Тут уже не выдержали и мы со старикашкой — мы так смеялись, что у меня стало сводить скулы и заболел живот. Мы хохотали и хохотали и не могли остановиться. Каждый раз, когда мы пытались сохранить серьезность и с достоинством пройти к нашему лагерю, кто-нибудь из нас вспоминал очередной смешной момент из только что пережитого нами приключения, и мы заходились снова. В итоге, к тому времени, как мы, держась за стенки добрались до мирно спавшего лагеря циркачей, уже начало светать. Никто из нас не хотел спать, зато у всех разыгрался зверский аппетит, поэтому мы развели костер и стали жарить на нем колбаски с луком, заготовленные впрок рачительной Вилмой. Туман рассеялся окончательно и судя по всему день Карнавала обещал быть сухим и теплым. Только сейчас я почувствовал, как я устал. Мэнди и старикашка тоже притихли, и в полной тишине, нарушаемой лишь легким потрескиванием костра, мы лежали и смотрели, как на чистом, умытом небе появляются первые розовые проблески — предвестники утренней зари. На меня вдруг снизошла благостная отрешенность и умиротворение, которое согласно древнему философу Тенолигу и является единственной возможной формой человеческого счастья. С этим я и уснул.

Глава 15.

Проснулся я оттого, что волосатая Кати щипала меня за ногу. Спросонья я долго не мог сообразить почему мне вдруг вздумалось ночевать на голой земле и почему вокруг такая тишина.

-А где все? — спросил я у Кати, ошеломленно оглядывая пустой лагерь.

Поглощенная поиском блох, Кати не снизошла до ответа. Я посмотрел на потухший костер, на теплую шаль, которой какая-то добрая душа меня накрыла, и тут до меня дошло —

— Пресвятая дева! Сегодня же карнавал! Процессия, я ведь обещал принцессе... Неужели я все проспал?!!

Я рывком вскочил и кинулся в фургон, переодеваться. После вчерашней бурной ночи у меня ломило все тело и жутко болела голова, поэтому я не сразу смог найти свой мешок с вещами. Выезжая из Наровина, я на всякий случай захватил с собой один приличный костюм, который оказался сейчас как нельзя более кстати. Он был не слишком роскошным, но мне нравился — камзол был жемчужно-серым, отделанным серебряным галуном и вышивкой, а воротник и манжеты из тонкого белого батиста, обшитого серебристыми кружевами. К сожалению, полюбоваться на себя я не смог, поскольку единственное зеркальце, которое я отыскал у Мэнди было настолько мало, что я мог одновременно рассмотреть только какой-то один фрагмент тела — ухо, или, например, бровь.

Пока я приводил себя в порядок и добирался до города, прошло довольно много времени. К счастью, процессия еще не началась, хотя благословление семян и плодов в Храме я точно пропустил, как и церемонию святой воды и золотого колокола. Улицы были запружены празднично одетыми горожанами, все балконы были драпированы коврами и лентами, и красивые девушки разбрасывали с них цветы. Одна из красоток бросила цветок так, что он приземлился точно мне на шляпу, но сейчас мне было не до них — меня ждала сама принцесса Инесс! Поэтому я ограничился тем, что послал девушке воздушный поцелуй.

Символом Нового года считалась божья коровка, и в этот день все родители, даже самые бедные, обязательно покупали детям деревянную божью коровку на палочке и сладкую тянучку. Взрослые же баловали себя кружкой-другой светлого пива, которое в этот праздничный день лилось рекой. Трактирщики даже выкатывали бочки с пивом на улицу, и, стоя рядом, расхваливали его во все горло. Около одной такой бочки собралась целая толпа, и я потратил довольно много времени, прежде чем сумел сквозь нее протиснуться. Но вот, наконец и ратуша. Ворота Правосудия назывались так, потому, что через них в судебные палаты имели право заходить только члены судейской коллегии, адвокаты и стряпчие. Все остальные проходили через общий вход, за исключением арестованных, которых доставляли из тюрьмы по специальному подземному проходу. Судебные палаты не находились внутри самой ратуши, а были расположены в отдельном здании, вход в который находился в глухом тупичке, почему-то называвшимся (возможно и не без намека) Гнилым болотом.

Когда я, сломя голову, влетел в переулок, вокруг не было ни души — должно быть все судебные бумагомараки отправились на праздник. Не было видно и обещанного принцессой сопровождающего. Неужели опоздал?! — тоскливо подумал я, и принялся вертеть головой во все стороны. В этот момент за моей спиной раздалось вежливое покашливание. Я чуть было не подпрыгнул на месте от неожиданности — готов был поклясться, что секунду назад переулок был совершенно пуст, — и обернулся. Прямо передо мной стояла высокая седая старуха в черной мантилье и черном платье до пят. Не разжимая губ, старуха что-то буркнула.

— Вы от Ее Высочества? — спросил я, с изумлением рассматривая ее — вот уж не думал, что принцесса может терпеть рядом с собой эдакое морщинистое страшилище.

— Платок, — каркнула старуха во второй раз и протянула руку.

Я с сожалением вручил ей драгоценнейший предмет, который доставил мне столько сладких грез и воспоминаний. Старуха не глядя сунула его куда-то в складки платья, и брезгливо поджав губы, велела мне следовать за ней.

Внутри ратуши царил праздничный беспорядок — сновали слуги в ливреях, поварята таскали подносы со всякими вкусностями, радостно лаяли собаки. Возле огромного, во всю стену, зеркала, крутилось несколько девушек, судя фиолетовому по цвету платьев, фрейлин двора. Увидев нас с чучелом, они оживленно зашептались и проводили нас заинтересованными взглядами. Я с трудом подавил в себе желание показать им язык. Лестница была украшена гортензиями всех цветов — розовыми, синими, лиловатыми, белыми, пестрыми, как мне потом объяснили, это были любимые цветы покойной королевы. В начале лестницы к нам с приветствиями бросился толстяк с ратманской лентой через плечо — сам господин мэр лично встречал почетных гостей. Я уже открыл рот, чтобы назваться, но старуха, с непроницаемым лицом, стремительно прошествовала мимо мэра, не удостоив его даже кивка. Я поклонился мэру и его пухлой супруге и кинулся догонять свою мегеру. На втором этаже стояла плотная толпа придворных дам и кавалеров, и, будь я один, то, потратил бы довольно много времени, чтобы их всех обойти. Но старуха рассекла толпу так же просто, как нож режет масло — при ее появлении мгновенно образовался пустой коридор, по которому мы в полной тишине дошли до, украшенных витражами, балконных дверей. А старуху здесь боятся, — подумал было я, но тут слуга распахнул перед нами дверь, и наконец увидел Ее!

Принцесса сидела на кушетке, грациозно опершись о перила балкона, и была просто ослепительна. Ее тщательно уложенные белокурые локоны составляли замечательный контраст глубокому красному цвету ее атласного платья. Полы искусно отороченного бисером верхнего платья были вывернуты и заколоты бриллиантовыми аграфами. Необычайно тонкое кружево украшало корсаж, а шемизетка была сплошь расшита цветами из бриллиантов и изумрудов. Такие же цветы были на узорчатом бархате верхнего платья. Когда я вошел, принцесса ела засахаренную грушу, и посылала воздушные поцелуи толпе горожан, дефилирующих под балконом. Толпа благоговела. Старуха подошла прямо к принцессе и прошептала ей что-то на ухо.

— Спасибо, кормилица, — ответила та и благосклонно улыбнулась мне, протянув руку для поцелуя. — Присоединяйтесь к нам, сударь, отсюда процессию будет видно лучше всего.

Только тут я заметил, что мы на балконе не одни. На соседней кушетке восседал молодой человек с тонкими черными усиками, завитый и напомаженный не хуже любой из фрейлин и с томным видом перебирал струны мандолины. Рядом с ним шумно возился с собакой красавец блондин в военном мундире, судя по бляхе на груди — лейтенант. Удивительно, как я их до сих пор не заметил, видимо, ее Высочество принцесса Инесс своей красотой затмевала все вокруг. Примерно в этом духе я и высказался, припадая к ее руке с поцелуем. Принцесса лукаво улыбнулась и указала мне на место рядом с собой.

— Познакомьтесь с моими друзьями, принц, — проворковала она. — Это Тьери — знаменитый придворный поэт и музыкант, который любезно развлекает нас своими песнями. — Завитой брюнет отложил на мгновение мандолину и кивнул в мою сторону, не поднимая глаз. — А это лейтенант фон Бок, самый храбрый солдат Его Императорского Величества. — У блондина было лицо, полностью соответствующее идеалу красоты деревенских невест — лоб высотой в 3 пальца, подбородок — в 4, и яростно торчащие усы. Он помахал мне рукой и продолжил играть с собакой.

Мое настроение начало портиться — это было совсем не то свидание наедине, о котором я так мечтал. К тому же старуха-кормилица тоже отнюдь не собиралась избавлять нас от своего присутствия, а отошла в угол, где и застыла, скрестив руки на груди и с выражением крайнего неодобрения на лице. Принцесса поднялась, чтобы ее было лучше видно с площади и помахала горожанам рукой. Толпа разразилась приветственными криками. Я не знал, что и сказать — вернее у меня была заготовлена небольшая речь, состоящая из изящных комплиментов и тонкой лести, но не произносить же ее сейчас, в присутствии посторонних. Остальные тоже молчали, и делали вид, что увлечены своими делами. Возникла неловкая пауза.

— Так значит вы — музыкант? — спросил я у щеголя с мандолиной, когда молчание стало невыносимым.

— Музыкант и поэт, — пропел в ответ щеголь, аккомпанируя себе на инструменте. — И довольно известный.

Лейтенант хмыкнул в кулак.

— Я в столице недавно, — произнес я, стараясь говорить как можно более вежливо, — не могли бы вы назвать мне какое-нибудь из ваших самых известных произведений, возможно, я их слышал.

— О, да большая часть из тех песенок, которые распеваются в салонах принадлежит моему перу, — отмахнулся Тьери. — Если вы хоть раз были на приеме, или на представлении в опере, то, наверняка слышали. Хотя бы вот эта, сейчас очень популярная — и он запел приятным тенором: "Принеси мне розу, пастушок..."

— Да, наверно слышал, — соврал я — не хотелось признаваться, что единственное представление, на котором я до сих пор побывал в столице было цирковым, и то в качестве участника. — А что вы сейчас сочиняете?

— Да так, небольшую безделушку, для обеда на озере у герцога. Такой, знаете ли, полосатый шафранный мотив, с небольшими изменениями в табулатуре...

У меня создалось такое впечатление, что музыкант только что говорил на каком-то иностранном языке, но мне не хотелось переспрашивать и выставлять себя деревенщиной. Положение спас бравый лейтенант.

— Ох уж этот Тьери, — сказал он, подкручивая ус, — иногда такое скажет, что и сам Трогг не разберет его тарабарщину. — А вы, принц, в столице впервые?

Я кивнул.

— И сразу же попали в переделку, — прокомментировал лейтенант. — Ее высочество очень высоко отозвалась о вашем мужественном поведении — вызвать самого герцога, на это, знаете ли, не каждый бы решился! А, кстати, что вы делали на набережной так поздно ночью? Вы остановились неподалеку?

Вопрос был задан как бы между прочим, но я видел, как жадно прислушивается к нашему разговору Тьери, да и сама принцесса перестала приветствовать подданных и, поглаживая болонку, посматривала в нашу сторону. И что мне делать? Сказать правду, что я пошел искать сбежавшую лошадь, как какой-нибудь подпасок, значило навеки опозорить себя в глазах прекрасной принцессы. И тем более немыслимым казалось, рассказать ей о Толстой башне. На мое счастье, в этот момент взревели трубы, объявляя о начале процессии. Я промычал что-то неразборчивое и поспешно отошел к краю балкона, чтобы понаблюдать за праздничным шествием. Видно было, действительно, великолепно.

Впереди шли 100 танцоров в белых костюмах с колокольчиками на ногах, жонглируя шпагами, а за ними 50 мальчиков били в тамбурины. Следом несли трех сплетенных из ивовых прутьев великанов, таких огромных, что они достигали 2-го этажа домов. Великаны изображали собой богов-прародителей, и в конце церемонии сжигались на огромном костре возле реки. Следом двигались, распевая гимны, представители всех братств, магистрата и городских цехов, каждый с собственным флагом и гербом. Проходя мимо нас, они снимали шляпы и низко кланялись принцессе. Все это было прекрасно, но меня беспокоило то, что принцесса ни разу даже не глянула в мою сторону. Зато Тьери с лейтенантом не отходили от нее ни на шаг. Время от времени они высматривали в толпе какого-нибудь урода или чудака, и принимались отпускать на его счет довольно плоские шуточки. Я чувствовал себя лишним и от этого начинал злиться. Кроме того, я не понимал, зачем меня пригласили — защитников у принцессы, по-видимому хватало и без меня, не понятно только было, почему вчера на набережной они отсутствовали.

В конце концов, принцессе надоело рассматривать процессию, и она приказала подавать легкое угощение, состоящее из цыпленка, зажаренного на углях и куропаток в горшочках, а также всевозможных соусов. Слуги быстро сервировали стол, и рядом с каждой тарелкой положили что-то вроде маленьких вил с двумя зубцами. Я заметил, что Тьери и лейтенант переглянулись и, затаив дыхание, уставились на меня, ожидая, как я справлюсь с этим прибором. К счастью, я уже видел, как пользуются вилками — не такая уж мы и провинция, столичная мода дошла и до нас, так что их ждало большое разочарование. Но, злорадствовал я недолго, поскольку придворные были твердо намерены взять реванш.

— А что, принц, вас не предупредили, что на праздник следует являться в парадном одеянии? — спросил через некоторое время музыкант, вытирая губы салфеткой. — Я, конечно понимаю, что провинциальное дворянство довольно свободно трактует стиль одежды, но Императорский остров вас в таком виде просто не пустят! А ведь после бала будет фейерверк и представления Императорского театра. Будет очень жаль, если вы все это пропустите...

Эта тирада, произнесенная самым сладким, лицемерным тоном, привела меня в бешенство. Я чувствовал, что краснею, но ничего не мог с собой поделать. Если бы не присутствие принцессы, я бы затолкал эти слова обратно в изнеженный ротик музыканта, но к сожалению приходилось сдерживаться. И как назло никакой остроумный ответ мне в голову не пришел — как всегда я был силен задним умом. Довольный моим унижением, Тьери смотрел на меня нарочито невинными глазами и приторно улыбался. Лейтенант принялся усиленно обмахиваться салфеткой — видимо, чтобы скрыть улыбку. Принцесса же, по своему обыкновению, прикрылась веером, и ее реакцию было трудно разобрать. В этот момент опять взревели трубы, оповещая о главной части процессии — престарелый Император демонстрировал себя своим подданным. Принцесса и ее фавориты отошли к перилам балкона, давая мне время перевести дыхание и привести в порядок мысли. Теперь мне, наконец, стало ясно что меня пригласили в качестве шута, чтобы вдоволь поиздеваться. Первым моим порывом было — немедленно уйти, но я подумал, что мое бегство еще больше унизит меня в глазах принцессы, поэтому я сцепил зубы, и решил вытерпеть все до конца. В конце концов, еще не вечер, мы успеем поквитаться. Я тоже подошел к перилам, чтобы увидеть, как Его Императорское Величество медленно и торжественно проезжает по улицам города в великолепной золоченой карете. Император был уже довольно пожилым человеком, но выглядел замечательно, не смотря на свои пятьдесят лет и огромный живот. У него были густые темные волосы, без малейших признаков седины, небольшая ухоженная бородка и усы, а на голове — парадная корона, из чистого золота, на украшение которой пошло 200 рубинов, 50 сапфиров и громадный розовый бриллиант. Сверху было трудно рассмотреть все детали, но никакого сходства с его прекрасной дочерью я не обнаружил. Рядом с ним сидел благообразный старец в длинной пурпурной мантии и венке на голове — Иерарх. По бокам кареты шли, сверкая кирасами и шлемами, стражники в желтых казакинах с алебардами в руках. Рядом с каретой ехали несколько придворных в парадных мундирах, я узнал герцога, верхом на гнедом жеребце и с маршальским жезлом в руках.