Конфедерация

— Так ведь мы с ним всего час назад расстались.

— Ну, знаешь ли, за час может много событий произойти. Ребята пусть едут на Урал-Дачу, а ты садись в мою машину. Я тебя потом, как разговор закончим, отвезу туда.

— Случилось что-то? — бегом взлетел от воды в горку Макс.

— Не знаю. Что-то Музыкина срочно пробило со мной поговорить.

Шерстнёв оценивающе глянул на Раиля, на меня, и кивнул.

— Буду на связи. Извести, что и как, — протянул он руку за ключами от 'Патриота'.

Костя Данилов, 'Кот'

За зиму и весну в дом олькиной матери кто-то наведывался. И не один раз. Простенький подвесной замок на хлипких петлях просто сорвали гвоздодёром, и он теперь болтается на дверях. Хорошо, хоть двери в избу не оставили открытыми и стёкла не повыбивали. Так что мы с мальчишками — Вовкой, Серёгой и Юркой — протопили очаг, чтобы прогнать сырость, и спокойно разместились в домишке. Я по-королевски на кровати покойной матери Ольги, Юрка, самый старший из веселовских парней, на кровати Оли, а малы́е на разложенном диване.

Ну, как малы́е? Вовке семнадцать, а Серому шестнадцать. Но по сравнению с девятнадцатилетним Юркой и, тем более, со мной, конечно, они малышня.

Оля написала мне целый список всякой домашней мелочи, которую я должен привезти с Урал-Дачи. Ну, там, всякие сковородки, тарелки, скалка мясорубка. Долго всё перечислять. Половины необходимого в доме уже не оказалось. Пришлось высматривать в домиках дачников, куда нас с ребятами отправил Пуресин, у которого свои интересы к поездке на Урал-Дачу. Ему больше инструмент нужен. И не только лопаты, вилы, мотыги-тяпки, но и напильники, тиски, ключи, отвёртки и прочее.

Но занимались они этим только половину первого дня нашего пребывания здесь. Утром следующего, когда мы явились к коттеджу Пуресина, он обратился к ним.

— Дело тут такое. Ко мне местные бабки приходили по старой памяти. Я им когда-то огороды пахал, а теперь некому. Обещают хорошенько покормить и ещё продуктов дать, если вы им закончите огороды копать и картошку посадите. Возьмётесь? Работы на целый день, но зато и картошки дадут, и пирожками накормят, и куриным супчиком.

Пацаны начали переглядываться, но на них тут же прикрикнула Люда:

— Чего встали-то? Привыкайте к тому, что никто вас просто так кормить не будет. Быстренько поскакали еду зарабатывать!

Командирша! И ведь главное — никто не посмел вякнуть против.

Сама же она по-деловому принялась вытрясать из дяди Володи продукты на обед для всей нашей 'бригады'. Не девка, а огонь! Не сомневаюсь в том, что она себе хорошего мужика 'оторвёт', хоть будет 'с прицепом' и уже сейчас страшнючая из-за своих шрамов от ожогов.

А мы с Ярулиным и Пуресиным занялись загрузкой его 'колуна'. И разговорами с немногими оставшимися деревенскими жителями и 'новосёлами', перебравшимися на Урал-Дачу из Атляна.

Зима, конечно, здесь прошла очень тяжело. Мёрзли, обмораживались, болели, скот умирал из-за промерзающих коровников. Ста́ек, как здесь принято их называть. Но обошлось без голода. Может, потому что кое-кто из старух до весны не дожил, продуктов людям и хватило. Тем более, не 'жались', делились друг с другом запасами. Тех же самых коров, простывших в холодной стайке, не доводили до падежа, а сами резали, когда становилось ясно, что 'бурёнке' уже ничем не поможешь. Дров навалом: домов-то брошенных много, разобрать забор или старый сарай — и топи печку круглые сутки. А так и приходилось делать, когда морозяки 'загнули' под пятьдесят. Кур, новорождённых телят (а иногда и взрослых коров) в протапливаемые бани или даже в дома перегоняли...

С огородами, конечно, затянули в сравнении с прежними сроками. Всё-таки зима была холодная и необычайно снежная, так что далеко не все успели огороды вскопать. И вообще — даже до войны некоторые не особо торопились сажать картошку до середины мая. Особенно на той улице, что примыкает к речке: там земля поздно просыхает. Но после такой жуткой зимы все норовят побольше, побольше земли вскопать. Не под картошку, так под всяческие морковки/редиски/репки, лучок/чесночок/укропчик.

— Семена́-то где взяли? — удивился Виталий.

— Так мы ещё осенью поняли, что теперь их негде будет купить. Вот и запаслись тем, что у себя выросло. А для всякой свёклы и капусты с морковкой наскребли уж по старым запасам. И на семена по чуть-чуть морковок и редисок с прошлого года сохранили, чтобы их нынче в землю воткнуть. Огуречные и помидорные семена — тоже свои. Парники сложим, теплички подлатаем, и будут нам овощи.

На 'пришлых', конечно, косились. Хорошо бабульки запомнили, как тут прошлой осенью покуролесили уголовнички. Но теперь их опекали из Атляна, 'колонистское начальство', как они говорят, и за справедливостью есть куда обратиться.

Ещё одна причина, по которой все стараются 'захапать' побольше земли под посадку, кроется в том, что надо будет покупать муку, сахар, растительное масло.

— Пенсий-то больше не платят, вот и придётся часть урожая продавать. Ну, а вы-то там как?

Особенно терзали Пуресина. Виталий для них совсем чужой, а я — середина на половину. Отца кое-кто помнит, бабушку помнят, а меня...

Наши, ездившие в Атлян и на Ленинск, вернулись во второй половине дня взъерошенные. И без крёстного, которого на полпути зачем-то вернули в Атлян. Шерстнёв пытался успокоить людей, но дядька Дима привычно матерился и грозился 'разнести весь Атлян, если они Витьку хоть пальцем тронут'. Чуть притих он, лишь когда лёлька действительно вышел на связь и сообщил, что у него всё в порядке, и с Музыкиным, нынешним атлянским головой, они действительно обсуждают 'серьёзные вещи'.

Связь была хреновая. Мы хоть в такие поездки и берём двадцатисемимегагерцовые рации, которые 'бьют' на восемь-девять километров, но только на равнинной местности. А между Атляном и Урал-Дачей есть пара небольших горушек. Зато, видимо, сработала как пассивный отражатель вышка мобильной связи, стоящая неподалёку от дороги на окраине посёлка Горный. Или 'Подсобного хозяйства', как его называют в Атляне.

— Когда приедешь? — задал вопрос крёстному Макс.

— Не знаю, — удалось понять сквозь шипение и хрипы эфира. — Как закончим — свяжусь.

Вечером обалдевшие веселовские пацаны притащили своей 'атаманше' полмешка проросшей картошки, с десяток яиц и пару пирожков. А утром Людка объявила Максу и крепко невыспавшемуся крёстному:

— Мы тут останемся. Хотя бы на время. Вы же не в последний раз сюда приезжаете? Вот и уедем с вами, если здесь не приживёмся.

Виктор Данилов, 'Кипчак'

Сунгатулин тоже не знал, что за муха укусила Музыкина.

— Я уже собрался домой идти, когда он выскочил из кабинета, увидел меня и потребовал срочно ехать за тобой на Урал-Дачу. Может, ему кто-то позвонил...

К счастью, матюки не совсем протрезвевшего даже после купания Димки Рощина он пропустил мимо ушей. Дядюшка разошёлся и грозил порвать в клочья и Раиля, и начальника колонии, если кто-то меня обидит. Это, разумеется, вольный пересказ его речей, которые мне пришлось обрывать глоткой. Но бывший 'афганец' одно время начал злиться, и дело вполне могло перерасти в формулу 'слово за́ слово, членом по́ столу'...

В колонии как раз собирались менять электронную АТС на новую, когда началась война. Точнее, расширять число абонентов. Старая телефонная станция, естественно, сгорела от электромагнитного импульса ядерного взрыва, а новая в момент взрыва лежала в железном шкафу у 'связистов'. Потому и 'выжила'. А когда запустили генератор, питающий электричеством административное здание колонии, поменяли и пластиковую коробку АТС. На мечте удвоить абонентскую базу пришлось поставить крест, но хоть какая-то телефонная связь в посёлке появилась заново. Раиль говорит, что со временем, может, и этим летом, должны протянуть линии к обоим блок-постам на трассе М5 и в Сыростан.

Геннадий, едва ему доложили о моём появлении, вырвался в приёмную, напяливая на свою крупную голову форменную фуражку, и скомандовал:

— Поехали, Раиль. В школу поехали!

— Так у меня же выходной сегодня после суток на блок-посту.

— Вот отвезёшь нас туда, и вали отсыпаться. Надо будет его везти на Урал-Дачу — вызовем. Но часа четыре, как минимум, у тебя есть. Даже если раньше закончим, я Виктора голодным не отпущу. Уж от школы-то до моего дома мы и пешком дойдём.

Хм... Обнадёживающее начало! А то я, пока ехал до Атляна, уже ТАКОГО нафантазировал.

Ехать до школы всего две минуты. Можно было бы и быстрее, но после весны в низинке за гаражом колонии, на крыше которого, сколько я себя помню, всегда растут одна-две молодые берёзки, 'слез' асфальт, а у пешеходного перехода перед школой устроен 'лежачий полицейский'. Но за эти две минуты Гена успел обрисовать картину.

— Наш новый школьный физик — из машгородовских — собрал и недавно запустил радиостанцию. И сегодня связался с таким же фанатом из Нижних Серго́в. Слышал про такой городок?

'Машгородовский' — значит, скорее всего, бывший сотрудник ракетостроительного КБ имени Макеева, 'благодаря' которому Миасс и стал целью американского ядерного удара, или НПО Электромеханики, некогда разрабатывавшего и выпускавшего системы управления ракет. Наверняка электронщик, раз соорудил радиостанцию: даже в советские времена радиоспорт был очень развит в северной части Миасса, где жили сотрудники этих оборонных предприятий. А коллективная радиостанция UK9ABA гремела на всероссийских соревнованиях радиолюбителей.

— Да, километрах в ста юго-западнее Ёбурга.

— Неприятные дела там происходят. Я посчитал, что нам было бы неплохо вместе с тобой послушать это и обсудить ситуацию.

Пока Раиль торговался со своим начальником за время, которое он может поспать, я закурил (после ранения делаю это очень редко, только когда надо нервы успокоить) и осмотрелся.

Школа, родная школа, где я проучился первые три года. Монументальный одноэтажный бревенчатый сруб, к которому где-то в самом конце 1960-х пристроили двухэтажное кирпичное 'дополнение'. Когда я учился, весь первый этаж этой пристройки занимал интернат. Два класса, переоборудованные в спальни для мальчиков и девочек, один так и оставили классом, где мы делали домашние задания, а гардероб превратился в кухню и столовую. Теперь в окошко видно, что в помещениях интерната идут уроки малышни. Позже узнал, что из-за суровой зимы весной пришлось увеличить число уроков, чтобы уложиться в школьную программу.

'Парадное' крыльцо на торце одного из старых школьных крыльев обветшало, вместо него в углу Т-образного здания соорудили новое, выходящее прямо ко входу в полуподвальное помещение школьного спортзала. Крошечного, тесного, но служащего с самого момента открытия школы.

Из-за школьного здания торчит высокая круглая железная труба. Это что-то новенькое. Видимо, после остановки поселковой котельной пришлось 'извращаться', чтобы отопить школу. Такая же самодельная труба, но гораздо меньшего диаметра и высоты торчит из крыши отдельного домика, где когда-то был автокласс, а в тесной каморке рядом с классом жил местный 'чудик'.

В самом начале 1970-х в Атлян по распределению попал выпускник какого-то московского вуза. Как бы не МГУ (а что? Учительница русского языка и литературы, теперь живущая в Израиле, точно заканчивала Московский госуниверситет). Преподавал математику он всего пару лет, после чего перешёл на должность завхоза. Так и не женился, жил очень нелюдимо, но в конце недели обязательно бегал по трассе М5 до Златоуста. Сначала туда и обратно в один день, а потом — с ночёвкой.

Теперь рядом от его 'логова' к высокой, метров двадцать, если не больше, радиоантенне (труба-'сотка' на растяжках и со 'штырём' на вершине) тянется чёрный кабель.

— А этот, 'бегун', всё ещё тут живёт? — поинтересовался я у освободившегося Геннадия.

— Борис Самуилыч-то? Нет. Он же на выходные всегда в Златоуст бегал. Там и сгинул, когда город накрыло бомбой. Теперь здесь живут две семьи: школьный физик, бывший на даче, когда в Миассе рвануло, и женщина с ребёнком. У нас же с жильём совсем плохо стало, когда в посёлок нагрянула куча беженцев, вот и распихивали людей в каждую свободную каморку, чтобы всех не держать в бараках колонии.

Где-то внутри школы послышался звонок.

— Ну, пошли! — скомандовал Гена с улыбкой. — А то нас сейчас затопчут.

Но войти так и не успели. На крылечке появилась женщина лет тридцати, довольно симпатичная, и замерла.

— Это вы?

Смотрела она на меня, и я улыбнулся.

— Я. А мы где-то встречались?

Лицо действительно показалось мне знакомым, но вспомнить, где я её видел, я не мог.

— Помните, когда вы в Миасс приехали, вам 'скорую вызвали'? Мы с Аней... с Анной Михайловной Щукиной тогда на вызов приехали. Её-то уж вы должны помнить!

Теперь действительно вспомнил, но очень смутно. Мне тогда, если честно признаться, было несколько не до рассматривания женщин, пусть и довольно сексуальных: температура, слабость, двое суток без сна...

— Господи, как жалко-то, что Аня пропала! А мы вот уцелели с дочкой, потому что в тот день в лес поехали.

— Почему пропала? Жива она, здорова. И Любаша с Артёмом с нами живут.

В глазах женщины что-то мелькнуло, но я не успел понять, что именно: она расплылась в улыбке и бросилась мне на шею.

— Правда? Как я рада-то! Вы, насколько я помню, Виктор? А я — Валерия, Лера Иванова. Мы с Анечкой несколько лет вместе проработали. Как она? Где вы теперь?

— Ну, ладно, — улыбнулся Генка. — Когда наобнимаешься, заходи. Только не перепутай: тебе не направо, а налево. В хорошем понимании этого слова.

Вот зараза! Подколол всё-таки. Значит, тоже обратил внимание на то, что Лера весьма неплохо сложена.

Я за рассказом о наших приключениях уже докуривал следующую сигарету, когда Лера объявила.

— А вот и моя дочка уроки закончила! Света, это дядя Витя, муж тёти Ани Щукиной и папа Любаши. Светочка, они тоже живы, живы! И тётя Аня, и Любаша, и Артём. Их в тот день тоже не было в Миассе.

При упоминании о 'том дне' в глазах ребёнка появился ужас.

Любовник Валерии вывез их на рыбалку на один из разрезов на речке Атлян. Сам ядерный взрыв они, к счастью, в отличие от мужчины, не видели: находились внутри домика. А он ослеп и умер в течение трёх или четырёх дней.

Машина, на которой тот привёз их в рыбацкие домики, не заводилась. Видимо, электромагнитным импульсом сожгло всю автоэлектронику. Семья узбеков, 'караулившая' озеро и вначале очень сильно растерявшаяся, стала поглядывать на задержавшихся 'гостей' как на нахлебников. И Лера с дочерью пешком ушли в Атлян, где уже закончилась 'войнушка' с уголовниками.

Шли по дороге, усеянной трупами тех, кто пытался убежать из западных пригородных посёлков Миасса — Известкового и Мелентьевки. Так что ужасаться Свете было чему, вспоминая эти дни.

— Закончите с Геннадием Васильевичем, заглядывайте к нам. Разносолов не обещаю, но чаю попьём, поговорим.

Бывший автокласс разделён на три части перегородками, сколоченными из разношёрстных досок, явно ещё недавно бывших чьими-то заборами. Прямо на входе — небелёный очаг с плитой, кухонный стол и пара разнобойных шкафчиков для посуды, школьные стулья с обломанными спинками. Из этой крошечной кухни две двери, одна из которых открыта. Сквозь неё видно мужика лет пятидесяти перед жутковатого вида нагромождением радиодеталей в незакрытом корпусе. Гена сидит на кровати.