Прототип бога (главы 1 - 9)

— А то ж, конечно, не стану, — уверил ее Антаглоуф. — Я пойду, да? Можно?

— Подожди. Дай-ка я хоть твою одежду чуть подлатаю... Отвернись.

— Зачем отвернуться-то? — не понял Отражатель.

— Если женщина просит отвернуться — значит, так и нужно сделать, и не спрашивать, зачем! — Привратница лукаво поглядела на него из-под опущенных ресниц. Оставалось только послушаться.

Пока девушка тянула и дергала одежду, пытаясь то ли отряхнуть ее, то ли свести края, чтобы шов вышел, Антаглоуф размышлял о том, насколько он себе хозяин. Тело, получается, уже не отберут. А остальное не так важно. Обещание он все равно нарушать не собирался — не для себя просил. Да некуда больше идти. Не по пути с мертвецами людям.

— Да стой ты, не вертись, — недовольно протянула Привратница. — Для тебя же стараюсь. Послушай, а как тебе удалось отрастить нос и губы? Причем нос такой... далекий от прекрасного? Это твой? У тебя такой и был?

— Э-э... Не знаю, — заскрежетал Антаглоуф, сбитый с мысли. — Я своего лица давно не видел. Не знаю, что там выросло.

— Сейчас закончу и покажу, — решила девушка. — Повелителю интересно будет. Все. Скажи, я умница?

Ходок опустил голову, посмотрел на изрядно потрепанную рубаху и выругался про себя. Тьфу, нечисть! Он-то думал, что девушка просто иглой заштопает, а она — ведьмовством каким-то. Ни единой прорехи — даже на штанах, хотя вместо тех вообще лоскуты висели! Ни заплат, ни ниток не видно, и грязи нет. Как новое, будто не надевал ни разу. Вот ведь, а!

— Ну вы и... То есть... — Ходок осекся. — Спасибо, конечно же. Очень выручила.

— Заходи еще, — хихикнула девушка. — Буду ждать, я же говорила. А, чуть не забыла. Лицо.

И тут же сунула Антаглоуфу под нос крохотное зеркальце, которое невесть откуда появилось в ее руке. Настоящее зеркальце — не просто медяшка начищенная. Из гнилых городов, наверное.

Привратница оказалась права — вместо щели на лице Антаглоуфа теперь виднелся вполне себе человеческий нос, хоть и плоский чересчур. Очертились губы, скулы выступили, лоб перестал быть плоским, как лепешка. Выправился подбородок, когда-то скошенный назад. А ведь Антаглоуф мог и сам догадаться — ногти-то на пальцах неделю назад приметил. Тонкие, едва выступающие над кожей, но раньше и таких не было.

— Так что ты скажешь? — настойчиво переспросила девушка.

— Откуда ж мне знать, как оно получилось? — сказал ходок, проводя пальцем по брови и вертя зеркальце перед глазами. Штучка-то какая забавная, и как сохранилась хорошо! — Когда очнулся, совсем иначе было, это да.

— А ты видел, что ли?

— Ну да, в ручей заглянул, — недоуменно развел руками Отражатель. — Что не так?

— Повелителю любопытно будет, ты слышал ведь, — повторила его движение Привратница и залилась необыкновенно чистым смехом. — Ну, уходи же! Вижу ведь, торопишься. Подарю кое-что напоследок.

И прежде, чем ходок успел ответить, девушка приникла к нему и обвила его шею руками. Палящим облаком вновь прихлынули знаки, слова, руны и числа, но сказали они на этот раз только одно — координаты точки и азимут.

— Как туда идти, ты понять должен. Вот там обычно торгуют невольниками с черными племенами. — Прислужница колдуна откинула голову и впилась взглядом в неподвижные глаза ходока. — Черные продают своих белым, иногда и белые своих — черным... Черные-то всех подряд продают, как и другие дикари, а вот ваши разбойники — девушек обычно. Продают, меняют... Если ты свою сестру и сможешь найти, то именно там. Рабство в империи не признано ведь еще? Выходит, и руки у тебя развязаны.

— Спасибо тебе... Не знаю, чем отблагодарить смогу, — Голос Антаглоуфа зашипел, прыгнул и сорвался. — Я вернусь, обещаю. Повелитель тебя из-за меня не накажет.

— Только ему не рассказывай, что я помогла, — тихо проговорила она, отстраняясь. Звякнули железные кольца доспеха. — Ступай же! Вызволяй сестру, неживой герой! Я жду тебя, очень жду.

Отвернулась, приложила ладони к лицу. Плечи девушки дрогнули. Антаглоуф замешкался было, но она махнула рукой:

— Ступай. Времени у тебя действительно немного.

И долго еще стояла ее точеная фигурка в просвете ущелья, между двумя громадными железными стержнями. Ходок оборачивался много раз, показывал ей на скалы и кричал, чтобы шла к своему повелителю, не гневила зря, но девушка никуда не уходила. Антаглоуф почти потерял ее из виду, но чувствовал, что Привратница все провожает его.

Так он и отправился дальше — ходок, отпущенный из узилища своего тела.

VII. Уроды и люди

Ходок расположился в придорожных кустах, слушал приближающийся перестук копыт и грохотание повозок. Заодно старался лечь так, чтобы с дороги его обязательно заметили, но при этом казалось, что спрятаться он пытался, и очень усердно. Надо, чтобы выдала неудачно упавшая тень, сломанная ветка, помятая трава или молодые побеги... Или какой-нибудь отблеск — есть же свинцовые пластины! Теперь проползти вот тут, примять траву хорошенько, попытаться ее распрямить — и снова в кусты. Вытянуть на солнце край плаща с пластиной... Вот так, а лучше — чтобы две пластины выглядывали. Замечательно.

К стуку копыт и грохоту примешался скрип несмазанных колес и гомон пары десятков голосов. Иногда слышался чей-то плач и звуки, похожие на щелчки. Резко взвизгнула ось на глубокой рытвине, глухо взревел тягун-рогач. Ага, уже близко. Большой караван, однако ж.

Интересно, что везут в такую глушь? Уж не рабов ли, кстати? Как было бы славно...

Со стороны дороги донесся громкий выкрик, что-то треснуло, с чувством выругались. Шум колес прекратился — караван встал. Все, заметили.

Антаглоуф полежал еще немного и, заслышав хруст веток под сапогами, вскочил и рванулся в чащу. Далеко убежать, конечно, не успел — по ногам звучно хлестнуло, и ходок, как подкошенный, повалился лицом вниз. Получил пару жестоких ударов в живот и в поясницу, но решил не стонать. Очень уж страшный теперь у него голос, лучше немоту разыграть, раз так.

Те, кто бил Антаглоуфа, видимо, результатом не удовлетворились, пнули еще и по голове. Подхватили вроде бы обмякшее тело под руки и поволокли к повозкам. По дороге с ноги сполз сапог, не тронутый безголовиком — не подобрать уж теперь, жалко.

— Тяжелый какой, а ведь вроде тощий, — удивились вслух сбоку. — Скотина чумазая.

Отражатель, безвольно мотаясь из стороны в сторону, прикрыл измазанные грязью веки — ах, какая ж удобная штука, здорово, что выросли — и попытался прикинуть, когда караван доползет до невольничьего рынка. Выходило, что не раньше, чем через полторы недели. Не очень-то хорошо — пешком Антаглоуф добрался бы дней за пять. Кто знает, не успеют ли продать сестру из-за этой заминки? Правда, по-другому все равно не вышло бы туда попасть... Виданное ли дело — в одиночку к воротам рабьих торгов выходить! Стрелу пустят между глаз на всякий случай, вот и весь разговор. Кто уж будет выяснять, что к чему. А караван тут больше никуда направляться не может — ни городов, ни селений больших. Поймали и куда-то тащат Антаглоуфа тоже не просто так — наверняка продать собрались, как он и рассчитывал. Жадные же все, а тут поблизости такой рынок, как выгоду не получить... Тогда, значит, где-нибудь с остальными рабами держать будут, и сестру искать удобнее станет.

Подтащили к дороге — рогачи пыхтят совсем рядом, бранятся погонщики, глухо рыдает кто-то, и вряд ли надзиратель, — зашвырнули в повозку, как куль с тряпьем. Да, силы им не занимать, даже о борт не ударили, а повозка-то высокая, и правы они — ходок тяжеловат теперь. Лязгнуло железо, шаги удалились в разные стороны, послышалось хриплое "Ну, чего стоим?", засвистели кнуты, и караван тронулся дальше.

Почему же не связали? Осторожно приоткрыв один глаз, Антаглоуф изумился несказанно, почти как тогда, когда черного дикаря увидел: на повозке, в которой возили рабов, была сооружена клетка из толстых железных полос. Ходок сейчас мог видеть только один ее угол, но уже этого хватало, чтобы понять: железа на решетку не пожалели. Неужто торговать людьми настолько прибыльно?

А тени в клетке все-таки хватает — либо крытая она, выходит, либо завесили сверху чем-то. Ну, еще бы. Товар на солнцепеке или под ледяным дождем так попортиться может, что выбрасывать придется, падальщикам на прокорм.

Повалявшись на полу еще с четверть часа, Антаглоуф решил, что этого будет достаточно, и не мешало бы осмотреться. Очень уж странно, когда невольника по лесу в железной клетке везут. Как тягуны-то не надорвались.

Ходок вовремя вспомнил, что немого представляет, поэтому молча приподнялся на локте, рухнул обратно, полежал немного и только потом медленно перевернулся на спину. Снова полежал, а уж потом сел и открыл глаза.

Как оказалось, напоказ он старался совсем зря: единственный охранник устроился на облучке, перед клеткой, и о чем-то болтал с погонщиком. Может, и правильно — куда человек из-за решетки тут денется. Позади шла другая телега, но и там охраннику было не до нового товара.

И клетка-то, точно ведь, сплошная, сверху закрыта деревянным щитом поверх прутьев. Дверца узкая, и заперта на такой засов, что изнутри никак не сдвинуть, хоть руку сломай. Интересно придумано... И палкой, наверное, не получилось бы подпихнуть, соскользнет. Может, и нет, но проверять Антаглоуфу совершенно не захотелось. Не для того в кустах сидел.

Под мерное качание повозки легко было притворяться задремавшим, следя за окрестностями и запоминая путь. Что-то внутри назойливо указывало на отклонение от азимута, но вот к назначенному месту, чьи координаты подарила Привратница, караван постепенно приближался. Потому-то Антаглоуф и уверился, что от задуманного пока не отступает.

Знать бы еще, что это за подарок такой, и откуда ходок может знать, насколько близко от него невольничьи торги...

Часы в повозке тянулись, как густая смола. Антаглоуф изнывал от бездействия, когда каждый день для его сестры черным годом идет, но понимал, что сейчас поделать ничего не может. Приходилось лишь вертеть головой, разглядывая одинаковую поросль вдоль дороги, да временами морщиться и хвататься за лоб — кто знает, вдруг один из надзирателей все-таки исподтишка пялится. И, как выяснилось только на крутом повороте дороги, смотреть стоило вовсе не на обочину. Рядом было кое-что гораздо примечательней.

В клетке, которая шла перед повозкой Антаглоуфа, везли не обычную рабыню. Нет, не черную или даже меднокожую... И на повороте ходок рассмотрел ее... полностью.

На дощатом настиле клетки сидела, обняв руками прутья и прижавшись к ним любом, тощая молоденькая девушка, почти подросток. Укутанная в какое-то рванье, она то и дело вздрагивала от налетавших порывов ветра. На очередной рытвине тряпье соскользнуло, и девушка оказалась лишь в дырявой рубахе, через которую виднелись впавшие бока и живот.

И маленькие округлые груди. Шесть. Тремя рядами, одни под другими.

Антаглоуф, забыв моргнуть, оглянулся на повозку, шедшую позади. Туша тягуна мешала разобрать, кого в ней везли, но поворот опять помог. Там спиной к решетке привалился высокий кряжистый мужик, заросший густой бородой. Руки он сложил на коленях, и от локтя они были чужими, словно приделанными в насмешку: короткие, детские, с узкими покрасневшими ладонями.

Теперь понятно, для чего клетки — удобно в них на показ выставлять. Приехал в деревню, выставил, собрал плату с любителей поглазеть, поехал дальше. Караван вез не просто невольников — он вез уродов. Необычайное, невозможное везение для мертвого ходока. Интересно, успел ли кто-то из людей, которые его ловили, рассмотреть недоросшее лицо с глазами-угольями, без белков и без зрачков?

По всему вышло — успели. Еще через пару часов, а точнее — через два часа двадцать три минуты, караван остановился у реки. Погонщики распрягли тягунов и повели их к водопою, надсмотрщики устроились под наскоро сделанным навесом — начинал накрапывать мелкий дождь. А к повозке с Антаглоуфом подошли трое: высокий, совершенно лысый человек с небольшим брюшком, одетый в куртку из крашеной кожи, и невзрачные парни с угрюмыми лицами, державшиеся чуть в отдалении. Один — рыжий, с редкой щетиной, другой — чернявый, угреватый, настороженно прищурившийся. Встали перед клеткой, молча вперившись в нового пленника. Затем лысый проговорил хрипловатым баском:

— Да, верно вы сказали, что урод. Не самый завлекательный, с мальчуганом нашим не сравнить... Но, все ж, хорошая прибавка к редкостям! Сдадим вместе с остальными, прилично выгадаем.

— Вот бы еще одного поймать, клетка пустая идет... — подал мысль рыжий.

— Ну, это уж ты размечтался, два раза так не повезет, — кисло ухмыльнулся лысый. — Да и ладно, я старика довезти и не надеялся. Пустую клетку продадим вместе со всеми, пускай следующий хозяин сам для нее жильца ищет.

— Надо бы этого все-таки рассмотреть получше, а то грязный. Вдруг продешевим? — высказался чернявый. Голос у него был сиплый, простуженный.

— Ну, сейчас, что ли? — развел руками лысый — похоже, владелец каравана или приказчик. — Некогда же. Слушай, а чего он все молчит? Нас-то вроде понимает... Эй, ты говорить умеешь?

— Да кто ж его знает, урода. Может, дикий, или немой, или вообще зверь... Сидит вроде смирно, на решетку не бросается. Прикажешь палкой потыкать?

— Нет, потом уж посмотрим... Скажешь тоже — зверь! Одетый же был! Ладно, пойду-ка я пообедаю, а вы засовы везде проверьте. Потом тоже перекусите, и поедем. До темноты не так уж долго, я в лесу караван оставлять не собираюсь.

Надсмотрщики с лысым ушли, оставив Антаглоуфу повод для раздумий. Вот как, продают всю выставку сразу, всех уродов вместе с повозками... И продают, конечно, там же, куда привезли его сестру... Нет, такой удачи просто быть не может — никогда ему за всю жизнь так не везло! Проедет со всеми, вниманием его, если небеса позволят, обойдут — столько интересного ведь разом доставили... Поставят повозки все скопом, там уж выбираться — милое дело...

День действительно полз к вечеру, а караван все так же размеренно волочился по лесу, словно о ночлеге лысый заботился только на словах. И лишь когда сумерки сгустились почти до непроглядности, дорога уперлась в толстые бревна частокола. Деревня.

Ворота открыли почти сразу — то ли ждали уже караван, то ли постоянно их принимают, то ли хозяин не поскупился. Пускать всю ораву вооруженных людей, конечно, никто в деревню не стал — зашел, судя по всему, только лысый с парой-тройкой человек. Остальные взялись разбивать лагерь у ограды. С криками и руганью расставили повозки в круг, пару костров развели, сунули в каждую клетку по плошке с каким-то варевом, натаскали откуда-то воды, напоили рогачей... Те пыхтят натужно с усталости, раздувают бока, трясут шишковатыми головами, храпят, отдуваются, фыркают. Погонщики играть в кости надумали, и кого-то уже в плутовстве уличают. Гомонят у своего костра надзиратели, спорят, поет кто-то, кто-то фляжку уже пригубил... Тяжко придется нынче деревенским сторожам, которых сегодня в дозор поставят, за частоколом глядеть.