом она умудрилась поставить его на место. На место раба, временного развлечения, игрушки. Пусть интересной, даже по-своему любимой. Но всего лишь игрушки. Собственности. Тигренка на цепочке. Домашней зверушки.
Ещё никогда он не чувствовал себя так погано. Будто его использовали. Будто ему, как голодному ребенку, показали конфету, посмеялись и не дали. Он ругал себя последними словами за глупую надежду, за так некстати свалившуюся любовь, за неутолимую жажду нежности и ласки, за потребность видеть её, слышать её запах, касаться её... как его угораздило? Его, человека без роду и племени, стоящего вне закона, влюбиться в принцессу, в волшебницу? Мало того, ещё и вообразить себе невесть что. Дорог он ей, как же. Десять золотых его цена, ни медяком больше.
С тоской посмотрев за окно, на желтеющие листья каштана, Хилл подумал, как было бы хорошо оказаться сейчас дома, и чтобы принцесса Шу осталась всего лишь сном. От этой мысли ему стало вдруг невыносимо больно, словно в груди вместо сердца застрял мертвый, холодный камень. И осенний ветер за окном будто смеялся, завывая в ветвях и бросаясь в окно сорванными листьями.
Хилл оделся в то, что нашел брошенным на кресло, и открыл окно, подставляя глупую разгоряченную голову мокрым порывам ветра. Больше не способный был ни о чем думать, он чувствовал себя зверем, попавшимся в капкан.
Или умереть от ножа охотника, или отгрызть себе лапу и всю оставшуюся жизнь провести жалким калекой. Но тут, похоже, лапой не обойтись. Самое малое — сердце. А может, ещё и душу. Не проще ли, не милосердней встреча с охотничьим ножом? Наверное, так и будет. Несколько дней, может быть, недель, и не придется ничего отгрызать. Всё довольно просто. И в эти дни — ни задумываться, ни надеяться. Просто принять всё, как данность, как стихийное бедствие. Как ураган, вырвавший из привычной жизни и забросивший в колдовскую башню. И, раз уж боги одарили несколькими днями рядом с Шу, прожить их с удовольствием.
В конце концов, он же мечтал встретиться с принцессой, смотрел на Закатную Башню в надежде, что когда-нибудь увидит Шу вблизи? О её любви речи не шло. Вот и получил свою мечту, нечего теперь жаловаться.
— Девушка, вы сошли с ума, — заявило отражение в зеркале. С взъерошенными волосами, бесстыдно довольными горящими глазами, раскрасневшееся и сияющее. Шу вполне с ним согласилась.
Ей стоило серьезного усилия удерживать себя на полу, а не взлететь под потолок и устроить маленький ураганчик. Шу переполняла радость, и восторг, и изумление, и надежда, и боги знают, что ещё. Но со вчерашнего вечера она определенно была не в себе.
— Тигрёнок... Тигрёнок...
Шу закружилась в танце, шепча на разные лады его имя, и отправила простынь летать по комнате и изображать белого тигра. Шелковый тигр подпрыгивал, выгибался, играл лапами с невидимыми листьями, разевал пасть в призрачном рыке... Шу смеялась, напрыгивала на тигра и делала вид, что ловит его, а потом убегает, и свалилась на кровать, дрыгая ногами и задыхаясь от смеха. Боги, никогда раньше она не испытывала ничего подобного. В постели с Даймом, конечно, было приятно, но... это всё равно, что сравнить тазик с водой и море, дуновение от дамского веера и цунами.
Проснувшись поутру, Шу всего лишь хотела заглянуть к Тигренку и посмотреть, спит ли он ещё. Но не удержалась, увидев его, такого мягкого и расслабленного, улыбающегося во сне, подошла поближе. А Тигренок вдруг перестал улыбаться и застонал, не просыпаясь... и Шу коснулась его, желая успокоить, погладила по щеке. И утонула в открывшихся навстречу синих глазах, полных желания, и в нежной, беззащитной улыбке, и почти позволила ему...
И испугалась. Испугалась самой себя, бешенного отклика, вмиг потяжелевшего тела, участившегося дыхания, жаркой истомы... и жажды. Ей показалось вдруг, что, стоит поддаться страсти, как она выпьет его досуха, оставив лишь пустую оболочку. Так, как это происходило со всеми мужчинами, попавшими ей в руки. Кроме Дайма, конечно.
Нежность Тигренка, его жар, его вожделение оказались такими сладкими на вкус, что остановиться совсем она уже не могла, не испив хоть немного, хоть каплю ещё. И Шу сдерживалась изо всех сил, чтобы не выпустить на волю свою жадную и голодную сущность. Она боялась, что, увидев её настоящее лицо, Тигренок все же почувствует отвращение и страх, которые она привыкла видеть в мужчинах.
Но он поразил её. То, как он открыто предложил себя, как позволил делать с собой всё, что угодно, как метался и отвечал на ласки. Как стонал и замирал, когда она, почти потеряв контроль, до крови царапала острыми ногтями его кожу, повторяя переплетения черных и белых нитей на сияющем золоте... Тигренок подарил ей себя, словно цветок возлюбленной. И ничего с ним не случилось. Будто не отдал столько жизни, столько энергии, сколько она никогда не получала, убивая.
Наверное, это из-за того, что он маг. Наверное, для мага такое количество просто незаметно... но Тигренок выглядел так, будто отдавал не он, а она. Очень странно, но Шу не хотела пока задумываться о причинах. Она просто радовалась чудесному подарку судьбы, утвердившись в намерении не отпускать его как можно дольше.
Одеваясь к завтраку, принцесса задумалась на секунду, как же быть дальше. Держать его всё время в Башне, чтобы Рональд, покусай его ширхаб, не пронюхал? Нереально. Слуги донесут непременно, и он только убедится в ценности Тигренка для неё, раз уж она его прячет. Водить всё время с собой? Нарисованная Баль картина Тигренка на поводке не вызвала у Шу даже тени улыбки. Он же совершенно беззащитен перед этим Тёмным монстром! Повторения истории со щенком Шу не желала. Боги, да она голыми руками разорвет, зубами загрызет любого, кто посмеет хоть посмотреть косо на её сокровище!
Единственным разумным решением казалось сейчас же отпустить его. А лучше поручить Эрке увезти Тигренка как можно дальше, пока Придворный Маг не увидел. Этот вариант не нравился Шу совсем. Ну почему будто всё вокруг сопротивляется ей? Почему она не имеет права на маленький кусочек счастья? Шу снова вспомнила, как Тигренок смотрел на неё, как обнимал. Ему было хорошо, его глаза так и лучились... она боялась даже про себя произнести — любовью.
Должен быть другой способ. В конце концов, не впервой морочить голову Несравненной Ристане и Великому и Ужасному Рональду. А что? Притвориться на публике, что Тигренок — просто очередная игрушка, вместо домашнего кота. Ему, конечно, будет не особо приятно, ну и ладно. Ошейник вот только поизящнее нацепить. Кстати, можно на него и защиты навесить побольше, руны вполне сойдут за узоры, а если ещё на серебре... идея захватила принцессу, и она уже было побежала в лабораторию, творить, но вспомнила про то, что Тигренок ещё не завтракал. Обругала себя и отложила все свои завиральные идеи на потом.
