Прототип бога (главы 1 - 9)

— Конечно, есть, как без них, — удивился Глирфинд. — Если б не было — нанял бы кого попроще. Да и путь неблизкий. В общем, там, где Гнилозубая Стена...

— Рядом с Гнилозубой Стеной не работаю, — быстро перебил его Антаглоуф. — Ты слыхал, наверное... Змеиных птиц там развелось, терпеть не могу этих гадов. В самом лучшем случае, весь в дерьме измажешься, потом за полгода не отмыться. И проклятия там кое-где очень сильные.

— Да ты дослушай сначала! — дернул его за рукав Глирфинд и быстро оглянулся. — Не рядом совсем! Просто по ней найти проще всего. На северо-запад, поднимаешься по руслу сухого ручья... Ну, в общем, потом расскажу, что и как. Главное — мне один олух проболтался, мол, кое-что увидел там. Сам туда собирается, чтобы все толком рассмотреть, через четыре луны. Ну, а я не пальцем деланный, я столько ждать не буду.

— И что же он там видел? — уставился на собеседника Антаглоуф, оторвавшись от еды.

— Гремучее железо. Ржавое, правда. И...

— Не интересуюсь, — разочарованно отрезал ходок. — Еще и ржавое! Спасибо, сам тащи. Рванет по дороге — так даже лохмотьев не найдут. Олух твой — не такой уж и олух, раз туда сдуру не полез.

— Зато денег на похороны не надо тратить, выгода сплошная, — хохотнул наниматель. — Железо там — сплошь в глостилитовые ящики упаковано. Эти ящики любой скупщик с руками оторвет...

— Да я и сам знаю, — неприязненно покосился на него Антаглоуф. — Из них чего только ни делают, я даже ножи и картины видел. Толку-то, если все железо еще вынуть надо. Разница только в том, что жахнет посильнее.

— Если железо прямо там паковали — значит, должны быть и пустые ящики, — возразил Глирфинд. — Даже доставать ничего не надо.

— Так-то оно так, — вздохнул Антаглоуф. — Только вот откуда нам знать, где его паковали? Может, и не там совсем. Там оно просто хранилось. Мало ли?

— Неужели ты откажешься от того, чтобы взять и проверить? — хитро прищурился Глирфинд. — Ты-то — и откажешься вдруг? Да ни в жизнь. Ты ж ничего не теряешь! Вдруг там, кроме гремучего, еще и обычное старое железо есть, на переплавку? Кузнецам сдашь по четверной цене — плохо, что ли? Или сталь, отличная, которая не ржавеет! Да и вообще, там всякое может быть...

— В том-то и дело, что всякое, — сощурился в ответ Антаглоуф. — Например, все проклятиями сплошь залито, влез — и через три дня впору кинжалом сердце нащупывать, лишь бы заживо не сгнить. Или гадость какая завелась, вроде тех же змеиных птиц. А то и похуже.

— В общем, я предлагаю все решить очень просто. Я говорю тебе, как найти это место, плачу небольшой задаток, ты идешь и проверяешь. Там уж поступай, как считаешь нужным. Если что-то принесешь — две трети добычи тебе, треть — мне. Связи у меня есть, если обманешь — я об этом непременно узнаю, а вслед за мной — и вся округа. С тобой дела никто из наших иметь не будет, а скупщики из срединных земель с одиночками больше не связываются. Так что...

— Да брось ты, Глирфинд, когда я кого-то из вас обманывал? — пробормотал Антаглоуф. — Вас обманешь, торгашей... Куда, язви его червяк, хозяин снова подевался? Надо бы еще пива.

— Чего вина не взял сразу? Вроде, неплохое завезли. Красное, конечно.

— Да ну, дорого. Это уж после похода, сейчас-то какой смысл, — резонно ответил Отражатель. — А почему, кстати, скупщики больше ничего не берут у одиночек? Не слышал об этом.

— Правильно они делают, — горделиво распрямился Старый Хват. — Сколько раз уж были случаи, когда из-за какой-нибудь железяки — ну, само собой, основательно проклятой — половина каравана где-то в лесу и оставалась, один за другим. Поздно спохватывались. Да и животине вьючной вредит, просто погонщики мрут быстрее. А мы люди испытанные, надежные, у нас все чисто, все проверяем — на листьях, на мелком зверье... Конечно, к нам доверие есть.

— Да, доверие — это, ясное дело, здорово, — согласился Антаглоуф, допивая остатки из кружки.

— Жаль, что скупщики теперь у нас нескоро появятся, — погрустнел заказчик, снова сгорбился так, что острые лопатки выставились назад. — Наслушались разной ерунды, мол, нечисто у нас теперь чего-то тут. Ну, что звери средь бела дня на дорогу выходят, птицы свои яйца клюют, куда-то уходит скот и все такое... Хотя вот вши и правда у всех почти пропали, это да. Так это ж хорошо!

— Что, и впрямь пропали? — без особой радости полюбопытствовал ходок.

— Ну да, даже у Кривого Ключника с его космами они сами собой повывелись. Представляешь? Нет, ну это и в самом деле как-то удивительно, конечно, но какой же это повод не ездить-то к нам! Что, лучше вшей хватать, что ли? — продолжил жаловаться Глирфинд.

— Да не во вшах же дело, — отмахнулся Антаглоуф.

— Ну, хоть убей, не понимаю я этих скупщиков! — совсем скис наниматель. — Одна беда с ними. От расстройства, слушай, даже сны всякие дурацкие в последнее время снятся.

— Сны?.. Что же за сны? — чуть было не подскочил на месте успевший заскучать от надоевших за эти недели разговоров ходок, но вовремя вернул лицу прежнее выражение. Ни к чему окружающим знать, насколько его сейчас волнуют всякие сны.

— Сны-то? — Глирфинд все же заметил, что взгляд собеседника изменился, но не придал этому значения. Мало ли, кто чем интересуется. — Ну... странные очень. И яркие, прямо весь день перед глазами потом. Вчера вот, например, приснилось, что стою я перед огромным троном, красивым таким... Светится он весь, аж глазам больно. Стоит, главное, посреди какого-то глухого пустыря... И чуть ли не под облака уходит. А на нем сидит кто-то, и не понять, то ли молодой, то ли старый...

— Это как так? — недоверчиво вклинился в рассказ Антаглоуф.

— Вот так, обычно. Сон же. Так вот, сидит он, значит. Одежда вся течет и клубится, ну, как туман, — продолжил Глирфинд. — Лицом похож сразу на всех, с кем я пил когда-нибудь. Сзади него облачка такие, как их на иконах пишут. И тишина кругом, тихо-тихо... И, хоть и тишина, а я откуда-то знаю: очень он у меня мою амбарную книгу просит. Ах ты, думаю, паршивец, тебе она зачем? Ну, и проснулся.

— И правда, странно, — Отражатель повел плечами. Эх, ему бы такие сны, а не те, которые приходят! — А он не ответил, зачем?

— Вот еще, буду я спрашивать. Чтобы я все свои расчетные записи кому попало показывал, ага! Говорю же, явно с расстройства приснилось, из-за скупщиков-то. Вот они как раз те еще хитрецы, книгу мою посмотреть бы точно не отказались, — усмехнулся Глирфинд. — Шутки шутками, а я серьезно думаю, не нанял ли кто знахарку какую, чтобы во снах чужие секреты выведывать. Так что я теперь и во сне расчеты никому не покажу, обойдутся все эти молодые-старые.

— Очень кому-то твои секреты сдались, — криво улыбнулся Антаглоуф. — Тоже мне, воротила поселковый. Слышал я, как твои дела сейчас идут. Нужен ты, конечно...

— Нужен, не нужен, а дела-то у нас в гору повалят, — заулыбался нимало не задетый заказчик. — Глоуф, дружище! Мы ж себе, наконец, какое-никакое состояньице сколотим! Мы же...

— Во-первых, никакой не "Глоуф", а Антаглоуф, — резко оборвал его ходок, поднимаясь и снимая плащ с крюка. — Терпеть не могу, когда меня называют "сиянием", пусть и на старом языке. От сияния, знаешь ли, люди дохнут и уроды рождаются. Во-вторых, я тебе ничего не обещал. Бывай.

"Да ну к демонам этого Хвата с его мутными делишками! Как будто я не знаю, что он и гремучим железом тоже приторговывал когда-то. Завязывать надо со всем этим, — подумал Антаглоуф, выходя из трактира. — Или хотя бы не ходить совсем уж непонятно куда, да еще и в такую даль. Лазить, как все у нас, по давно разведанным местам, находить какую-нибудь глостилитовую бутыль раз в полгода... Жить вполне можно. Все-таки давно уже не юнец, хватит..."

III. Новый заказ

"И зачем же я согласился-то! Как угораздило! Дурень, ох, какой дурень! — думал Антаглоуф на очередном привале, при помощи просмоленной дратвы, крепкого словца, кусочков дубленой шкуры и костяной иглы починяя разодранные в клочья сапоги. — Что я там забыл-то? Такая даль! А дорога-то какая — то овраг, то ручей, то чащоба! Не мог не потащиться, сквалыга малоумный... А все Хват этот со своими олухами! Чтоб им дворцовые вельможи всю ночь снились!"

Закатное солнце разлило свою кровь по редким тяжелым тучам, от горизонта до горизонта, и равнодушно умирало, оставляя человека наедине с его бедами. Ходок в сердцах хлопнул ладонью по колену и взвыл от боли, потому что игла все еще была зажата между пальцами. Пятую неделю он никак не уставал ежеминутно костерить свою жадность и недальновидность, заодно разбирая на все лады весьма бурную и настолько же непристойную семейную жизнь всех родственников Глирфинда. Начиная с его деда и заканчивая каким-нибудь троюродным деверем. Погодка-то как порадовала еще! Сплошняком дожди вперемешку с гнусными хлопьями липкого снега! Только нынче к вечеру чуть распогодилось, завтра, похоже, снова морось зарядит. Да уж, только в такую-то пору и тащиться неведомо куда, где еще непонятно, что его поджидает! Гнилозубая стена, на северо-запад, по руслу сухого ручья... Сухой он там сейчас, как же, жди! Наверняка давно очень даже мокрый!

Хорошо одно — осталось меньше недели пути. Если постараться, то дойти можно дней эдак за пять, хоть дни и становятся все короче. А там уж... Эх, да что там уж.

Ну, конечно, Антаглоуф все-таки попытается разобрать пару ящиков так, что гремучее железо лишний раз ворошить не придется. Срезать стенки, остального не касаться — пусть лежит себе, как лежало... Он постарается, он очень постарается. Другое дело, что там все будет не столько от старания зависеть, сколько от удачи пресловутой. Гремучее железо — штука такая. Его можно две луны на повозке по разбитой дороге трясти, собирая колесами каждый ухаб и каждую яму, и ничего с ним не случится, доедет в лучшем виде. Хотя так посмотришь — ржавое же все, вроде как, аж пыль сыпется. А иной раз ветерок подует — и железяка под ногами ахнет так, что окрестные деревья повалятся, а на других требуха гирляндами повиснет. И вроде даже пятнышек рыжих не было на скругленном блестящем боку... Бывало ведь не раз такое.

Отражатель туго затянул дратву, намотал внушительный узел и обрезал нитку. Ладно, может, там и правда пустые ящики есть, трогать железо не придется. Или сразу будет видно, что трогать нельзя — тогда никаких попыток, никакого азарта и никакого сожаления, развернуться — и обратно, домой. Все-таки, как ни крути, сестре он больше поможет живой, чем умерший, да еще и во все стороны разбросанный.

Да и вообще, спокойнее надо, в последнее время совсем с ним что-то не то... Так и с ума сойти недолго. Вот, например, с какого же такого перепоя здешние места все больше знакомыми с каждым пройденным часом кажутся? Антаглоуф этим путем только один раз ходил, да и то — настолько далеко не забирался! Постоянно теперь такое чувство, что стоит подольше присмотреться к какому-нибудь дереву или вот к тому утесу, заросшему мхом, и вспомнишь что-то важное. Ну, смотришь и смотришь, а ничего все равно не вспоминается. Да к бесам, глупости какие... Еще внимание обращать.

Это все из-за снов, точно. Они тоже с каждой ночью все острее... От последнего чуть не вывернуло прямо спросонья. Может, в том причина, что на деревьях ночевать приходится. Хотя Антаглоуф вроде никогда и не боялся высоты.

А может статься, это все из-за молчунов серых? Ну, которых на юге риглакорами зовут. Вроде бы, молчуны что-то такое умеют... Охотник один — как, бишь, его звали? — рассказывал, что ему говорил приятель, мол, чьего-то деда молчун-шаман все водил мимо их ущелья, не давал туда пройти. А однажды они какую-то страшненькую девицу к себе выманили, средь бела дня. Известно уж, зачем. Может, теперь всю деревню извести решили, а сами рядом поселятся?

Так, все-таки правый сапог совсем ни на что уже не годен. Придется, видимо, как-нибудь дойти в нем — пришить побольше шкуры, может быть, деревяшку какую вставить, — а потом уж только выбрасывать и заказывать новый. Отличное дельце, ничего не скажешь. Прибыль пока где-то очень смутно маячит, а расходов... И ведь он даже до места пока не добрался.

Однако ж, сам виноват, под ноги смотреть нужно в перерывах между снами. А то сапогом в следующий раз не отделаешься. Повезло еще, что слизень вялый был, сытый, до ступни добраться не успел. А ведь крупный попался — размером почти с ладонь. Конечно, могло быть и лучше — к тому времени, как ходок заметил на обуви бесформенный белесый комок с черным ядром внутри, тот уже успел превратить носок сапога в густой желтоватый гной. Но пускай хоть так, чем потом хромать две луны — и это если еще удастся слизня тотчас же содрать. А там ведь другие на подмогу ползли... Ну и дрянь.

Слизни-безголовики явно были дикими — слишком набухли и потемнели от переваренной пищи, их ленивый хозяин давно бы таких сожрал. Вот еще не хватало... Разумеется, вполне возможно, что хозяин сам стал чьей-то закуской, или просто срок его пришел, только Антаглоуф, увы, убедить себя в этом не мог, как ни старался. Скорее всего, слизни от него навсегда ушли и научились плодиться сами. От поселка, конечно, далеко, но рассадник в окрестностях — та еще радость. Надо рассказать охотникам, пусть десятой дорогой обходят.

Антаглоуф перестал мучить покалеченный безголовиком сапог, пристрастно осмотрел его, результатом починки остался недоволен, но все же сунул ногу в голенище и натянул обувь, ставшую тесной от сырости. Ну ладно, совсем скоро стемнеет. Пора бы на дерево лезть, рубить настил и привязывать спальник. Вот та хвойница, пожалуй, подойдет — высокая и раскидистая. Съестное поднять с собой, а остальное можно и под деревом оставить. Воровать некому, тут по ночам не станет разгуливать даже полоумный.

Эта ночь стала особенно кошмарной и бесконечной. Во снах, глубоких, как бездна, явственно был кто-то еще, кроме самого ходока. Кто-то тяжело ворочался там, копаясь в отбросах воспоминаний и вытаскивая оттуда самое грязное, страшное, стыдное, злое. Кто-то говорил со спящим, беспощадно подбирая слова, но слов не было слышно. Кто-то молился гнусавыми голосами, и молитва звучала, как песня пьяной шлюхи из придорожной таверны. Кто-то протяжно, визгливо стонал — рядом или в голове. Тревога выросла в груди, как гриб-паразит, лопнула и затопила болью и темными водами. Обрушилась всей тяжестью на беззащитное сердце...

Отражатель проснулся незадолго до рассвета. Проснулся мгновенно, сон потух, как свеча на сквозняке. Вынырнув из сна, широко распахнул глаза и часто-часто задышал, захлебываясь и кашляя. Нужно было идти — сейчас, немедленно! Неважно, куда — уходить, уходить!

Он не помнил, как сполз по кривому стволу, обдирая руки о шершавую кору, и когда успел захватить припасы и заплечный мешок. Как сломя голову бросился куда-то, не разбирая дороги. Пришел в себя ходок только посреди просторной, ровной, как доска, поляны. Подлесок словно отступал от ее краев, и даже сухой травы почти не было видно — лишь пара кустов по окоему. Еще не успев удивиться, Антаглоуф уже отпрыгнул в их сторону, стремясь как можно скорее покинуть лесную проплешину. Некогда думать, что здесь не так и почему земля голая — и без того ясно, что место гиблое. А сияние тут или, может, мерзость какая селится — пусть другие дураки разбирают. Почему ж занесло-то именно сюда, других полян в лесу мало, что ли...