Она молчала, трясла меня за отвороты кафтана. Глаза вдруг наполнились слезами. Тут уж я заволновался.
— Софья, тётушка... ты чего? Ты так перепугалась? Извини Ваньку-дурня. Но это было нужно.
— Испугалась... Да, испугалась... Почему?! Почему ты не пришёл?! Почему тебя не было, когда я была такой же?! Почему?! Тогда, двадцать лет назад... Почему был Андрей, Долгорукий, братья... эти все... Тебя... почему?! Ведь я была молодая, сильная, смелая... Я была лучше её! А досталось всё — ей! Мне! Мне это было бы... пришлось бы впору, сделало бы жизнь... А не... обман, неволя...
Она рыдала и трясла меня за одежду. На шум всунулась охрана — я отмахнулся, отправил их. Осторожно отвёл её к лавке, усадил, принёс воды. У неё стучали зубы по краю кружки, тряслись руки.
— Я... я — дура. Да?
— Немножко. Вспомни себя тогда, в Кучково. Ты была молода, весела, уверенна в себе. Мир был твоим. Любимая дочка, старшая наследница... Потом вдруг казнь отца. Свадьба "на плахе", старый некрасивый суровый муж, законное изнасилование в брачную ночь, в последующие, тайное, "стыдное" изнасилование братьями, новый дом, новое положение, первые роды, враждебность двора... Вспомни себя "до". Ту счастливую девочку-гордячку на отцовом дворе. Если бы я тогда появился — ты бы не поняла. Ты бы не оценила. Для оценок нужно сравнивать. А тебе тогда в Кучково сравнить можно было только... С опытом провинциальной благополучной боярышни. Ни с чем.
— А она? А ей почему?!
— Вы выдали её в семь лет замуж. За урода, за тридевять земель. На муку. Ей есть с чем сравнить. Отличить горькое от сладкого. Она может понять и оценить. Как и ты. Но ты на 20 лет старше. А у неё ещё всё впереди. Помоги ей. Поддержи. Ей ещё придётся нахлебаться. "Горяченького до слёз". Ты нужна ей. Твой опыт, ум, знание жизни. Попробуй быть... для неё. И она отблагодарит стократно. Она такая. Но прежде всего — для неё. Не для себя.
Я утирал её слёзы, поглаживал по спине. Уговаривал и заговаривал. На любовь к собственной дочери. Не к части самой себя, своему продолжению, а к отдельной личности, к самостоятельному человеку. Маленькому кусочку красного мяса, когда-то вывалившегося из себя самой, и вдруг, незаметно, за эти годы выросшей в отдельную, юную, но вполне самостоятельно думающую, чувствующую, действующую женщину. По сути, по большому счёту — равную.
— Не гневи бога, Софья. Что было — не исправить, что будет — не предвидеть. Но сегодняшнему... Ты не рада мне? Вот тому, что мы с тобой прошли вместе? Чему ты научилась, что ты сделала, что ты пережила и ощутила? С кое-какой, скромненькой, конечно, моей помощью. Ведь этого могла бы и не быть. Ведь сидела бы там, в келье, молилась бы. Изо дня в день, из года в год. До самой своей скорой смерти. Разве так было бы лучше?
Она уже не рвалась, не кричала, просто всхлипывала, просто заливалась слезами. У меня на груди.
— Да-а-а... А теперь...
— А теперь — приключение продолжается. Только теперь ты не одна. Нас трое. Прикинь: у тебя — лучший женский ум "Святой Руси". У тебя — огромный опыт придворной жизни, сложнейших и рискованных интриг. Ты видишь людей и понимаешь их. У Ростиславы — юность. И готовность следовать за тобой хоть в пекло. Я же вижу! У обеих — красота. Ну-ну, скромность хороша, пока жить не мешает. У обеих интересность. Ты — изгнанная жена, за которую просит её бывший муж в рекомендательных письмах, бывшая монахиня, расстриженная и возвращённая в лоно церкви. Да за удовольствие просто поговорить с тобой — люди денег заплатят! Она — очень юная вдова. Причём "бывший" — гигант. Магог, умерший в порыве страсти. Невинное дитя с опытом супружеской жизни с великаном.
— А ты? Ты сказал: "нас — трое".
— А я... Я даю. Людей, вещи, караван. И буду помогать вам, чем смогу. Не так часто, как мне хотелось бы... Я найду способ общаться с вами "день в день". Напишешь мне письмо — назавтра получишь ответ. Не через год — сразу. Утро-вечер.
— Эх, Ваня, хвастун ты. Так не бывает. Невозможно это. Далеко-то как. Конём не доскочешь. Корабли... пол-года в одну сторону...
— Софья, кабы тебе третьего дня кто сказал, что Ванька-лысый балуется с дочкой твоей у престола Господня, на воздусях, в царстве небесном... — чтобы ты сказала? Во-от. Ты верь мне. Просто я... "Зверь Лютый". Чуток не такой, не из тех людей, как ты привыкла. Не нынче — через год-два, но будет у нас такая переписка. И буду я в тот же день знать о всех ваших делах, обо всех твоих... приключениях. Так что смотри у меня.
Моя шутливая угроза вызвала у неё, наконец-то, улыбку. Она махнула на меня рукавом и отправилась в свои покои.
Странно ли, что после таких обещаний, после осознания необходимости актуальной связи, далеко превосходящей по дальности мою телеграфную систему, я занялся экспериментами в части искрового телеграфа.
Особенность данного и аналогичных случаев состояла в невозможности организации прямого, линейного доступа.
То, что в оптическом телеграфе казалось мне достоинством — его непрерывность, географическая связность — здесь становилось препятствием. Линии телеграфа оплетали страну, каждая вышка была не только ретранслятором, но и, сама по себе, источником сообщений, пунктом наблюдения. Эта паутина обеспечивала целостность, контроль за состоянием самых разных дел на огромной территории. Пропадание сигнала вызывало тревогу, реакцию не собственно связную, но военно-административную: мятеж, война, пожар...
Для Софьи и Ростиславы, для "Саксонского проекта" мне потребовались принципиально иные средства. Действующие не только через огромные, но и враждебные, постоянно или часто непроходимые территории. Ситуация, когда обычные торговые пути перекрываются по метеоусловиям или из-за политических конфликтов — постоянны. Нужно было выйти в другую плоскость, в другое пространство. В эфир.
Через четыре года, реализуя свой следующий проект на этом направлении, я смог отправить туда уже радиопередатчик. И получить послание от абонента с позывным "Ростя".
Определились, наконец, с формальной целью поездки. Они же паломницы. А куда? Чьим мощам кланяться?
Юная вдовица, по наущению матушки-инокини, имевшей видение, отправляется в Сельц в Эльзасе. Для припадания к могиле святой Адельгейды Бургундской. Которая, как всем известно, многие беды претерпела в жизни своей, была женой королей Италии и Германии, императрицей, влияла на трёх Оттонов — мужа, сына и внука. После же удалилась в монастырь, где и умерла. А главное — является покровительницей женщин, ищущих второго брака.
Отправится же на поклонение аналогичной православной покровительнице Афанасии Эгинской было неуместно, ибо повторения судьбы своему будущему мужу вдовица не желала: тот, как известно, под влиянием Афанасии ушёл в монастырь.
Где Эльзас, а где Брауншвейг... На месте разберутся. Никому неизвестно, где этот Генрих Саксонский будут находиться в момент прибытия экспедиции в регион.
Карл Великий "правил с коня". Эта манера полностью воспроизводится германскими императорами: получив корону короля Германии, они непрерывно двигаются. Пфальцы — следы их постоев. Сначала объезжают империю, принимая вассальные клятвы местных владетелей. Потом, по тому же маршруту, наказывая вассалов за нарушение данной ими присяги. "Разъездной" характер правления реализуют и многие герцоги.
Предполагается чисто случайная встреча. Чисто: шла мимо, вдруг ножка ах... Или там — лодка протекать начала...
Как обычно, самые последние дни перед выходом каравана более всего напоминали дурдом. Наконец, восемь тяжёлых ушкуев, более двух сотен человек, двинулись вверх по Волге. В сопровождении ещё десятка лодочек и сопровождающего отряда.
Пришлось отрывать от сердца: начальником каравана я поставил Ивашку. Авторитет у моего сотника... Он может кучи вещей не знать. Но когда он смотрит в глаза и теребит гурду на поясе — даже бывалые корабельщики быстро-быстро рассказывают о все проблемах и возможных путях их решений.
А молодёжь... не то, чтобы в струнку вытягиваются, но... подтягиваются все. За шутку у него за спиной можно умереть со страху. Был инцидент.
Ещё три дня я получал телеграммы о том, что забыли, что надо довезти... Вышки стоят — Софья пытается настоять на своём дистанционно. Потом и мне пришлось лезть в лодку. Моя "Белая Ласточка" подогнана под перевозку меня, любимого, в нужную точку за минимальное время. Нужная точка — Переборы. Как и толковали мне в крик кормщики, мои тяжёлые ушкуи в середине лета через этот Волжский перекат не пройдут.
Ух, как они надо мною поиздевались! Ух, каких они мне слов наговорили! Каких звуков... нафыркали, нахмыкали.
Начали разгружать кораблики, свите шатры развернули.
Я был даже рад. Побыть снова с моими... княгинями. А вечером...
— Чего ругаешься, дед Кузьма? Не тебе тюки таскать.
— Дык куды таскать?! Тут самого себя с места не стащить! Шагу ступить не могу. Хоть криком кричи — так крутит. Да мне-то ладно — вон, Сёмка с княгининского до ветру пошёл да и завалися. Сесть-то сел, а встать-то... ха-ха-ха... Ой, бл...,о-хо-хо...
— Вон оно чего... И ласточки над водой стригут. А что говорят нам меньшие братья-муравьи?
— Каки таки муравьи?! Нет мурашей никаких. Попрятались. Мать их...
— Ага. И утром росы не было?
— Ну. Итить...
— Вот и я об этом. Барахло прикрыть. Дождь будет.
Знаменитые июльские грозы. Ласкать женщин под раскаты грома, при вспышках молний, освещающих внутренности незакрытого шатра... Потом лежать, засыпая под шум дождя...
За три дня дождей вода поднялась достаточно, чтобы мы смогли перетянуть ушкуи выше.
Ещё день и Шексна.
В Усть-Шексне нас встретили посланцы Суздальского князя. Было там и неплохое приданое для дочки, и пара монахов в свиту, и икона из родительского дома. И немногочисленные, но очень для неё важные, подарки Софье. Разбирая их она не сдержалась: прижала шёлковый подрясник к лицу и зарыдала:
— Простил! Он меня простил! Он... он... а я...
И убежала от всех. Утирая дареной одеждой слёзы.
Появились и двое незаметных мужичков от Андрея. Мнутся, хмыкают, говорить не хотят. Ну и фиг с вами. Нет сотрудничества и не надо. Парочка моих ребят на вас уже посмотрела. А вы их не видели, высадим мы их подальше. Но со сходной задачей: мне тоже нужна инфа по делам Новгородским.
Всё. Дальше тянуть уже... непристойно. Люди смотрят недоумённо, лоцманы с Белозерска домой рвутся.
Обнялся-расцеловался с княгинями своими. Ивашке напоследок плешь проел: береги, помоги... Они туда, а я назад. Как-то они там... Столько всяких... нежданностей может быть.
Вот ныне придумывают иные: Воевода Всеволжский хотел, де, восстановить древнее славянское братство и удручённый мыслью о грядущей гибели племён, по крови близких, встал на защиту сродственников ослабевших. Иные же и вовсе толкуют о моём желании неизбывном привести Гренаду по сень креста христианского.
Не надо про желания мои придумывать — спросите уж прямо.
Прежде всего скажу: следовал я не хотелкам да желалкам своим, а необходимкам и неизбежкам. Ибо вляпнувшись сюда, в Русь Святую, влип в паутину мира сего, оплетён стал долженстваниями перед людьми своими, перед народом сим. Ему и служу. А что от этой службы над той же Гренадой вера Христова воссияла... и бог им в помощь.
Причина сей истории? Да как всегда — в мозгу человеческом. Есть у нас в голове, девочка, штучка такая — гипофиз называется. Ма-а-аленькая. Весу в том кусочке — десятая доля золотника. "Мал золотник да дорог". А тут вдесятеро меньше. А уж дороже! Особенно, коли оно не в простой голове, а в Боголюбского. От того кусочка много в человеке зависит. И в теле его, и в душе.
Андрей, по свойству сей частицы своей, щадил честь женщины и хранил верность супруге. Верность душевную, неискоренимую.
Обои они, что Андрей, что Софья, были людьми вельми разумными. Им бы жить-поживать, да добра наживать. Однако же попали они вот сюда, в Святую Русь, в княжье корзно. А коли ты князь — так и будь им. Таким, как с дедов-прадедов заповедано бысть. А — не может! Не по уму, не по душе — по свойству малой части тела своего. Пришлось Софье грех совершить — мужу изменить. От дел телесных — и души изменение случилось. Не по воле её — по нужде, от Святой Руси проистекающей. Андрей, узнавши про то, должен её казнить смертно. Ему-то самому, Андрею, человеку — беда, больно ему. А князю Суждальскому — надо, обязан.
Вот он и рвался душою. Решил — казнить. И от решения своего — тошно.
Кабы убил я Софью — была бы мне от Андрея благодарность. Награда великая. И на всю его жизнь оставшуюся — злоба нескончаемая. За воли его исполнение. А не убил бы — опять вражда прямая.
Вот и сыскал я способ: сделать — не сделавши. Убить без смерти. Отправить её за тридевять земель — будто и нет её. Но жизнь её сохранить.
Тот кусочек мясца, в десятую долю золотника весом, что у Боголюбского в голове был, заставлял его душой рваться. Я его из этой беды выручил. От чего немалое уважение и благоволение поимел.
Обе эти женщины — и Софья, и Ростислава — были мне любы. Зла я им не желал. Потому и искал такое решение, чтоб и им хорошо было. Оттого и придумал эту историю с герцогом Саксонским, подарков богатых в дорогу дал, людей своих немало. Научил малость, чего сам знал. А уж коли я вложился нехудо, так что ж не подумать о том, как на этом выгоду получить? Милостыни-то я не подаю.
А дальше оно как костёр зажжённый — только дровишек подкидывай. "Правильные" люди, в "правильном" месте, в "правильное" время. Всего-то и осталось — цели подправлять, да подмогнуть по нужде.
"На Руси нет дорог — одни направления". Ничего такого конкретного я не хотел. Не строил я им путей, не торил дорог. Лишь направление показал. А дальше они сами. "Они" — все. Княгини, герцоги, епископы... народы. А всё с того... гипофиза. У Боголюбского в голове.
Караван разумно, без значимых потерь прошёл Белозерье, волок. Ладога оказалась не столь бурной. На Янтарном берегу передали посылочку Елице с Кастусем. Чтобы не думали, что я про них забыл.
Десяток простых, без украшений, моих панцирей. Кастусь сразу пришёл в восторг — не пробиваются. Белый фарфоровый конь, вставший на дыбы, две кружки большие, фарфоровые, раскрашенные, с конями, пяток икон, попик толковый, священные книги, облачения и сосуды священнические, штуки синего полотна, спирт, поташ, зажигалки, бочки скипидара, фонари, отражатели на вышки, два комплекта железных частей для требушетов... Я бы и ещё послал, да не знаю — что самое нужное.
В Каупе Софья очень нервничала насчёт "отдать". Она бы с радостью "приберегла". Но Ивашко имел чёткие указания: "молодятам — помочь". Впрочем, после первого недопонимания между Софьей и Елицей, они друг друга "приняли". И зауважали. Как результат: всё место, что освободилось в ушкуях, Кастусь забил своими подарками. Янтарь да меха. Отдарился не скупясь.
