Прототип бога (главы 1 - 9)

Как раз шагах в двадцати от этого дерева люди и расположились, понуро рассевшись на скатанных подстилках. Зашумел в кронах ветер, и Данкаут с руганью запахнул куртку плотнее. И что-то Антаглоуфу показалось неправильным, но он так и не понял, что именно. Ходок на всякий случай огляделся и зачерпнул воды рукой. Хлебнув, смочил плечи, потом что жар все никак не отпускал. И уже подойдя к живым, увидел, что Данкаут не сводит глаз с того самого сухостоя и подозрительно щурится.

— Слушай, идем отсюда, а? — сказал чешуйчатый, не дожидаясь вопросов. — Совсем не нравятся мне эти листья. Чего они за нами поворачиваются? И вообще, почему до сих пор не облетели?

Все дружно глянули на листья, Антаглоуф же встал и сделал пару осторожных шагов к высохшему дереву, тоже пытаясь присмотреться получше. И ветви вдруг будто рывком приблизились к нему. Ходок отскочил назад, перепугав уродов, и лишь тогда догадался, что дерево так и стоит, где стояло, а это к нему взор мертвецких глаз сам притянулся. Раньше Отражатель слышал о таких вещах, которые могут показывать все ближе, чем оно есть. Наверное, и упыриные глаза так же наводятся.

Пригляделся еще раз — зрение опять послушно придвинуло к нему ветки, словно Антаглоуф прямо рядом с деревом встал. И отчетливо увидел, как ближайший лист повернулся туда-сюда, а потом поднял тонкие усики и начал тереть их лапками.

— Вот как... — пробормотал Антаглоуф, успокаивающе кивнул людям и подошел к сухостою-обманке еще ближе. С полдюжины листьев сорвалось с дерева, но они не опали на землю, а закружились в воздухе, то поднимаясь, то опускаясь. Один упал обратно на ветку, сжался, подогнул и выпрямил длинный хоботок. Вот его-то и хотел увидеть ходок.

— И точно, плохое мы место выбрали, — подтвердил Отражатель, вернувшись обратно. — Собирайтесь быстрее, поищем другое. Не листья это — жуки такие. Точно знаю, что иногда они кровь пьют, кусаются больно.

Испуганно вскочила Брисса, обхватила себя руками за плечи. Антаглоуф чуть придержал ее, поспешно добавил:

— Ничего, теперь-то осень, конечно, вялые они. На зимовку собрались, обычно стай-то их и не встретишь. Но все-таки пойдемте подобру-поздорову, пока жуки заспанные. Тем более, видите, вертятся они, за нами смотрят. Не будем уж тревожить, мало ли. Очень большая стая слетелась, могут, пожалуй, и досуха кровь выпить. Так что зря мы тут устроились. Давайте-ка...

Пройдя пару сотен шагов ниже по течению ручейка, они наконец смогли отдохнуть, умыться, попить и набрать воды. Перекусили на скорую руку остатками припасов — по пути, очевидно, придется еще и охотиться, иначе голодными люди точно двигаться не смогут. Без того уж вот расслабились чересчур — Антаглоуфу их даже поторапливать пришлось.

Солнце клонилось к западу, когда они вышли к высокому крутому склону оврага. Косогор по другую сторону был очень длинным и отлогим, и перед людьми широким клином расстилалась поросшая лесом равнина — даже верхушки деревьев обзору не мешали. Хвойное полотно леса почему-то оказалось под ногами, а на нем виднелись рыжие и красные пятна не успевшей облететь листвы. Кроны, кажется, кое-где свивались между собой в клубки. Над равниной же, там, далеко, примерно в получасе пути, возвышалась над деревьями голая приземистая гряда.

Небо распогодилось к ночи, и закат выдался свежим, грустным и прозрачным, бирюзово-сиреневым. И в последних лучах усталого солнца заблестело что-то на выщербленном боку холма.

— Ой, смотрите, сверкает что-то, — тотчас отметила Катрин.

Антаглоуф попытался взглядом приблизить гряду — ну, как ветки недавно. Получилось. Разглядел бугристую крутую стену, потеки грязи с песком и блики, играющие меж ними — окаменевшая река, ни дать ни взять...

— Назад! — рявкнул Антаглоуф. Все дружно присели, зажимая уши, не по-человечески громко вышло, только вот ходоку было не до того. Ведь полдня тут шли, полдня!.. И как повезло, что увидели издалека, ведь азимут прямо в эту гряду упирался. В стеклянную гряду!

Прошедшие полдня, конечно, никак не вернуть, и кто знает, как они потом скажутся... Остается только делать так, чтобы еще хуже не стало.

— Уходим опять, скорей! Не бегите только, не надо уже! Рты и носы закройте рукавами, пыль на себя не собирайте! — снизив тон, распорядился Отражатель. — И ничего страшного, я зря так орал, просто обратно нужно! Потом объясню, некогда.

На этот раз ходок подгонял остальных чуть ли не тычками, тащил женщин за руки, на более-менее ровных местах срывался в короткие перебежки. Он уводил людей по широкой дуге на северо-восток. И, к его великому сожалению, еще дальше от подаренных координат. Но что уж теперь. Если взял кого-то с собой, пусть и вынужденно — за него все равно отвечаешь. Антаглоуф никогда бы больше не смог считать себя человеком, если бы спокойно вел людей по проклятой земле, зная, что, может быть, через неделю они будут кровью харкать, валяясь в полузабытьи. Нет, допустим, что сияние-то давно ушло оттуда, вот только как узнать, так ли это? Если же не ушло...

Катрин остановилась, пытаясь отдышаться, тяжело уперлась руками в колени, согнулась, закашлялась. Ходок, не слушая ее оправданий и возражений, вручил ей копье и взвалил девушку на плечо, почти не почувствовав ее веса. Правда, с каждым шагом все больше хотелось поужинать, и не песком, а болотной грязью и хвоей. И воды, воды почему-то нужно много. Мертвячье тело пожелало разносолов, с чего бы вот.

Только когда совсем стемнело, ходок решил, что спешить теперь себе дороже: люди рисковали поломать ноги о какую-нибудь корягу или рытвину, а то и свалиться в овраг. Да и вряд ли пара часов пути что-то бы сильно поменяла — все равно за полдня уже нахватались больше, должно быть. Приходилось лишь надеяться на лучшее и радоваться, что стеклянный вал издалека показался. За деревьями же не разглядишь.

Как раз завидев неширокую речушку, Отражатель замедлил шаг. Осторожно спустил Катрин с плеча.

— Ладно, привал! — сообщил он спутникам, прогудел-прошипел. Те повалились на траву, хрипя и откашливаясь. Тяжело пыхтел хвостатый горбун, вытирая лоб ладонью. Ходок едва дал им перевести дух, поднял Данкаута, Бриссу и серогубую, отправил их рубить разлапистый хвойник, Катрин поручил развести огонь. Потом выбрал топор похуже и направился к берегу речки — выкопать рядом с ним яму. Волей-неволей вспоминая, чем можно заменить крупные камни, если таких тут не найдется. Людям ведь обязательно придется помыться и одежду вычистить, а осенняя ночь и речная вода для этого все-таки не слишком подходят.

Раскопав довольно большое заглубление, Антаглоуф поставил над ним что-то вроде шалаша из наскоро обтесанных жердей и принялся укрывать их принесенными хвойными ветвями сверху, оставляя небольшой проход. Тесновато выходит, конечно, но человек внутри как раз поместится. Закончив, накрыл шалаш своим тяжелым плащом — чтоб был устойчивее, прижимал хвою и помогал не пропускать пар. У реки и грязь нашлась — Антаглоуф заодно наелся ею да остатками веток.

— А тут что будет? — Катрин, как обычно, не осталась в стороне со своим любопытством. — Зачем оно?

— Мыться будете, — сказал ходок, присвистывая, но не звеня. — В тепле.

Стало быть, продолжается отладка и адаптация речевых модулей. Насколько уяснил Отражатель, это было полезно.

— Ты скажи всем, пусть одежду почистят. Хорошенько чтоб! Я пока за камнями схожу.

Несколько увесистых булыжников на берегу все же нашлось. Антаглоуф насобирал побольше дров — жаль, сыроваты все, но что поделать. Опустил камни в костер, обложил нарубленным валежником — пусть копят тепло. А чтобы горело получше, позвал Данкаута, который встал рядом, подгоняя к пламени воздух курткой ходока. Антаглоуф мог бы и сам, разумеется, но греться ему сейчас было совсем нельзя. Потому он взялся чистить одежду чешуйчатого вместо него.

Через пару часов живые уже по очереди мылись в походной бане, плеская воду на раскаленные валуны. Получилось даже жарковато — тем лучше, главное, чтобы после все спать легли, а не мерзли на ветру.

Потом они, умытые и посвежевшие, укутанные, кто уж во что смог, опять сидели у огня. Ходок заставил всех выпить браги, объемистую флягу которой деревенские среди прочего уложили в мешок с припасами. Даже ребенку дали несколько глотков. Девушки вначале упорно отказывались, но Антаглоуф пояснил:

— Я ведь ходоком был, слышали? Думаете, ходокам почему выпивать приходится? Ну то есть, конечно, среди нас многие и просто так выпить горазды, но и ремесло наше обязывает. Хмель помогает сияние отводить. Не сильно, но помогает. Лучше всего — если красное вино, но тут его, понятное дело, взять негде. Да и браги маловато, конечно. Хотя, может, и к лучшему — нам еще идти и идти с утра.

— Так мы от сияния бежали? — криво усмехнулся Данкаут. — А я думаю, почему это ты вдруг решил баню устроить. Какое там сияние, откуда? Где ты там углядел дохлый город?

— Города не было. А холм тот помнишь? — в тон ему отозвался Антаглоуф. — Там стекло блестело. Стекло, понимаешь?

— Стекло? — Брови с редкими волосками, растущими между чешуйками, недоуменно поднялись. — Оно-то там откуда?

— А ты подумай, — хмуро предложил ходок. — Посреди равнины — стеклянная гряда, горелый песок... Видел, как она по бокам загибается? Верней всего, смыкается кольцом. Тогда за ней внутри — круглый котлован. И тоже стеклянный. Огромный. Вы видели, как далеко гряда тянется.

— Ох ты... — только и смог выдавить Данкаут, догадавшись.

— Вот тебе и ох, — передразнил Антаглоуф. — Я, конечно, и знать не знаю, могло ли там еще проклятие остаться, и если осталось, то насколько сильное... Но лучше такое никогда не проверять на своей шкуре, да.

— А точно стекло там было? — с сомнением осведомился чешуйчатый охотник.

— Точно. Ничего больше такими наплывами не застывает. Ну, из того, что блестеть может. Ни слюда, ни гранит какой-нибудь.

— Ну, ясно. И что теперь?

— Да что уж теперь. Почистились, помылись, как могли. Думаю, словили не так уж много. Этот вал всем ветрам открыт, может, и выдуло все давно. Да и не подходили мы прямо к нему. Не должны просиять, в общем.

— Ходокам виднее, — опять ухмыльнулся Данкаут. — Ну, тогда спать ложусь, что поделать.

Антаглоуф кивком поддержал его и встал, чтобы подкинуть в огонь гнилую корягу потолще. Впереди — новая ночь без сна. И с числами-знаками вместо мыслей.

— А ничего не случится, если я помолюсь при тебе? — вскинулась вдруг Катрин. — Не больно тебе будет?

— Попробуй, — задумчиво согласился мертвый ходок. — Если при твоих словах стану гнить, гореть и рассыпаться, то дам знать, чтобы прекратила.

— У тебя лицо, точно каменное — не поймешь, когда ты смеешься, а когда — сердишься или злишься, — обеспокоенно и даже печально заметила девушка. — Вот и теперь — позволил ты или нет? Не понять мне.

— Одно хорошо — бриться теперь не надо, — сказал Антаглоуф, уходя местами в шипение. И попробовал приподнять уголок рта — ну, вроде как, улыбка такая. Вышло, должно быть, страшновато, но сходно. Во всяком случае, Катрин оценила и улыбнулась в ответ.

Она отошла чуть ближе к берегу, встала коленями на лежанку и начала певуче начитывать что-то. Ходок на всякий случай прислушался к своему телу, но молитвы, очевидно, мертвеца не потревожили. Все же Антаглоуф немного опасался — кто ж его знает, как колдовство душу удерживает.

Потом Катрин зачем-то вновь обратилась к нему, уже полусонно. Ведь было улеглась на скатку рядом со всеми и укрылась, что ж ей неймется-то.

— Послушай, э-э... послушай, ходок, — тихо окликнула девушка.

— Антаглоуфом меня звать, — буркнул Отражатель. — Чего тебе?

— Озябла я тут очень, — пожаловалась она. — А от тебя жар идет. Изволь, пожалуйста... Приляг тут рядышком. Можешь?

"Вот еще не хватало, — подумал ходок. — Чтоб покойник грелкой служил. Где ж такое видано."

Но все-таки не выдержал просящего взгляда девчонки, расстелил подле нее плащ и лег. Лес он и так слушать сможет.

Катрин прижалась к неживой разогретой коже, обвила руками предплечье ходока и вскоре тихонько засопела. Уснула.

Полночи мертвец глядел в небо, наблюдая за облаками и считая звезды. Ближе к утру вскочил от того, что серогубая женщина вначале шумно заворочалась, а потом забормотала на всю округу:

— Зо-о-о-ов-вут... м-меня... Зов-вут! Пря-м-мо-о в... г-г-гол-лов-ве...

— Да что там опять, дери тебя бесы! — недовольно ругнулся Данкаут. — Кто тебя зовет? Устал, как трое каторжан, так еще и эта сумасшедшая тут спозаранку устраивает чехарду! Дай поспать, болезная!

— Шеп-п-пчут мне! Шеп-п-пчу-ут! Он-ни! З-з-зов-в-у-ут!

— Кто же?

— Он-ни. Т-так-к стр-ра-анно, п-прям-м-о в-в го-ол-лов-ве! — не унималась женщина, привстав и схватившись за лоб. Слепой глаз дико вращался в просвете меж пальцами, беспрестанно моргая и словно даже пытаясь вылезти.

— Да кто они-то, кто они? — допытывался Данкаут, досадливо щурясь. — Совсем сдурела! Успокойся!

— Бл-л-ли-изко сов-в-вс-с-сем! Зов-вут! Н-нуж-на!

— Ну вот и вали, раз зовут! — не выдержал чешуйчатый. — А лучше — слушай свои шептания молча! Лишь бы поспать дала! Вот как теперь утром переться дальше?

Как ни странно, но серогубая почти незамедлительно затихла. То ли не захотела среди ночи в чащу идти, то ли здравый рассудок вернулся. А может, те же голоса и отговорили. Беда с ними, с уродами. Ну, все-таки не буйствует — и ладно.

Поутру Данкауту действительно было тяжеловато. Справедливости ради, серогубая не очень-то была в этом виновата — скорее уж, давешняя брага. Но чешуйчатый охотник, конечно, был зол именно на женщину. С ее шепотом в голове.

Умылись в реке, закусили вяленым мясом, сходили в подлесок по разным надобностям, собрались дальше. Продвигались живые еще медленнее, чем обычно — сказывалась и та же брага, и бегство от стеклянного вала. Может, и ночное пробуждение тоже. Особенно страдали девушки — Катрин и Брисса. Антаглоуф теперь никого не торопил — все равно без толку. Пусть хоть так плетутся, что ли.

Довольно быстро кончилась вода, и людям помаленьку начинала докучать жажда. Да еще и ни одного ручья, как назло, не попадалось — будто сглазили вчера, честное слово. Ближе к полудню, правда, встретилось какое-то подсыхающее русло. Вода в нем была очень мутной, на вкус отдавала глиной и плесенью и подходила, наверное, только покойному ходоку — людям такую пить нельзя. Поэтому они там не задержались, пошли дальше.

Следующий источник Антаглоуфу тоже очень не понравился, хоть и выглядел не в пример чище — похоже, тек откуда-то со стороны той самой гряды. Из него и сам Отражатель пить не стал, и остальным запретил. Видел, как мучаются уже, как влечет их холодная гладь, но не пустил. Стократ хуже будет, если с водой сияние льется.

На подходящий родник набрели почти к закату, когда живые совсем обессилели, а мертвец остро ощущал голод и перегрев базовых систем. Антаглоуф, не снимая куртки и штанов, лег в ручей на спину, глядел, как бесцветные струи бегут по горячему телу. А когда поднялся — перед ним стоял широкоплечий серый великан.