Зверь Лютый. Книга 20. Столократия

Остальное — по обычаю.

Это — правильно. Строительства сложных объектов у подавляющего числа жителей — нет. А есть обычай, для имеющегося уровня сложности выработавшийся. Церкви и крепости строят мастера, масоны. У них, для этих типов объектов, наработан иной, их собственный обычай. У русских мастеров-кирпичников одних только мерок-саженей — штук шесть разных. И они знают куда их прикладывать. "Что обеспечивает удивительную гармоничность объёмов, выполненных в разных мерах длины". В рамках очередного храма Успения, или, там, Вознесения.

А у меня...

Бежит Аким по косогорам. Видит: соломотряс тянут. Что вещь — уникальная, на весь мир — единственная, он уже смирился. Возгордился даже. А тут какие-то смерды...

— А! Мать вашу...! Куды тащите?!

— Дык... Эта... На место евоное. Ставить будем.

И что характерно: никто шапок не ломает, спину не гнёт. Аким за плеть да по десятнику. Десятник идеи не понял — поймал на руку да и дёрнул. Яков — за меч, мужичьё — за... за детали соломотряса.

Понятно, что шасталкой, к примеру, доброго гридня не зашибёшь. А зачем?

Начинаются разговоры, и обе стороны друг друга не понимают. Десятник напоминает:

— Воевода крепко-накрепко заборонил, в службе пребываючи, хоть перед кем шапки ломать, спины гнуть, на коленки падать. Иль ты, Аким Янович, запамятовал?

Давняя разница между Пердуновкой и Рябиновкой. При моём стремлении быть всегда везде, если люди кланяться мне будут — работы вовсе делаться не начнут. За последний год Аким Янович... несколько к более привычному людей привёл. А те и рады: постоят на коленях, на господаря рты поразевавши, глядишь — и отдохнули.

— А тянем туда, где ему и стоять указано. Воевода и место выбрал, тама уже и ямы выкопаны.

В конце зимы, понимая, что по весне мне землемеров понадобится немерено, я учил и гонял мальчишек на съёмке местности. У меня тут, на десять вёрст от Стрелки, каждый шаг промерен! Дальше-то пятнами — то война, то снег глубокий, то половодье, а здесь — детально. Естественно, площадки под ожидаемое оборудование размечены. Земляные работы частично выполнены.

Снова, как уже было в Пердуновке, Аким влетает в осознание собственной... некомпетентности. Он, княжий сотник, боярин, просто умудрённый жизнью долгой "муж добрый" — не догоняет. Не по тупости: что ему десятник говорит — понятно.

— Тута соломотряс, тама молотилка, с той стороны подвоз, здеся — амбары...

Понять — понятно. А вот указать... сперва надо разобраться. А ему это тяжко! Учиться? — У кого?! У смерда сиволапого?!

Аким собирался благостно поучить "ублюдка плешивого уму-разуму", взять на себя "труды тяжкие" по обустройству и к процветанию, ежели бог даст, общины приведению. А тут, ему в лицо не говорят, но он же и сам не дурак — как пятое колесо в телеге, даром не нужен.

И тут пришёл Клязьменский караван.

Вот это дела понятные! Досмотреть, указать, построить, взыскать...

Люди пришли купецкие, гонористые. Им и Терентий не ровня. А "обшапкнутый" боярин (с законно полученной от князя-рюриковича боярской шапкой) на весь город один — он, Аким Яныч. Вот тут — без него никак!

Инструкцию мою ему пытались прочитать — он не дослушал. Да и бестолку: я писал для Терентия и Чарджи. Но суть Аким уловил: жёстко. А ему, после всех местных нелепиц да несуразностей явить свой вятшизм и уникальность боярскую — аж кипит и из ушей свистит.

Три десятка лодей-рязаночек выкладываются по бережку в рядочек аккуратненько. У каждой на носу — ленточка красная повязана. Благостные, праздничную одежду одевшие, караванщики сходят на берег. Сейчас, де, "Зверь Лютый" прискочит.

Будем кланяться низко, лыбиться умильно да хихикать тихонько: продался Воевода за серебрушки. Как шлюшка пристанская. Чуть дороже, но это поправимо. Уж мы-то своё возьмём! А ты так курвёнкой продажной и останешься, "зверюшечка". Ути-пути, грозненький ты наш...

"Береги сапоги с нову, а честь с молоду" — русская народная...

На этих косогорах Дятловых — никаких сапог не убережёшь. А сейчас и "честь"... туда же.

Деталь: в караване шли три тяжёлых учана Николая. С железным шлаком, со скотиной, с разным товаром и людьми. Почему Николай не повёл лоханки к общей пристани, где разгружать удобнее, встал на версту выше — не знаю. Николай потом какие-то объяснялки придумывал... Туфта. "Инстинкт купца-невидимки". Почему и сохранил головы своих гребцов и свою.

Корабельщики по бережку — похаживают, каблучок об каблук — поколачивают.

Тут — там-тара-рам! — едет сверху "фурункулёр". Гром — гремит, свист — свистит, пыль — летит. Впереди стоит славен грозен боярин Аким Рябина. Брони вычищены — огнём горят, борода вычесана — клином торчит. Архангел божий снисходит с небес на грешную землю.

Не-не-не! Сам сын божий!

А архангел, с мечом карающим, у него за плечом стоит, звать — Яков, смотрит... равнодушно-презрительно. Ну и ещё с пяток херувимов — приказчики-прислужники.

Все играют заранее известные роли: грозный начальник сурово приказывает, "меньшие людишки" суетятся, кланяются истово, всякое господское слово ловят и несутся исполнять скоренько, имея ввиду получить милость боярскую и за всё — прощение.

— Всем с лодеек сойти!

— Да вот же... уже-с... как ваша милость велеть изволила-с...

— Ножи, топоры, сабли, мечи — на песок вон!

— Да как же ж можно-то...! Иль мы порядков не знаем-с...?! Мы ж завсегда понеже...! Не извольте беспокоиться-с...!

— Воры, тати, робы, холопы...?

— Господи помилуй, упаси Богородица...! Никак нет...! Ни единого! Даже и близко не стояло! Ни в одном глазу...! Как на духу...! И в мыслях — отнюдь...!

Врать на "Святой Руси" — всегда горазды. А хвостов, как я уже указывал — ещё не выращено.

Аким, обозревая орлиным взором, с высоты чуть недоехавшей до пляжа платформы "фурункулёра", местность и толпы коленопреклонённые, чувствует себя вполне державно. И уж собирается явить милость народу нашему страждущему. Тем более, что посланные приказчики в лодейках ничего криминального не находят.

И тут он вспоминает из моего послания: "Под каждой красной ленточкой — воровская лодья. Искать, пока не сыщите".

А они — все такие! На каждом носу лодейном — ленточка от Цыбиной юбки! Но никаких людей в лодках нет — все на берег сошли. И на берегу — ошейников на людях нет.

Тут Аким понимает, что его дурят. Не сразу, через крайнее удивление и возмущение, до славного сотника храбрых стрелков доходит. Что здесь не радостное единение власти и народа по случаю пресветлой Пасхи, а совершенно конкретное нае... Э... обманулово.

Эдакие "обманутые ожидания" благолепия, законопослушания и, где-то даже, соборности всего русского народа.

Причём "обманутые" — его, Акима Рябины, персонально. Вот это... быдло нахожее, его... который столько лет... верой-правдой... у княжьего стремени... в битвы кровавые... не щадя живота... А они его... как дитя малое... будто пень лесной полусгнивший... кошак старый, слепой-глухой, мышей не ловит...

Дача ложных показаний, сообщение недостоверных сведений, целенаправленный групповой обман властей по предварительному сговору...

Что обман власти — преступление — само собой. Но тут обман — оскорбление. Не власти вообще, а вот его, Акима Яновича, лично.

"Умаление чести".

Которая за предшествующую неделю от отсутствия "должного почтения" со стороны моих насельников и так... воспалилась.

Аким откладывает в сторону свои, почёсываемые умильными улыбками и низкими поклонами караванщиков, гоноризм с вятшизмом, и начинает смотреть на людей. А муж он смысленный, виды видавший, затупизмом не страдающий. И видит он интересное зрелище.

Весь народ толпится перед ним на полоске пляжа. Три десятка лодок, примерно шесть сотен человек. И в этой толпе с сотню детей от 8-9 до 14-15. Группками.

Идиотский вопрос: нахрена в лодейном торговом походе дети в таком количестве? — Ответ: на продажу.

* * *

"Средний и младший школьный возраст" — наиболее предпочтительная возрастная категория первичной покупки рабов. Долговременные инвестиции с высокой рентабельностью. Для серьёзных ремёсел (способны учиться), домашних работ (кормить меньше), гаремных услад или в гвардию (гулямы) владык. Большинство из них достаточно быстро адаптируются, примут новое место, новые обычаи, как свои собственные, забудут родные места и лица. Ассимилируются. Тогда им можно больше доверять.

Со взрослыми — тяжелее, их "пасти" надо дольше и жёстче. Взрослого мужчину, например — на галеры, в каменоломни, к мельничному жёрнову на цепь... Продолжительность жизни 3-5 лет. А ребёнком взятый — 15-20 лет прослужит, "конвой" к нему — дешевле.

Купчики, видать, решили отбить недополученную прибыль за пропущенные из-за войны годы. Товар взят отборный. Кстати, как потом выяснилось — не только по рабам. Полотно льняное, к примеру — только тонкое и белёное.

* * *

Аким прыгает с платформы, хватает попавшегося под руку мальчугана и орёт:

— На какой лодье был?! Кто хозяин?!

Малыш пугается, визжит со страху, тычет пальчиком в своего рабовладельца. Аким в ярости командует:

— Взять!

И продолжает крыть уже... "овхо". Переходя от частностей к "системе в целом":

— Вы! Все! Вы все рабов везёте! Вы — врёте! Мне! Воры! Меня! Рябину! Обмануть...! Лжецы! Клятвопреступники! Всех — в колодки забью! До единого!

* * *

Я уже говорил, эта форма: "вы все!" — свойственна родо-племенному мышлению. Здесь — повсеместна. В общении с людьми — часто обидна, бессмысленна и опасна. Но вы это понимаете, если привыкли к дерьмократии с либерастией. В смысле: знаете про принцип индивидуальной ответственности. Здесь так не принято. Здесь принято, например, кидать в тюрьму купцов, только за то, что они земляки сбежавшим должникам-неплательщикам.

"Круговая порука", "один за всех и все за одного", "одним миром мазаны".

Здесь "миром" не от "мир" — община, а от "миро" — церковное масло. Его варят в каждой церкви и используют в таинстве миропомазанья. Прихожане одной церкви и вправду — мазаны одним миром.

* * *

Глава 426

Караванщики очень расстраиваются.

Они же были уверены, что всё происходящее — чистая формальность! Всё тип-топ! Всё схвачено, за всё заплачено! Деньги за проход отданы, все вопросы решены. Сейчас ритуал откатаем и разбежимся.

"Обманутые ожидания" в индивидуальном исполнении — грустная вещь. В массовом — опасная.

Попавшемуся бедняге — руки крутят, корабельщики — ропщут, некоторые пытаются воспрепятствовать.

А что им делать?! — Подмываться, приуготовляясь к посадке в дыбу?! Они же — все! — везут рабов. Они же — все! — только что дружно кричали:

— Нету у нас роб и холопов! Нетути! Закон знаем! Порядок блюдём! Как на духу...! И в мыслях — отнюдь...!

Все — соучастники попытки обмана власти. У всех — ленточки из одного места. И потраченных денег — им всем очень жалко.

Общность судьбы. Которая озвучена, обрисована и обещана. И они все это понимают. А, будучи купцами, не терпят молча и неподвижно, а пытаются вывернуться.

"Победа достаётся тому, кто вытерпит на полчаса больше, чем его противник" — японская мудрость.

Не наша. Наша: "Кто смел — тот и съел".

Кто-то кинулся освобождать схваченного терпилу. Толкнул Акима. Попал по больной руке и сбил на землю. Аким заорал от боли, Яков взвился, клинок — из ножен.

Нормальные смерды в такой ситуации — плюнули бы и разбежались. До "не видать вовсе". Хотя бы — до "хрен достанешь". Ну его, с психами с этими, с гриднями святорусскими связываться.

Увы, люди лодейные несколько иного сорта. Они привычны к "негораздам". К неожиданностям с кровью пополам. А ситуацию понимают как наглое кидалово с беспределом. Взаимовыручка у них есть, а оружие... Вы будете смеяться, но — у каждого под одеждой. Кистени и ножи — у всех.

Кто долбанул Якова кистенём — уже не узнать, но отмашка полуторником унесла три жизни сразу.

Дальше — свалка.

Аким лежит на песке — в толкучке поднять не могут. Платформу вытянуть наверх не могут — на неё караванщики толпой заскочили. Другие кинулись к лодейкам за остальным оружием.

Тут Чарджи, который торчит наверху на обрыве, у которого с Акимом... сложные отношения. И потому он никак не может допустить никаких даже намёков на упущения в части сбережения жизни и здоровья боярина Рябины, чтобы никто, не дай бог, не подумал чего, командует Любиму:

— Бой!

Всё по обычаю. "Они" — первыми начали, кровь уже пролита. "Они" — виноваты, "они" — враги, врагов — истребить.

"Наших бьют! Бей пришлых! Овхо!".

Сигнальщик передаёт сигнал Салману, который с мечниками сидит на пляже в отдалении ниже каравана. "Сидит" — чисто на всякий случай. Чтобы пришлые не шлялись, не попятили чего из нашего. Сам инал кидается, с другим отрядом мечников, вверх по берегу, чтобы там съехать по оврагу вниз, на пляж.

А сигнал видят все. Все, кто удосужился поднять хлебало и посмотреть на сигнало. Остальным — пересказали.

Дальше битвой руководят Любим и сигнальщик. То есть — никто.

Не ново: одна из фаз Цусимского боя, когда эскадра Рожественского шла за очередным мателотом, управляемым неизвестным мичманом на руле.

Пока не пришёл, хромая на обе ноги, Артёмий и не посоветовал всем прекратить это безобразие.

Шесть сотен человек. На пляже меньше десяти метров шириной и двести метров длиной. Сверху, в сотне метров на обрыве — стрелки. Которыми бесконечно доброжелательно командует Любим:

— Нало-ожи, тя-ани, пуск. Локоточек выдерживайте. Стрельба вниз... Возвышение с понижением... Оч-ч-ено интересно. Повторя-аем.

Одни чудаки из каравана — под стенку обрыва забились, другие попытались лодки столкнуть и уплыть. Даже под градом стрел кому-то удалось. И тут от нашей пристани летит "водомерка". С невиданной скоростью. Чудовище. Насекомое невозможное. Измышление диавольское. И начинает лупить стрелами. Тоже — с невиданной скоростью. Монотонно. На "раз-и".

Причём тогдашний капитан "водного велосипеда" не очень разобрался с самострелом. И периодически попадал в стенку людей на берегу.

Израсходовав боезапас, капитан вспомнил о гуманизме: попытался вытянуть из воды тонущего. Спасаемый про гуманизм не вспомнил — ткнул спасателя ножом. И погрыз поплавок. Видимо — в восторге от проявленного им героизма. После чего — хорошо на этом "велосипеде" руля нормального — нет, а раздельные колёса — есть, "велосипедисты" сумели развернуть аппарат и доставить раненных к берегу. Ныне оба у Мараны отлёживаются.

Толпа валит по берегу, пытаясь уйти от стрел и найти место для подъёма наверх. Мужики-то бывалые, решительные. Действуют по накатанным стереотипам. Они ещё не поняли — куда они попали. В "лапах Зверя Лютого" — бегать вредно.

"Тот, кто собирается убежать от снайпера — умрёт пропотевшим".

Я — не снайпер, я просто зануда. Варианты высадки находников на пляже и последующей реакции — моими командирами рассматривались неоднократно. Ещё с того случая, когда я здесь безногого бондаря потерял.