В РИ он умрёт 30 августа 1181 г. Встречавший его совсем недавно оливковыми ветвями, римский народ будет бросать в гроб Александра III камни, и кардиналам с большим трудом удастся похоронить в Латеране этого величайшего из пап. Практически ни один из пап после Александра III не останется так долго на Святом престоле, но из 22 лет своего понтификата он 20 лет — в изгнании, 18 — в борьбе с расколом.
Сейчас Барбаросса очень зависим от северных князей, он на многое может "приподзакрыть глаза". А то и "облагодетельствовать" в надежде на верность.
Если северо-германские князья перестанут поддерживать императора — он "пойдёт в Каноссу". Что и случилось в РИ. Только не в Каноссе, а в Венеции. Просто одна юная Матильда убедила своего стареющего мужа, что поддерживать императора — не надо.
У императора хватило сил развалить Саксонию. Но сделать главное — прижать Папу — он уже не смог.
Если вместо Матильды Генриховны, в постели герцога Саксонского будет Ростислава Андреевна? Другая девочка. Из другой страны, с другими стереотипами, целями и ценностями...
* * *
— Ладно. Понял я. Ещё чего? Тогда думать буду. К чудотворной своей пойду, помолюсь. А ты — к Манохе.
— Андрейша...
— Цыц. Посидишь там. Покудава Богородица мне ответ даст.
Факеншит! Проверяльщик. Тестер психиатрический.
* * *
— (Врач:) Капитан Кук совершил три путешествия. Во время одного из них он был съеден туземцами. Как вы думаете — во время какого?
— (Пациент:) Извините доктор, но по истории у меня была двойка.
Не обращайте внимания. Это я так боюсь. Потряхивает меня. И на кой чёрт я сюда припёрся?
* * *
Смысл отправки в застенок простой: струсил? Испугался? За базар не отвечает? — Значит, лжа, измена.
И чего делать? — Страшненько. Фиг знает чего ему Богородица присоветует. Но... "Назад дороги нет!". Не в смысле: "позади Москва!". Тут и Москвы-то нет, но отступать мне уже некуда.
Я понимающее улыбаюсь Боголюбскому. Расстёгиваю, скидываю с плеч портупею с "огрызками". Старательно сматываю ремни. Укладываю на столик.
— Ты уж присмотри, брат. За имуществом, А то попятят твои, не побрезгуют. Провожатого-то дашь? В прошлые-то разы ты меня сам водил.
Нагло, весело скалюсь ему в лицо. Это для Государства Российского ты столп, светоч и благоверный отец-основатель. А по мне — просто пожилой нервный мужик. С взволнованным гипоталамусом.
Первый больной во князьях, что ли? Вон, Ярослав Мудрый в детстве сильно ушками мучился. Одно ему вылечили. А другое воспалённым так и осталось до конца жизни. Им он и слушал. Всяких мудрецов-советников. Которые ему и "Русскую Правду" проповедовали, и "Устав церковный", и "Слово о благодати". И ничего, не худо получилось. Печенегов резать на том месте, где нынче Киевская София стоит — не помешало.
Боголюбский позвал слугу, тот отвёл меня к Манохе в застенок.
Не буду хвастать, что я, типа, "занырнул в пофигизм с маковкой" и был совершенно спокоен. Но, ежели решил "очертя голову", то и очерчивай. Я своё дело сделал: решение нашёл, резоны изложил. А дальше... пусть ему Богородица советы даёт. Бешеному Китайцу. И — хоть трава не расти! И на моей могилке — тоже.
* * *
"Я сделал здесь одно наблюдение, и за всю войну, пожалуй, только в этой битве: бывает такая разновидность страха, который завораживает, как неисследованная земля. Так, в эти мгновения я испытывал не боязнь, а возвышающую и почти демоническую легкость; нападали на меня и неожиданные приступы смеха, который ничем было не унять".
Ну, типа. Не война. Но с Боголюбским постоянно как... нет, даже не в конной атаке, когда съезжаются и уже клинки поднимают. Уже сама рубка. Когда проспал не секунду — дольку её малую, чуть не домахнул, не довернул... чуть-чуть. И — всё. И все планы-мысли на завтра, на потом... "дальше — тишина".
* * *
Адреналин бурлил, было весело, я радостно улыбался всем встречным достопримечательностям.
О! А об эту притолоку я уже головой бился. Здравствуй старая знакомая.
"Взгляни, взгляни в глаза мои суровые.
Быть может видишь их последний раз".
* * *
Факеншит! До чего меня эта "Святая Русь" довела! Семь лет назад, выезжая из Луги от закапризничавшей вдруг любовницы, я, конечно, придавил. Но и представить себе не мог, чтобы я — жуир, бонвиван и балагур! — буду осознанно подставлять свою голову — свою! единственную! — под топор довольно больного, постоянно взбешённого, между нами говоря — чуток сдвинувшегося, средневекового мужика. Буду сам(!) его провоцировать. Хамить, наглеть и подъелдыкивать. Постоянно оценивая степень риска. По каким-то... мало представительным проявлениям. Типа диаметра раздувания ноздрей... Скажи мне кто-нибудь такое семь лет назад — поулыбался бы вежливо и топ-топ подальше. Где можно покрутить пальцем у виска.
И ради чего?! Ради каких-то прожектов по поводу кое-как причесать давно сдохшее средневековье? Я ему просто высказался, а он... возбудился и срубит мне голову?! Да пошли они все! Семь лет назад я таких психов издалека примечал и совершенно инстинктивно сваливал. Далеко и быстро. А здесь... сам под топор... и польку-бабочку выплясывать.
Ох же ты, "Русь Святая"! Как же ты меня... подраздела. Все мягкие покровы-кожицы ободрала. Всякую интеллигентность с воспитанностью и приличностью. Я же был приличным человеком! Семь лет тому. А теперь... псих-суицидник. И сам умру, и других убью. Без особых переживаний. Как мясник-раздельщик на скотобойне со стажем.
"Бытие определят сознание" — кто сказал? Маркс? — Карл! Ну ты клёвый чувак! Режешь правду. Вместе с маткой.
Забавно. Круто меня святорусская жизнь наизнанку вывернула. "А оттуда вылезло что-то непонятное. То ли змей зелёный, а то ли"... "Зверь Лютый". В смысле: человек. Хомнутый чем-то. Может, и сапиенсом.
* * *
Маноха внимательно выслушал шёпот сопровождающего. Внимательно осмотрел меня. Подумал. И позвал пить чай. Из самовара — я же сам ему присылал! Дальше почти по Утёсову:
"У самовара я и сам Маноха,
А на дворе совсем уже темно.
...
Маноха чай мне наливает,
И взор его так много обещает:
У самовара я и сам Маноха,
И пусть мы чай пить будем до утра!".
Пока подручные выметали подобранную мне камеру, набивали свежим сеном чистый тюфяк, мы, с главным палачом Суздальского княжества, баловались плюшками и толковали о житье-бытье. Маноха жаловался:
— Всем хороша твоя огненная машинка. Да вот кремешок стёрся. Надоть бы заменить.
— Так в лавку сходи.
— Хаживал. Говорят нету. Не завезли-де.
— Скажи Лазарю, чтобы запросил из Всеволжска.
— Да говорил. Он кивает, обещается, а толку нет. Забыл, верно. Ты уж озаботся. А то привык я к этому... щелкунчику.
Факеншит! Самый известный палач домонгольской Руси! А его мелочью такой уважить не могут! Выйду — надеру уши. И фактору, и Лазарю.
Если выйду.
Интересно, а мой Ноготок тоже чаи с контингентом гоняет? Самовар-то у него точно есть. Вернусь — поинтересуюсь.
Если вернусь.
Адреналин схлынул, "остроумие на лестнице" ещё не начало грызть. Я начал зевать, и Маноха отправил меня спать.
После Киева и Саввушки я долго не мог спать под землёй. Застенки, погреба, порубы и зарубы вызывали... неприятные воспоминания. Но тут... Устал. Кафтаном накрылся и придавил. Тюфяк ухом. Аки младенец безгрешный. Маноха еле добудился.
Я был выспавшимся и неумытым, Боголюбский, к которому меня привели, невыспавшимся и вздрюченным.
— Ты...! Опять по-твоему вышло. Ропака с Новагорода попёрли. Да что ж они все такие...! Размазня кисельная. Испугался-де за людей своих, противу народу-де... Трепло. Дурень, слабак. Ударил бы в копья! Главарей — на плаху! Остальные сами бы попрятались. Такой город проср...л! Теперь кровищи бу-удет... Чистоплюй. Бестолочь. Зубами надо было...
Фыркнул, крутнулся на месте, болезненно переживая свежую новость.
— Ладно. Об деле твоём. Быть посему. Письма я напишу. Чего ещё надо — отпиши в сигналках. С караваном твоим пара моих людишек пойдёт. До Невы. Посмотреть там. С-сволота новогородская...
Уставился взглядом в стену. Будто рассматривая что-то за ней. Устало вздохнул:
— Теперь вот с Киева гонец скачет. Твои сигнальщики передали. А с чем?
Я старательно выразил мимически свою полную некомпетентность в части содержимого сумки гонца, который где-то за сотню вёрст скачет. Пока зубы не почистил — стараюсь держать рот закрытым.
Андрей подозрительно посмотрел на мои гримасы. Вдруг ухватил за пуговицу, подтянул, прошипел мне в лицо:
— Ежели ты... с ней... чего худое...
— Никак нет, товарищ князь!
"Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство".
Хоть он и "лицо начальствующее", да я не "подчинённый". Но вдолбить ему эту простую мысль... не сейчас.
Насчёт "с ней...". Ну ты и сказанул! Как можно отправить человека в другую страну, веру, общество — без подготовки. На роль тёщи. Так что — учить, учить и учить. По святорусской педагогике: "Вложишь в задницу — в уме прибавится". Никакого худа! Исключительно с благими намерениями. Честно-честно!
Ем глазами начальство. Убедительно.
Отпустил.
Уф... фу... Живой. "А для тебя — сыра земля...". Пока — "не".
Время — идёт, дела — стоят. Тогда — побежали. "Огрызки" забрал. Про кремни для Манохи не забыть. Лазаря обругал: не знает, что к князю гонец из Киева скачет.
Теперь — вторая часть Марлезонского балета. "Дамы с выходом". Добровольно и стремительно.
Караван должен уйти не позднее начала августа. Два месяца пути. Потом дожди, холода. В дороге... заболеют, перемрут. Ходу, Ванечка, ходу. Где моя "Ласточка"?! Яхту к крыльцу! Нельзя? — Тогда — к пристани!
Вот после таких приключений, вернувшись во Всеволжск, я затащил Ростиславу в свою подземную часовню. Где и устроил ей гипно-свидание. Сразу с тремя: "Зверем Лютым", "Змеем Огненным" и "Ангелом Божьим". С однофлаконниками. Не планировал — так получилось.
Анализ образных стереотипов реципиентки привёл к формированию "единосущей троицы" специфического вида. Виртуальная "групповуха" дала реальный результат: княгиня впервые в жизни пережила оргазм. Теперь-то легче пойдёт — есть прецедент, есть личный опыт, есть на что ссылаться. "Память тела". Можно, например, рассказать о вкусе пломбира — поймёт.
Тут, вероятно, мне следует извиниться. Перед теми, кто радостно предвкушает подробный отчёт о том, как я Ростиславу имел, вертел и заелдыривал. Путём применения разного рода методов сексуального насилия и технических приспособлений в "особо жестокой циничной извращённой форме".
Увы... Мять-ломать-выворачивать... А зачем? Это имело бы смысл для подчинения психики. А она — уже. Не только полностью приняла власть Воеводы Всеволжского, но и влюбилась в него. В смысле: в меня. В нас. Однофлаконников.
Причём, в силу личных свойств: последовательности, не-суетливости, не-переменчивости — есть надежда, что такое отношение сохранится. Какое-то время.
С Софьей иначе. Она — однолюбка, любит одну себя. В отношении остальных... "Сердце красавицы склонно к измене" — она с детства чувствовала себя красавицей.
Для управления этими двумя женщинами нужны две разных методы. Для Ростиславы — управление её любовью ко мне. Для Софьи — управление её любовью к себе. В основе одно и тоже явление: выброс эндорфинов. Но поводы разные. Второе часто называют эгоизмом. Управляется персональными интересами. Отсюда — "морковка".
Ростишка будет следовать моей воле, пока не разочаруется во мне, Софья — в себе. Хотя, конечно, все вины всё равно на меня сложит.
Я предполагал, что "на пустыре недостроя души" Ростиславы оставались три опоры: любовь к отцу, любовь к матери, любовь к богу.
После беседы с Боголюбским и нынешним общением с его дочкой, у меня сложилось впечатление, что первая опора есть. Но она не критична для моих планов. Ни с той, ни с другой стороны. Сдержанное "дистанционное уважение" и встречное "доброжелательное равнодушие".
Замечу, что эта моя оценка оказалась недостоверной. Мне пришлось дополнительно "выламывать" привязанность к отцу из души Ростиславы. Довольно грубо вытесняя его образ своим.
Другая опора — отношения с матерью. Пока, насколько я могу судить, строятся классически: мать-ребёнок. Софья старательно исполняет типовой комплекс стереотипов.
"Да дитё ж малое! Чего оно понимать может? Сыто? Животик не пучит? Ушки не болят? Пелёнки сухие? Спи".
Она, совершенно для себя естественно, не задумываясь, пытается подмять под себя дочку, не замечая того, что "дитя малое" выросло во взрослую женщину. Пусть и молодую, не так уж много повидавшую, но обладающую собственным жизненным опытом, собственными суждениями. Родительница перестала быть для ребёнка "единственным светом в окошке", перестала "застить свет божий". Но сама ещё этого не поняла.
* * *
Мы часто рассуждаем об "извечном конфликте отцов и детей". Имея ввиду "детей" — сыновей. Но сходный конфликт разворачивается в каждом поколении душ человеческих, вне зависимости от гендерной принадлежности тел.
Да, у женщин нет свойственного мужчинам оттенка самцового первенства. Есть — самочное. "Женщина становится старой, когда её дочь выезжает на первый бал". В Европе — "инцест второго рода", в гаремах Востока — "конкуренция между матерью и дочерью". Или вдруг звучит в благополучной совейской семье:
— Ну почему?! Почему тебе такой муж достался? Разумный, заботливый... А мне... твой отец. За что?!
Бывает наоборот:
— Тебе хорошо говорить! Ты папу нашла! А теперь ничего похожего нет! Одни недоделки да придурки!
И бесполезно рассказывать о том, что "чтобы стать генеральшей нужно выйти замуж за лейтенанта".
Это производные конкретного социума. А я толкую о более общих вещах: о взрослости, дееспособности. О восприятии себя как самостоятельного человека. Всегда немножко ошибочном — мы все чуть-чуть дети. И о реакции на это изменение окружающих. Старших, родителей. Особенно — родительницы. Которая помнит дитя ещё до его рождения:
— Такое бестолковое было. Я тут за столом с гостями сижу, а оно как топнет ножкой по мочевому... едва добежала.
"Оно" — дитё. Вот оно топало, крутилось, взбаламучивая околоплодные воды. А вот — раз! — сидит напротив. Говорит что-то, смотрит разумно, имеет собственное мнение, возражает...
— Без сладкого оставлю!
— Это правильно. Сладкое вредно для зубов.
Оно — не подчиняется! Оно — не слушается! Оно — само выбирает. Что носить, есть, говорить. Куда и с кем ходить, что и как делать...
"Учи, пока поперек лавки ложится, а как во всю вытянется, не научишь" — русская народная.
Туфта. Учить и учиться можно и нужно всю жизнь. Просто методы "педагогики" менять надо. Для этого их (методы) нужно иметь и уметь. Чисто орать по-простому: "Запорю!" — можно нарваться на ответ. И всё равно, несмотря на все запреты и казни, "дитё" сделает по-своему. Просто переживёт родительницу, в конце концов. А пока та, утомлённая бесконечными преследованиями и безуспешными наказаниями, тяжко садится на лавку, проливая слёзы сердечной обиды и повторяет:
