Конфедерация

— Это всё? — усмехнулся Бражковский.

Я кивнул.

— Поехали отсюда! Я только зря потерял время, — повернулся он к нам спиной и поднял вверх правую руку.

Бабах, прогремел со стороны охраны медведёвских дуплет из обреза в воздух. Не успел 'правозащитник' сделать и трёх шагов, как сухо щёлкнул выстрел СКС, и стрелявший рухнул на асфальт. Следом от машин загрохотали выстрелы. Охрана медведёвских палила из всех стволов. Пророкотала пулемётная очередь, и возле машин стало некому стрелять.

Трое 'членов делегации' окружили Бражковского, направив на нас оружие, но ни мы, ни наша охрана не демонстрировали агрессивных намерений. Чего лично мне это стоило, я промолчу.

— Что это значит? — выкрикнул 'кандидат юридических наук', прячась за спины сопровождающих.

— Вы же сам, Вячеслав Иванович, сказали, что тот, кто первым выстрелит, будет убит, — пожал я плечами. — Стрелять начали ваши люди, и они, как вы того пожелали, убиты. Вы чем-то недовольны? Те, кто не стрелял, живы. Мы же — не вы, своё слово держим. А поскольку мы обещали вам безопасность на месте переговоров, то можете спокойно удалиться.

— Спасибо! — рявкнул Бражковский.

— И вам, Вячеслав Иванович, спасибо за столь любезно предоставленные нам автоматы, снайперскую винтовку, охотничий карабин, пистолеты, рации и два 'уазика'. А вот пулемёты, которые вы тоже хотели нам подарить, мы забраковали: они настолько радиоактивны, что человек, подержавший их в руках пару часов, непременно получит лучевую болезнь. Впрочем, это касается любого оружия, принесённого из оружейной комнаты Златоустовской тюрьмы.

И тут один из сопровождающих Бражковского с ужасом отшвырнул от себя пистолет-пулемёт.

— Подними! — зашипел на него главарь.

— Тебе надо — ты и поднимай! — шарахнулся парень подальше от 'Витязя'.

— Правильно, молодой человек! Лейкемия в наших условиях — это гарантированная смерть. И довольно быстрая. Да вы идите, Вячеслав Иванович, идите! Я вам гарантирую: если ваши сопровождающие стрелять не начнут, в вас никто не выстрелит.

Сам Бражковский, кстати, к пистолету-пулемёту тоже не прикоснулся.

Господи, как я изнервничался, пока они не сели в свою машину! А едва хлопнула её дверца, нажал на тангенту рации.

— Пенка Кипчаку. Саша, ты в порядке?

Аня Щукина, 'Ангел'

Ожидание. Самое неприятное из того, чем мне теперь часто приходится заниматься. Слишком уж часто, как на мой характер.

Встретила Виктора, поверила, что всё, больше не придётся мучиться неопределённостью. Наконец-то мы вместе. И всегда будем вместе.

Цену за это мы все, конечно заплатили неимоверно страшную. Но, не встреться мы, было бы ещё хуже: по описаниям произошедшего, от моей квартиры вообще ничего не должно было остаться. Пыль. Может, конечно, ещё пара литров расплавленного железа из арматуры панельного дома: внутри огненного шара взрыва водородной бомбы температура достигает тысяч градусов, плавится даже камень и бетон. Мы хотя бы живы остались. А то, что все остальные жизненные устои поломались — ерунда. Переживём как-нибудь.

Мы переживём. Витя вообще в детстве жил в деревне, его не напугаешь ни необходимостью топить печку, ни тем, что время от времени приходится то забор подправить, то грядку вскопать. Я тоже выросла в частном доме. Хорошо помню, как строили новое здание 22-й 'железнодорожной' школы, где я доучивалась, и родители радовались: скоро их дом на улице Элеваторной снесут под застройку многоэтажками, а мы переселимся в квартиру. Нижнюю часть Элеваторной действительно со временем снесли. А верхнюю... Так и стоит родительский домик. Точнее, стоял до августа прошлого года.

Мы переживём. А вот Тёмку и особенно Любку жалко. Наше детство прошло при позднем СССР, когда можно было спокойно гулять по городу, ездить, куда захочешь, на автобусе или, когда пустили троллейбусную линию, на 'рогатом'. Записаться в секцию или кружок. 'Стрельнуть' у родителей пятьдесят копеек и скататься в кинозал 'Урал' на киношку, а после этого пешком брести по проспекту Автозаводцев, облизывая вкуснейшие пломбир производства Миасского молокозавода. Минут через десять и мороженое, и вафельные пластинки, между которыми оно было зажато, становились мягкими, и нужно было проявить сноровку, чтобы не испачкать тягучими белыми каплями любимую кофточку или блузку. Можно было поныть, и мама или папа покупали на всю семью билеты в ДК Автомобилестроителей на концерт каких-нибудь гастролирующих знаменитостей. Или укатить на велосипедах с друзьями на дамбу Ильменского озера, чтобы искупаться в жаркий день. Правда, после этого вечером мама начинала ворчать: 'опять через дорогу шлялись! По мосту такое сумасшедшее движение! А если бы под машину попали?'

Тёмка хоть чуть-чуть успел эти прелести застать, а Любаша... Витя гоготал по поводу её 'трактовки' фразы из 'Отелло', а ведь ей уже никогда не увидеть никакого спектакля. Ну, может быть, через много-много лет, когда жизнь всё-таки начнёт потихоньку налаживаться. И не прокатиться на троллейбусе, не съесть мороженку. Пусть даже не миасский пломбир, а любую другую. Ни на концерт сходить, ни посмотреть фильм в кинотеатре. По крайней мере, до той поры, когда она станет взрослой. И даже искупаться — проблема. Прошлым летом они с Артёмом хоть в Порожском пруду чупахтались, а нынче из верховий Большой Сатки натащило радиоактивной грязи, и неизвестно, осядет ли она до конца лета. Даже из посёлка нам, женщинам, опасно высовываться без сопровождения вооружённых мужчин.

Зато, как и мне, ей постоянно приходится ждать Виктора.

Она ещё не понимает, почему я так переживаю, когда он где-то задерживается. Для неё отсутствие отца связано всего лишь с тем, что нельзя забраться к нему на колени и начать пытать его бесконечными 'почему'. Для неё его дела — нечто отвлечённое: куда-то уехал, с кем-то поговорил или машину погрузил-разгрузил. Это я ЗНАЮ, что он может вернуться из какой-нибудь поездки хромым, одноглазым, изуродованным как-нибудь иначе, бессознательным. Или вообще... остывшим. Дочка этого не знает. И не нужно ей пока этого знать. Хватит нашей семье моих переживаний.

От дурных мыслей отвлекает только работа, будь она неладна!

Нет, своё дело я знаю, люблю помогать людям. Не зря же те, кто 'попал в лапы' ко мне, прозвали меня 'наш ангел'. Или просто 'Ангел'. Но... Как бы мне хотелось, чтобы они пореже нуждались в моей помощи! Тем более, не с бытовыми травмами, а с ранениями, полученными в боестолкновениях. Да только часто, слишком уж часто приходится возиться с такими ранами. Вчера опять пришлось чистить, промывать и зашивать рану у Саши Рощина. Сегодня, чуть свет, привезли парня из Сатки с ранением в грудь и раздробленным пулей ребром. Благо, лёгкое не пробито, как было у Виктора в начале зимы.

Сергей Короленко, привёзший этого человека, говорит, что был в том ночном бою и убитый. Молодой мужчина из Бердяуша, у которого остался сиротой семилетний сынишка. Вот тебе и мирные переговоры! Которые, к тому же, ещё даже не начались.

Витя в том ночном бою не участвовал, ему идти под пули позже. Как говорит Сергей, люди из Медведёвки планировали убить Витю и тех, кто будет с ним. И после такого я должна просто спокойно ждать, когда вернётся супруг?

Витя почему-то не доверяет мужу Юли. Не знаю, что он, Вадим и Максим имеют против Сергея, но в последнее время его практически не выпускают из Порогов в одиночку. Не в одиночку — тоже: только в исключительных случаях, да и то очень неохотно.

Как по мне — нормальный мужик. Рукастый, серьёзный, ответственный. И не болтливый. Мне, когда я закончила операцию и вместе с операционной сестрой Женечкой вышла к девочкам в столовую, пришлось подробно расспрашивать его о том, что происходило в Южном. Под чай, который по моей просьбе вскипятила Женя.

В такую чудесную погоду — тепло, солнышко светит, зелёная травка на территории турбазы из земли пробилась — приятнее, конечно, было бы сидеть на веранде, но всё ещё слишком громко ревёт водосброс плотины, и там для разговора пришлось бы напрягать голос.

— Вы бы лучше покушали, а не чаи гоняли, — предложила 'хозяйка' турбазы, когда её муж закончил рассказ и побрёл подремать после бессонной ночи. — Пюре с гуляшом будете? Я подогрею в микроволновке.

— Спасибо, Юлечка. Если только чуть-чуть. Не лезет почему-то еда.

— Сложная операция была?

— Да не очень. С раздробленным ребром, конечно, пришлось повозиться, но никакой нервотрёпки из-за того, что есть угроза жизни пациента.

— Ну, и хорошо. Обидно было бы, если бы такой симпатичный мальчик умер или калекой остался. А так — поправится и снова будет готов к употреблению по прямому мужицкому назначению, — улыбнулась Марина Рябухина.

— А как же Поль? Не боишься, что приревнует? Смотри, французы — народ горячий. А этот ещё и с арабской примесью в кровях, — хмыкнула я.

— Пашенька, конечно, вкусный, — сладко улыбнулась Рябухина. — Но зачем из-за него ограничивать себя? И ему меня хватит, и ещё кому-нибудь.

— Кто про что, а вшивый про баню, — с усмешкой прокомментировала реплику Маринки Надя Вострякова.

У Нади совсем недавно погиб жених, сержант милиции Рашид, и она очень неодобрительно воспринимает похождения Маринки, гуляющей со всеми мужиками подряд.

— Не цепляйся, Надежда. Ты же помнишь, что Аллегрова пела? — попыталась я предотвратить перепалку. — Все мы, бабы, стервы.

На губах Юли на мгновение появилось что-то вроде загадочной улыбки, и она пошла закрывать двери в их с Сергеем комнатку. А я продолжила.

— Молодая она ещё. Повзрослеет — ей и самой бл*дство наскучит. Или найдёт себе мужика, от которого гулять больше не захочется. Кто знает, может, этот парень из Сатки и есть её единственный, в которого она влюбится на всю жизнь?

Пюре на молоке с гуляшом и подливкой, которыми угостила нас Юля, оказались действительно очень вкусными.

— Ну, ну! Можно подумать, такое бывает не только в книжках: раз — и на всю жизнь. Ты-то сама в своего Данилова давно ли влюбилась? Может, потому так считаешь, что, кроме него, толком мужиков не знала?

— Можно, Марина. Можно. А мужиков у меня в жизни было никак не меньше, чем у тебя, девочка. Пожалуй, даже в несколько раз больше.

— Думаешь, я ни разу не влюблялась? Да только сволочи они все. Так что давай посмотрим, что будет, когда тебе твой Витя надоест.

Марина разозлилась на совершенно ровном месте, заговорила озлобленно, вызывающе. Просто так подобная реакция не возникает. Что-то пережила эта пухленькая симпатичная девчонка, чего не хочет никому открывать.

— Уже не надоест.

— Ты уверена? Насколько я слышала, вы с ним вместе даже года не живёте.

— Жить вместе — одно, а любить человека — совсем другое.

— И давно ты его любишь?

— Ты знаешь, Марина, в последнее время мне кажется, что всегда, сколько я его знаю, любила именно его. А это, ни много, ни мало, девятнадцать лет.

Маринка что-то прикинула в уме. Видимо, пересчитывала, сколько мне было лет, когда мы познакомились с Даниловым.

— И когда же ты успела со столькими мужиками переспать, если хвастаешься, что у тебя их было больше, чем у меня? До того, как ты влюбилась, или всё-таки уже после?

— После, Мариночка, после. Женщиной я стала совсем вскоре после знакомства с ним, и первым у меня был вовсе не он. Только зря ты строишь планы меня этим поддеть. Во-первых, Виктор о моих похождениях прекрасно знает. Во-вторых, я уже сказала, что понимать, что я его любила с са́мого нашего знакомства, я начала только в последнее время. Ну, а в-третьих, я не только стерва, как любая баба, но ещё и старая стерва. Матёрая, закалённая, не только понюхавшая сладкую сторону жизни, но и распробовавшая её горечь.

Рябухина, судя по её выражению лица, явно хотела что-то возразить, но в коридоре турбазы зазвонил телефон. Телефонная связь у нас только с дежурными на въезде в Пороги, и у меня ёкнуло сердце.

Короленко помчалась к аппарату, а я, бросив мыть тарелку, за ней.

— Юля, Анна Михайловна ещё на турбазе?

— Да. Что-то случилось?

— Пусть готовится к операции: на подъезде к нам машина из Южного с тяжёлым трёхсотым.

'Трёхсотый' — значит раненый. Тяжёлый. Накаркала, старая дура?

Костя Данилов, 'Кот'

Говоря про требование главаря медведёвских о том, что умрёт тот, кто первым выстрелит, лёлька выделил голосом три слова: 'помнить', 'пена' и 'кот'. Значит, про них должны помнить, в первую очередь, мы: 'Пенка' Саша Варгашова и я, 'Кот'. Не нужно быть высоколобым учёным, чтобы понять: Сашка бьёт того, кто подаст сигнал напасть на переговорщиков, а я её подстраховываю.

О том, что такой сигнал-выстрел будет, мы знали от человека, которому Бражковский вручил радиоактивный пулемёт. Мужика так взбесило то, что его подставил под мучительную смерть собственный начальник, что он сам выложил всю схему действий медведёвских. Его даже пытать не пришлось. Рассказывал всё, о чём бы его ни спросили, подробно и даже, как мне показалось, с удовольствием. Или со злорадством.

Залегло в засаде нас четверо. Варгашова, я и двое мужиков. Бердяушский с трофейным 'Тигром' и саткинский с АК-74. В четырёх разных точках. Но поскольку крёстный совсем не знал 'иногородних' (или их позывные сложно было вписать в его команду по радио), главную работу он поручил нам. А может, потому что нам лучше было видно тех, кто прикрывал Бражковского.

О чём они там разговаривали, ясное дело, я не слышал: всё-таки далековато от моей лёжки. Но по поведению Бражковского было заметно, что он сначала держался барином, а потом начал психовать. И чем дальше, тем сильнее.

Больше всего я боялся, что он не выдержит, и его люди начнут стрелять по четвёрке 'наших' прямо во время переговоров. Тогда крёстного и 'союзников' просто невозможно будет спасти. И то, что после этого я не дам уйти и самим медведёвским, уже не важно.

Нет, сдержались. И даже не стали стрелять, когда Сашка 'сняла' подавшего сигнал к нападению, а я срезал длинной очередью стоявших вместе с ним. Прикрыли собой павлина, нарядившегося в костюм с галстуком, пистолеты-пулемёты наизготовку, но на спусковой крючок никто не нажал. Даже когда их 'охрана' беспорядочно палила в сторону, откуда стреляла Пенка. Точнее, туда, откуда, как им показалось, пришёл звук выстрела.

Ещё неожиданнее было то, что после каких-то слов крёстного один из людей Бражковского вдруг отбросил свой пистолет-пулемёт. Так, будто держал в руках не оружие, а ядовитую змею. Они обменялись с главарём медведёвских какими-то репликами, после чего, постоянно оглядываясь, быстрым шагом двинулись к своим машинам.

'Туарег', на котором приехал Бражковский, или совсем не пострадал от моего огня, или почти не пострадал. В отличие от китайского кроссовера охраны, у которого осело переднее колесо. Причём, спустило оно не мгновенно, как обычно показывают в кино, а довольно медленно, минуты за полторы. Так что медведёвские его не стали забирать, так и оставив стоять на дороге. Как и ещё один ствол одного из расстрелянных мной.

— Пенка Кипчаку. Саша, ты в порядке?