Зверь лютый. Книга 26. Герцогиня

Зверь лютый

Книга 26. "Герцогиня"

Часть 101. "Упади же из неба И из этого мира меня..."

Глава 501

— К тебе приходил Огненный Змей?

Неуверенные движения глаз за закрытыми веками. "Убегающие". Как при попытке обмана.

— Н-нет.

* * *

Можно ли соврать под гипнозом? — Да. Если "обман" — постоянный элемент стратегии выживания.

Ни под каким гипнозом человека нельзя заставить делать то, что расходится с его чувством самосохранения или моральными принципами. Но "чувства" и "принципы" можно подправить. А конечную "недопустимую" задачу заменить кошерной подзадачей. Не — "пойди и утопись в море", а просто "прогуляйся по доске".

Попытки получить под гипнозом показания приводят к тому, что подследственный выдумывает то, что, как ему кажется, хочет от него гипнотизер, или продолжает настаивать на своей невиновности, или, при настойчивости, впадает в истерический припадок. В РФ такие методы запрещены. Попытки с помощью гипноза помочь свидетелям вспомнить забытые детали бывают, но никогда не известно — вспомнил он или вообразил. Юридической силы показания, полученные в любом изменённом состоянии сознания, не имеют.

Мне на "юр.силу" — плевать. А вот то, что "обман" ловится — нужно показать.

* * *

Неделю я отсутствовал во Всеволжске — носил головушку покаянную под топор государев. В смысле: с Боголюбским общался. С выподвывертом.

Живой, однако. Выподвывернулся. Самому странно.

Князь Андрей, поди, и по сю пору кхекает и головой крутит. Удивляется: как это Ванька-лысый так хитро заелдырил и уелбантурил. На ровном месте! Словесами хитрыми, логикой не умирущей. Прямым диалогом с его, лично-княжеским, гипофизом.

У вас, кстати, тоже такой есть. Чуть позже расскажу.

Теперь-то полегче, теперь-то всего-то осталось — баб уговорить. "Колхоз я организовал. Высылайте колхозников". Здесь — "колхозниц". Но надо понять что они внутри себя думают.

Это ж не на прополке:

— Два рядка. Отсюда и до горизонта. Пшла.

Тут намечается "длительное автономное плаванье". Без "ручного управления".

Снова подземная часовня, декорирована в черно-багровом. В алтаре на престоле, на чёрном атласе — обнажённая остриженная "под ноль" девушка. Княгиня Вщижская. Вдова. Ростислава Андреевна. Глубокая, сомнабулическая фаза транса.

Можно работать: общее состояние за эту неделю улучшилось, ушёл серый цвет с лица, нет внезапных судорожных сглатываний. Дыхание и пульс нормальные.

Были. Пока я не начал вопросы задавать.

Сначала-то всё шло пристойно. Какого сегодня святомученника память? — Помнит. За что приобщили? — Знает, говорит внятно. И тут я насчёт "Огненного Змея"...

Спросил-то наобум: нужно понять систему ценностей. А то "прямой вопрос" даст "прямой ответ", "как в школе учили": превыше всего почитаю батюшку с матушкой да веру христову.

Надо как-то... косвенно. И вот, мало того, что мне приходится мозги себе заморачивать по поводу вопросов, мало того, что ответы выражают её сиюминутную точку зрения, а вовсе не истину, так она, явно, ещё и соврать пытается.

— А правду?

Сбившееся, неровное дыхание.

— Д-да.

— Часто?

— Нет!

— Когда последний раз?

— Н-не помню...

— Правду!

Аккуратнее, Ваня. Давишь. Возможен переход к истерическому припадку? — Да. Но психика крепкая, пока — отвечает.

— После... как меня голую... на позор...

Круто. Я-то думал, что после тех впечатлений, тянущихся рук, похотливых морд и оскорбительных слов, массовой групповой эмоциональной (и не только) атаки четырёх десятков голых недохомнутых сапиенсом самцов — убийц, насильников, фанатиков, взбешённых недоступностью обнажённой привязанной женщины... Она же была совершенно измучена! Глаз открыть не могла! А вот же... для сексуальных фантазий — душевных сил достало.

* * *

Женщины не любят рассказывать о своих секс-фантазиях. Фыркают, отворачиваются, хихикают, отводят глаза, презрительно выпячивают губы, пожимают плечами... Ссылаются на девичью робость, женскую скромность, старческий маразм. Говорят, что главной секс-фантом — повышение зарплаты.

Если удаётся добиться... Обнаруживаются неожиданности.

Когда ты спишь с женщиной — не факт, что она спит с тобой.

"У меня был некрасивый любовник, жутко страхолюдный. Я обожала заниматься с ним сексом при свете, потому что представляла, что я — принцесса эльфов, которую из политических соображений отдали в наложницы троллю, чтобы получить потомство — короля, который мог бы править обеими расами. Я представляла, что отдаю себя в жертву этому огромному, грубому чудовищу, похотливо терзающему мое тело, а вокруг за хрустальными стенами стоят бородатые волшебники с посохами и в мантиях и с состраданием за этим наблюдают, чтобы подтвердить потом законное происхождение короля...".

Он думает, что она — с ним. А она думает, что с троллем.

Здешняя реальность. Атрибуты династического брака. Только без хрустальных стен.

Любовь на сеновалах: "...это должно быть очень эротично — запахи травы, соломинки, которые нежно щекочут обнаженную кожу...".

Здесь — постоянно. Очень колко. Особенно, в чувствительных местах. Мужчине-то проще. А женщине выковыривать... Постоянно сыпется труха и все постоянно куда-то проваливаются. Приходят куры-голуби. Или — мыши...

Мда... Если женщина вопит на сеновале, то не обязательно от восторга.

"...длинноволосые викинги и варвары на конях смотрятся очень живописно и волнующе — хочется, чтобы тебя похитили. Чтобы огромные сильные руки швырнули тебя через седло, и ты не могла ничего сказать — никакой политкорректности, никакого феминизма, ты всего-навсего — воинская добыча".

Вас это возбуждает? — Вы правильно попали. Непрерывный оргазм в "Святой Руси" вам обеспечен — подобной добычей набиты невольничьи рынки. Чуть-чуть плёточки и последующий вечный кайф. В форме стирки или птичника.

"...нравится фантазировать, что я — жирная старуха, и со мной заставляют заниматься сексом красивого юношу, приставив ему к виску пистолет. А я испытываю наслаждение и злорадство".

Пистолета здесь нет. А остальное... в условиях рабства... старуха здесь — от тридцати... реализуется неоднократно. Лишь бы злорадства хватило.

Секс-фантомы российских дам 21 в. — святорусская повседневность. Представление о средневековье имеется — спасибо среднему всеобщему! — оно и используется.

Сознание реализует подсознательное в форме известных сознанию образов. С абракадаброй секса не бывает — никто не знает как она выглядит. Хотя... при богатом воображении и креативном подходе... Двойное упоминание в слове имени бога Ра... Который, как известно, появился не менее, чем с семью Ба и 14-ю Ка... Есть простор для фантазии.

"Всё у нее стандартно: детишки, муж законный

И день-деньской заботы присесть ей не дают,

А ночью секс привычный унылый, монотонный,

Туда, сюда, обратно, 126 секунд".

Подсознание ищет формы конкретизации мечтаемого. И приходит пора женских романов.

"Падишах закpичал: "Ты, девчонка, меня отвергаешь,

Я отдам тебя слугам, и ты униженье познаешь".

Десять рослых мулатов схватили ее и раздели

Её грудь напряглась, и опять же, соски отвердели.

Десять рослых мулатов без слов тут же ей овладели,

Почему бы мулатам ей не овладеть в самом деле?!

Тут вдруг принц прискакал, всех убил и раскрыл ей объятья...

"К телефону тебя", — тьфу, когда же смогу дочитать я".

Женщины на "Святой Руси" есть. Фантазии у них... как не быть? А вот "среднего всеобщего" — нет. Нет и "женского романа". Как же они обходятся? — По-разному. К славянкам, например, приходит специфический персонаж.

На "Святой Руси" живут огромные змеи, огнедышащие драконы, гигантские ящеры и ядовитые крокодилы. В сказках и мифах. Высшая стадия эволюции этих рептилий исконно-посконной мифологии — трахальщик-налётчик "Огненный Змей".

Все народы проходят стадию зооморфных богов. У славян бог Ящер (Юша, Яша, Йеша, Яже, Jasse) заведует водным миром. Выглядит... плохо: огромный змей, дракон, ящер о двух головах, крокодил. В виде драконов и змей изображён на предметах быта, элементах одежды, амулетах.

"...гусли первой половины XII века из раскопок в Новгороде. (...) Левая сторона инструмента оформлена скульптурно, как голова и часть туловища ящера. Под головой ящера нарисованы две маленькие головки "ящерят". На оборотной стороне гусель изображены лев и птица... присутствует все три жизненных зоны: небо (птица), земля (конь, лев) и подводный мир (ящер). Ящер господствует над всем и благодаря своей трехмерной скульптурности объединяет обе плоскости инструмента...".

В Новгороде, в история Юрьевского скита:

"... Зверь-змияка жил на этом самом месте вот где теперь этот самый скит святой стоит (...). Кажинную ночь этот Зверь-змияка ходил спать в Ильмень-Озеро...".

В 19 в.:

"Крестьяне покупают миром лошадь, три дня откармливают ее хлебом, потом надевают два жернова, голову обмазывают мёдом, в гриву вплетают красные ленты, и в полночь опускают в прорубь или топят посредине реки".

Как это поэтично, этнично, символично... И — логично. Удача ж будет!

Потом приходит циник-атеист и вопрошает:

— Почто лошадку сгубили, ироды?! Бога, мать его... нет! Почему, мать вашу... лодки не смолёные, канаты г...вённые, гребцы, мать их... обдурённные?!

В "Беседе Григория Богослова об испытании града" (XI в.):

"...Ов (т. е. Некто) реку богыню нарицает, и зверь, живущь в ней, яко бога нарицая, требу творить".

В Новгородской Перыни, на месте, где Добрыня по указу Владимира Красно Солнышко поставил Перуна, а потом сверг его в Волхов, изначально стояло три идола: Ящер, которому приносили жертвы, просили о дожде, об удаче в рыбной ловле и в морских походах, и две богини-рожаницы Лада и Лель.

Исконно-посконного бога славян рептилоидного Ящера вышибли антропоморфным прусским громовержцем Перуном, которого — иудейским проповедником всеобщей любви, сыном божьим, которого — большевики. "Припасть к истокам" в России означает пресмыкаться перед пресмыкающимся, крокодилом.

Жаловаться на крокодила — у славян привычно.

Псковский летописец: "В лета 7090 (1582)... Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли. И паки спряташася, а иних избиша".

Джером Гарсей в 1589 г.: "Я выехал из Варшавы вечером, переехал через реку, где на берегу лежал ядовитый мертвый крокодил, которому мои люди разорвали брюхо копьями. При этом распространилось такое зловоние, что я был им отравлен, и пролежал больной в ближайшей деревне неделю".

Чисто к слову: ядовитых крокодилов в природе не существует — зубы другие. Но Линнея на Гарсея ещё не было. Отчего бедняга и заболел.

Бог-змей возникает у охотничьих народов. Для охотника главное — удача в поиске дичи. Символом чего и становится змей. Отсюда представление о его "мудрости". В цитированной мною прежде мордовской легенде спасённая парнем змея вместо благодарности начинает его душить: "ума-разума вставляет" — хватит охотой, "детством заниматься", пора взрослеть, землю пахать. В ранних христианских апокрифах Иисуса называют "медным змеем пустыни". Отличая от "чёрного змея" — Сатаны. Тоже не дурака.

Проглатывание змеем и последующее освобождение отражает элемент обряда инициации охотника. Этнографы на разных континентах отмечают декорации ритуала в форме туннелей или перекрытых узких пересохших русл, по которым проползали юноши.

На змея-мудреца навешивают функцию "водопроводчика". "Темна вода в облацех". Коли "тёмно", то нужна особая мудрость, чтобы "просечь".

Это представление можно встретить уже у самых первобытных народов, например, у австралийцев. В Африке: "Змея, как полагают, дает успех в рыбной ловле. Она имеет власть над рекой и всем, что в ней".

Когда общество от охоты переходит к скотоводству или земледелию, сильнее зависит от воды, змей становится "глав.водоканалом".

Естественно, он злоупотребляет: задерживает воду и создаёт засуху, или, наоборот, выхаркивает такое количество воды, что создаёт потоп. Знакомо по жизни: слесарь-сантехник.

Змей Вритра в Ригведе — задерживатель рек. Реки текут потому, что Индра убил Вритру и выпустил их.

"После того, как ты силою духа в союзе с белыми конями убил Вритру, о Индра, тогда держал ты солнце на небе, чтобы все его видели".

"Дети в подвале играли в гестапо.

Насмерть замучен сантехник Потапов".

Насчёт "насмерть" сантехника... Не-не-не! Мы же не индры!

Индра убивает змея при помощи коня. Индия — классическая страна коневодства.

Охотнику нужно знание о воле животного, скотоводу, управляющему животными по своей воле, нужны солнце, дождь и реки. Ригведа отражает эти интересы. Веды — создание скотоводческого народа. Слово "зерно" в Ригведе не встречается.

Частными случаями "супер-водопроводчика" являются Ящер, "змей черноморский", "водяной царь", за которым "вода хлынула на три аршина". Потоп из крови Змея Горыныча после убийства его Добрыней.

Ящеру следует "занести". Одни жертвуют "медового коника" с красными лентами, другие — женщин.

В белуджской сказке героиня: "Сегодня очередь царя отправить меня к дракону, чтобы он пустил немного воды в каналы, потому что город томится от жажды".

Ставки "водопроводчика" выросли — уже не "трёшку на водку", а "бабу и навсегда".

Раз — "баба", значит — "секес".

Половое общение между человеком и богом способствует урожайности. Жертвенные венчания особенно распространены в долинах Нила, Ганга, Евфрата и Тигра, Желтой реки.

"Так как боги плодородия считались божествами особо похотливыми, и, с другой стороны, эта похотливость была необходима для благосостояния людей, то отсюда пошел обычай жертвоприношения, и в особенности девушек и молодых людей, смотря по тому, какого пола божество".

Девушку одевают невестой, украшают цветами, натирают благовониями и усаживают на берегу на священном камне, "после чего какой-нибудь крокодил утаскивал ее в реку, и народ вполне был убежден в том, что она действительно становится женой крокодила, считая, что в случае, если бы она не оказалась девственницей, он бы вернул ее назад".

Жизнь майя зависела от маиса. В Чичен-Ице найдены кости девушек, брошенных в "Священный сенот", на дне которого живёт бог дождя Чак. Индейцы верят, что засуха прекратится когда кто-нибудь утонет. Сходно в русском фольке уже 20 в. в форме обращения к знакомым утопленникам: "Алёшка, Алёшка. Дай дождя немножко".

В Египте каждый год перед посевом наряжали девушку в свадебную одежду и бросали в Нил, чтобы обеспечить разлив и получить хороший урожай. Такой же обычай существовал в Китае, где ежегодно молодую девушку венчали с Желтой Рекой путём утопления, причём выбирали самых красивых.

Обитателям острова в восточной Индии угрожает опасность от стада крокодилов, они приписывают бедствие страсти крокодильего царя к девушке. Заставляют отца девушки обрядить её невестой и бросить в объятия крокодила-поклонника. Здесь эротическая мотивировка заслонила более древнюю, связь с урожаем выпала.

Подобная замена мотивировок в греческом мифе о Персее и Андромеде.

"Если больному снится брачное соединение с богом или с богиней, то это означает смерть" — Артемидор.

Наш Яша до секса не дорос — ему бы пожрать. Лошадку с мёдом. Кстати, вторая голова у него на хвосте. Как и у его аналога у североамериканских индейцев.

"Других зверей вы можете поймать, когда они заснут и закроют глаза. Вы подойдёте к ним сзади и схватите их за хвост. Но к тянитолкаю вы не можете подойти сзади, потому что сзади у тянитолкая такая же голова, как и спереди".

Чуковский, "Айболит". Тянитолкай — "Новгородский крокодил", но жвачный и добрый.

Память о боге Яше существуют долго: в 16 в. англичанину Гарсею его слуги-поляки "вешают лапшу на уши" о ядовитом крокодиле в Висле. Но на смену супер-змею или крокодилу приходит дракон.

Фантастические животные — продукт культуры поздней, даже городской. Расцвет — в древних государствах: Египет, Вавилон, древняя Индия, Греция. Китай, где змей попал в герб, символизируя государственность.

Наоборот, у действительно первобытных народов дракона нет.

Дракон — механическое соединение нескольких животных. Химера. Сходен с египетскими сфинксами, античными кентаврами, древнееврейскими херувимами... Наряду с основным видом (пресмыкающееся + птица) может слагаться из разных животных: кроме крокодила, ящера, птицы — пантера, лев, козел, бык, конь...

Птица и змея — распространённые животные, представляющие душу. В драконе они слились.

Дракон — мигрант, постоянно переезжает.

Сперва — стоит на месте в лесу (у народов, живущих замкнуто). Потом — переплывает большие пространства (у народов, знающих передвижение и не живущих исключительно лесной охотой), живёт под землей (примитивное земледелие), и, наконец, летает (развитое земледелие, государственность).

Наш Яша — из примитивного общества: без крыльев. Появляется "Святая Русь" — появляется и Змей Горыныч, дракон летучий.

Хтонический змей в какой-то степени ещё нужен и полезен. Небесный змей всегда враг.

Народы, знающие солнечного змея, всегда культурнее народов, не знающих его. Представления о небесном змее нет, например, на австралийском материке. В зародышевом состоянии — на океанийских островах, в Африке, т. е. у народов, знающих примитивное земледелие. В очень полной форме у якутов, знающих скотоводство. Развито в ведической Индии, самые яркие формы даёт Египет.

Прогресс человеческих сообществ перенёс змея на небо. С последствиями.

Объект глотания. Змей поглощает уже не людей или воду — солнце.

Из управителя земных вод превращается в управителя вод небесных. Представляется тучей. Убиение змея вызывает дождь.

Сам принимают огненную природу и окраску.

"В том царстве, где жив Иван, не было дня, а все ночь: ета зрабив змей". "Убили таго змея, взяли змееву галаву и, пришовши к яго хате, яны разламили галаву — и став белый свет по всяму царству".

"Когда ты, Индра, убил первородного змея и уничтожил колдовство злых колдунов, тогда, открывая солнце, небо, зарю, ты не имел врагов".

"Горе! Горе! Крокодил

Солнце в небе проглотил!".

Белорусская сказка, Ригведа, Чуковский.

На "Святой Руси" — Змей Горыныч. Отчество выдаёт происхождение: "царство горнее", небесное. Похищает красавиц. Не то — кушать, не то — наоборот. Появление сопровождается тучами, громом, молнией. С ним сражаются герои: Добрыня Никитич, Никита Кожемяка, Иван Царевич.

Змееборство в развитом виде встречается во всех древних государственных религиях: в Египте, Вавилонии, в античности, в Индии, в Китае. Перешло в христианство, где было канонизировано не без сопротивления. Змееборства нет у народов, ещё не образовавших государств.

Древний "охотничий" змей утратил мудрость, "встал на крыло", приобрёл встроенный огнемёт. И — человеческий облик.

У Змея две ипостаси: зооморфная и антропоморфная. В конкретных национальных культурах используют смеси разного состава.

Русский антропоморфный змей обнаруживает явную связь с образом агрессивного иноземного захватчика. Человеческие черты преобладают над змеиными.

Британский фольк, напротив, описывает зооморфного змея или дракона. По поведению — агрессивное хищное животное, не способное к человеческой речи и мышлению. Функции антропоморфной вариации русских сказок выполняет другое чудовище — великан.

Странно: в русском фольке нет устойчивых образов великанов и карликов.

Почему? — Не знаю. Святогор — продукт более поздней, чётко христианской эпохи. Мутант-одиночка, а не представитель великанского народа.

Общество развивается — Змей Горыныч всё больше гуманизируется. И превращается в летуна-любовника — "Огненного Змея".

Змеевидный дракон, принимающий человеческий облик. Есть в сербских песнях, повести о Петре и Февронии Муромских, русских былинах и заговорах.

Огнянник южных славян живёт в горных пещерах, иногда прямо на облаке. Летая, дышит огнём. Тело покрыто чешуёй, в полете блестит подобно молнии. Прилетает с шумом и громом, рассыпаясь искрами. Сила богатырская, знает целебные травы и приворотное зелье, владеет сокровищами, очаровывает девушек.

Русский летописец 1092 г.:

"Стали темными тучи, и потянулся из-за них змей огромный, голова в огне, а головы три, и пошел от него дым, и начался шум, словно гром".

У сербов:

"Змей от моря пролетал к Дунаю,

Под крылом он нес красну девицу,

Как под правым нес красну девицу,

А под левым — уборы девичьи.

Скоро жажда одолела змея,

Он на землю выпустил девицу,

В лес зеленый по воду отправил.

Повстречала трех добрых молодцев.

Первый молвил: "Девица красива!"

Другой молвил: "Мы ее расспросим!"

Третий молвил: "Лучше расцелуем!"

Но сказала им красна девица:

"Прочь подите, три добрых молодца,

Я ведь, знайте, дочь царя честного,

А сестрица паши боснийского,

Верна люба огненного змея".

И по ровну полю полетела,

Будто бы звезда по ясну небу".

"Сестрица паши боснийского" свободно гуляет без конвоя, летает по полю "будто звезда по ясну небу", и предпочитает "добрым молодцам" — Огненного Змея.

Не этот ли мотив (любви к чудовищу) звучит и в "Аленьком цветочке"? — "Верна люба".

Внешность Змея описывают и в 19 в.:

"У Огненного змея голово шаром, спина корытом и длинный хвост — иногда до пяти сажен. Посещает он только таких женщин, которые долго и сильно тоскуют".

"Известно всем и каждому на Руси, что такое за диво — огненный змей. Все знают, зачем он и куда летает, но вслух об этом никто не решается говорить. Огненный змей — не свой брат, у него нет пощады: верная смерть от одного удара. Да и чего ждать от нечистой силы! Казалось бы, что ему незачем летать к красным девицам, но поселяне знают, зачем он летает, и говорят, что если огненный змей полюбит девицу, то его зазноба неисцелима вовек. Такой зазнобы ни отчитать, ни отговорить никто не берется...".

"Всякий видит, как огненный змей летает по воздуху и горит огнем неугасимым, а не всякий знает, что он, как скоро спустится в трубу, то очутится в избе молодцом несказанной силы. Не любя, полюбишь, не хваля, похвалишь, говорят старушки, когда завидит девица такого молодца. Умеет оморочить он, злодей, душу красной девицы приветами. Усладит он, губитель, речью молоду молодицу. Заиграет он, безжалостный, ретивым сердцем девичьим, растопит он, варвар, уста алые на меду, на сахаре. От его поцелуев горит красна девица румяной зарей, от его приветов цветет красна девица красным солнышком!".

"Сушит, знобит он красну девицу до истомы. От той ли силы нечистой зарождается у девицы детище некошное (нечистое, дьявольское). С тоски, со кручины надрывается сердце отца с матерью, что зародилось у красной девицы детище некошное. Клянут, бранят они детище некошное клятвою великой: не жить ему на белом свете, не быть ему в урост человеч! Гореть бы ему век в смоле кипучей, в огне негасимом! С той ли клятвы, то детище заклятое, без поры без времени, пропадает из утробы матери. И его-то, окаянного, уносят нечистые за тридевять земель, в тридесятое царство. А и там-то детище заклятое ровно через семь недель нарекается Кикиморой. Живет, растет Кикимора у кудесника в каменных горах...".

Есть и "Заговор от летающего в дома змия":

"...Ты, Господи, от рабы Божией (имя) и от дому ее отгони летающего змия огненного и духа нечистого прикасливого денного, нощного, полуденного и утреннего, и вечернего, часового и минутного, всю силу нечистую, отврати его ото всех ее дум и помыслов, видений и мечтаний, действий и воли...".

Мда... А и страшно ж жить на "Святой Руси"! Без эшелонированной системы ПВО...

Добавлю, что вопрос о сексуальной ориентации "Огненного Змея" до конца не решён. Я уже вспоминал "Житие" одного из первых русских святых, инока Киево-Печерского монастыря, который закапывался в землю по грудь. Чтобы защититься от "огненного летающего змия".

Бисексуал-драконоид? Отражение монашеских мечтаний?

Небесный змей — враг. Увы, убить его невозможно. Никому, кроме другого змея. Иногда это сказано прямо. Часто змею откуда-то, извне сюжета, известно имя его единственного в мире погубителя. Или змей сразу узнаёт "смерть свою неминучую" при первой же встрече. Как?

У народов, говорящих на языке уво, бездетные матери вымаливают себе детей у змеев. "Предполагают, что они обладают природой змеи и рассматриваются как воплощение духа воды". Здесь видно представление, что рождённый от змея имеет силу и природу змея.

Герой убивает змея, потому что он — сам змей или рождённый от змея? В египетском мифе-сказке остров, на котором обитает змей, называется островом двойника.

В Библии Моисей, в ограждение евреев от ядовитых змей, приказывает поставить медного змея.

Не только — "клин клином вышибают", но и — змея змеем?

От связи "Огненного Змея" с женщиной родится существо змеиной породы — "Змей Огненный Волк".

Змеевич — эпический богатырь. Сербохорватская традиция использует популярные имена исторических личностей. Например, Змей деспот Вук — успешно воевал с турками.

Главный змееборец русских былин — Добрыня Никитич. Продукт древнерусской зоофилии? В отличие от Ильи Муромца и Алёши Поповича, былины не говорят о его детстве, о доме его отца. Встречаются и попрёки в "безродности".

Змеевич? "Гореть бы ему век в смоле кипучей, в огне негасимом!" — про Добрыню? "Кикимора" — воспитатель и сподвижник Крестителя?

Из всех разновидностей змееборства (в Ригведе, античности, Египте, Китае) русская сказка наибольшее сходство по существу и по деталям (кроме коня) имеет с египетским змееборством, описанным в "Книге мертвых". Это не значит, что Египет родина русской сказки. Это означает, что сказка отражает позднюю, земледельческую, концепцию мифа.

Добрыня — элемент русского архетипа. Его свойства, вольно или невольно, осознанно или нет, применяются и воспринимаются в Руси/России и в иные времена, к другим персонажам.

В какой мере миф о Павлике Морозовым основывается на мифе о Добрыне Никитиче? Сходство очевидно: оба змеевичи, оба отцеубийцы, у обоих — страдающие матушки. Один уничтожил Змея Горыныча, другой — "отсёк голову гидре контрреволюции".

У русского Огненного Змея описано ещё одно свойство — "зловоние". Трудновато представить "сумасшедшую любовь" при стойком аромате канализации. И это вводит в рассмотрение феромоны. Например: андростенон, метаболит тестостерона, содержится в моче и слюне хряков, в моче и поте мужчин.

У свиней этот запах производит "эффект замирания": самка изгибает спину, становясь в позицию для спаривания. Свиноводы опрыскивают веществом загоны свинарников для интенсификации процесса свино-воспроизводства. Помогает. В промышленных масштабах.

Результаты экспериментов на людях мягче: женщины чаще садятся на сиденья, обрызганные андростеноном, чего мужчины избегают. Разные дамы реагируют по-разному. Одни считают запах отвратительным, другие сравнивают с привлекательными ароматами ванили, цветов, чего-то вкусного. Третьи запаха не чувствуют.

Отклик даёт рецептор OR7D4. Те дамы, кто имеет две копии рецептора, чувствует запах и описывает его, как тошнотворный.

Вторая группа, с одной копией, чувствуют аромат, идентифицируют его как приятный, сравнивая с конфетным.

Третья группа — носительницы менее распространённой версии гена, вообще не ощущают запаха.

Для издавания запахов наиболее важны сальные и потовые железы, располагающиеся у основания волос: на голове, в подмышечных впадинах, в области гениталий.

Поэтому во многих обществах замужним женщинам предписано прятать волосы, запрещается находиться в церкви с непокрытой головой, распущенные волосы считаются непристойными? Паранджа — чтобы не "феромонила" по жаре?

Танец, напротив, даёт возможность партнёрам обменяться феромонами — быстрые танцы, при которых тело разогревается и начинает испарять пахучие вещества, чередуются с медленными, предполагающими сближение, при этом партнёры ещё и поднимают руки, насыщая воздух феромонами из подмышечных впадин.

Апокриновые и сальные железы обильно выделяют метаболиты тестостерона. Активно работают в пору полового созревания, при сексуальном возбуждении и эмоциональном подъёме. В поте мужчин андростенона содержится в 50 раз больше, чем в поте женщин.

Замечу, что в средневековье письменная культура вообще, и записи об "Огненном Змее" в частности, формируется сексуально несостоятельными мужчинами. Монахами. Для которых запах другого самца, не только отвратителен, но и обиден.

"Огненного Змея" в природе нет. Но запах от него... аж слезу выжимает и с ума сводит.

* * *

Глава 502

— Расскажи. Как это было.

— Нет!

— Почему?

— Сты-ыдно. Господин мой, Ванечка... я ему в верности клялась...

— Ты нарушила клятву?

— Нет! Я прогнала! Он дымом изошёл, искрами рассыпался! Усладитель-погубитель... дух прикасливый...

Во как. Крепка. Сирая вдовица, а огненного дракона поборола-выгнала. Хоть и мифического, но столетиями эффективно функционирующего. Праведница. Покрепче того инока, которому потребовалось в землю по плечи закопаться.

Чисто силой духа. Победила беса. Опираясь на клятву верности. Мне.

— Так отчего же стыдно?

— Я... мне... ну... томно было... я ж... почти уже... я ж его хотела! Согрешила. В мыслях своих.

* * *

Как это по-христиански!

"А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём".

"Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твоё было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя...".

Короче: приглянулась девушка — вырви глаз. Или ещё что. Не можешь? — Соседи помогут. "И гасит старец его голубя, аки свечу божью" — про кастрацию у русских хлыстов.

Не хочешь? — Всё равно помогут. В рамках своих представлений "о добре и зле". Побиванием камнями, например. До смерти. Не за действие, а за размышление.

А вы говорите "тоталитаризм". А это просто Евангелие от Матфея.

"Женщина — не человек", "вырви глаз" — к ним не относится. Кроме тех, конечно, кто сама "смотрит на женщину с вожделением".

* * *

— Ты помнишь кто господин твой?

— Конечно! Воевода Всеволжский, "Зверь Лютый". Ва-анечка...

— Ты слышала, что он умеет оборачиваться?

— Д-да... В волка своего. Князь-волка. Бабы сказывали.

Мои "особые отношения" с Куртом, его постоянное возле меня присутствие, уникальная свобода в перемещениях: собак на Руси в дом не пускают, в отличие как в европах... Да он сам! Князь-волк на "Святой Руси" — живое воплощение сказки. "Грянул оземь — обернулся бурым волком, грянул другой раз — добрым молодцем".

Ящер, Огненный Змей и Князь-Волк — одного поля ягоды.

Не то, чтобы я так уж сильно изображал оборотня, но... Жизнь даёт поводы. Если есть желание их найти.

Типа: вот я вошёл в дом. Все видели. Через пять минут оттуда вышел Курт. "Пост сдал — пост принял". Зевнул на прохожих крокодильей пастью и потрусил по своим делам. На конюшню, к примеру. Они с Гнедко моим любят общнуться. А я сижу дома, бумаги какие перебираю — меня не видать, не слыхать.

Вывод стороннего наблюдателя:

— Вошёл — человеком, вышел — волком. Оборотень!

* * *

Надо отметить, что на Руси, в отличие от Европы, очень долго, века до 18-го, оборотничество в народе отрицательного оттенка не имеет. Наоборот, признак особой силы, мудрости. Множество былинных персонажей умеют оборачиваться в разных животных. Вещий Олег — первый пример. На Руси не вера — двоеверие. А языческие боги вечно кого-то из себя строят и меж людей ходят.

Хотя, конечно, обернуться, подобно Зевсу, золотым дождём, просочиться в спальню к Данае и оплодотворить её до уровня Персея... Для наших — чересчур.

* * *

— Как зовут сына Огненного Змея?

— В-волк. Волк Огненный Змей... Ой... Так Ваня... змеевич?!

"Правильный вопрос — половина правильного ответа". Или — неправильного, но полезного.

Каких только сказок про меня не сказывают! Сейчас ещё одна Руси пойдёт. И все "некошные кикиморы" — мои. Вместе с их матушками, измученными сексуальной неудовлетворённостью.

И это — хорошо. Сироты-приёмыши для меня — кадровый резерв в среднесрочной перспективе. А озабоченные дамы... при здешней перекошенной демографии фронтира — "то, что доктор прописал".

— А ты вспомни, чего люди сказывают. "Зверь Лютый" — силён, хитёр. Умеет всякие диковины делать. Имеет богатства несметные. Ведает чего за горами, за долами деется. Является невесть откуда невесть как.

— Д-да... Похоже... Только... от Вани пахнет... вкусно...

Факеншит! Так тебе ещё и "зловоние" изобразить?!

Девочка, я, пожалуй, единственный на всю "Святую Русь" мужчина, для которого ежедневный душ — норма. Совершенно не святорусский, не людский обычай. Ну нелюдь я, нелюдь! Никак отвыкнуть не могу. После тренировки хоть с мечами, хоть с конями, хоть с колодами — такой запашок появляется... У самого слезу вышибает.

— Змей Огненный только для чужих худо пахнет. А для любы своей — завсегда сладко. Как ты и чуешь.

— И огнём он не горит...

— Ты хочешь, чтобы он дом запалил? Город сжёг? Тебя, как свинку молодую, на костре тела своего обпалил-обжарил? Радуйся, дурёха, что Зверь Лютый о тебе заботится, тело твоё белое бережёт, природу свою звере-огне-змейско-лютскую сдерживает.

— А я хочу... по-настоящему... с дымом-пламенем...

М-мать! "Хочу по-настоящему! — И тут у комбайна отвалились все четыре колеса".

Гурманша: "и с дымком, и с душком".

Мда... Но есть варианты...

Помнится, в Пердуновке я как-то чуть не убил Марану. За то, что она, без моего согласия, опоила меня какой-то гадостью, облачила в волчий костюмчик. И отправила сношать аналогично одетую и опоенную Елицу.

Психотерапевтиха колченогая. Но ведь помогло же! Случка по-волчьи привела к стабилизации психики пациентки.

* * *

Предки, факеншит! Зоофилы мифотворческие! И не только мифо... Судя по проработке деталей в нормативах — тема актуальна для "Святой Руси". Нифонт, епископ Новгородский:

"Если человек имел имел сношения с рогатым скотом, то другим можно есть от него мясо и молоко, а тому, который имел сношение — нельзя есть ничего. Епитимью принять согласно силе соделанного греха".

Рутинное разъяснение, типа "Бюллетеня Верховного Суда". Наряду с другими вполне понятными нормами:

"Если пьяный человек ринется на свою жену и повредит в ней дитя — половину епитимьи за убийство.

А если носили детей к варяжскому попу на молитву — 6 недель епитимьи, сказал владыка, потому что они двоеверцы".

* * *

"Волчий секс" по-марански дал требуемый результат. Повторить?

Мда... костюмчик из асбеста, облиться скипидаром и... вонищи бу-у-удет! Морду пострашнее. Портрет тиранозавра из рыбьей чешуи? Крылья по-птеродакльски, на лапы — когти. На руки — по пять пальцев, на ноги — по четыре. Как у крокодила. В пасть — огнемёт, в глаза — бусы красного стекла, рычать я и сам могу. Девушка, узрев чудище, падает в обморок, я — в руки пожарников. Приходя в себя от запаха нашатыря ("зловоние" делать будем?) красавица видит над собой участливое лицо прекрасного юноши. В моём исполнении. Можно — в огненной чешуе. Медной фольги накатаем, детишки начистят до блеска...

— А ещё... он не летает.

Ё! Антиграв я пока не изобрёл... Самолётов-вертолётов нет... Сделать бочку пороха, сесть верхом, запалить... М-маразм...

Но есть у меня мысль...

— Будешь себя хорошо вести — "Зверь Лютый" и по поднебесью покатает. Как "верну любу" за Дунаем. А ослушаешься... Про Маринку и Добрыню помнишь?

* * *

Былина "Добрыня и Маринка" не входит в круг "обязательного школьного чтения" моих современников. Но составляет часть образного мышления, набора стереотипов поведения святорусского народа.

"В стольном в городе во Киеве

У славного сударь князя у Владимира

Три годы Добрынюшка стольничал,

А три годы Никитич приворотничал,

Он стольничал, чашничал девять лет,

На десятый год погулять захотел

По стольному городу по Киеву".

Девять лет — на казарменном положении. Будто после "особо тяжких" или "в особо крупных". И тут, наконец, воля! Увал до отбоя! Хоть денёк, а мой. Странно ли, что у богатыря "крышу снесло", пошёл парнишечка "приключений на свою гайку искать".

"По деревне я пойду

Чего-нибудь наделаю.

Кому морду разобью,

Кому ребёнка сделаю".

Э-эх! Развернись рука, раззудись плечо! Гуляй, рванина, на последние!

"Взявши Добрынюшка тугой лук

А и колчан себе каленых стрел,

Идет он по широким по улицам,

По частым мелким переулочкам,

По горницам стреляет воробушков,

По повалушам стреляет он сизых голубей".

За беспорядочную стрельбу в населённом пункте наказывают. Но кто ж дяде "самого" — слово супротив молвить будет? Особенно, когда у него боевой лук в руках и полный колчан калёных стрел. Под дулом автомата — много ль укоризны выскажешь?

"Зайдет в улицу Игнатьевску

И во тот переулок Маринин,

Взглянет ко Марине на широкий двор,

На ее высокие терема.

А у молоды Марины Игнатьевны,

У нее на хорошем высоком терему

Сидят тут два сизые голубя,

Над тем окошком косящатым,

Целуются они, милуются,

Желты носами обнимаются".

Факеншит! Он тут девять лет! Цурипопиком! Чашку подай, на стол накрой, у ворот постой... Как монах. Девять лет! Каждый день! Служба! Круглосуточная! А тут эти... пернатые... целуются, милуются... "желты носами обнимаются"... нагло, бесстыдно, принародно...

"Тут Добрыне за беду стало,

Будто над ним насмехаются;

Стреляет в сизых голубей;

А спела ведь тетивка у туга лука,

Звыла да пошла калена стрела.

По грехам над Добрынею учинилося,

Левая нога его поскользнула,

Права рука удрогнула,

Не попал он в сизых голубей,

Что попал он в окошечко косящатое,

Проломил он оконницу стекольчатую,

Отшиб все причалины серебряные,

Расшиб он зеркало стекольчатое;

Белодубовы столы пошаталися,

Что питья медяные восплеснулися".

Чем же он стрельнул? Бабахнуло как из подствольника.

И с чего?! — Воркование птиц небесных — "за беду стало"? А полёт одуванчиков не бесит? — Это ж тоже... про размножение.

У Льва Николаевича один из персонажей в умилении от ощущения благоустроения божьего мира долго разглядывает ползающих друг по дружке полевых жучков. Потом бурно краснеет от внезапного осознания смысла наблюдаемого процесса. И в бешенстве топчет невинных насекомых.

"Они жили недолго, но счастливо. И умерли в один день" — про жучка с букашкой под каблуком целомудренника?

С таким зашкаливающим либидо надо не стрелы стрелять, а дерева валять. Какое прицеливание?! Когда моча — в голову, бес — в ребро, и давление — глаза застит. Накосячил. "Причинение существенного материального ущерба по неосторожности". В смысле: сдуру.

Повторю: первопричина конфликта — чисто вздорность Добрыни.

Нюхнул мужик воздуха вольного — всего аж заколдобило. Поплыл дядя, рассупонился. Богатырь! Профессиональный воин! А в сидящих голубей во дворе попасть не смог. "Левая нога его поскользнула, Права рука удрогнула"... А если б он вёз патроны? Поз-зор!

Ущерб, и вправду, немелкий. Цены на стекло при князь Владимире... не укупишь. Стеклянное плоское зеркало только в Венеции с начала 16 в. у братьев Доменико с острова Мурано.

"А втапоры Марине безвременье было,

Умывалася Марина, снаряжалася

И бросилася на свой широкий двор:

"А кто это, невежа, на двор заходил,

А кто это, невежа, в окошко стреляет?

Проломил оконницу мою стекольчатую,

Отшиб все причалины серебряные,

Расшиб зеркало стекольчатое".

Возмущение пострадавшей понятно. Другая б на её месте — кинулась на хама прохожего, в крик срамила-лаяла, зенки бы его бестыжие повыцарапала, морду бы его поганую покорябала, в суд бы потащила. Но какой суд для дяди "самого" на "Святой Руси"?

Когда коррупция в форме "ну как не порадеть родному человечку" — повсеместна, когда "правды не сыскать" — люди переходят к "прямой демократии", к самосуду. Используя, в том числе, свои неординарные свойства и навыки.

"Чем богаты — тем и рады" — русское народное про гостей. Званных и незванных.

"И втапоры Марине за беду стало,

Брала она следы горячие молодецкие,

Набирала Марина беремя дров,

А беремя дров белодубовых,

Клала дровца в печку муравленую

Со темя следы горячими,

Разжигает дрова палящатым огнем,

И сама она дровам приговариват:

"Сколь жарко дрова разгораются

Со темя следы молодецкими,

Разгоралось бы сердце молодецкое

Как у молода Добрынюшки Никитьевича.

А и Божья крепко, вражья-то лепко".

Богатырь-то он, конечно, того... могуч. Но — не умён. И — дурно воспитан. Прямо сказать — хамоват Добрыня. Ни извинения, ни покаяния. Как-то договориться, компенсировать... Даже маленькие дети, разбив мячом соседское окно смущаются. Но не русский богатырь. Будто так и надо.

А зря: обижать незнакомую женщину — невежливо. Да и опасно: на ведьму нарвался.

Я подобное уже в самом конце 20 в. видел. Там только пепелище осталось. После глупых слов в адрес двух проходивших женщин. Какой криминал?! — Сам дурак. Пить надо меньше. Через три дня собственный самогонный аппарат в руках полыхнул. Вместе с домом и семейством.

А уж Киев времён Крестителя такое кубло... Куда не плюнь — то ведьмак, то колдунья, то оборотень. Хотя могу понять добра молодца: девять лет с княжьего двора не выходивши... Опять же — голуби целуются... Богатырю такое видеть — нож острый по сердцу. Как же чем тяжёлым не заелдырить в бессовестных? А что не попал — так по грехам его. Видать, тяжелы были.

"Взяла Добрыню тоска пуще вострого ножа

По его по сердцу богатырскому:

Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест,

Со полуночи Никитичу не уснется,

Он белого свету дожидается.

По его-то щаски великия

Рано зазвонили ко заутреням.

Встает Добрыня ранешенько,

Подпоясал себе сабельку вострую,

Пошел Добрыня к заутрени;

Прошел он церкву соборную,

Зайдет ко Марине на широкий двор,

У высокого терема послушает".

"Душа болит, а сердце плачет.

Торг городской уже шумит.

А тот, кто любит, сам не знает

Зачем идёт, с чего сердит".

Гормональный шторм. Какая логика?! Какие мозги?! Мало того, что вчера побил-поломал, так ещё и нынче туда же намылился. Забыл русское народное: "Не гуляй где попало — опять попадёт".

"А у молоды Марины вечеринка была,

А и собраны были душечки красны девицы,

Сидят и молоденьки молодушки,

Все были дочери отецкие,

Все тут были жены молодецкие.

Вшел он, Добрыня, во высок терем, -

Которые девицы приговаривают,

Она, молода Марина, отказывает и прибранивает.

Втапоры Добрыня ни во что положил,

И к ним бы Добрыня в терем не пошел.

А стала его Марина в окошко бранить,

Ему больно пенять".

Сразу видать — у богатыря мозги-то повынесло, помороки-то повышибло. Девять лет службы у Крестителя — всякую соображалку отбили. Ну, нахулиганил, побил-поломал вещицы дорогие. Так извинись! Обругали-то за дело. Но Добрыня — "ни во что положил".

Колдовское заклятие? Заговор-наговор-приговор? — Плюнь через левое плечо, попрыгай на одной ножке посолонь, перекрестись троекратно, водицей родниковой ополоснись, батюшке занеси, в пол лбом постучи. Есть же известные, народом проверенные, способы! Голуби целующиеся не по ндраву? Так ведь и сам можешь. К иконе приложиться.

"Три да ещё семь раз подряд

Поцеловать столетний медный

И зацелованный оклад".

Глядишь, и полегчает. А Добрыня, вишь ты, церкву соборную — мимо прошёл. На чужой двор без спроса ввалился. У людей там девишник-бабёшник, а тута он припёрши. "Незванный гость — хуже татарина". Или, всё-таки, лучше?

Встал у терема да бабские разговоры подслушивает. Экое непотребство! Будто и не мужик вовсе! Ещё за вчерашнее не рассчитавши, а седни незван вдругорядь заявивши. А ещё говорят — богатырь святорусский. Невежа безмозговая.

"Завидел Добрыня он Змея Горынчата,

Тут ему за беду стало,

За великую досаду показалося;

Сбежал на крылечка на красная.

А двери у терема железные,

Заперлася Марина Игнатьевна,

А и молоды Добрыня Никитич млад

Ухватит бревно он в охват толщины,

А ударил он во двери железные недоладом,

Из пяты он вышиб вон,

И сбежал он на сени косящаты.

У хозяйки друзья-подружки, гости разные. Да какое твоё, собачий сын, дело?! Тут частное владение! Территория прайваси! А этот из себя ОМОН строит. Без прокурора. Ему, прикинь-ка, "за беду стало"! Хамло неумытое.

"Неприкосновенность жилища" — слышал? — Не слышал. Богатырь, чего возьмёшь. Ни ума, ни вежества. Только и горазд окна бить, двери ломать да женщин пугать. Ему, вишь ты, "за великую досаду показалося"! Крестись, коли кажется.

"Бросилась Марина Игнатьевна

Бранить Добрыню Никитича:

"Деревенщина ты, детина, засельщина!

Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил,

Проломил мою оконницу стекольчатую,

Ты расшиб у меня зеркало стекольчатое".

Хозяйка хаму впёршемуся выговаривает конкретно. Понятно, что присутствующая у хозяйки в гостях особь "мужеска полу" просто обязана вступиться. Защитить даму. Остановить разгулявшегося хулигана, вышибающего "двери железные недоладом". Тут уже не только имущественный ущерб, тут дело идёт к домогательствам, посягательствам и поползновениям.

"А бросится Змеища Горынчища,

Чуть его, Добрыню, огнем не спалил,

А и чуть молодца хоботом не ушиб,

А и сам тут Змей почал бранити его,

Больно пеняти:

"Не хочу я звати Добрынею,

Не хочу величать Никитичем,

Называю те детиною деревенщиною,

Деревенщиною и засельщиною;

Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,

Проломил ты оконницу стекольчатую,

Расшиб зеркало стекольчатое?".

Несколько странно видеть Змея Горыныча в роли благородного рыцаря, защитника слабой одинокой женщины. Этакий джентльмен с хоботом. Однако "слов из песни не выкинешь" — чудо-юдо заморское пытается защитить бедняжку-киевлянку от взбесившегося туземного хама, богатыря святорусского. Увы, джентльменство против наших богатырей "удара не держит".

"Ему тута-тко, Добрыне, за беду стало

И за великую досаду показалося;

Вынимал саблю вострую,

Воздымал выше буйны головы своей:

"А и хощешь ли тебе,

Змея, изрублю я в мелкие части пирожные,

Разбросаю далече по чистом полю?"

А и тут Змей Горынич, хвост поджав,

Да и вон побежал;

Взяла его страсть, так зачал...,

Околышки метал, по три пуда...".

Добрыня наш, исконно-посконный змеевич. Мгновенная эскалация насилия. На вопрос "почто?" — сразу встречный: "хочешь порублю?". Угроза табельным оружием, нанесение гражданскому лицу "тяжкого телесного". В форме расстройства желудка. "Тяжкое" — в прямом смысле, "по три пуд". Богатырский ответ на справедливые упрёки в учинённом безобразии, хулиганстве и разрушении частной собственности.

Вот они — корни пренебрежительного отношения российских властей всех времён и народов к джентльменам в лице Змей Горыныча! Попытка запугать, болезненная реакция на все формы критики, агрессивная безответственность, стремление воспрепятствовать свободному общению граждан. Самодур вооружённый.

Замечу, что уже в 21 в. в профессиональном разборе данной былины встречал гипотезу об участии в интриге князя Владимира. Типа, Креститель наш, святой и равноапостольный — провокатор, сам послал Добрыню, дабы подставить Маринку. Добрыня-де играет роль аналога говорящего подброшенного пакетика с наркотиками. Не могу с этим согласиться, но ход мыслей исследователя вполне показателен.

"Бегучи, он, Змей, заклинается:

"Не дай Бог бывать ко Марине в дом,

Есть у нее не один я друг,

Есть лутче меня и повежливее".

Небесные драконы на "Святой Руси" — так себе. Не каратисты: голой пяткой на саблю не прыгают. Трусоваты. При виде властей или наглых хулиганов, разбегаются. А вот женщин русских видом сабли, битыми окнами и выбитыми дверями не испугаешь.

"А молода Марина Игнатьевна

Она высунулась по пояс в окно,

В одной рубашке без пояса;

А сама она Змея уговаривает:

"Воротись, мил надежа, воротись, друг!

Хошь, я Добрыню обверну клячею водовозною?

Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить;

А еще хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?".

"Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается" — русское народное. Не у Маринки. У наших ведьм — сказано-сделано. Чего тянуть-то?

"Обвернула его, Добрыню, гнедым туром,

Пустила его далече во чисто поля,

А где-то ходят девять туров,

А девять туров, девять братеников,

Что Добрыня им будет десятый тур,

Всем атаман золотые рога".

Нарвался. Послали поднимать сельское хозяйство. Ломал-крушил бессмысленно, как сдуревший бычара? Хоть и о двух ногах. Ну и гуляй теперь соответственно — на четырёх копытах.

Довелось Добрыне поскакивати. Не на аргамаке белом во полюшке чистом, а у пастуха на выгоне под кнутиком длинным. Хорошо хоть в козла не обернула.

"Безвестна не стало богатыря,

Молода Добрыни Никитьевича,

Во стольном в городе во Киеве.

А много-де прошло поры, много времени,

А и не было Добрыни шесть месяцев, -

По-нашему-то, сибирскому, слывет полгода".

И что характерно: все коллеги, сослуживцы, князь... и внимания не обратили. На пропажу русского богатыря. Типа: много их таких... поскакивает. "Помер Аким да и хрен с ним".

Так бы и повышал Добрыня привесы и удои, удобрял, трудами кишечника своего, Землю Русскую, кабы не женский алкоголизм.

"У великого князя вечеринка была,

А сидели на пиру честные вдовы,

И сидела тут Добрынина матушка,

Честна вдова Афимья Александровна,

А другая честна вдова, молода Анна Ивановна,

Что Добрынина матушка крестовая".

Интересно: сколь же годков было Добрыне Никитичу в ту пору, ежели его крёстная мать — "молода"?

"Промежу собою разговоры говорят,

Все были речи прохладные.

Ниоткуль взялась тут Марина Игнатьевна,

Водилася с дитятями княженецкими;

Она больно, Марина, упивалася,

Голова на плечах не держится,

Она больно, Марина, похваляется".

Замечу, что часть экспертов рассматривают эту былинную историю как эпизод "подковёрной борьбы" между партиями сыновей Владимира Крестителя, "дитятями княженецкими". Борьбы, в которой четверо из них были уничтожены. Один из сыновей стал Святополком Окаянным, двое — заступниками за землю Русскую Святыми Борисом и Глебом, Рогнеда с Изяславом вынуждены были уйти в Полоцк, бедного Судислава сунули в темницу пожизненно. А Ярослав Хромец стал Мудрым.

"Гой еси вы, княгини, боярыни!

Во стольном во городе во Киеве

А я нет меня хитрея, мудрея, -

А и я-де обвернула девять молодцов,

Сильных могучих богатырей, гнедыми турами;

А и ноне я-де опустила десятого,

Молодца Добрыню Никитьевича,

Он всем атаман золотые рога".

На Руси говорят: "пьяная баба себе не хозяйка". А уж языку своему — тем более. Специфические русские выражения о женщинах: самоходка, самокрутка. Здесь — само-закладушка.

"На дурака не нужен нож.

Ему с три короба наврешь.

И делай с ним что хошь".

"Дуре" и врать нужды нет — она "всё сама-сама". Хотя, казалось бы, ведьма. Та, кто ведает, знает. Но ныне — нажравши.

"За то-то слово изымается

Добрынина матушка родимая,

Честна вдова Афимья Александровна,

Наливала она чару зелена вина,

Подносила любимой своей кумушке,

А сама она за чарою заплакала:

"Гой еси ты, любимая кумушка,

Молода Анна Ивановна!

А и выпей чару зелена вина,

Поминай ты любимого крестника,

А и молода Добрыню Никитьевича, -

Извела его Марина Игнатьевна,

А и ноне на пиру похваляется".

Проговорит Анна Ивановна:

"Я-де сама эти речи слышала,

А слышала речи ее похваленые".

A и молода Анна Ивановна

Выпила чару зелена вина...".

На "Святой Руси" княгини-боярыни пьют крепко. Не водицу крашенную заморскую, а наше отечественное — хлебное, "зелено вино". А выпивши — буянят.

Дёрнула, крякнула, занюхала. И пошла мордовать:

"А Марину она по щеке ударила,

Сшибла она с резвых ног,

А и топчет ее по белым грудям,

Сама она Марину больно бранит:

"А и сука ты,..., еретница...!

Я-де тебе хитрея и мудренея,

Сижу я на пиру, не хвастаю,

А и хошь ли, я тебя сукой обверну?

А станешь ты, сука, по городу ходить,

А станешь ты, Марина, много за собой псов водить".

Подтверждаю: женские пьяные драки жёстче мужских. У мужчин драка за первенство: "вынести", "своротить", "заткнуть", "уронить", "накостылять". Доказать крутизну, явить "удаль молодецкую". Бывают, конечно, эпизоды "с целью уничтожить", но редко. Старинное правило: "лежачего не бьют". Хотя, конечно, в 21 в. эмансипация торжествует, можно и по-женски: сшибить с ног да топтать "по белым грудям". В 20 в. такое только у урок-рецидивистов видел. У женщин после "чары зелена вина", "истребить" — почти норма.

Ещё одна колдунья в тереме Святого Владимира. Сидит на пиру, не хвастает. Интересно, а про что она умалчивает? Кого именно она в кобелей да сук оборачивала?

"А и женское дело прелестивое,

Прелестивое, перепадчивое.

Обвернулася Маринка касаточкой,

Полетела далече во чисто поле,

А где-то ходят девять туров, девять братеников,

Добрыня-то ходит десятый тур;

А села она на Добрыню, на правый рог,

Сама она Добрыню уговаривает:

"Нагулялся ты, Добрыня, во чистом поле,

Тебе чисто поле наскучило

И зыбучие болота напрокучили,

А и хошь ли, Добрыня, женитися?

Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?" -

"А право, возьму, ей-богу возьму!

А и дам те, Марина, поученьица,

Как мужья жен своих учат".

Тому она, Марина, поверила,

Обвернула его добрым молодцем,

По-старому, по-прежнему,

Как был сильным могучим богатырем,

Сама она обвернулася девицею;

Они в чистом поле женилися,

Круг ракитова куста венчалися".

Вроде — инцидент исчерпан. Добрыня осознал, раскаялся и исправился. ИТУ, в форме турьего тела с золотыми рогами, оказало социально оздоровляющее воздействие. Готов к сотрудничеству, к возвращению в общество. Добровольное согласие на бракосочетание, планирование обычного образа жизни: "как мужья жен своих учат". Полная реабилитация. А по сути — обман.

Оправдываемый, по мнению экспертов, разноверием: Маринка, видимо, язычница, Добрыня, хоть какой, а христианин. Понятно, что "с утра" он с племянником были язычниками. Христиан, даже из княжеской дружины, на казни волхвам выдавали. Потом Перуна в Новгороде кроваво ставил. Потом, ещё более кроваво, сносил — крестил, вежегши пол-города. "Уклонялся. Но только с линией партии". Каялся, причастился, молился, обещался. Но в церкви не венчались. Блудодей? — Нет, богатырь святорусский.

Напомню: в русской традиции венчание вторично. До такой степени, что церковь штатно разводит невенчанных. Основной обряд — помолвка, "рукобитие", "слово чести".

"Не клянитесь. И пусть будет ваше "да" — да, а нет — "нет".

Увы, само по себе, без ритуальных притопов-прихлопов — слово русского богатыря ничего не стоит.

"Повел он ко городу ко Киеву,

А идет за ним Марина раскорякою.

Пришли они ко Марине на высок терем,

Говорил Добрынюшка Никитич млад:

"А и гой еси ты, моя молодая жена,

Молода Марина Игнатьевна!

У тебя в высоких хороших теремах

Нету Спасова образа,

Некому у тя помолитися,

Не за что стенам поклонитися.

А и чай моя вострая сабля заржавела?".

"Каким ты был — таким остался". В смысл — хамло. В чужой дом примаком пришёл? — Хоть из вежливости похвали. Столы белодубовые, вышивку искусную. Девичье гнёздышко.

"Свой уголок я убрала цветами.

Здесь так отрадно, так светло".

Конечно, на привычную Добрыне казарму непохоже.

"А и стал Добрыня жену свою учить,

Он молоду Марину Игнатьевну,

Еретницу,..., безбожницу:

Он первое ученье — ей руку отсек,

Сам приговаривает:

"Эта мне рука не надобна,

Трепала она, рука, Змея Горынчища";

А второе ученье — ноги ей отсек:

"А и эта-де нога мне не надобна,

Оплеталася со Змеем Горынчищем";

А третье ученье — губы ей обрезал

И с носом прочь:

"А и эти-де мне губы не надобны,

Целовали они Змея Горынчища";

Четвертое ученье — голову отсек

И с языком прочь:

"А и эта голова не надобна мне,

И этот язык не надобен,

Знал он дела еретические".

Четвертование. Одна из самых жестоких казней. Применяется к особо опасным государственным преступникам. Так казнили Стеньку Разина. А с Емелькой Пугачёвым помилосердствовали — сперва голову отрубили.

У Добрыни милосердия к собственной жене нет. Нахамив, разломав, набезобразничав, он, получив отпор, идёт на обман. "Военная хитрость"? Обманывает-то он не врага, воина, разбойника, но обиженную и наказавшую его за это женщину. Зверски убивает собственную жену.

За что? — А вот! "Ему тута-тко, Добрыне, за беду стало, И за великую досаду показалося". Что его за дело бранят, за хамство явленное выговаривают.

А другая обида: какая-то бабёнка верх взяла, умом-разумом пересилила, в бычка мукающего обратила.

А третья беда: что другому полюбовницой была, обнимала-целовала. Страстная, похоже, женщина — ногами оплетала. А Добрыню, видать, такого искусства не удостоила. Хоть и до Добрыни было, а всё едино — обида смертная.

Стыдно ему. Самолюбие прищемили. Воспротивилась, окоротила хама. Указала место. В ряду других бычков-рогоносцев.

Тут ещё и ересь придумал в довесочек. Хотя его собственная крёстная — ведьма, людей в собак оборачивает.

По совокупности: четвертование с урезанием губ и носа. Поизгалялся-позабавился. Самоутвердился.

Знавал я одну "молоду Марину Игнатьевну" в Киеве. Собою очень хороша была. Полная тёзка былинной героини. Но счастливее: в Торонто укатила. Живёт себе, поживает. Умна: не стала дожидаться туземных "добрыний".

Ссора из-за Маринки заставляет несколько иначе оценивать действия Добрыни в других былинах при его столкновениях со Змеем Горынычем. Они соперники из-за женщины. Оба — неуспешные. Горыныч — сбежал, Никитич — убил.

Явленные Добрыней в этой былине хамство, наглость и вздорность, лживость и жестокость — не типичны для него. Чаще эти свойства (особенно — склонность к обману) проявляются у Алёши Поповича. Но тут — "снесло крышу". От гипертрофированного наследственного чувства самца-собственника. Змеевич.

Эта история объясняет безудержную храбрость и ярость Добрыни в последующих стычках со Змеем Горынычем. "Соперник-предшественник" подлежит полной ликвидации.

"А побил змею да он проклятую,

Попустила кровь свою змеиную

От востока кровь она да вниз до запада,

А не прижре матушка да тут сыра земля

Этой крови да змеиною.

А стоит же тут Добрыня во крови трое сутки...".

Убил-таки, любовника своей покойной жены. Типа: смыл свой позор. Стыд за своё хамство, за то, что его так не полюбили. Не оплетали-целовали. Заодно грохнул папашку, "глав.водопроводчика". Да сводных братьев с сёстрами своими поистребил:

"А змеенышев от ног да прочь отряхивать.

Притоптал же всех он маленьких змеенышков".

Забаву Путятичну вызволил.

Девушка, само собой, влюбилась. Учуяла феромоны "Огненного Змея"? Но горький Маринкин опыт у Добрыни на челе выписан. Не любит он женщин. Боится опять с золотыми рогами в стаде скакать. О чём Забава прямо и сказывает:

"За твою великую за выслугу

Я бы назвала нынь другом да любимыим, -

В нас же вы, Добрынюшка, не влюбитесь!".

Рана, нанесённая нежной ранимой душе русского богатыря женским превосходством в части принудительного обычачивания и рогоношества, не зарастала долго. И вот только он угробил Змея Горыныча, только-только, хоть частично, восстановил самоуважение, как нарвался на дочку Микулы Селяниновича Настасью.

С самим Микулой, хоть тот и простой мужик-пахарь, даже и Вещий Олег разговаривал... вежливо. Во избежание.

То — Вещий. Он же — ширяется. По поднебесью. А Никитыч... не ширяется. И, увидев одинокую наездницу, кидается бить её булавой по голове.

Других навыков общения с женским полом у Добрыни нет. Окна бить, двери ломать, руки-ноги рубить... А чего ещё с бабами делают? "Дал сто баксов — она моя. Забрал сто баксов — она в экстазе". Или вот: увидел и сразу дубиной по мозгам.

Увы — фиаско. Не смог. Не так, как вы подумали, а по-военному.

Дочери Микулы в отца пошли.

"Ухватила тут Добрыню за желты кудри,

Сдернула Добрынюшку с коня долой,

А спустила тут Добрыню во глубок мешок,

А во тот мешок да тут во кожаный".

Там бы он и помер. Но конь у Настасьи заговорил. От перегруза: двух богатырей таскать тяжело. У моей тачки рессоры в подобных ситуациях тоже скрипят.

Глянула Настасьюшка, спросила вежливо:

"Возьмешь ли, Добрыня, во замужество?

Я спущу тебя, Добрюнюшку, во живности.

Сделай со мной заповедь великую,

А не сделаешь ты заповеди да великие,

На ладонь кладу, другой сверху прижму,

Сделаю тебя да в овсяный блин!"

Ух как не хочется святорусскому богатырю снова...! Но деваться некуда. Добрыня кивает, соглашается. Сщас как с Маринкой: под ракитов куст да за востру сабельку. И — порубить кусочно... Увы. Облом.

Бог с ней, с "заповедью великой". С Маринкой вон тоже сговаривался. Но эта-то... в любой миг прихлопнет. "В овсяный блин". И пришлось славному богатырю, защитнику Земли Русской, истребителю "летающего супер-водопроводчика" идти замуж.

В смысле: наоборот.

"Приняли они да по злату венцу.

Тут за три дня было пированьице".

Но ориентацию Добрыни Маринкина история сбила напрочь. На женщин — идиосинкразия. И поехал он в загранкомандировку. "Далеко в Орду, на двенадцать лет".

Однако инстинкт самца-собственника не выветрился. Как пришло время свадьбы объявленной вдовою Настасьи с Алёшой Поповичем — враз заявился. В своём фирменном стиле:

"Идет как он да на княженецкий двор,

Не спрашивал у ворот да приворотников,

У дверей не спрашивал придверников,

Да всех взашей прочь отталкивал".

Впрочем, Настасья Микулишна вполне понимает болезненное самолюбие мужа и успокаивает его не кулаком, а показной скромностью да уместным словом:

"У нас волос долог да ум ко?роток,

Нас куда ведут, да мы туда идем,

Нас куда везут, да мы туда едем".

Вывод: для женщин, пытающихся защититься от хама на "Святой Руси" — четвертование. Как особо опасному гос.преступнику. Потомство только от тех, у кого "волос долог да ум ко?роток".

Понятно, что былина — не товарно-транспортная накладная, достоверность — не гарантирует. Но этика, оценки: Добрыня — молодец, баба, превозмогшая наглого казённого хама — ведьма, такую порубать на куски — правильно, воспроизводится тысячу лет.

Неотъемлемая часть русского национального характера? Мечта "патриота"?

Глава 503

Перебирая былины в 21 веке, я был твёрдо уверен, что всё это — "преданья старины глубокой".

Да, "Огненный Змей" дожил в русских сказках до 19 в. Но теперь-то...! "Когда космические корабли бороздят просторы бескрайнего космоса...", а миллионы людей не вылезают из своих гаджетов... Примитивной древней выдумке, восходящей к богу Ящеру и ему подобным, просто нет места в культурно-информационной среде начала третьего тысячелетия!

Отнюдь. Место — есть. В сексуальных женских фантазиях.

"Катя: Мне хотелось бы переспать с мужчиной-ящерицей с красивой пятнистой чешуей, длинным шипастым хвостом и раздвоенным языком... ящер был инопланетянином и занимался любовью с героиней".

Планета — изведана, небо — истоптано. И Ящер из Волхова превращается в "Огненного Змея" из космоса.

Например: Нигматулина Г.А., "Цветок змеиного дома".

Героиню похищает змей-космонавт. Для размножения.

У этих змеев проблема: много-много миллионов лет у них не рождаются змейки. В ихнем космо-имперско-клановом обществе. Для обеспечения воспроизводства змее-люди воруют самок разных видов по Галактике. Наложницы гарантированно мрут после рождения второго ребёнка ввиду ядовитости змеелюдской семенной жидкости.

И тут наша. Которая, конечно, мучается, бедняжка, от своего предназначения. Подневольно рожать монстров чужому ящеру. Но быстро адаптируется. Физиологически — к зверскому сексу, психологически — к роли детородной машины.

"Склонившееся надо мной существо было огромным! И, судя по строению тела, мужского пола.

Узкое, клиновидное лицо с чуть выпирающей челюстью, покрытое на скулах блестящей чешуей. Немигающие холодные, как у рептилий, огромные желто-зеленые глаза, прочерченные вертикальным зрачком, чуть светящиеся в темноте как у кошки. Слегка приплюснутый маленький нос. Широкий лягушачий рот с острыми клыками над верхней и нижней губой... Гигантский обнаженный торс и широченные плечи существа бугрились ненормально накаченными мышцами...

Дальше туловище переходило в змеиный черно-зеленый хвост! И этот хвост терялся в темноте, не позволяя определить настоящего размера нелюдя...

...на мне разорвали маечку, пройдясь хозяйской рукой по обнаженной груди, совершенно не обращая внимания на мое возмущенное сопротивление... сильнее намотали на кулак волосы и тряхнули так, что клацнули зубы... На глазах выступили слезы бессилия...

...меня начали ощупывать и осматривать, как на приеме у врача... Помял бедра, раздвинул ягодицы...

Резко уложил на землю и грубо ввел во влагалище здоровенный холодный палец, при этом умудрившись не оцарапать когтем мягкие стенки..."

Это — "первое свидание".

"Пpедставить стpашно

мне тепеpь,

Что я не ту откpыл

бы двеpь,

Дpугой бы улицей

пpошел,

Тебя не встpетил,

не нашел".

Похищение Забавы Путятишны таких подробностей не содержит. Просто: "налетел вихорь".

Что "дверь открыл" звероящер — не существенно. Главное, чтобы потом ему было "страшно представить".

Тёмные крестьянки 19 в, или муромская княгиня 13-го могли ограничиться одним экземпляром "ублажителя", в 21 в. "победил колхозный строй": появляется брат "зелёного змея" — змей белый. В человечьем обличии. Как и положено: "очутится в избе молодцом несказанной силы".

"Изящное, стройное, гибкое тело; длинные белоснежные блестящие волосы; широкие плечи, узкая талия. Нечеловечески прекрасное лицо с мраморной, гладкой, без единого изъяна и морщин кожей. Узкие нежно-розовые губы, словно покрытые легким перламутром. Утонченные черты лица, высокие скулы... глаза. Крупные, миндалевидной формы, зауженные к внешним уголкам, они были нежно-сиреневого цвета с глубоким фиолетом по радужке и вертикальным черным зрачком посередине...

Я была очарована этим прекрасным существом, я забыла, как дышать... мне начинали нравиться прикосновения и его близость. В ноздри ударил тонкий, чувственный, волнующий аромат незнакомых экзотических цветов. Вот это запах!".

Андростенон? Из мочи хряков? Героиня относится к второй группе по типу реакции?

"...я обхватила блондина за сильную шею и, смотря прямо в удивленные сиреневые глаза, взяла управление поцелуем на себя. Я стала играть с его гибким чуть сладковатым языком и напряженными влажными губами. Лаская, посасывая, слегка прикусывая, подчиняя и позволяя себя завоевывать. Изучая шелковистую прохладную плоть чужого нёба кончиком своего языка... ответные движения были вялыми и даже какими-то неприязненными что ли, но постепенно он вошел во вкус, и вот уже не я, а меня изучали, требовательно и властно вторгаясь в мой рот, с жадностью сминая податливые губы, сплетая и расплетая наши языки...

Я перестала отвечать за свои действия, растворившись в сладком дурмане желания к тому, кого всего несколько минут назад реально ненавидела. Тягучий запах сводил с ума. Литое, совершенное тело, которое я с жадностью изучала ладонями, стянув с широких плеч шелковую ткань халата, притягивало и манило. Кожа белого нага была так прохладна и шелковиста на ощупь, так потрясающе пахла... Не чувствуя ответа на свои действия, погладила кончиками пальцев выгнутый изгиб широкой спины, коснулась чувствительных горошин плоских сосков. Провела ладонью по твердому прессу до паха и, не удержавшись, дотронулась до возбужденного члена нааганита, с любопытством изучая форму и размер инопланетной плоти...".

"Не любя, полюбишь, не хваля, похвалишь, говорят старушки, когда завидит девица такого молодца" — русские сказки.

"Белый брат" разминает и растягивает будущий "инкубатор" для "брата зелёного". Успешно.

"...то, что помнилось, заставляло меня краснеть и злиться на саму себя. Потому что я стонала не только от боли, нааганит неплохо меня подготовил и разработал для своего проникновения. Таких откровенных ласк мне никто не дарил... оказался потрясающим любовником и старался сильно меня не калечить, но... слишком уж большой и длинный, да еще покрыт шишковидными наростами, а головка вообще 'кувалда'! Во-вторых, когда в меня впустили семенную жидкость, она была подобна кислоте, начавшей разъедать матку. В конце я просто выла от боли...".

Это "мечта хозяйки"? А вы говорите — логика. Да чтобы ещё раз?! — Никогда!!!

Ну-у... типа...

"Проснулась от настойчивых губ, терзающих мой рот, и прохладной ладони, скользящей по груди, животу, бедрам... Пряный запах. Тяжёлое сильное тело, прижимающее меня к кровати, полностью обнажено и возбужденно...

...соблазнять своим длинным гибким языком и коварными пальцами, осторожно, но настойчиво проникающими в глубину моего тела. И их размер в трансформированном состоянии ничем не уступал размеру мужской плоти. Скользящий змеиный хвост, обвивающий ноги и фиксирующий меня так, как удобно его хозяину, добавил своей остроты...

... между ног все увлажнилось, причем настолько быстро и сильно, что я сама удивилась, когда выгнулась навстречу прохладным сильным пальцам, скользнувшим в меня без подготовки.

— Ты... — возмутиться мне не дали, опять заткнув поцелуем рот. А что наг начал творить своими пальцами внизу!...

Мне становилось все труднее и труднее бороться с возбуждением... Я действительно очень хотела эту белобрысую сволочь и просто плавилась от его ласк и запаха, но...

А затем без предупреждения раздвинул мне коленом ноги и резко вошел сразу на всю длину своего нааганитского члена...

...через пару часов я взмолилась о пощаде, а змей, похоже, только вошел во вкус. Что только он со мной не творил! Такого продолжительного и интенсивного секса у меня еще никогда не было! И такого потрясающего, чуткого и одновременно властного партнера тоже!".

Когда женщина говорит "нет" — это ничего не значит. При условии, что вы умеете "правильно" "творить внизу" и ваше "зловоние" насыщено феромонами.

"Бог троицу любит" — русская народная мудрость. Соответственно:

"Сильное, хорошо развитое тело затянуто в черную облегающую военную форму с красными вставками и нашивками... Самыми жуткими у этого нелюдя были именно глаза! Белок — абсолютно черная бездна, зрачок — оранжевое солнце с вертикальной тьмой. Холодные, бездушные, жестокие глаза... Я сразу окрестила его про себя 'черной мамбой'...

Густые черные блестящие волосы, распущенные по широким плечам, кровавые пряди, обрамляющие довольно красивое, но очень уж жестокое лицо. Прищуренный взгляд оранжевых зрачков с вертикальной полоской в контуре тьмы, иногда мелькающий, раздвоенный змеиный язык, словно выпачканный в крови. В жутких глазах предвкушение...".

Секс с "чёрной мамбой"? А почему бы и нет? Если оно горит, летает и заботится. Всё в рамках архетипа древней славянской мифологии — "Огненного Змея".

"...черный демон в кровавой чешуе с глазами непроницаемой тьмы, расчерченной огненным вертикальным зрачком...

эти пожирающие мое тело черные с красными отблесками, потерявшие все человеческое звериные глаза... обжигающие... хищные... желающие...

Антрацитовая кожа. Плоский нос с широкими ноздрями. Клиновидный подбородок с выпирающей челюстью. Растянутый лягушачий рот, оснащенный белоснежными, парными клыками. И глаза... Огромные, холодные озера угольной бездны, рассеченные горящей щелью огненного зрачка, в которые просто невозможно смотреть, боясь затеряться. Тяжёлый, змеиный, гипнотизирующий взгляд... Бездушный как у рептилии".

"Чего хочет женщина — того хочет бог!". И какой же бог хочет такого? Наш Яша?

"-М-м-м — Мычала я, в попытке вырваться и отстраниться, но меня только сильнее прижимали к себе, начав ласкать грудь, освобожденную от корсажа...

...Впился в губы жадным поцелуем, а потом заскользил по шее влажным языком, прикусывая и слегка царапая кожу клыками, оставляя огненные дорожки с феромонами, которые тут же и зализывал. Спустился до груди. Прикусив сосок, вобрал его в рот и стал посасывать, лаская пальцами другой, доводя меня до исступления... И двигался... двигался... двигался... своей возбужденной плотью, пока у меня перед глазами не вспыхнули звезды. Уловив мой стон, довольно заурчал и, вздрогнув, излился в мое тело...

— а вот когда родиш-ш-шь, я займусь тобой по настоящ-щ-щему ! — Ощутимо прикусил горошину, сжав пальцами другую, вырывая мой невольный стон... Прошелся языком и поцелуями по кругу живота, осторожно вводя в меня пальцы, начиная растягивать и ласкать шелковистую плоть... — Тебя щадят, а ты еще и недовольна этим. — Насмешка и пальцы заменил гибкий, длинный, раздвоенный змеиный язык...

-Да...— выдохнула я, выгибаясь навстречу его движениям".

Мда... Мужчинам тут делать нечего. В смысле: в женских фантазиях на основе "Огненного Змея". Причина очевидна: раздвоенного змеиного языка нет. Может, какой-нибудь имитатор? С электроприводом... Но зачем тогда мужчина? Оператор установки?

Змей... он же того... в части вариативности сексуального поведения.

"— Только представлю, как ты опускаеш-ш-шся передо мной на колени, малыш-ш-шка, как обхватываешь мой член своими нежными губками, как начинаешь ими скользить по головке, помогая себе язычком и маленькими пальчиками. Твой горячий шелковистый ротик, и легкие укусы как я люблю...

...меня перехватили и усадили верхом на себя как наездницу... мои руки отняли от груди, и развели в стороны, начав лениво скользить прищуренным взглядом по обнажённому телу уделяя повышенное внимание тяжёлым холмикам, с розовым ореолом сосков...

...мои губы, ноющие от бесконечных поцелуев, все еще хранили терпкий, солоновато-пряный вкус великолепного зверя, которого я рискнула приласкать...

Сначала робко, а потом ободренная успокаивающими и направляющими словами мужчины, более уверенно и чувственно. А когда сама завелась от его стонов, от мощного тела выгибающегося навстречу моим движениям, сильной руки в волосах, шипением... потому что я не могла до конца вобрать его в себя... достиг кульминации, оросив мои губы и полную грудь своим соком жизни... Частичная трансформация во время оргазма это что-то!".

Вопрос трансформации Змея в такие моменты в русских сказках не рассмотрен. Но, поскольку речь идёт о фантазиях, то можно предполагать любое. В меру собственной фантазии.

Чуть другой способ:

"...ненасытная личность, поняв мои слова о ее 'неубедительности' буквально... подтянула меня за живот к себе, заставляя встать в удобную для его коварных планов позу... На четвереньки! И не важно, что мои колени все еще подгибаются от только что схлынувшей волны мощнейшего оргазма, а тело дрожит в сладкой истоме...

— Я... пошутила! Отпусти! — Выдохнула я, прекращая свое сопротивление и подаваясь назад, навстречу прохладным пальцам, ласково мнущим мои горящие половинки, а затем и головке члена у узкого тугого входа, подготовленного лишь слюной с феромонами... Толчок...

Дальше я могла только постанывать и всхлипывать, подчиняясь мужскому ритму, потому что партнер за моей спиной знал, что я уже далеко не та "невинная" девочка, что впервые попала в его постель".

Забава Путятишна, предлагающая себя в "други милые" Добрыне "уже не та "невинная" девочка"? Как и прочие из освобождённого Добрыней "русского полона". Там много народу было:

"Много вывел он было князей, князевичев,

Много королей да королевичев,

Много он девиц да королевичных,

Много нунь девиц да и князевичных".

"Огненный змей" — летающий? Полетели. Но не как "сестрица паши боснийского" — в "бомболюке" под крылом.

Вообще непонятно, как Огнянник катал девушку над Дунаем: у него крылья не самолётные, машущие. На внешней подвеске? В лапе?

Наша на "подвеску" не согласная:

"...мое место оказалось на мужских коленях... Мочку многообещающе прикусили, довольно ощутимо сжав грудь. Поползли языком по шее, чувственно прихватывая кожу... Почувствовала, как оттянули пояс брючек. Погладил по лобку. Ниже...

Смех над головой, и мужская рука, переставшая оглаживать меня между ног через тонкую ткань брючек, выровняла падение... А вот ее левая товарка так мою грудь из своего плена и не выпустила, продолжая перекатывать между пальцами то одну, то другую горошину сосков, узурпатором забравшись под кофточку. Еще и поцелуи по шее... и губы, сосущие мне мочку... змеиный язык, облизывающий ушную раковину... тяжелое, возбужденное мужское дыхание, и не только...".

По счастью, "воздухоплавательные" фантазии не поддержаны лётными навыками героини. А жаль: выход из пикирования на восьми же... "горка" с мгновениями невесомости... обратный пилотаж... Но купаться уже надо:

"...в ванной комнате с темным зверем империи... такая маленькая, в душевой кабинке, прижатая к огромному мужскому телу во всей его первозданной нааганитской красе... С большим количеством выпуклостей по стволу и диаметром в ширине. Да и головку с трудом смогла обхватить рукой, когда мою ладонь для ознакомления прижали к своему члену, застонав и зашипев только от одного прикосновения женских любопытных пальчиков. И жадные губы, взявшие в плен мои... И мужские ладони на ягодицах, подтянувшие меня к возбужденной плоти, поместив ее как раз между моих разведённых ног. Язык, проверяющий глубины моего рта... Рука, в запутанных волосах оттянувшая мне голову в сторону. Клыки, скользящие по беззащитной шее. Шершавая лента языка... Поцелуи-укусы. Потирания вздыбленным фалоссом о внутреннюю сторону бедра...".

Интересно, а Забаву Путятишну Змей Горыныч тоже так... мыл? Нет, я понимаю, что ванной комнаты у "черноморского змея" не было. Как всегда: "сапожник без сапог". А "водопроводчик", соответственно, без бойлерной. Но пещерку с горячим минеральным водопадом... для "верной любы"?

"Не обращая внимания на мое совершенно не показное сопротивление, насадили на свою плоть, блаженно заурчав, начиная делать плавные, пока еще ленивые движения вверх-вниз... Вот зараза!".

"Зараза"... Какая милая характеристика! Возбудитель. Но не инфекции.

Говорят, что "групповуха" — секс-мечта мужчин. Что за глупый сексизм?! Близость образов Змея Горыныча и Огненного Змея даёт возможность расширить поле фантазий. Горыныч единственное на "Святой Руси" существо с тремя головами. Способно петь на три голоса, в одиночестве, хором, не в такт.

Головы, в данном контексте, мало интересны. Но служат "якорями". К которым привязываются три, внешне разных, но сходных сущности. Сохраняющие мифологическое единство.

"...ласки, от которых трепетала каждая клеточка моего тела, щедро сдобренного феромонами от белого зверя, подключившегося к игре брата... меня брал не только Дэйрашшш, после брата в меня врывался и Анаишшш, ласково шипя, — какая я теплая..... Чувственная... Влажная... Не красней... Ласки от двух мужчин одновременно. Их руки... Длинные гибкие языки... Клыки... Возбужденная плоть разного размера и строения...

Моя кожа пылала. Губы горели. Нутро ныло и сотрясалось от острых спазмов наслаждения. Про грудь вообще молчу... Оголенные нервы!!!

...Мои стоны и крики от удовольствия, а иногда, честно скажу, и от боли, наверное по всем покоям разносились. В течении очень длительного времени. Очень... Дэй. Ан. Оба... Снова Дэйрашшш. Анаишшш... Дурманящий запах. Пряный вкус мужской плоти на ноющих губах. Мой вкус на их... Безумие! Не знаю, сколько бы меня еще эти двое, но я взяла и банально вырубилась после очередной волны оргазма, накрывшей меня всепоглощающей тьмой, перестав вообще что-либо чувствовать, и о чём-либо думать. Как там говорят: — 'Маленькая смерть?'...".

"Белая" и "зелёная" головы. Чёрная присоединяется к коллективу чуть позже:

"...увидела перед глазами, и небо в алмазах, и вспышки на солнце, и большой взрыв вселенной. Особенно, когда после содрогнувшегося иссаэра, в меня плавно, с небольшим трудом, вошла почти на всю длину, мощь ниида, показав, что все остальное до нее, было так, 'детской забавой'. Вот, он, мой 'настоящий' хозяин, мой господин!

— Ты чудовище!!! Ты!!!...А-а-а-а-а!!!...

Это я так кричу, вцепившись ногтями в широкие плечи змея?! Мои зубы, со всей силы впиваются в ключицу нааганита, от сметающего остатки разума, оргазма?! А в ответ довольное шипение-стон и мужское тело, излившееся в мое нутро...

Какой же этот нааганит все — таки большой!!! И сильный!!!! И... властный! Опытный...

...моего второго ньера, который неотвратимым коршуном навис над моим маленьким хрупким телом, выгнувшимся навстречу его жадным губам. Рукам. Языку. Члену...

— Ох!!! ...Чудовище!!! Зверь!!!...

А этого я... не пробовала... Необычно, но приятно.... Очень даже приятно. Ну, ничего себе!!!...

Интересно, мне сегодня вообще спать дадут?!! Хотя... Еще одну вспышку сверхновой, я все же выдержу...".

"-Ладно... только...— я покраснела, — вас трое, а я одна. Сильно не увлекайтесь.

...здоровенный черноволосый... с жуткими светящимися в темноте змеиными глазами, осторожно насаживающий тебя на свой гигантский фаллос... ты со стоном ему отвечаешь, откликаясь на мужской призыв и содрогаешься от очередной волны оргазма: острого, болезненного, но такого сладкого, потому что со спины к тебе прижимается иссаэр, врываясь в твое тело между бедер, в унисон с плотью ниида, заполняющей женское нутро... Любимые пальцы ласкающие чувствительные горошины сосков и бугорок клитора...

...Его властная рука в моих волосах. Его горящие зеленые изумруды... Его мощь после содрогнувшейся мощи ниида... Размашистые движения, заставляющие свой 'цветочек' биться в острой судороге наслаждения... Рык во время кульминации и поцелуй, полный нового желания и... благодарности...

Шэйтассс... Дэйрашшш... Анаишшш...

Я не знаю, сколько это безумие продолжалось... для меня это длилось бесконечно... сладкий дурман, щедро сдобренный феромонами...

...мои губы и язык на мужской плоти... Их на моей... Снова смена партнеров...

Трое...".

Вердикт — положительный. Пора брать инициативу в свои руки.

"Подняв руки, под взором трех пар голодных змеиных глаз, медленно расстегнула платье, позволив ему соскользнуть на пол и улечься у ног синей лужицей. Переступила, оставшись только в черных кружевных шортиках. Тряхнула головой, давая свободу непослушным локонам, пепельным водопадом, укрывшим мне плечи. Словно невзначай, провела ладонью по груди, сжав пальцами чувствительный сосок. Немного с ним поиграла...

...рассвет я встретила в объятьях не одного или двух, а всех трех ньеров... Теперь все тело болит и вздрагивает от малейшего прикосновения... это не помешало мне довольно потянуться, и ответить на поцелуй... ласково шепнув каждому из мужчин, что я безмерно счастлива, 'спасибо за такой подарок — люблю...'

...с кем из них я буду спать и кого по ночам греть, это уже нааганиты разберутся сами...".

Это то, чем пугает Маринку "молодая вдова Анна Ивановна": "будешь псов за собой водить"?

В былине Марина Игнатьевна имеет дело с облегчённым, по сравнению с нашей соотечественницей космической эпохи, вариантом. Её "Змей Горыныч" всего-навсего трусоватый "трёхглавый одночлен". Как же далеко ушёл прогресс! В части женских фантазий.

"— Действительно соскучилась? — Мужские губы расплылись в усмешке...

— Сейчас покажу... — ...начала медленно развязывать поясок на своем халатике... позволила одежде упасть на пол... в призывной ласке провела ладонями по изгибам своего тела. Дошла до груди... приподняла тяжелые полушария и слегка их сжав, перекатила между пальцами чувствительные горошины сосков... Завела руки за голову. Распустила волосы и, тряхнув влажными волнистыми локонами змейками обвившими мое обнаженное тело, медленно приблизилась к застывшему, с раздувающимися ноздрями и почти уже черными глазами мужчине... меня завело: между ног все увлажнилось, живот заныл, а вишенки сосков превратились в болезненные комочки нервов...

Я сама прижалась к напряженному мужскому телу... Сама без стеснения заскользила ладонями по рельефной мускулистой груди, словно заново с нею знакомясь: потерлась о нее щекой, провела языком по упругой оливково-золотистой коже... Вобрала в рот горошину плоского соска и, немного ее пососав, довольно ощутимо прикусила... возбужденное тяжелое мужское дыхание и рокот низкого шипящего голоса...

Трясущимися руками расстегнула пояс мужских брюк, выпуская на волю давно заждавшегося зверя... Большой, толстый, с капелькой смазки на вздувшейся головке, шелковистый и не совсем гладкий... Провела подушечками пальцев по упругому стволу, специально задевая физиологические выпуклости, зная, что у нааганитов это дополнительная эрогенная зона...

Поняв, что ньер хочет, я опустилась перед ним на колени... Я ласкала его языком, обхватывала губами, помогала себе пальчиками, потому что физически не могла полностью вобрать этого 'монстра' в себя, облизывала и посасывала... Скользила и снова посасывала, стараясь насадиться ртом как можно глубже. Мне так хотелось подарить своему лорду наслаждение. А еще мне нравилось чувствовать дрожь его сильного тела, слышать звериное порыкивание от удовольствия и ощущать под губами чувственный отклик напряженного мужского органа...

Раздвинув коленом мне ноги и убедившись пальцами, что я давно готова его принять, Дэй одним плавным движением заполнил мою пустоту.

Змеиное шипение и мой вскрик от острой волны наслаждения с легкой капелькой боли, усилившей чувственность, слились воедино...

— Дэй...Дэй.. .— простонала я, чувствуя жадные мужские губы и влажный, слегка шершавый, змеиный язык с раздвоенным кончиком на своей груди, а еще сильные руки, ласкающие мое вздрагивающее тело; размашистые мощные движения, заставляющие стонать и кусать губы. Слишком уж... это было сладко... первую волну оргазма... его имя... вторую...— Дэ-э-эй!!!".

Забаву Путятишну тоже называли "с-с-сладкая", "мой цветочек"?

От таких игр, бывает, рождаются дети. Здесь — змеёныши. И снова наша на высоте: учит местных рептилий материнской любви. На личном примере.

"Я могу возненавидеть... любого мужчину, но не малыша. Не важно, кто его отец. Дети, это частичка женской души. Наша слепая любовь...

...почувствовала, как внутри меня, радостно завозились две маленькие жизни. Две моих рыбки. А в сердце удивительное тепло и спокойствие. Щемящая нежность, до слез, и осознание того что с ними все в порядке...

...немного шокировал их оливковый цвет кожицы, и голубовато изумрудный пушок на маленьких головках. Да и глазки с вертикальным зрачком, которые смотрят на тебя, словно изучая, честно говоря, напрягли... Но когда мне радостно улыбнулись, издав непонятный нежный перелив, а в сердце разлилось знакомое тепло, я поняла, что красивее моих малышей просто никого не может быть!

...когда-нибудь перестану так глупо улыбаться в восхищении при виде этих маленьких ангелов? Особенно, когда их чудные, змеиные глазки так радостно вспыхивают при моем приближении? А их беззубые ротики, открываются в заливистом смехе, ведь я зацеловываю крошечные тельца жадными губами, шепча о том, какие они красивые, маленькие, сладкие. Мои самые, самые, и как я их люблю... Зеленоглазый малыш с оливковой кожей, который сразу же вцепился мне в волосы уже довольно сильным кулачком, и сероглазая певунья, радостно засучившая ножками в нетерпеливом ожидании, когда же мамочка возьмет ее на ручки, и согреет свою холоднокровную доченьку под живительной грудью...

...я не могла отойти от колыбели, чтобы поесть и привести себя в порядок. А положив голову на поручни, тихонечко сидела и просто смотрела как мои дети спят... Слушала их дыхание жизни... Чувствуя, вот оно, счастье. Материнское...

...уснула, уткнувшись носом в изумрудный пушок на головке..., положив ладонь на голый животик спящего рядом с матерью и сестричкой сына. Дыша сладким ароматом своих котят, простите, нааганят, веря, что мои 'супруги' и без меня со всем справятся. А я просто буду их греть. Если позволят...".

Успешный секс даёт выброс эндорфинов. Поддерживается и расширяется радостью материнства. Закономерно переходит в устойчивую, осознаваемую эмоциональную привязанность. К коллективу разноцветных Змеев:

"я действительно его любила. Того, кого почти вся империя ненавидела и боялась. А мне... мне просто было не за что.

...с этим нааганитом у меня была особая связь — он отец моих детей, которых я каждый день прижимала к своему сердцу именно по его воле... А еще, я действительно любила этого мужчину, и ужасно по нему скучала...".

"— Лена, почему ты плачешь?

Мягкая рука, обвившая мою талию, и нежный поцелуй в щеку, разрушили хрупкость момента.

— Не поверишь, от счастья, — улыбнулась я, осторожно укладывая заснувшего младенца в кроватку рядом с сестричкой и отдаваясь на волю любимых рук, сиреневых глаз и требовательных губ".

Интересно наложить эпизоды жизни нашей современницы среди космо-змеев на образ былинной Забавы Путятишны. Дочь боевого офицера, бояринина Путяты, давнего соратника Добрыни по крещению Новгорода ("Добрыня мечом, а Путята огнём"), она вряд ли впала в ступор в дальней пещере. "Я ласкала его языком, обхватывала губами, помогала себе пальчиками..." — её слова?

Змее-космонавты демонстрируют весь набор атрибутов "Огненного Змея". Включая реакцию на острые запахи, многоголовость, цветность, полёт, оборотничество, зелья, сокровища... И закономерный поток "кикимор" русских сказок в кратчайшие сроки.

Все здоровы, в любви и согласии, успешно решают текущие дела — "ставят империю на хвост".

"Вот оно, счастье.

Нет его краше".

Восхищённые комментарии читательниц: "Я купила много экземпляров Вашей книги и подарила всем своим знакомым".

И тут — "здрасьте" — Добрыня. "Страшнее, чем смерть на свадьбе".

Увы, Добрыня Никитич — богатырь, защитник Земли Русской. Змеевич.

К матушке своей он с уважением. А вот к батюшке...

"Как ухватил он колпак да земли греческой,

Он шибнёт во Змею да во проклятую -

Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов.

Тут упала-то Змея да во ковыль-траву.

Добрынюшка на ножку он был повёрток,

Он скочил на змеиные да груди белые.

...

А змеенышей от ног да он отряхивать,

Притоптал он всех да до единого".

Срубил головы. Зелёную, белую, чёрную...? И стегает своего Бурушку, чтобы тот "потоптал змеёнышей". Чьих-то "маленьких ангелов". Забавы Путятишны? Княгинь-боярынь из освобождённого полона?

"Мы любим не тех, кто делает добро нам, а тех, кому делаем добро мы" — известное наблюдение. Матери рожают-выкармливают-выхаживают своих детей. Из которых вырастают иногда... "змеи".

Среди разнообразных иноземных, иноверных агрессивных владык, кто ассоциируется в русском фольке с образом Змея Горыныча, было немало сыновей христианок.

Например, мой здешний современник, уничтожитель ("вытаптываль") малоазиатских христиан, победитель императора Мануила, султан Конии, знаменитый Кылыч-Арслан II — по матери родственник Рязанским Рюриковичам.

"Султан отличался суровым характером и не останавливался ни перед какими мерами... он приказал послать к отцу одного из его сыновей в качестве хорошо изготовленного жаркого и объявить, что 'если он будет очень настаивать, то такая же участь угрожает и другим...".

Тоже был чьим-то "маленьким ангелом"? Даже известно чьим: дочери Оды Штаденской. Портрет самой Оды — на миниатюре в русском "Изборнике" Святослава Ярославича.

"Подонки, мразь и забулдыги,

мерзавцы, суки и скоты

читали в детстве те же книги,

что прочитали я и ты".

И на свет родились — таким же способом.

Но вернёмся к женским фантазиям. Не думаю, что цитируемая мною сочинительница в курсе "Огненного Змея". Однако фантазия жива. По крайней мере, в русскоязычной среде.

В англо-язычной...? — Секс в толпе на стадионе, секс с негром, секс с далматинцем (порода собак), секс с прадедушкой под столом... сказочный великан в форме Кинг-Конга, заглядывающий актрисе под юбку...

Нет, у наших интереснее. Красочнее, вычурнее. Не — "случайная связь", а исконно-посконная тысячелетняя духовная связь с водоплавающим богом Ящером.

Интересно: а китаянки со своим драконом... как? Всё ж — символ государственности...

По мне, сравнивать себя с драконом приятнее, чем с далматинцем. Хотя, конечно, тяжело...

Если образ "Огненного Змея" жив ещё в 21 в., то мне в веке 12-ом, сам бог велел. Какой-то.

Яша! Выходи!

Глава 504

Мда... Э-эх... Не соответствую. Фантазиям. Чувствую себя Стендалем. Тот тоже в детстве "хотел, чтобы на ней не было никакой одежды" И был, по его признанию: "Как Цезарь с легионами против пушек Наполеона". Тут-то и многорукого Шивы недостаточно. Разве что — многочленистого.

А я-то... просто человек. В сравнении с желаемым и описываемым... Полное фиаско. Ощущение ненужности, непригодности, малости, неуместности... утрата самоуважения, потеря оптимизма, язва желудка, торжество геморроя, хана прогрессу, вместобрачная депрессия... Может, какой прибор? А? "Усилитель мощности"... с турбонаддувом... с головкой, чтобы в руку не влезала и наростами по всему стволу? По всем стволам... Раздвоенных языков по... там же? Камуфляж "леший" с тотальным эр-р-регированием кр-р-рупного калибр-р-ра? Амфетаминов каких... для многодневности с непрерывностью... долгостой без долгостроя...

Ваня, факеншит, думай! Это же фантазии! Они же — между ушами! Значит, и самому головой работать надо.

"Работать головой" — это не конвенционально. Про неконвенциональность в форме "гибридная война" — нас научили. А вот что такое "гибридная любовь"? Не в смысле результата — гибридизации хомнутых сапиенсом и змеев горынычей, "скрестить ужа и ежа", а в смысле самого процесса?

Разве "любовь" бывает "не гибридная"? — "Тогда её зовут иначе". Секс. Случка. Поел-поспал-перепихнулся.

— Теперь можно и поесть.

— Поели? Теперь можно и поспать.

И где-нибудь в перерыве между главными занятиями... Дюймовочка среди половозрелых жаб.

Приятно, но ущербно. "Стакан воды" вместо бокала "Хеннесси". Без конфетно-букетной фазы, без чуйств и переживаний... без "она бежит, он её догоняет"... мясцо дырчатое, с подогревом... "О чём мне с тобой трахаться?".

Тогда... тогда на виртуал фантазий следует ответить виртуалом внушений. Тем более, что конкретная девушка... при всём моём восхищении женской адаптивностью, живучестью и выносливостью... подобных фантазий не переживёт.

Реал, "исполнение желаний" — убийственен. Помрёт, бедняжка.

Виртуал, внушение — эффективно недолго. Помню по себе и по Сухану.

Вывод: гибридизация. Смесь "глюков" и "стуков".

— Посмотри на дверь. Видишь — стоит.

— К-кто?

— Он. Твой господин. Желанный. Лютый Зверь.

— Ой... Я... я встать не могу... коленки ослабли... ручки-ножки не шевелятся... надо ж подняться, поклониться...

— Не надо. Он не за поклонами сюда пришёл. Глянь, как по телу его струи огненные бегут-переливаются.

— К-красиво...

— То от страсти жаркой. К тебе. Принимай гостя долгожданного, ублажи мил дружка ласково.

— Я... я не умею.

Факеншит! Восемь лет супружества! А — бестолку... Секс-кукла с подогревом. Ткнуть резко — скажет "ма-ма". И глаза закроет.

Тут девушка как-то занервничала. Её нежная девичья грудь, существующая пока только в очень продвинутом среднесрочном прогнозе уровня пятилетнего плана, затрепетала. И ошарашила. Меня. Вопросом:

— Ты... ты кто? Ты почему подглядываешь? За нами с Ванечкой?

Чего?! Блин... Не понял.

Ах да — я ж не представился!

Верно говорят: при любом гипнозе человек не может нарушить свои принципы. Девушка хорошо воспитана: не хочет общаться со своим "Огненным Волком" при посторонних.

— Я... (чтобы тут такое... и — не соврать!) — твой ангел-хранитель.

Истинная правда — пытаюсь спасти от смерти, к которой её подвела родная матушка-интриганка, правду-сказительница.

— Я не подглядываю, я — присматриваю. И обеспечиваю. Как же тебя спасать, если не знать от чего? Надзираю. Ангелы постоянно этим занимаются. По воле самого. Ты ж помнишь: ГБ — всевидящ. Сидит высоко, глядит далеко. С тверди небесной. И сверху всех взглядом раздевает. Видит — и что под одеждой, и что под кожей. И глубже: в мыслях, в костях, в кишках. Ты пукнуть собралася, а Господь уже в курсе. Ну и мы с коллегами. Всем сомном изучаем вопрос. Кризисный штаб, возможные сценарии развития... Может, лопушок потребуется — у нас уже. У ангелов — всё под контролем. И так — с сотворения мира. Я привык. Ты не смущайся, ты ж у меня не первая.

Девушка нервно сглотнула и, постепенно краснея, попросила:

— Тогда.... ты же хранитель, помощник... помоги, научи.

— Ч-чему?!

— Ну... как сделать ему... хорошо...

Факеншит! Едрить-проносить! Я что — профессор-сексолог?! Учитель начальных классов в немецкой школе?! Тренер по стимуляции с симуляцией?! Сексопаталогоанатом?!

Хотя... Бывали в моей первой жизни случаи...

— Перестань думать — начни чувствовать. Себя. Оставь мир — вернись к себе. Неважно — как ты выглядишь, важно — чего ты ждёшь. Желания имеют силу. "Просите и обрящете". Испрашиваемое — даётся. По молитве. "Хлеб наш насущный дай нам днесь"? — Дадено.

— Мне... помолиться? Какой молитвой?

Итить-колотить! Сейчас достану псалтырь и мы тут... помахивая кадилом и кладя поклоны... Хотя... "Песня песней": "Ибо ласки твои лучше вина...". А уж при моей склонности находить повсеместно неочевидные смыслы... Многозначность русских глаголов... Утверждение из "Отче наш": "...как мы прощаем должников наших"... с перечнем конкретных ответов: "так, так и ещё вот так"...

— Молитв — много, людей — ещё больше. Нет молитвы именно твоей. Как сапог, стачанный для "вообще" или сделанный по твоей ноге. От которого мозоли кровавые? Сама. Своими словами. Своими чувствами. Скажи. Чего ты хочешь? Ты, сама — не цари иудейские Давид с Соломоном.

— Я... я хочу, чтобы ему...

— Не надо. Захоти "чтобы тебе". Чтобы тебе было хорошо. С ним.

— Д-да-да! С ним. С Ванечкой. С единственным, желанным...

— Быть посему. Просимое — исполнится.

— Как?

Бли-ин...

Спокойно, Ваня! Твоих сегодняшних "блинов" на целую Масленницу уже хватит. У девушки нет слов. А которые есть — она не может произнести вслух. Стыд девический.

Факеншит! Слов нет потому что нет образов. Образов — потому что нет опыта. В лучшем случае — аллюзии с метафорами и гиперболами из сплетен и пересказов прислуги.

Типа:

— Он такой сла-аденький...!

"Сла-аденький!" — как что? Мёд лесной? Или — сок берёзовый? Потом слипнется?

* * *

В фольке известна инверсия сравнений:

" — Ты мороженное пробовал?

— Пробовал. Сладко.

— Как?

— Как еб...ся".

Человек не может вообразить невообразимое. Только — известное. С использованием масштабирования и/или совмещения. Птица Рух — не полетит. Размер великоват. Но у Синдбада — летает. Совмещение понятного: человек и собака — песьеглавцы, лебедь и лошадь — кентавры. А вот химер на основе пингвинов нет. Поскольку — "науке неизвестны".

Так и в душе конкретного человека: нет образа — нет и реакции на упоминание этого образа.

* * *

Короче: как довести девушку до оргазма, если она не знает что это такое? Так только, "слыхивала". Тут никакой гипноз не поможет. Поскольку — вербальное общение. На кой чёрт произносить слова, если смысл их неизвестен?

— Тебе будет акколадно. Две дести раз.

Представили? Всё поняли и побежали ватник потолще искать?

Попробуйте, хоть и под гипнозом, убедить в чём-то москвича на мандаринском языке. Не получится. Если, конечно, он не из тех мест.

Тут ещё хуже: то, что она испытывала по теме... негативно. Мягко говоря.

Человек идёт в новое со старым. В неизведанное с известным. Данте проходит девять кругов ада, следуя за проводником, Вергилием. Которого он знает, уважает. Которому доверяет.

Ключ к следованию — доверие, вера. Наоборот: ключ к исследованию — их отсутствие. "Подвергай всё сомнению".

— Доверься. Я не оставлю тебя. Такова судьба. Твоя и моя.

Ты знаешь — я ниспослан богом,

До гроба я хранитель твой...

Я в сновидениях являлся,

Незримый, был тебе уж мил,

Мой чудный взгляд тебя томил,

В душе — мой образ раздевался...

Мда... Конечно, "Пушкин — наше всё". Но такую обработку "Письма Татьяны" прежде... не доводилось.

— Я... я верю. Что мне... сделать?

— Раздвинуть ноги.

Блин! Блин-блин-блин... Ваня! Итить тебя прихорашивать! Перестань изображать тёщу со сковородкой. К которой на блины ходят.

Последний "блин" — чисто от геометрии. Бедный Магог. Каков бы не был покойный муж этой женщины, мне его уже жалко.

Японец может развестись по основанию: "Она некрасиво спит". "Русская Правда" такой нормы не содержит, предлагает другую: "ежели порты покрадёт".

Почувствовали разницу? Вывод? — Русские женщины всегда спят красиво. И "не-спят" — также.

Увы, редкое исключение попалось.

— Колени согни.

Блин! М-мать... Может, мне блинную открыть? Судя по своей производительности в этой области... Я как-то и думать забыл, что у суставов есть такие... степени свободы. С другой стороны... хорошо, что не кузнечиха. В смысле: не жена кузнечика.

— Я... я чего-то... не так?

— Всё так, всё хорошо. Чуток подправить и просто великолепно. Ножки... чуть-чуть... ручки переложим малость... головку слегка откинуть... удобно? Дыхание спокойнее. Медленнее. В пяточках тепло? Стало? Молодец. Тепло и тяжело. А ладошки? Тоже согрелись? Тяжёлые? Не шевельнуть? И пошло волной неспешной. Неспешной, я сказал. У тебя уже щёчки разрумянились. Не торопись. Как на острове Буяне, что на море-окияне да сошлися две волны... вот здесь. Вот и хорошо. Ишь как сосочки... будто каменные. И в профиль... рельефнее. Потяжелели? Налились?

— О-ох... Жарко. Давит.

— Не зажимайся. Не держи волну в себе. Отпусти. Во-от. А навстречу ей другая идёт. От пяточек твоих. Пальчики на ножках согрелись? И пошло тепло от щиколоток к коленкам, от коленей по бёдрышкам...

— О-ой... Томно мне. Жарко. Тяжко. Тянет. Бо-оязно. Не могу больше.

— "Больше"? Да ты только начала. Ты и в десятеро вынести можешь. Ласки. Любви. Силы своей не знаешь, не пробовала.

— Я — умру.

— Эка новость. Умрут — все. Но с разным удовольствием. Неужто ты своего господина, Ванечку, "Огненного Волка", так не полюбленным и оставишь? Он на твой могилке всплакнёт. Да тут же другими бабами да девкам утешен будет. Ты этого хочешь?

— Нет! Пусть сгорю! В жаре любовном.

"...если огненный змей полюбит девицу, то его зазноба неисцелима вовек...".

— Чего тебе хочется? Чтобы он сделал.

Ну, Ваня, ты и спросил! Так она и скажет.

Скажет. Что-то из крепко вбитого. Вроде: пусть зашлёт сватов к батюшке.

* * *

Святорусские аристократки вовсе не всякая там деревенщина-посельщина, не девки-смердячки.

Не-не-не! Хвостов, рогов, крыльев... нет. В нужнике — как у всех. А вот остальное... Всё, что касается общения людей, относится к культурной сфере, регулируется и контролируется социумом. Вот этим — сословно-средневеково-религиозным. Чем выше сословная группа, к которой принадлежит конкретная особь, тем жёстче рамки допустимого, требования обязательной ритуальности. Поскольку ритуалы и являются видимой частью социальности.

Вполне обритуалены и "брачные танцы" хомнутых сапиенсом. Что говорить, как стоять, куда смотреть... Если в крестьянских семьях нет времени на вбивание в "подрастающую поросль" конкретных вычурно-изощрённых притопов-прихлопов, то в аристократии за следованием обычаям следят крепко. Боярышня или боярыня может спроста сказать чего она хочет — яблоко или вишню — только служанке. Может — обращаясь к мужу, отцу. С его прежде испрошенного дозволения:

— Дозволь спросить батюшка?

— Чё те?

— Дозволь по садочку погуляти, яблочков наливных посрывати.

Как собак приучают электрическим током не брать ничего у чужих — я вспоминал. Здесь тока нет, здесь — кулак, палка, нагайка. Понятно, что породистых учат лучше. Беспородные... по-свободнее, так бегают. Их не специально нанятые дрессировщики с воспитателями-наставниками-надсмоторщиками, им родители милые да жизнь мозги рихтует.

По нашей теме чего-то просить... Да хоть обозначить собственные предпочтения! — Допустимы: глубокий вздох, случайный взгляд, мимолётная гримаска... Словами? — Грех. Разврат, непристойность и блудодейство. Наказуемые господом нашим Иисусом Христом на небе, и людьми добрыми русскими на земле.

Первые британские переводы Камасутры, изданные в пуританском обществе, использовали выражения типа: "она указывает взглядом". Хотя, по контексту, глаза дамы давно уже закрыты. Только через полтора столетия "британские академики" позволили себе перевести "ближе к тексту".

Целомудренность русских, даже и матерных, частушек, постоянно отмечается филологами. Да и как конкретно применить в качестве инструкции, например, такое:

"Мы с миленочком сидели,

Обнимались горячо:

Я ему сломала руку,

Он мне вывернул плечо".

Очень эротично. Если вы знаете о чём речь. В смысле: ваша рука уже в гипсе. А как у девушек рёбрышки в жарких объятиях потрескивают... волнующе!

* * *

— Я... я не знаю... пусть он... поцелует...

Всё. Предел. "Её ланиты багровеют и сердце плавится в груди". От смелости и истомы.

Так это уже! Уже "третий карман":

"От изюма губы сладки

Можно с милым целоваться".

Граница допустимого, пристойного. В её нынешнем понимании.

То, что для крестьянки, выросшей в общей избе, в "гуще народной" во всех её проявлениях — "тонкий намёк на толстые обстоятельства", то для аристократки, отделённой от "подлого сословия" и реальности жизни стенами светлицы да служанками — туманные, томные, неясные звуки.

— Можно... неужели?... с милым... о-ох... целоваться... о-о-о...

Дальше реакция в форме вздохов и взглядов. В аварийных ситуациях — вопли.

Надеюсь, вопить не будет. Если угадаю правильно.

"Русская рулетка" — это так исконно-посконно!

— Чтоб поцеловал, говоришь?

Сща сделаю. Ка-ак... чмокну. До потери пульса и прекращения дыхания.

— А... а как же? Ты Ванечке скажешь? Что я... что хотела. Чтобы он поцеловал? Ой! Нет! Не надо! Он про меня плохо подумает! Он...

— Успокойся. Он — это я, я — это он.

— К-как это?

— Х-ха... Не положено разглашать. По высочайшему. Но тебе... Только смотри — никому! "Имя ему легион" — помнишь? Сорок тысяч бесов вселились в человека. В бесноватого. Потом их в свиней отселили. Кто такие бесы? — падшие ангелы. Восставшие, низвергнутые и поражённые. В правах. Лишены права на свободное перемещение, пристойное питание, комфортное проживание и бездельное существование. Но не права вселения. Ты ж не думаешь, что Господь, сокрушив мятежников, даровал им дополнительные бонусы и привилегии? Так что, право вселения есть у всех нас. Бывают люди одержимые бесом, бывают — одержимые ангелом.

Великолепно. Девочка чуть остыла. Дыхание выровнялось, рёбра ходить ходуном перестали. Слишком быстрая реакция. Не, мне-то лично... уже давно. Но ей... Вспыхнет как бумага папиросная и в пепел.

Кайф надо грести ложкой. А не топиться в нём насмерть. Чуть притормозим, чуть отступим. И — снова. И — опять. Как на Руси рабочие артели с бабами играются: "Подёрнем-подёрнем... Да ухнем".

Я про тех "баб", которые в копрах. А вы про что подумали?

Слушает. Успокаивается. Румянец чуть теряет яркость. Тепло из подкожных сосудов уходит глубже. Согревая мышцы, чрево, лоно...

"Как много нам открытий чудных готовит..." движение жидкостей в женском теле.

Я знаю, о чём вы подумали при слове "открытие". "Чудное" — согласен. Но спешить — не надо. Надо — "готовить".

— Вот смотри. Я подхожу к твоему Ванечке. Оп-па. И мы с ним — одно. Слились. Твой желанный "Змей Огненный Волк", твой господин "Зверь Лютый" и твой ангел-хранитель. Мы теперь — один. И каждый — все. Про единосущую Троицу слышала? — сходный фокус. Трое в одном флаконе. С тобой чьим голосом разговаривать?

— Я... ну... не знаю...

— Тогда лежи спокойно, ничего не бойся, с ничего не дёргайся. Головку запрокинь, глазки закрой, ручкой-ножкой не шевели. В себя смотри, себя слушай. Наслаждайся.

— А... а ты? Ой... Вы...

— А мы тебя... поцелуем. Хором. Разом. В уста сахарные.

"Трое в одной лодке, не считая собаки". Монморанси не считаем. Ввиду отсутствия. Может, и "Огненный Волк" на что сгодится? Классический вопрос "Третьим будешь?" — утратил актуальность. Поскольку — уже.

Ваня! Кончай словоблудием заниматься, переходи к блудоделию.

И я устремился к исполнению фольклорного: "От его поцелуев горит красна девица румяной зарей, от его приветов цветет красна девица красным солнышком!".

* * *

Раньше как-то не вполне понимал глубокий смысл анекдота с ключевой фразой: "Привет, привет, большо-о-ой привет, и утром два привета...". А оно вон откуда! "От его приветов цветет красна девица". А жо поделаешь? Непрерывность русской культуры вполне выражается и в фольке третьего тысячелетия.

* * *

С устами... есть варианты. Как жаль, что ГБ не оснастил нас раздвоенными языками от 0.5 м! По всему телу. Ну что ж, чем богаты, тем и рады. Язык у меня, вроде, без белого налёта, можно работать.

— И где это тут у нас губки сладкие, алые, припухшие?

— Хи-хи... Вы не туда пришли. Ванечка, господин мой, тёмно ли? Так на голос мой иди, за простыню придерживаючи... Ой.

Осмелела. Советы давать начала. И испугалась. Смелости своей.

Экая нахалка! Учить нас! — "Географии" женского тела. Нас, однофлаконников: Зверя Лютого, Змея Огненного и Ангела Божьего. Самонадеянность неуместная.

— Спаси тебя бог, Ростислава свет Андреевна. За доброе слово, за совет сердечный. Только мы уста твои и тут сыщем.

Сахарные — не сахарные, а должны быть. Уж какие есть. И я, неудобно устроившись у края алтарного престола, послушав прижатым к её бедренной артерии ухом стремительно ускоряющийся пульс, провёл языком по её губам. По внутренним. Поскольку — уже. Но не раскрывшимся. Поскольку — ещё...

Ой-ё! Факеншит! Эт я хорошо придумал, что велел ей ручкой-ножкой не шевелить. А то удар пяточкой... могла бы и в стенку вмазать.

Ладно, я — живой. А вот она... Слышно как внутри скрипнули кости. От внезапного напряжения мышц. Всех мышц её небольшого тела.

Позвонки, блин! Сща как в спину еёную вступит...! Шею свернёт, связки порвёт... Задохнётся-захлебнётся...

Вроде обошлось. Пульс есть. Дыхание? — Пыхтит.

Человек не может одновременно дышать носом и открытым ртом. Так и она: был резкий глубокий вдох-ах. И долгий, затянутый, едва сдерживаемый выдох сквозь стремительно расширившиеся ноздри. И молчит.

Зря я об ней переживаю. С бабами всегда так: вроде фитюлька-фитюлькой. А тащит — как два ишака.

Что радует: запретительных воплей, типа: "Нет-нет! Не надо!" — не издаёт. Пыхтит, но терпит. "Бог терпел и им велел". Тогда — повторить.

Ого. Ещё пару раз и будет как та резиновая бомба: "третью неделю подпрыгивает и давит китайцев". Какой я молодец! Что заблокировал моторику. А вот мышечную активность — нет. Движения минимальны, но непрерывная дрожь под кожей — щекой чувствую. А если ещё разок лизнуть?

Вы в раннем детстве никогда дверные ручки лизать не пробовали? Главное: чтобы не на морозе. И чтобы дверь в этот момент не открыли. В лоб.

Малым детям — ручки дверные, взрослым дядям — ручки женские. Ещё: ножки, ушки... И прочее. Я уже говорил, что у женщин каждая клеточка — эрогенная? Для мужчины — точно.

В лоб пяткой не даст, да и мороз уже не страшен. Тут... всё жаром пышет. И сам... давно согрелся.

Как бы... не упредить. Тот редкий случай, когда финишировать первым... не лучшее. "Белые начинают, побеждают и проигрывают". Надо отвлечься. "Думай о хорошем". Ага. И — о постороннем.

Зачем тем "змеям" раздвоенный язык? Высунуть перед носом подальше, растопырить и разглядывать? Отрабатывая косоглазие. За ушами почёсывать? Или пробки выковыривать? Сразу из обоих. А вот я не такой, я — целенаправленный. У мужчин — зрение туннельное. В отличие как у женщин. И, судя по раздвоенности — у змеев.

Ищем туннель. "Вижу свет в конце туннеля"... Не надо! Тогда — портал. Не для нуль-перехода, а совсем наоборот: для не-нуль...

Тут есть одна маленькая штучка... которую если поддеть кончиком языка...

Факеншит! Точно себе шею сломает. Собственными мышцами. Которых нет.

Чужую сломать — нет. А на свою — хватит.

Нет, цела. Повторяем.

Эк как её... Такой маленький кусочек, а такая отдача...

Ишь, раскраснелась вся. Пиши-пиши, девочка. Да помни: от той малой частицы тела Ростиславы Андреевны отдача была... Глобально-историческая. Нет, у тебя такой не будет — ты ж не княгиня. Думаешь, сможешь? Отдачу? Нет, я про отдачу не в таком смысле. Ладно, сегодня и проверим.

Коллеги, не кажется ли Вам, что деятельность попандопулы в этом и состоит? В философски-обобщённом смысле, конечно. Найти в теле истории небольшую, но особо чувствительную точку... и лёгкими прикосновениями... на большее у прогрессора просто сил нет... поглаживаниями, дуновениями и втираниями... можно пальчиком помочь... контролируя возникающие напряжения в глубинных областях и слоях... чтобы без тяжких и необратимых... довести её, в смысле — историю, до... до состояния радости. Хотя бы — нашей, но лучше взаимной. Чтобы не было обид. И прочего... когда мучительно больно.

Язык для попандопулы — главный орган. Прогрессизма. А как иначе сообщить миру "вляпа" наши, сильно прогресснутые, идеи? Хотя, конечно, "и голове своей руками помогал" — полезно. Но — осторожно. Вот как я тут. И ногти надо стричь заранее...

Блин! Ну когда ж она наконец... А то я весь уже... А если сменить направление? Не снизу-вверх, а слева-направо? И обратно... Снова — какой я молодец! Что она только лежит и дышит, а ручкой-ножкой — не колышет. Верно хирурги шутят: "при надёжной фиксации пациента — наркоз не обязателен".

Закашлялась. Захлебнулась. Слюна не в то горло попала. Помочь? — Нет, сама-сама. В смысле: откашлялась, продышалась. Тогда — снова. Все трое. Зверь Лютый, Волк Огненный и Ангел Божий. Не толкайтесь, коллеги, не за совейской колбасой в очереди стоим. Тут каждому хватит. Совмещаем и чередуем... три вида воздействия, приводящие к трём разным видам... Ура! Заработало! И затихло... а вот если чуть-чуть... Блин! Девочка, кричать так не надо. Ты что, не знала, что у женщин это надолго...? Что значит — "не надо больше"? А — меньше? А — чуть-чуть? Да что ж ты всё умирать собираешься? Погоди, "ещё не вся черёмуха тебе в окошко брошена". Про "окошко"? — Это метафора.

Переходим ко второму акту. Не как в театре: после антракта с пивом буфете, а как в жизни.

— Открой глаза.

Я забрался на престол и навис над девушкой, опираясь на колени и ладони.

— Смотри. На меня.

Расширенные зрачки, широко распахнувшиеся глаза.

"Если женщина радостно смотрит на мир расширившимися потемневшими глазами — в этом есть доля и моего труда".

— Чувствуешь?

Я постепенно вдвигался в её тело. Наблюдая как всё шире распахиваются её неотрывно смотрящие на меня глаза, инстинктивно, как при выстреле из крупнокалиберного орудия, раскрывается рот, как она вся, хоть бы и обездвиженная гипнозом, выгибается мне навстречу...

"И слюна его слаще мёда" — царь Соломон неправ. Моя — не слаще. Но полезнее — успешно компенсирует недостаток её собственной смазки. А откуда тут быть достатку? При наличии исключительно негативного опыта.

— Запоминай. Лицо моё. Над тобой. Силу мою. В тебе. Любовную судорогу тела твоего. Накрытого телом моим. Радость свою. От исполнения воли моей. От принадлежности твоей — мне. Хозяину тебя. Вот твоё счастье. Нет его краше. Навсегда.

— Д-да... навсегда... твоя...

Я начал двигаться, вбивая в её душу и тело мысли и ощущения. И чуть не потерял женщину.

Нет-нет, не в том смысле, как вы подумали!

Ненавижу шёлковые простыни! Даму постоянно приходится ловить. Съезжает, знаете ли.

Поручик Ржевский оценивал рояль как очень скользкий инструмент. Мы хоть и не музицируем, но проблемы сходные. Конечно, если подобрать позицию... с учётом свойств покрытия... тартан на беговой дорожке хорош... или, к примеру, изголовье достаточной прочности и не-скрипучести... Но мы-то тут — прямо на престоле алтарном! Столешница гладкая, открытая всем ветрам со всех сторон... ещё и шёлк...

Пришлось переставить ладони ей за плечи, чтобы не уехала, и исполнить миллионолетнюю последовательность действий по воспроизводству хомнутых сапиенсом, удерживая взглядом её взгляд, самоуверенно улыбаясь, старательно контролируя собственные разъезжающиеся коленки и балансируя всем телом не хуже, чем в седле при стипль-чезе.

Всё, велю переменить напрестольные покрывала. А то вдруг... ещё будут случаи. На шёлке — скользко, на парче — колко. Почти как на напильнике. Надо переходить к нормальным, исконно-посконным, льняным. Тем более, что у меня и ткацкая фабрика всё лучше...

Она постепенно успокаивалась, ресницы опускались. Но, ощутив внутри себя мой... впрыск, снова распахнула глаза.

— Вот, ныне семя моё в тебе. Теперь оно разойдётся по жилочкам, разбежится по закоулочкам. Станет частью тела твоего. Тебя. Но моё — всегда моё. Я позову — ты придёшь, я скажу — ты исполнишь. Ибо в тебе — часть меня. Навечно.

Вариация "Заклятия Пригоды". Та бедная девушка-крестьянка из "угрянских пауков", для которой я впервые сформулировал эту концепцию, уже истлела в могиле. Но, спустя годы, придуманная тогда образная конструкция, уместно модифицированная, применяется к княгине Вщижской. И — срабатывает. Ибо основывается на интуитивном, архетипическом понимании неразрывности единства целого и его части, пусть бы и внешне, физически отделённой, но внутренне, духовно связанной.

На этой идее тысячи лет строится множество магических ритуалов. Так Маринка в былине вынимает из земли следы Добрыни и, уверенная в вечной связи человека и его отпечатка на земле, наводит на него любовное томление.

Всё связано со всем. "Мы то, что мы едим". Пьём, дышим... Или вот — внутри впитываем.

— Д-да... до конца... вся...

Из-под закрытых её век текли слёзы.

— Почему ты плачешь?

— От счастья.

Она попыталась улыбнуться. Но стоило мне успокаивающе погладить её по лицу, как слёзы потекли неудержимо. Пришлось снимать её с нашего станка с атласным покрытием, обнимать и поглаживать. Довольно ухмыляясь про себя.

Половина женщин (47%) впадает в плаксивость после секса. Уточню: только после успешного. Чего-то там с балансом гормонов. Половина всех остальных — тоже плачут. От неуспешного или отсутствующего.

— У тебя так бывало?

— Нет. П-первый раз.

Факеншит! Восемь лет супружества, восемь лет жизни... Коню под хвост. Или ещё какой скотине. Хотя... она ещё молода, есть время исправить. А вот когда за сорок лет брака один раз... Это лучше или хуже?

— Престол господний видела? Свет лика Всевышнего не ослепил? Ангелы с архангелами в ризах сверкающих...? Не? Придётся повторить. Хочешь?

— Да. Но... Я... умру.

"Женский оргазм — маленькая смерть".

Но — маленькая же!

Пульс у неё, и правда... А давление и померить нечем. Сщас как её трахнет...

Нет-нет! Я про инсульт с инфарктом. А вы про что подумали?

Довелось как-то, в первой жизни, снимать мужика с его любовницы. Когда ему там инсульт повстречался. А потом объясняться с его женой. Не понравилось. По счастью для всех, инсультированный в три дня помер. А тут, если что, что делать с обинсультенной княгиней? Или — инфаркнутой?

— Как умру — отцу-матери передай. Что прощения просила.

— За что?

— За всё. За мысли злые, без почитания должного, что бывали. Что с тезоименствоми последний год не поздравила: муж болел. А наипаче, что... согрешила. Нынче. С тобой. С превеликой радостью. С такой... что и помирать не страшно.

Ё! Так она всерьёз собралась...!

— И ещё согрешишь. Не единожды. Но не сразу. Отдохни. Спи-засыпай.

"Сон — не водка, организм лишнего не примет" — лично неоднократно проверенная народная мудрость.

Я сдёрнул с престола шелковые индитию со срачицей, из-за которых я сегодня чуть не навернулся. Тряпки — в стирку. Нифонт так и говорит:

"Можно ли, спросил, стирать плат с престола? Прямо он ответил, что следует стирать, кроме одного антиминса, который стирать не следует".

Это то, что у меня в руках...? — Не. Антиминс — он с костями. С зашитыми мощами православного мученика. А у меня мощей и на стационарные алтари не хватает.

Девушка угрелась у меня на руках. Посапывала, иногда всхлипывала. Позвал Цыбу, аккуратно завернул Ростиславу в халат, отнёс в её опочиваленку. Спит. Улыбается чему-то.

О-ох, Ростя-Ростислава. Завтра будет день. Порадует ли он тебя?

Неделю назад, после "баньки с девками" и незамедлительных репрессий участников мероприятия, когда "тётушка" Софочка Кучковна — бывшая супруга князя Суздальского Андрея Юрьевича, прозываемого Боголюбским, и дочь её Ростислава Андреевна — вдова Святослава Владимировича, князя Вщижского, прозываемого Магогом, попали в мой застенок, в МКС, я оказался поставлен перед необходимостью убить. Этих обеих дам.

Случайный, но от этого не менее нелигитимный секс с дочерью князя Андрея, гарантировал мне немедленную смерть. Недоношение о пребывании его "бывшей" в числе живых, шло весомым привеском. К моей тяжкой, заслуживающей исключительной меры, вине.

Положим, казнить меня не так просто. Но "мужик что бык: втемяшется в башку какая блажь..." — вполне про князя Андрея. Он будет искать моей смерти, я — отбиваться... вытопчем, выжжем всё Залесье... и прочие сопредельные, сопричастные и под руку попавшие... территории.

Кровищи бу-у-дет...! — Не хочу.

Вывод? — Сдохнуть обеих потихоньку.

Я уж начал, было, придумывать и выстраивать план операции. Но тут у Ростиславы проявились личные свойства. "Доска с глазами" начала "обретать душу". Личность. Мне интересную.

Два удара: смерть мужа, с последующими обидами, и встреча с внезапно оказавшейся живой уже оплаканной и отпетой матушкой, с выяснением убийственных подробностей происхождения, потрясли душу юной вдовы. Она, будучи выбитой из обычной прежней жизненной колеи, не успела найти новую. Утратила цели и рамки. Была готова к смерти. "Всё равно", "что воля, что неволя", "жизнь томит, как путь без цели".

В этот момент она попала мне в руки, "в лапы Зверя Лютого". И, следуя привычной ей "выученной беспомощности", увидела во мне своего нового покровителя, защитника, хозяина. Потому, что я не мучил её. Конечно, попользовался не спросясь. Но — по-дружески.

Приняв, пусть и не осознаваемое, но чувствуемое, естественное в рамках стереотипов не только святорусских, но и обще-хомо-сапиенского "секс в обмен на еду", решение, она ему следовала. Чётко, последовательно. Демонстрируя уровень психологической устойчивости, нечастый в людях. Будь то мои оскорбления в духе "бублика" с начинкой из чертовщины, презрительное отношение к её матери или принудительный стриптиз перед толпой звереющих недохомнутых сапиенсом самцов. Оказавшись под мощным эмоциональном давлением, она, защищаемая, по сути, лишь своей верой в меня, не впала в панику, истерику, беспамятство... Не свихнулась, наконец.

Кроме таких личных, "голых", "банных" свойств, у неё были и "общественные". Лейблы: "княгиня русская", "урождённая рюриковна". Жизненный опыт аристократки, включающий некоторые не-общие знания и умения. Этикет, грамотность, ведение дворцового хозяйства, уровень и направленность мышления, традиции и манеры, принятые в княжеской среде.

Ещё и лично её знание, пусть минимальное, немецкого языка и каменного строительства. Печные трубы высотой в три этажа... не только мастеров сложить — зрительниц такого на "Святой Руси" единицы.

У меня "в хозяйстве" образовалось две "редкости", две княгини. Княгинь на всю Русь и полсотни не наберётся, а у меня парочка. Я ещё ничего не думал, но, как породистый пёс на охоте, нервно нюхал воздух. В предвкушении. "Как бы мне бы тут бы чего-нибудь... поуелбантуривать".

"Не было ни гроша, да вдруг алтын" — русское народное.

Софья и Ростислава. Не просто "вообще княгини". Две ярких личности. Две весьма необычных женщины. Позволяющие, по свойствам их, создавать новые возможности. Для меня. Если вы в галечной россыпи находите две жемчужины, то... Носить напоказ — как получится, но, минимум, вы уделите им внимание, рассмотрите тщательно.

Человек с такими личными свойствами, как у Ростилавы — редкость. А я — жадный. Превратить эту душу в кусок гниющей падали...? — Жаба не велит.

Сходно моё отношение к Софье Кучковне. Она опасна. Но интересна. Очень. И как "голая" личность, и как социально действующая персона. Доверять ей нельзя. Не враждебна, но убийственна. Играя "свою игру", подвела меня "под топор".

Была бы она одна — я бы свою "жабу" придушил. И стало бы на свете одной Софьей меньше.

"Лучше в Волге быть утопимою,

Чем на свете жить нелюбимою".

В смысле: сильно нелюбимой "Зверем Лютым".

Но эта ж... змеюка так плотно сплела свою судьбу с судьбой Ростиславы! Теперь они как иголка с ниткой — куда одна, туда и другая. А дочку её убивать... не хочется. И не убивать... не можется.

"Буриданов осёл". Это — я. С Буриданом лично не знаком, а вот что осёл — точно.

И я начал думать. Сходил в церковку нашу, перед "Исполнением желаний" на пятках ночь просидел. В одних подштанниках. Почему? — Меня, когда сильно думаю, посторонние ощущения раздражают. И прикосновение одежды — тоже. А так уставился на юную улыбающуюся Марию Иоакимовну с младенцем, зрачки расфокусировал, взгляд в себя. И давай перебирать пальцами души, помахивая там же бритвой Оккама, свои планы и возможности, желания и вариации.

* * *

Интересный процесс. Вот проблема. И ты вокруг неё... как мужик с дрыном вокруг танка. Стук-грюк. Бестолку. Отойди, подумай. Чем она тебе жить мешает? Что у неё внутри? Как она устроена? Почему она такая... противная? Бить не надо. Надо понять. Себя. Что мне (мне!) в этой хрени не по нраву? Креста на ней нет? — Нарисуем! Убегает? — Камней в катки набьём. Пахнет плохо? — Пописаем на неё дружно, будет как угол родной избы.

Так, изучая внешние проявления свойств "проблемы", приходишь к вариантам её решения.

Иногда — просто обхода. "Обнови версию и будет работать". "Холодный перезапуск и всё путём".

Иногда — сущности. "В танке — экипаж, горючка, боеприпасы. Когда все три кончатся — станет просто грудой железа".

Рассматриваешь проблему с разных сторон, крутишь её в мозгу. Посматриваешь. Как она себя в реале проявляет. Набираешь материал. Потом — скачок. Идея. Гипотеза. Озарение. Вон те бочки на корме — с горючкой. Сделать дырку, кинуть факел, выгорит до пепелища.

Проверили? — Не работает. Ищем новое озарение.

* * *

Перед иконой, меня и озарило.

Очень приятное чувство. Когда до чего-то додумался.

Потом начал плеваться.

— Да ну... чистый бред... ничего не выйдет... сдуревши-свихнувши...

Радость открытия сменяется грустью. От осознания его ложности, сомнительности, недостоверности... Но выход — замаячил. И по кругу: что я хочу, что я могу, что я, исходя из второго, должен сделать для достижения первого.

I want, I can, I must...

Авантюра. Многошаговая. Облом возможен на каждом.

Перед заутреней пришли служки — пришлось к себе перебраться. Спать не могу — начал записывать. Как Маяковский. Он как-то во сне придумал сравнение:

"Как солдат,

Обрубленный войною,

Ненужный,

Ничей,

Бережет свою единственную ногу".

Владимир Владимирович записал ключевое слово "ногу" обгорелой спичкой на пачке папирос. И снова заснул. А утром долго ломал голову: и что ж это такое я имел ввиду?

Чувство мучительного вспоминания "это я про что?" мне знакомо — пытаюсь расписать связно. Детализация, аргументация, вариации... "аппетит приходит во время еды", а мысли — во время работы... А там уже утро, уже народ с делами ломится, печку известеобжигательную запускать надо, ткачей разводить: одни новый станок придумали, другие возражают...

Среди обычной суеты вдруг понял: я решение уже принял. Детали-деталюшки... будут додумываться, меняться. Но идея... вырисовывается. С этим можно иди к Боголюбскому.

Страшно. А вдруг я чего-то не учёл? Не додумал? Не знаю? — Факеншит! Я точно кучи вещей не знаю! И не узнаю. Если не попробую. Или — потому что не доживу.

Неудача — смерть. Моя. А оно мне надо?

Если так ставить вопрос — в бункер. И носа не высовывать. Во избежание всевозможных опасностей. И всё равно: "Жизнь — болезнь со 100% летальным исходом".

Вы собираетесь жить вечно? — Я — нет. Гос-споди! Избавь меня от такого несчастия! Я ж неверующий!

Дело даже не в том, что вероятный конфликт с Боголюбским требует разрешения, иначе будут сложности во множестве. Дело во мне. "Правильно" — у меня внутри. Вот такое. Моё. Сиюминутное. Потом, может быть, будет другое. И буду я казнить себя. Всеми казнями египетскими. Потом.

"Остроумие на лестнице".

Ну и плевать. На сложности с неопределённостями. Делаем "правильно".

День катился в обычной суете дел. Перешёл в такую же ночь. Наконец, ещё до света, впрыгнул в свою "Ласточку", уже с пирса прокричал Николаю, чтобы он с Новгородом нынче ни-ни — не торговал, завернулся в плащ и завалился спать под кормовую надстройку.

Сутки проспал как убитый. Ребятам я доверяю, а сил у меня...

Чем дольше я обдумывал свою идею, тем более она выглядела именно тем, чем и являлась: глупой рискованной авантюрой. Каждый шаг, каждый этап её развития содержал массу неопределённостей, рисков, очевидных и непреодолимых препятствий. Помимо неочевидных и непредсказуемых.

Очень захотелось всё это бросить, не брать в голову, забыть. Но — цугцванг. Той милой парилочкой с дочкой, Софья поставила меня в безвыходное положение. Убить — нельзя, изгнать — нельзя, оставить — нельзя.

А что можно? — Можно дать "морковку". Повесить "морковку" перед носом и вывести туда, где будет интересное, для этой особы... "пастбище". Или про морковку правильнее "грядка"?

Одна из проблем — дуэтность. Их — две. Их невозможно разделить. Они обе — вот же змея! — теперь носительницы "страшной тайны", незаконнорожденности сыновей Боголюбского. Причём их отношение к "тайне" разное.

Ростислава, даже под пытками, не скажет. Из уважения к отцу, любви к матери и нежелания портить жизнь своим сводным братьям. Пройдя сама через осознание своей ублюдочности, изначальной порочности, "братцам родненьким" такой муки не желает.

Софья же готова и без пыток выдать инфу в окружающий мир. Даже без материальной прибыли. Для неё главная прибыль — душевная, уесть "бывшего", Андрея. Она его и боится до смерти, и ищет как бы уколоть побольнее. Восторжествовать. Понимая собственную вину в том несчастии, которое она ему причинила.

Ради этого она ни детей, ни саму себя не пожалеет.

"Ничто так не возбуждает девушку, как лёгкие покусывания бывшего своих локтей...".

Единственный способ — "поднять ставки". Чтобы у неё была причина себя "пожалеть". Чтобы она рисковала потерять нечто, ставшее для неё важным, интересным. Чтобы Андрей перестал быть для неё центром мира, "яблочком" мишени для всех сильных чувств её души.

Чтобы, факеншит, её любовь к нему — отгорела и пеплом подёрнулась!

"Прошла любовь, прошла любовь.

По ней звонят колокола".

Вот бы такого "колокольного звона"! И поскорее!

Занять чем-нибудь её душу, руки, внимание — и можно спать спокойно. Ну, не спать, но хоть не вздрагивать ежеминутно в напряжении.

Как с маленьким ребёнком — переключить внимание. Чтобы не плакал. А там, глядишь, вырастет и сам себе погремушку найдёт.

Софья умна, энергична, инициативна. Тщеславна. Ей постоянно нужно кого-то стравливать, подминать, манипулировать.

"И вся-то наша жизнь есть борьба".

"Борьба" не "за что", а "потому что". Потому что иначе скучно. Такой образ жизни. "У меня внутри вечный двигатель, вечный бегатель, вечный прыгатель". Интриганской направленности. Экстраверт.

Ростислава тоже не дура. Но нет обширного опыта матушки. Нет энергичности, инициативности. Последние восемь лет её постоянно "били по рукам". "Мышка серая".

"От полоски взлётной

На любой край света

Запросто проложим

Новый наш маршрут"

Это — не её.

При этом последовательна, устойчива. Вцепившись душой своей в меня, в "столп веры", в хозяина и защитника, она неостановима и несворачиваема. "Впереди паровоза" — не побежит. Но если "встанет на рельсы" — не свернёт. Будет вздыхать, плакать, но остановить... только смертью.

Софья — лидер, локомотив. Бежит, посвистывает, окрестности озирает, все стрелки проверяет: а это что, а это куда, а можно ли как-нибудь... Ростислава — вагон. Классическая русская женщина:

"Нас куда ведут, да мы туда идем,

Нас куда везут, да мы туда едем".

Ага. С тормозами из титана. В тех редких случаях, когда она всерьёз говорит "нет"... можно топиться. Или — её топить.

То, что она пока говорит мне "да" — следствие моего особого положения в её душе. Точнее: нас. Однофлаконников.

Надо проверить её "подчинённость" матери. Сформировать границы, подходы... Оттестировать фактически.

Предполагаю: если Софья начнёт вредить Андрею — Ростислава всплакнёт. Пожурит, повозражает. И пойдёт следом. Если мне — остановит матушку. Тем или иным способом.

Каким? — Факеншит! Повесится над матушкиной кроватью. Пока та спать будет. Этакое "с добрым утром"... От посмертно расслабившихся сфинктеров.

С девчонки станется.

Вывод: их можно и нужно использовать парой. Софочке надо дать какую-нибудь яркую погремушку. Чтобы занимала её внимание. Ростиславе — поддержку, участие. Чтобы не захлёбывалась в одиночестве беспросветном. Чтобы имела хоть какую-то надежду на радость в будущем. Тогда ей хватит сил "тормозить" матушку. В опасных для меня и Андрея направлениях.

Теперь эту мысль надо донести до Боголюбского. Если он скажет "нет" — сразу утопить обеих в Волге. Наименее рискованный и минимально убыточный вариант.

"Мы на лодочке катались

Золотисто-золотой

Не гребли, а..."

А — перевернулись. И не все выплыли. Ах-ах... на всё воля божья.

Тема с Точильщиком обсуждалась, детали проработаны.

А вот если Боголюбский скажет "да"... О-ох.

Конец сто первой части

Часть 102. "Научи меня жить, научи меня что-нибудь..."

Глава 505

"Ласточка" летела по Клязьме. Маневрировала, пытаясь ухватить ветер и не вылететь на речной берег. Я лежал в темноте каюты, изредка ругаясь на Отсендиного Дика, когда швербот становился почти на ребро и кружка с остывшим уже чаем пыталась уехать от меня к противоположной стенке. И вновь перебирал предысторию.

Чтобы проложить курс в будущее нужно хорошо понимать прошлое. Так кормчие на драккарах смотрели не в открывающийся перед носом океан, а на оставляемый за кормой берег.

Стартовая точка — восемь лет назад. Сборные рати половины Руси осадили Вщиж. Местный князь Магог не выразил надлежащего почтения к своему дяде, князю Черниговскому Свояку. Гореть бы Вщижу жарким пламенем, жители уже павших своих во дворах во временных могилах прикапывали. Но тут влез Боголюбский. Не военным походом, а свадебным поездом.

С войной киевский, смоленский, черниговский князья с примесью разных воевод аж из Галича, справились бы. Но — свадьба. А что в комплекте суздальский и муромский полки... — поезжане подъезжают.

И случился брак. Династический.

Чуть позже Боголюбский послал туда команду немецких масонов, которых раньше прислал ему Фридрих Барбаросса.

Которых не одна бригада, а две, и не немцев, а итальянцев. Из Ломбардии и Эмилии-Романьи.

Первые ставили полуколонны на стенах храма в Боголюбове, дополненные по сторонам малыми колонками. Подобные формы встречаются, например, в базилике Сан-Микеле в Павии.

Вторые — угловые колонны храма, поставленные по диагонали: сходные есть, например, в кафедральных соборах Модены и Феррары.

Немцы тоже были. Потом археологи найдут во Вщиже брошенную при отъезде строителей кружку и сделают выводы об "устойчивых торговых связях Черниговских земель со Швабией и другими германскими княжествами в домонгольский период".

Семилетней девочке-княгине были интересны эти чужеземцы, удивительно их занятие. Масоны были уважительны и внимательны с дочерью Андрея Боголюбского и женой их нынешнего нанимателя — князя Вщижского Магога.

Стройка продолжалась четыре года. За это время девочка начала болтать на немецком, усвоила основы латыни и итальянского. Были у строителей и католическое Евангелие, и требник — добрые католики исполняли привычные для них обряды. Она получила представление о вере, языке, законах, образе жизни в Священной Римской Империи Германской нации. Но не с официальной, парадной стороны, а со стороны живого общения, обычаев простонародья, ремесленников.

Детский ум гибок, а память крепка и не переполнена взрослыми глупостями и правилами. Сформировался огромный пласт недавних детских воспоминаний. Осталось его актуализировать, структурировать, дополнить.

Мозаика. События, мелочи, случайности, подобно кусочкам смальты, непрерывно сыпятся на нас в беспорядке. Нужно просто выбрать их них подходящие. Подходящие к достижению твоих целей. И сложить из них картинку. Панно жизни.

Боголюбский выдал дочь за княжя Вщижского Магога — мелочь мелкая, меня там не было, никак не затрагивало. Очередной династический брак, которые происходят в этом мире десятками ежегодно. Мне — никак.

Боголюбский отправил в "приданое" бригаду немцев-массонов. А мне-то что?

Девочка-княгиня общалась с чужеземцами, запомнила слова и манеры... И флаг ей в руки!

Магог помер. Очень закономерно — все там будем. Да и то сказать: с таким-то ростом по земле ходить тяжко. Прибрал господь, освободил от мучения.

Новоявленная вдовица пошла к отцу в Боголюбово. А куда ей ещё идти?

Увидев неожиданно уже давно заочно отпетую матушку, захотела пообщаться, поделиться горестями, поддержку родительницы получить. Очень естественно.

Родительница попыталась деточку-бедняжку пристроить. Чтобы в "хорошее место", чтобы сама рядом. Абсолютно нормально.

Софья пыталась решить кое-какие свои личные проблемы. Меня — взнуздать, себя — возвысить, Андрея — унизить... Какие-то мелкие страсти немолодой женщины-эгоистки. Она — такова. Так такие — повсеместно и постоянно!

Личные свойства Андрея, Софьи, Ростиславы, "Зверя Лютого" наложились на нынешнюю ситуацию. На мой провал миссии в Великих Луках.

Какой-то шпионский неудачный забег... Бывает. Мелочь.

На раздражение и недоверие ко мне Андрея, вызванное этим провалом, моими продолжающимися поползновениями по расширению. И контролируемых мною территорий, и "вхождения в Залесье".

Ещё: налаженное серийное производство ушкуев, что позволяло постоянно иметь резерв свободных корабликов. Беня и его гребцы, с которыми он пришёл из Каупа. Они, ручками-ножками только что пройдя этими путями, могли относительно быстро и безопасно пройти обратно. Кауп и Гданьск с Кестутом и Елицей, Сигурдом и Самбориной, где моих людей гарантированно примут, накормят, обогреют и обиходят. Помогут.

Мои люди, "стрелочники". Выученные, обеспеченные. Главное — воспитанные. В верности мне, в умении хорошо делать мои дела.

Множество моих — невиданных, дорогих — товаров. Которые изначально, при встрече поднимут статус в глазах местных.

Я создаю возможности. Решаю кучу своих задач. Множество. Новые люди, вещи, события... Когда появляется новая проблема — у меня оказывается почти готовый пазл её решения. "У меня — всё есть". А тут раз — маленький кусочек. Сам по себе — совершенно бессмысленный, бесполезный. Но в общей мозаике — оп-па! — картинка сложилась! Панно. На тысячи вёрст, на миллионы людей...

Куча разноцветных камешков "смальты жизни" обрушились на мою плешивую головёнку. И совместились с моими личными свойствами. С попадизмом. Который давал кое-какое представление о будущем. С манерой "эксперта по сложным системам" — привычкой комбинировать несочетаемое, поиском решений за гранью обычного, "включение третьего". "Оптимизатора".

И я начал складывать "панно". Из событий, вещей, людей, их свойств.

А толчок — крайнее удивление в голосе Фрица на палубе "бермудины", везшей двух женщин из Мурома во Всеволжск:

— Du sprichst Deutsch?!

И — душа, "обретающая плоть".

Каждый мой поход в Боголюбово — событие. 350 вёрст. В одну сторону. Время улетает... попусту?

У меня не так — я же не Мономах, чтобы "на коне едучи" беспрестанно повторять "господи помилуй". Есть о чём подумать. Очень есть. Есть что почитать и что написать. Я продолжаю "бодаться" с арабским. Есть технологические проблемы. В тесной низенькой каютке достаточно места, чтобы встать на мостик и качать шею. Вперёд-назад, влево-вправо... И нужно, наконец, что-то решать с этими Переборами!

Чарджи, в ходе своего Костромского похода, дошёл до грани Белозерских владений Суздальских князей. Весьма аморфной. Есть насельники, есть данники, а есть... Считают себя вольными, ничейными. Но суздальские думают иначе.

Каждая наша победа решает одни проблемы и создаёт новые. Теперь там мои земли. И пресловутые Переборы — тоже.

Я уже рассказывал: местечко на Верхней Волге, ниже Усть-Шексны. Там в межень Волгу вброд переходят.

Место знакомо по Бряхимовскому походу. Там мы наехали на новгородских ушкуйников, которые перед этим свели бабёнку-пошехонку у мужа-лоха прямо на деревенской дороге. Дрессировали её деревяшками до синевы в разных местах. Бабу мы отобрали, приспособили для того же самого, но гигиенически более правильно и финансово успешно. Тогда ещё Лазарь первый раз жениться просился. Жаль бабу: потом её Бешеный Федя в Неро утопил.

До Переборов (в РИ) будут доходить хлебные низовые кораблики в Имперские времена. Туда, уже при "клятых комуняках", посадят плотину Рыбинского водохранилища, обеспечивая, в том числе, непрерывный Волжский путь от Астрахани до Питера.

Мне гидротехнические сооружения такого масштаба не по зубам. А жить оно мешает. Как бы его... уелбантурить?

Пока было не моё — ну и фиг с ним. "Нельзя объять необъятное". Но теперь...

Геологическое строение там... неприятное, но приемлемое. Гулял я там как-то, думы думал, землю сапогом ковырял.

Коренные породы выходят в виде островков серых глин у уреза воды. Глины слагают основание берега и служат водоупором, поэтому берег местами заболочен, здесь же располагается непрерывная полоса обнажений юрских слоёв...

Проще: глина с камнями, мелкими и крупными, песком и известняком. Копать можно. Не гранитный монолит. Надо бы глянуть...

В Боголюбово пришли поздно вечером, я даже не успел к Лазарю заскочить — слуга с княжьего двора на пристани ждал. Князь принял сразу, всяких этих притопов-поклонов не было.

Телеграф у нас работает, я шлю Андрею отчёты: лучше так, чем невесть кто невесть что будет в доносах перевирать. Лазарь отписывает мне о здешних делах. Так что, оба в курсе текучки. Потолковали о кое-каких мелочах. Андрей интересовался моим взглядом на дела Новогородские. Там вот-вот начнут выгонять Святослава-Ропака. Он кинется просить у Андрея войско, выжжет пару городков...

На мой взгляд — нефиг ввязываться. Новгород надо или вбивать по-настоящему. В землю по ноздри. Как Вяйнемёйнен Йоукахайнена. Тогда сил нужно... немеряно. Или так только, минимально обозначить поддержку, верность принципам и следование договорам. "Соблюсть лицо".

Тут есть интересный поворот... Если я, через своих людей — мы ж не суздальские! — сообщу кое-что из как-бы секретных планов Боголюбского бунтующим против Ропака новгородцам, то...

"Как-бы", потому что Андрей сам мне скажет, что говорить.

Вариации дезинформации для Третьего Рейха при подготовке высадки союзников в Нормандии. "Нанюхавшись" британской дезы, немцы, в частности, загнали дивизион торпедных катеров в Грецию.

Там англичане, подготовив труп, типа, офицер связи с секретным пакетом, сунули ему в карман, для достоверности, билеты в лондонский кинотеатр без оторванных корешков. И, с оставшимися на руках корешками, повели в кино своих дам. Где долго препирались с билетёром, который требовал и остальную часть билетов. А здесь чего подобного придумать?

Можно попробовать выманить Даньслава с городским полком, как тех немецких катерников, из Новгорода за Ладогу, к Белозерью. Тем временем Ропак по Ловати, от Лук через Руссу, в Ильмень и в Волхов. Его сторонники — не всех же вырезали! — встречают-помогают. Ура! Мы победили! А с Андрея за такой успех можно стребовать... Коломну с Серпейском? Там мои люди железную руду собирают, "твёрдое золото" сыскивают. Под моей властью — дело веселее пойдёт.

Мда... "Дурень думкой богатеет".

Я задумался и пропустил момент, когда Андрей замолчал. Разглядывая меня, махнул рукой слуге, отпуская его.

— Сказывай. Зачем пришёл.

Что я сюда не просто так, "сольцы позычить", "лясы точить"...

Полутьма, за окнами ночь. В палате трепещет огонёк свечи, лампадка у иконы горит. На троне из белого дерева, изукрашенного вырезанными павлинами и фикусами, сидит в тёмном, с меховой опушкой, дорогом халате невысокий пожилой человек. Смотрит на меня... шевелящимися ноздрями.

Несколько утомлённое, переходящее в общефилософское, размышление о делах Новогородских мгновенно сменилось паникой. Предчувствием катастрофы.

"Вся наша склонность к оптимизму

от неспособности представить,

какого рода завтра клизму

судьба решила нам поставить".

Правильнее не — "завтра", правильнее — "нынче". Ох, как я пожалею, что сюда заявился...

"Повадился кувшин по воду ходить, на том ему и голову положить" — русская народная поговорка.

Про меня?! Тогда, очертя голову, "аля-улю...", с шашкой на пулемёты...

— Софья и Ростислава твои — у меня.

В полутьме палаты — будто вспышка. Прежде полуприкрытые, малоразличимые глаза — в распах. Сдвоенное метнувшееся отражение подпрыгнувшего в испуге огненного язычка свечи. Неподвижность. Пауза. Ни заметного движения, ни звука. В этой, неприятно выдвинутой и высокомерно вздёрнутой, голове, между седеющими уже висками, мгновенно прокручивается клубок вопросов.

С очевидными ответами — пропускаются.

Типа:

— Да как же?! Да ведь Софья сгорела?!

Чего "воду в ступе толочь"? Понятно же:

— Нет. Не сгорела.

Отбрасываются вопросы интересные, но не критичные:

— А чем же она два года занималась? Где жила, что пила? Здорова ли?

Об этом можно позже спросить. Или я сам расскажу.

Самое главное — озвучено.

Софья — жива.

Бздынь.

Следующее "главное", "коренной вопрос современности", произносится чуть просевшим, чуть охрипшим голосом:

— Ты её... ял?

* * *

Связка не просто очевидная, а прямо аксиоматическая. Раз баба живая, то...

Факеншит уелбантуренный! Вот тема, которая более всего волнует нашего "отца-основателя", предтечу русской государственности.

"Честные" историки про такое не напишут: нет доказательств. "Нечестные" — тоже не напишут. Так только, в кулуарах под водочку с насмешечкой:

— Есть предположение... хо-хо... что он её... хи-хи... Только смотри — ни-ни... А подай-ка мне селёдочки...

Историки — учёные. Занимаются наукой. Наука — следует логике. Поэтому историки постоянно пытаются найти логику в историческом процессе.

И она там есть. Но не вполне историческая.

"Вся писанная история человечества есть история борьбы классов" — точно. Только в такой истории нет человека. "Классы — большие группы людей...". А если — не людей? Если — дельфинов? Или — леммингов? Что-то изменилось? — Нет. Есть "место в общественном процессе производства", есть "классовые интересы". Хомнутого сапиенсом — нет.

Марксизм истинен. Потому что верен. В своей области. В анализе поведения "больших групп" на "длительном историческом промежутке". Но конкретный человек, индивидуум следует в своём поведении не "классовым интересам", а личным. Биологическим. Которые состоят в "получении удовольствия". В возбуждении нейронов в определённых участках мозга. Если "классовые интересы" эти нейроны возбуждают, то:

"За Доном, за Доном идут эскадроны

Нас благословляет Россия сама...".

А если нет:

"И вот я проститутка, я фея из бара,

Я чёрная моль, я летучая мышь...".

Особенно резко разница между групповым (классовым, национальным, религиозным...) и биологическим — видна в феодализме. Где человек, как правило, становится правителем не потому, что наилучшим образом выражает интересы какой-то общественной группы, а по праву рождения.

"Монархия — система правления, в которой власть передаётся половым путём".

И какие конкретно раздражители наиболее эффективно возбуждают "нейроны удовольствия" конкретной правящей особи... иншалла.

Тут, к примеру, надо на войну идти, родину спасать. А правитель — от свежей тёлки тащится. Какие там "общественные интересы"?! Не возбуждают. "Центры удовольствия". А вот эта... очень даже.

Логика в истории есть. Логика поведения хомнутого сапиенсом. Вполне материалистическая. Логика эндорфинов.

— Погибнуть за правое дело? — Ур-ра!.

— Принять смерть мученическую за веру Христову? — Воистину!

Уровень "гормонов счастья" в крови зашкаливает. Человек восходит на костёр, кидается на пулемёт — с радостью.

Если ваши энтерохромаффинные клетки в эпителиальной выстилке желудочно-кишечного тракта, производящие и запасающие серотонин, возбуждаются на слова "Боже, царя храни...", то вы, скорее всего, станете монархистом, а если аналогичный эффект даёт фраза: "Вставай, проклятьем заклеймённый..." — то наоборот.

Хемингуэй, говоря о гражданской войне в Испании, пишет, что если вы, хотя бы однажды, со слезами умиления на глазах, охраняли ночную молитву католических монахинь, то... быть вам фашистом. А если такого счастья не сподобились — в республиканцы.

Увы, массовый контроль, онлайн реал-тайм экспресс-анализ состава крови... а уж "в те времена прошедшие, теперь почти былинные...".

Наука = логика+факты.

Логика — есть. Но огромный массив информации, существенной для научного анализа, недоступен. Логика историка не шагает по утоптанной тропе сплошного множества проверяемых, объективных, коррелирующих фактов, а скачет по редким булыжникам известных событий и артефактов, случайным образом всплывшим в реке времени.

Не имея возможности оценить первопричину — изменение гормональной реакции множества особей, историки вынуждены довольствоваться её отдалёнными последствиями — массовыми движениями широких народных масс.

"Народ созрел для революции" — почему? Потому что фраза "Боже, царя храни..." перестала вызывать в народных желудочно-кишечных всплеск серотонина?

Боголюбский насаждает православие из любви к Христу? Или он любит Христа потому что его кишечник под звуки псалмов серотонин лучше вырабатывает?

Выявление причины определяет и методы воздействия. Одно: "земля — крестьянам, фабрики — рабочим, мир — народам". Другое: каждому по "таблетке радости". Или — по "стакану забвения". Или — по куску "опиума для народа".

Человек, даже став правителем, остаётся человеком. Выбор: "хорошо/плохо", "правильно/неправильно" делается им по его личному выбросу "гормонов счастья". Как гипоталамус, насыщая кровь дофамином, скажет — так и будет.

Конечно, в рамках "исторического процесса". Реальность, "законы Ньютона" — никто не отменял.

* * *

Гипоталамус у князя Андрея — хороший. Это я помню по исследованию его мощей.

Самого гипоталамуса благоверного князя никто не видел, он в среднем мозге. Даже убийцы Боголюбского с гипоталамусом не ознакомились: судя по следам на костях, его резали, "секли", добиваясь кровопотери, слабости. А вот глубоких колющих, рубящих ударов, требующих меньших дистанций — не фиксировано. Даже один против толпы, безоружный и бездоспешный, в ночной рубашке, "Бешеный Катай" вызывал страх у заговорщиков.

Плотно связанный с гипоталамусом гипофиз у Андрея — весьма вполне. Что видно по форме "турецкого седла" в клиновидной части его черепа. Функционируют эффективно. Не навязывает беспорядочную любвеобильность, но вполне обеспечивает устойчивое однолюбство.

По словам патологоанатома: "он берёг честь женщины".

Что я и наблюдаю.

Первая реакция — не дела государственные, а нормальный мужской собственнический инстинкт: кто посмел мою женщину...? Вбитая эволюцией технология распространения генов требует от самца защищать свою самку — инструмент воспроизводства себе подобных. От всяких опасностей и других самцов. Не защищавшие — потомства не оставили.

У Андрея насчёт "воспроизводства"... никак. Но инстинкт — довлеет.

Раз довлеет — отвечать не следует. Врать нельзя, а сказать правду... да ещё всю... Убить, хоть бы и чисто инстинктивно, он вполне...

Промолчать тоже нельзя. "Молчание — знак согласия". Тогда... сам спрошу. Чего-нибудь. Кстати, кого — "её"? Их же две.

А, факеншит! К дочке Андрей конечно... относится. Но с женой знаком дольше. И — лучше.

Да какое ему дело?! Благоверный святомученистый самко-владелец. Они ж разведены! У него уже другая есть, законная, венчанная.

— Ты ещё ко мне в штаны залезь да понюхай. Вдруг духом знакомым пахнёт.

Я не сильно борзею? — Сща узнаю.

— Что?!!! Ты с кем...? Стража!

Узнал. "Сильно".

Факеншит. Могут и голову срубить. Тут же. С него станется.

"Смерть бегает за глупыми, умные находят ее сами" — это оно? Я — нашёл? В смысле — я умный?

Ваня, твой безграничный жизнеутверждающий оптимизм... рискует перейти в жизне-отрицающий.

Четверо гридней в снаряге, с обнажёнными мечами вваливаются в палату. И останавливаются. Я сижу в стороне, возле столика писца. Между мной и Андреем шагов пять-шесть, никаких движений, никакой явной опасности... И чего звали?

— Взять! В поруб!

Гридни разворачиваются ко мне. Но не спешат. Наконец, старший командует:

— Ты... эта... положь мечи, выходь сюды...

— Ребята... кто сунется — уши пообрубаю. Забыли "Зверя Лютого"?

Гридни... мнутся. Потом осторожно расходятся, начинают обходить меня с обеих сторон. На опущенных обнажённых мечах качаются блики от света свечи. Чуть играют клинками, чуть прижимают рукояти в хвате. Примерятся.

А я — нет.

Достать "огрызки" — согласиться, принять бой. Пока у меня руки пусты — меня можно пугать. Толкать. Рукой, ногой. Резать-убивать... не кошерно.

Терплю.

Ух, как тяжело! Но... сдерживаюсь. От истерики с мечемаханием.

Я не такой уж хороший фехтовальщик. Но про это никто, кроме Артемия и Чарджи, не знает. Я не демонстрирую своё умение, не дерусь на поединках. А когда дерусь — убиваю. Одно из моих прозвищ "Немой убивец". Потому что не устраиваю предварительных... песен и плясок.

"Вот — враг стоячий, вот — враг упокоенный. Промежуточные стадии неинтересны".

И уже, как говорят, многих таким образом поубивал. Слухи идут. На мой счёт относят и победы моих воинов, и мои победы, хоть бы и не фехтовальные. Никто не верит, что на Земляничном ручье я на горочке сидел да издалека глядел. Нет, конечно — лично крошил кипчаков сотнями.

Туда же относит народная молва многие странные смерти моих противников; уши, плывущие по рекам на плотиках; вырванные зубами, по-волчьи, хрипы бунтовщиков; посаженных на кол племенных колдунов; страшную, полную чертовщины, головорубную машину...

Как про Огненного Змея: "...не свой брат, у него нет пощады: верная смерть от одного удара. Да и чего ждать от нечистой силы!...".

Не думаю, что этим мужикам их бабушки каждый вечер перед сном страшные сказки про меня рассказывают. Но все они что-то такое слышали. Оттого и мнутся.

Сейчас опрокину на них столик, вон тому правому складнем писарским запулю в глаз, броском вдоль стены, захват заложника: Боголюбскому "огрызок" к горлу... Как бы не нарваться — у него где-то рядом должна быть его любимая железяка. Куда он "меч Святого Бориса" сунул? А, вижу — он на нём сидит. И уже тянет. Всё? Бой?

Лучше сперва поговорить:

— Княже, стражи твои — люди живые, а не игрушки для забав детских. Если я тут их поуроняю, что тебе Богородица скажет?

Андрей чуть скинул гнев, с интересом рассматривает своих гридней. Это не его обычная охрана — кипчаки хана Асадука, эти — русаки, Владимирские или Суздальские. Похоже — новички. Приближает к себе, присматривается, проверяет перед накатывающей войной.

Ещё: мною интересуется. Он не видел меня в бою. Ни в Бряхимове, ни в Янине. Только удивительные рассказы слышал. Теперь ему любопытно посмотреть.

Князь-кавалерист. Большой знаток всякого человеко-зарубания, зарезания и протыкания. Эксперт. По расчленёнке. Интересуется новым опытом.

Напоминание о Богородице и моя подчёркиваемая неподвижность несколько меняют его настроение.

— Ладно, идите. Вой-яки.

Гридни уходят, а вот меч — у него на коленях. И рука на рукояти. Он спокоен и уверен. В своём мече, в своей руке. При всех его возрасте, болезнях, ранениях, сидячем положении, отсутствии доспехов... если он махнёт и попадёт... кранты без вариантов. А он — попадёт. В РИ его рискнули пойти убивать только после того, как меч утащили.

Едва дверь за стражниками закрывается, как я начинаю проповедовать. Чтобы не дать ему снова поставить ненужные вопросы. Ответы на которые вредны. Для нас обоих.

— Извини брат, но дела ныне такие, что их обеих надо с Руси убирать. Держать здесь опасно. Разболтать могут. Убивать... Ты готов их убить?

— Зачем? В монастырь. Обеих. И года не протянут. По божьей воле.

— В каменном мешке ледяном — зубами сутки напролёт стучать? Милосерднее утопить.

Мы оба знаем: постриг, суровый устав — обычная судьба многих аристократок, чем-либо мешающим свои мужьям или родственникам. В нашем климате, при обилии примеров святых подвигов в житиях... Закопают по плечи в землю, в промораживаемой до инея келье, дней на сорок — беса изгонять... Успех в отношении беса гарантирован: "прими, Господи, душу грешную".

— Как к тебе уходил — разговаривал. Дочь твоя прощения у тебя, у отца своего, просила. Сказала: за всё.

Андрей дёрнулся, скривился, слез с кресла, не выпуская меча из рук, прометнулся туда-сюда по зале, подошёл к окну, уставился в заоконный сумрак.

Изяслава, первенца своего вспоминает? — Тот, вскрыв себе вены после беседы со мною, тоже в предсмертной записке просил "простить за всё".

Нет. Дети... конечно. Но отношение к ним на "Святой Руси" — "доброжелательное равнодушие". А уж тем более дочь. Ставшая, после смерти Магога, и вовсе бесполезной.

— А она? Она не просила? Гордыня её...

— Ты её лучше знаешь. Ей гордость потерять — не она будет.

"Гордость" у Софочки — понятие специфическое. Её гордость — оседлать да взнуздать. Из какого-нибудь вятшего ишака сделать. Чем вятшее и ишастее — тем горделивее. Но я Андрею такое говорить не буду. Не оценит-с.

Хуже нет "открывать глаза" одному супругу на другого. Вий с поднятыми веками, против супругов с "открытыми глазами" — шаловливый мальчик.

Я не видел его лица. Он просто стоял и смотрел в темноту. Плечи почти святого и благоверного русского князя не тряслись от сдерживаемых рыданий, не раздавались редкие хриплые всхлипывания, не катилась на подол дорогого халата скупая мужская слеза. Крестных знамений — не клал, псалмов — не читал, господу богу — не молился. Только отвёл руки с мечом за спину, сцепил пальцы на рукояти и попытался свести локти. При его позвонках... это должна быть острая, пронзающая от затылка до копчика, даже до коленей, боль. Желаемая, создаваемая, управляемая. До... до предела возможности выносить.

Наконец он выдохнул, пошатнулся. Смерил меня презрительным взглядом, когда я шагнул к нему поддержать, отвёл рукой.

— Сказывай. Чего удумал.

Ну, Ванюша, давай. Златоусти златоуст. Хорошо бы ещё и "златомысл".

— Ничего нового. Как ты меня в Янине. Высылка со ссылкой.

"Прецедент" — великая сила. Человеческая мысль подобно крокодилу, возвращающемуся к реке по собственному следу, стремится бежать протоптанной прежде тропинкой. Полагая, что на пройденной тропе опасностей нет. На обратном пути его встречают лезвия вбитых охотниками в тропу обломков клинков. Об которые глупая рептилия распарывает своё брюхо.

Был бы Боголюбский нормальным святорусским князем... — и разговора не было бы. "По обычаю", "как с дедов-прадедов бысть есть". В смысле: в заруб-поруб. И — отпеть в скором времени. У Андрея несколько другой, его личный опыт восприятия новизней. Можно "прожектировать". Но прецеденты, "реперные" точки — необходимы.

"Трансцендентная трансформация эманации виртуального сферического коня в вакууме" не прокатит: одного знакомого понятия "конь" — недостаточно.

Я повторил вслух цепочку своих рассуждений. О необходимости "морковки". Далёкой — чтобы отзвука сюда не долетело. Увлекательной — чтобы руки и душа заняты были. О дуэте: дочь и мать. Об энергичной, инициативной, искушённой ведущей, и прочной, не яркой, но крепкой, удерживающей от глупостей, ведомой.

О Ростиславе Андрей слушал с интересом: он её совсем не знает. Помнит девчушку-первоклашку во взрослом платье, которую замуж отправлял. Какая она теперь — представляет смутно. Пришлось привести некоторые подробности. Про немецкий язык, каменное строительство, спокойный разумный взгляд... Тщательно фильтруя.

— Мда... ЧуднО. Говорят, чужие дети быстро растут. А тут своё незаметно выросло. Какие-то ты сказки сказываешь. Будто не про девку мою. Индо ладно. Так, что за "морковку отдалённую" для Улиты ты придумал?

— Ты про неё слыхал. Называется — Саксония.

— ???!!!

Во! Опять завёлся. Меч свой сразу потянул. Убьёт? Коль меч не остановить — надо мысли заплести. Не спи, Ванюша, выноси братцу Адрюшеньке мОзги.

— Ты тамошними делами давно интересовался?

— Ты...! Меня других забот нет?! Что ты мне зубы заговариваешь?!

— Андрейша! Перестань орать! Будто порося на торгу. Послушай.

И я начал излагать свои резоны и домыслы. Про свою странную идею: выдать Ростиславу Андреевну, вдову князя Вщижского, прозываемого Магогом, за герцога Саксонского Генриха, прозываемого Львом. В комплекте с её матушкой Софьей (Улитой) Степановной Кучковной, бывшей монахиней, бывшей женой князя Суздальского Андрея Юрьевича, прозываемого Боголюбским.

Бред? — А куда деваться? Убить обеих?

Если бы дело было только в Софье, то я бы... перетерпел. Она, знаете ли, мне немало крови попортила. Ежели ей за её "художества" в "Святой Руси" полагается смерть, то...

Я ж не империалист! Пусть он сам, туземный, почти суверенный... в рамках сиюместного и сиювременного понимания "правды"... согласно исконно-посконному делопроизводству, судоговорению и исполнению наказаний... Заслужила? — Пусть рубят. Или, там, морозят до смерти.

За Ростиславой вин нет. Её-то за что? Что узнала лишнее? — Согласен, достаточное основание для скоропостижной. Если нет другого выхода.

"Остановись! Подумай! Всё ли ты сделал для появления миллионного жителя города?". Или, хотя бы, для сохранения. Жизни невиновной женщины.

Вот, остановился, подумал. Насчёт "доски с глазами". У которой "душа обрела плоть". Придумал — "бред".

И чо? Осталось мелочь — сделать.

У меня есть слово "невозможно". Когда действие впрямую противоречит "законам Ньютона". Да и то... Железяки же плавают. И не только из села Кукуева. Остальное — вопрос цены. Времени, труда, денег, мозгов...

Делаем. При полном непротивлении сторон.

Глава 506

* * *

Большинство моих современников из 21 в., вероятно, завопят тоже самое, что и князь Андрей. Но по чуть другой причине. В общепринятом представлении о Домонгольской Руси нет понимания интенсивности и многообразия связей "Святой Руси" с Западной Европой.

Века изоляции и самоизоляции Московской Руси опрокидываются в предшествующую эпоху. "Мы — Третий Рим. А Четвёртому — не бывать". Искать снаружи что-то интересное, полезное — глупость. Там — ошмётки. Руины великого, но давно прошедшего прошлого. Мусорка. Покрытая бурно размножающейся очередной ядовитой плесенью. Всё ценное, лучшее — здесь. Под задницей московского владыки.

В домонгольскую эпоху картинка другая. Я уже упоминал о трети русских княжон в браках Пястов, множестве родственников рюриковичей в мадьярском доме Арпадов, о датских, норвежских, греческих принцессах в доме Рюрика. О дочери императора Священной Римской империи, Великой Княгине Киевской, на двор которой притащили и бросили обнажённое тело забитого толпой монаха и князя Игоря. О весьма сердечной, хотя и "чисто почтовой", дружбе Боголюбского и Барбароссы...

Дважды за эти два века на Руси правили князья, называемые историками "тесть/свёкр всей Европы": Ярослав Мудрый и его правнук Мстислав Великий. Совокупность брачных сделок охватывала почти весь христианский мир. Кроме Гренландии, Эфиопья и Царства пресвитора Иоанна.

Харальд Хардрада из Норвегии и Эдуард Изгнанник из Англии отсиживались на Руси. Масса разноплемённого народа приходила служить русским князьям. Приносила свои знания, опыт, деньги. Стоило англо-саксам при Альфреде Великом отпечатать свою монету, как через пять лет она появилась в Новгородских землях. Старофранцузские баллады восхищаются русскими конями, императоры Оттоны указывают немецким городам как именно торговать с русскими купцами...

"Курица — не птица, Европа — не заграница".

Конечно, кое-какие границы есть. Но их там столько... считать умучаешься. Народишко тамошний... попорчен католицизмом. Недо-христиане. С одной миски с такими есть нельзя, посуду после них обязательно мыть. Но на двор этих недоумков немых можно пускать. Само собой, опоганят, изгадят. Но, всё ж, божья тварь, человеки. И в Смоленске ставят их церковь, "Немецкая божница". Значит, десятки-сотни "немецких людей" там постоянно жили и молились.

Нормативы русского "Устава церковного" и ответы Нифонта Новгородского по части отношения к католикам куда мягче, чем, например, проповеди современного Нифонту Неистового Бернара в отношении православных.

На мысль о Саксонии меня навела история дочери другого русского князя, Всеволода Ярославича.

Евпраксия Всеволодна, внучка Ярослава Мудрого, сестра Мономаха, попала в Германию около 1083 г. как невеста Генриха Штадена. Не его полного тёзки, опричника Ивана Грозного, известного своими записками об "этих страшных русских", а маркграфа Саксонской Северной марки Германской империи.

Уточню: речь идёт не о герцоге Саксонии, а о правителе Северной марки, одной из трёх марок, созданных герцогами на пограничных землях, Генрихе I Длинном.

Странный мезальянс.

Утверждают, что "русские князья имели традиционный союз с тамошней династией Удоненов". Утверждение не подтверждается ни документами, ни здравым смыслом. Хотя некоторые родственные связи, через Оду Штаденскую, имелись.

Почему Всеволод, Великий Князь Киевский, отправил дочь за тридевять земель в какое-то пограничное германское захолустье? Ода оказалась столь хороша, что надо было заплатить пасынку её матери, убившего перед этим её сына, прощённого и усыновлённого безутешной матушкой после настоятельного внушения Папы Римского? А богатое приданное — удобная форма? — Как-то очень... вычурно.

Хотя Ода была, похоже, "финансовым гением" — это не единственная "операция с ценностями в особо крупных" с её участием. Сперва её мать отдала Оду в монастырь. Это-то — нормально. Но потом выкупила. За немалое земельное владение. Торговля монахинями...? Выкупить у монахов дочь как у каких-то сарацинов? — Странная сделка. Позже, убегая с Руси с малолетним сыном Ода сумела закопать такой клад, что вернувшемуся через десятилетие сыночку хватило стать князем Рязанским и Муромским.

Евпраксию выдали замуж в 12-летнем возрасте. В Германию она прибыла с многочисленной свитой и караваном верблюдов, нагруженных богатыми одеждами, драгоценными камнями и большим количеством сокровищ.

Верблюды только-только появились на Руси — торки с собой притащили. Киевлян эти животные очень развлекали. Видом, криком и плевками. Вот и отправили на гастроли "бродячий зверинец". "Шапкозакидательства" ещё не придумали, но "обплевать Германию" — уже смешно.

В июне 1087 г. муж Евпраксии умер, детей у них не было. В Киев она не поехала, год провела в монастыре. Под присмотром аббатиссы — сестры императора.

Там в неё влюбился император Священной Римской империи Генрих IV. Совершенно безумно. Юная вдова, семнадцатилетняя киевлянка была очень хороша собой.

14 августа 1089 г. магдебургский архиепископ Гартвиг в Кёльнском соборе обвенчал 39-летнего Генриха IV и юную Евпраксию, после обращения в католичество принявшую имя Адельгейда (Аделаида, Агнеса). Коронация королевы Адельгейды произошла вскоре после Рождества 1089 г.

Дальше... увы.

По одной из версий: "брак Адельгейды и Генриха преследовал своей целью укрепить связи императора с саксонскими правителями. Новобрачной предназначалась роль заложницы. Что было широко распространённой практикой, позволявшей укрепить заключенный политический союз".

Сомнительно: на роль заложников годятся близкие кровные родственники. Вдова, иностранка, без детей, проведшая всего несколько лет в семье одного из трёх маркграфов...

Иные усматривают хитрый внешнеполитический расчёт: император искал-де расположения отца Евпраксии Всеволода Ярославича, принявшего (впервые) титул "князь всея Руси". Однако своим обращением с женой Генрих добился противоположного результата: Всеволод встал на сторону римских пап — противников императора. Отчего в русском православии появился праздник перенесения мощей святителя Николая Мирликийского в Бари, не празднуемый греческой церковью, всегда расценивавшей этот перенос как вооружённый грабёж, святотатство. Чем он и являлся.

По другой версии — Генрих был просто сволочью.

Повторю: попытки найти в отношениях этой пары рациональность, историческую логику — этой же логикой и опровергаются. А вот выделение серотонина клетками императорского желудочно-кишечного... всё объясняет. Но — не подтверждается. И — не опровергается.

Генрих очень ревновал свою жену.

Карамзин:

"Желая испытать целомудрие Агнесы, Генрих велел одному барону искать её любви. Она не хотела слушать прелестника; наконец докуками его выведенная из терпения, назначила ему время и место для тайного свидания. Вместо барона явился сам император, ночью, в потемках, и вместо любовницы встретил дюжину слуг, одетых в женское платье, которые, исполняя приказ императрицы, высекли его без милосердия, как оскорбителя её чести. В мнимом бароне узнав своего мужа, Агнесса сказала: "Для чего шел ты к законной супруге в виде прелюбодея?" Раздраженный Генрих, считая себя обманутым, казнил барона, а целомудренную Агнессу обругал с гнусной жестокостью: нагую показал молодым людям, велев им также раздеться".

В Штаденских аналах:

"Конрад, сын Генриха от первого брака, восстал против своего отца по следующей причине. Король Генрих возненавидел королеву Адельхайду, свою жену, да так, что ненависть была еще сильнее, чем страсть, с которой он её прежде любил. Он подверг её заключению, и с его позволения многие совершали над ней насилие. Как говорят, он впал в такое безумие, что даже упомянутого сына убеждал войти к ней. Так как тот отказывался осквернить ложе отца, король, уговаривая его, принялся утверждать, будто он не его сын, а одного герцога, на которого названный Конрад был чрезвычайно похож лицом".

То, что Генрих приказывал насиловать жену, по первой версии, было наказанием заложницы, представлявшей Саксонскую династию, не выполнившую своих обязательств.

Что странно. Ибо правителями Саксонии были Билунги, а Удонены — правители Северной марки.

По второй... просто сволочь.

Евпраксия пыталась бежать, её ловили. Генрих воевал в Италии и таскал за собой жену.

Зачем? — Для "забав". "Забавы" конкретной правящей личности — часть "исторического процесса".

Будучи фактически узницей в Вероне, Евпраксия бежит оттуда (в конце 1093 г.) под покровительство Папы Римского. Беглянку уже ждут: у стен Вероны её встретил отряд во главе с Вельфом IV и доставил в Каноссу к Матильде Тосканской.

Ещё один "тот ещё" персонаж. "Безобразная герцогиня".

Судя по портрету — и правда. "Столько водки не бывает".

На войне с пятнадцати лет. Одна из немногих средневековых женщин, лично проводивших боевые действия. Страстно враждуя с Генрихом IV, именно она организовала его унижение в форме "хождения в Каноссу". Каносса — её город. Там, в 1077 г., Григорий VII и Матильда три дня смотрели со стен на стоявшего перед крепостными воротами на коленях императора. А потом, в знак примирения, разделили "на троих" святое причастие.

Вражда продолжилась и после примирения папы и императора, и после смерти Григория VII. Её владения были важны для Святого Престола, и очередной папа — Урбан II — настоял на браке, который Матильда заключила с Вельфом V Толстым, герцогом Баварии, старшим сыном освободителя Евпраксии в Вероне. Невесте было 43, жениху 18.

Из её письма:

"...прими меня и все Лангобардское королевство. Я дам тебе много городов, много крепостей, много славных дворцов и множество золота и серебра... Безразлично, кто из двух сделает первый шаг в любви, мужчина или женщина, лишь бы был прочен их брак...".

Свадьба по свой роскоши затмила все, что только мог представить себе тогдашний человек.

Увы. Кроме крепостей и серебра, безусловно привлекательных для юноши, в комплекте предлагались лицо и тело.

Наступила брачная ночь. Супруги возлегли на ложе и... ничего. Вельф уснул. Матильда была возмущена, но решила, что муж перепил на свадьбе — такое случается.

На следующую ночь опять ничего. На возмущение Матильды последовало обвинение, что служанки спрятали в ночной одежде герцогини какое-то колдовство.

На третью ночь Матильда сама привела мужа в спальню. Поставила посреди комнаты скамью, поверх положила доску от стола. Разделась догола. И уселась на доску со словами:

— Для тебя все открыто и нет такого места, где могло бы быть спрятано какое-нибудь колдовство!

Однако муж не сделал к ней никакого шага. У герцогини лопнуло терпение, она залепила пощёчину юноше и велела убираться вон, пообещав умертвить, если утром застанет его в своём дворце.

"Тридцать лет в строю". Такая — может.

В ту же ночь Вельф бежал из Италии.

Общество считало, что Вельф опозорил не только себя, но и всех мужчин Германии. Однако не все согласились: с другими дамами у него все было в порядке.

Просто "безобразная герцогиня" была настолько... а уж на столешнице... не смог.

Матильда в конце жизни ушла монастырь. Где и завещала свои владения Римскому престолу. Завещание было оспорено Вельфами.

— Мы ж женились? — Отдай.

Судебные споры продолжались не одно десятилетие.

Тоскана, "Матильдино наследство" нынче принадлежит Вельфам. Дядя герцога Саксонского Генриха Льва продаст его (в РИ) Барбароссе через несколько лет.

На церковном соборе в Констанце (апрель 1094 г.) и на синоде в Пьяченце (март 1095 г.) Евпраксия свидетельствовала против мужа, обвинив его в принуждении к супружеским изменам, например, к сожительству со старшим сыном Конрадом, а также обвинила в оргиях и сатанизме. Исследование всех обстоятельств дела производилось с особой тщательностью. В частности, Евпраксия предъявила судьям "дьявольские отметины", которые появились на её теле в ходе навязанного мужем общения с "Князем Тьмы". Папа вновь предал Генриха анафеме. Жалоба Евпраксии была признана справедливой, она получила отпущение грехов.

Евпраксия жила в Италии при дворе сына Генриха Конрада. Около 1099 г. вернулась в Киев. После смерти Генриха приняла постриг (6 декабря 1106 г) и умерла в 1109 г.. Похоронена в Печерском монастыре.

След этой женщины, её сложных отношений с мужчинами, проявился и во времена пребывания на "Святой Руси".

Былина "Алёша Попович и Тугарин Змей".

Хан Тугарин — свойственник киевским князьям, тесть стрыя (брата отца) Мономаха, бывал у рюриковичей в гостях, на их пирах:

"...в те поры повары были догадливы -

Носят яства сахарные и принесли лебедушку белую,

И ту рушала княгиня лебедь белую,

Обрезала рученьку левую,

Завернула рукавцем, под стол опустила,

Говорила таковы слова:

— Гой еси вы, княгини-боярыни!

Либо мне резать лебедь белую,

Либо смотреть на мил живот,

На молода Тугарина Змеевича!".

Эпизод напоминает библейский: "случай из жизни" Иосифа Прекрасного. Когда множество знатных египетских дам порезались на пиру, заглядевшись на красивого раба хозяйки.

В части былин Алёша Попович является "милым другом" Евпраксии (Апраксии). Его называют "бабьим пересмешником". В смысле: "дамский угодник".

На пиру Алёша раздухарился и малость повспоминал про подохшую от обжорства живность на дворе своего батюшки. Папашка евоный был попом, и, по совместительству, свиноводом.

Сам пущенный за княжеский стол из вежливости, "у двери на краешке посидеть", нахамил уважаемому гостю, старшему родственнику хозяев. Тугарин обиделся, но не стал связываться с "приблудной шелупонью" в лице Алёши и ушёл:

"Скочила княгиня Апраксеевна на резвы ноги,

Стала пенять Алеше Поповичу:

— Деревенщина ты, засельщина!

Не дал посидеть другу милому!".

Алёша — русский богатырь. Ни за словом, ни за саблей в карман не лазит. Вскочил на ножки резвые, побежал решать вопросы важные. Насчёт излишнего внимания, уделяемого хозяйкой не ему, красивому, а всякой "наброди-погани" — герою многих кровавых битв и дальних походов, правителю одного из самых мощных соседей Киева.

"В те поры Алеша подскочил, ему голову срубил.

И пала голова на сыру землю, как пивной котел.

Алеша скочил со добра коня,

Отвязал чембур от добра коня,

И проколол уши у головы Тугарина Змеевича,

И привязал к добру коню,

И привез в Киев-град на княженецкий двор,

Бросил середи двора княженецкого".

Народ Киевский, понятное дело, катающимся по дворцовому двору мёртвым головам страшных половецких ханов очень радый:

— Ну теперь поганые мстить придут. Всю страну выжгут-вытопчут. Счастье!

Князь Киевский... тоже любитель футбола. А жо поделаешь? — Назад тот "пивной котёл" не приставить. Остаётся "повышать обороноспособность": звать удальца к себе в службу. "Тестовый заезд" засчитан: берём в дружину.

"В те поры Алеша Попович млад

Князя не ослушался,

Стал служить верой и правдою.

А княгиня говорила Алеше Поповичу:

— Деревенщина ты, засельщина!

Разлучил меня с другом милыим,

С молодым Змеем Тугарином!".

Князь — Владимир Мономах, княгиня — его сестра, императрица германская Евпраския.

Свойства персонажей — "сластолюбие", "нечестие" Евпраксии и хитрость, "нечестность" Алёши Поповича, связываемых народным мнением "особыми отношениями", звучат и в 19 в.

"Сорок калик со каликою":

"А из пустыни было Ефимьевы,

Из монастыря из Боголюбова,

Начинали калики нарежатися

Ко святому граду Иерусалиму,

Сорок калик их со каликою".

Вообще-то, мужской Спасо-Евфимиев монастырь уже Суздаль, а не Боголюбово. Но по сравнению с дорогой до Иерусалима... экие мелочи.

Из русских монастырей выходят весьма нехилые калики:

"Скричат калики зычным голосом, -

Дрогнет матушка сыра земля,

С дерев вершины попадали,

Под князем конь окарачелся,

А богатыри с коней попадали".

Смиренные за грехи молельшики. Таких в лесу на дороге встретишь — последние штаны отдашь. Во славу Иисуса, конечно. Что князь, типа, и сделал. Хоть с ним и княжья охота, и богатыри, а против бедных богомольцев...

"Гой вы еси, калики перехожия!

Хлебы с нами завозныя,

А и денег со мною не годилося,

А и езжу я, князь, за охотою,

Изволите вы идти во Киев-град

Ко душе княгине Апраксевне;

Честна роду дочь королевична

Напоит-накормит вас, добрых молодцов,

Наделит вам в дорогу злата-серебра".

Перепугался Мономах, "перевёл стрелки" на сестрицу.

Пришли бедняжки-паломники на княжий двор. Начали норов выказывать:

"Скричат калики зычным голосом, -

С теремов верхи поволялися,

А с горниц охлупья попадали,

В погребах питья сколыбалися...".

Шиши лесные. С шумовыми гранатами непрерывного действия.

"Прошают святую милостыню

У молоды княгини Апраксевны.

Молода княгина испужалася,

А и больно она передрогнула".

Мда... Получить "святую милостыню", не испугав "милостника", на "Святой Руси"... вряд ли. Хорошо понимаю девушку. Аж затрясло бедную, "передрогнула".

Немцы, конечно, сволочи. Но так громко даже итальянцы на церковном соборе не орут.

А Мономах-то хорош. У меня, де, ни серебра, ни хлеба — сухарики одни. С богатырями в лесу спрятался, бедную сестрёнку подставил.

"А и те калики перехожия

Сидят за столами убраными,

Убирают ества сахарныя,

А и те видь пьют питья медяныя,

И сидят оне время час-другой,

Во третьем часу подымалися,

Подымавши, оне богу молятся,

За хлеб за соль бьют челом

Молодой княгине Апраксевне

И всем стольникам и чашникам.

И тово оне еще ожидаючи

У молодой княгини Апраксевны, -

Наделила б на дорогу златом-серебром".

Наглое вымогательство. Наелись-напились да ещё и денег давай. А жо поделаешь? Святые отцы — они такие. Ежели что не по ндраву — рявкнут матерно. Враз с горниц "охлупья" попадают. Если кто забыл, "охлупья", "охлупень" — конёк крыши, самая главная её часть. У меня в Пердуновке был как-то эпизод, когда "охлупень не сыскался".

Не зря Нифонт Новгородский отвечает Кирику:

"Приходили давшие обет пойти в Иерусалим — повели мне, какую епитимью дать? Этот обет — сказал он — губит землю сию!".

Только "калики перехожия" не на нашу, робкую, теремную, мира не видавшую, княгиню нарвались. Евпраксия по жизни уже нахлебалась всякого, разные виды видывала, от императора бегала, у "безобразной герцогини" в приживалках жила, с Папой Римским договаривалась.

Считают, что её показания в суде против императора были вынужденными, продиктованными Папой, стремящимся дискредитировать своего противника. Уж больно свидетельства откровенны, порочат и её саму. Она находилась в тот момент во власти сторонников Папы. Под возможной угрозой заточения, а то и казни.

Напомню: одно из обвинений против императора — сатанизм. За это убивают. Вот почему "соучастница безбожных бесчинств и оргий" была объявлена "невольной" и получила в папском суде ещё и отпущение грехов.

Евпраксия не испугалась, не "сомлела со страху", а надумала поиметь с этого "наезда" хоть какой-то профит, с богомольцев, как с паршивой овцы — хоть шерсти клок.

"А у молодой княгини Апраксевны

Не то в уме, не то в разуме:

Пошлет Алешуньку Поповича

Атамана их уговаривати

И всех калик перехожиех,

Чтоб не идти бы им сево дня и сего числа.

И стал Алеша уговаривати

Молода Касьяна Михайловича,

Зовет к княгине Апраксевне

На долгия вечеры посидети,

Забавныя речи побаити,

А сидеть бы наедине во спальне с ней".

Здесь Алёша уже в службе княжеской. Кличут ласково — "Алёшунька". И он, по велению сердца и согласно присяги, подрабатывает посыльным-сводником.

Евпраксия, после приобретённого в Европах опыта, явно привыкла раздвигать... м-м-м... нет, не то, о чём вы подумали, а — "личные границы допустимого".

Лучше самой выбрать. Пригожего "атамана калик перехожиех". Самой зазвать красавца "сидеть наедине во спальне", чем — "многие совершали над ней насилие", или мужа в форме барона пороть.

Ничего не могу утверждать в обоснование ревности взбесившегося императора. Возможно наоборот: именно его экзерцисы и привили ей склонность к любовным приключениям с малознакомыми мужчинами. А что делать? Деваться-то некуда. Пока из Вероны не сбежала — приходилось терпеть. И находить "положительные стороны".

"Привычка свыше нам дана.

Замена счастию она".

Но бывают и непривычные обломы.

"Молоды Касьян сын Михайлович,

Замутилось ево серце молодецкое,

Отказал он Алеши Поповичу,

Не идет на долгия вечеры

К молодой княгине Апраксевне

Забавныя речи баити.

На то княгиня осердилася,

Посылает Алешуньку Поповича

Прорезать бы ево суму рыта бархата,

Запехать бы чарочку серебрену,

Которой чарочкой князь на приезде пьет".

Изобретательность Евпраксии, переодевшей слуг в женское платье и, таким образом, заманившей и законно выпоровшей законного мужа, описана Карамзиным. Следует отметить, что провокация: "запехать бы чарочку серебрену", современный аналог — подкинуть пакетик с наркотиками, в фольке вполне ожидаемое, хотя, конечно, нехорошее действие представительницы правящей династии. Как и соучастие в таком бесчестном деле святорусского богатыря.

В состряпанное Евпраксией и Алёшой дело втягивают Добрыню. Он лицо авторитетное, честное, не аффилированное.

Чарочку — нашли. Касьяна — закопали.

Живьём.

"Закопали атамана по плеча,

Закопали во сыру землю,

Едина оставили во чистом поле

Молода Касьяна Михайловича".

А калики в Иерусалим пошагали. Молиться.

Дальше пошли чудеса. Косяком. В смысле: милостью небесной. Ибо на земле нашей грешной без чудес — правды не сыскать.

Возвратились паломники на прежнее место:

"Молоды Касьян сын Михайлович

Выскакивал из сырой земли,

Как ясен сокол из тепла гнезда;

...

А и кудри на нем молодецкие

До самого пояса.

И стоял Касьян немало число,

Стоял в земле шесть месяцев,

А шесть месяцев будет полгода".

А чё нам? "Полгода — в любую погоду". Надолб изображать да прохожих пугать — милое дело. Только вот шерсть отросла.

Чудеса крепчают: уж и слуги княжеские к вымогателям переменились. Мечта попрошайки:

"И тут клюшники, ларешники

Пришли они к каликам, поклонилися,

Бьют челом к князю пообедати".

Евпраксии, само собой, божья кара. Как Касьяна закопали, так она и заболела:

"А с того время-часу захворала она,

Захворала скорбью недоброю,

Слегла княгиня в великое во огноище".

Фольк традиционно насылает на "плохих" женщин различные кож.вен. заболевания. Без детального эпикриза.

Конечно, праведник Касьян никаким гноищем не брезгует, и коль княгиня в своём прегрешении раскаивается, являет очередное чудо:

"Молоды Касьян сын Михайлович

А и дунул духом святым своим

На младу княгиню Апраксевну;

Не стало у ней того духу пропасти,

Оградил ее святой рукой,

Прощает ее плоть женскую:

Захотелось ей — и пострадала она,

Лежала в сраму полгода".

На Руси "святой дух" лучше любого антибиотика. Всякую инфекцию убивает одном дуновением. Как вылечить, к примеру, сифилис? — Да это ж все знают! Приложить святую икону к больному месту.

Не думаю, что Касьян Михайлович из Спасо-Евфимиевского монастыря в реале встречался с Евпраксией Всеволодной. Монастырь основан в 1352 году. Прототипы персонажей из разных эпох. Но то, что былины с её именем просуществовали тысячелетие, показывает сколь громкой и специфической была её слава на "Святой Руси".

* * *

У меня здесь — чуть иначе. Былин по этой теме ещё нет. Есть семейная, живая история рюриковичей. Евпраксия умерла в 1109, Боголюбский родился в 1111 г. Слуги Мономаха, лично знавшие императрицу Священной Римской Империи Германской Нации Адельгейду из Киева, воспитывали его детей и внуков. Князь Андрей с детства слышал рассказы и сплетни о своей бабушке.

Типа:

— Любила она как ей косы-то расчёсывают. Гребень у ей редкостный был, кости слоновой, виноградами вырезанный. Самим ихнем папой, или кто тама у них за главного, даренный. Сядет, бывалоча, я ей, стал быть, чешу, а она песенки поёт. По ихнему, по-италианскому. Жалостливые такие. Ссан-та лучин-та. Ссан-та-а лучин-та-а. И слёзоньки у ей капают. Сырая-то лучина — чадит едко, чад глаза ест. Вот ей, стал быть, и вспоминается

Для Боголюбского история Евпраксии не былины — "показания очевидцев". И реакция его — не "сказка ложь, да ней намёк", а в лоб:

— Дочку, Ростиславу, в адельгейды?! Сбрендил? Не позволю!

— Тогда — убить. Позволишь?

— А исполнишь?

— А я причём? Я их сюда пришлю. А ты Манохе своему велеть будешь. Рубить, душить, топить, морозить... Как твоей душеньке, брат, угодно будет.

Чего рассопелся? Правда глаза колет?

Я тычу в него указательным пальцем. Невежливо. Но — доходчиво.

— Ты. Сам. Убьёшь. Кто велит, тот и казнит.

Стоп. У него в голове одна картинка — на основе истории Евпраксии. У меня другая. "Найдите десять отличий".

— Разниц не видишь? Я Ростиславу не в адельгейды толкаю. Не: маркграфиня, вдова, императрица. Я толкую о герцоге. Герцогиней бабушка твоя не была ни разу.

Полагаю, что мои современники из 21 в. не понимают. Граф, маркграф, виконт, герцог, император... а какая разница? Чего-то древнее, в короне, вымерло.

Здесь эти различия — часть спинного хребта каждого аристократа: на какой угол кланяться.

Я снова принялся повторять. О разведённом герцоге Саксонском. Которого можно "оседлать". Так, что ни одна не бросит другую и не вернётся делать гадости. О свете православной веры, который может воссиять в дальних землях. О некоторых возможностях, которые могут возникнуть из-за выхода саксонцев на Балтику, возможной пользе при общении с Новгородом.

Создаю возможностей. Разнообразных и важных. Не дорого.

— Одно место, один муж. Одно отеческое благословение. Которое ты дашь.

— А я не дам!

— Тогда — убей.

— Х-р-р-р...

— Вот и я про то. Другая разница: матушка её. Софья — она такая. Она Саксонию наизнанку вывернет, всю Германию на уши поставит. Чтобы деточке её никакого худа не было. Потому что там, возле дочки, дом её будет, хлеб, злато, честь, власть... Власть. Вот морковка, которой только и можно увести её отсюда. Перебить интерес. Сделать вашу с ней вражду ненужной. Прошедшей. Прошлой.

— А коли она сама? Там... подженится? За Генриха твого сама замуж пойдёт?

Мать моя, Русь моя! Да что ж у тебя такой... влюблённый ревматик в основоположниках?

Кстати, его вариант я продумывал. В букете других вариантов.

— Генрих Лев — не мой, а саксонский. Любитель молоденьких. Софья ему по годам не подойдёт. Ещё: Софья принимала постриг. Брать в жёны инокиню... не рискнёт. И главное... Андрей, откуда у тебя такая неуверенность в себе? Ты что, думаешь, что твоя Софья, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве найдёт что-то лучше тебя? На пьянке градус повышают. Чем дальше — тем хмельное крепче. И вот она, после семнадцати годков "зелена вина", на кое-какое тамошнее скисшее пиво польстится? Извини, брат, но бывшую твою я, хоть как, но дурой не считаю.

Забавно: Андрей льстецов на дух не выносит. Но лестью пробиваем. В форме замаскированной похвалы его бывшей супруги. А я продолжаю. Аргументировать и конкретизировать.

— Если её одну туда слать — тогда да. Тогда надо ей мужа искать. Из персон не маленьких. Чтоб было чем ей там душу занять, развернуться-позабавиться. А вот если Ростислава в герцогинях, то Софья — в герцогских тёщах. Будет зятю плешь проедать. Очень увлекательное занятие, не оторвать. Ах да, ты ж не знаешь, у тебя ж такого счастья не было.

Матушка Софьи, вдова Степана Кучковича, некоторыми причисляемая к множеству любовниц Юрия Долгорукого, померла относительно недавно. Жила в Кучково, у сыновей "в запечке". Боголюбский с ней мало общался — мотался по стране, жил в Суздале. Так только, через жену приветы в письмах передавал.

Во, опять вызверился, снова ноздрями целится. Обидели Андрюшу, указали на обделённость. Верно сказано: у кого тёщи нет — по жизни сирота.

— А ты сам-то знаешь?

— А я не женат, брат. Иль запамятовал?

Тебе что, про мою первую жизнь рассказать? Так у нас с тёщей были всегда добрые, глубоко-взаимно-уважительные отношения. Умная женщина — с одного раза поняла.

— Та-ак... А если твой Генрих помрёт? Как тот, Генрих... Удавнутый?

Кстати... это версия.

— Не Удавнутый — Удонен. Не помрёт.

— Откуда знаешь? На то воля господня.

— Эт точно. Но вот "свиток кожаный"...

Молчит. Думает. Пророчества мои... сбываются. Чертовщина, конечно. Не можно человеку прозревать грядущее. Но Иезикиля же... Опять же, тот фокус с падающим стаканом в Янине...

— Итого: Софья с Ростиславой с Руси уходят. Сами. Своей волей. Цель — "за морковкой". Герцогство Саксонское — чем не морква сладкая? Тамошнему Генриху как раз нынче новый брак маячит. Он для этого созрел. Сам. Наши бабы прежнее дело ломают — сами влезают. Обе-две. Вместе. Одна — женой, другая — тёщей. Я шлю с ними охрану добрую, товаров дорогих, прислугу верную. Не нищенки. Они там устраиваются, делами-делишками местными занимаются. Ростислава замужем сидит, рушники вышивает, Софья зятю мозги крутит, Саксонию обустраивает. Мои люди женщин берегут да торг ведут. Все при деле, в интересе, с удовольствием.

— Хрень. Бред. Ерунда. Болтовня. Дурость.

Какой богатый лексикон! Но у меня больше. Ещё белибердень с тряхомудством и околёсицей не упомянул. В русском языке под сотню синонимов. Часто, видать соотечественники сталкиваются с этим явлением — много слов придумали.

— Ты что, думаешь я себе всего этого не говорил? Я ещё и с десяток добавить могу. А толку? Ты смотри: никого не надо бить, гнать, гнобить, заставлять. Держать и не пущать. Достаточно разрешить. Дозволить, чуть поддержать и направить. Дальше — все всё сами. По собственной воле. И твоя, брат, забота с... женой и детьми — фр-р-р — улетала. Не видать, не слыхать. Как птица перелётная. Да там, за тридевять земель, за морями-окиянами, угнездилась. Обсаксонилась. Софье оттуда, издалека тебе гадить... не дострельнет. А себе жизнь попортит. Никакого ей резона. А она — не дура, свою пользу завсегда чует.

* * *

Надо уточнить: я не претендую на приоритет. В основе решения — идеи Паркинсона. Не того, которого болезнь, а того, у которого: "всякая иерархическая система стремится к тому, чтобы все её уровни были заняты некомпетентными людьми".

Паркинсон толкует об иерархии бюрократической, рассматривая современную ему Великобританию начала вт.пол. 20 в.

Здесь иерархия феодальная. Уровень, на котором оказывается человек, никак не связан с его компетентностью, задаётся происхождением.

"Родился баобабом? — И будешь баобабом

Тыщу лет, пока помрёшь".

Срабатывают посторонние условия. Генрих Молодой Король умер раньше своего отца. И королём неожиданно стал его брат Ричард Львиное Сердце. К его компетентности — никого отношения.

Чуть иначе у женщин. Дочь наследует уровень своей семьи, своего отца. Выйдя замуж, она оказывается на уроне иерархии, занимаемой её мужем. Как правило, уровни отца и мужа примерно равны. Софья редчайший пример скачка: родившись боярышней, она стала княгиней.

Феодальная ирерархия существенно отличается от бюрократической. Прежде всего — несвободой. Однако некоторые идеи Паркинсона можно использовать.

Для борьбы с торжеством некомпетентности Паркинсон предлагает несколько способов.

Один из них — "ударная возгонка". Человека, доказавшего свои некомпетентность на текущем уровне, повышают. В надежде, что на уровне где он ну совсем ничего не понимает, у него вдруг прорежется. Или — проклюнется.

Другой способ: перемещение по горизонтали. Был начальником транспортного цеха, не справился — назначаем начальником сапожной мастерской.

Сочетание двух этих идей Паркинсона дало то, что я и назвал "морковкой с выходом".

Ростислава, заштатная княгиня-вдовица "возгоняется" в герцогини. Софья, "пущеница", расстрижонка — в герцогские тёщи. И обе "перемещаются по горизонтали". Далеко.

Этот технологический приём: "морковка с выходом" — я применил ещё несколько раз. Суть его, как вы видите, состоит в том, что некая достаточно высокородная особа, представляющая, в силу своего прирождённого положения в среде аристократии, опасность для существующего строя, не убивается, кастрируется, ослепляется, помещается в темницу или монастырскую келью, не уничтожается или унижается, но наоборот — возвышается. Но не внутри, а вне "Святой Руси". Географически выводясь из круга святорусских аристократов. Не изгоняется, со злобой и ненавистью, но направляется, с поддержкой и приязнью. "Из России — с любовью". С возможностью занять высокое положение, соответствующее стремлениям, талантам и происхождению. С сильным внутренним интересом к тому объекту, который давался "эмигранту" в руки. Быстро возникающая привязанность к "морковке", проистекающая от вложения собственного труда, мыслей и чувств в местные дела, препятствовала возвращению такого человека на Русь. Где он был бы вреден и опасен. А необходимая и постоянная поддержка его действий, не давала ему возможности стать врагом Руси на новом месте.

Как часто у меня бывает, идея была сформулирована и осознана в этот момент. Но реализовывалась неоднократно и раньше. Самборина и Сигурд, Кастусь и Елица, даже сестрица моя Марьяша — примеры аналогичных решений. Тоже вынужденных. Обусловленных неизбежностью столкновения интересов. С вероятным смертельным исходом.

Я ещё ничего не понял, а уже делал. Накопленный опыт нужно было только осознать. И применить.

* * *

Глава 507

Андрей сидел молча. Шевелил ноздрями, вскидывал голову. Снова задумывался.

У него — другая информация. И конкретная, и образная. Для меня Германия — тевтонский орден, две мировых войны, газы, танки, бомбёжки, концлагеря с крематориями и уютные архитектурные памятники эпохи Евросоюза.

"Барбаросса" — план нападения на мою Родину.

Для него Барбаросса — человек. Толковый, смелый, жёсткий. К Андрею — с пиететом. Друг? — Да. Хоть и не близкий.

Парадокс: назвать план уничтожения России именем именно того германского императора, который сам, по своей воле, заочно "влюбился" в отца-основателя Государства Российского. Помогал в делах, посылал строителей-масонов, делал дорогие подарки, отрывая от собственного императорского парадного одеяния уникальные армиллы с картинками-эмалями. Завещал такое отношение своим потомкам, так что и в следующем поколении родственников Боголюбского принимали в империи весьма уважительно, щедро.

Впрочем, нацики всех мастей — истории не знают. И знать не хотят: оказывается, что прежде люди жили разные, очередной нац.идее не соответствующие.

Боголюбский с немецким рыцарем под Полоцком бился, чудом живой ушёл: слуги немца отвлекли, конь вынес княжича из сечи и пал. Мне немцев железякой бить... повода не было. Наоборот: когда в интернациональном коллективе у меня возникли... проблемы — единственный, кто попытался помочь, был парень из экс-ГДР.

Кроме образов, стереотипов по теме, есть и конкретика. Я знаю, что в эти годы Генрих Лев отстроил свой Брауншвейг. Практически новый город. До Андрея, хоть это ему и неинтересно, доходит многое другое: информация о тамошних стенах и башнях, соборе, количестве жителей, налоговом режиме... Люди пересказывают то, что им, современникам, интересно.

— Хрень. Как они до места доберутся? Как Евпраксия — верблюдами? С Киева? Вот сейчас там вербл...ский караван и собирать!

— Водой. Белозерье. Ладога. Нева. Море. Одра, Хафель, Лаба.

— Х-ха... Так их новгородцы и пропустят.

— Кого "их"? Мы — не суздальские. Караван на Ладоге к берегу не пристаёт, скатывается прямо в Неву. На волоке, на Белозёрской грани... Пограничной страже без прямого приказа, без войны — сторонний торговый караван громить... Да и не просто это. Народу в караване будет немало, охрану добрую дам.

— Ишь ты. "Дам". А всё море Варяжское они в один дых проскочат?

— Не всё. Половину. Да и то, дорогой, в Каупе и в Гданьске, отстоятся, отдохнут.

— Х-ха... у тебя на всё ответы придуманы. А всё едино — вздор, пустословие, нелепость. Чего-нибудь сломается, утопнет, заболеет... Не сойдётся. Иначе надо. Проще.

Это он мне говорит?! "Хорошее решение — простое решение" — я в первой жизни прочувствовал. Руками, мозгами, задницей. Когда неделями приходилось программировать и перепрограммировать. Потому что всякие "завитушки" в коде мешали жить.

— Иначе? — Убить. Моё тебе сложно? — Сделай просто. Уже решил, где их будут в землю зарывать?

— Х-р-р...!

— Вот и я про то.

Может он об деньгах-расходах печалится? У него нынче в кишени пустовато. Так надо успокоить!

— Ты, брат, не волнуйся. Денег я с тебя не возьму. Караван своим иждивением соберу. Приданое там, уборы-прикрасы... найдётся.

— Чего?! Чтобы я свою девку замуж голяком выдал? На чужого молодца милостыню?!

Раздражение вдруг сменяется подозрительностью:

— Слышь, Ваня, а с чего это ты такой щедрый стал? То про Кострому да Галич за гривну волновался, а то девку чужую за тридевять земель в замуж с приданным... будто рукавом махнуть?

— А ты, брат, не забыл? Про сестрицу Улиты твоей, на Черниговщину выданную. Твоя Ростислава — мне не чужая.

"Жили-были дед да баба". Звали их Адам и Ева. И пошли от них люди. Родственники. Все.

— Она не моя!

— Да по мне хоть как. Не Рюриковна — так Кучковна.

Это у тебя, Андрейша, с принадлежностью детей проблемы. Родословного свойства. А мне — пофиг. Либерастия с дерьмократией и общечеловекнутостью. Я же объяснял: "Родственники. Все".

— И ещё. Полагаю получить с сего дела немалую прибыль. Караван пойдёт с моим товаром, с моими приказчиками. Места — дальние, цены — высокие. Глядь, и выгода получится. А выгорит дело с женитьбой, с герцогиней Саксонской — буду туда караваны гонять. Как нынче в Гданьск да в Кауп. У меня самбийский янтарь и по сю пору в складах лежит. Продаём помаленьку, цену хорошую держим.

Я последовательно уводил беседу от болезненного, от Софьи. Теперь вообще перешли от людей к вещам, к гипотетическим прогнозам получения торговой прибыли. Тут уже хрипы рвать не с чего, тут надо считать да взвешивать.

— Так. А от меня чего надо?

Правильный подход. Как на пьянке в общаге. "А я огурцов для оливье принесу. Ещё чего?".

— Согласие. Благословение. Отеческое. С открытым именем. Мало ли как оно обернётся, но на Русь им возврата нет. Повтора Евпраксии с Алешунькой Поповичем — не надо. Письма добрые. К Барбороссе и Вальдемару Датскому. Ты ж его помнишь?

— Володьку-то? Ингеборгина? Видел разок. Мальком бесштанным. Я-то его запомнил из-за отчества — Кнутович. А он-то, поди, меня и не помнит.

* * *

Благословение с открытым именем — моё изобретение. По аналогии с "Леттр де каше" — письмо с печатью. В абсолютистской Франции приказ, подписанный королем и скрепленный печатью. Бланк королевского приказа о заключении в тюрьму без суда с пробелом в том месте, где должна быть указана фамилия обвиняемого. Леттр де каше выдавали главе семьи, желавшего наказать кого-либо из родственников за безнравственное поведение. Или просто для удовольствия милого друга или подружки монарха.

Прелесть такого "безымянного постановления об аресте" в формулировке: "держать вплоть до особого королевского решения". Поскольку король о заключённом не знал, то и принять "особое королевское" — не мог. Пожизненно. Без обвинения, пересмотра или амнистии.

В той многосторонней авантюре, которую я затеваю, часть участников, точнее — все, кроме меня, ещё не выразили своего согласия. Вот встанет тот Лев рогом. "Не хочу жениться!". И что делать? — Продуманы и запасные варианты. Хотя, конечно, Г. Лев в женихах — лучшее.

Важна позиция Барбароссы. Очень важна. Хотя его до весны следующего года в Германии не будет, свадьбу нужно успеть сыграть до его возвращения.

"Есть ли жизнь после свадьбы?" — да, есть. И совсем не надо подвергать эту "жизнь после" риску развода "по высочайшему".

Льва с предыдущей женой развёл Барбаросса. Слова в храме — попы говорили. Но двигателем, плательщиком и главным бенефициарием в той истории был император. В рамках конфликта с Папой.

В РИ именно Барбаросса задумал и провёл брачную сделку с Анжуйцами. Браков должно было быть два. Одна дочь Генриха Короткий Плащ, графа Анжу, герцога Нормандии, короля Англии и протчая, должна была стать женой сына Барбароссы, другая — герцогиней Саксонской. Первый брак не сложился, второй — получился. И пошёл Барбароссе во вред. Создал нового противника, с которым пришлось многие годы разбираться, отвлекая внимание и ресурсы от других, более важных задач.

Что и как изложить из этого Андрею, что бы он намекнул, что Ростислава в герцогинях — для императора большая удача, избавление от его собственных возможных неприятностей?

Одно дело, если в письме:

"Помоги, венценосный брат, присмотри за девочкой, поддержи. И моя благодарность не будет иметь предела. В разумных размерах".

Другое:

"Прознал я про грядущие беды твои. Дабы помочь тебе — даже и дитя своё не пожалел".

Тут тоже предполагается "в разумных размерах". Но в обратном направлении.

Цепочка такая: Саксония — один из критически важных ресурсов для императора. Управляется Львом. Ростислава — мощный рычаг влияния у "львиного" тела. Дочь Андрея, очевидно, наследует цели, связи и оценки Боголюбского. Который друг Барбароссе.

Итого: Саксония — за императора. Прочно.

Воевать с Боголюбским, как надумал воевать в РИ с Анжуйцами в 1174 г., Барбаросса не сможет — далеко.

Сходно, но наоборот, отработала в РИ другая девочка в этой позиции — Матильда Генриховна из Анжу.

Фридрих Барбаросса и Генрих Лев — двоюродные братья. С непростыми взаимоотношениями. Первый — просто "первый на районе". Второй — глава дома Вельфов, самого богатого дома в Германии. Его папенька, тоже Генрих, стал дважды герцогом, правителем двух из пяти, оставшихся к этому моменту, "исторических германских герцогств". После войны Саксонию и Баварию разделили по персонам, но не по династии. Есть Тоскана, есть другие владения, принадлежащие Вельфам. Очень мощный клан. Столетия войн гвельфов и гиббелинов, противников и сторонников императорской власти, начинались отсюда.

Барбаросса сильнее Льва. Пока империя едина. Но сейчас она расколота. Точнее — надтреснута. Папой Римским Александром III (Орландо Бандинелли), личным врагом Барбароссы.

Именно сейчас, в ближайшие месяцы, Барбароссу ждут и великие свершения, и великие поражения.

Отряд из 1300 германцев под предводительством графа Христиана фон Буха двинется на помощь Тускулану — небольшому городку, не желающему признавать власть Рима и призвавшего канцлера империи Райнальда. Битва состоится 29 мая 1167 г. у Монте Порцио, и римляне, числом (40 тыс.) превосходившие противника в 30 (!) раз, но не привыкшие сражаться на открытой местности, проиграют. Ужас, вызванный этим поражением, сравним с ужасом от побед Ганнибала. Папа Александр III укроется в замке Франджипане, предварительно, правда, позаботившись об охране городских стен, у которых вскоре расположились германцы, усиленные подкреплениями из городов Кампаньи.

Германцы возьмут приступом ворота Порта Виридариа и получат доступ в Леонину, где находились только папские слуги, занимавшие базилику Святого Петра. Базилика обнесена окопами, ее атриум превращен в укрепление, на крыше расположены метательные машины. В течение восьми дней она выдерживает приступы германцев. Стены, башни и портик разрушены, а весь район Борго превращен в развалины. Наконец нападавшие подожгли атриум, и защитники базилики сложили оружие.

Базилика взята 29 июля, на следующий день в только что очищенный от крови и тел убитых храм водворен Пасхалий III.

30 июля 1167 г. Пасхалий III увенчает Фридриха (его представителя) золотым обручем римского патриция.

Фридрих понимает, что ему не удастся взять все принадлежащие знати городские укрепления, даже если народ откроет ему городские ворота, и идёт на уступки. Сенат и народ принесли ему присягу на верность, а император, в свою очередь, признал сенат в его существующей форме. Свои полномочия, правда, сенат теперь получал от императора. Кроме того, римляне освобождены от всех налогов.

Теперь римская республика подчинялась только непосредственно имперской власти. Присягу принял уполномоченный императора, поскольку сам Фридрих не вошел в город, опасаясь не принявшей участия в договоре и остававшейся в своих замках знати.

В этот момент император на вершине своего могущества, но на сцену уже не в первый раз выступит римская лихорадка.

2 августа над городом прошел ливень, после которого наступил палящий зной. Августовская малярия, всегда грозившая смертью, приобрела характер чумы. Цвет непобедимого войска погиб бесславной смертью, и у выживших скоро не стало хватать сил для погребения умерших. Конечно страдал и Рим. Люди в нем умирали тысячами, и их трупы просто бросали в реку. Германцами овладел панический страх. Они говорили, что кара Господня настигла их за нападение на священный город и осквернение христианских храмов.

В числе умерших личный друг императора, канцлер, архиепископ Кёльна Райнальд фон Дассель (это ему подарены прежде мощи "вифлеемских царей" из Милана, что и послужило поводом для строительства Кёльнского собора).

6 августа Фридрих двинется в путь с остатками войска. Он поспешно отступит, неся с собой чуму. Города Северной Италии закроют ворота перед императором, альпийские перевалы займут его противники.

Пасхалия III он оставит в Витербо, а сам направится в Пизу, потеряв по дороге еще 2000 человек. Пасхалий III вернулся в Ватикан, но уже 20 сентября умер, а его место занял следующий антипапа, струмский аббат Иоанн, принявший имя Каликста III.

Только весной 1168 г. Фридриху удастся вернуться в Германию.

1 декабря 1167 г. 15 городов объединятся в Ломбардскую лигу. Цель — защита традиционных свобод северо-итальянских городов. Папу Александра III провозгласят главой лиги, его популярность в Италии достигнет небывалых размеров, в его честь назовут новый город Алессандрия.

В РИ он умрёт 30 августа 1181 г. Встречавший его совсем недавно оливковыми ветвями, римский народ будет бросать в гроб Александра III камни, и кардиналам с большим трудом удастся похоронить в Латеране этого величайшего из пап. Практически ни один из пап после Александра III не останется так долго на Святом престоле, но из 22 лет своего понтификата он 20 лет — в изгнании, 18 — в борьбе с расколом.

Сейчас Барбаросса очень зависим от северных князей, он на многое может "приподзакрыть глаза". А то и "облагодетельствовать" в надежде на верность.

Если северо-германские князья перестанут поддерживать императора — он "пойдёт в Каноссу". Что и случилось в РИ. Только не в Каноссе, а в Венеции. Просто одна юная Матильда убедила своего стареющего мужа, что поддерживать императора — не надо.

У императора хватило сил развалить Саксонию. Но сделать главное — прижать Папу — он уже не смог.

Если вместо Матильды Генриховны, в постели герцога Саксонского будет Ростислава Андреевна? Другая девочка. Из другой страны, с другими стереотипами, целями и ценностями...

* * *

— Ладно. Понял я. Ещё чего? Тогда думать буду. К чудотворной своей пойду, помолюсь. А ты — к Манохе.

— Андрейша...

— Цыц. Посидишь там. Покудава Богородица мне ответ даст.

Факеншит! Проверяльщик. Тестер психиатрический.

* * *

— (Врач:) Капитан Кук совершил три путешествия. Во время одного из них он был съеден туземцами. Как вы думаете — во время какого?

— (Пациент:) Извините доктор, но по истории у меня была двойка.

Не обращайте внимания. Это я так боюсь. Потряхивает меня. И на кой чёрт я сюда припёрся?

* * *

Смысл отправки в застенок простой: струсил? Испугался? За базар не отвечает? — Значит, лжа, измена.

И чего делать? — Страшненько. Фиг знает чего ему Богородица присоветует. Но... "Назад дороги нет!". Не в смысле: "позади Москва!". Тут и Москвы-то нет, но отступать мне уже некуда.

Я понимающее улыбаюсь Боголюбскому. Расстёгиваю, скидываю с плеч портупею с "огрызками". Старательно сматываю ремни. Укладываю на столик.

— Ты уж присмотри, брат. За имуществом, А то попятят твои, не побрезгуют. Провожатого-то дашь? В прошлые-то разы ты меня сам водил.

Нагло, весело скалюсь ему в лицо. Это для Государства Российского ты столп, светоч и благоверный отец-основатель. А по мне — просто пожилой нервный мужик. С взволнованным гипоталамусом.

Первый больной во князьях, что ли? Вон, Ярослав Мудрый в детстве сильно ушками мучился. Одно ему вылечили. А другое воспалённым так и осталось до конца жизни. Им он и слушал. Всяких мудрецов-советников. Которые ему и "Русскую Правду" проповедовали, и "Устав церковный", и "Слово о благодати". И ничего, не худо получилось. Печенегов резать на том месте, где нынче Киевская София стоит — не помешало.

Боголюбский позвал слугу, тот отвёл меня к Манохе в застенок.

Не буду хвастать, что я, типа, "занырнул в пофигизм с маковкой" и был совершенно спокоен. Но, ежели решил "очертя голову", то и очерчивай. Я своё дело сделал: решение нашёл, резоны изложил. А дальше... пусть ему Богородица советы даёт. Бешеному Китайцу. И — хоть трава не расти! И на моей могилке — тоже.

* * *

"Я сделал здесь одно наблюдение, и за всю войну, пожалуй, только в этой битве: бывает такая разновидность страха, который завораживает, как неисследованная земля. Так, в эти мгновения я испытывал не боязнь, а возвышающую и почти демоническую легкость; нападали на меня и неожиданные приступы смеха, который ничем было не унять".

Ну, типа. Не война. Но с Боголюбским постоянно как... нет, даже не в конной атаке, когда съезжаются и уже клинки поднимают. Уже сама рубка. Когда проспал не секунду — дольку её малую, чуть не домахнул, не довернул... чуть-чуть. И — всё. И все планы-мысли на завтра, на потом... "дальше — тишина".

* * *

Адреналин бурлил, было весело, я радостно улыбался всем встречным достопримечательностям.

О! А об эту притолоку я уже головой бился. Здравствуй старая знакомая.

"Взгляни, взгляни в глаза мои суровые.

Быть может видишь их последний раз".

* * *

Факеншит! До чего меня эта "Святая Русь" довела! Семь лет назад, выезжая из Луги от закапризничавшей вдруг любовницы, я, конечно, придавил. Но и представить себе не мог, чтобы я — жуир, бонвиван и балагур! — буду осознанно подставлять свою голову — свою! единственную! — под топор довольно больного, постоянно взбешённого, между нами говоря — чуток сдвинувшегося, средневекового мужика. Буду сам(!) его провоцировать. Хамить, наглеть и подъелдыкивать. Постоянно оценивая степень риска. По каким-то... мало представительным проявлениям. Типа диаметра раздувания ноздрей... Скажи мне кто-нибудь такое семь лет назад — поулыбался бы вежливо и топ-топ подальше. Где можно покрутить пальцем у виска.

И ради чего?! Ради каких-то прожектов по поводу кое-как причесать давно сдохшее средневековье? Я ему просто высказался, а он... возбудился и срубит мне голову?! Да пошли они все! Семь лет назад я таких психов издалека примечал и совершенно инстинктивно сваливал. Далеко и быстро. А здесь... сам под топор... и польку-бабочку выплясывать.

Ох же ты, "Русь Святая"! Как же ты меня... подраздела. Все мягкие покровы-кожицы ободрала. Всякую интеллигентность с воспитанностью и приличностью. Я же был приличным человеком! Семь лет тому. А теперь... псих-суицидник. И сам умру, и других убью. Без особых переживаний. Как мясник-раздельщик на скотобойне со стажем.

"Бытие определят сознание" — кто сказал? Маркс? — Карл! Ну ты клёвый чувак! Режешь правду. Вместе с маткой.

Забавно. Круто меня святорусская жизнь наизнанку вывернула. "А оттуда вылезло что-то непонятное. То ли змей зелёный, а то ли"... "Зверь Лютый". В смысле: человек. Хомнутый чем-то. Может, и сапиенсом.

* * *

Маноха внимательно выслушал шёпот сопровождающего. Внимательно осмотрел меня. Подумал. И позвал пить чай. Из самовара — я же сам ему присылал! Дальше почти по Утёсову:

"У самовара я и сам Маноха,

А на дворе совсем уже темно.

...

Маноха чай мне наливает,

И взор его так много обещает:

У самовара я и сам Маноха,

И пусть мы чай пить будем до утра!".

Пока подручные выметали подобранную мне камеру, набивали свежим сеном чистый тюфяк, мы, с главным палачом Суздальского княжества, баловались плюшками и толковали о житье-бытье. Маноха жаловался:

— Всем хороша твоя огненная машинка. Да вот кремешок стёрся. Надоть бы заменить.

— Так в лавку сходи.

— Хаживал. Говорят нету. Не завезли-де.

— Скажи Лазарю, чтобы запросил из Всеволжска.

— Да говорил. Он кивает, обещается, а толку нет. Забыл, верно. Ты уж озаботся. А то привык я к этому... щелкунчику.

Факеншит! Самый известный палач домонгольской Руси! А его мелочью такой уважить не могут! Выйду — надеру уши. И фактору, и Лазарю.

Если выйду.

Интересно, а мой Ноготок тоже чаи с контингентом гоняет? Самовар-то у него точно есть. Вернусь — поинтересуюсь.

Если вернусь.

Адреналин схлынул, "остроумие на лестнице" ещё не начало грызть. Я начал зевать, и Маноха отправил меня спать.

После Киева и Саввушки я долго не мог спать под землёй. Застенки, погреба, порубы и зарубы вызывали... неприятные воспоминания. Но тут... Устал. Кафтаном накрылся и придавил. Тюфяк ухом. Аки младенец безгрешный. Маноха еле добудился.

Я был выспавшимся и неумытым, Боголюбский, к которому меня привели, невыспавшимся и вздрюченным.

— Ты...! Опять по-твоему вышло. Ропака с Новагорода попёрли. Да что ж они все такие...! Размазня кисельная. Испугался-де за людей своих, противу народу-де... Трепло. Дурень, слабак. Ударил бы в копья! Главарей — на плаху! Остальные сами бы попрятались. Такой город проср...л! Теперь кровищи бу-удет... Чистоплюй. Бестолочь. Зубами надо было...

Фыркнул, крутнулся на месте, болезненно переживая свежую новость.

— Ладно. Об деле твоём. Быть посему. Письма я напишу. Чего ещё надо — отпиши в сигналках. С караваном твоим пара моих людишек пойдёт. До Невы. Посмотреть там. С-сволота новогородская...

Уставился взглядом в стену. Будто рассматривая что-то за ней. Устало вздохнул:

— Теперь вот с Киева гонец скачет. Твои сигнальщики передали. А с чем?

Я старательно выразил мимически свою полную некомпетентность в части содержимого сумки гонца, который где-то за сотню вёрст скачет. Пока зубы не почистил — стараюсь держать рот закрытым.

Андрей подозрительно посмотрел на мои гримасы. Вдруг ухватил за пуговицу, подтянул, прошипел мне в лицо:

— Ежели ты... с ней... чего худое...

— Никак нет, товарищ князь!

"Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство".

Хоть он и "лицо начальствующее", да я не "подчинённый". Но вдолбить ему эту простую мысль... не сейчас.

Насчёт "с ней...". Ну ты и сказанул! Как можно отправить человека в другую страну, веру, общество — без подготовки. На роль тёщи. Так что — учить, учить и учить. По святорусской педагогике: "Вложишь в задницу — в уме прибавится". Никакого худа! Исключительно с благими намерениями. Честно-честно!

Ем глазами начальство. Убедительно.

Отпустил.

Уф... фу... Живой. "А для тебя — сыра земля...". Пока — "не".

Время — идёт, дела — стоят. Тогда — побежали. "Огрызки" забрал. Про кремни для Манохи не забыть. Лазаря обругал: не знает, что к князю гонец из Киева скачет.

Теперь — вторая часть Марлезонского балета. "Дамы с выходом". Добровольно и стремительно.

Караван должен уйти не позднее начала августа. Два месяца пути. Потом дожди, холода. В дороге... заболеют, перемрут. Ходу, Ванечка, ходу. Где моя "Ласточка"?! Яхту к крыльцу! Нельзя? — Тогда — к пристани!

Вот после таких приключений, вернувшись во Всеволжск, я затащил Ростиславу в свою подземную часовню. Где и устроил ей гипно-свидание. Сразу с тремя: "Зверем Лютым", "Змеем Огненным" и "Ангелом Божьим". С однофлаконниками. Не планировал — так получилось.

Анализ образных стереотипов реципиентки привёл к формированию "единосущей троицы" специфического вида. Виртуальная "групповуха" дала реальный результат: княгиня впервые в жизни пережила оргазм. Теперь-то легче пойдёт — есть прецедент, есть личный опыт, есть на что ссылаться. "Память тела". Можно, например, рассказать о вкусе пломбира — поймёт.

Тут, вероятно, мне следует извиниться. Перед теми, кто радостно предвкушает подробный отчёт о том, как я Ростиславу имел, вертел и заелдыривал. Путём применения разного рода методов сексуального насилия и технических приспособлений в "особо жестокой циничной извращённой форме".

Увы... Мять-ломать-выворачивать... А зачем? Это имело бы смысл для подчинения психики. А она — уже. Не только полностью приняла власть Воеводы Всеволжского, но и влюбилась в него. В смысле: в меня. В нас. Однофлаконников.

Причём, в силу личных свойств: последовательности, не-суетливости, не-переменчивости — есть надежда, что такое отношение сохранится. Какое-то время.

С Софьей иначе. Она — однолюбка, любит одну себя. В отношении остальных... "Сердце красавицы склонно к измене" — она с детства чувствовала себя красавицей.

Для управления этими двумя женщинами нужны две разных методы. Для Ростиславы — управление её любовью ко мне. Для Софьи — управление её любовью к себе. В основе одно и тоже явление: выброс эндорфинов. Но поводы разные. Второе часто называют эгоизмом. Управляется персональными интересами. Отсюда — "морковка".

Ростишка будет следовать моей воле, пока не разочаруется во мне, Софья — в себе. Хотя, конечно, все вины всё равно на меня сложит.

Я предполагал, что "на пустыре недостроя души" Ростиславы оставались три опоры: любовь к отцу, любовь к матери, любовь к богу.

После беседы с Боголюбским и нынешним общением с его дочкой, у меня сложилось впечатление, что первая опора есть. Но она не критична для моих планов. Ни с той, ни с другой стороны. Сдержанное "дистанционное уважение" и встречное "доброжелательное равнодушие".

Замечу, что эта моя оценка оказалась недостоверной. Мне пришлось дополнительно "выламывать" привязанность к отцу из души Ростиславы. Довольно грубо вытесняя его образ своим.

Другая опора — отношения с матерью. Пока, насколько я могу судить, строятся классически: мать-ребёнок. Софья старательно исполняет типовой комплекс стереотипов.

"Да дитё ж малое! Чего оно понимать может? Сыто? Животик не пучит? Ушки не болят? Пелёнки сухие? Спи".

Она, совершенно для себя естественно, не задумываясь, пытается подмять под себя дочку, не замечая того, что "дитя малое" выросло во взрослую женщину. Пусть и молодую, не так уж много повидавшую, но обладающую собственным жизненным опытом, собственными суждениями. Родительница перестала быть для ребёнка "единственным светом в окошке", перестала "застить свет божий". Но сама ещё этого не поняла.

* * *

Мы часто рассуждаем об "извечном конфликте отцов и детей". Имея ввиду "детей" — сыновей. Но сходный конфликт разворачивается в каждом поколении душ человеческих, вне зависимости от гендерной принадлежности тел.

Да, у женщин нет свойственного мужчинам оттенка самцового первенства. Есть — самочное. "Женщина становится старой, когда её дочь выезжает на первый бал". В Европе — "инцест второго рода", в гаремах Востока — "конкуренция между матерью и дочерью". Или вдруг звучит в благополучной совейской семье:

— Ну почему?! Почему тебе такой муж достался? Разумный, заботливый... А мне... твой отец. За что?!

Бывает наоборот:

— Тебе хорошо говорить! Ты папу нашла! А теперь ничего похожего нет! Одни недоделки да придурки!

И бесполезно рассказывать о том, что "чтобы стать генеральшей нужно выйти замуж за лейтенанта".

Это производные конкретного социума. А я толкую о более общих вещах: о взрослости, дееспособности. О восприятии себя как самостоятельного человека. Всегда немножко ошибочном — мы все чуть-чуть дети. И о реакции на это изменение окружающих. Старших, родителей. Особенно — родительницы. Которая помнит дитя ещё до его рождения:

— Такое бестолковое было. Я тут за столом с гостями сижу, а оно как топнет ножкой по мочевому... едва добежала.

"Оно" — дитё. Вот оно топало, крутилось, взбаламучивая околоплодные воды. А вот — раз! — сидит напротив. Говорит что-то, смотрит разумно, имеет собственное мнение, возражает...

— Без сладкого оставлю!

— Это правильно. Сладкое вредно для зубов.

Оно — не подчиняется! Оно — не слушается! Оно — само выбирает. Что носить, есть, говорить. Куда и с кем ходить, что и как делать...

"Учи, пока поперек лавки ложится, а как во всю вытянется, не научишь" — русская народная.

Туфта. Учить и учиться можно и нужно всю жизнь. Просто методы "педагогики" менять надо. Для этого их (методы) нужно иметь и уметь. Чисто орать по-простому: "Запорю!" — можно нарваться на ответ. И всё равно, несмотря на все запреты и казни, "дитё" сделает по-своему. Просто переживёт родительницу, в конце концов. А пока та, утомлённая бесконечными преследованиями и безуспешными наказаниями, тяжко садится на лавку, проливая слёзы сердечной обиды и повторяет:

— Да что ж это такое поганое выросло? Я его рожала-мучалась, кормила-ростила, недосыпала-недоедала. Душой всею во всякую минутку об ём болела. А оно мне... За что?!

За то. За то, что растила ребёнка, а вырастила человека. И не заметила. Бабочку от гусеницы отличаем же? Внешние изменения человека не столь выразительны. Дело не в изменениях тела — в изменениях души. Они видны снаружи. Но нужно знать куда смотреть, нужно быть готовым понять. Иначе... "Видят. Но не разумеют".

Такое взросление слабо связано с возрастом, с разными... вторичными половыми признаками. Даже с внешними событиями. Изменения — результат событий внутренних, душевных переживаний. Необходимости брать на себя ответственность.

Иногда взрослыми становятся и дети:

"А кой тебе годик?" — "Шестой миновал...

Ну, мёртвая!" — крикнул малюточка басом,

Рванул под уздцы и быстрей зашагал...".

Порой, и взрослые не взрослеют до старости. "Инфант не первой свежести".

Здесь, в средневековье, ранняя детская взрослость бьёт по глазам. Особенности питания, грязь, недоедание... тормозят развитие тел. А уровень угроз выживанию — форсирует взрослость душ. Пубертата — нет. Двенадцать? — В замуж. 13-15? — В мужья, в воины. Ему бы по возрасту "сложением и вычитанием дробей с разными знаменателями" баловаться. — Зачем? Бабу и дитё своё кормить надо? — В борозду! На лесоповал!

Или, как шестилетний "мужичок с ноготок" у Некрасова — на лесовывоз.

Сиротство, детский труд, ранняя смертность... Хочешь жить? — Решай. Рви свою "мёртвую" "под уздцы". Каждый день. Сам. Никто, кроме ГБ, о тебе не позаботится.

* * *

Софья помнила Ростиславу семилетней девочкой, отправляемой в далёкий край под венец. Видела сейчас уже другую, пятнадцатилетнюю женщину. Но понимать разницу не хотела. А Ростислава повзрослела. Критическим был последний год. Прогрессирующее заболевание мужа, его смерть, похороны, раздел имущества, дорога...

— А кули куды сваливать?

— А вона — у госпожи спроси.

— У той сопливки?!

— Тя плетьми драть? То не сопливка, а княгиня. Самая тута главная.

И плевать — хочет ли, может ли она "ответ держать". Этикетка на лбу — "первое лицо". С неё и спрос. Этакая принудительно-самостоятельная женщина. Которая самостоятельности не ищет, не хочет, боится. Готова с радостью свалить ответственность за всё, за себя — на кого-нибудь. На мужа, матушку, хозяина. На ГБ, в конце концов.

Хорошо её понимаю: "переложить ответственность" — широко распространённое стремление.

"Вчера перекрасилась в блондинку. Сразу стало легче жить".

И правда: какой спрос с дуры?

Честно говоря, я не стал бы возражать. Если бы мог оставить её для себя. А вот в Саксонии это опасно. Для неё.

Если я, требуя от неё самостоятельности, начну нажимать, то она кинется под крыло Софьи. Та — примет и загнобит.

Вывод: надо связь между матерью и дочерью... не разорвать — не получится. Да и вредно: они должны работать вместе, как равные партнёры. Поодиночке обе погибнут. Софья в "головниках" — опасна сама себе своей беспринципность, азартностью. Яркая, но недостоверная. Ростислава — не имеет достаточно опыта, смелости. Пассивна и зашорена.

"Если бы молодость смела, если бы старость могла".

Одна, на мой вкус — ещё вовсе не старуха. Другая, по здешним меркам — уже не ребёнок. Но — та самая ситуация.

Надо эту связь... ослабить. Не более. Не переводя во вражду: это, при характере Софьи, смертельно. Не переводя в равнодушие. Выжить они могут только вдвоём, совместно.

Нужно заставить Софью чуть отступить, дать девочке пространство для личного самостоятельного роста. Для формирования реального взгляда на родительницу и на мир.

Софью — укротить.

Что невозможно.

Её можно испугать. На минутку. Она замрёт, спрячется. И снова вывернется, "пойдёт в рост". Так или иначе "расширяясь", захватывая всё новые куски пространства воли окружающих. "Вампирюха энергетическая". Только внешняя, достаточно мощная сила, постоянно проверяемая ею "на вшивость" и выдерживающая такое "тестирование", может её сдерживать. И направлять: её интерес к экспансии влияния довольно хаотичен. Она видит ближние цели и ждать не хочет.

Прежде таких сил было две: Андрей и её братья. Теперь роль единственного "намордника для Улиты" предстоит играть Ростиславе.

Кто?! Вот эта плаксивая "доска с глазами"?! Да ну... не... что за хрень?!

Тогда чуть подробнее.

Сдерживающих Софочку сил в намечающейся "Саксонском проекте" будет три: сам караван — Софья море не знает, "тянуть на себя одеяло"... будет. Но — осторожно. Потом на месте: новая обстановка с кучей непонятных людей, деталей. Она не "кавалерист-девица", ей надо сперва понять — где тут ниточки за которые дёргать. Позже, через год-два, такой "сдерживающей и направляющей" силой должна стать её дочь.

Через пару лет... неизвестно где, неизвестно среди кого... Это какой же мега-сверх-точный "пинок" я должен дать, чтобы Ростислава в такое состояние вышла?

Факеншит! Просчитать траекторию изменения личности девочки на год-два вперёд... в таком возрасте, в таком путешествии, в другой стране... Ванька-лысый — Зигмунд Фрейд пополам с Альбертом Бандурой?! — Нет? Невозможно? — Тогда — убить.

Мда... Как очень точно по этому поводу высказался Боголюбский: "Х-р-р...".

Мозги кипят. И завиваются, как дым на ветру.

"Голова ль моя, головушка,

Голова ли молодецкая,

Что болишь ты, что ты клонишься

Ко груди, к плечу могучему?".

А времени у меня на всё про всё... три месяца максимум.

Тогда — начали. И я велел вызвать к себе Цыбу с её подопечной.

Глава 508

Перед своим уходом в Боголюбово я сдал Ростиславу Цыбе в совершенно измученном состоянии. С краткой инструкцией типа: кормить-поить-гулять. Ничего не спрашивать-рассказывать-показывать. Судя по тому, что Ростислава в курсе слухов о моём оборотничестве... Цыба отработала не вполне. Хотя, может, Софья раньше трепанула.

Цыба сняла мерки и заказала кое-какую одежонку и обувку. Сводила к Маране. На общее обследование. Результаты... могло быть и хуже. Есть ещё одна специфическая проблема для моих планов. И как с этим...

Факеншит! Не те люди, не в том месте, не с теми свойствами! Или это к лучшему...?

— Как спалось-почивалось? Присаживайтесь.

— Благодарствую, господине, хорошо, твоей милостью.

Ростислава осторожно усаживается на краешек скамьи, морщится. "Наалтарные игры" оставили ощущаемую "память тела". По счастью, я не святорусский богатырь, не Добрыня: "в раскаряку" ходить, как Маринка после брачной ночи под ракитовым кустом — не.

Чем же Добрыня её так...? Если у Маринки Змей Горыныч в "милых друзьях", то "удивить" её без применения спец.средств...

Ростислава ловит мою понимающую ухмылку и начинает розоветь. Цыба видит наше переглядывание и утомлённо закатывает глаза. Хозяин завёл себе новую игрушку. И чего он в ней нашёл? Всё мужики — козлы. Даже и...

— Цыба, как она тебе?

— Ростя? Тоща, слаба, неумела, глупа, плаксива.

Исчерпывающе. Бытовая оценка аристократки инкогнито со стороны битой жизнью крестьянки-служанки.

Глупое ощущение: Цыба куда больше подошла бы на роль герцогини Саксонской. По душевным свойствам и разнообразному опыту. "Глупое" — потому, что с ней вообще этого проекта не возникло бы. Нужды бы не было. А сделать всё интересное в мире... "нельзя объять необъятное".

Княгиня против такой оценки не возражает. То ли пропустила мимо ушей, то ли приняла верховенство служанки.

"Воспитанная беспомощность" превращает человеческую личность в лужу: любой может топнуть, и она послушно расплескается в стороны. Такая "со всеми согласность", бесконфликтность — в нашем случае недопустима. Правительница, как и правитель, должна быть постоянно готова к конфликту, к "проверке на вшивость" со всех сторон.

— Тощая-слабая? Поглядим. Раздевайся.

— Э... ой... прямо здесь?

— Прямо везде. Где я велел.

Ростя неуверенно, беспорядочно теребит одежду. Цыба, тяжко вздохнув, встаёт и резко поднимает её с лавки. Презрительно, в отношении бестолковой неумехи, сдёргивает платок.

— А-ах!

Ну ещё бы, женщине без головного убора, простоволосой... стыд и позор.

Только простоволосой её назвать нельзя — волосы сбриты. За последнюю неделю ёжик лишь чуть отрос. Что ещё хуже: женская "лысость" в комплексе святорусских стереотипов — "вторая смерть". После "первой" — простоволосости.

Короткий взгляд испуганно распахнувшихся серых глазищ, мгновенно наполняющихся слезами. Сразу — очи долу, щёчки — из розового в алое, негромкое всхлипывание. Сейчас разрыдается в голос.

Вот это "герцогиня Саксонская"?! Факеншит! И как с этим работать?

— Ты помнишь, чья ты есть?

Главный вопрос при общении людей на "Святой Руси" — чьих будешь?

— Д-да. Т-твоя. Г-господин.

— Почему ты краснеешь?

— Сты-ы-ыдно...

— У тебя нет стыда. Кроме как за неисполнение моей воли. Во всём остальном — ты бесстыдна. Повтори.

— Я... йиа... бес... бесты-ы-ыдна-а-а...

И — в слёзы. В рёв. Цыба презрительно морщится, раздёргивает завязки на горле и рукавах, задрав девкин подол, вытирает им княгине слёзы, с усилием выкручивая нос, сдёргивает целиком рубаху. Отодвинувшись на шаг, окидывает оценивающим взглядом и почти точно повторяет слова Софьи при первом представлении тогда ещё безымянной для меня девушки:

— И на что тут смотреть?

Забавно: Цыба — женщина опытная, жизнью битая, много чего повидавшая. И возле меня, и вообще. А увидеть в этом тощем цыплёнке герцогиню Саксонскую — не может.

А оно там есть? В смысле: герцогиня в цыплёнке? — Посмотрим. Отчасти это и от меня зависит.

У голых — сословий нет. Посреди моего кабинета стоит нагая, одетая лишь в простенький крестик, рабский ошейник и домашние туфли, лысая девушка. Скулит, жмётся, пытается прикрыться руками, свернуть плечи, сжать, согнуть колени.

Интересно, Евпраксия тоже так канючила? Когда император выставлял её перед своими дворянами? Или, поскольку дворяне тоже были голые, императрица увлекалась разглядыванием и забывала сутулиться? Помахала весело ручкой, как в немецкой бане — "Привет, мальчики", и отправилась к ближайшему джакузи?

Судя по былине "о сорока каликах", к тридцати годам Евпраксия выучилась. Сама "играть первую скрипку". У этой девочки-вдовы нет столько времени для обучения.

Подхожу, ухватив за подбородок, подымаю её лицо.

Ты смотри какая! Ещё и и сопротивляется. Отметим: шейка хоть и тонкая, а сильная. Поклонами "на помин души" накачена?

— Ты сослужишь мне службу. Согласна?

— Ы-ы-ы...

— Твоего согласия — мало. Надо ещё умение.

— Ы-ы-ы...

* * *

Постоянная ошибка разных магов, попаданцев и вселенцев. Р-раз — и у индивидуя образуется куча новых способностей. Мечта лентяя.

"Человек может только то, что он может".

Да, иногда удаётся кратно усилить возможности. В каких-то простых действиях, на короткое время. Потом неизбежен "откат". Растянутые связки, порванные сухожилия, посаженная печень... И на бабушку, вытащившую при пожаре с пятого этажа трёхстворчатый шифоньер с её погребальным платьем, очень скоро это платье и надевают.

Вы можете, как та французская домохозяйка, заговорить, после удара автомобилем по голове, на арамейском языке. Пусть бы никогда о таком своём таланте не знали, даже о том, что слышали — забыли. Но не на языке "голубого народа", если вблизи вас не разговаривали туареги.

Человек должен уметь выполнять поставленную задачу. Такое не возникает по щелчку. Такое заблаговременно воспитывается, выучивается, создаётся.

"Из ничего — ничего и бывает".

Не сажайте слепых гранить алмазы. Помогите им сначала прозреть. Научите технологии, дайте станки и сырьё. "И будет вам счастье". Но — потом.

* * *

— Для этого тебя будут учить. Первое, чему ты должна выучиться — не бояться.

— Я... я не боюсь... я умру. Если ты прикажешь. Ы-ы-ы...

Мда... в сочетании с соплями и слезами... очень храброе утверждение.

— Я верю. Но это — слова разума. Головы. А не твоего тела. Вспомни, как ты испугалась недавно в подземелье. Если бы я не привязал тебя — ты бы пыталась убежать, бросалась из стороны в сторону. Погибла бы.

Утихает. Слышит. Не частое свойство. Множество людей предпочитают длительно переживать свои страдания, не реагируя на окружающее.

— Я верю. Что ты умрёшь. По моему приказу. Но мне надо больше. Чтобы ты жила. В моей воле.

Оп-па. Удивляется. Она, что, не знает, что жить тяжелее, чем умереть? И много дольше.

Отпускаю её подбородок и продолжаю урок:

— Опусти голову как было. Запомни себя. Своё тело. Сжатые пятки и ляжки. Дрожащие ягодицы, согнутые плечи и коленки, согбённую спину. Дыхание взахлёб. Ручонки, бессмысленно пытающиеся прикрыть от моего взгляда то, что ты считаешь важным. Давно мне известное. Во внешних и внутренних подробностях. Текущие сопли, пляшущие губы, льющиеся слёзы. Мешающие дышать, говорить, смотреть. Страх и ужас в каждой клеточке. Судорожное напряжение мышц, жар щёк, холод в животе.

Я перечисляю анатомические составляющие, и она их расслабляет. Чисто инстинктивно, просто фиксируя внимание на конкретной части тела. Не отпускает себя совсем, но чуть сдвигает, чуть смягчает зажим. "И правда, чего это я?".

* * *

Меня в раннем детстве лечили горчичниками. Орал как резаный. Потом чуть подрос и снова нарвался на эту форму... оздоровления. Начал, было, орать. По привычке. Отец спросил:

— Ты же вырос. Неужели так сильно жжёт, что нельзя терпеть?

Я подумал, проверил свои ощущения. Можно. Так зачем?

* * *

— З-зачем? Зачем запоминать?

— Х-ха... Ты выглядишь как абсолютно слабое, беззащитное, безответное существо. Такую можно бить, ломать, насиловать совершенно не опасаясь последствий. Поимел и выбросил. Вид слабости, страха — может быть полезен. Хитрость, обман. Может спасти тебе жизнь. При исполнении моей службы.

Похоже, что Евпраксия применяла сходный приём: создание впечатления слабости, покорности. Дважды. И когда сумела убедить императора оставить её в Вероне без надёжной охраны, и когда уверила Папу, что её можно отпустить на Русь. А не сунуть "добровольно" гнить в одном из католических монастырей.

— Со стороны ты выглядишь вот так. Посмотри.

Я отошёл к стене и открыл створки "трюмо".

* * *

В стену вделано сборное ростовое зеркало.

Нет, не для самолюбования. Здесь часто собирается мой гос.совет. И мне полезно видеть моих советников не только со своего "председательского" места, но и с другой стороны. Чтобы не спали.

Четыре пластины по 0.6х0.3 м. В здешних ценах... по большому морскому торговому кораблю за каждую. У меня ещё несколько таких сделано, в разных местах поставлены. У Артемия, у сказочников.

Почему не продаю? — А некому.

В РИ пройдут века и картину Рафаэля в начале 16 в. продадут за 3 тыс. ливров. А зеркало такого же размера (100х65 см) в тот же год — за 8 тыс. Ливр в 1656 году — единственный момент, когда его отчеканили монетой — весил 8,024 г (7,69 г серебра).

Говоря о французских королевских балах 17 в., современник утверждал, что "костюм иного вельможи был столь украшен драгоценностями, что стоил целой провинции". Одним из таких было платье Анны Австрийской. Оно было столь украшено зеркальцами, что всё сияло и сверкало, потрясая присутствующих. Среди "потрясённых" была и королевская казна.

Цена "зеркального" платья была такова, что Кольбер (министр финансов) посчитал более прибыльным послать в Венецию спец.группу, сманить четыре семьи стекольщиков, обеспечивать их всем необходимым, поссориться с республикой св.Марка... А потом похоронить двух мастеров за государственный счёт (венецианцы, всё-таки, добрались до носителей технологических секретов), отпустить двоих оставшихся испуганных домой. И запустить собственное производство.

В 12 в. цены и деньги другие. Денег мало, стеклянных плоских зеркал... просто нет. Вообще.

Здешний турский ливр, который никто не видел — расчётная единица — весит римский фунт (327,5 г. в отличие от парижского ливра, который — каролингский фунт, 408 г.) и состоит из 240 денье или 20 солей (су). Отсюда прежний британский фунт стерлинг из 20 шиллингов и 240 пенсов.

Вес и состав монет непрерывно плывёт во времени и пространстве.

Именно сейчас в Саксонии и Тюрингии начали чеканить брактеаты. Из-за постоянно уменьшающейся толщины монеты при сохранении её диаметра, изображения аверса и реверса накладываются друг на друга. Продавливаются сквозь тонкую серебряную пластинку. Такие чеканили в 11 в. Нынче изображение делают только с одной стороны. Эти недоделки гордо именуются денарием и быстро вытесняют настоящий денарий, восходящий к римским временам.

Закон Коперника-Грешема: "Худшие деньги вытесняют из обращения лучшие".

Коперник утверждал гелиоцентричность. И оказался прав. Здесь — аналогично. А уж как выглядит в реале ежегодная "реновация" денег, когда вся монета переплавляется и четверть забирает местная казна...

Нет, это не грабёж, это элемент функционирования Священной Римской Империи. Некоторые "эксперты" находят в этом глубокий позитивный экономический смысл. Сами же предки, нахлебавшись такого "позитива", перешли к "вечному пфеннингу" и иоахимсталеру.

* * *

Деньги бывают разные, но моя проблема в другом: три зеркала — годовой доход всех святорусских князей.

Почему? — Потому что я так решил.

По множеству моих товаров нет конкуренции. Нет близких аналогов. Нет баланса спроса и предложения. Предложение — одна штука. Как посчитать "справедливую цену"? На единственный в мире образец.

Мне это знакомо по собственным разработкам.

— Продам неопознанный летающий объект в исправном состоянии. Недорого.

Цена определяется потребностями продавца. И всеми возможностями покупателя.

Чисто для сравнения: в конце века за Ричарда Львиное Сердце — тоже единственного в мире — потребовали выкуп в размере 100 тысяч марок (23 тонны серебра). Сумма в три раза превышала годовой доход королевства и представляла тогда самый крупный выкуп, которые когда-либо требовали за одного человека.

Карманные зеркальца — в сто раз меньше площадью. И в десять тысяч — ценой. Изделия меньшего размера легче изготавливать, обеспечивая однородность стекла и амальгамы, проще транспортировать. Для них есть хоть какие-то конкуренты: бляха металлическая или плошка с водой.

Всё равно — партия в тысячу штук способно развалить экономику какого-нибудь княжества. Просто потому, что денежная масса у туземцев — мала.

* * *

Тут не надо терять чувства меры. Некоторые из моих современников в 21 веке, углядев суммы в гривнах в "Русской правде", начинают вопиять:

— Фигня! Обман! На Святой Руси не было серебра! Месторождений нет!

В истории "Святой Руси" был период (9-10 вв), когда она была прямо-таки набита серебром. Про Неревский и Муромский клады я уже вспоминал. В Залесье дирхемы находят не только в городах, но и на местах сельских поселений. "Бобровое серебро". Собственно, за ним варяги и полезли в Русь.

Позже рудники Халифата истощились, бобров повыбили. Само серебро теряется, истирается, переплавляется в посуду и украшения. Но его ещё достаточно много для того, чтобы европейские брактеаты широкого хождения на "Святой Руси" не получили. Уж больно низкого качества получается монета у европейцев.

* * *

Товарный обмен для меня не всегда интересен. Р-раз — и серебра в государстве не осталось. Чем собирать налоги? Чем платить гос.аппарату? А ведь карманные зеркальцы — лишь один из моих товаров. Только по стеклу: ещё посуда, игрушки, бусы, листовое оконное, хрусталь...

Напомню: изделия из стекла — предметы роскоши. Каждая новая разновидность входит на рынок "сверху" — через элиту. Которая добавляет в цену ещё и гонор. Вятшие тянутся изо всех сил, тянут жилы из своих зависимых. Что бы сохранить свой уровень в страте. Свою социализацию. Потом конкретное изделие просачивается в менее обеспеченные слои, теряет оттенок эксклюзивности, аристократичности, становится массовым. Цены снижаются, сбыт увеличивается, прибыль сохраняется.

Чуть разные стратегии. Просто надо ловить момент, когда от "высокой цены" следует перейти к "низкой". На конкретном рынке по конкретному товару.

А на рынок выбрасывается новый "крик моды". И вятшие снова вытряхивают свои кисы и запасы. "Гонорейная гонка" — горячечное желание подтвердить свою "лутшесть" материальными цацками.

Серебро "бегом бежит" во Всеволжск. А на туземных рынках всё больше идут мои "рябиновки". Замещая драг.металлы и увеличивая денежную массу. Живчик в Рязани уже своим пополам платит. А главное: всё больше мыто и подати бумажками собирает. Ему так удобнее: сокращаются варианты обмана властей. Если у мытаря десять монет, а в казну нужно отдать девять, то где окажется самая полновесная? Отсекаются игры фальшивомонетчиков, ограничиваются возможности татей — бумажки имеют индивидуальные номера. Украсть-то украл, а пустить в оборот как? Монеты тоже часто индивидуальны — владельцы на них что-нибудь процарапывают. Но номер однозначен. В сочетании с телеграфом — закрывает для краденой бумажки все крупные городские рынки.

Оборотная сторона: пришлось в трёх городах Рязанско-Муромского княжества своих менял ставить. Обменники. Одного шиши убили, другой проворовался, нынче "на кирпичиках" доходит. По весне послал замену из вновь подготовленных. С расширением: и Пронск окучивать пора.

На Суздальщине скрипят зубами, но пока серебрушками шелестят.

Думаю — последний год. Опольские хлеботорговцы ещё не знают, что осенью торга хлебом с Новгородом не будет — война. Ростовские бояре видят, что я перекрыл Заволжье, но надеются. Не знаю на что: от Шексны вниз — моя земля, весь мех идёт в казну. От Шексны вверх — Новгородчина. Там война. Меховой торг сожмётся в... в дырочку.

Новгород для меня закрыт — побьют, разбойники-ушкуйники-горлохваты.

А вот Булгар въехал глубоко, "по самые ноздри". По смешному поводу: из-за женщин. Что не ново. Как ругали Раису Горбачёву в девяностом... или Александру Федоровну в шестнадцатом...

У эмира и так-то с серебром тяжело — новую столицу строит. А тут...

Николай только что отвёз туда такую же составную зеркальную конструкцию, как у меня здесь. Показал Абдулле. Тот — "мойдодыр" же! — установил, чисто на минуточку для показа — в бане эмира. Благороднейший и победительнейший сперва испугался. Своему отражению. Потом разобрался и восхитился. Потом приуныл и велел убрать. Когда про цену узнал. Но поздно: жёны его уже успели оценить. И совместными усилиями, "забастовкой с сомкнутыми коленями", выносом мозгов общему мужу и остракизмом штрейкбрехериц... переубедили.

Две тонны серебра. В моих деньгах — сорок тысяч кунских гривен. Три его годовых гос.бюджета. Как контрибуция после военной катастрофы. Выплатил. Где взял? — Принудительный займ у ростовщиков и богатых купцов.

Надо отдавать. Как? — Новый налог на ремесленников. Джизья для сувашей, удмуртов, буртасов. С соответствующим ответом "широких народных масс". Посылка войск для наказания "отвечальщиков"...

Теперь он столицу нескоро достроит. Но восхищение жён сильнее способствует выделению серотонина в эмирском желудочно-кишечном, чем десятиметровой толщины глинобитная стена вокруг города.

Целая страна влетела "по самые помидоры". Из-за любви. Из-за любви нескольких женщин к себе, красивым. Из-за любви одного мужчины к этим прекрасным дамам.

Тут некоторые вопияют:

— Фигня! Мог просто себе оставить!

Мог. Он мог любой из трёх вариантов. Я же свободогей! Вольнолюб и либерофил! Зачем человека в угол, как крысу, загонять? Лучше — "добровольно и с песней".

Эмир мог вернуть мне образец. И получить войну с гаремом. А это, знаете ли, далеко не всякий мужчина вынесет.

Мог не заплатить и не вернуть. И получить войну. Такое — явно враждебное действие. Все предшествующие договорённости им отменяются.

Всеволжск в эмирате большой военной силой не считают. Но есть второй гарант — Боголюбский. Который, естественно, "впишется". А что у него вот-вот начнутся проблемы на севере... Это надо предвидеть. Новгород от Биляра далеко — не разглядеть.

Мог заплатить землями. Сувашией, Удмуртией, Буртасией. Но мне оно не надо. Моё нынешнее вхождение в Мордовию и Северо-Двинский бассейн лишило меня резервов: нет людей, которые предлагаемые территории готовы обустраивать и осваивать.

Я взял деньгами. И теперь, с невыразимой грустью и искренним сочувствием, наблюдаю за делами соседа.

Там нынче недоимки взыскивают. Жестоко. Казнокрадам головы рубят. С конфискацией. Местных аристократов прижимают. Болезненно. Неплательщиков из податных бьют палками, продают в рабство. Конечно, мусульманин не может быть рабом у другого мусульманина. Но есть же евреи, армяне. А потом кто-нибудь, сильно благочестивый, сделает доброе дело — выкупит единоверца. Что и пополнит, в конечном счёте, казну правовернейшего и блистательнейшего.

Прогресс, господа! Прямо-таки — шествует по планете. Скоро, поди, и взятки брать перестанут. Ибо — нечем.

И что характерно: сами деньги отдали и сами же к моим — с предыханием. Правда, торг другими товарами почти остановился: "сумы" уехали, один бартер остался. Эмир, может, и перешёл бы на мои "рябиновки", но муллы возмутились — нашли на бумажках изображения зверушек и возопили: Харам! Некошерно!

Не отрицаю. И Коран им в руки.

Под это дело Николай там последние Пердуновские короба с прясленями втюхал. Хорошо пошли, втрое. А жо поделаешь? Монеты — нет, кускового серебра — нет, белкой да куницей платить, как в Новгороде — городские булгары разучились. Ищут деньго-заменители.

В Саксине — чуть иначе. Там свой, местный рынок — с гулькин нос. Там рынок региональный, транзитный. Их, конечно, с тысячи зеркальц карманных тряхнуло. Но тут же нового серебра из-за Каспия привезли. Ещё там прежде много платили слитками меди и, особенно, олова. Теперь... не платят. А иначе на чём бы я листовое стекло делал?

Попаданец — всегда терминатор. Разрушитель. Просто фактом своего существования. Например: мы не занимаемся всерьёз бронзой. Но кварталы бронзовиков (мастеров по изготовлению бронзовых изделий) и в Саксине, и в Биляре — хиреют. Сырьё подорожало, а изделия подешевели — масса других цацок появилось на рынке: стекло, хрусталь, янтарь...

Если эта девочка станет герцогиней Саксонской... а её матушка вывернет зятю мозги наизнанку в правильном направлении... Шестимиллионная Германия... тысяч десять зеркальц. Четырнадцатимиллионная Франция — тысяч тридцать. Там места побогаче. Италия, Испания миллионов по шесть. И ведь это только по одному моему товару. И только по одному, западному — направлению.

Что-то я снова про деньги. Интересно, конечно. Но у меня тут голая девушка перед зеркалом стоит. Это интереснее: денег в мире много. А Ростислава Андреевна — одна. Вся из себя такая... обнажённо-взволнованная.

Сначала она не поняла. Не узнала себя.

Закономерно. Она никогда себя так не видывала. Зеркала такого размера, хоть бы и металлические... на "Святой Руси" отсутствуют. Поменьше есть. Или в лужу смотрись.

Потом пошевелила пальчиками, осторожно, не отрывая взгляда, повернула голову влево-вправо. Нечто знакомое, не дикарка какая из лесу. Просто отражение очень непривычного размера и качества.

Потом до неё дошло — что именно она видит. Взвыла и бросилась. Куда-то.

"Молчи, свет-зеркальце! Сама всё вижу".

Еле поймал за ошейник. Вопит, плачет, рвётся.

Факеншит! Царапаться пытается! Встряхнул, приподнял на руке — начала задыхаться, багровеет.

Убиться-застрелиться-повесится! Неделю назад она голая перед сорока мужиками стояла. Которые к ней как звери дикие рвались. Решётки грызли, дерьмом кидались. Да, испугалась, дёргалась. Но не до такой же степени!

Разница? — Там она себя со стороны не видела.

— Ты — чья?

— Гхр-р...

— Так с чего же ты дёргаешься?

Чуть отпустил, подождал, дал продышаться.

Как-то Цыба на Ростю нехорошо смотрит. Зло. Учуяла в подопечной аристократку? Подобную той "злой разлучнице", которая её у Лазаря в постели и в доме заменила? Заметила мой взгляд и сразу ушла в свою обычную "потусторонность".

— Я ж говорю: ни ума, ни вежества. Дура. Зеркала испугалась.

Характеристика дана Ростиславе. А вот оттенок презрительности относится к обоим. "Воеводу на мокрощелке заклинило. А господин-то у нас... того. Дурень озабоченный. Такого можно и... не послушать".

"Пришла прекрасная пора

явиться мудрости примером,

и стало мыслей до хера,

поскольку бросил мыслить хером".

"Зверь Лютый" — перестал "являться мудрости примером"?

Увы, красавица, суждения, основанные на общих закономерностях, в моём случае применимы... ограничено. Фора в восемь с половиной веков даёт множество мыслей. Не только "до", но и дальше. И "бросать мыслить", хоть чем — мне не свойственно.

Цыба... врёт. Ростя не зеркала испугалась, а себя в нём. Себя нынешней, непривычной.

Социальные отношения выражаются в отношениях личных. "Ничего личного, только бизнес" — не у нас. Если Цыба начнёт Ростиславу гнобить по теме: "из блягородных...", то угробит. А других учителей в части женских подробностей жизни... Здешний мир — мужской. У меня и вовсе — от казармы на пол-шага.

— Дура, говоришь? Будем учить. Личным примером. Раздевайся.

Какое самообладание! Практически никаких эмоций. Кроме играемых.

— Смотри, Ростишка, внимательно. Как раздевается опытная соблазняющая женщина. Как встаёт, смотрит, двигается. Бровку вздёрнула, плечиком повела. Улыбку запомни — после перед зеркалом отработаешь.

— З-зачем? Зачем... мне это?

— Ты не забыла — кто ты? Дырка с ободком. Бублик похоти. Вместилище бесов, сосуд с мерзостью.

— Н-но.. но я, господин...

— Ты — это ты. Имея свойство — используй себе на счастье. Твоё счастье — вызвать мою радость. Разными способами. Например, соблазнить кого-нибудь, на кого я укажу.

Во, сейчас опять плакать начнёт.

"Повторение — мать учения". Прежде чем материться, лучше повторить.

— Ты — рабыня. Орудие говорящее. Моё. Всё. Душой, умом и телом. Ты должна стать инструментом. Полезным. Гибким, твёрдым, точным, острым... Лучшим. Для этого — выучиться. Ты не редкостная портниха-ткачиха-повариха. Ты не умеешь варить стекло, учить детей, лечить людей и животных. У тебя есть только один редкий талант, ты — отрыжка похоти. И руки твои — силки диавола. Научись применять эту ловчую снасть, данную тебе господом. Ибо ничего не делается без его, Божьего, попущения. Есть дар божий — используй. А я помогу, научу. Для начала — отучу бояться. Стыдиться, стесняться. Делай что должно, и пусть остальные утрутся соплями, умоются слезами и захлебнутся слюнями. И радуются. Что не пришлось захлёбываться дерьмом и кровью. Пока.

Даже плакать забыла. Я что-то новое проповедаю? "Обратить недостаток в преимущество", "сделать из дерьма конфетку". Беллмана не читала? — "Оптимальное поведение определяется конечной целью и состоянием системы в текущий момент, независимо от того, каким образом она пришла в это состояние".

И мне плевать — как ты пришла в "это состояние".

— Цыба, на скамью. На четыре кости. Смотри, Ростя, как это делается. Какой взмах ресницами, многообещающая улыбка, призывный взгляд через плечо, изящный изгиб позвоночника, оттопыренная попочка, плавное движение рук, кокетливость пальчиков ног.

"И с ложа дивного привстав,

Она изящно изогнула

Свой тазобедренный сустав".

Редкостно.

Я — о рифме. А вы о чём подумали? — А, и это тоже. Хотя здесь и "ложе" — просто лавка домашняя, и не "привстав", а наоборот...

Двери заперты? Портупею с кафтаном и рубахой — долой. Штаны на помочах не только для детишек. Чисто индивидуально: не люблю пребывать со спущенными штанами.

Уточняю, если кто не понял: кроме как в отхожем месте.

— А-ай!

— Ну-ну, Цыба. Ты ж взрослая женщина. Смотри, Ростишка. Всё сыграно грамотно. Раздевание, приманивание, провоцирование. Сла-аденькая... Так бы и съел. Снаружи — всё правильно. Но не учтена скорость собственной реакции. Оказалась не готова. Ничего, растянется. Помнишь как я тебя в баньке? Подойди.

Ростишка была совершенно ошеломлена. Она впервые в жизни присутствовала при подобном действе. Куда более частом в жизни рядовых туземцев, чем, например, присутствие на чьих-то похоронах.

Увы — аристократка. У простолюдинок таких зияющих пробелов в базовом образовании нет. Заполняем лакуну в тезаурусе семинаром. Переходящим, возможно, в лабораторную работу.

Раскрасневшаяся, смущённая, она, однако, уже не была полна ужаса. Происходящее воспринималось как крайне непривычное. Но не непристойное.

Эта шкала оценок просто выпала.

— Здесь — вот так. "Правильно" — то, что велит господин.

Ни одна здешняя русская женщина, вообще — ни одна женщина в эту эпоху, кроме негритянок в Чёрной Африке, не оденет, например, мини-юбку. Сгорит со стыда. Принуждаемая — повесится или утопится, ощущая себя опозоренной, обесчещенной. Но состояние душевной, эмоциональной зависимости, полное подчинение воле господской, "выученная беспомощность" убивает самооценку. Точнее: меняет её источник. "Хорошо" — угодить хозяину.

Одновременно меняется восприятие опасности. Ответственность за собственную безопасность возлагается на начальника.

— Господин защитит. Можно любопытствовать.

Если вы уверены, что злобный разбойник не выскочит из телевизора, то почему бы не посмотреть кино? С попкорном.

Непривычно, ново. Но не запредельно или смертельно.

Кажется, она, уже на уровне автоматических реакций, перестала воспринимать меня как врага. Общение с однофлаконниками дало позитивный опыт? "Господин — знает лучше". Присутствие при порно-спектакле — не убивает. Мир не перевернулся.

Тогда от "зрительницы" переходим к "участнице". Кордебалет? — Нет, выразительнее, "авансценнее".

Правительница часто бывает вынуждаема играть роль примадонны. Не спрятаться в толпе, в массовке, а выйти под свет прожекторов. Стать центром происходящего. Превращая окружающих в живые подмостки, декорации, задник.

Ну что, героиня-герцогиня, пошли?

— Дай-ка ручку.

Ростя потрясенно смотрит мне в лицо, пока я, "сладострастно" ухмыляясь, переплетя её пальцы со своими, наклонившись "нос к носу", просовываю наши руки под животом Цыбы к нужной точке. Нет, не к пресловутой "точке G" — там место занято. К "бутону наслаждения".

— Ай!

— Чувствуешь? Как ей нравится.

Ей — не нравится. Цыба борется с внутренним конфликтом. Конфликт между душой и телом. Негативная оценка происходящего, состояния подчинённости, второстепенности, объектности. И позитивная физиологическая. От этого же. Коктейль из удовольствия и унижения. Причём второе — чисто "между ушами". Причём поверхностность, условность этого "чисто между..." — ею постепенно осознаётся.

Готовность "оскорбляться" в мой адрес — её недавнее, буквально последних двух-трёх месяцев свойство. Утратила навыки рабыни. Забыла "своё место". Сходно с моей ошибкой в Луках.

Мы с Цыбой давно плотно не общались. Она несколько подзабыла "кто в доме хозяин". Привыкла верховодить. И у Лазаря на подворье, и здесь вокруг неё команда собралась — в рот заглядывают. Усвоила манеру быть независимым лидером.

Эх, её бы в Саксонию. Ух, как бы она там "дала угля, мелкого, но много". Но... а во "Всеволжске" остро стоит проблема "капралов дуболомов". Повторять опыты Урфина Джюса — не хочу. Бить женщину... да ещё такую... С другой стороны: на кой чёрт мне "умница, красавица, спортсменка, комсомолка", если она "краёв не видит"?

Она привыкла быть "активной стороной". В психологической части, и не только. Самостоятельно решать, доминировать, принимать ответственность, играть, а не быть играемой. Те свойства, которые, в значительно большей мере и вариативности, есть у Софьи. И, к моему сожалению, отсутствуют у Ростиславы.

Утратила покорность, перестала быть былинной русской женщиной-богатыршей: "Нас куда ведут, да мы туда идем".

Вот и приходится... укорачивать. Не по-святорусски — нагайкой, или по Добрыне — саблей, а... другой женщиной.

Я-то думал, что Цыба будет учить и воспитывать Ростиславу. А получается что-то из "ланкарточных взаимных обучений".

Ревность? — Да. Я не хочу, чтобы "воспитанная беспомощность" Ростиславы проявлялась в отношениях к кому-то другому. Кроме меня. И гендерная принадлежность этого "кому-то" — мелкая деталь при общем неприятии.

Если честно — "беспомощность" и мне не нужна. Я люблю и умею общаться с самостоятельными умными женщинами. Другое дело, что часто "самостоятельностью" называют капризность, а "умом" — глупую хитрость. Ничего не поделаешь: умных среди хомнутых сапиенсом всегда меньшинство.

Как говорила мудрая тётя Фира, "мозги не брови: если их нет — не нарисуешь".

Приходиться "вкладывать ума". В разные подходящие места.

— Давай-ка ещё. Вот тут. Чуть сильнее.

Это же так здорово, детка! Управлять человеком — так захватывающе! Она не хотела, она была против. Она злилась на тебя. А ты только чуть прикоснулась, и вот взрослая женщина издаёт страстный стон, меняет дыхание, ахает и с всхрипом заглатывает воздух. И чуть слышно молит:

— Ещё! О! Сильнее! Ещё!

Она — в нашей власти. И душой, и телом. Прекрасно, не правда ли? Только надо знать. Что, где, когда... Вот от этого — изменятся ваши взаимоотношения. Душевные. Она уже не будет смотреть на тебя злобно-равнодушно. Будет, наверное, злиться. На себя. За то, что ты смогла сделать её счастливой. На минутку. Но — смогла. Доставить удовольствие. Вы были близки. В любом будущем — будет "память тела" об этом.

И ты будешь также. Биться и стонать в чьих-то руках. Забывая себя, забывая о мире, забывая обо всём. А потом краснеть от стыда и смеяться от радости. И — мечтать. Мечтать о повторении. Переживая мгновения собственного чувства счастья.

Будешь. Если повезёт.

Глава 509

Моя нынешняя задача — учить и воспитывать. Это несколько сложнее, чем организация изощрённого оргазма у моих подопечных. Просто "удовольствия" — мало.

"Знал Тарас, что как ни сильно само по себе старое доброе вино и как ни способно оно укрепить дух человека, но если к нему да присоединится еще приличное слово, то вдвое крепче будет сила и вина и духа".

Осталось найти "приличное слово". И дело. Для "укрепления духа". В любых ситуациях.

— Другой рукой возьми её за ошейник. Дёрни на меня. Сильнее. А то сползает. Не так. Давай дружно. Р-раз. Ещё р-раз. Второй рукой не забывай. Одновременно. Р-раз.

Ростя неудобно изогнувшись, вывернув голову, сосредоточенно смотрела на меня, пытаясь по выражению лица уловить оценку своих действий, исполнить всё наилучшим образом, угодить господину.

Давай, давай, девочка. Лови такт, требуемую силу. Создавай у себя чувство меры. И для таких, конкретно, ситуаций, и вообще. Навык поиска оптимума. В совместной мышечной и интеллектуальной деятельности. Учись работать в группе — для аристократок это невидаль. А ведь тот, кто не был солдатом, не станет хорошим командиром. "Герцогиня Саксонская" — это, типа, генерал.

"Россию поднял на дыбы" — не про тебя. Но и кое-какую Саксонию вздыбить... "И так стоять её оставил...".

Цыбе пришлось поднять голову. Встряхивает: пропотела от удушья, солёный пот глаза заливает. Умница: хрипит, но помалкивает. Уловила моё неудовольствие, поняла, что попала.

Я плохой учитель. Моя здешняя педагогика всегда несколько... безысходна. Нет, не так — сходна с "каловой комбинаторикой": выучиться/уйти/сдохнуть. Два последних исхода — её не устраивают. Поэтому она согласна "учиться". Пока мне не надоест.

Русь — "солоно — да горько-кисло-сладкая"? Терпи, Цыба, тебе уже "солоно", глядишь, и до "сладкого" доживёшь.

* * *

Ничего нового. По всему этому миру применительно к самым разным людям звучит:

— Делай по воле господина своего. Или сдохни.

У вас есть господин? — Тогда делайте свой выбор.

Людей без господина...? — Есть. Отшельники в лесу. У них — ГБ.

Мой "тройник исходов" больше обычного, есть возможность "уйти". Я ж дерьмократ и либераст! Гумнонист-гумноноид. А так-то почти весь мир живёт в крепостном праве разных форм. Не считая прямого рабства.

* * *

Мы постепенно превращались в "одну команду". Движения становятся более согласованными, более чёткими. Отпустил руку Ростишки, она сразу начала увлекаться, оставшись без моего "чуткого руководства". И в воздействии на "бутон наслаждения", и в воздействии на ошейник. Тянет и тянет. Подняла Цыбу "на дыбы": заставила опереться на ладони. На выпрямленных руках.

Каждый мой толчок сбивает женщину вперёд, она пытается остаться на локтях. Но Ростя вошла во вкус: вздёргивает вверх, осаживает назад. Резко, сильно. И не так уж она слаба, как оказывается.

Сейчас Цыба начнёт задыхаться, взъерепенится. Будет женская драка. Как у Марины Игнатьевны с Анной Ивановной.

"А Марину она по щеке ударила,

Сшибла она с резвых ног,

А и топчет ее по белым грудям...".

Зачем? "По белым грудям..." — лучше я сам. И вовсе без топота.

— Отпусти её. Иди сюда. Руки мне на плечи.

Давай, девочка, попримадонь. На авансцене.

Заставляю непонимающую Ростиславу забраться на лавку, сесть верхом на поясницу Цыбы.

— Коленками её сожми. Как коня. Никогда верхом не ездила? — Научу. А нынче дай шенкеля. Э... толкни её на меня. Не так. У нас верховая посадка на полусогнутых.

Ростя в совершенной растерянности пытается исполнить мои наставления.

Слишком много новых впечатлений.

Обнажённый мужской торс. Прямо перед носом. Глаза разбегаются, в попытке впитать всё в себя в деталях. Шрамик? — Это было больно? Впадинка? — Какая она при касании? Довольно широкие плечи, крепкие мускулы, смуглая от загара кожа. Наглый, весёлый, повелительный взгляд. Мужчины. Господина.

Она такого никогда в жизни не испытывала. Видела пару раз. Через щёлочку в заборе, через дырочку в двери. С другими. А здесь — только для неё. Картинка на пол-мира. На весь её, сузившийся от потрясений, мир. Запах здорового чистого тела. Мужского. Со всеми его феромонами. Которые, как суслик в степи: мы их не видим, но они есть.

Прикосновение. Не к ней — её. До дрожи, до беззвучного вскрика, до отдёргивания рук.

"Прикосновение обозначает начало всякого обладания, всякой попытки подчинить себе человека или предмет".

Фрейда здесь нет. А инстинкт, о котором он пишет, есть. Она тянется... и отдёргивает руки. Прижимает их к своей груди.

Ей — хочется. Очень. Как неотвратимо тянет маленького ребёнка к новой яркой игрушке. Как, дрожа и не осознавая, бредёт голодный на запах свежего хлеба. Манит. И... страшно. Томно, жарко, неловко. Страшно сделать что-то не так, что-то неправильно. А потом он будет смеяться. Насмехаться над неумехой. Прогонит. Но он же велел! Сам! Но... "прикосновение — начало обладания". "Обладатель меня" хочет чтобы я "обладала" им?!

Повторю: Фрейда ещё нет. Никто не сформулировал его афоризмов в такой форме. Но хомнутые сапиенсом уже давно и повсеместно — прикасаются и обладают.

Кипящий водоворот смятенных чувств. Туманный полог пелены пряной паники, прошиваемый насквозь быстро опадающими гейзерами надежды.

Слова? — Как можно выразить ими первые несколько секунд эмоций души, попавший в новое, неизведанное, запретное...? И — желаемое. Здесь нет мыслей — только чувства. Напоминающие беспорядочную толчею волн в заливе. Продуваемом штормовыми ветрами со всех сторон одновременно. "Бурдюк Эола" развязан, буря по всем азимутам.

Придётся помочь. Отрываю её ладони от её груди. И изображаю "наглое рассматривание с довольным урчанием". Смотреть, конечно, не на что. Но инстинкт заставляет её попытаться закрыться. Попытка не засчитывается — силёнок маловато. Осознав бесполезность, замирает. Продолжая уже не розоветь, а багроветь склонённым лицом.

Смотри. Любуйся. Вся — в твоей власти. Господин. Хозяин.

Заставляю её поднять лицо. Смотри в глаза, девочка. Глаза — зеркало души. Единственное, что мне по-настоящему интересно здесь — твоя душа.

Чуть подтягиваю к себе, завожу её руки себе на затылок. Ну? — "Прикосновение — попытка подчинить". Попытаешься?

Ощущение моего загривка её в ладонях. Крепкий такой загривок, хотя, по моему скромному мнению, подкачать не мешало бы. Мои плечи, на которых её кисти рук. С перекатывающимися под кожей мышцами. Я ж ничего тяжёлого не делаю! Но мышца, кажется, передняя лестничная, напрягается и опадает. Просто от обычного движения.

Одновременно — ощущение нежной, гладкой, горячей уже кожи Цыбы. Ягодицами, бёдрами, промежностью.

Внутренний шторм эмоций поддерживается внешним шквалом новых ярких впечатлений. А ещё и делать чего-то надо. Он же велел... Как же тут... опереться — о лавку? сжать — шенкелями? толкнуть — её... таз? а свой...? синхронно-синфазно...

У неё не получается. Снова — мгновенная паника. От страха быть неумелой, бестолковой, ненужной. Слёзы опять наполняют глаза.

Вот этого — не надо. Всякое моё приказание должно быть исполнено. Успешно, с удовольствием. Это станет устойчивым условным рефлексом:

— Господин сказал — я сделала.

И — всплеск серотонина. Или ещё чего дофаминового.

Память прошлого успеха — половина успеха будущего. И на войне, и в любви.

— Не суетись. И у нас всё получится.

Я улыбаюсь ей в близкое лицо. Поглаживаю по спинке, ниже, ягодички ещё холодненькие... ещё ниже...

— А-ах...

Палец проскальзывает внутрь. Хорошо — уже влажная. Чуть-чуть. Она ахает, дёргается вперёд, ко мне, нос к носу. Во, сейчас ещё и карабкаться начнёт. Со страху. Как от волка на ёлку.

— Сожми. Коленями. Приподнимись. Чуть вперёд. Толчок.

Нет, слов не понимает. Точнее: не может соотнести с собой, с собственным движением. Применить... "ручное управление"?

Нет-нет! Я знаю, про что вы подумали! Это не про экономику РФ в кризисные периоды!

Зажимаю в горсти княгинину... чего там у неё будет со временем...

По мере увеличения усилия сжатия наблюдается раскрытие ротового отверстия. Молча. Всё шире.

Этакий вариант дистанционного роторасширителя — инструмента для разведения челюстей и удержания рта открытым при осмотре и лечебных манипуляциях. Осмотр — не вредно. Но я здесь, в основном, лечением занимаюсь. И манипуляции у меня... такие же.

Теперь — умеренно-резкое движение к себе...

— Ой!

— О-ох!

А вот "ох" уже от Цыбы.

Ростишка неотрывно смотрит мне в глаза. И, наконец, выдыхает, падает, упирается головой мне в плечо. Что-то бормочет.

— Повтори.

— Господи боже, пресвятая богородица... это же... грех. Стра-ашный.

Реакция на новое событие выражается в старых, стереотипных терминах. "Тропа крокодила".

Подтверждаем. С небольшим изменением.

— Ага. Грех. Разврат. Блуд. Похоть. Неважно. Важно: ты должна не бояться. Ничего.

— Ничего-ничего?

— Ничего.

Она изумлённо смотрит на меня снизу вверх, распахнув глаза. Потом, не меняя выражения лица, не отрывая взгляда, пытается сжать мой палец у себя внутри, и толкнуть коленками Цыбины бёдра мне на встречу. А я отвечаю ей неторопливым встречным движением. Ну вот — маленький успех "маленькой такой компании". Получилось. Уже и улыбка появилась.

* * *

Забавно: в первой жизни мне таких конструкций строить не приходилось. Даже и не задумывался. А здесь... Уже много раз сказано:

— Попаданец! Учись жить!

"Жить" — во всех смыслах этого слова. Как гласит русская народная мудрость: "Век — живи, век — учись". Если до моего рождения восемь веков... сколь многому я смогу научиться!

Мои коллеги-попандопулы как-то не фиксируют ознакомление с новыми, для них лично, техниками в этом поле. Они все такие... изощрённые? "Камасутру" в полном объёме, со всеми примечаниями мелким шрифтом и комментариями специалистов... от титульного листа до типографских данных — назубок? С "младых ногтей"?

* * *

Увы, как не отвлекают меня философия с психологией... и прочие абстрагирования... но заглушить свои сенсоры... Я уже рассказывал где у мужчины больше всего нервных окончаний? — Во-от. Так что, красавицы, сегодня не ваш день. Потому что... о-ох... и ещё разик... у-ух.... и ещё... хор-рошо.

— Всё. Пока. Вы тут... обсыхайте. А я пошёл мыться.

"Кабинет" мне построили качественный. С комнатой отдыха и сан.узлом. Туда и отправился. Водичка нынче... летняя. В самый раз. Уже закрывая за собой дверь услышал раздражённый голос Цыбы:

— Всю спину истоптала. Может, наконец, слезешь?

Конечно раздражённый: ей чуть-чуть не хватило. Долго с "чуйвствами" собиралась. "Раздразнил и убежал". И это правильно: при раздражении глупость из человека сама вылезает. Вот и померяем. И проверим "на морковку".

Тут много молодых да пригожих с удалыми "морковками" бегает. Перед походом к Боголюбскому я ей запретил... "случайные связи". Скоро станет понятно — значит для неё моё слово или нет. И — найдёт ли она выход, или так и будет об стену головой биться.

Я ещё вытирался полотенцем, когда из-за приоткрытой двери раздался хлопок и "ах". Пришлось вернуться в кабинет. Ростя голая сидела на полу, вскинув над головой руки. Как недавно сидела на лавке в бане в ужасе ожидая моего внезапного гнева. Произошедшего от осознания как меня круто Софья подставила.

Над ней стояла взбешённая Цыба и выговаривала:

— Если ты, сучка сопливая, ещё раз вздумаешь меня, как шавку бездомную, за ошейник дёргать...

Она уже замахнулась, чтобы повторить пощёчину, когда заметила меня в дверях. Мгновенная заминка и чёткое разъяснение:

— Вот. Учу. Служанку даденную. Господин.

Уходя в Боголюбово, я передал Ростиславу Цыбе со словами:

— Вот тебе служанка.

Ситуация изменилась: Ростиславе предстоит самой быть госпожой всей Саксонии. Стать ею. Доминировать среди тамошних жителей. А она не хочет, не умеет. Придётся воспитывать. Вбивать эдакое "врождённое хамство высокородной аристократки".

— Власть переменилась. Теперь она — госпожа, ты — служанка. Встань на колени.

Что, Цыба, не ожидала? А ведь ситуация типовая.

Любая персона в феодальной семье в любой момент может оказаться зависимой от настроения очередной наложницы главы дома. Возраст, умения, любовь, верность, законный церковный брак — не защищают. От эндорфиновых пристрастий местного альфа-самца. И их социально-материальных последствий. Можно вспомнить супружество Екатерины Медичи. Или матери Александра Невского, которую наложницы мужа били по щекам и отбирали украшения.

— Смотри, Ростя. Как прекрасно сыграно смирение. Без воплей и истерик. Не припадание со слезами восторга, не умоляние в страхе смертном, не дрожь надежды на милость высшую. Просто изображение покорности.

— П-почему? Почему "изображение"? Она же искренне...

— Потому. Я знаю эту женщину. Она никогда не позволит "тощему цыплёнку" вроде тебя, верх взять. Во всём мире есть только две женщины — Агафья и Рада — чьи приказы она исполнит. Да и то... Теперь тебе придётся стать третьей повелительницей. Подойди к ней. Сзади. Возьми за волосы. Дёрни.

— Ай!

— Плохо. Слабо. Повторим.

Подхожу сзади к Рости, прижимаю её спиной к себе.

Зря я поторопился. С одеванием. Её обнажённая спинка... и ниже... ощущают только грубое сукно моего кафтана.

Снова, как полчаса назад, переплетаю пальцы своей руки с её пальцами. Запрокидываю ей голову. Так, чтобы она снова смотрела своими серыми... снова расширенными от изумления...

— Берём за косу. Крепче, всей ладонью. И...

— А-ай! Больно! Прекрати!

— Цыба, разве я спрашивал твоего совета? Так что ж ты рот открываешь? Руки. Убери. За спину. Теперь — сама. Резко. (Последнее — в запрокинутое ко мне близкое лицо Ростиславы).

Уже лучше.

У одной — движение. Имеющее только одну цель: причинить боль, наказать. У другой — реакция на наказание: безмолвный ах-вздох. Хорошо. "Умри молча". Не дура: знает моё отношение к воплям. Отучили бы. Не я, у меня столько времени нет — другие. А это уже... безвозвратно.

Ничего нового: на Руси отучают кричать и вопить "с младых ногтей". А как иначе? При проживании всей семьи в одной комнате.

Один — сдуру заорал, другой — от неожиданности с печки упал, третья — горшок кипятка на детей с испугу вывернула... Непорядок.

Старинная русская присказка: "Чего орёшь? Не в лесу".

— Встань рядом. На колени. Оттяни её голову. Возьми за грудь. Не умеешь? Вот так. Что смотришь? — Возьми другую. Не пальчиками — ладошкой. Плотнее. Сжать. Резче. Потяни вверх. Сильнее. Проверни. Вот так. Дёрни. И — за волосы. Не отпускай, тяни. Теперь возьми её сосок в губы. Пососи. Глубже. Укуси.

— Н-но... господин...

— Делай. Или хочешь рвать ей горло зубами? Как я своего волка учил?

— Ы-ы-ы... му-эм-эм...

Одна ноет. Очередная граница собственного допустимого. Которую она пересекает. Под страхом моего неудовольствия.

Другая — только взглатывает. Беззвучно ахает. Сужая свои границы допустимого. Допустимого своеволия "в лапах Зверя Лютого".

* * *

"На седьмом этаже на балконе у перил стоит мужчина. Держит на руках женщину:

— Гоги свою тёщу задушил, Сосо свою тёщу зарубил. А я тебя просто отпускаю".

Люди в моём окружении очень не хотят быть "отпущены". Как не рвались на "вольные хлеба" советские чиновники и "капитаны соц.производства". Как в Московском царстве только опальные бояре сидели по своим вотчинам. "В Москву! В Москву" — повторяют "Три сестры". "В Париж!" — рвётся Д`Артаньян и множество других французов раньше и позже.

Это особенно жёстко в моём, тоталитарно-административном обществе.

Ничего нового, именно так и функционировало Русское Государство в Московскую, имперскую и советскую эпохи большую часть истории.

Куда ты пойдёшь? Без паспорта? А даже и с паспортом, но без предписания? Кто тебя будет кормить? В жёны? Кому нужна жена "с улицы"? — Такую — только в батрачки. А за женой приданое дадут. Хотя бы обязательные у меня прялку-самопрялку, иголки, ножницы, горшки, ухват, серп, корову, подойник, ткани, платки... Тот минимальный набор предметов крестьянского быта, которые традиционно называются женскими.

Обдирая поселенцев: "всё своё — отдай", "ни нитки, ни волосины" я, естественно, должен выдать им новый комплект необходимого для жизни. Заменяя, там где это уже возможно, более качественными, более "продвинутыми" товарами.

* * *

Однополый женский секс на "Святой Руси" достаточно распространённое явление. "Достаточно" для того, чтобы Кирик вопрошал, а Новгородский епископ Нифонт отвечал:

"Спрашивал и об этом: если девица лезет на девицу, и семя у них будет легче наказать, если не с мужчиной. И если семя изыдет, но девство цело, и тогда повелел дать епитимью".

Наличие темы в обсуждении церковнослужителей свидетельствует о наличии темы в реале "гордых новгородцев" в середине 12 в. Выделение вариантов показывает знакомство иереев с предметом. А многократное переписывание положений "Вопрошания..." в последующие века — сохранение столетиями актуальности.

Добрачный секс женщины с женщиной оценивается православной русской церковью как менее тяжкий грех, чем секс с мужчиной. Причём, если при этом не нарушалась девственная плева, то, до разъяснений Нифонта, епитимья, видимо, вообще не накладывалась.

Одна из групп методик лечения наркомании состоит в вытеснении "тяжёлых" наркотиков "лёгкими". Не следует ли РПЦ, действую по аналогии, ввести в 5-7 классе общеобразовательной средней школы курс лесбийского секса? Дабы "лёгким" грехом вытеснить "тяжёлый": добрачные сексуальные связи девиц с мужчинами. Как могут выглядеть такие проповеди с амвонов...? Надо обратиться к прогрессивному европейскому опыту. Там уже доказали... вариативность. Того, что они называют христианством.

Замечу, что утверждения Нифонта законом не являются. Это разъяснения для попов, а не правила для мирян. Ни в светской "Русской Правде", ни в "Уставе церковном", регулирующем власть церкви над мирянами, тема не рассматривается.

Впрочем, это вообще не наш сюжет: Нифонт говорит о девицах. У меня здесь таковых нет.

Какой секс?! Тощий цыплёнок клюёт молодую курочку по приказу главного петуха на курятнике. Как у кур строится иерархия, какие у несушек страсти разгораются... Вплоть до заклёвывания насмерть, кукареканья по-петушиному и вырастания гребней.

"Когда курица петухом закричит..." — повсеместный симптом проявления чертовщины в средневековой Европе. Осложнение после некоторых птичьих инфекционных заболеваний. Да я же рассказывал...

У хомнутых сапиенсом — изощрённее. Они же хомнутые.

Ростя уже просто плачет. Орошая Цыбину грудь непрерывным потоком обильных, горячих, чистых... А Цыба молчит. Но, по некоторым признакам, ощущаемых в моей руке... Реакция из негативной переходит в позитивную.

— Ладно. Подними её. Не за руку. За ошейник или за волосы.

Цыба — умница. Едва Ростя потянулась к ошейнику ново-объявленной служанки, как та двинулась телом ей на встречу. Смотрит прямо, сосредоточенно. Только на дне глаз чуть туманно. Две подряд неудачных попытки э-э-э... согрешить дают несколько э-э-э... изменённое сознание.

Ростя хнычет, сопливится. Вытирая слёзы и сопли голыми руками. Аж до локтей. Где её рубаха? Половина подола уже мокрая, а вот вторая... пригодна.

Факеншит уелбантуренный! Возможно ли вообще сделать из этой... плаксы — герцогиню?

— Отплакалась? Тогда дай ей пощёчину.

— Ы-ы-ы-ы... З-за ч-что?

— Не за что, а почему. По твоему желанию.

"Око за око и зуб за зуб" — древний закон, устанавливающий равенство наказания причинённому ущербу. Цыба дала Рости пощёчину — справедливо ответить тем же. Но это "справедливость" равных. Герцогиня не равна служанке. Госпожа имеет право бить своих служанок по щекам просто под настроение. А, по "Русской Правде", господин имеет право убить раба без всякого наказания. Лишь бы не спьяну.

"Справедливо" не ответить тем же, "справедливо" — явить волю господскую. По своему желанию.

— М-моему?

— Да. Твоему. Ведь ты хочешь исполнить мою волю?

— Ы-ы-ы-ы...

— Сделай это чётко, сильно. Иначе придётся повторять. Мне. Твоей рукой.

— Ы-ы-ы... Я не... не умею... ы-ы-ы

— Ты никогда не била служанок по лицу? Не дёргала их за косы? Не стегала по рукам или ногам прутом?

Ответ отрицательный. На каждый вопрос.

Я уж как-то и забыл. Что на свете бывают благородные дамы без таких навыков.

Где же она жизнь прожила? — В "запечке". В доме, где от неё ничего не зависело и спроса с неё не было. Ключник углядит, что у княгини сапожок прохудился — выпорет дворового сапожника. Тот сапожок подправит. А если "нет", то так походит. Пока Магог не взбеленится и ключнику пол-бороды не вырвет.

Э-эх... Кабы не эта хрень с Софочкой и Боголюбским, я бы эту девочку у себя оставил. Просто чтобы в моём дому была такая светлая душа. А дворню я бы сам порол. Безостановочно. Чтобы ей ни в чём ущерба не было.

Хорошо, что женская рубаха длинная: на подоле есть ещё сухое место. Выкручиваю Ростины сопли из носа и ловлю мимолётную ухмылку Цыбы. Ей-то все эти... переживания — чисто смех. Как её, ещё младше, братцы обрабатывали, как потом односельчане... пользовали. А оплеухи она нынче и сама раздаёт. В своей команде. Не по злобе. Так, чисто чтобы лучше понимали.

Рядовой момент творческого процесса подготовки "сказочников". Как между делом били русские офицеры морды русским солдатам и матросам. Походя. Главное — зубы не выбивать: солдат им патрон скусывает, без передних зубов — к службе негоден.

Ростя подходит у Цыбе, размахивается и... в последний момент отдёргивает руку, прижимает к телу, будто при ожоге, плачет.

— Нет! Не надо! Я не могу! Не хочу!

Отскакивает в сторону, к лавке, прижав к лицу свою рубаху, плачет.

Теперь и не только подол мокрым будет.

Цыба провожает девушку презрительным взглядом: дура, соплячка, размазня. Даже пощёчину дать не может.

Неспособность наказующего исполнить наказание вызывает у наказываемого не только чувство облегчения, но и презрения. К нему, "неспособному".

Этот же презрительный взгляд переводится на меня. Мимика вполне говорящая: ну что? Я ж тебе говорила — соплячка негожая. А ты... Женилка взыгравшая все мозги забила? Глупеешь, Ваня. На мусор бессмысленный время тратишь.

Бздынь.

Цыба от моей пощёчины наотмашь валится с колен в сторону. И лежит. Неподвижно. Неловко подогнув под себя руку. Ростя выковыривается из своих тряпок и в ужасе смотрит на меня.

— Ты... ты её убил...

— Ещё нет. Но, если ты и дальше не будешь исполнять мою волю, придётся.

"Мальчик для битья" — обычная позиция в штатном расписании прислуги высокородного дома. Наследника пороть нельзя, поэтому порют слугу. За огрехи типа тупость, леность, проказы... малолетнего господина. В присутствии виновника. Вопли и плачь избиваемого невинного дитяти, товарища по детским играм и обучению, должны, по замыслу наставников, вызывать в юном аристократе чувство стыда и стремление к наукам. Иногда так и бывает.

У меня здесь чуть иначе. Принуждение к действию под угрозой жизни заложника. В заложниках всё человечество. Сегодня Цыба, завтра — кто-нибудь другой.

— Решайся, Ростишка. Твоя клятва чего-нибудь стоит?

Цыба тяжело поднимается, встряхивает головой, щупает щёку. Умница. Знает, что я зануда, перфекционист чёртов. Что начав что-нибудь, я не могу остановиться, не довести дела до конца.

"Мужик — что бык. Втемяшется в башку...".

— Тяжёлая у тебя рука, господин. Опухнет теперь.

— Ничего. Похвастаешь перед бабами. Что тебя сам Воевода приложил. Придумаешь за что. И будешь, по обычаю своему, томно глаза закатывать.

Ростислава возвращается в исходную позицию. Размахивается и... снова отдёргивает руку.

— Она смотрит! Я не могу! Я не хочу!

— Твоё "хочу" — неважно. Важно — твоё "могу". Смоги. И — захоти. Ты клялась? — Делай. Или помочь? С переплетением пальцев?

А вот тут уже встревожилась Цыба. Мой удар несколько... напомнил. О возможном и неприятном. Второй удар будет, по сути, тоже моим.

— Бей. Я закрою глаза.

— Не надо. Ростя сможет и так. Ну, давай.

Если не сможет — Саксонский проект отменяется. Негодна. Тогда — смерть. Ростиславе и Софье. Совершенно случайная.

Всё впустую. Все мои переживания, встреча с Боголюбским, страхи-риски. Надо было сдохнуть обеих сразу. А я, блин, гумнонист-комбинатор... Сколько сил и времени прахом. Лучше бы я городской канализацией занялся — уже давно назрело.

Факеншит! "Если бы я был такой умный как моя жена потом".

Звонкий шлепок. Цыба в последний момент чуть убрала голову, ладошка Ростиславы хлопнула, но не ударила.

— Слабенько. Однако, румянец будет на обеих щеках. Теперь бегом мыться. Обе. Водица там свеженькая, вам — в самый раз.

Говорят, что женщины готовы проводить в душе часы. Может быть. Но не под "летней" водой. Выскочили через четверть часа. Обе раскрасневшиеся. Хотя, конечно, Цыба "пылает жарче".

— Готовы? Сели. Рядком на лавку. Итак. Ростя — госпожа, Цыба — служанка. Поняли? Цыба — сядь на пол.

Кому выше сидеть — в средневековье вопрос принципиальный. За это убивают. Вековые споры московских бояр о местничестве — про это.

Уже в двадцатом веке генерал НОАК, возглавлявший коммунистическую делегацию на переговорах с далай-ламой, отказался разговаривать с мальчиком-первосвященником, поскольку тот сидел выше. Мальчик пересел ниже, вровень с генералом. Но это не помогло: Тибет был освобождён. От далай-ламы.

— Тебе, Ростя, необходимо многому научиться. Твоей наставницей будет Цыба. Ты будешь её слушаться, стараться хорошо исполнить её задания. Понятно? Пересядьте. Вот так — при обучении.

* * *

" — Хочу быть столбовой дворянкой! — кричала старуха. Но старик упорно одевал её то рыбачкой, то медсестрой, то мальвиной...".

Ролевые игры. Но не так, как вы подумали. И даже не в эльфов с орками. Пед.процесс в условиях сословного общества.

Вся элита Римской империи веками говорила и читала по-гречески. Потому что обучалась рабами-греками.

Забавный процесс: ученика порют розгами по приказу учителя. За его леность. По приказу хозяина учителя порют розгами. За леность ученика. По приказу ученика снова порют учителя. За недостаточное уважение, например. По приказу хозяина порют обоих. За недостаточную эффективность пед.процесса. Почему обоих? — А некогда разбираться. Эдакая "система сдержек и противовесов", формирующая "общность интересов".

Греков у меня нет — разнообразим русской бабой. Посмотрим, что получится. Вероятность нарваться на месть при переходе из одного статуса в другой несколько ограничит истеричность обеих. А вот интенсификация процесса — от меня.

* * *

— Завтра Ростя пойдёт на бойню. Будешь телят резать.

— З-зачем?

— Ты предпочитаешь резать людей?

Пауза. У Рости — огромные глаза и дрожащие губы. У Цыбы... Умница, сообразила.

— Господин хочет, чтобы ты не боялась крови.

— И грязи. Будете свежевать, потрошить, разделывать. Обе. Одеться в мужское. Чтобы не заляпаться.

Требование смены костюма прошло незамеченным. Для Цыбы переодевания дело привычное: нагляделась со скоморохами. А Ростя просто слишком устала от потрясений. Хотя, конечно, женщине одеть мужскую одежду — крайнее бесстыдство, непристойность и бесчестие. Коленки видны будут! Пусть и в штанах, но — стыд и ужас!

* * *

Надо, наверное отметить, что этническое и культурное разнообразие "Святой Руси" вполне выражается и в женском костюме. Не только в височных украшениях, которые особенны у каждого славянского племени и у их потомков. Не только в количестве и раскраске полотен панев в разных местностях, в вышивке по рукавам и вырезам рубах.

Известно, например, платье из Изяславля. Красной материи. Чего на "Святой Руси" не бывает: красной ниткой может быть сделана только вышивка. Позже — красная мужская рубаха, кафтан, "красные революционные шаровары". Женское русское средневековое платье красным быть не может.

Ещё то платье имело глубокое декольте, выраженную талию и длину по колено. Ни одна разновидность русских традиционных женских костюмов, известных из этнографии, иконографии и археологии, не содержит такого набора свойств. Впрочем, там же найдены несколько сёдел, определяемые как женские по богатству и особенностям их украшения. Чего тоже быть не может. Ибо на "Святой Руси" женщины на конях не ездят. Кроме легендарных "поляниц" вроде дочки Микулы Селяниновича.

Никак не берусь комментировать "Изяславльское платье". Эпоха чуть позже, хотя и до монгол, платье погребальное — там могли быть особенные требования, с конца 12 в. в Европе появляется приталенный силуэт, а Волынские князя плотно контактировали с поляками и мадьярами. Возможно — верхняя одежда. Тогда декольте, длина — аналоги многослойной одежды с разрезами. Для демонстрации богатства нижних слоёв одеяния.

* * *

Разглядывая двух нагих красавиц, сидевших передо мной на лавке, я принялся "заливаться сладкозвучным соловьём" и "ширяться ясным соколом". В смысле: "по поднебесью". В смысле: рассказывать про великолепные захватывающие перспективы их ближайшего будущего. Точнее: зачитывать наброски своего пед.плана. Наблюдая как постепенно скисают мои барышни. Быстро — как кремовый торт на жаре.

План охватывал три круга сущностей: ум, тело, душа.

В части "добавить ума" сразу пошёл встречный вопрос: "зачем?". И правда: почему-то все жалуются на отсутствие денег, и никто — на недостаток ума.

Я могу понять: из присутствующих, кроме меня, никто про "герцогиню Саксонскую" не знает. "Вылупляющиеся зенки" и "скорчившиеся морды" — ожидаемы. Веселят и развлекают.

По счастью, обе уже усвоили реакцию типа "печка самобеглая" — достаточность обоснования в духе сказочного Емели:

— По моему хотению.

Почему не объясняю? — "Каждый солдат должен знать свой манёвр". "Свой" — да. А направление "стратегического удара" — нет.

Честно, не люблю работать с "частично рассекреченными" планами. Хуже, чем с полностью секретными. Но деваться некуда. И даже не возможной утечки опасаюсь — "утечёт" обязательно. Но — позже.

Дело в том, что я сам до конца не уверен. Что не придётся Ростиславу... ликвидировать. В условиях, например, проявления непригодности к предлагаемой роли. И что тогда делать с другими "носителями информации"?

— Господине, зачем этой... девке — немецкий, латынь и греческий?

— Затем, что Ростя — девка редкостная, имеет какое-какое представление. Не с пустого места учить. Будем развивать и совершенствовать. Дабы выгоду с этого поиметь. Толмачём будет. Под заморских послов, к примеру... Девок-толмачей не бывает? Так и бабы в сотниках не ходят. А вот Агафья у меня — вполне командует.

Связка: порнография-лингвистика — не является повсеместной на "Святой Руси", а понятие "медовая ловушка" здесь применяют к животному миру (мухам, медведям...). Но в рамках конкретного текущего контекста...

Ростишка нервно вздыхает. Картинка на основе моего предшествующего: "Соблазнить кого-нибудь. По моей воле"... несколько тревожит. Цыба внимательно оглядывает соседку, кривится.

Чего он в ней нашёл? Мёдом намазано? Где? Не та фигура, "мужики — не собаки, на кости — не бросаются". Хотя... если в паре... как только что, но с вариациями... разделение и специализация функций... одна — даёт перевод, другая — просто даёт...

Ишь размечтались. Слушайте дальше.

"Concordia canonum discordantium" Грациана. Зачем? — А жо поделаешь? Другого достойного источника по западному каноническому праву пока нет.

Нет пока и "Саксонского зерцала" от фон Репкова и "Зеркала Швабии" — следующий, 13 в. "Варварские правды" выходят из оборота. Последняя — "Саксонская", принятая Карлом Великим в 802 году, ещё в ходу, в части обычного земского права. Но у меня её нет. Беня из Гданьска много чего притащил. Но не всё. Даже "Кодекса Юстиниана" нет!

"Оттоновские привилегии" и некоторые вытекающие их них возможности. И ограничения. Как их обойти, в отношении церкви, пребывая в позиции "герцог". Увы... могу высказать только общие слова. Наработка заготовок, просчитывание вариантов — по мере освоения материала.

Указы предыдущего императора о министериалах и варианты применения.

В Германии еще сохраняется деление на "благородных" и "неблагородных" рыцарей. "Рыцарь" — не наследственное, а личное звание. Бывают благородные не-рыцари, бывают рыцари неблагородные. Указ 1186 г. о запрещении вступать в рыцари сыновьям крестьян и священников ещё не издали. Этим можно воспользоваться.

Что такое "семь военных щитов", кто такие "шеффены" и чем они отличаются от "чинщивиков"

"Диктат папы" от Григория VII, где изложен примат власти папства над всей церковью и принцип непогрешимости римского понтифика. Явные точки конфликтов папизма с православием, империей, епископами, христианством, историей, реальностью... и здравым смыслом. Этот текст никогда не публиковался в Средневековье. Но меня он когда-то поразил "замахом". Пришлось вспомнить.

Из близкого и здесь известного: решения Второго Латеранского Собора. Включая "Канон 14" — запрет на рыцарские состязания под страхом отлучения от церковного погребения. Это особенно актуально: Генрих Лев — большой любитель рыцарских турниров. Организуемый им майский турнир в Ольденбурге собирает множество народу со всей Империи.

Все императорские акты вплоть до XIII в. — на латыни. У меня этим языком владеет только один спившийся недо-попик. Переводы... соответственно. Один из возможных профитов: в караване пошлю с ней людей, которые с языком разберутся, вернутся и всякого разного привезут. Хочу "Записки о галльской войне" на русском языке. И даже знаю кому первый экземпляр подарю.

Природоведение в форме "сокровенных знаний русских масонов". Типа: круговорот воды в природе, "тело впёрнутое в воду выпирает из воды", правило рычага, пи-эр-квадрат. Который по рельсам стучит... Таблица умножения и арабские цифры, которых на "Святой Руси" нет.

Не увлекайся, Ванюша, ты её в герцогини собираешь, а не в академики.

Тогда — к телу. Физкультура. Много.

— Ну-ка встань. Достань руками пола.

Делает. Без проблем.

— А сбоку?

— Ай!

Плохо. Боковые мышцы не развиты. При наклоне в стороны — до судороги.

Закономерно. Крестьянка, подгребая сено, например, вынуждена крутить корпусом. Аристократка держит себя прямо. "Идёт — будто лебедь плывёт" — характеристика красавицы. Не спорю, красиво. И соответствующие группы мышц атрофируются. Даже просто повернуть голову для аристократки непристойно — выраженность интереса, суетности. Только прямо перед собой. Смотреть, кланяться.

— Ростя, ты бегать умеешь?

— Н-ну... да... наверное...

Не умеет. На Руси бегают — конями. Ногами — только дети малые. Крестьянка ещё может пробежаться по двору, ловя курицу, загоняя поросёнка. Аристократка — никогда. Уже и в середине 20 в. характерное выражение: "бегать по-девчачьи". А уж здесь... когда платье с подолом в землю...

— Будешь.

Чемпионка по спринту мне не нужна. А вот обще-укрепляющее, развитие дыхалки, сердца — для герцогини Саксонской обязательно.

Факеншит уелбантуренный! Что непонятного?! Я серьёзно вкладываюсь в эту девочку. Людьми, деньгами. Временем своим! И получить провал из-за того, что иммунная система ослабленного аристократизмом организмом не справилась с кое-каким ОРВИ...

"Она подавала большие надежды" — подавала-подавала да и не подала. Так — не надо.

— Делаем полочку. Обе. На пол. Встали рядом. На локти, на носки. Ступни — вместе, ноги — прямо, ягодицы — напряжены, живот — втянуть, спинку — плоско. Неторопливо читаем "Отче наш". Двадцать раз.

Тараторят. Слишком быстро. Ничего, для первого раза сойдёт.

— Повторять каждый день. Довести до двухсот. "Отчей".

Всё. Улеглись на пол. Обе красные.

Отдыхать надумали? — Это не здесь.

— А теперь кошку.

Объясняю. Поправляю. Дополняю. Наблюдаю. Ещё дополняю. У Цыбы уже глазки блестят. Ростя, несколько смущённо, посматривает на себя в зеркало. Снова обе красные. Но уже не от усталости. Нет, девочки, при всей вашей... привлекательности — не сейчас

— Цыба, сходить к Артемию. У него через два дня новый набор начинает. Посмотреть. Потолковать. Взять лучшее.

Поняла?

Факеншит! Поняла, но неправильно.

— "Лучшее" — не из парней, а из занятий.

— Э... господине... а зачем девке воинское искусство? Ей же мечом не рубиться.

М-мать! "Женщина — тоже человек" — исключительно моё личное, либерастически-дерьмократичекое понятие. Местные так не думают.

— Не рубиться. Но, не дай бог, конечно, уклоняться. С новика у Артемия ещё до меча сорок потов сходит. Понять — как. И что можно к ней применить. Ростя, ты прыгать умеешь?

— Н-ну... да... наверное... В детстве по крылечку прыгала.

Люди в этой стране не прыгают. Кроме скоморохов.

— Цыба, скакалку. Основной набор одиночки. Начиная с десяти до сорока каждое.

Есть базовый набор упражнений. Левой, правой, двумя, разножку... Восемь вариантов. Это — для одного. Есть более сложные групповые игры. Гридни у Артёмия, например, парами на руках через прыгалку скачут.

— Ростя, на голове стоять умеешь?

— Н-не... как же... платье ж спадёт...

Логично.

— Значит, гольём или в штанах. Цыба, зеркальный зал твой. Затащи туда коня.

— К-какого?

Вороного! Вот же блин — и эта не догоняет.

— Деревянного. И — маты.

— Ч-чьи?

— Артемия. Он себе ещё сделает. Прыгать будете. Через коня. Ростя, кувырок через голову. Здесь, давай.

М-мать! Сейчас опять плакать будет.

— Й-йа... не умею-ю...

Закономерно. Зачем бабе кувырок через голову? Или падение с отбоем? Разве что при сильном мужнином научении. В форме непрерывного мордобоя. Надо готовить. Фиг его знает, насколько тот Лев лапки свои распускать привык. Их, конечно, ему поотрывают. Но — потом.

— Будешь кувыркаться. Пока тошнить не перестанет.

Именно — "перестанет". А не "начнёт". Вестибулярный аппарат у здешних... Особенно у аристократок. Князья-бояре на конях ездят, в бой ходят — мозги как-то взбалтываются. Вместе со средним ухом. Женщины... будем исправлять.

— Сядь в шпагат.

— Э-э-э...?

— Цыба, покажи.

— Так... это... не смогу я. Господин.

Вспомнила. Кто тут "ху". Больше бить не надо — сама-сама.

— Сможешь. Скоро. Обе-две. Поперечный, продольный — левый-правый. Вертикальный. Аналогично. Стенка с палками в зале есть. Сходишь к Звяге-плотнику, спросишь разминалки для спины.

Слова "массажёр" здесь нет. Пришлось словотворчеством заниматься. Кстати, "шведской стенки" тоже нет. Как и шведов.

У меня, наверное, бзик, но я столько насмотрелся на сорванные женские спины и в первой, и в этой, второй, жизни. Гирлянда ребристых деревянных шаров на ремешке позволяет достаточно эффективно разминать мышцы. Не везде. Но спину, плечи, ноги...

— Нынче же поставь её на каблук.

— На который?

В этом мире нет каблуков. Единственный, найденный под Полоцком, красный каблук этой эпохи, похоже, атрибут погребения иноземца. Простолюдинки ходят босиком, в лаптях, в прабабошнях. У аристократок — тапочки. Низенький сапожок шьётся из кожи, одинаковой для подошвы и голенища. Да я ж про это уже...

— Ростишка, встань на цыпочки. Пройдись. Потайной, малый. Через три дня — средний.

"Потайной" — сплошная колодка, которую закрывает верхний материал. Поставить девочку сразу на двенадцатисантиметровую шпильку... Она просто убьётся. Не фигурально — споткнётся на ровном месте и расшибёт голову.

Цель всё та же: укрепление спины и ног. Только чувство меры терять нельзя. Там ещё и психология. Изменения точки зрения. Как я в самом начале после "вляпа" нормальных русских мужиков за гигантских горилл принял. Что заметит изменение — понятно. А вот сможет ли осознать и сформулировать?

Ещё деталька. Большинство моих современников ставит ногу уверенно, всей ступнёй или "с пятки на носок". Так же учат новобранца строевому шагу. В Средневековье такая походка — признак крестьянина, деревенщины. Аристократы и горожане ставят "с носка на пятку".

Причина очевидна: нет обуви с толстой подошвой. А есть кучи различного хлама. В европейских средневековых городах мусор выбрасывают прямо из окон. Нечистоты, обломки дерева, кости. Наступив на щепку, можно поранить ногу.

На Руси это менее критично. Крестьяне часто ходят в лаптях. Такую обувь и специально бить будешь — не пробьёшь. В русских городах чище — за пространство улицы перед двором отвечает домовладелец. Нарушение порядка — мусор, навоз — наказывается. В Московское время — основание для "торговой казни". Это когда бьют кнутом палаческим "мало не до кости".

Ещё в Европе мостовые улиц и дворы замков мостят камнем. Часто — угловатым, неотёсанным. По ним босиком или на тонкой подошве ходить больно. На Руси — плахи деревянные или тёсанный камень, как у Боголюбского на дворе.

Европеец, в городе или в замке, вынужден ходить сторожко. На каждом шаге оберегая слабозащищённую подошву. Поэтому сперва носок. И только оглядевшись, оценив, куда ногу поставить — опустить пятку.

В Европе обувь на толстой подошве появится в 16 в., тогда и походка массы людей изменится.

На Руси и проблема менее острая, и толстая подошва с 14 в. Но я-то нынче Ростю в Саксонию собираю. И ходить она должна так, чтобы ни у кого никаких мыслей о недостаточности её аристократизма, не возникала. Ещё: безопасность её ножек. И — она должна всё делать "красиво" по тамошним стандартам.

Факеншит! Ну почему я не тренер по гимнастике? Не женский бодибилдер? Формовщик прелестей... Не хватает знаний. В первой жизни это было не нужно: вот идёт женщина. Красивая. А почему, как она этого достигла...

Какой-то микс из обрывков услышанного в первой жизни, из собственного здешнего подросткового опыта. Я сам в Пердуновке осторожно начинал. С общеукрепляющих.

Минимум силовых, компрессионные — исключить... Отжиматься на кулаках с хлопком — не надо. Ручки должны сохранить нежность кожи. Плечевой пояс — ограничено. Для аристократок это... не в плюс. Танцы? — Блин! Это же "Святая Русь"! Гибкость отсутствует, "умирающий лебедь" — и вообразить невозможно. Аргентинское танго в исполнении русской крестьянки — разбитые головы, сдвинутые позвонки, порванные связки... и "морская болезнь" у всех присутствующих.

Конец сто второй части

Часть 103. "Дай мне лезвие мысли — вонзить между частью и..."

Глава 510

Мы ещё малость пособачились по физкультурной теме. Упражнения на кольцах? — Отменяется. Лазанье по канату? — Не ной, будешь делать. Сальто? — Ну, я до этого не доживу. Брусья? — Как пойдёт. Бум? — Обязательно. Боевые искусства? — Возьми меня за палец, выверни его в обратную сторону. Дави... А ведь есть мужи и посильнее меня.

Браунинг бы тебе, девочка. Для самозащиты. Да пару подносчиков патронов.

Ожили обе. Разыгрались. Захват за шею, бросок через бедро... Цыба, явно, представляет как она будет всех этих противных, вонючих... и — на болевой...

"Муха залетела пани под юбку и укусила пана за руку". Пока пани её отламывала.

— Хватит. Теперь третий круг. Душа твоя. Чего ты боишься?

— Ничего. Как ты сказал, господин. Ничего-ничего. Совсем.

— Это радует. Проверяем. Цыба, сходи к Огнедару, попроси, чтобы его ребятки тараканов ведро набрали.

— Да где ж он возьмёт? По твоему велению их же всех...

Она права. У меня зимой вымер погост на Керженце. К весне мы с Марой разобрались в причинах. Я, малость, психанул.

Признаю — был неправ. Не по сути — по форме. Пошла тотальная дезинфекция. Ну, очень тотальная. Служба пож.контроля Огнедара ("ночной дозор") получила функции сан.эпид.контроля. С мат.обеспечением, усилением и обучением от Мараны. Насекомых — вытравили. Всякие... насекомо-разводители переселены в подходящие для них места. Далеко. По Всеволжску даже мухи не летают.

Нет, не по моему приказу: мухи меня начальником не считают. А ведь могли бы жить.

Есть пострадавшие. Некоторых жаль. Прочие селения приводят к такому же состоянию. С разным успехом.

Невинные насекомые пострадали "за компанию", исключительно в силу моей паничности по некоторым вопросам.

Основной результат: сейчас, одновременно с проектом "Герцогиня Саксонская", раскручивается другой — "Тифозная Мэри". Куда менее приятный. Но — тоже необходимый и, как я надеюсь, тоже прибыльный. О чём — позже.

— На Кудыкиной горе. Там пока есть.

На Кудыкиной горе идёт обучение новосёлов разным полезным вещам. Прежде всего — "прогрессивным приёмам ведения сельского хозяйства". На мой взгляд, "хлеб — всему голова" — это и есть самый главный и самый тяжёлый кусок прогрессорства.

Чтобы что-то сделать — нужны люди. Людям — нужна еда. Основа которой — хлеб.

Масса взрослых консервативных трудноконтролируемых людей. Какого-то одного "фигурного болта" — вкрутил и всё заработало — нет. Есть и расширяется "букет технологий". Но ни одна не даёт многократного скачка. Ни по зерну, ни по привесам. "Убить" консерватизм одним щелчком не удаётся, приходится выбивать.

В РИ урожайность в Англии и Голландии — сам-семь в XVI в., сам-десять — во втор.пол. XVIII в. Во Франции, Италии и Испании с 1500 по 1800 г. — сам-семь; сам-четыре на севере, в центре, и на востоке Европы.

Мы Голландию "кроем как бык овцу". В любой век. Но недолго: первые два года по росчистям. В хорошую погоду. Беда в том, что "восстание жрецов" всунуло мне в руки мордовские чернозёмы. И крестьяне ни о чём другом думать и знать не хотят.

— А потом?

— На то божья воля. На наш век доброй землицы хватит.

Они перейдут на новое место. И будут снова иметь там сам-десять, сам-тридцать. А на прежнем останется "убитая" выпаханная земля. Пустырь. С построенной инфраструктурой, "белыми избами", дорогами, телеграфом, мастерскими, школами, церквами... брошенными.

У них — "божья воля", "как с дедов-прадедов бысть есть", у меня — потерянное время, выброшенный труд.

Индейскую избу вам, православные.

Как всегда при работе с новосёлами — бардак. В том числе, и в части производственной гигиены. Что вымя корове надо мыть тёплой водой — доярки понимают. И делают. А что на корове блох быть не должно... — понимают. Но... "руки не доходят".

Факеншит! Ходить нужно ногами! А руками — дело делать!

— А зачем? Ну... тараканы.

— Сажаем Ростю в бочку. Голую. С тапком. Высыпаем на неё ведро. Шестиногих. Шустрых. Бочку закрываем крышкой. Они по ней бегают, она их успокаивает. Тапком по голове. Как всех усатых ухлопает — постучит.

Богатое воображение не всегда хорошо. Девочка, поганое ведро — там, блевать — туда.

— Чего это тебя так выворачивает? Я ж не есть их живьём предлагаю.

Ты, видать, хорошо покушала. Второй подход к снаряду. Вот и сиди там не отходя.

— Цыба, ты, помнится, рассказывала, как вы тараканов ели.

— Было дело. В голодный год. У меня тогда две сестрёнки умерли. Мы их запекали. А после с корой толкли. У нас в ту зиму ни тараканов, ни мышей в деревне не осталось. А кошки с собаками, кто успел, в лес ушли.

Что глядишь, княгиня? Это у тебя на столе хлеб каждый день. А простой человек каждый день гарантированно только ГБ молиться может: "Хлеб наш насущный дай нам днесь".

Цыбина история полна оптимизма: "их запекали" — про тараканов. А не про умерших родственников. В отличие как поляки в Москве. Там-то шляхтичи даже судились: кому мертвец ближе родня — тот его и кушает.

"Пищевые табу". Пол-Азии кушает насекомых, Иисус в пустыне саранчой питался, а ты не можешь? Тебе легче помереть с голоду? Ну уж нет, красавица. Я в тебя инвестирую — изволь оставаться в живых. Пока я не разрешу сдохнуть.

Кстати об пол-Азии.

— Как ты относишься к змеям? Вкусно?

"Любите ли вы кошек? Нет? Вы просто не умеете их готовить!".

Ну и сиди там, возле ведра. И чего она так переживает? Кушал я как-то змею в Таиланде. Не дёшево.

— Я... я их... бою-юсь.

— А говорила, что ничего не боишься. Отучим. У Мары в хозяйстве пара десятков гадюк живёт. Она их доит — яд собирает.

Обрисовываю планируемую ситуацию. Образно. Красочно.

Типа: привяжем княгиню... гармонически. Звёздочкой "Витрувианского человека" Леонардо да Винчи. Змее-дояр (очень страшный!) от Мараны вытаскивает из мешка и показывает гадюку. Гадюка шипит, княгиня визжит. Потом завязываем глаза и вытряхиваем на голенький девический животик клубок змей. И те, холодные, скользкие и злобные, переваливаясь и обвивая, расползаются по обнажённому и дрожащему княгининому телу. В поисках тёплых уголков.

— Й-аа... умру...

— Не-а. Я не позволю. Ты отдала мне всю себя. И свою душу. Я не отпущу её с земли. Ты мне веришь?

— Д-да...

— Вот и хорошо. Иди умойся.

Ростя, всхлипывая, потащилась снова в сан.узел.

Её психику не надо разрушать — оно уже. Этой... "Святой Русью". Её надо закалять, выковывать.

Вакцинация. Мучениями и испытаниями. Лишь бы не свихнулась. Есть грань, после которой психика любого человека сыпется. Как бы не перейти.

Хочется дать ей больше. Опыта, впечатлений. Для жизненной устойчивости. Времени мало. Иончики по нейрончикам прыгают быстро. А вот адаптация... выстраивание новых структур в коре головного... прокачка каналов передачи по асконам... просто формирование новых мышечных клеток...

Дня через три, когда после очередного "трудового дня" Ростислава едва могла шевелиться, она вдруг спросила:

— Господине. А когда ж ты меня будешь... мучить. Тараканами и змеями.

— Ждешь?

— Д-да. Каждый день. И ночь каждую.

— Не буду.

Изумлённая, она даже распахнула глаза, едва открывавшиеся перед этим от усталости.

— А... почему?

— Вспомни цель — чтобы "не бояться". У тебя хорошее воображение. Ты уже этих тараканов со змеями себе представила. Много раз с разными подробностями. Испугалась. Сильно. Пережила. Страх свой. Страх — как полено: горел-горел и выгорел. Кончился. Страшиться — скучно стало. Ты навоображала себе больше, чем случиться может. В мире меньше ужаса, чем в душе твоей. Теперь тебе бояться... — нечем.

— С-спасибо.

— Не благодари. Этот страх выгорел — другие остались. Придёт время — и они в пепел рассыпятся.

— Что загляделась, красавица?

Цыба, оставшаяся в комнате, внимательно, тяжело рассматривает меня исподлобья. Столкнувшись взглядом, попыталась уйти в своё обычное "потустороннее" состояние. И передумала.

— Поняла. Почему тебя "Зверем Лютым" зовут.

— Да ну?

— Не за то, что ты людей режешь, казнишь страшно, невиданно. А за то, что ты из них душу вынимаешь. И новую вставляешь. Как с Суханом твоим. Как с ней. Со мной. Люди в руках твоих — другими становятся. Себя прежних... не понимают, не любят, стыдятся. Кабы ты просто об колено ломал... А ты ведь сломаешь, да заново сложишь. Человек в зеркальце глядит, видит себя. А сам — другой. И ведь по его же желанию исполнилось! А — не так.

"Бойтесь желаний — они исполняются" — это новость?

Редкий случай когда она разговорилась. От души. Искренне, для себя.

— Знаешь, Цыба, сходи-ка ты в церкву. К иконе моей, к "Исполнению желаний". Только сперва подумай хорошенько — чего ты хочешь. Назад вернуться? В тот пруд на покосе, где я тебя нашёл? Когда за вашим купанием отроки подглядывали. В поход Бряхимовский, когда ты за раненым Лазарем ухаживала, а он тебя замуж звал? В жизнь вашу в Боголюбово, когда ты его лоскутами от своей юбки спасала? Отчего ты отказаться хочешь? В своей жизни. Счастья без несчастья не бывает. Которое счастье ты выкинуть хочешь? Цель выбирать — тебе. Путь к ней — твой. И платить — тебе.

Принцип Белманна для системы типа "человек" неверен. Предыстория имеет значение. Мало идти к цели из текущего состояния оптимальным путём. Нужно ещё придти в "текущее" с оптимальным багажом.

Точнее: "текущее состояние" включает в себя "прежде приобретённый багаж".

* * *

Коллеги, знакомы ли вам некоторые элементы подготовки групп спецназа морской пехоты Тихоокеанского флота? Или вы больше по американским "котикам"? В ходе тренировок в разных спец.подразделениях человека учат находить еду на месте пребывания. Едой считается всё, что обеспечивает поддержание жизнедеятельности. Ломать табу, инстинктивные, глубоко вбитые, вросшие в психику запреты — обязательное условие выживание.

Есть элементы, связанные с унижением личного достоинства бойца. Если вас можно унизить — вы будете унижены. Противником. Утратив честь — часть своей личности, вы более легко пойдёте на сотрудничество с врагом. Отчего могут погибнуть ваши боевые товарищи. Если вы чего-то, вроде тараканов, боитесь — вы будете испуганы. До недержания мочи, кала и речи. С тем же результатом для ваших товарищей.

Не хочу углубляться. Но необходимо понимать: попандопуле хуже, чем спецназеру. Боец может надеяться. На своих товарищей, на государство. Попаданец — один.

Не дай бог попасть во "вляп": тотальное одиночество, бессмысленность существования ежедневно толкают к виселице. Нужно быть или очень тупым, "отмороженным на голову по копчик", чтобы всё было пофиг. Или очень самодостаточным, чтобы иметь навык посылать всё и вся.

"Навык иметь" — в "точке старта".

От Стрелки до Саксонии — две с половиной тыщи вёрст. Ростислава — туземка. Но разница между Саксонией и Черниговщиной, где она прожила половину своей жизни, столь велика, что делает её полупопаданкой. Как Евпраксию Всеволодну или Анну Ярославну.

В отличие от отцов этих женщин, я надеюсь, что сумею ей помочь. Хотя бы как морпеху, попавшему в секретный зиндан.

Надеюсь, что Ростиславу не будут "пытать скорпионами и крокодилами". Что ей не придётся есть тараканов с голоду. А что, французские виноградные улитки сильно отличаются? С точки зрения пищевых табу "Святой Руси"? Но главное: она будет находиться постоянно под мощным психологическим давлением. Всех тамошних жителей. Боюсь, большим, чем досталось Евпраксии.

Должна уметь "держать удар". Не только телом — это-то... не очень. Душой держать. Не скукситься и не скурвиться. Испытатели найдутся.

* * *

Дамы одевались, дружески помогали друг другу завязывать шнурки на одежде. Это — здорово. Самое главное для попаданца: чтобы его бабы не собачились. Если, конечно, он мужчина. Впрочем, для осознания этой истины "вляп" не обязателен.

Потом обе подобрались к зеркалу и, пока я вносил дополнения в свой пед.план, принялись красоваться и гримасничать.

Вот же... две егозы. В помещении, которое я называю "зеркальный зал", два таких зеркала стоят, будут в полном их распоряжении — насмотрятся. Сперва, конечно, поссорятся, выбирая кому какое. Потом, бегая от одного к другому, начнут сравнивать отражения.

— У меня поясок в твоём красивше — давай поменяемся.

Я рассматривал Ростиславу и пытался сравнить. Своё прежнее заочное представление о ней и нынешнее. Я нигде не ошибся?

То немногое, что я прежде слышал о ней, не вызывало во мне ни интереса, ни уважения. Какая-то "мышка серенькая". Типовая аристократка: детородная машина для воспроизводства наследников, элемент благопристойного декора благородного семейства, приспособление для раздачи милостыни, говорящая печать на межгосударственном договоре, разменная монета в сделке владетелей. Ограниченная капризная дура с идиотскими претензиями, выспренними речами и манерами.

Софочка, конечно, змеюка. Но, создав кризис, она создала и необходимость его решать. И, при моём стиле, создавать возможности.

Я благодарен Софье за эту необходимость.

"Необходимость — лучший учитель". За "учение" — спасибо.

Без Софьи этой девчонки, хихикающей и подмигивающей сейчас своему отражению, в моей жизни могло и не быть. И я бы не узнал, что моё обобщённое, безусловно верное, глобально справедливое... представление о людях этой категории — вздор и глупость.

Я не люблю дур, не люблю высокопоставленных, не люблю светские притопы с прихлопами... А когда это всё ещё насыщено разными около-православными взбрыками:

— Ах! Вы не были на обедне! Ах! У вас в трапезной нет образа преподобного Ефросина!

Кстати, правильно. Икону заказать и повесить. Не в трапезной — в поварне, для поваров — он их покровитель.

* * *

У кухарей своя молитва:

"Господи, благослови приготовить пищу сию во славу Твою по молитвам Евфросина повара".

В IX в. в одном из общежительных монастырей Египта жил монах Евфросин.

Монастырь, в котором он подвизался, насчитывал в ту пору четыреста монахов. Пищу для братии готовил Евфросин. Он нес послушание повара в великом смирении и терпении.

Камбуз на четыреста мисок представили? Без горячей воды и электропечей. Тут уж без смирения и терпения...

На смирение Евфросина обратил внимание игумен монастыря. Он предположил, что грязный, чумазый Евфросин, от которого никто никогда не слышал ни одного слова, имел дар от Бога. Вот только какой?

Мне нравится подход этого настоятеля. В каждом человеке есть дар Божий. Какой-то. Если бы ещё и знать — который...

Игумен помолился Богу и вечером имел видение. Словно он находится в раю, видит яблоню и протягивает руку, чтобы сорвать яблочко. Однако, как только он протягивает руку к яблоне, дерево поднимает ветви. Это повторялось несколько раз: протянет игумен руку, а яблоня поднимет ветви, отведет руку — опустит ветви.

За что ж ГБ так бедного игумена наказал? Неужели за человечинку для гостей? — Прямая калька с танталовых мук:

"Тантал был обречен вечно испытывать муки голода и жажды. При этом он стоял по горло в воде, а над ним висели ветви с разнообразными плодами. Но только он наклонится к воде, чтобы напиться, как она отступает, только протянет руки к ветвям — они поднимаются вверх".

Тут, откуда ни возьмись, в игуменском сне появляется Евфросин и спрашивает: "Ты что здесь делаешь?!". А игумен отвечает: "Не видишь, что ли? В очереди за пивом стою".

Увы, в раю, даже и во сне, анекдоты позднего совейского периода произнесены быть не могут. Поэтому из настоятеля вылетело несколько иное: "Пытаюсь, брат Евфросин, яблочко сорвать, но яблоня мне не дает". Тогда Евфросин протянул руку и сорвал для игумена три яблочка. В этот миг игумен очнулся и с удивлением обнаружил, что держит в руках яблочки, которые получил в видении от Евфросина.

Где будут держать грязного, чумазого повара? — Только в египетском монастыре да в райском саду.

За грязь на кухне я взыскиваю... Вру. Домна сама взыскивает. Так, что на весь двор визг стоит. Никогда не видал Домну грязной и чумазой. Она, правда, и райских яблочек не приносит, но зато такие котлеты делает...!

* * *

— Цыба, денька через три пойдёте к Домне в помощницы.

— Господин желает пару пригожих кухарок?

Вот что большое зеркало делает с красивой женщиной! Даже сарказм появился.

— Всегда. Но вы начнёте с посудомоек.

— И что ж, тебе и ручек наших белых не жалко?

"Белоручка" — обидно веками позже, пока — признак красоты. Хоть у меня стоят посудомоечные и стиральные машины, но всё равно — работа тяжелая, грязная, с кипятком, сажей, щёлочью. Как изнурительно выглядит повседневная готовка уже в 20 в. — см. "Мать" Горького. И ощущение удивительной, пугающей, неприличной свободы. Когда, из-за забастовки, керосинки в рабочем посёлки гаснут.

— Обе-две. Идёте к Домне. Начинать с самого низа. Поломойками. Каждый день — новое дело. Сутками. Стряпух толковых из вас... как получится. Смотреть на Домну. Слушать, думать, учиться.

— Чему учиться-то? Щи варить да пироги печь всяка баба умеет.

Оп-па. Ещё одна дырка. В базовом образовании. Ростислава никогда в жизни не варила щи и не пекла пироги — не княгино это дело.

— Учиться всему. А более всего... Цыба, ты почему жива ещё?

Вопрос-напоминание. Не надо самоуверенность переводить в наглость. И напрягаться так не надо. Шутка. Пошутил я.

— И ты, и я, и все мы, на этом дворе обретающиеся, живы, здоровы, умные разговоры ведём, вещи разные добрые делаем. Не сидим в сортире, вопя от поноса без всякой красы и умности, хлад смертный предощущая. Потому, что Домна умеет вести поварню. Не пироги лепить, хотя она и это..., а теми пирогами не поубивать народ. И никому иному — этого не позволить. Почему с её рук еда — еда? А с других — не то еда, не то отрава? И учти, красавица, Росте — посмотреть да понять, а тебе, может статься, самой такое хозяйство ставить. Не пропусти чего.

Без дураков, верил бы в бога — за Домну каждый день молился. У неё — поразительно! — в хозяйстве нет тараканов. Вы много кухонь общественных, даже и в 21 веке, видели без насекомых? Есть пауки кое-где — мух ловят. Мышей нет. Все кухонные работники — в чистом, целом, мыты, бриты наголо. Столы скоблёные, полы метёные, ножи точенные. Всегда. У моих гридней такого порядка нет.

Давеча она нашла мышиный помёт в муке. Принесла мне. А что я? — Мельник, который не организовал отсутствие мышей на мельнице, да подручный его, который недоглядел за мешком, поехали на дальний погост. Вятку обживают, там и мышек гоняют.

* * *

Мои современники полагают, что в средневековье аристократы жили дольше, чем простолюдины. Типа: одевались теплее, ели сытнее.

Это-то правда.

Идет ли речь о дворе шведского короля Эрика в XVI в., где в среднем потреблялось 6500 калорий в день, или о семействе Мазарини в XVII в. с 7000 калорий, или о дворе герцога Магнуса с еще более высоким уровнем потребления, — описания трапез способны вызвать головокружение, а то и подагру. Но и у простолюдинов уровень доступных калорий чуть ли не вдвое превышает необходимый для народонаселения, живущего при традиционном типе воспроизводства (2000 калорий на человека в день). Понятно — "в среднем". Не каждый день. Не каждый год.

А вот на продолжительность жизни аристократизм не влиял.

"Хоть жри в три горла, хоть — хлеб с водою.

Конец известен — землёй накроют".

Диета влияет на качество жизни. А не на её длительность.

Основная причина смертности до 18 в. — инфекционные заболевания. Уже и в середине 19 в. поход российской армии на подавление венгерской революции даёт небоевые потери в 28(!) раз выше боевых. Серьёзных боёв не было — Паскевич предпочитал маневрировать.

"Война — фигня. Главное манёвры" — давняя армейская мудрость. Холере пофиг какие у тебя на плечах эполеты.

Стол богачей был обилен, калорийный баланс монахинь в Марсиньи или студентов коллежа Борромео в Павии составлял от 4000 до 8000 калорий; не оскудевал даже в голодные времена; они жили в гораздо лучших условиях, не знали физической усталости, имели возможность избегать опасностей войны и эпидемий.

И это неважно для продолжительности жизни.

У пэров Англии продолжительность жизни не выше, чем у остального населения. Между 1550 и 1750 гг. пэры живут от минимума в 32 года в 1650-1675 гг. до максимума в 38,1 года в 1725-1750 гг.; для остального населения — от минимума в 32 года в 1650-1675 гг. до максимума в 38 лет в 1575-1600 гг.

Только в XVIII в. пэры приобретают преимущество над населением в целом: 1,1 года в первой четверти века, 4,3 — во второй и 9,1 — в третьей. Почти два века, включающие и благоприятную Елизаветинскую эпоху, и катастрофический XVII в., царит абсолютное равенство.

Преимущества отсутствовали и в предыдущие века: смертность среди знати, рожденной между 1350 и 1500 гг., была выше, чем в поколении, рождённом в самый тяжёлый период — в первой четверти XVII в. Даже для британских герцогских семей не лучше: для рожденных между 1330 и 1479 гг. едва 22 лет. Правда, если исключить насильственные смерти, возрастёт до 31 года.

Европейские королевские семьи, имели ожидаемую продолжительность жизни при рождении 34 года в XVI в., 30,9 лет в XVII в. и 37,1 года в XVIII в.; прежде (1100-1500 гг.) она была ниже. Высокая смертность наблюдалась среди герцогов и пэров Франции, среди датской знати в XVII в. В сочетании с сильной тенденцией к безбрачию и низкой рождаемостью ставила многие королевские династии и знатные роды на грань вымирания. Отмечается она и в религиозных орденах: среди иезуитов, принятых в орден между 1540 и 1565 гг., или среди бенедиктинцев церкви Христа в Кентербери в предыдущем столетии.

Группы, обладавшие привилегиями в области питания и почти во всех сферах материальной жизни характеризовались высокой смертностью, которая выглядит несовместимой с гипотезой о том, что питание оказывает решающее влияние на смертность в рамках традиционного типа воспроизводства.

* * *

Две трети смертей взрослых людей даже и в 18 в. — инфекции. Не рак с инфарктом, как в 21 в. Основные каналы распространения — вода и еда. Каждый раз, когда я, где-нибудь на выезде, кладу в рот кусок хоть чего, по краю сознание проскакивает: "русская рулетка", сдохну — не сдохну? Поэтому веду себя в гостях, на походе весьма... сдержанно. Что уже даёт отдачу в "мифы и легенды". То:

— Воевода Всеволжский духом святым напитаем бывает.

То поминают Кощея Бессметного:

— Зверю Лютому-то хлебушка не надь, его колдовство сытит.

Причина как у Роспотребнадзора: контроль технологии производителя. Домне я доверяю, а в гостях проверять: мыла ли кухарка руки... Не поймут-с.

У Ростиславы в Саксонии ситуация будет ещё хуже. Как дохнут европейские аристократы даже и в более продвинутые эпохи — я уже... У иноземки к этому добавляется риск столкновения с местными, эндемическими штаммами.

* * *

Кто из коллег слышал о "пикардийской потнице"? Эпидемия прокатилась так быстро, что микроб вымер, "съев" всю "кормовую базу". Микробиологов в те времена ещё не было, а описанная клиническая картина не совпадает с известными в 21 в. болячками. Какой-то локальный патоген. "Локальный" — во времени и пространстве.

Осилит ли такое естественный средневековый русский иммунитет? — иншалла.

* * *

Ещё неизбежен конфликт с тамошними аборигенами. Уверен, что её попытаются устранить. Травить друг друга ядами минерального и растительного происхождения европейцы умеют.

Итого: в свиту потенциальной "Герцогини Саксонской" включить толковую повариху. Неважно — умеет ли она хорошо готовить, важно — умеет ли она "плотно" контролировать процесс. "Кухонный ОТК". А Ростиславе дать базовые представления. Чтобы могла отличить "хорошо" от "плохо".

* * *

Чисто к слову. Я, фактически, готовлю Ростиславу в попаданки. Не в другую эпоху — в другую страну. Мягкий вариант с гипотетической возможностью вернуться, с моим намерением помочь девочке.

Даю малую долю того, что "нормальный" попаданец должен "знать и уметь" перед "вляпом". Или выучить сам, набивая шишки. Научиться хотя бы обращать на это внимание.

Беря в руки пшеничный сухарь, сперва постучать им об стол. Стряхивая возможных червей. Всегда. Автоматически.

Ложась спать в незнакомом месте, закрывать рот и уши. Тараканы любят туда забираться. А выковыривать кусок хитина, прилипший к барабанной перепонке...

Это не какие-то хитрые познания в части исторического процесса, производства пороха или цикла Карно. Это базовые, бытовые мелочи. Смертельные. Если они не стали инстинктивными навыками. У Ростиславы они, в основном, имеются.

А у вас, коллеги?

Удивительно: в моё время масса народу выразительно и основательно обсуждает выживание в экстремальных условиях. В тундре, тайге, пустыне... И никого, кто рассказал бы о правилах выживания в средневековье. В той куче дерьма, которое представляет собой каждый здешний город, всё это общество. С зубастыми "золочёными двуногими крысами". И, хоть и невидимой, но куда более опасной шигеллёзной палочкой.

Приятель-экстремал провёл месяц на Байкале. Тайга, скалы, ледяная вода. Вернулся довольный, поздоровевший. На перроне в Питере купил кефирчику. Потом четыре дня откачивали в реанимации.

* * *

— Всё, красавицы. Идите, осваивайте площадку. Зеркала и там есть. Цыба, вот план. Начинайте. Интенсивно. Каждый вечер — отчёт о сделанном. Изменения, дополнения — с моего согласия. Вперёд. А я завтракать буду.

И вот только я надумал хлебнуть горяченького молочка со свежим хлебушком, как повалил народ.

Завтрак мне испортили градостроители.

Я уже давно говорил, что в городе надо мостовые делать. Вот, дошло и до народа. Теперь принесли планы, варианты и требуют решения.

Смысл простой: здешние плотные глинистые грунты являются препятствием для естественного стока осадков и талых вод. Верхний слой земли после любого дождя превращается в непролазную грязь. Поэтому улицы надо мостить, а воду отводить в водоёмы.

Одна из причин, почему я тянул с решением этой задачи: дренирование на больших площадях требует чёткого определения уровня. Обычный здесь прибор "строительный уровень" типа "ватерпас" работает на основе отвеса. Это громоздко, медленно и неточно.

"Глаз — ватерпас" — не комплимент, а оскорбление. Когда пошли спирт и стекло — появились у нас уровни с прозрачными глазками.

Мостовые на "Святой Руси" делают шириной от 3,5...4 м (X-XI вв.) до 4...5 м (XIII-XIV вв.). Ну, я же прогрессор! Весь в светлом будущем! Так что — 5 м. Хотя некоторые возражают: много, дорого, не по чину. Типа: Всеволжск — не Новгород, а даже и там таких нет. Потом сцепились по поводу укладки.

В Новгороде, в отличие от общеизвестного в моё время ("ну это же все знают!") лаги идут поперёк улицы. А второй слой (дорожное полотно) — вдоль. Типа: меньше на стыках стучать будет. Не знаю. "Бархатный путь" на железной дороге — понятно, но здесь...

Продольная укладка при тяжёлом транспорте менее надёжна.

— Значится так. Всё забыть, слушать сюда. Лаги — продольные длиной 10 сажень. Тёсаные, смолёные, толщина везде 6 вершков. Поперек — плахи. Да не расколотые пополам бревна плоской стороной вверх! Потолки так себе делать будешь. А пилёные, ровные, в срезе прямоугольные, в дёгте вываренные.

— Так прилипнет же! Так не пройти, ни проехать будет!

Глуповат мастер. Бочки и лодки смолят постоянно. Не прилипают. Чей-то родственник? Или женился удачно — на молоденькой, хорошенькой и с начальником согласненькой? Выяснить и дать дело. По уму. Где-нибудь на Сухоне. Или на Двине?

— Всё сказал? Дальше. После укладки и подгонки просыпать песочком речным. Тонким слоем. Лишнее само ссыпется-смоется.

Двуокись кремния, которая и есть речной песок, прилипает, вминается в поверхность и обеспечивает большую стойкость к истиранию.

Так мастер-сапожник, сделав доброму приятелю хорошую обувь из мягкой кожи, настоятельно советовал погулять сперва по пляжу — сносу не будет.

— По бокам — дренажные канавы. И тротуары... э-э-э... вот такие мостки пешеходные.

Сижу рисую. Профиль, габариты дренажных канав, необходимость их укрепления, водоводные туннели в нужных местах, мостки у дворов...

Если мостовые, то и то, что под ними. Городские коммуникации. Оптоволокна нет, силовых нет, газа нет. Слава богу. Но есть вода и канализация. И по каждому этому поводу есть разные мнения.

Построенный на Оке водозабор и водонапорная башня на Гребешке работают исправно. Всего по паре аварий в год. Башню, правда, пришлось утроить: в пиковые нагрузки объёма не хватало.

Нам бы и водозабора не хватало, но Всеволжск — проходной двор. Потребление зимой меньше, а весной население разбегается. Я про это уже...

Другая причина относительной стабильности водопотребления — вынос предприятий. Очень помогло "изгнание кожемяк": кожевенное производство требует огромного количества проточной воды. На новом месте — сухие овраги. Пришлось поставить им ещё один водозабор, закачивать волжскую водицу в верховья оврагов. Дальше она идёт самотёком по всем этапам тех.процесса.

Туда же вывели гончаров: отмучивание глины тоже каскад с проточной водой.

Начинается перемещение ткацких производств. И не то, чтобы именно ткачи много водицы пили, но приблизить их к льнопроизводящим районам на Костроме и Унже — полезно. Основной расход воды — при вымачивании стеблей, ещё до прядения. Как показал опыт, постоянно есть желающие сдать не нитку, а тресту, костру. Будем строить полный цикл. Кострома — "земля костры". Там — самое место. "А Иваново — город невест".

С водой непонятно. По Всеволжску проложили водопровод из керамических труб. Поставили десяток водоразборных колонок. До конечного потребителя доводить? И как при этом быть с колодцами?

В частных домостроениях копают колодцы. По "Типовому уложению". Строители строят "под ключ", казна платит. А вот дальше, если до колонки меньше трёх сотен шагов, жители пользуются колонкой. А колодец наливается и стоит. Что плохо.

Во-первых, опасно. Можно ныркнуть туда с головой и залиться. Этой зимой было три случая.

Во-вторых, вода в таких застойных колодцах становится опасной, гнилой.

В-третьих, окская, водопроводная, вода идёт сверху, поднимая уровень грунтовых вод. Невычёрпываемые колодцы этому способствуют.

Подземные воды для меня... Под землю убрано не только хозяйство Ноготка. Зерновые ямы, масса складов. Оборотная сторона низкой пожарной безопасности — закапываемся.

По той же пож.без. — колодцы должны быть. Хотя на Руси горящий в городе дом не заливают, а растаскивают.

Мои призывы, типа:

— Господа совет! Какие будут гениальные решения? Ну? Кто-нибудь? Следующий чин — сразу!

Разумного результата не дали.

— А давайте два дня в неделю воду в город не давать! Им-то пить-есть кажный день хоца. Они и повычерпают!

Что, я наш народ не знаю? Они будут пять дней наливать все ёмкости. Включая тот же колодец. А потом надо мной смеяться. "Обманули дурака на четыре кулака".

Прав, ох как был прав ВВП. Когда сказал, что законы в нашей стране придумывает несколько сотен умных людей. А как их обойти — миллионы. Жаль, не уточнил — тоже не дураков.

Разглядывая детальный план города, начинаю выдавать ценные. И особо ценные. Хорошо бы ещё — разумные... указания.

— Огнедар, добавь в лист проверки домовладения уровень воды в колодце и текущее качество. Водопровода проложить двести саженей. Здесь. Две колонки новых поставить. Точнее: переставить. Отсюда и отсюда. Тут сделать вводы на чердаки. А вот тут — в первые этажи зданий.

В тёплых производственных и складских зданиях устанавливаем системы пожаротушения. Их надо держать под давлением. Ещё: вводы на первые этажи казарм, конюшен, общественных хлевов. Скотина потребляет воды много больше, чем человек.

— Ещё чего скажите, господа совет?

— Дык эта... ну... дерьмо...

* * *

Факеншит. Уелбантуренный антропоморфно.

Не могу вспомнить ни одного коллегу-попандопулу, который бы всерьёз занимался ассенизацией.

Вы не ослышались. Именно это слово. Созвучное названию древней медной монеты.

Про еду ещё рассуждения бывают, про наоборот — нет. Такое ощущение, что все человеческие организмы в радиусе слышимости про прогрессора немедленно перестают писать и какать.

Общенациональный запор. От изумления, наверное.

Почему нет описаний существующих и предлагаемых супер-гениальным "дитём из будущего" технологий, транспортных схем, финансовых расчётов? Ярких, "вкусных" описаний сырья, процессов, продуктов? Выразительные характеры, выдающиеся личности мастеров, сформировавшиеся в этой форме деятельности? Кроме "золоторотцев" Гиляровского — ничего? Гениальные озарения? Прорывные решения? В этом поле? Или здесь правильнее — сфере?

Коллеги, извините за откровенность, но если вы не работаете с дерьмом — вы покойник. Вместе со всеми вашими сподвижниками, противниками и просто рядом оказавшимися. Никакие пороха и огнестрелы, дерижопли и вундервафли не изменят императива вашего жизненного пути: быстро бегом на кладбище.

Первое ваше деяние в роли прогрессора должно состоять в поиске и обустройстве достаточно просторного пространства. До горизонта. Желательно чистенького, светлого и сухого.

Потому что вам долго, если повезёт, предстоит регулярно провожать своих боевых и трудовых товарищей в последний путь.

Когда катафалки вязнут в глинистых колеях по ступицы, когда их продвижение к "последнему приюту" сопровождается матом и гиком, свистом кнута и дружным народным "эх, раз, ещё раз...", а яма для сподвижника наполовину наполнена водой...

"Плюх" — гроб с вашим другом плюхнулся в лужу.

Потому, что вы не озаботились. Вы лично. Подбором подходящего, для встречи с вечностью, уютного местечка. Позволили вашим этике с эстетикой, вашим предпочтениям и отвращениям, управлять целесообразностью. И жизнью ваших людей. Которые вам поверили. Причём туземцы — беззащитны. Они не могут предвидеть последствий вашей деятельности.

Ну и кто вы после этого?

Вам противно? Тратить время, силы, эмоции на понимание логики движения каловых масс в организме хомнутого сапиенсом? Тех же консистенций — в стаде особей, называемом обществом? Что ж, вас ждёт более привлекательное зрелище — отпевание друзей. Закапывание для догнивания ваших людей, вашего дела, частичек вашей собственной души.

Прогрессор всегда увеличивает концентрацию населения вокруг себя. А гадит оно — по-прежнему. Или гуще, поскольку кушает лучше. Следом, мгновенно, скачком повышается концентрация и разнообразие микробов и вирусов. Дальше... кладбище присмотрите заранее. И не надейтесь на опыт аборигенов — у них таких задач не возникало. Когда "грянет гром" — "мужик перекрестится". И все ваши труды и замыслы... в те ямы.

Хорошо, если лично вам недолго грустить достанется — "дальше тишина".

Неготовность, отсутствие на Руси эффективного опыта решения подобных задач вполне видно и в лингвистике. Если у вас нет ассенизаторов (заимствованный термин), то будет много работы божедомам, гробовщикам, могильщикам, копачам, плакальщицам... (термины отечественные).

Тема на Руси настолько актуальна, что имеется и народный обычай:

"Кто, не соблюдая чистоты въ доме или во дворе, кладетъ свой пометъ, где попало, и особа та неизвестна, то берутъ изъ печи раскалённое уголье и сыплютъ на тотъ пометъ веря точно, что седалище опаршивеетъ".

Поверили в "мудрость народную"? Думаете, поможет? Угольков дать?

"Доклады Переславль-залесского научно-просветительского общества. Выпуск 19". Санитарная оценка крестьянских жилищ в селе Нагорье и деревне Черницкой Переславль-Залесского уезда:

"Отхожих мест нет в 107 домах (89,17%). Существует отхожее место при 13 домах (10,83%), 2 в крытом дворе, 11 в сенях (висячие стульчаки в чуланчике), 4 из них имеют яму, под 1 поставлена бочка, 8 не имеют ямы".

Результаты обследования 1927 года. НЭП — в разгаре, страна — на подъёме, войны — Гражданская и Первая Мировая — в эти места не добирались.

Помню гордость хозяйки дома в райцентре, в самом начале 80-х, когда её муж, начальник связи района, сделал тёплое отхожее место — "висячий стульчак в чуланчике". С бочкой. Важный этап, после сорока лет жизни можно, наконец, на двор в мороз и дождь не бегать. Гордость обоснована: у соседей ни у кого такого нет.

Понятно, что в том пгт (посёлке городского типа) уже стоят двух-трёхэтажные коммунальные дома с нормальными канализационными системами. Коммуняки навязали, кровавая гебня заставила народ русский гадить в унитаз. Но в своём-то дому... "Чай, не баре. Отцы-деды жили без этого и мы проживём".

"Навоз всюду хранится в этом крытом дворе, также как и человеческие испражнения, разбросанные повсюду за отсутствием отхожих мест...

...почти всюду человеческие испражнения загрязняют сплошь весь хлев в крытом дворе, помои и другие отбросы ежедневно выливаются или на наружный двор или на улицу перед домом, мусорных ящиков, плевательниц и пепельниц нигде нет, почему полы в избе крайне грязны и заражены гнойной мокротой, помещений для кустарных промыслов отдельных нет, почему хата пропитана запахом и пылью этого ремесла; каждая хата изобилует насекомыми, иногда в огромном количестве...".

"..в селе нет ни одной бани..., так что крестьяне моются в русской печке. Бельё стирают также в своих избах. Полотенце, как правило, одно и то же для всей семьи. Столовая посуда представляет из себя общую плошку. Постелей обычно отдельных нет, и каждому представляется возможность лечь спать на полу, на лавке, голубце или печке".

20 в. Переславль-Залесский. "Колыбель" русского народа.

В 12 в. к этому добавляется отсутствие стёкол, глинобитные печки без труб, полуземлянки, крайняя дороговизна досок и железа.

Так — не везде. Есть селения, просто отдельные семьи, которые, в силу каких-то личных свойств хозяина и хозяйки, наследуемой или создаваемой культурной традиции, делают "висячие стульчаки в чуланчике". Даже и с ямой.

Такие люди, обычно, успешные, обеспеченные. Ко мне такие не идут — им и на своём месте не худо. А вот "десять тысяч всякой сволочи", в большинстве своём, с "младых ногтей" привыкли жить там, где "человеческие испражнения загрязняют сплошь... помои и другие отбросы ежедневно выливаются... на улицу перед домом...".

Это их привычки, "впитанные с молоком матери". Норма. Образ жизни. Не по злобе, вражде или тупости, а "все так живут".

Как, всё-таки, правы шимпанзе! Наши человекообразные родственники не ночуют две ночи подряд на одном месте. Поскольку, свив гнездо, в него же и гадят. Примерно как русские крестьяне. Увы, землепашец — существо оседлое. Он землю пашет. А в остальном остаётся подобием той же шимпанзёвой обезьяны. Шерсти меньше, железо есть. Обычаи — те же.

Коллеги-попандопулы! Поделитесь опытом! Вы все, конечно и безусловно, начинали свой прогрессизм с обучения аборигенов доносить помёт до отхожего места? Показывали, строили, инструктировали и инспектировали туалеты типа сортир? Есть какие-нибудь находки, озарения? Какой-то "фигурный болт", чтобы р-раз — и все гадят уместно? А не "как бог на душу положит".

Я не в курсе — "как бог положит". И что именно. Учитывая известные данные о его пищеварении... никак. С другой стороны, он же — Всемогущий. И Всемилостивейший. Сырьё для удобрений в большом количестве — это милость? Или что?

Применительно к ГБ тема не проработана, вопрос не исследован, натурные эксперименты не проведены. Не знаю.

Ваша реакция? В ситуации, когда туземец говорит:

— Сща-сща, погодь чуток. Вот в лопушки сбегаю и продолжим. Порох делать, пушку лить, пароход строить...

И — к забору. Опростаться.

Вполне возможно, что такой абориген прекрасный человек (в душе), редкий мастер (в чём-то), талант и, где-то даже, гений.

"В общем, парень не плохой. Только ссытся и глухой".

У меня такие не живут. Ходячая бактериологическая бомба с любыми проблесками гениальности отправляется "арыки в болоте копать". Где может относительно свободно продолжать гадить. Под себя и под других таких же.

Вершина эволюции — человеческий мозг, "гнездо бессмертной души" — только нашлёпка. Над прямой кишкой. Если "базис" не в порядке — бессмысленно ждать толку от "надстройки".

"В здоровом теле — здоровый дух". А в поносящем? — Дерьмовый?

Глава 511

Поскольку коллеги-попадельцы тему не рассмотрели, обрекая своих соратников и осчастливливаемый ими русский народ, на холеру, дизентерию, тиф и прочую... сальмонеллу, то пришлось придумывать самому.

А что я могу придумать? — Только систему. С обеспечением, информированием, контролем и наказанием.

Площадка обустроена, "лопушки" выкошены. Сбриты. Три раза за лето. Все закоулки — ликвидированы или вычищены. Тут как с окурками: если вокруг чисто — приходиться нести до урны.

Запускаем новосёлов. Инструктируем, демонстрируем. В первые сутки "испражнениями загрязняют..." четыре пятых мужчин и четверть женщин. Попавшиеся прибирают следы своей жизнедеятельности и, взяв двумя руками оный продукт на заготовленную для такого случая бересту, торжественным шествием несут это всё вёрст за пять. Периодически громко характеризуя себя. Со всем филологическим богатством, свойственным русскому языку.

В "дестинейшен пойнт" каждый окапывается — роет могилу полного профиля. Куда и помещает собственные выделения. После чего исполняется соответствующий молебен, каждый бросает по горсти земли — на вечную память. Формируется намогильный холм, устанавливается памятный знак в виде условного обозначения "уголка отдохновения": двух равнобедренных треугольников. Один из которых обращён острой вершиной вверх, другой — вниз. Произносятся торжественные клятвы. Типа: "Перед лицом своих товарищей... И пусть на меня обрушится справедливый гнев всего трудового народа...". Водят хороводы, исполняют речёвки, соревнуются в прыжках через захоронения.

Праздник. "Похороны дерьма". "Человечество смеясь прощается со своим прошлым". Смесь народного гулянья, крестного хода и Иванова дня.

Наконец, строем, с песнями по теме, все возвращаются в расположение. Где получают, в качестве профилактики, "полный пост" — хлеб да вода.

Эффективность — 80%.

Процесс пищеварения у живых не останавливается. И сильно отстаёт от осознания. Поэтому на следующий день повторение. Поскольку времени мало, то на дерьмо-кладбище — бегом. Праздничности значительно меньше, хороводов не водят, песен не поют. Ходят по лесу шеренгами на корточках. Внимательно разглядывая и прочёсывая местность. "Словно ищут в подлеске чего-то. И не могут никак отыскать".

Всё — бегом. И снова — пост.

"Недоносящих" до сортира начинают бить — кушать-то хочется. 80% от остатка — понимают. И доносят. На непонявших. 3-5% — недоноски-рецидивисты. Отходы человечества. По критерию "доношение дерьма". Их отправляют в лес. Далеко-далеко. Где такие только и могут... пищеварением заниматься. Не составляя опасности для окружающих.

Тема — из горячих. Наряду с мытьём, бритьём и клизмованием. Повторяется при приходе каждой большой партии переселенцев.

Отмечу: "белую избу", сапоги, землю, скот... я могу дать. Относительно эффективно. Обычай гадить — нужно отнять. Выбить, уничтожить. Лишить человека части его души, его образа жизни. Быстро. В три дня. А на опустевшее место вбить новый навык.

Об этом, в частности, Цыба и говорила: прежнюю душу — вынуть, новую — вставить.

Коллеги! Итить-шебуршить вас по контуру! Ширясь шизым соколом по поднебесью истории, восторженно замышляя "как бы нам бы по-быстренькому подобустроить Россию", киньте взгляд свой ясный на землю. На чёрные, закопчённые избы, на грязные, загаженные подворья, на лица больных, голодных, завшивленных людей русских.

Вы же для них ширяетесь? Или так, чисто свой ретивое чешите?

Психанув по весне, я начал "затягивать гайки" "за гигиену". Что дало немедленную отдачу в тех.процессах и психологиях.

Чисто для примера. Из чего попандопнутая повседневность состоит.

Приходит Горшеня. Классный мастер, гончар, начальник-эксперт во многих моих начинаниях. По горшкам, огнеупорам, фарфору... С ним Огнедар и какой-то молодой парень из гончаров.

— Господине! Воевода! Милости твоей прошу! Суда справедливого!

— Эт можно. Кто ж тебя, Горшеня, обидел? Ты ж ведь сам кого хошь обидишь.

Это правда. Горшения хотя и ростом мал, и несколько скособочен, но характер у него боевой. В драку не полезет, но такой хай поднимет...!

— Не меня! Вот его. Лучшего мастера! Единственного на всю Русь! Святую! Писателя по фарфору! С городу гонят! Дело твоё наиважнейшее, господиново, делать не дают!

Круто. Гос.измена. Саботирование с диверсированием.

Огнедар сидит рядом, молчит, теребит бумаги и идёт пятнами. Выясняю подробности.

Парень, звать Телепень, лучший художник по фарфору. По сути — единственный. Остальные ученики ещё.

Мы недавно вернулись к моим, ещё Пердуновских времён, опытам с фарфором. Основная проблема — полевой шпат. С одной стороны, он, как пирит — везде, половина всей земной коры. Беда в том, что он часть магматических пород. Которые на Русской равнине перекрыты осадочными. Даже название его связывают с находками на шведских пашнях, расположенных поверх гранитов. Из трёх основных месторождений РФ — ни к одному доступа у меня нет. Поиск как золотых россыпей: вымытых отложений. Приличный "карман" найти — дашь ума.

Делаем белый "костяной" фарфор. Как заработала скотобойня — с костной мукой проблемы кончились. Другая забота — температура обжига. Как у цемента: 1400 — 1500. Появились "голубые глины" для огнеупоров — и эта тема закрыта. Кобальта у меня пока нет. А красные и голубые краски на основе меди чувствительны к температуре. Поскольку мы используем подглазурную роспись, то надо чётко поймать момент выпечки.

Телепень — талант. И рисует хорошо, и краски составляет, и при обжиге у него рисунок не рассыпается.

— Молодец.

— Вот и я об том! А этот... его с города...!

"Этот" — Огнедар. Он выкладывает передо мной лист бумаги.

— Вот — опись подворья Телепеня по осмотру две недели назад. Осьмнадцать замечаний. Вот — другая, вчерашняя. Двенадцать. Десять прежних неисправленных да два новых.

Горшеня немедленно начинает изображать ветряную мельницу в шторм. Рукавами ветер в комнате подымает.

— И шо?! Шо с того?! Телепень кажный день с утра до ночи! В трудах! У печи! Воеводов заказ! Спешный! Особо важный! Ждать нельзя! Труженик! Искусник! Сказано же тебе — молодец! А ты его...

— Погоди. Парень — день-деньской в мастерской. А кто ж на его подворье гадит? Медведь поносящий с лесу пришёл?

Горшеня воздух набрал... и выдохнул.

Хороший мужик. Обучаемый. Хоть и не с первого раза, а запомнил: горлом брать — не здесь. Толкнул локтем своего работника. Тот мямлит:

— Дык... ну... баба моя... тама... с дитём малым... я-то у прошлом годе обженился... ну... избу дали, двор там... во-от... ну... я, стал быть, у печек, вроде... краски делаю... блюды пишу... а она, значится, по хозяйству...

— Дерьмо на твоём дворе — её?

— Эта... не... ну... да кто ж знает? на ём же клейма-то нет...

Искренне жаль, что славный русский обычай: насыпать на помёт раскалённых угольев да посмотреть у кого задница запаршивеет — суеверие.

— Помои, у крыльца вылитые — соседи приходили?

— А? Не... да кто ж? Я с соседями... не... не сварился. Не...

— Выходит, баба твоя — порядок в дому держать не может?

— Ну... дитё ж малое... кричит-плачет... за им же ж уход-присмотр... а когда ж? Силов-то у бабы... откель?... Вот подрастёт — тогда...

Ребёнок с первого открытия глаз должен видеть вокруг радость, любовь, чистоту и порядок. А ощущать — ещё раньше. Импритинг — не выдумка, а часть формирования личности. Кто не может пристойно импритировать — в принтеры не годен.

— Итого. Баба твоя — хозяйка худая. Возьми в дом ещё одну, служанкой.

— Не... Чегой-то? Не... Моя-то... другую грызть будет... Свара, лай бабский... Не...

— Тогда эту выгони, возьми взамен.

— Не... а дитё? мы ж... того, венчаны... не.

— Ребёнка в приют к Манефе. Развод попы выпишут.

Выпишут. Не за покражу портов, как в "Правде Русской", а за дерьмо на дворе, как в "Правде Всеволжской". Я — Не-Русь, у меня "правда" — своя.

Мать Манефа. После того, что с ней сделал Бешеный Федя... Ей очень тяжело жить в нормальном человеческом обществе. Полгода прошло, прежде чем она со мной говорить как-то начала. Людей — боится. Особенно мужчин. От громкого окрика приседает, прячется, плачет. А вот маленькие дети — ей в радость. За грудничков своих — хоть кому горло перервёт.

"Своих"... Своих у неё нет и быть уже не может. Но все младенцы, которые к ней в приют попадают, становятся здоровыми и весёлыми. Бабы говорят — Богородица милостью своей одарила. Самых маленьких ей приносят. Она их выхаживает, выкармливает. Многих после разбирают. Кто — взамен своим умершим. Для души скорбящей утешения. Кто — для земельного надела. Я же говорил: поселяется семья не менее десяти душ, земля даётся по едокам.

— Не... я это... мы ж венчанные... ну... суженные... не... я с ней буду... не...

— Горшеня, ты понял? Бабе его — в городе не жить, дитё рожденное — не растить. Неряхе — обучение, работы, поселение. Коль он с ней, то и ему тако же. Вопросы?

"Муж и жена — одна сатана" — русская народная. Коль хозяйка — чертовка, то и мужу её место — с вилами в пекле.

Горшеня плямкает, шамкает, взмахивает руками и молчит. Телепень смотрит, открыв рот. То на меня, то на него. Наконец, Горшеня спрашивает, снова заводясь при звуке своего голоса:

— А с блюдами-то твоими как? Ведь их расписывать-то некому! Ведь ты ж сам велел...!

Речь о фарфоровом сервизе, который я хочу отправить в Саксонию, в приданое Ростиславы Андреевны. Это важно. Одна из сотни мелочей, от которых зависит возможный успех или провал проекта "Герцогиня Саксонская". И, вероятно, жизнь и здоровье той девочки и её свиты.

При моём перфекционизме... "Давайте делать хорошо. Плохо само получится".

Увы, есть скучная для попандавцев тема: расстановка приоритетов. У меня в хоромах на стенке, чтоб во всякую минуту перед глазами было, написано: "люди-хлеб-железо". Здесь. А Саксония... при всём моём уважении...

— Посудины — твоя забота. Чистота и порядок — его (киваю на молчащего Огнедара). А моё дело — процветание да благоустроение народа нашего. У больных да грязных — благоустроение одно — кладбище сухое. Обычай Телепеневой бабы обернётся сотнями покойниками. Ты сам — в числе первых. Мне тебя хоронить — не славно. Посему слово моё такое: Телепеня с бабой — в научение и поселение. Дитё — к Манефе, подворье вычистить и отдать кому надобно будет. Посуду сделать к сроку. Учи людей, Горшеня. Идите.

Через две недели, когда супруги-грязнули прошли курс повторного обучения гигиены в домоводстве, Горшеня снова просил за своего парня. Не оставить в работе — нашлось два перспективных подростка, а чтобы младенца изгнанникам оставили. Я смилостивился, дозволил. Сдуру.

Раздражённая бедностью смешанного марийско-русского поселения, куда они попали, женщина принялась скандалить с мужем. Осенью ребёнок умер. Ничего нового: дети в грязи дохнут. Ссоры становились всё безобразнее. Наконец, женщина сгоряча ударила мужа ухватом. Попала в висок, насмерть. Осознав содеянное, тут же накинула петлю на шею и повесилась. Очень неудачно: потолки низкие, пальцами ног доставала до земли. Так ночь и провисела. Процарапывая ногтями бороздки по полу. Когда утром случайно заглянула соседка — была ещё тёплой.

Жаль. Настоял бы на своём, разделил бы семейство — смертей можно было бы избежать. Но я ж дерьмократ и либераст! Мда... Хренов. Свобода воли... по своему выбору... не надо насилия... пусть сами решают... Гуманистнулся не подумавши. Ещё три крестика на моём личном кладбище.

Молоко моё стынет, горбушка сохнет, совет продолжается. По водоснабжению как-то решили. Теперь тема — ассенизация. Обретает вкус. И эту... наглядность.

* * *

Укладывать трубы и выводить слив куда-то в реки... Не будем. Нагадить, как вы уже поняли, здесь и без меня умельцы найдутся. А уж в текущую воду — просто инстинкт. Ещё помню, как слив нескольких многоквартирных домов лет за пять-восемь превратил прекрасное лесное озеро на Псковщине в страшное вонючее болото.

В очистных сооружениях, бытовых и промышленных, я чуток понимаю. О Варненских довелось как-то под водочку целый вечер до утра лекцию слушать. Этого — не надо. Такие тех.процессы требуют объёмов, которых у нас нет. Да и народ возражает. Те (10% в Переяславль-Залесском районе в 20 в.), которые имеют отхожие места, разумно используют накопленную органику на полях. Не под зерновые, а на огородах. При "пятнистой" застройке, которая у меня во Всеволжске, огородами многие обзаводятся. Перенимают друг у друга опыт, обмениваются семенами, рассадами и приёмами. Я это дело поддерживаю. В том числе, и в части удобрений. Но в городе частных домовладений мало. Большая часть населения живёт в казармах. Без огородов, но с активно используемыми сортирами.

Поэтому — ассенизационный обоз.

Ух я и прогресснул! Веков на шесть.

Термин моим современникам неизвестный. У предков, в 18-19, части 20-го в., вокруг этого крутилась жизнь сотен и тысяч людей, разгорались страсти, судебные иски, полицейские расследования. В жизни множества россиян прибытие ассенизационного обоза было событием, сравнимым с Пасхой или Рождеством. Столпы русской словесности, гиганты духа и отцы демократии, останавливали свою историческую деятельность. Когда во двор въезжало это подразделение городской службы.

Дело внешне не хитрое. Если не вдаваться в подробности. Вычерпать, ёмкости и помещения продезинфицировать, продукт вывезти и на Кудыкиной горе в соответствующих местах довести до товарного состояния.

Аккуратные, маркированные, четырёхкилограммовые упаковки сухих гранул в полиэтилене... мне не грозят. Однако и полученный полуфабрикат успешно применяется на опытных полях моей сельхозстанции.

При отказе от общегородской системы вблизи мест массового проживания (казармы, предприятия, училища...) нужны локальные. С учётом водопровода — накопительные ёмкости расширить, с учётом сохранения колодцев и естественной инфильтрации в водоносные слои — усилить гидроизоляцию. Кто, когда, в каких объёмах и сроках это сделает, кто — проконтролирует. Люди, инструменты, материалы. Обычная административная работа.

Коллеги, это — ваше. Попандопуло может не быть администратором, прогрессор — обязан. Слушать и понимать этих людей. Не выплёскивать "свободно падающим домкратом" собственные мысли, а внимательно, чутко, воспринимать их собственные. Находить в их, временами беспорядочных, бессвязных рассуждениях здравое зерно. И, найдя, приправив опытом последующих столетий в вашем понимании, вернуть им. Как их собственное.

Нечто подобное делает Шелленберг в "Семнадцати мгновениях...". Только наоборот: поймать чужую идею, расцветить, увязать и наполнить. И вернуть собеседникам как свою.

Коллеги, не надо изображать из себя эссэсовского генерала: "возвращать" — как их собственную. С обязательным публичным указанием автора:

— А Вася-то... Молодец! Ишь как он умно уелбантурил! А Петя-то... Гляньте, мужики — как он хитро к Васиному-то заелдырил!

Вы думаете, проблема в вывозе дерьма? — Да. Но главное — научить их думать, воспитать у них навык решения подобных — необычных, системных... задач. Самими.

В РИ их потомки догадаются. Не скоро. 18 в. — обозы, 17 — "торговая казнь" за неубранный навоз на улице перед двором. До этого? — Уголья на помёт насыпать. И моровое поветрие — регулярно.

* * *

Терентий, начальник Городового приказа, смотрит внимательно, только дёргает, по привычке, изуродованным лицом. Фриц, главный мой архитектор согласно кивает.

Сегодня, чуть позже, он будет рвать на себе волосы, брызгать слюнями и метать икру: я снимаю его с управления строительством. Поставлю Альфа — одного из его выучеников. Это ж как удачно я тогда, семь лет назад, парню рака на нос посадил! Приличный строитель вырос.

Фридрих Кельнерман поработает консультантом. И учителем для будущей герцогини. Язык, обычаи. Персоны-города-дороги. Сплетни-слухи-анекдоты. Живая ткань имперского социума пятилетней давности. Жаль, что пятилетней, жаль, что уровень вовсе не герцогский. Но...

Как гласит русская народная: "на безрыбье — сам раком станешь". Станешь, Фриц, станешь. Не вопи. Выучишь, съездишь, отработаешь, вернёшься. К Светанке своей. И прочим... своим. И к проектам — тоже.

Строители разошлись, Терентий малость поябедничал: Христодул кирпича мало даёт.

* * *

Самоё тяжёлое в производстве кирпича — труд мяльщика и формовщика. Мяльщику особо ума не надо — топай и топай. Есть интересные подробности ("тройной перетоп с разделением"...), но ими десятник занимается. А вот формовщик — работник с квалификацией и моторикой. Хороший формовщик даёт "голую тысячу" (1200 шт, в отличие от "чистой тысячи") кирпичей за 12-часовой рабочий день. Нехороший — сотню-другую.

Разницу ощутили? — На порядок.

Кирпичи у меня лепят каторжане. Зеки сходны с перелётными птицами: каждую весну начинаются побеги, беспорядки. Так было и в ГУЛАГе — от появления "зелёнки" до середины лета идёт массовый "вылет". Потом кислорода в воздухе становится меньше, эйфория спадает, эндорфины успокаиваются.

У Христодула мало бегают. Пойманных — забивают. Или местные жители, или поисковики. Технически наиболее удобная форма возврата "соскочившего" — головой. Одной. Опознаваемая черепная коробка — достаточное основание для выдачи премии и закрытия дела.

Нынче случился не побег, а свара: часть зеков напала на другую часть. "Жрецы" на "шишей". "Конвой стреляет без предупреждения" — половина формовщиков, случайно попавших под "гнев народных масс", погибла. Теперь надо ждать пока будет сформирован новый комплект таких мастеров.

* * *

— Терентий, ты неверно задачу ставишь. Барку с кирпичом для обустройства Костромы ты получишь. Но надо ставить кирпичный завод. Повыше. У Шексны? Нужно место с добрыми глинами. У тебя люди есть. Возьми у Горшени толкового мастера, который в этом разбирается, шли команду.

У меня есть "землепроходцы" — довольно автономное подразделение под "Агафьиной юбкой" — в Дворцовом приказе. Занимаются "фронтиром". Дают общую картинку. Нечёткую: им важнее пути, качество поверхности, население. И очень... лапидарную: они идут по путям, что увидели с реки — сказали.

Там же "под юбкой" — "рудознатцы". Эти — по поиску конкретных минералов. "Землемеры" у Потани занимаются нарезкой наделов. Есть "землеустроители" у Терентия. Города, дороги, мосты. А вот структура, которая давала бы подробное геологическое описание всей, уже присоединённой, территории... Какое-то "Мингео" создавать? Нужны универсалы, способные тотально "прошерстить" земли, найти и описать тысячу минералов. Только группа калиевых полевых шпатов содержит четыре разновидности. С разной тугоплавкостью. Сменил сырьё — меняй режим в печке. А ещё глины, известняк, пески... Пять разных по цвету глин я упоминал. Каждый цвет — целый класс. И работать с ними нужно по-разному.

Минералогический музей у меня начали создавать ещё в Пердуновке. Пётр I купил в 1716 г. коллекцию минералов для Минерального кабинета Кунсткамеры в две тысячи экспонатов. У нас — и половины пока нет. Прогрессируем помаленьку, но до уровня в сто двадцать тысяч образцов, как в 21 в....

* * *

Странность моих коллег-попандопул как у антикварка: +1. Как можно чего-то, типа "светлого будущего", городить на земле, эту землю не видя, не понимая?

О, конечно, у "хроно-дитяти" ("хроно" — от "хронос", а не от "хронический", если кто не понял) — сверх-супер-пост... знания. И этого — недостаточно. Три очевидные причины:

— мы, при всех наших супер-пупер..., не всё помним;

— часть залежей полезных ископаемых к моменту "старта" уже выработана и забыта;

— потребные здесь объёмы хоть чего — столь невелики, что наиболее удобные "здесь и сейчас" месторождения просто не попадают в 21 в. в карты и реестры.

Без самостоятельной работы обученных, "натасканных" туземцев ничего пристойного не будет.

Это — очевидно. Но не для попандопул. Целенаправленно коллекцию минералов никто не собирает, аборигенов не учит.

"Держись геолог, крепись геолог

Ты ветру и солнцу брат".

А мозг тебе кто? Даже не троюродный?

Если геолог не "держится" за знания, за "здесь и сейчас" накопленный опыт, то государь держится за голову. Больную.

Не хочу. Учим на имеющемся. Обученных ребят пока очень мало.

* * *

— Ещё, Терентий, надо сыскать место под кирпичный завод на той стороне, на Сухоне.

— Зачем? Для пары погостов и санями притащить смогут.

— Для "пары"? По Сухоне и Двине пара десятков селений будет. И дальше. Там холодно. Печки нужны добрые и много. Ещё: туда же, к Шексне выносить лесопилки.

Терентий кивает, ему понятно. А вот моим современникам...

Груз идёт вверх по реке типа Волги втрое медленнее, чем вниз. И раз в тридцать дороже. Река — очень анизотропное шоссе. Все производства массовых товаров нужно выносить в верховья. Валдай — лучшее место на "Святой Руси" для изготовления массовых объёмных тяжёлых товаров. Просто по свойствам транспортной сети. Я про это — уже... Ещё когда первый раз из Смоленска убегал.

— А реакторы тоже туда?

Встроенные в склоны здешних оврагов кирпичные печки-реакторы используются для сухой возгонки древесины. Дают много полезного, начиная с древесного угля для металлургов.

— Да. На следующий год. Сперва учаны и расшивы.

Стоит только свалить дерево, как вокруг естественным образом вырастает вся деревообработка. Включая производство ацетона и строительство флота.

Э-эх, мне бы ещё выше забраться. За Ржев, к Пено. Там самая эффективная точка. Увы, пока владения Смоленских Ростиславовичей. Пока...

День катится в суете дел. Неотложных, важных... Попандопипнутая житуха. В которой постоянно не хватает времени. Не исторического — личного.

Мне легче: я не хожу в церковь. Каждый князь, владетель проводит в церкви ежедневно пару часов. Если не сильно благочестивый. Не считая двунадесятых праздников, когда весь день. И всенощных. Когда... ну, понятно.

Перед этим — облачается. Парадное платье приносит и надевает многочисленная прислуга. Долго. Потом — разоблачается. Часа три-четыре каждый день из жизни — долой.

Коллеги! Четверть вашей активной жизни — ф-р-р. "Во славу Христа". И, поскольку вы тут ключевая фигура по переустройству здешнего всего плохого ко всему хорошему, нездешнему и прогрессивному — жизней сотен и тысяч ваших предков. Сходили на обедню — сотня младенцев померла. Поскольку вы их родителей чистоте не научили — не успели. Отстояли всенощную — тысяча душ дымом ушла. Кадильным.

Ещё: на молениях вы просто тупеете.

Извините.

Другая тема — пиры.

У аристократов частое времяпрепровождение. Совместная трапеза — занятие сакральное. "Преломление хлеба". Воспитание и поддержание общности. Гридни, например, кормятся за столом своего государя. Сиди и смотри как твои друзья, сподвижники и слуги постепенно надираются пивком и бражкой, набивают брюхи угощениями, превращая кулинарные изыски в общечеловеческий продукт. Удобряются. Часами.

Извиняюсь, но я следую Джорджу Вашингтону, который всегда обедал в одиночестве, полагая процесс принятия пищи сугубо интимным.

— Хочешь есть? — В поварню к Домне.

Кормёжка вкусная, сытная, дармовая. Только паспорт покажи. Есть немало мастеров, кто специально выгадывает время, чтобы ко мне на подворье к обеду попасть.

— Хочешь поболтать? — Не ко мне, я болтать не умею.

Фрейд прав: "К занятому человеку редко ходят в гости бездельники — к кипящему горшку мухи не летят".

— Хочешь на "Зверя Лютого" полюбоваться? — А зачем?

"Должна быть в женщине какая-то загадка,

Должна быть тайна в ней какая-то...

...И то, что загадка у женщины каждой

Должна быть своя, и только своя".

А уж у власти "своя" загадочность — обязательно. Здесь же не дерьмократия? — Загадываюсь.

Это создаёт коммуникационные проблемы. Проще: у меня нет наушников. Не приборов, а людей.

Как следствие, я получаю не безымянные слухи, а именные доносы. "Такой-то сказал такому-то то-то". Дата, подпись. Другой уровень достоверности и ответственности.

Плюс — этикет. Ты не можешь одеть себя. На тебя чистую рубаху должны надеть слуги. Молитва перед едой, молитва перед сном, молитва по каждому поводу. Ожидание. Пока тебе тарелку поставят, пока рушничок подадут... Работать — некогда.

Коллеги из числа маловероятных, в смысле: вляпнувшихся в тела высокопоставленных, а вы-то как? Если князь сам одел сапоги — это выходка. Общественно-значимый симптом. Предвестие казней. Народ напрягается и пригибается. Если казней нет — перестаёт уважать. "Обманутые ожидания".

Чуть другой ракурс: ладно — вы, вы — нелюдь. А люди ваши? Дело делается людьми. Вам, для вашего прогресса, необходимо время ваших людей. Именно время труда ваших людей по вашим заданиям. Создание прогресснутого "прибавочного продукта". А времени у них нет. Поскольку им, людям добрым православным, надлежит бдеть, говеть и потеть. В храме.

"Делу время — потехе час". Ваши дела для них — "потеха". "Дело" — исполнение ритуала. Ваши мысли, планы, вещи — интересны, забавны, удивительны, полезны... И — ничтожны. По сравнению с райским блаженством. Как может любой ваш "фигурный болт с тройным хромированием" быть важнее царства божьего?

Каждый день начинается с заутрени. Не с растирания пороха или надувания дирижопля, а с похода в церкву. И там — стояния.

Понятно, что смерды ходят в церковь редко. То сев, то жатва, "день год кормит". Или — зима, пурга, далеко... Но вам-то нужны горожане, существующие или создаваемые. А у них... Как у мусульман намаз. Колокола позвонили — кидай всё, бегом на молитву. Три раза каждый день. Помимо праздников.

У меня этого святорусского маразма нет. Были и продолжаются попытки ввести меня в русло здешних приличий, отеческих обычаев, подобающих манер... Увы, я — Не-Русь. Самые настойчивые поучатели вежества, добронравия и богоугодного образа поведения нынче лечатся: погост в устье Вычегды строят. Ежели тамошние медведи выучатся ходить степенно и рычать благозвучно — немалая выгода может случиться. А я лучше на конике поезжу, брёвна в качалке пороняю. Да просто — дела горящие порешаю.

Из таких "горящих" дел есть одно...

"Уж ночь настаёт.

Я пью. Всё мне мало".

Она — пьёт. Но — мало. Поскольку "много" не дают. Пора решать и эту тему.

Коридор в жилой зоне женской прислуги, дверь не заперта.

На Руси двери не запирают. Запирают амбары, лари и коней. Очень интересные противоугонные устройства делают.

Щелчок "зиппы" разгоняет тьму. Широкая постель с беспорядочно разбросанными покрывалами. На ней два обнажённых широко раскинувшихся женских тела. Жарко. На лбу младшей блестят капельки пота. Старшая реагирует на свет, но не вскидывается со сна, а, открыв глаза, не шевелясь, осматривается. Затем, осторожно сдвинув закинутую на неё ногу товарки, неторопливо поднимается, накидывает на плечи длинную рубаху, выходит вслед за мной в коридор.

— Как день прошёл, Цыба? Отчёта твоего не видел.

— Умаялись. В усмерть. Она... два раза блевала, три раза плакала. Чуть живые обе.

— Втянитесь. Горло перерезать сможет? Брюхо вспороть?

— Делала. С барашком. С третьего раза. Если держат крепко. Быка... не знаю.

— Хорошо. Помоги.

Мы возвращаемся в опочивальню и, с трудом чуть растолкав Ростиславу, одеваем её из принесённого мною мешка.

Плащ с глухим, полностью закрывающим лицо и голову, капюшоном. Наручники на сведённые спереди кисти. Завернуть, подхватить на руки — босиком же. Спускаемся по лестнице, на дворе — ночная прохлада, дышать сразу легче. Она доверчиво прижимается. Начинает ластиться. Но... уже пришли. И снова спуск. В подземелье. Хозяйство Ноготка.

Отхожу в сторону, уходя из поля зрения, оставляя её стоять одну посреди пустого коридора. Киваю Ноготку. Сценарий обговорён подробно, Ноготок — весьма аккуратен и исполнителен, но... внимательно наблюдаю.

Ноготок подходит вразвалочку, звучно кашляет, смачно харкает в сторону и... сдёргивает с Ростишки плащ.

— О! Курвина дочка. Лярва соплястая. Мои-то подмастерья жалились — не успели вдоволь повпихивать да позасовывать. А тут Воевода такой подарочек...

Ухватив её за наручники, заставляет поднять руки, даже привстать на цыпочки. Поворачивая её перед собой, старательно плотоядно ухмыляется и фальшиво грустит:

— Мелкая. Кости тоненьки, мясцо слабенько. Ненадолго. К утру, поди, всё. Копытца откинешь. Шкурка... ничего. Под опойку сойдёт. Как прислуга наиграется, так и снимем. Ты, грят, нынче на бойне была. Вот и освежуем тёпленькой.

Многообещающе урча, тянет её в сторону, в застенок.

Ноготок палач, а не артист. Со стороны вижу и слышу некоторую... недостоверность. Эмоций бы добавить. Хотя, может так и правильнее — какие эмоции у палача?

* * *

Контрасты. День, проведённый среди забойщиков. Истошное меканье овец, мычание коров, плач телят... Их беспредельный, животный, смертный ужас... Визги, переходящие в предсмертные всхрипы. Когда им горло перерезают. Широкие потоки льющейся, горячей ещё крови с пузырьками заглоченного в последней момент воздуха. Первое сопротивление взрезаемой кожи, сменяющейся её податливостью при продолжении реза. Вываливающиеся, горячие ещё, судорожно вздрагивающие потроха. Скользкие, мокрые. Их надо быстренько вытащить, запустив руку по локоть в чрево только что мекавшей овечки, обрезать, разобрать.

Осторожно: концы битых или рубленных рёбер — острые.

Дают веерный след, как от удара волчьей лапы. У меня как-то обе руки по локти были располосованы. Глупый был — разделся по жаре.

Печень — в одну лохань, почки — в другую, сердце, лёгкие — в третью. Противнее всего с кишками: скользкие, разъезжаются в руках. Станут колбасой.

"Кто любит колбасу и политику — не должен интересоваться как они делаются" — общеизвестная истина. От себя добавлю: "кто любит сладкое — не ходите на сахарные заводы".

Пока одни проводят первичную обработку потрохов, другие, быстро-быстро, пока не остыло, свежуют. Как делается шкуродрание — я уже...

Ничего особенного. Все так живут. Обязательный элемент святорусской жизни. Читая летописи, жития или былины необходимо помнить, что все упомянутые персонажи с младенчества были свидетелями и участниками подобных мероприятий. Для всего святорусского народа подобное — праздник. Радостное предвкушение. Вкусный, сытной еды. Пир.

Понятно, что такой жизненный, "с младых ногтей", опыт даёт несколько иное мышление. "Иное" — по сравнению с моими современниками. Для которых колбаса — товар в универмаге. А не — "коровка наша, Белянка-кормилица". Иное отношение к жизни и к смерти. Чтобы жить — нужно убить. Не врага — друга.

"Злые звери — те, кто ест человека. Добрые — кого человек ест сам".

— Белянка-то добрая коровёнка была. Молока много давала. Мы тя, как болесть пришла, еёным молочком-то и выходили. А вот мясцо с её — жестковато. Прежним годом забить надо было.

На всю "Святую Русь" не наберётся и сотни хомнутых особей, которые не имели бы личного опыта участия или, хотя бы, присутствия при забое и разделке скотины. Ростислава из этой экзотической группы. Социальные перегородки, отделяющие аристократок от "жизни народной", обычно, более проницаемы.

Теперь и она приобщилась к этому "всенародному празднику". К превращению живого существа в еду. Не чисто святорусская — общечеловеческая радость. Хомнутые потому и превзошли горилл, что кушали животный белок. Да и потом... Народы-веганы — потомства не оставили.

Коллеги! Я уверен, что вы быстро научитесь. И баранов потрошить, и бычину снимать. Без прорезей и прирезей. Если вам дадут для этого время, а не пришибут сразу. Очень скоро вы поймёте, что те же операции легко делаются и с человеком. Легче, чем с быком. Полезно потренироваться на свиньях. В силу множества сходных анатомических подробностей.

И вот, когда вы "наловчитесь", "набьёте руку", достигните общепринятого уровня профессионализма "чтобы не стыдно перед людями было" — сравните себя. Нынешнего и изначального, в "точке старта". Вы сильно изменились.

К лучшему или к худшему? — К необходимому.

Ваши прежние современники перестанут вас понимать — у них нет этих необходимостей.

— Я ей брюхо взрезаю, а она пищит. Тоненько так. Ха-ха-ха.

Где и почему тут нужно смеяться — придётся объяснять загодя.

* * *

Глава 512

Запахи, звуки, картинки... Всё это обрушилось на неопытную душу Ростиславы. Я, пытаясь представить на её месте какую-нибудь попаданку или попаданца, тут разница не в форме половых органов, а в устойчивости конкретной психики, могу, кажется, понять допустимые предельные нагрузки. Есть вещи, которые ей как бы рано. Но времени у нас как бы нету.

Дав Ноготку небольшую фору во времени, радостно врываюсь в застенок.

— Привет передовикам кнутобойства и костоломства! Чего новенького накопали?

Пейзаж... соответствует обговоренному.

Низковатое, темноватое помещение. С несильным застарелым запахом мочи и дерьма. И острой ноткой свеженького, пожалуй — ещё тёпленького. "Пациенты" здесь... опоражнивают не только души свои. В тёмном углу слева белеет тощее тельце. Сидит в дыбе лицом к стене, только вздрогнувшая, после моего энтузиастического приветствия, задница видна.

Я уже объяснял: в святорусской дыбе — сидят, в европейской — лежат, в московской — висят. Где хуже — пока не сравнил.

"Московская" — пока свободна. Рядом, подвешенная к потолочной балке за руки, вытянувшись, стоит на цыпочках невысокая немолодая, чуть грузноватая, женщина с отвисшей, местами, кожей. Щиколотки замкнуты цепочкой, между ними вставлено пятивершковое бревно. Чтобы ногами не болтала. На голове шапка, закрывающая глаза и уши, во рту — кляп.

Похудела Софочка. Полпуда точно скинула. Палаческий застенок — очень эффективное средство. Для уменьшения веса. А, иногда, и роста.

Перед уходом в Боголюбово я велел Ноготку давать ей малую порцию воды и хлеба. Иначе бы уже... Но наш пресветлый и почти святомученический — смилостививши. Так что — будет жить. Если не устроит мне очередную каверзу.

— Как она? Рассказала?

— Ага. Запиралась сперва. Виляла по-всякому, дурить пыталась. С пятака обделалась и заговорила.

Дознаватель, восходящая звезда допросного дела, молодой парень с явными способностями в деле поиска "багов" в показаниях "носителей правды", подаёт "расспросные листы".

* * *

В "правдоискательстве", как и в дебагинге, необходим определённый уровень воображения. Представить ситуацию, описываемую опрашиваемым, место, присутствующие, последовательность событий, обмен информацией, пред— и пост-история...

Типа:

— Схватил шапку и вышел.

— Шапку? А остальная верхняя одежда? Или он накоротке по морозцу на зов? А кто звать ходил?

"Выдумщик", не обладающий таким уровнем воображения, не продумавший заранее подобных подробностей, начинает дёргаться, ошибаться. "Раскалывается".

Палач и спрашиватель — два разных таланта. Изредка они попадают в одного человека. Ноготок — не из таких. Единственный встреченный мною на "Святой Руси" универсал, талантище — Саввушка в Киеве. Ну, так он же потомственный.

"Пятак" — числительное. Здесь — пять ударов. Судя по следам на её спине — били гладкой плетью.

"Обделалась" — штатная реакция наказываемого организма при порке. Так обделывались множество юных российских аристократов, будущих героев воинской славы Российской империи в "Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров" (Николаевском училище). Хотя после убийства Павла I запрет на телесное наказание дворян в России был восстановлен, но в гимназиях, например, порка отменена только вместе с отменой крепостного права. Уточню: в Лицее не пороли. Полностью запрещены телесные наказания только при Советской власти. "Эти ж кляты коммуняки...".

* * *

Софочка очень приятный в общении человек, очень коммуникативный. Лёгкой, малозначной беседой создаёт дружественное отношение. И использует его к своей выгоде.

Отчего меня начинает трясти. И возникают вопросы.

Первый: круг её здешних контактов. Второй: кто из них в курсе её настоящего имени, её прошлого. Есть и третий: не пыталась ли она использовать свои контакты для связи с Суздальскими боярами? Логика очевидна: стремясь сделать гадость своему бывшему, она должна найти "ниточки" среди его окружения. Она их всех знает.

Более широкий вариант: выход на соседей. Новгород, Смоленск, Киев, Волынь.

В условиях начавшейся войны очень мощная военно-политическая диверсия получается. Утрата уважения к князю-рогоносцу обернётся стойкостью вражеских ратей и слабостью своих и союзных:

— Ежели его — баба столько лет за нос водила, то чего ж его слушать? Бестолочь, на погибель заведёт.

К моему ужасу я оказался прав. Не доверяя мне, она пыталась найти способ обезопасить себя какими-то связями вне Всеволжска. За несколько дней пребывания в городе до "посадки" успешно продвинулась в этом деле. По сути, вариации одного из моих наездов на Боголюбского в Янине:

— Ты меня убьёшь. Но сидят по городам русским — человечки, у человечков — ларёчки, в ларёчках — грамотки, в грамотках — "смерть Кощеева". Я тут копыта откину, а по всей Руси — звон пойдёт. Про твоё, про стыдное.

В России зависимость правителя от молвы вполне понимают и в абсолютистские времена, и при коммунистах. Здешние государи ещё зависимее — вовсе не "помазанники божьи", их, бывает, и вышибают. По основанию: "есть такое народное мнение".

Софье не хватило времени. Всеволжск довольно плотно закрыт, "железный занавес". Просто поймать мужика на улице, дать грамотку да денежку:

— Сходи туда, скажу куда. Принеси то, там дадут что. И заплатят ещё втрое.

не пройдёт.

Ещё она очень любит себя, любимую. И, соответственно, боится боли. А к людям относится пренебрежительно. Особенно к тем, кто идёт ей навстречу, "пляшет под её дудку". "Полезные дурни", прислуга, "быдло прирождённое".

Рассказывать дознавателю о своих здешних знакомцах она начала даже с радостью, с хвастовством: вот-де, какие люди меня знают! Когда в перечне появились персонажи... не типичные, потенциально перспективные, когда пошли конкретные расспросы по ним — завиляла. Хихикала, кокетничала, грозила. Получив порцию плетей — принялась сдавать всех. Дополняя реальный страх наказания старательно имитируемым ужасом. "Вот как на духу! Как перед господом богом! Всю-всю правду сказала! До самого донышка!".

Старающиеся услужить — для неё мусор, расходный материал. Использует "в тёмную". Но всех не сдаст. Просто потому, что надеется вывернуться. И "продолжить с той же цифры". Абсолютно безнравственная женщина.

Хотя, при таком жизненном пути, откуда в ней взяться нравственности? Со свадебного пира на плахе обезглавленного отца?

* * *

Кант как-то опроверг пять доказательств существования ГБ от Фомы Аквинского. И придумал шестое, своё.

Это все знают. И это — неправда.

Расправившись с тремя видами доказательств (онтологическим, космологическим, телеологическим), Кант разработал "моральное". Мораль, по Канту, восходят к одному верховному принципу — "категорическому императиву", предписывающему поступки, которые хороши сами по себе, объективно, безотносительно к какой-либо иной, кроме самой нравственности, цели.

Он же и сформулировал этот супер-принцип:

"поступай всегда так, чтобы максима (принцип) твоего поведения могла стать всеобщим законом (поступай так, как ты бы мог пожелать, чтобы поступали все)".

Императив — от Бога. Значит — Бог есть.

"Желаю, чтобы все!" — эта идея Канта звучит и у Шарикова в "Собачьем сердце".

Увы, "все" в человечестве — разные. "...поступай так, как ты бы мог пожелать, чтобы поступали все" — не надо. И — невозможно. У человечества есть только один "всеобщий закон" — рождение и смерть. Для его исполнения не нужны ни мораль, ни бог, ни человечество вообще — чистая биология.

Раз "императива" нет, то и насчёт ГБ... ничего определённого сказать нельзя. "Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе... Науке это неизвестно".

Кант это понимал.

"Этот моральный аргумент не должен служить объективно значимым доказательством бытия Божия, стремлением доказать сомневающемуся, что Бог есть; цель этого аргумента показать, что желающий мыслить морально должен включить признание этого положения в число максим своего практического разума...".

А — "не желающий"? Или "желающий мыслить не морально"? А, например, логически? — Не должен. Полная свобода. Насчёт факта наличия присутствия ГБ.

Объективность, факт — заменяется субъективностью. "Хочешь — жни, а хочешь — куй...". Это не "доказательство существования", а "доказательство не-существования". Выдуманности. мифичности.

В Средневековье принципиально нет "всеобщего закона". Кроме, конечно, законов того самого Исаака.

"Сила действия равно силе противодействия"? — Верно. Только приложены эти силы к разным телам. А иначе никакого движения не было бы.

"...поступай так, чтобы принцип твоего поведения мог стать всеобщим законом..." — ни в коем случае! "Рыцарь — воюет, купец — торгует, крестьянин — пашет, поп — кадилом машет".

Как может боярыня, давая пощёчину сенной девке, желать, чтобы та дала ей такой же ответ? "Русская правда" требует виры за убийство. За "княжьего человека" — двойную, за женщину — половинную. Это "всеобщий моральный закон"? — Да. Если "все" — не человечество, а конкретная сословная (религиозная, национальная, возрастная, половая, местечковая...) группа. А остальные? — А фиг его знает. Может, у них свой "императив". Они — не наши, не люди, не "все".

Основа "доказательства существования Бога" по Канту — никогда не существовала в человечестве. Да и вообще — в среде биологических существ существовать не может.

Кормилица выкармливает ребёнка своим молоком. А через пару лет требует, что бы ребёнок — её так же выкармливал? Поскольку она поступала так, желая, чтобы так все поступали. И это конкретное дитя тоже. И куда такую? С таким императивом. — В дурку?

* * *

Софочка, не знакомая ни с самим Кантом (до него шесть веков), ни с немецкой философией (тоже пока нет), ухитрялась нарушать "категорический императив" в самой грубой, циничной форме.

Утверждение Канта: "Не обращайся с другими как со средством для достижения твоих целей" — полностью не соответствовало её сущности.

— Как это? Другие — не "средство"? А что? А слуги? Чего ради я их кормить буду? Если они не средство для достижения моих целей? Чтобы мне было вкусно, тепло, мягко, удобно.

— "Свобода размахивать руками заканчивается у кончика носа другого человека".

— Да брось ты! Что ж я, нерадивому кухарю и затрещину дать не могу? Бог сказал: "Не мир я принёс, но меч", А это, знаешь ли, куда глубже, чем перед носом махнуть. Про самую печень.

Софочка — законченная эгоистка. Сам такой, поэтому хорошо понимаю. Но у меня уже следующая стадия. Предпоследняя. Дальше только "чистая мудрость". Когда "всё так забавно".

Пока, как и положено по диалектике: "переход количества в качество". Я не рассматриваю людей как средство достижения цели. Я сам средство. Для создания целей у них. Цели: "чистить зубы по утрам и вечерам" — не было? — Будет. И ничей "кончик носа" меня не остановит.

Объяснить экс-княгине штудии Канта нереально. Поэтому вбивать.

Я подошёл к подвешенной к потолку Софье и некоторое время с ненавистью её рассматривал.

Язва хитромудрая. Глаз и ушей не видно, рот заткнут. Молчит. Вот же... змеюка подколодная.

Сдёрнул с её головы шапку. Софочка поморгала, узнала меня, начала как-то дёргаться, мычать. Кажется, что-то приветственное. Типа:

— Ну, наконец-то! Как я рада! Заждалась совсем. Извини, что не в праздничном платье — обстоятельства-с. Но ты же не в обиде? Кстати...

Нет уж. Слушать тебя вредно. Придурок, который тебя послушал просто по доброте душевной, ныне уже под Ярославлем. Ничего, телеграф работает, завтра утром его уже... Не учла ты, искусница, скорости передачи данных по специализированным каналам связи, рановато сдала терпилу. И остальных сдашь. Точильщик и Ивашко уже подняты, сейчас начнут "зачищать" твоих "крестников".

Самое скверное, что масса нормальных, честных людей, которые "ни сном, ни духом", виновные лишь в знакомстве с тобой, в добром к тебе отношении, будут, от моего имени, подвергнуты разным... неприятным процедурам. Почти все — зря. Но время и силы моих людей будут потрачены. И у многих отношение ко мне, к здешней власти... не улучшится.

— Ты — дрянь. Ты создаёшь для меня смертельную опасность. Ты — дура. Я пытаюсь спасти тебя и твою дочку. Рискуя своей головой, сунулся в Боголюбово — едва ноги унёс. Ночей не сплю, мозги ломаю. А ты... ты мне не веришь. Не веришь тому, что я хочу оставить тебя в живых, сделать для этого всё возможное. Найти выход в безвыходном положении. В твоём безвыходном. Ты, своим неуёмным умишком воображаешь, что можешь перемудрить меня. Перехитрить, обвести вокруг пальца. Суетишься. Неумно. И создаёшь для меня существенную и явную угрозу. За что и будешь наказана. Бита плетью.

Она что-то мычала себе в оправдание, гримасничала лицом и телом. К чему мне её слова? Это с дознавателем можно торговаться: я тебе имя, а ты меня плетью не нынче, а через полчаса.

Слева раздался какой-то шорох.

Во, блин, так увлёкся, что и забыл.

— Это что?

Ноготков подмастерье, в задумчивости водивший кончиком плети по обнажённой спинке зажатой в дыбе Ростиславы, ошарашенно уставился на меня. Реплика в сценарии не предусмотрена, импровиз. Но, факеншит, эта змеища... с её изобретательностью и пронырливостью...

— Ну... дык... эта...

Я ткнул пальцем в плеть и жестом показал ожидаемое движение. Парень похлопал глазами, вспомнил сценарий и, отойдя на шаг, взмахнул и с выдохом ударил плетью.

По полу, конечно, рядом с безостановочно уже дрожащими тощими бледными ляжками Ростиславы.

— Во. Эт так, чисто для знакомства. А вот теперя, штоб, ну, поближе... Эх-хя!

Пропустив плёточку через ладонь, он, чуть ли не хохоча, озвучил замах и новый удар. По земле. С другой стороны бёдер бедной княгини. Снова вытянул плеть и весело, немножко смущённо, по-доброму улыбнулся мне.

Для него, для всего здешнего коллектива — это игра. Заранее обговорённая забава, развлечение. Возможность показать начальству азы своего мастерства и, одновременно, подурачиться. Чуть попугать девку.

Это ж смешно! Саечку за испуг и га-га-га.

— Прекратить.

Парнишка разочарован. Тут же столько интересных трюков есть! Он, похоже, уже и программу продумал. Можно просто воздушными толчками, без прикосновения, довести подопечного до панического ужаса, когда он сам, не управляя своим телом и разумом, обделываясь и завывая, будет беспорядочно биться в дыбе, будет — сам! — сдирать свою кожу, рвать связки и выворачивать суставы. Можно хлопком плети над ухом оглушить, сбить с настроя, заставить потерять ориентацию и соображение...

Да много чего можно. Ежели инструмент в умелых руках. А уж когда и бить дозволят...

— Отвяжи её.

Парень откидывает верхнее бревно, сматывает "уплотнители" — пеньковый канат вокруг шеи, лодыжек. Ростислава пытается шевелиться, скулит, но встать, конечно, не может. По себе помню: напряжение мышц при панике от ожидаемого удара, в сочетании с крайне неудобной фиксацией, даёт полное обессиливание.

Поднимаю на руки, отношу к столу. Дознаватель смещается к краю, выписывая что-то из протокола, искоса поглядывает. С другой стороны что-то перекладывают подмастерья и тоже таращатся. Вокруг полутьма, только здесь, в круге света у светильника, сидит, откинувшись на стенку, с закрытыми глазами, с дорожками непросохших слёз на лице, абсолютно нагая, наголо стриженая девушка. И ей абсолютно всё равно, что на ней нет одежды, нет волос, что она одна среди пяти пялящихся на неё мужчин. В этом "погребе скорби".

Страх боли и ужас предательства. Сильные эмоции. Которые снесли нормы пристойности, "категорические", и не очень, императивы, границы допустимого. Типовые реакции... нет сил даже вспомнить.

— Я... я подумала... что ты меня...

Умница. Не говорит глупостей. Только думает. Типа: "что ты меня предал". Или там: "обманул".

Хозяин не может предать свою вещь. Не по "моральному императиву", а по определению вещи. Рабыня может изменить своему господину, как может порваться неудачный, гнилой сапог, господин — нет.

Я, наверное, плохой господин. Так и не выучился. Относиться к людям, как к сапогам. Виноват. Не смог адаптироваться к "Святой Руси". Туповат, знаете ли. Прогибкости не хватает. Вот Софочка — та да. Для неё такое — как дышать. Ну, так она и дышит этим. Всю жизнь с первого вздоха.

— Не думай так. Не дождёшься.

Она не сразу понимает, чего именно "не дождёшься". Пытается улыбнуться.

— Испугалась?

— Д-да. Очень.

— Зря. Я же говорил: тебе бояться нечего. Ничего-ничего.

Она снова пытается улыбаться. Это словечко: "ничего-ничего" — уже как-то стало нашим "тайным словом". Не сколько смыслом, сколько знаком общности и отдельности от других.

— Выпей.

Ноготок принёс тарелку с двумя кружками. В одной... да, сорокаградусная, в другой — вода. На тарелке чёрный хлеб с солью, солёный огурец, кусочки сала с прожилками. "Завтрак палача". Хотя, конечно, "ужин" — с запахом к кнуту, как и к рулю, не пускают.

Она отхлёбывает, вылупляет глаза, под поток советов всей "честной компании" судорожно, обливаясь, взахлёб запивает водой, занюхивает, заедает. Обалдело смотрит на окружающих.

Водка, конечно, дрянное средство. Но иногда полезна. Для кратковременного забвения — смывает свежие чувства.

Сейчас "поплывёт". Или нет — "как слону дробина". Сильная эмоциональная встряска даёт парадоксальную реакцию на алкоголь.

— Помойся.

Киваю в сторону, куда ребята притащили большую банную шайку, ведро с холодной и кувшин с горячей водой.

У Ноготка в хозяйстве чего только нет. Тут где-то есть "водяная тюрьма" — бочка с решетчатой крышкой. Воду подливают, пока человеку, чтобы дышать, остаётся только прижиматься лицом к решётке. Держится он за решётку руками, дышит. Потом засыпает. Чуть опускается, захлёбывается, в панике рвётся вверх. Отдышался и снова. Надоело — отпусти и залейся. Бывают и такие, но редко: большинство предпочитают дышать.

Ростислава несколько нетвёрдой походкой отправляется к тазу, с помощью подмастерьев наливает воду, усаживается туда, плещется. Ей совершенно всё равно, что вокруг подземелье, застенок, где всё, даже стены, пропитаны запахом боли, муки, что вокруг ходят и сидят какие-то люди. Сил для переживаний, для "морали", "нравственности", "приличий", "благопристойности" — нету. Кончились.

"Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь" — русская народная... По поводу относительности "категорического императива".

Нет, кое-что осталось. Замерла и смотрит. Заметила, узнала. Подхожу с полотенцем, и она, не отрывая взгляда, произносит:

— Там. Моя мама.

— Встань.

Довольно жёстко вытираю её. Убирая ещё не высохший холодный пот ужаса с плеч, тёплую воду с бёдер, остатки слёз с лица.

— Она виновата. Передо мной. Поэтому ты будешь бить её плетью. Сейчас.

— Н-нет. Н-не смогу. Я... не умею.

— Сможешь. Для тебя нет невозможного. По моей воле. Парни, вон ту скамеечку вон туда.

* * *

Кнутобоец, в ходе экзекуции, не переставляет ноги. Переносит вес, но не смещается. Стойки бывают левая и правая. Как в единоборствах. Какая именно — зависит от школы, мастера, здесь — от Ноготка. У нас — левосторонняя. Вот так, чуть наискосок подмастерья ставят скамеечку. Сбоку слева от Софочки. Тут тоже возможны варианты.

Возьмите "круг фехтовальщика" с прима-секунда-терция... положите его горизонтально. Похоже.

Очень жёсткая манера, когда палач стоит лицом к лицу с наказываемым. И бьёт его по спине, "в обхват". Чего палач никогда не делает — не становится напротив позвоночника. Конечно, есть мастера, которые и из этой позиции работают. Но это уже не порка, а убийство. Так бьют "в обхват" по животу, разрушая внутренние органы, вырывают закорелыми кончиками-когтями плети гениталии, уродуют лицо. Выбивая глаза, например. Не наш случай.

* * *

— Встань на скамеечку. Покачай. Устойчиво? Возьми плеть. Крепче. Не бойся — с этой стороны она не кусается.

У нас с Ростей большая разница в росте. А бить она, и вправду, не умеет. Поэтому бить буду я. Её рукой. Похоже на то, как Цыба схлопотала. Я не такой уж мастер, чтобы при большой разнице на линии наших плечо-предплечье-кисть вывести плеть в правильную позицию. Дальше-то она сама летит. Здешние подмастерья смогли бы... Но я не хочу. Чтобы кто-то к ней прикасался. Глупо? — Конечно. Особенно, с учётом её близкого будущего. С планируемым браком с Генрихом Львом. И множеством непланируемых, но весьма вероятных... приключений.

Подхожу к ней сзади. Э-эх, снова у девушки из тактильных ощущений только суровое сукно моего кафтана да ремни портупеи. По всей спинке. Закидываю её левую себе на темечко, провожу ладошкой по полотну своей косынки, дальше, на загривок.

— Левой держись здесь. Правую свободно в сторону.

Своей левой накрываю её сердце, чуть прижимаю девушку к себе. Сердечко у неё... как после марафона. Ну, типа, да. Я и веду её через марафон. Потрясений и разрушений. Забег называется — "жизнь".

Её лицо — нос к носу. Большие, измученные глаза. И чуть слышный шёпот:

— Я не смогу, я умру.

— У меня в руках ты сможешь всё. Ты — не ты, а инструмент. Бич Божий.

Слышит, воспринимает. Даже удивительно. Глаза распахиваются в изумлении.

— Ты... Атилла?

— Нет. Он хотел всего лишь власти, золота. Игрушки. Я — "Зверь Лютый". Я хочу душ человеческих. И ты — плеть карающая в деснице моей.

— Ой!

Моя левая скользнула по её телу. От сердца вниз. Скамеечка компенсирует разницу в росте, и мне нет нужды нагибать её. Чтобы вставить, впихнуть палец в её тело. Не готова. Совершенно. Что не удивительно при такой предыстории.

Привыкай девочка, скорость реакции имеет значение. "Ложка дорога к обеду". И "миска" — тоже.

Она, откинув голову на моё плечо, потрясенно смотрит на меня. Нос к носу. Но не отпускает мой затылок.

— Держи крепче. Начали. Отводишь руку...

Синхронное движение моих обеих рук. Два синхронных беззвучных женских аха. Один здесь, "лицом к лицу". Она не отрывает взгляда, даже не интересуется — попала ли плеть куда-нибудь. Не интересно. Важное — здесь. Между нами, в ней самой. Лёгкий аромат женского пота, нотка ещё не истаявшего совсем ужаса ожидания казни в дыбе, свежий выхлоп от только что выпитой "клюковки", любимый мною запах свежего чёрного хлеба, чуть слышный "поцелуй чеснока" от солёного огурца... В глазах муть паники, ужаса, усталости постепенно перетекает в туман ожидания и готовности. К чему-то хорошему, "сладкому", радостному.

Важное? — То ты делаешь для меня. Со мной. А стремительно багровеющая полоса на спине твоей матушки или, к примеру, чья-то катящаяся голова? — Не существенно, мелочи.

А на подвесе дёргается всем телом её матушка. Её "ах" тоже беззвучен — кляп. Мычит, пытается обратить на себя внимание, выразить глубоко искреннюю, задушевную и всеобъемлющую... готовность к сотрудничеству, к раскаиванию, к "совсем согласию".

Зачем оно мне? "Единожды солгавший, кто тебе поверит?". Я же много раз говорил: "Самое страшное — если я утрачу интерес к тебе".

— Чуть неправильно получилось. Видишь: наискосок легла, и низковато. Повторяем.

Ростислава с трудом разрывает наш взгляд, поворачивает голову и, явно, не сразу фокусирует глаза, осознавая видимое. Мы тут, девочка, не любовными усладами занимаемся, а наказываем государственного преступника. Который — твоя матушка. Оцени и переживи эти контрасты. Мой палец в тебе, мой загривок в твоей левой. И плеть наказующая в наших правых. В двух. Синхронных, согласованных.

"И пусть правая ваша не ведает, что творит левая".

Пусть. Но наши правые "ведают", что творит каждая.

Твой выбор, девочка. Между "зовом крови" и "волей господина". Между природным, прирождённым приказом аллелей и добровольно для себя выбранной обязанностью и желанием подчиняться. Хозяину, закону, идее. Хоть чему. Кроме родства.

Боголюбский эту грань не переступил: "проливать кровь рюриковичей — грех".

Чуть всхлипнув, она начинает отводить плеть для замаха...

— Уже лучше. Но надо выше. Плетью бьют по спине, а не по заднице. И — резче.

Ростислава ещё крепче, жёстче, энергичнее ухватывает меня за шею, начинает прогибаться, чуть запрокидывает голову. И — бьёт. Почти сама, почти правильно. Резко, хоть и слабенько, сжав мой пальчик.

Цезарь и Наполеон известны, в частности, тем, что умели делать три дела одновременно. Для правителя весьма полезный талант. У женщин способность к одновременности выше, есть что развивать. В возможной герцогине.

Молодец. Многостаночницей будет.

По Фрейду: "Жестокость и половое влечение связаны между собой самым тесным образом".

Причинять боль другому, получая удовольствие самой. Связка эмоций может привести к садизму. А может — к государю.

Государство — организованное насилие. Казни, прямо или косвенно — основное занятие правителя. Государь, подобно участковому, куда больше времени, сил, эмоций тратит на всякое отребье, чем на нормальных добрых людей.

Счастье дезинфектора: "Ура! Они все сдохли!". Делать это без позитива, не получая удовольствия, радости — делать плохо, "спустя рукава". Слишком много радости — сумасшествие. Ищите меру.

Софочка ещё пытается дёргаться, выпросить, вымолить возможность поговорить, убедить, объяснить. Что она здесь, она ещё жива, она... Неинтересно.

— Тебе нравится... так?

— Мне нравится всё, что хорошо для тебя. Мой господин.

Повторяем. Каждый раз всё лучше, чётче, сильнее. Вспоминая Фрейда, шепчу ей в близкое лицо:

— Ты говорила: я не могу. Ты — можешь. Всё. Ты не перестаешь искать силы и уверенность вовне, а искать следует в себе. Они там всегда и были.

В полутьме пытошной лихорадочно блестят её глаза. Шепчет в ответ:

— Не — всегда. Теперь.

И подтверждает. Ощутимым усилием конкретной группы мышц.

— Всё. Ей хватит.

— Почему? Я бы ещё...

Возбуждение на грани истерики. Желание, для которого нет сил. Ни душевных, ни физических. Как в затяжной пьянке: либидо растёт, потенция падает. Остаётся одно: "А поговорить?".

— Водки дашь?

— Дам. Чуть-чуть.

Снова — завернуть в плащ с головой, на руки. Она чего-то выкрикивает, пытается размахивать руками. Потом быстро успокаивается. В большом корыте с горячей водой в бане. Час возни и, наконец, юная княгиня-вдовица, сделавшая очередной шажок в познании себя и мира, не просыпаясь, возвращается в опочивальню.

— Цыба, присмотри за ней. Не забудь: к рассвету обе к Домне. Спите. Пару часов ещё есть.

А в подземелье Софочка, уже отвязанная и положенная ничком на лавку, дёргает полосатой спиной, размазывает слёзы и сопли, сдаёт своих... приятелей. Бюрократическая машина гос.безопасности, со скрежетом и зевками, начинает проворачиваться. Ломая судьбы людей по более или менее обоснованным подозрениям.

Ночь оказалось урожайной. Сыскались и человечки Софьи, и её тайнички — во дворце, в городе, в Ипаевом погосте. Ещё интереснее, что вскрылись две Суздальских линии, причём только одна собственно Боголюбского. И Рязанская с Билярской. Чуть позже проявились новогородцы и черниговцы.

"Прошлись частым гребнем" — так на Руси гнид вычищают.

Кое-что мы прежде знали, кое-что всплыло при внимательном рассмотрении.

Тут просто: есть источник информации. Мой рассыльный, например. Некто, желающий знать тайное, на кого бы он ни работал, вынужден к источнику подобраться. Вот они и лезут в одно место. Как нерестящаяся рыба в ручей. Засек "рыбку" — смотри рядом вторую.

Другая забота: полученную инфу надо передать "в центр". Радио не изобрели, почтовые голуби не распространены. Нужно слать человечка. А Всеволжск закрыт. Конечно — куча дырок. Десятки. Их залепляют. По мере сообразительности. Но просто человек ни войти, ни выйти с земель Всеволжских — не может.

Паломники — запрещены, нищих — нет, бродячие ремесленники — отсутствуют, купцы — государевы. По границам егеря шастают, на путях заставы стоят.

Можно, конечно, найти какого-нибудь мещеряка. Но как ты до него в его болотах доберёшься? И как ты с ним расплатишься? Если община всё видит и внезапному богатству удивляется.

Впрочем, к собственно Софочкиным "партнёрам" шпионские страсти отношения не имеют: просто болтуны, услужливые дураки.

В 21 в. вбивается аэропортовскими службами: не берите ничего у незнакомых или малознакомых людей, сами упаковывайте свой багаж... Здесь этой формы терроризма нет, люди просто не понимают:

— А чё? Я ж чисто помочь доброй женщине. Всё едино туды ж иду. Заодно, оказией. Какое с этого кому худо? Добрые дела Господом зачтутся.

В собак правило "не брать у чужого" вбивают электрическим током. Мне, чтобы отучить аборигенов от этой формы святорусской благотворительности, надо целую электростанцию ставить.

Через три дня Домна обеих страдалиц с поварни выгнала. Никаких. Сутки отлёживались, "раны зализывали". Раны-то — царапины, а вот без ожогов на кухне по первости не бывает. Легко отделались.

Беседа с Домной по результатам "производственной практики" началась с её упрёков, фырканий: "две дуры... мне что — делать нечего?... бестолочи, неумехи...".

Но две критически важных характеристики: лентяйки, грязнули — не прозвучали. В конце эмоционального диалога, исполненного в несколько "рваном" стиле:

— Сырники! Мать! Бестолочи! Блин! Блины! Мать! Замешать толком! Едрить-слить-переваривать! Тесто! Итить их котелком! С горчицей!...

вдруг, помолчав, выдала:

— Ух и хитрый же ты, Ваня.

Не понял я. К чему это?

— Они, дуры две, как слепые котята, во все дырки, без смысла, без разума.

— И?

— И то! Я и помыслить не могла! Сыскались... способы. Кабы вороги знали — могли бы потравить. И тебя, и людей наших. И ещё там... неустроенности. А я-то дура старая, прям перед носом...

Встала во весь свой немалый рост. И, в последние годы, вес. Поклонилась в пояс.

— Спаси тебя бог, Воевода. За научение не обидное. Будто я сама, своим умом. А не носом в дерьмо тыканная.

И ушла.

Коллеги! На кой чёрт вам всякие железки? Разные парогрызы с дирижоплями. Вот этот гренадер в юбке, надолб несдвигаемый и есть цель и смысл. Сама по себе. Столп. Порядка, чистоты, сытости. Счастья и здоровья многих людей. Сам собой выросший. Я-то так только... мусор вокруг отмёл. Чтобы не мешался.

Мда... вот так и создаётся репутация. От неожиданных последствий необдуманных поступков.

Сутки девицы отлёживались, даже надумали, наконец-то, в зеркальный зал попасть. Увы.

— Завтра утречком раненьким — к Маре.

— С чего это? Мы ж у неё уже...

— То вы были на обследовании, теперь пойдёте на ту сторону прилавка. Откуда лекари смотрят.

— Так мы ж в лекарском деле...

— А и не надо. Служительницами. Я с Марой говорил. Мертвецкая, родильное, травма.

— Сутками?

Я старательно изобразил улыбку радостного идиота:

— Ага.

— Мы там сдохнем. Господин.

— Может и так. Только... мне здесь слабых не надо. Слабые у нас медведей на погостах пугают. Не сдохнете. Я не велю.

Цыба попала за компанию. Вышла бы замуж, уехала бы в селение, крестьянствовала бы там. В роли жены "представителя сельской интеллигенции", например. Или здесь, за какого-нибудь чиновника или мастера вышла. Женщина видная, желающие — только свистни. Не захотела. Сама по себе баба на "Святой Руси" жить не может. А в службе... — служба.

Ростиславе надо дать понятие жизни и смерти. В каких трудах и муках человек рождается. Какие при этом бывают... риски и эпизоды. Какая это ценность — жизнь человеческая. С самого начала, с первого вздоха. И даже прежде.

* * *

По моему мнению, весь генералитет нужно раз в год в родильное на экскурсию водить. Не обязательно только на тяжёлые случаи. А депутатов — ежеквартально. Для понимания и расстановки приоритетов.

Посмотреть начало полезно после подробного знакомства с концом. Бытия человеческого. Чтобы, приняв на руки младенца новорожденного, сразу представить — как его, дай бог выросшего и состарившегося, будут обмывать, одевать и упаковывать. "В тот ларчик, где ни встать ни сесть".

* * *

Полезны также некоторые... случаи между двумя этими точками. Способы прервать течение жизни. И способы этому противодействовать.

Травматизм у нас постоянно. В большой семье... не щёлкают. Причём, в отличие от боевых ран, травмы почти всегда проявление идиотизма.

— Бревно на голову? Так с чего ж ты туда попёрся? Тебе ж кричали!

— Эта... ну... дык... не поверил я.

Травмированный, в первый момент, часто идиот панический. Выбитый из своей обычной колеи, не доверяющий ни себе, ни лекарям. Находится в состоянии ужаса. Видеть, как здоровые мужики вопят и писыются, озирая свой открытый перелом — полезно. "Писыются" не от боли — от страха.

Сопереживание, "зеркальные нейроны"... И навык это "со-" — давить. Не становиться дублем вопящего от ужаса и боли индивидуума, а, задвинув чуйства туда, где им и место, делать дело.

Например, держать орущего мужика за плечи. Пока ему ногу отпиливают. Идиот: грибок-язва-гангрена-ампутация. Запущенный юродивый из Волока Ламского.

Эксперимент удался: уже и Цыба проблевалась. А Ростишка — ничего. Наплакалась, но без истерик.

Из разнообразных последствий полученного госпитального опыта отмечу установившиеся дружеские отношения между Радой и Ростиславой. Боярыня, которой Ростишка помогала в родах с попочным прилеганием, сразу учуяла "благородное" происхождение помощницы. Это не хитро: даже словарный запас отличается. Надо просто знать, что проявляющиеся диалектизмы — сословные, а не локальные.

На расспросы Ростислава не отвечала, а когда прямо спросили, послала, как и было велено, ко мне. Рада чувством смущения несколько обделена — заявилась. Начала издалека. Типа:

— Глянулась мне та сопливка. Отдай-ка её в помощницы, может толковая повитуха получится.

Когда я заюлил, начал отнекиваться, туману напускать...

"Не пытайтесь здесь обманывать, здесь все евреи".

Здесь — ещё хуже.

Коллеги! Не надейтесь обдурить предков! Они не отличают ледебурит от перлита, но ложь от правды — за версту.

Умная дама: не стала на меня наезжать да на мелочах ловить, а начала рассказывать о своих проблемах.

Сына она женила, старшую дочь замуж выдала. Младшей, боярышне урождённой, здесь, среди поганых лесных, смердов да холопов беглых — жениха не сыскать. Отдавать младшенькую в Русь, а самой здесь оставаться — не хочет. Ей охота внуков потетешкать. Идти в чужой дом тёщей "взапечку" — не славно. Опять же, здесь она величина, всяк на улице кланяется. А там? — "Мать жены. Мать её".

— А к Лазарю?

— Там своих... Цену себе сложить не могут.

Другая тема: "Закон Паркинсона". Она классный мастер своего дела. Акушерка от бога. Но две другие ипостаси: "учитель" и "администратор" — не тянет. Отрасль растёт. Едва ли не быстрее всех основных медицинских направлений. В каждом городке и крупном селении ставится акушерский пункт. Нужны инструкции, оснащение, снабжение, подбор и расстановка кадров, контроль, статистика... Не её. А поставить над ней начальника нельзя. Она — боярыня.

С Марой они прежде как-то уживались. Та — ведьма, существо деклассированное. Есть люди святые, есть — наоборот. Внесистемные.

Выдав замуж дочь и женив сына, Рада ощутила подъём своего социального статуса. "Как на Руси повелось". А Марана — нет. Отчего имеем серию конфликтов. Социально-бабско-профессиональных.

— И учти, Воевода, я над собой никого, ниже князя, не потерплю!

— А... а я?

— А ты... Ты — "Зверь Лютый". От князей, бояр и прочих — вбок с завиточком.

Разъяснила. Убедительно.

— Ладно Рада. Иди дело делать. Будет тебе... княгиня в начальницах.

В списке "кандидатов на Саксонию" добавилось ещё одно имя. Два: с дочерью.

Да, "кровопролитие с переодеванием" — от этого. Ну откуда я мог знать? Я с Радиной дочкой водку не пил, лес не валил, в бой не ходил. Какой человек есть — так он себя и проявит. А вот что Рада воспроизводство половины германской аристократии в руки возьмёт... В прямом смысле. И некоторые возникающие от этого возможности... Так, неясным предчувствием по краешку ореола мыслей.

Глава 513

Отоспавшись после трёхсуточного дежурства, девицы уже не вспоминали про "зеркальный зал". Но тут-то мы и перешли к относительно равномерному учебному процессу.

Два часа утром, два часа вечером — физподготовка. Час греческого с Трифеной, час немецкого с Фрицом или с Беней. Экономика. С Беней и Николаем.

""Чем вы, гости, торг ведете

И куда теперь плывете?"

Корабельщики в ответ:

"Мы объехали весь свет,

Торговали соболями,

Чорнобурыми лисами;"

Сравнительные цены, способы оценки качества некоторых товаров. Общие представления о землевладении и землепользовании. В Саксонии крестьяне лично свободные, работают по найму. То есть, феодалы сами серьёзно участвуют в хозяйственной деятельности. Южнее — арендаторы. Ещё южнее — барщина, крепостные. Повсеместно — остатки вольных хлебопашцев на своей земле. Размер крестьянского надела: малый (нидерландский) — 17 га, большой (саксонский) — 24 га.

Структура империи. Нынче в Германии тысяча "юридических лиц". К началу Тридцатилетней войны будет полтораста, к концу Наполеона — десятка три-четыре. Около десятка вольных городов, примерно столько же сходных имперских. Начинающийся бурный рост их числа: в этом веке — полсотни, в следующем — полтысячи. 49 епископств и 6 архиепископств. Со своими владениями, которые имперские лены, а не только диоцезы (епархии). Герцогства. "Исторические" и свежесделанная Австрия. Лет десять, как бывшая Аварская марка Карла Великого, бывшая Восточная марка герцогства Бавария, была временно отделена от Баварии и, в нарушение данных Вельфам обещаний, не была возвращена их дому. Оттуда же, от Баварии отрезали ещё и герцогство Мерания. Лет через 80 — исчезнет. Пока — камушек политической мозаики.

Детали-деталюшки. Не исчерпывающе, а для примера. До Вернера фон Боллэнда ещё не доросли: вассал 43 различных сеньоров, от которых держал в общей сложности более 500 ленов, в том числе 15 графств. Но есть уже граф Фландрский: вассал Французской короны, принял лен Камбре от Барбароссы. Ну и чей он после этого?

Дурдом. Вермишель отношений. Ленных, родственных, территориальных. Я не знаю и тысячной доли этой паутины. Не могу увидеть ниточки, за которые можно подёргать к своей пользе. Нынешние Вельфы, например, из д`Эсте. Как они к своему родовому владению — Лигурии? Тоскана — герцогство или маркизат? У Вельфов три герцогских короны? Или четыре? Сполетто считать? А можно лишнее продать? Чисто титул, без владений.

Права и привилегии. Бардак. Одних итальянских студентов бить можно, других нельзя — император вступится. Каких?

Графы, имперские и герцогские. Которые из состояния чиновников (губернаторов) переходят сейчас в статус наследственных владетелей. Их заместители, называемые на юге виконтами (вице-конт), на севере — бурграфами. "Почтовые станции" — пфальцы. Управляющие этих служебных императорских резиденций называются пфальц-графами и тоже норовят во владетельные наследственные графья. Бароны разных мастей. Фрайхерры. Отличаются от просто баронов тем, что их владения — аллод, то есть маленькое, но самостоятельное гособразование, а не получены в лен от сюзерена, а сами они — микроцарствующие особы.

Имперские рыцари. Вот торчит на Рейном замок. В замке — рыцарь. Вокруг на три версты его земля. И как бы у него мозги в трубочку не сворачивались — трогать его нельзя. Никому, кроме императора.

Разница между дворянством и рыцарством. Рыцарь — личное, не имущественное или родовое свойство. Уже и в битве при Креси шестнадцатилетний Чёрный Принц командует флангом английской армии, просит подкреплений. Его отец король отвечает гонцу: "Мальчик должен сам заслужить рыцарские шпоры". "Мальчик" — заслужил, французов раскатали вдребезги.

Основы домоводства в формате крупного феодального хозяйства.

Гапа — фыркала. Пришлось рявкнуть. Пошло нормально: Ростислава имеет представление. Конечно, к реальному управлению княжеским двором во Вщиже её не допускали по малолетству. Но хоть что-то. Окорока и лук — подвешивать, муку — ставить, бочки — проваривать. Нормы заготовки, способы хранения, контроль годности...

Домоводство от Агафьи, делопроизводство от меня.

Чисто например из первых дней.

Одетая в форменную мужскую одежду моих посыльных является ко мне.

— Садись, пиши.

Смотрит восторжено-влюблённым взглядом. Даже смущаюсь. Усаживается за столик, сосредотачивается, оглядывает письменный прибор.

— А... а на чём?

Факеншит! Забыл. На "Святой Руси" бумаги нет. Её привозят издалека и она другая. Мою тонкую белую "жестяную" бумагу в стопке видит первый раз.

— Вот это — бумага. На ней пишут. Положи чистый лист перед собой.

С трудом взяла — лист не отлепляется, пыталась послюнявить, потрясла над ухом — звенит, положила, недоумённо огляделась.

— А... а чем?

Второй факеншит.

— Справа гусиные перья. Уже заточенные. Возьми и посмотри.

На Руси — царапают. Писалом. По бересте или по восковым табличкам. Или рисуют краской по пергаменту. Кисточкой или тросточкой (калам).

Она — грамотная. Буквы — знает. Но не умеет. Не надо смеяться. Посади вас за китайскую клавиатуру... тоже не сразу.

— А что писать?

— Алфавит. Все буквы, которые знаешь.

— А... А как же? Это же ни к чему? Это ж этот... лист потом выбросить? Расточительство...

Другое отношение к письменному материалу. Его создание стоит труда. Детей учат грамоте на восковых складнях, потом написанное затирается и можно снова. Каляки-маляки на бересте не процарапывают.

— У меня ещё есть. Пиши.

— Ой. Клякса.

Во-от. От писала клякс не бывает. Мелочи, типа мелкой моторики или учёта степени поверхностного натяжения в слое чернил.

Коллеги, вы ж сплошь грамотеи. И своих подопечных этому учите. На чём? — На мембранных, ножничных или механических клавиатурах?

— Не беда. Засыпь песком.

Не могу вспомнить ни одного попандопопульца, который озаботился бы прогрессированием промокашки. Огнестрел — запросто. А промокашка? — Да ну её! А как без этого чернилами писать? А уж про песочницу — да не во дворе, а в письменном приборе! — никто и не вспоминает. Ещё один кусок тысячелетней культуры, части жизни множества людей, "убитый" шариковыми ручками и клавишным набором.

Я сюда жить вляпнулся. Без паражопля — обойдусь. А без множества грамотных, легкопишущих людей, "чернильных душ" — нет.

— Ой. А оно... синее. И пальцы вот...

Средневековые чернила либо чёрные ("чернильный орешек"), либо бурые (окислы железа). У меня — производные золы. Да я ж про это уже...

Ростислава старательно, высунув язык, пригнувшись к столику, выводит "аз". С завиточком сверху, острым брюхом снизу и хвостиком в конце. Хрясь.

— Ой. Оно... сломалось.

Факеншит. Третий за сегодня. Сейчас плакать будет. Уже и губы дрожат.

— Фигня. Есть ещё. Сильно надавила. И измазалась вся.

Точно. Не только руки, но и мордочка в синих пятнах. И когда успела?

— Ладно. На сегодня всё. Иди отмывайся. Придёт Трифа — скажи, что я велел выучить тебя писать. На бумаге, чернилами. Четыре алфавита: русский, греческий, латинский, еврейский. И скоропись. Иди.

* * *

"Священное Писание" канонично на трёх языках: древнееврейском, греческом и латыни. Образованный человек должен уметь читать и, хорошо бы, писать на всех трёх. Здесь такие есть. Коллеги, вы как? Образованные? Арамейские анекдоты — без проблем? Не армейские — арамейские. Это что Иисус в оригинале рассказывал.

Каждый раз, когда я вспоминаю очередную попандопопинутую историю, я... м-м-м... удивляюсь.

Связка простейшая: попанопуло-аборигены-прогресс. Без аборигенов — прогресса не будет. Собственно говоря, прогресс и есть изменение аборигенов. То, что от этого изменится история — вторично.

Для изменения людей нужны люди. Обученные.

Факеншит уелбантуренный! Нас же всех учили! Мы же все сами, на своей шее, своими мозгами, прошли! Проползли эту дорогу! И что? — Сдул-сдал-забыл? Забыл какого труда-времени это стоило? "По шучьему велению, по моему хотению. Пущай каждый смердёныш быстрое преобразование Фурье как орехи щёлкает".

Эта девочка — почти идеальный вариант. Она уже грамотна. Хотя, конечно, арабских цифр в жизни не писала. Она хочет учиться. У меня всё для неё есть: еда, одежда, помещение, учителя, бумага, чернила... вон — мелкий чистый песок в песочнице. Сколько времени пройдёт, прежде чем она сможет правильно написать таблицу умножения? Времени её жизни. И вашей, коллеги. Потому что без этого, повторённого десятки тысяч раз с разными детьми — прогресса не будет.

Зря вас вляпнуло. Бестолку.

* * *

Софочка отлежалась после порки и, выслушав краткую воспитательную беседу, была выпущена. Беседа состояла из двух максим, без подробностей.

1. "Выпотрошу и освежую. За всякий мявк. Живая — пока рот закрыт".

2. "Есть способ. Избежать казней от твоего бывшего. Сделаю. До тех пор — ниже травы, тише воды. Иначе — см. пункт первый".

Я погнал ей по тому же кругу, что и Ростиславу. Но не в столь убийственно-изнурительной манере. Соответственно — дольше. В мертвецкую? — На неделю.

Послал бы и на кладбище могилы копать: хорошее спокойное дело. Но нельзя — чисто мужское занятие.

А вот с Ростиславой... пришлось снова заняться её страхами.

С тараканами и змеями она виртуально отмучилась. В реале...

— Ростишка, ты высоты боишься?

— Н-нет. Кажется.

* * *

" — Папа, ты боишься зайцев?

— Нет.

— А зачем же ты берёшь на охоту ружьё?".

Ей бояться не надо. Любых "зайцев". Даже без ружья.

* * *

Вроде бы, не должна. Во Вщиже княжеский терем трёхэтажный. Если там на башни вылезть да на Десну глянуть — высоко. Проверяем.

В середине Гребешка стоит моя самая высокая сигнальная вышка. С шестнадцатиэтажный дом. Решетчатая конструкция, ветрами продувается, наверху будка сигнальщиков. Сигнальщики — парни молодые, по лестницам бегают резво. В первой жизни я и сам на половину такой высоты, с грузом, бегом... Переезжали мы как-то. Очень хотелось барахло побыстрее затащить да за стол сесть.

Вот вдвоём с Ростиславой и потопали. На уровне шестого этажа она вырубилась. Нет, не потеряла сознание, а вцепилась в ограждение. Намертво. Потом сползла на пол. Улеглась на бочок. Самая бледная, в поту.

— Я... я больше не могу. Плохо мне. Мутит. Голова кружится.

Послушал сердце — пульс под двести. Сама — мокрая, холодная. Лягушка перед нерестом. Сщас как икры наметает...

— Ладно, отдыхай.

Взял на руки и топ-топ вниз. Хорошо — лёгенькая. И что странно: сама идти боится, а что я с ней на руках с этих мостков могу запросто навернуться — её не волнует.

Посадил внизу на лавочку. Когда отдышалась, говорит:

— Я виновата. Не смогла. Прости, господин.

— Виновата. Не прощу. Сможешь.

Ты чего на меня таким глазищами? О, и слабость сразу прошла.

— Начатое должно быть закончено. Иначе не следовало и начинать. Завтра пройдёшь этот путь сама. До того места, где мы сегодня остановились. Потом каждый день выше. Как наверху обживёшься — меня позовёшь.

Хорошо, что погода ясная да тёплая. Когда зимой здесь снежные бураны вышку трясут и колотят...

На другой день "вечная спутница" Цыба попыталась саботировать. Типа: "Ой, ножку подвернула". Ростислава, столь увлеклась помощью своей товарке, что и не обратила внимание на спуск. А потом каждый день лезла всё выше и выше. Доводя себя каждый раз до сердцебиения, до холодного пота. Всё более слабого.

Потом мы с ней там, на верхотуре, и закатом за Окой любовались, и восходом над Волгой. Выгнав сигнальщиков с площадки, целовались-обнимались...

— Какое это... чудо чудесное.

— Что?

— Когда ты меня... под солнцем ясным, на виду у всего города, средь мира божьего, над простором бескрайним... А никто не видит! Просто вверх не смотрят! А ты в меня... всё глубже, всё сильнее. Ещё чуть — и свалюсь. Одна только ниточка держит.

— Не одна. Не ниточка.

— А? Ну да. Руки твои сильные. Крепкие, надёжные. Э-эх... птицей бы полететь. А ты, господине, летаешь?

О как. Не забыла "Огненного Змея".

— Летаю. И тебя покатаю.

Искоренение высотобоязни дало существенные результаты. И здесь, и в Саксонии. Здешние жители равнин часто боятся высоты. Это настолько общее свойство, что отсутствие его (у горцев, например) ставит их в тупик. Когда Ростиславе пришлось однажды, выбравшись из окна башни, в которой её заперли, пройти по карнизу и сбежать, это было расценено как чертовщина, пособничество диавола. "Расценщики", движимые "святым гневом" в отношении столь явного проявления, возбудились, обнаружили себя и были уничтожены.

Ростислава менялась на глазах. Походка, стойка, спинка, взгляд. Интонации. Чётче, живее, смелее. С тела ушла та странная смесь детской пухлости и подростковой худобы, заменяясь постепенно мышечной массой. Она уже не опускала скромно глаза перед каждым встречным, оглядывая его искоса, но смотрела прямо. Как и положено смотреть владетельнице. Уверенно.

Проверяем.

Снова мой кабинет, она за писарским столиком.

— Перья кончились. Спроси у вестовых где взять и принеси.

Вскочила, радостно улыбнулась, побежала. Короткий разговор в прихожей, стук закрываемой двери.

Сценарий прописан. Но... сердце волнуется. Встал, пошёл следом.

Минус первый. В подвалах моего дворца, где мы когда-то гуляли с Альфом и грустили по поводу медленно сохнущей кладки, темно. Слева шорох, я топаю на звук, щёлкаю зиппой. На полу коридора — "зверь с двумя спинами". С тремя — третий на четвереньках чуть дальше. При щелчке зажигалки сразу отскакивает, отпуская удерживаемые им руки первого. Сел у стенки и сидит: "я не я, корова не моя". Второй тоже пытается как-то шебуршиться. Вздёргиваю его за шиворот. Кафтан расстёгнут. А вот штаны и рубаха — на все пуговицы. Откидываю его к сидящему у стенки.

И что мы тут имеем? Пока — не имеем. Наблюдаем. Тощее ещё, едва начавшее обретать женскую фигуру, тело. Со спущенными на лодыжки форменными штанами и задранными на голову форменным кафтаном и рубахой. Лицо закрыто, остальное открыто, ремень у стенки.

— Не помешал?

Парни дружно мычат отрицательно. Типа:

— Да нет! Как же можно! Мы ж завсегда! Рады.

Из-под кома одежды на голове лежащей — глухое нытьё.

— Так и будешь лежать да срамом своим посвечивать? Ещё кого прохожих поджидаешь?

Нытьё усиливается. Ручки-ножки медленно подтягиваются к груди, девушка, продолжая подвывать, поворачивается на бок, лицом к стенке. Оставляя в круге света свои очень белые ягодицы. Прогресс налицо. Э-э-э... Мускулатура улучшилась.

— Докладывайте.

Парни у стенки переглядываются и начинают, близко к тексту, озвучивать свой монолог.

— Она спрашивает — где перья взять. Объясняю, вижу — не найдёт. Дай провожу. Пошли. А тута он. А она говорит: а давайте побалуемся. С обоими сразу. Тута, где тёмно. А то, грит, сил терпеть нет, так, де, чешется. Пояс, стал быть, сняла, в сторону кинула. Порты, само собой.... Легла и одежонку на голову. Лицо-де, чтобы не попортили. Ну, засосами там. Губы-де опухнут, Воевода увидит. Давай, грит, скоренько. Вот.

Парни почти точно излагают. Два сомнительных места: что сама задрала кафтан на голову и легла голой спиной на голую землю. Женщина, имея возможность выбора, что-нибудь подстелит. Второе: хоть одну штанину надо было снять. Иначе в "классике" неудобно.

— Ты?

В ответ нытьё и плач.

— Это твой ответ? Ты согласна с их словами?

Взвизги, рыдания.

— Нет! Я шла... а тут темно... они схватили... задрали... повалили... ы-ы-ы...

Вздёргиваю её с пола на ноги. Задрав одежонку кручу перед огоньком зиппы.

— Ранений, порезов, царапин нет. Два маленьких синячка на спине — от кирпичной крошки на полу. Одежда целая, лицо, тело — тоже. Следы сопротивления отсутствуют. Двое утверждают, что "по согласию", ты, одна, что "нет". Кому я должен верить?

По счёту свидетельств — 2:1. Так это мы ещё не в "мире ислама"! Там свидетельство одного мужчины равно свидетельствам двух женщин, было бы 4:1.

— Ы-ы-ы...

— Ты сама им предложила? "Поиграться где тёмно".

— Не-не-не! Я тебе верна! Господин! Я...! Ы-ы-ы...!

— У тебя на поясе, как у каждого из моих вестовых, ножик. Не велик, но остер. Почему ты им не ударила? Почему не ударила кулаком, пяткой? Коленом, локтем, головой... Почему не дралась, не вырывалась? Не кричала? Помнишь закон иудеев: если женщина не кричала, то обоюдный блуд. Почему?

— Я... я растерялась. Испугалась. Не решилась. Не знаю... ы-ы-ы...

— Всё парни, идите.

Стою, смотрю. На это слезливо-сопливое недоразумение. А может, ну её? Эту Саксонию? У меня в хоромах булатники со сталеварами скоро в рукопашную сойдутся, а я тут девку дрессирую. Оставить у себя в гареме, завернуть в ватку, под присмотром и при охране... очень даже неплохо жить будет.

Нельзя. Другую — можно. Эту — нельзя. Эту — только утопить. Обеих. И, поскольку я уже сделал первый шаг, новые недо... недомолвки, недопонимания, недоделки с Боголюбским.

— Верить нельзя никому. Мне — можно. Другим — нет. Сегодня — просто урок. Я пришёл вовремя. Потому что сам велел этим ребятам на тебя напасть. Но не делать ничего худого. В жизни... я могу не успеть. И люди не будут ограничены моей волей. Ты пошла с тем. кто первым предложил помочь. Сто раз это будет хорошо. Один раз плохо. Этот один — может быть последним. В твоей жизни. Ты не пыталась вырваться, убежать, напасть на них, испугать, смутить... Ты сдалась сразу. Отдалась. Во власть первому попавшемуся. Ты — курва? Лярва из дешёвеньких? Зачем тебе строевой кафтан? Зачем тебе моё внимание? Для остроты ощущений в одном месте?

Чёрт, зажигалка горячая. Пришлось закрыть. Плохо — не вижу мимики. Она должна обидится на такие... уроки. Неважно. Важно: проверка показала её непригодность. Это опасно. Для неё. Так что обиды — побоку.

"Единственное противоядие от страха — знание".

Точнее: собственно знание и навыки его применения.

Мои слова "не бойся" — правильные. И бессмысленные. Она будет их вспоминать. Потом. Колотясь головой в стену. "Какая ж я дура была!". "Остроумие на лестнице", "крепка задним умом", "если бы я был такой умный как моя жена потом"... Воспитывать навыки, оттачивать их до автоматизма... Нет времени. Слабая надежда, что за время путешествия она сама... что-то улучшит. Что на месте критические ситуации возникнут не сразу, и неё будет время перевести слова в моторику, в автоматизм.

— Э... Ты куда лезешь?

— Господин. Позволь. Я всё сама... Тебе будет хорошо. Посиди спокойно.

— Свет зажечь?

— Ну что ты! Нет. Я же тебя уже хорошо... где у тебя тут чего...

Неторопливо нажимая ладонью на стриженный затылок старательной девки, я сидел в непроглядной темноте на полу подземного коридора и несколько расслабленно размышлял. О невозможности пролезть в игольное ушко навьюченному верблюду.

Так и эта малолетняя "верблудница", нагруженная своей и матушкиной судьбой, династически-политическими подробностями "Святой Руси" и моими туманными замыслами, не сможет пролезть в "игольное ушко" временных рамок. В январе Лев женится на Матильде Генриховне. Может, этих обеих куда-то в другое место? — Ближе — нельзя, Софочка опасна. Дальше? — Португалия? Гренландия? Заскучает и вернётся. Вот же... тётушка.

У нас получилось. Распространённая форма женского извинения была принята. С удовольствием. Ростислава это уловила и мило резвилась, стараясь не вспоминать устроенную её проверку. Пока я не задал вопрос:

— Сейчас мы поднимемся ко мне. Там те два парня. Что ты сделаешь?

— Э-э... ну... не знаю...

— Я знаю. Ты опустишь глаза и попытаешься быстренько прошмыгнуть мимо. Потом ты будешь выдумывать причины и искать поводы. Чтобы не встретиться с ними. Даже выполняя мои приказы. А они будут ухмыляться, лыбиться, скалиться. Это ж так смешно — пугать дурочку. Они будут тебя подкарауливать, ненароком встретиться, случайно прижаться, мимоходом подержаться... Не за-ради красы твоей несказанной, а для глупого испуга твоего.

— Но ведь ты... ты же защитишь?

— Я — да. А ты? Помнишь — "ничего-ничего"? Не бояться.

— Да, но... а... как?

— Входим в прихожую, видишь обидчика. Подходишь прямо к нему, глядя в глаза. Даёшь пощёчину.

— Но... он же меня... ну... ударит. Он же сильнее!

— Бьют не слабого, бьют трусливого. Если ответит — убей. Нож — на поясе.

Боголюбский прав: государево дело — казни. Пощёчина — лёгкая казнь. Убийство — из тяжёлых. В том же ряду. Не готов убивать — не берись за это ремесло, "править".

Перед дверью она попросила остановиться, сделала глубокий вздох, будто в воду ныряла. Вошла, подошла, шлёпнула. Парень так ошалел, что выпучил глаза, держась за щёку, и ни сказать, ни сделать ничего — не посмел. А второй "обидчик" убежал. Сразу, как только она к нему направилась.

Оглядела победно. Сообщила:

— Вот так-то.

И отправилась в кабинет сверять реестр инвентаря.

Мне осталось только подтвердить остальным:

— Так-то вот.

Потом парни её поймали. Одну. В тихом месте у тёплой стенки. И принялись извиняться. Типа:

— Это ж не мы, это ж всё Воевода. А мы-то сами ни-ни... Да как ты могла подумать?! Что бы мы...! На девку в портах...! На убоище безволосое...!

Договорились до того, что Ростя снова надавала им оплеух. Сопровождаемых криками:

— Ах вы так...! Вы меня и бабой не считаете...! Смотреть не на что...?! Уродина плешивая...?!

После чего парни признали её первенство, стремились услужить, помочь, оказывали мелкие услуги. Не удивительно, что оба, с по их и её желанию, попали в состав "Саксонского каравана". Оба погибли. Один в первые месяцы, другой через год. Погибли, защищая её честь и жизнь.

Мой прокол. Недостаток времени. Ростислава уловила схему, избегала сходных ситуаций. Но в сознание отпечатался именно такой вариант: с парнем-слугой. То, что в качестве "вергилия", "проводника в ад" может выступать "свой брат" — женщина, аристократка — в мыслях не было. А я не научил. Уже в декабре это непонимание едва не стоило ей жизни. И краха всего "Саксонского проекта".

На другой день снова сводил её на бойню. Посмотрели с Артемием как она в свиную тушу ножиком тыкает.

— Ежели случай... или пьяного... а то — сонного...

— Это я и так вижу. Поставь ей три-четыре удара. Без связок. Один раз, исподтишка, насмерть. Из положения стоя. С колен. Или — лёжа на спине с раздвинутыми ногами.

— Я, Иване, воинов учу...

— Дело воина — убивать и умирать. Это и её дело тоже. Кстати: носить панцирь, беречь шею, убирать локти и запястья, видеть поле, уклоняться от ударов копья или меча... в длинном платье...

Артёмий имеет разнообразный жизненный опыт. Чего стоит один эпизод к Киеве, когда он спас меня от изнасилования пьяными гостями и предложил пойти к нему в наложницы "по чести"... или как я его по Десне раненного выволакивал... да и служба в моих ближниках...

— Не бывало такого.

— Первый раз, что ли? Что не бывало, а стало. Делай.

На другой день пришла заплаканная, за бок держится.

— Что случилось?

— Он там... поставил к стенке. Говорит: шаг влево. Сделала. Назад. Хорошо. Зовёт гридня с оглоблей. Говорит ему: ткни. Тот и ткнул. Прям мне в живот. Бо-ольно. Я в крик: ты чего творишь! А наставник твой: ты должна отшагнуть в сторону. А я: ты ж не сказал! А он: когда тебя вправду рогатиной в живот ткнут — меня рядом сказать не будет.

— Завтра снова пойдёшь?

— Ы-ы-ы... Пойду. Интересно там. Хочу. Выучиться.

Упёртая. Упрямая. Упорная. Стойкая. Хорошо.

Я продолжал сомневаться. Насчёт разумности "Саксонского проекта". Нет, "разумности" в нём не было изначально. Сомневался насчёт "реализуемости". Обязательное условие: пребывание Ростиславы "в числе живых". Спрятать её в бункер? — Сперва построй его там. Какую-то защиту я могу ей дать. Медицинскую, пищевую, вооружённую. Но аристократ в эту эпоху — лицо публичное. Телевидения нет — изволь общаться с людьми "лицом к лицу". В том числе и "с глазу на глаз". "Глаз" может вполне быть с враждебными намерениями. Какой-то монах подходит к французскому королю и выпускает ему кишки. Нам аналог нужен? — Значит — минимальные навыки самозащиты.

Кое-какие приёмы убийства, преимущественно в постельных декорациях, мы с ней отработали. Тут по девизу ВДВ: "никто кроме нас". "Смерть отца Гамлета", в смысле: яд спящему в... — исполняет уверенно, в трёх вариантах. А вот дальше... Даже айкидо требует усилий, которых у неё нет. Слабый плечевой пояс, общий недостаток мышечной массы, традиционное платье...

Я всё пытался найти средство для повышения её личной обороноспособности. Ножиком она ткнёт. На расстоянии руки. На дальней дистанции — стража прибежит. А вот 1-10 метров... габариты комнаты...

— Я могу ножик метнуть. Как ты делаешь.

— Не можешь — кисти слабые. Ещё нет навыка вкладываться в бросок всем телом. И с глазомером у тебя...

— Ой, а что это?

Мы сидим у меня, я кручу в руках какую-то железяку. Похоже на латинский Y. Рожки прямоугольного сечения, узкая сторона миллиметра 2-3, обращены друг к другу, широкая сторона, лицевая, миллиметров 5-6. Длина рогов сантиметров 12. Снизу короткий штырь сантиметра 3.

Камертон? Хрень какая-то. Ребята из Саксина притащили. Говорят, "чёрная бронза". А чего с ней делать? Инструкции-то нет.

Ростишка берёт эту штуку в руку, крутит, оттягивает рожки. Они мило звенят, когда их отпустить. Вслушиваясь, то подносит к уху, то отставляет на вытянутую руку, разглядывая.

— Замри.

Замерла. С вытянутой поднятой рукой. Не дискобол, не метатель копья, не лучник, не пращник...

— Факеншит! Понял. Хулиганка!

* * *

Коллеги, было ли у вас счастливое детство? В котором вас называли охламоном, раздолбаем и хулиганом? — Тогда у вас должна была быть рогатка. Возможно даже — именная, с вырезанными на рукоятке инициалами. А задумывались ли вы — почему она стреляет?

Охламоны и раздолбаи могут вспоминать счастливые денёчки, для остальных объясняю.

Лук стреляет своими плечами. Именно в них, в их деформации, накапливается энергия, создаваемая мышечным усилием стрелка. Не в тетиве. Такие устройства называют тенсионными.

Другая разновидность метательного оружия: торсионные. Используют энергию скрученных волокон сухожилий, верёвок, волос животных и человека. Такие машины у древних римлян — онагр, скорпион. Римляне были в состоянии собирать, обрабатывать и хранить достаточное количество сухожилий волов, в которых и запасали мышечную энергию обслуги. Когда империя кончилась — технологии были утрачены.

Так что, рогаток в этом мире нет — не из чего сделать тетиву (тяжи).

Уточню: рогатки есть. Так называют бревно на козлах. Ими перекрывают дороги в городах, защищаются от вражеской конницы. Функция — шлагбаум. Вы из шлагбаума стрелять умеете? Я — только по голове бить.

Есть рогатины. Самое тяжёлое русское копьё со здоровенным наконечником. С ним ходят на медведя или останавливают в поле атакующую конницу противника.

Есть просто рога. У козлов, чертей, у некоторых мужей.

А вот стрелять по воронам — не из чего. В былине Добрыня постреливает голубей из лука — рогатки у него нет.

Ни одно попандопуло не прогрессирует в средневековье рогатку. Потому что они все без трусов. Иначе можно срезать ветку с развилкой, вынуть резинку из трусов, надеть на неё кожанку (седло) и — в бой. Если в лесу есть какая-нибудь непуганая мелкая дичь, то, при минимальном навыке, с голоду не помрёшь.

В детстве я использовал и более продвинутый вариант: тело из проволоки, резинка — скрученная "венгерка", заряды — скобки алюминиевые. Как приложишь по заднице... только успей убежать.

Опыт у меня есть. А применить некуда — резины нет. Я уж и грустить перестал: мало ли прежних моих навыков здесь пропадают втуне.

Но можно же наоборот! Упругий элемент — не тетива рогатки, а её тело!

Я, конечно, эксперт. По упругим телам. Вот, к примеру, Ростишка: в моих руках стремительно "упругости телесной" набирается. А о рогатке... Углепластика нет, сталей подходящих марок... — аналогично. Но есть бериллиевые бронзы, которые здесь называют "чёрными". Пружины из этого материала дают, в зависимости от марки, 2-3 кратное линейное изменение. И возвращение к исходному состоянию.

* * *

Отобрал у девушки фиговину. Подёргал рожки.

— Умница.

— Ой, спасибо на добром слове! А... а почему?

— Потому что навела меня на мысль. Завтра проверим.

Назавтра, с приделанной уже ручкой, тяжами, седлом и запасом шариков пошли на стрельбище. На двадцати шагах доска "шестёрка" чугунным шариком 10 мм пробивается насквозь.

— На, тренируйся. Научись точно попадать в цель.

— З-зачем?

— Представь, что там, на мишени, морда твоего обидчика. Какого-нибудь. Выбей ему мозги.

Я не ожидал каких-то выдающихся успехов. Но ничего другого в голову не приходило. Лук или пневмат для неё тяжелы и громоздки. Постоянное скрытное ношение исключено. А ей может потребоваться мгновенный переход из состояния "беззащитная вдовица сирая" к "оказанию сопротивления с летальным исходом". И — убежать. Эдакое тайное оружие одного смертельного удара.

В 21 в. такие штуки дают дальность до 200 метров и "дульную скорость" до 80 м/сек. Конечно, здесь и близко такого не было. Ни по материалу изделия, ни по навыкам стрелка. Но когда через неделю Ростислава выучилась раз за разом крошить доску мишени, я, малость, подуспокоился. В сочетании с элементами одиночного ножевого удара (от Артемия), выполнения реза (от забойщиков) и несколькими спец.приёмами (от меня), есть шанс на выживание.

Уже в декабре "бериллиевая рогатка" спасла Ростиславе жизнь. И весь "Саксонский проект".

Глава 514

Банкет в замке перевалил "экватор", но ещё был далёк от завершения, когда несколько осовевший Генрих Лев радостно заулыбался, глядя на подходящую к его трону женщину.

— О, а вот и Клотильда! Дорогая, позволь представить тебе дочь славного Готфрида, графа Блискастеля. Моя давняя хорошая знакомая. Как здоровье малышки, милая Кло?

* * *

После развода с первой женой Клеменцией в 1162 г. Генрих Лев недолго оставался необогретым. Уже в следующем году юная дщерь графа Блискастеля родила девочку. Ребёнка назвали Матильдой, Генрих признал её своей дочерью. Незаконорождённой. В таком качестве он и выдаст её в РИ за Генриха Корвина, князя Мекленбурга, одного из ободритских князей, укрепляя, таким образом, свою власть на недавно приобретённых землях.

Почему не женился? — А зачем? И девица, и папашка её сильно хотели... Но не по чину. Клотильда оставалась официальной фавориткой герцога, лелея, возможно, какие-то планы. Например, родить наследника. Но Генрих предпочитал не формализовать отношения. Зачем дополнительные обязательства, когда и так всё хорошо?

* * *

— А это — моя жена. В скором будущем. У неё совершенно непроизносимое варварское прозвание: Ро-сти-сла-ава. Через месяц епископ её окрестит и даст какое-нибудь приличное христианское имя. Мы ещё не решили какое. Может ты подскажешь?

— Э... Это так внезапно... Может, Розамунда? Или — Рагенильда?

— Как-то... Мы подумаем. А пока я называю её просто Ро. Ро и Кло... в этом есть некоторое созвучие. Какая-то... гармония. Вам просто судьбой суждено быть подружками. Музыкой имён.

— Вы, как всегда, прозорливы, Ваше Высочество. Я могу лишь радоваться счастью лицезреть вашу будущую супругу и питать надежду на дружбу с дамой, коей выпал столь счастливый жребий стать вашей законной женой. Не соблаговолит ли достопочтимая принцесса навестить мой скромный уголок? В здешнем замке Его Высочество выделил мне апартаменты вблизи его собственных. Я была бы рада представить вам нашу дочь Матильду. Ещё мне привезли несколько отрезов разных тканей из Флоренции. Возможно, принцесса, вы выберите что-то для ваших платьев во время свадебных празднеств.

— Да-да, милая. Сходи. Тут недалеко. У Кло бывают редкие вещицы. Посмотри, пообщайся с людьми. Герцогиня не должна быть букой. Больше радости, доброжелательности к будущим поданным.

Две женщины бок о бок покинули освещённую, полную богато одетой знати, залу. Клотильда мило щебетала, направляя свою спутницц по коридорам и переходам замка, щедро делясь своими тонкими наблюдениями над привычками и пристрастиями скоро общего для них Льва. Откровения бывшей любовницы будущего мужа несколько смущали наречённую, но были интересны. Ростислава напряжённо вслушивалась в звуки чуждой пока ещё речи, пытаясь не пропустить важные подробности.

Вдруг она остановилась:

— Э... Извини. Но мы долго идём. А говорили — рядом. И почему-то вниз. Ты живёшь в подземелье?

— Ах нет! Что за странная мысль! Просто поверху всегда много народу. Я хотела показать тебе тайный ход. Иногда, когда Великий Пост или ещё... когда нельзя, а ему хочется, он посылает за мной. И я прохожу тут. Прямо к нему в спальню. Никто и не видит. Решила поделиться с тобой маленькой тайной. В знак душевного доверия и приязни. Ты устала? Сейчас придём. Да мы уже...

За поворотом, в полной темноте подземелья, видна была полоска света, пробивавшаяся из-под приоткрытой двери. Клотильда открыла дверь:

— А вот и мы.

Ростислава шагнула внутрь небольшой, почти пустой комнаты. Яркий, после темноты подвала, свет огарка ослепил. Уверенный довольный баритон шагнувшего на встречу мужчины:

— Ну, наконец-то.

напомнил о здешних приличиях, о книксене. Но исполнить его она не успела.

Мощный толчок между лопатками бросил её на грудь мужчины. Сзади раздался голос Клотильды:

— Вот она!

Мужчина, поймавший княгиню в падении за руки, довольно улыбнулся.

— Принцесса так спешит, что, даже не поздоровавшись, сразу падает мне в объятья? Как это мило. Не смею томить даму ожиданием.

Он поднял её руки, крутанул, подсёк ноги и уронил на землю. Опустившись одновременно рядом на колено, поймал девушку за лодыжку и вздёрнул вверх. Всё многослойное парадное платье мгновенно свалилось ей на голову. Крутнув ещё раз, её ловко расстелили по холодной земле подземелья. Она забилась, пытаясь отбросить с лица материю, но чьи-то цепкие руки схватили её за кисти, дёрнули, прижали их к полу. Чья-то рука откинула с лица подол. Над собой она увидела две склонённые головы. Клотильда, стоявшая на коленях за головой, держала её за вытянутые руки, навалившись всем своим весом.

— Попалась! Дрянь! Мерзавка! Моего Генриха! Я столько вытерпела! И всё впустую из-за этой залётной шлюшонки! Так бы и убила! Глаза вырвала бы!

Злоба, казалось, сочилась с этого, ещё минуту назад милого, доброжелательного лица.

— А... Нет... Что вы...?!

Договорить ей не дали. Мужчина ответил на недосказанный вопрос:

— Мы — заправляем. Шарфик в ротик. Чтобы всё чинно, тихо, благородно...

Спокойный, рассудительный голос мужчины сбивал с толку. Ростислава в растерянности замерла на секунду. Потом снова забилась. Но было уже поздно: ком ткани плотно забил гортань.

— А теперь мы тоже заправим. Но не шарфик. И не в ротик.

Она вдруг осознала, что лежит на земле с раздвинутыми ногами, между которыми на коленях стоит этот... рассудительный баритон, который там что-то делает со своей одеждой. Попыталась отодвинуться, встать на мостик, ударить пяткой... Тяжёлая туша мужчины рухнула на неё, сбивая дыхание. А острая разрывающая боль вошла в низ живота.

— Знаешь, Кло, а она не шлюха. У неё уже, чем у тебя.

— Меньше болтай, братец! Продери её! Покрепче! До самых кишок.

Мужчина улёгся поудобнее, прижимая к земле всем телом, чуть сдвинув голову, так чтобы было удобно разглядывать вблизи повёрнутое к нему лицо женщины с катящимися слезами и кляпом во рту. Запустив руку между телами, ухватил её за грудь. Принялся мять, щипать, толкать, исполняя вековечные хомнуто-сапиеснские движения, успевая попутно проводить разъяснительную работу.

— Дурочка. Как ты могла подумать, что какая-то заезжая принцесса, пусть бы и с сундуками золота, может стать у нас герцогиней? Влезть в постель ко Льву на ночку — легко. Даже на месячишко. Но церковный брак... Когда Лев трахнул Кло, когда надул ей брюхо — мы с отцом терпели. Как только не трепали славное имя графов Блискастеля, каких только насмешек мы не слышали. Сколько пришлось вынести бедной Клотильде под этим боровом. Родить ему ребёнка. Был бы мальчик... А так... Лев собирался после брака с Анжуйкой перевести Блискастель из лена в аллод. Наш аллод! Вечное наследственное владение! А Кло осталась бы здесь, на всякий случай. И тут ты с твоей матушкой. Лев сразу завилял. Кло он прогонит, нам подарки подарит. Какие-то ошмётки. Из-за тебя. Тебя здесь быть не должно. Должна исчезнуть. Сама. Быстро. О! О! Майн готт!

Завершив, в стиле "отбойного молотка", обычный процесс, мужчина занялся "финальными аккордами": задрал Ростиславе платье ещё выше, довольно покряхтывая, поставил пяток "знаков любви", в просторечии — засосов, на шее и груди. Старательно покусал груди, формируя на нежной белой коже характерные круглые цепочки синих отпечатков. Поднялся. Благодушно поинтересовался:

— Чего разлеглась? Давай поднимайся. Шнель-шнель. Топай отсюда. Из замка и из Саксонии. Убить или сделать с тобой что-нибудь пока нельзя — ты невеста нашего герцога. Будет воспринято как проявление оппозиционности. А мы — верные вассалы. Но если ты — похотливая сучка, готовая почесать свою мохнатку об любое встречное копьецо, то наш государь должен быть предупрежден об этом. А то вдруг ты встанешь герцогиней. И будешь наставлять ему рога налево и направо. Вон, как Кло. Рогатый Лев... забавно.

— Ты что-то разболтался, братец. Ты, русская шлюха! Убирайся! Лауф!

Потрясенная, вздрагивающая от злобных окриков, Ростислава испуганно отползала задом от этих милых саксонских аристократов к стенке. Мужчина никак не мог разобраться со своей перепутавшейся одеждой.

* * *

Саксонские панталоны-брё около века назад окончательно перешли в категорию "нижнее бельё", утратили открытое пространство спереди, но сохранили отсутствие пояса — подворачиваются сверху, в отворот вставляется шнурок, который завязывается спереди.

Сходно с некоторыми типами треников 21 в.

Эти панталоны — единственная деталь мужского костюма, которая столетиями отсутствует в женском. Остальные элементы одинаковы, сходны или перемещаются, согласно моде, из женского костюма в мужской и обратно.

В паре со штанами-брэ носят шоссы (чулки), которые цепляют к поясу специальными подвязками ("шоссы с хвостом"). Количество подвязок зависит от стоимости и предназначения костюма — с обычным платьем носят на одной подвязке, к парадному платью полагаются шоссы с тремя подвязками, украшенными бантиками. Распространены темные (коричневый, карминный, зеленый) или выходные шоссы с горизонтальными полосками из разноцветных лент.

Под удлинившейся одеждой (блио, котта) чулки не видны, но их всё больше украшают, а стоят они всё дороже. Не довольствуясь лучшими шерстяными драпами, шоссы шьют из восточного или венецианского шелка. Барбаросса — счастливый обладатель парадных шоссов из алого атласа с золотой вышивкой, на которые с завистью поглядывает весь двор и иноземные гости. Шоссы закрывают ногу до середины бедра, состоят из двух или трех частей: из носка, похожего на мешочек, и прямой длинной гетры, или — из напалечника, подъема и такой же гетры (пятки может не быть).

Позже эта пара (панталоны с чулками) снова вылезут наружу. Панталоны будут укорачиваться и расширяться, давая характерные "дутые шортики" испанцев и французов 17 в. Или снова сужаться и удлиняться, став, с белыми чулками, кюлотом европейских аристократов. И политическим ярлыком во время Французской революции.

* * *

Мужчина в недоумении пытался разобраться в концах своей "упряжи". Продолжая проповедовать полной ужаса слушательнице.

— У тебя час форы. За это время Генрих уйдёт с праздника в спальню. До утра его оттуда не вытащить. Я поднимусь наверх и поделюсь с приятелями прекрасной новостью. О тебе. Русская принцесса — даёт. Каждому. Предлагается и надевается. Я, бедненький, не устоял перед этим диким схизматическим напором. Отымел еретичку. В чём каюсь. Но не жалею. Поскольку дикарка оказалась страстной и искусной. Неистово трудилась передом и задом, истекала соком, глубоко и самозабвенно насаживалась. Что легко подтверждается. Следами моей страсти на твоём костлявом тельце.

Мужчина сокрушённо покачал головой, разглядывая оборвавшийся шнурок. Его сестра раздражённо фыркнула, встала перед ним на колени и, сдвинув котту брата, принялась искать там подходящую дырку для завязки.

— Понятно, что слабая на передок принцесса в герцогини не годится. Когда Генрих об этом узнает, он тебя выгонит. А лишённая его покровительства, его защиты... Ты просто экзотическая зверушка. На которую, не дожидаясь рога лесничего, можно начать охоту. Сотня дворян, пребывающих ныне в замке, пойдут, дрожа от нетерпения и азарта, тебя искать. Чтобы подтвердить или опровергнуть мои красочные описания твоих прелестей. Найдут. Нас, саксонцев, называют тупыми, но цепкости у нас не отнять.

Ростислава медленно, прижимаясь к стене спиной поднялась на ноги. Ноги дрожали, по ним текло. Она медленно, по шажочку, не отрывая спины от стены, а взгляда от источника баритона, смещалась к выходу. К двери, которая позволит ей сбежать, исчезнуть, удалиться от этих... сумасшедших. С их аллодами и феодами. А баритон рассудительно продолжал:

— Утром об этой новости узнает весь город. Потом — вся Саксония. Ты же богатенькая? Еретичка. Чужестранка. Развратница. Которая чуть было не обманула нашего любимого герцога своей мнимой благочестивостью. Но обман вскрылся, и ты стала Льву неинтересна. Ты — русская шлюха. Вы там все такие. Так скажут добрые саксонцы. Тебя будут ловить все. Каждый. Чтобы всунуть. Твоё имущество добрые католики заберут и применят во благо господа нашего Иисуса. В твоей свите мало женщин, но много безбородых юношей. Они тоже годятся. Для наслаждений. Есть любители. В конце концов, можно продать в Бордо. А там перепродадут маврам.

Ростислава почти добралась до двери. Ещё шаг и она исчезнет. Из этого велеречивого ужаса. Что-то привлекло её внимание. Что-то в её одежде. Когда она поднялась на ноги, когда собранная в верхней части тела одежда упала, закрывая ноги, что-то несильно стукнуло по бедру. Теперь она осознала. Чего именно касаются её пальцы. Под тканью. Слева. И справа.

Она медленно повернулась к столь близкой, к столь желанной двери. Услышала сзади поощряющее:

— Беги, детка, беги. Рога трубят, Саксония выходит на охоту. Скоро ты там? Чего копаешься?

Последнее было обращено к Клотильде, которая, всунув голову под постоянно падающий подол котты брата, пыталась связать оборвавшуюся подвязку его чулков.

Ростислава вытащила из потайного кармашка на бедре за разрезом котты подарок "Зверя Лютого" — бериллиевую рогатку, из ряда кармашков с другой стороны — чугунный шарик.

Утром, примеряя это платье, она почувствовала, что чего-то не хватает: за последние месяцы она привыкла ощущать на себе своё тайное оружие. Но сегодня-то зачем? Будет праздник в честь дорогих гостей издалека, будущей свадьбы, новобрачной...

"Лучше грустить от наличия оружия, чем от его отсутствия"... Смешная фраза. Вспомнилась. Она приказала горничной пришить кармашки.

Теперь она вложила шарик в седло и развернулась, натягивая.

Такого оружия нет в этом мире, им не испугаешь. Испуга и не было. Мужчина, уловив движение, взглянул мельком и продолжил, обращаясь к сестре, стоявшей перед ним на коленях:

— Не так. Экая ты дура!

Это были его последние слова. Он стоял спиной к Ростиславе, повернув склонённую голову вбок. Как ни дрожали руки княгини, но промахнуться на четырёх шагах после двух недель тренировки во Всеволжске, она не смогла. Чугунный шарик пробил височную кость мужчины и ушёл в мозг. Баритон беззвучно рухнул вперёд, плашмя, во весь рост.

Несколько секунд в комнате стояла тишина.

Потом под телом началась возня.

Оттуда доносились ругательства, которые составили бы честь даже старой гамбургской портовой шлюхе.

Продолжая пребывать в потрясённом состоянии, теперь уже и от своего выстрела, Ростислава, не выпуская из левой руки судорожно сжатую пустую рогатку, подошла ближе.

На боку мужчины бросился в глаза кинжал с золочёной рукояткой. Инстинктивно, в поисках оружия, средства обезопасить себя, она выхватила клинок. В этот момент Клотильда, придавленная телом брата, смогла, наконец, стряхнуть с лица подол его котты. Они столкнулись нос к носу.

— Идиот! И когда только успел нажраться?! А, русская шлюха. Ты ещё здесь?!

Ростислава ударила. Прямо в это пышущее злобой и презрением лицо. Рука чуть дрогнула и прекрасный толедский клинок вошёл чуть ниже — в шею графини. Затем, как учили забойщики, провела в сторону, расширяя рез.

Графиня задёргалась, пытаясь освободить запутавшиеся в одежде брата руки, попыталась зажать рану. Но кровь уже бурно лилась сквозь её пальцы, подталкиваемая последними толчками сердца.

Несколько секунд Ростислава тупо смотрела на два лежащих тела. Растущая лужа крови, подбирающаяся к краю её праздничного платья, заставила отодвинуться. Она вспомнила — где она. Снова поднялась вдоль стенки. Убрав рогатку в потайной карман, охая при каждом шаге, полусогнувшись, она двинулась из этого места. Уже за дверью она вспомнила о шарике, оставшемся в голове мужчины.

Вернуться назад, ковыряться в выпучивающей, вытекающей из пробитой головы молодого графа массы мозгов с кровью... Тихонько подвывая, держась за стену одной рукой и за живот, где тянуло и горело — другой, она двинулась в темноту подземных переходов.

Возвращаться в праздничную залу... в таком виде... Впрочем, она сразу сбилась с пути. С любого. Чернота подземелья, незнакомые повороты. Пару раз она взбиралась по каким-то лестницам. И снова, беззвучно рыдая, брела дальше. Вдруг по ногам потянуло холодком. Ещё два шага, поворот стены и её схватили сзади.

— О! Мейн либе!

Страстный юношеский голос над ухом. Жадные руки, мгновенно просочившиеся сквозь боковые разрезы платья и сжавшие её грудь сквозь тонкую ткань нижней рубашки.

Волна паники: "Нет! Опять! Только не это!". Ощущение полного бессилия, полной разбитости во всём теле, дрожащие от слабости колени, заходящееся в беззвучном крике сердечко...

Мужские ладони сильно сдавили и замерли. Лишь большие пальцы продолжали автоматически поглаживать её соски.

— Упс...

Кажется, неизвестный ожидал взять в руки нечто большего размера.

— Убери.

Её внезапно севший голос произносил немецкие слова, не скрывая экзотического для здешних мест акцента. Шаловливые ручонки неизвестного осторожно двинулись назад. Но княгиня сообразила быстрее. Прижала локтями его руки к бокам. Так, чтобы он не мог сбежать.

— Твоё имя?

Мужчина, не дыша, пытался освободиться:

— Э-э-э... извиняюсь, я просто обознался, простите, тут темно...

— Имя!

Парень за её спиной обречённо вздохнул.

— Конрад. Фон Зейц.

Ростислава пыталась вспомнить: слышала ли она раньше это имя. А юноша, приняв паузу за приглашение, снова чуть просунул ладони вперёд и осторожно, ожидая каждую минуту окрика, принялся сжимать и поглаживать попавшиеся ему в руки холмики.

— Если благородная фрау желает...

Многообещающая фраза была прервана коротким:

— Фрау желает. Домой.

Мужские пальчики никак не хотели расставаться с горошинками женских сосков. Пришлось конкретизировать:

— Выведи. Отсюда. Быстро. Шнель.

Юноша, наконец, собрался со своими мыслями и ручонками и повёл свою находку из подземелья на поверхность. Пройдя через какие-то запертые двери, они оказались во внешнем дворе замка, под тёмным, слегка моросящим холодным декабрьским дождём, небом.

Здесь было светлее: у ворот в железных клетках горели брёвна. Женщина, давно уже пребывавшая в полуобморочном состоянии, вдруг пошатнулась, поехала по стенке, теряя сознание. Над собой она увидела испуганное лицо юноши со свисавшими длинными сосульками белыми волосами.

— Вам плохо? Позвать помощь?

— Нет! Домой. Нах хаус.

Подхваченная подмышки, прошептала в мокрое уже от дождя лицо:

— Тихо. Тайно. Чтобы никто...

Она стояла у холодной сырой стены, пытаясь не позволить своим глазам закрыться. И вдруг поняла, что её спутник начал раздеваться.

— Что...? Что ты...?

— Тайно так тайно. Одевайте.

Его пеллисон, крытый потёртым сукном и подбитый дешёвым кроликом, явно был старше своего владельца. Широкие длинные рукава с давно вышедшим из моды большим капюшоном скрыли руки и голову женщины.

— А... а ты?

Юноша хмыкнул:

— Пылающий жаром страсти любовник ведёт свою возлюбленную к ложу любви. Поскольку дама — жена, но не его — она закутана с ног до головы. Стражники будут цыкать зубом и завистливо вздыхать. Пошли.

Радостно улыбаясь страже, всё крепче обнимая свою спутницу и стуча зубами от холода, юноша вывел Ростиславу из ворот замка, перевёл через мост и только собрался извиниться за столь сильное прижимание, как княгиня снова попыталась упасть, теряя сознание...

Знакомый потолок, встревоженное лицо служанки, горячая вода ванны...

— Этот парень... Конрад. Где он?

— Но, госпожа...

— Быстро.

Через минуту в жаркую, наполненную паром и запахом трав комнату, ввалилось четверо мужчин. Беня, Конрад в ещё мокрой рубашке со странно блестящими глазами и двое воинов из свиты в доспехах. На залысинах Бени немедленно выступили капельки пота.

— Все вон. Служанки — тоже. Беня и Конрад — туда.

Она мотнула головой в сторону лавки.

— Беня, что он сказал?

— М-м-м... Ничего. Что ты нашла его и велела проводить.

— Почему он в мокром? Где его пеллисон?

— Я не понял. Что с ним сделать. Поэтому... просто дал горячего вина. Немного.

Женщина, прикрытая по шею тёмной водой с травяным отваром, разглядывала своего спасителя. Тот, встревоженный обменом репликами на непонятном языке, старательно изображал беззаботную улыбку. Несколько нервную.

— Как ты меня притащил? — Спросила княгиня, переходя на германское наречие.

— На плече. Вскинул и понёс.

— Тяжело?

— Нет. Да и не каждый день удаётся подержаться за задницу герцогини. Извините, Ваше Высочество, но вы сваливались.

— Светлость. — Уточнила княгиня. — Тебе заплатили?

— Нет. Ваша Светлость.

— Мне неизвестны обстоятельства. Сколько и в какой форме.

Тон, которым Беня выразил своё недоумение, позволял предположить, что в качестве оплаты допускается удар кинжалом и тихий всплеск опускаемого в ночную реку бездыханного тела.

Женщина села в корыте, собираясь взять полотенце. И замерла под внимательными взглядами двух мужчин. Попыталась закрыться. Потом опустила руки, вцепилась намертво в края ванны. Выпрямилась и вскинула голову. Демонстрируя зрителям "финальные аккорды" своего знакомства с любовницей герцога и её братом.

— Конрад, вам вернут вашу одежду. Вы свободны.

— Сколько? — Сразу же поинтересовался главный казначей княгини.

— Наши дирхемы слишком видны. Но я дам тебе, Конрад, три совета.

Она встряхнула головой. Стряхивая воду с ресниц и пытаясь правильно уложить мысли в мозгу.

— Первый: забудь. Что встретился со мной, что дотащил сюда, что был здесь, что увидел... сейчас. Этого — не было. Второй: поспеши в замок. Слушай внимательно. Третий: завтра, к началу третьего часа, навести меня. Не сообщая об этом никому и не привлекая ничьего внимания.

Она внимательно смотрела на юношу, который, кажется, и не слышал её, уставившись на синие окружности под её сосками. Наконец, он очнулся:

— Три совета? Щедрая оплата. Щедрейшая.

Он был испуган, смущён и раздражён. Кажется, с его уст готова была сорваться и следующая дерзость. Но женщина, чуть качнув покрытой синяками грудью, твёрдо произнесла:

— Щедрая. Ценой в жизнь. Твою. Короткую. Или — богатую. Иди.

Едва двери за мужчинами закрылись, как прибежали две служанки, княгиня перестала "держать лицо и фигуру", разрыдалась от боли, унижений, пережитого страха...

Через час, когда согретая, намытая, намазанная бальзамами она лежала в постели, внизу захлопали двери, раздались голоса. В комнату ворвалась радостная, возбуждённая Софья.

— Ростишка! Мне удалось! Такой успех! Генрих отдаст тебе Целлерфельд! Полностью! С округой! Со всеми правами и привилегиями! Там же серебра...

От неё пахло дорогим вином, восточными благовониями, жареным мясом, соками бурной любви...

— Мама. Меня изнасиловали.

Софочка, желавшая поделиться радостью от успешной сделки, исполненной ею в постели герцога, ожидавшая восхищения и похвал, скривилась.

— И что? Первый раз, что ли? Муженька покойного вспомни. Ты не девочка, пора привыкнуть.

И томно улыбаясь, вспоминая нечто приятное из совсем недавнего, добавила:

— И получать удовольствие.

— Я убила человека. Двух.

— Этих мерзавцев? Которые тебя...? И правильно сделала. Никто не видел?

— Женщину я зарезала. Кинжалом.

— Женщину?! Экая гадина. Молодец!

— А мужчину застрелила. Из рогатки.

— Из... чего?

Только изумление, вызванное неизвестным средством убийства, смогло остановить самолюбование Софьи. Она присела на край постели, начала задавать вопросы, вспомнила, по ходу дела, о необходимости выказать дочери душевное участие, они обе поплакали и заснули.

Около 9 утра (в третьем часу по церковному счёту) в комнату на втором этаже слуга ввёл гостя. Во главе стола сидела, выпрямившись, будто солдат на плацу, княгиня Ростислава Андреевна. Софья Степановна, её матушка, в скромном светло-сером одеянии послушницы-паломницы, искоса поглядывала на вошедшего. Бенжамин из Всеволжска, занявший в свите княгини место советника по финансам и особым вопросам, сосредоточенно рассматривал несколько поцарапанный стол. Ивашко, главный в свите, сурово осмотрел гостя. И утратил к нему интерес: не воин.

Княгиня смотрела прямо. В глаза Конраду фон Зейцу. Как и положено смотреть прирождённой государыне.

Не смущаемая воспоминаниями ни о собственном ночном стриптизе в ванне, ни ощущениями его пальчиков, ощупывавших вчера её соски. Ни о своей полной беззащитности, зависимости от него по дороге домой. Экие мелочи. Слуга выполнил свой долг — потрудился для госпожи. Так и должно быть, вспоминать — нечего.

— Присядь. Расскажи. Что нового в замке и городе.

Кажется, такое начало, без предисловий и приветствий, смутило юношу. Поставило на место: с равными, с гостями говорят о погоде. Со слугами, с подчинёнными — о деле.

Он отвёл глаза и принялся несколько сбивчиво изображать из себя новостное агентство:

— Я тогда... вернулся... промок сильно... грелся у камина... выпил там... дело к концу уже... тут крик: молодого Блискастеля убили. С сестрой. Ну, с Клотильдой... с любовницей, значит, нашего... пошёл глянуть... В подземелье... народу — не протолкнуться... говорят: он её заставлял сделать... "русский поцелуй". С тех пор как вы герцогу...

Он кивнул в сторону Софьи. Та горделиво вскинула голову, начиная постепенно краснеть.

— Герцог был в полном восторге. Естественно, похвастал. Так расписал, что... теперь все хотят... чтобы все. Но некоторые... Кло, конечно, со многими кувыркалась. И с братом своим. Но тут... она его чем-то тяжёлым в висок. Как говорят. А он её кинжалом по горлу. Кровищи там... Вот.

Рассказчик искоса оглядел присутствующих и продолжил:

— Герцог — в ярости. Содом! Вертеп! Канонники схватились... Чуть не до драки. Один орёт: страшный грех! Противоестественно! Другой наоборот: ничего страшного, это ж... ну... не по настоящему. Кричат да на Генриха поглядывают. Поскольку тот... Во-от. Да.

Конрад вспомнил, вытащил из пустого кошелька и катанул по столу металлический шарик. Гремя и подскакивая на щербинах шарик докатился до княгини. Острый, цепкий взгляд юноши скользнул по недоумевающим лицам мужчин. Они, явно, видели такую штуку первый раз в жизни.

— Не они, ошибся, — подумал юноша.

И споткнулся о взгляд Ростиславы. Княгиня, не взглянув на шарик перед ней, продолжала смотреть ему прямо в глаза. Твёрдо, не отвлекаясь.

— Что это?

— Это... там... ну... когда тела убиенных выносили... стукнуло... я подобрал и... у графа в голове дырка... сходного размера... Штучка железная. Только... такого железа у нас не делают. Ни в Саксонии, ни везде.

Чугун в эту эпоху выплавляют в Китае. В Средней Азии. Во Всеволжске. До европейского чугуна пара столетий.

— Расскажи. О себе. Кто ты, откуда, чем занимаешься.

Довольно обычная для этих времён и мест история. Давний славный род. Бесславно обедневший: двоюродный брат дедушки, глава рода, попал в плен. Для выкупа пришлось продать всё. Остальное заложить. Одни в роду умерли, другие разбежались. Конраду повезло — его взял себе в министериалы граф Рейнгенау. Слишком юный для серьёзной должности, довольно субтильный, хотя как показала прошедшая ночь — уносливый и грузоподъёмный, он не выглядел подходящим для ратной рыцарской службы. Так, "по особым поручениям", куда пошлют.

— И сколько за такую службу платят?

Непристойный вопрос. Но юноша вздёрнул нос и храбро сообщил:

— Четыре ливра в год!

— Меньше трёх пфенингов в день? Простой сержант получает вдвое больше.

Для женщин цифры в пфенингах были непонятны. Но Беня, по роду занятий, разбирается в здешних ценах.

— У сержанта — конь. Это дорого. Да, ещё бывают подарки от графа! Четыре раза в год!

Беня фыркнул. Знаем мы эти подарки. Обноски сюзерена. Софья окинула юношу презрительным взглядом. И почём нынче такие... за пучок? Ивашко кивнул своим мыслям: ничего существенного. И уставился в окно. Только Ростислава продолжала, не меняя выражения лица, смотреть прямо в глаза своему вчерашнему спасителю.

— Восемь. Ливров. В год.

Юноша дёрнулся.

— В-ваше... светлость. Это очень лестное для меня предложение. Но... я присягал графу Рейнгенау. Я не могу покинуть его. До его смерти. Или с его согласия. А он... нет.

Граф Рейнгенау, камерарий герцога, был одним из высших сановников и ярым противником брака Генриха Льва и Ростиславы Андреевны. Как и большинство разумных, рациональных людей. Он никогда не называл эту идею иначе чем безумством. В приватных же беседах использовал и куда более сильные выражения. Благородство и положение сделало его фактической главой анжуйской партии при дворе. Впрочем, выгоды укрепления союза с Плантагенетами через брак с дочерью Генриха Короткий Плащ, были очевидны всем.

— И какую же мерзопакость задумал твой господин?

— Мой господин — благородный человек! Все его деяния и помыслы направлены во благо! Веры христианской и герцогства саксонского! Ваши действия... м-м-м... вызывают подозрения. В еретичности, богохулении и сатанизме. Рейнгенау собрал множество свидетельств. Он собирается отправить через день-два эти документы епископу гальберштадтскому Ульриху, известному своей ревностью в делах веры и независимостью от Саксонского дома. Если епископ сочтёт основания достаточными... Но Рейнгенау не желает вам вреда! Он лишь хочет, чтобы вы покинули Саксонию, чтобы не мешали герцогству укрепляться и возвышаться. Если вы немедленно уедете — он не станет вас преследовать.

Ростислава как-то странно скривилась и негромко произнесла:

— Беги, детка, беги.

Встряхнулась, выходя из задумчивости, и, впервые за всю беседу, улыбнулась Конраду:

— Раз ты не хочешь поступить ко мне на службу, то прими деньги просто в знак благодарности. Без обязательств. А если надумаешь — приходи, поговорим.

Беня пошёл с Конрадом отсчитать серебро, Ивашко отправился на конюшню проверить отремонтированную сбрую. А из комнаты вскоре раздался встревоженный голос Софьи:

— Ты сошла с ума! Ты же больная! Прикажи слугам!

И по-прежнему тихий, твёрдый голос Ростиславы:

— Ждать — нельзя. Другой способ — рискованно. Никто, кроме меня, не умеет.

На следующий день около полудня граф Рейнгенау прогуливался в одиночестве по одному из внутренних двориков замка. Зимнее солнышко решило порадовать жителей тёплым денёчком, в парадной одежде было жарко. Камерарий снял тёплую шапку с наушниками и обмахивался ею, изредка чуть наклоняя голову в ответ на низкие поклоны пробегавших мимо слуг.

На несколько минут во дворике стало пусто. Рейнгенау как раз шёл мимо невысокого балкона второго этажа. Вдруг, вскрикнув, он рухнул ничком. Выскочившие слуги успели увидеть его предсмертные судороги. У него было пробито темечко. Из дырки текла тёплая ещё кровь с кусочками мозга. Никаких злоумышленников вокруг не было. Лишь за балюстрадой балкона над опущенными к умирающему головами сбежавшихся промелькнул кусок подола платья благородной дамы.

Через три дня, после отпевания бедного графа, Конрад фон Зейц снова сидел за столом перед княгиней Ростиславой:

— Если мне будет дозволено, то я осмелился бы напомнить о вашем недавнем предложении. Насчёт вашей службы. Моя служба графу закончилась. С его смертью.

Не получив немедленного ответа, смущаясь и краснея под пристальным взглядом, он запустил пальцы в кошелёк на поясе.

— Я, знаете ли, как-то попал в ученики лекаря. Щипцы всякие, буравы, пилы... по кости. Когда покойного господина, прими душу его Господи, обмывали, то... я извлёк из его головы...

Он положил на стол металлический шарик. И толкнул его к княгине. Та резко накрыла шарик ладонью.

— Я, знаете ли, как-то путешествовал с кузнецом... мда... мальчиком-слугой... в молотобойцы меня... сами понимаете... а кушать было нечего... совсем...

— Ты понимаешь в чёрном металле?

Конрад кривовато вздохнул. И кинулся как в ледяную воду:

— Да. Чуть-чуть. Но... это тот же самый шарик. Что был... прежде. Там царапины...

Пауза затягивалась. Парень нервно сглотнул. Дурак. Разболтался. Похоже, что выйти живым от этих страшных схизматов...

— Шестнадцать ливров в год. С сегодняшнего дня.

— Я буду счастлив служить Вашему Высочеству.

Подождал. Его не поправили. До свадьбы оставалось меньше сорока дней. И всё меньше препятствий. Живых.

Мне известно о ещё двух применениях единственного экземпляра этого оружия. Через несколько лет, когда Ростислава выросла и окрепла, когда её положение укрепилось, а возможности расширились, я послал ей коллекцию пневматов с вспомогательным оборудованием и инструктором. Девочке пришлось отказаться от котт с их плотно шнуруемым рукавом, а переход на свинцовые шарики обеспечил производство боеприпасов на месте.

Фон Зейц оказался одним из первых и весьма успешных агентов Ростиславы из туземцев. С удовольствием давил старую аристократию, проявляя недюжинный ум, изобретательность и хладнокровие. Сделал прекрасную карьеру. Я с ним никогда не встречался, но всегда испытывал уважение. Подобное тянется к подобному: весьма необычные, в тамошних местах, русские княгини привлекали к себе необычных, ярких, талантливых людей.

Конец сто третьей части

Часть 104. "Привяжи мне бумажные крылья — свободу и совесть..."

Глава 515

Ростислава училась. Разному. Латыни и убийству, математике и плаванью.

— Ростя, ты умеешь плавать?

— Плавать? Господин хотел сказать "купаться"?

— Понятно.

Утром, ещё до рассвета, "Ласточка" осторожно выплывает в Волгу. Ростислава в простой рубахе, босая присутствует при постановке парусов. Дали и шкот потаскать, и штурвал потрогать. Полный восторг.

Парни изображают из себя старых морских волков, а она смотрит на них совершенно влюблённо. Мда... Раздражает.

Подзываю на корму, завязываю на щиколотке пеньковую верёвку.

— Знаешь как учат щенят плавать?

— А? Ну... кидают в воду и, если выплывут...

Толчок в грудь. Ростислава ахает и спиной падает за борт. Рулевой вскрикивает, открывает рот и... садится на место. Матрос от мачты кидается к корме:

— Человек за бортом!

— Стоять! Где ты видишь человека? Девка.

Внимательно разглядываю взволнованного, мгновенно смутившегося парня:

— Вот поэтому капитан — он (киваю на рулевого). А ты — матрос.

В метрах пяти за кормой медленно идущей "бермудины" выныривает голова Ростиславы. Беспорядочно машет руками, выплёвывает заглоченную сдуру воду. Едва она начинает издавать звуки, тяну верёвку. Девчонка пытается инстинктивно держаться в воде вертикально — верёвка переворачивает её, утягивает под воду. Снова панически болтающиеся ручонки на поверхности и снова вытягивание каната.

С третьего раза она догадалась ухватиться за верёвку. Задыхающаяся, захлёбывающаяся, подтянута к борту, ухвачена за одежду и вытащена на палубу. Где, встав на четвереньки, принялась блевать за борт, содрогаясь и выворачиваясь всем телом.

— Ты испугалась.

— Ы-ы-ы...

— Хотя обещала "никогда-никогда".

— Ы-ы-ы

Раздеваю, вытираю, отношу в каюту, заворачиваю в свою старую рубаху. Она, прижавшись к моему боку, вволю наплакавшись, согревается, затихает. Отлежалась бы, отоспалась, собралась бы с силами... Время уходит.

— Повторим?

— Нет! Нет!

И, вздохнув и всхлипнув:

— Как будет угодно господину.

Стащив с себя и с неё рубахи, вывожу на палубу. Солнышко взошло. Греет. День будет жаркий. Подвожу к борту, показываю, рассказываю, присев на корточки, о блоках. Она внимательно слушает, нагибается. И ойкает, сразу присев: таким вздохом нашей команды "мореплавателей" можно наполнять паруса фрегатов. А взглядами — кипятить котлы пароходов.

Сидит рядом, вся красная, слов не слышит.

— Ты снова боишься?

— Нет! Просто... ну... стыдно...

— Тебе стыдно слуг? А собак, птичек, ангелов божьих...?

Она вздыхает, багровеет. И снова встаёт "в наклонку".

— Эй, на руле! Не спать! Дерева валять собрался?!

Рулевой так увлёкся зрелищем, что чуть не загнал яхту в береговой мыс.

— Вот видишь: тебе достаточно просто встать правильно, а я чуть не потерял целый корабль. По пристани прогуляешься — пол-флота на дно пойдёт.

Ещё красная, но уже улыбается. Отвлекаю внимание деталями крепежа рангоута и, когда она уже успокоилась, негромко требую:

— Не поворачивайся. Наш матрос. Сидит на борту. Подойди сзади. Улыбнись. Пни ногой в спину.

— Но... он же свалится в реку!

— Он умеет плавать. Тебе будет полезно посмотреть. В помощь кинешь конец.

— "Конец"? Чего?

— Вон там — бухта... э-э-э моток. Верёвки. Кидай изо всех сил.

— А... а за что? Ну... пнуть?

— За то. Что ты так решила. Княгиня выкинула в реку непонравившегося ей слугу.

— Но... Он же... хороший.

— Он смотрит на тебя. С вожделением. Мне не нравится. Достаточно?

Не понимает. Поняла. Расцвела.

— Тебя... тебе это... ты... заметил?

Вот так, радостно подошла к парню на борту, встала рядом, спросила о причине всплеска посреди реки, и когда тот, совершенно одурев от вида, от близости нагих девичьих ляжек... и всего... ну... между, выше и рядом... перед носом... машинально отвёл глаза — пнула. Парень только булькнул. Без звука.

— Человек за бортом!

— Вот теперь ты прав. Только не уточнил: глупый человек. Который вздумал пялиться на мою девку.

Ростишка, чуть ли не с хохотом кидает канат. Не долетает, но матрос уже "охолонул", глотнув волжской водицы. Вспомнил производственные навыки, догнал сажёнками конец. Вытаскиваю утопленника на борт. "Морские выражения", готовые сорваться с его языка, умирают, не покидая прямой кишки. Видимо, от предупреждающих гримас шкипера за моей спиной.

Укладываемся на ряднине перед мачтой — загораем. Совершенно не людское занятие: никто в "Святой Руси" не загорает. А уж женщина из вятших... этого не может быть никогда.

Загорелая княгиня — визуальное выражение тотальной военной катастрофы. Разгром, набег, полон... Бедствие.

Она лежит рядом, закинув руки за голову, раздвинув коленки навстречу поднимающемуся солнцу, чему-то улыбается с закрытыми глазами.

— Солнышку радуешься?

— А? Да. Нет. Оказывается, я могу нравиться.

— Что в этом удивительного?

— Раньше... такого не было. Все либо кланялись, либо в пол смотрели, либо... как на курёнка, когда ему голову скручивают.

— Ты выросла.

— А ещё... я для тебя... ну... значу. Ты замечаешь. Кто как на меня смотрит. Тебе это... ну... не всё равно.

Повернувшись к ней, осторожно провожу ладонью по её телу. Горячая. Жаркая снаружи от солнца, жаркая от чувств изнутри.

— Ты выросла. И становишься красавицей.

— Становлюсь. В твоих руках. В "лапах Зверя Лютого".

И не открывая глаз, чуть нервно:

— Возьми меня. Здесь. Сейчас. Пожалуйста.

Точно — выросла. И не только в мышечной массе.

— А... парни увидят...

— Мой господин боится? Слуг, птичек, ангелов?

Насмешница. Вздумала меня передразнивать. Осторожно переваливаюсь на неё. И под нижними реями поставленных парусов вижу ошалевшие лица моим морячков. Ростя, закинув голову, тоже их видит, и начинает "звучать". Громко, страстно и разнообразно комментируя вслух наши движения и её ощущения. Парни, оба красные, старательно отворачиваются, разглядывают проходящие мимо берега. Один — левый, другой — правый.

Факеншит! А вперёд никто не смотрит! Поймаем топляк или влетим на мель. Остаётся только надеяться на божью помощь.

Бог — помог. В смысле: мы с Ростишкой кончили одновременно и выразительно. А морячки-речники не утопили кораблик. Чисто случайно, по воле божьей.

Потом пикник на лесном берегу тихого речного залива. Уроки плаванья. Захожу в воду, кладу её животом на мои вытянутые руки:

— Давай. Лягушкой.

Брасс. Самое простое и самое экономичное. На скорость ей не плавать. Но выплыть — обязана. Из любой ситуации. Я так хочу. Опять же: судьба Саксонии и прочей там... Германии.

Захожу всё глубже. Она визжит. Не то от восторга, не то от страха. Лезет по мне вверх, уцепившись за шею. При нашей разницы в росте, не достаёт дна. И не надо. Плавать следует в приповерхностном слое. Там, часто, ещё и теплее.

— Отпусти мою шею и плыви к берегу.

— Н-н-н...

— Буду кидать с борта на верёвке. Ты — можешь. Всё. По моей воле. Плыви.

Плывёт. Безобразно, "грязно", не технично. На грани контролируемой паники. Измученный восторг, когда смогла встать ногами на дно.

Повторяем. В разных вариантах. Навык становится с каждым разом лучше, но мышц — нет. Дыхалка устанавливается, а грести нечем.

— На сегодня всё. Завтра повтор. У меня дела — возьмёшь Цыбу. Повторять будешь сама — так никто не умеет.

— А можно... маму взять?

Факеншит! Эта змеюка... Софочка нынче дерьмо за лежачими в больничке убирает. Уход за болящими и смердящими — исконно-посконное занятие дам из высшего общества. Они это подвигом называют. И балдеют. Как от сладкого. Типа: наливаются благочестием по самые ноздри. Глядишь, и Софочка на билет в "кущи небесные" заработает. Хотя вряд ли: по её грехам... у нас столько дерьма не сыщется.

— Зачем?

— Я хочу... ну... чтоб она увидела. Что я умею такое... Она же тоже никогда так...

— Хорошо. Тогда ещё Трифу. Ей отдохнуть надо. Книжку почитаете. И Ивашку. Для безопасности.

Парням, по прибытию, я выдал по жетону. Для посещения элитного "весёлого дома". Они так там "сбросили пар"... Был бы пароход — взорвался бы. Софья, донельзя обрадованная "милостью дочки", вела себя "тише травы, ниже воды" — не жаловалась, не командовала, даже пыталась услужить. Ивашко обойдя округу и убедившись в отсутствии опасностей, дремал на берегу, дамы плескались, а Ростислава показывала новое умение. Похвалы и восторги товарок возбуждали её честолюбие, она заплывала всё дальше и дальше. Дважды чуть не утонула. Я её обругал, конечно, но не сильно — иначе не выучится. Большую реку не переплывёт, но на воде продержится.

Я ошибся. Тот побег по карнизу башни из заточения, о котором я вспоминал, привёл её к Лабе. Ростислава сумела осилить эту, весьма не маленькую, реку. Не такую, как у Гамбурга, конечно, но тоже вполне. Когда по берегу рыщет смерть, сил у пловца прибавляется. Для успеха нужны минимальные навыки. И — бесстрашие.

Каждый раз способность моей бюрократии отрабатывать экстремальные ситуации меня удивляет. Этого ж ничего не было! — А вот...

"Заработало!" — в восторге кричал кот Матроскин.

Собрать торговый караван за тридевять земель — занятие очень... изощрённое. С учётом всеобщей неопределённости, с необходимостью предусмотреть разные варианты развития событий...

"Домашняя дума — в дорогу не годится" — русская народная мудрость. А другой — нету.

Причём "Саксонский проект" не был единственной "головной болью". Одновременно мы осваивали огромное пространство между Волгой и Сухоной, продвигались вниз по Северной Двине.

Отчего я временами впадал в панику: на западе, к югу от Ильменя шла уже война. Если наши действия будут восприняты как исполнение воли Боголюбского, то по нам так вдарят...! Пять сотен гридней городового полка Новгорода пробьют Волгу насквозь. До Всеволжска включительно. Это не ватажки ушкуйников, их и суздальские остановить не смогут. А если хотя бы полсотни — выжгут все мои погосты в том регионе.

Возможность такого удара определяется их внутренним состоянием и их представлениями о моих силах и намерениях. То и другое известно крайне смутно и непрерывно меняется. Единственное чётко понятное: моё желание выбить новгородцев из Заладожья, закрыть им северный торг. В ближайшие три-пять лет.

Одновременно шло присоединение обширных территорий эрзя. Где теперь нужно построить, организовать, сделать кучу... разного. Нарастало напряжение во внезапно обнищавшей Булгарии. Что должно было дать отдачу и по нам. Вопрос — какую? Не решалась тема Приволжской орды. Кыпчаки безобразничали, а без покоя на Волге я не мог начать поставки коранов в халифат и, соответственно, не получал денег.

Накатывали внутренние технические пробемы. Пришлось скандально выйти из булатов. Не складывалась новая амальгама на зеркалах. Постоянного внимания требовала семеноводческая работа. У Прокуя случился прорыв в турбиностроении. Он визжал, ругался и плакал. То — от успехов, то — наоборот.

Короче: "Саксонский проект" был важным для меня, но в общем ряду текущих забот — один из десятка. Так что я не мог проводить с Ростиславой всё своё время. Только "свободную минутку". Показал как плавать — дальше с помощниками. Но начинать новый курс нужно самому.

— Росток, ты мне нужна. Раздевайся.

— О... вот так сразу? Я... не готова...

— Ты обязалась исполнить по слову моему. Делай.

Смотрит выжидательно. Потом начинает себя поглаживать, потягивается, поворачивается, кокетливо улыбается через плечо... Занятия в зеркальном зале не прошли даром. Кое-чему, и не только танцевальным па — выучилась. Увы, не сейчас.

— Вот костюм для верховой езды — одевай.

* * *

Есть три варианта женской езды на лошади. Боковая посадка в дамском седле. Такого седла в природе пока нет. Верховая посадка с продёргиванием заднего подола между ног на переднюю луку. Так будут ездить европейские аристократические дамы до времён Екатерины Медичи. Потом эта королева Франции введёт для своих фрейлин панталоны. Чем очень огорчит придворных кавалеров. Третий вариант — мужской костюм. Замечу, дело не в штанах: женщины у степняков, у арабов, китаянки — штаны носят, но верхом массово не ездят.

В России отношение к явлению "баба на коне" — очень отрицательное. Столетиями. Уже и в 19 в. воспринимается как крайняя форма разврата:

"Музыку ездят слушать, верхом на лошадях катаются.

— Как же это верхом, Михайло Данилыч? — спросила Аксинья Захаровна.— Это мне, старухе, что-то уж и не понять! Неужели и девицы и молодицы на конях верхом?

— Верхом, Аксинья Захаровна,— отвечал Снежков.

— Ай, срам какой! — вскрикнула Аксинья Захаровна, всплеснув руками.— В штанах?

— Зачем в штанах, Аксинья Захаровна? — отвечал Михайло Данилыч, удивленный словами будущей тещи.

— Платье для того особое шьют, длинное, с хвостом аршина на два. А на коней боком садятся.

Девушки зарделись. Аграфена Петровна строгим взглядом окинула рассказчика".

Оценки староверов 19 в., помимо чисто традиционных стереотипов, имеют медицинскую составляющую. Верховая езда приводит к ритмичному приливу крови в область малого таза. Что вызывает возбуждение тамошних нервных окончаний. В 21 в. выездка используется для лечения фригидности, в "средневековых" романах аристократки, практикующие верховые прогулки, частенько вступают в любовную связь с сопровождающими их кавалерами. Или — слугами.

Размявшись и разогревшись, высокородные дамы, не всегда, но достаточно часто, принимали "на десерт" конюха или грума. Для комплектности мероприятия. Эти категории слуг ("около-конские") упоминаются в любовных романах наряду с "около-постельными" пажами, лакеями и менестрелями. А не, например, сторожа, дворники или плотники.

Конечно, эффект наблюдается после лёгкой прогулки уже освоившей седло пациентки. После 12-часовой непрерывной скачки отвращение вызывает сама мысль о... Нет, не только о том, о чём вы подумали. Сползая с седла просто думать о необходимости стоять, сидеть, лежать, ходить, говорить, существовать... вызывает ненависть.

Коллеги! Если вам хочется "быстрой и частой любви" — осваивайте конкур. Хотя, конечно, прежде чем вам дадут доступ к телу лошади госпожи, столько навоза перетаскать придётся!

У меня тут "особого платья с хвостом" не предвидится. Облегчённый вариант "костюма степняка": кафтан с разрезом сзади, довольно короткая рубашка с косым воротом, шаровары, сапожки, шапка. Ростишка с любопытством рассматривает комплект одежды, облачается.

Переход на мужской костюм для неё прошёл незаметно — слишком много в тот момент было других потрясений. В нормальных условиях... срам и позор. Ни одна нормальная русская женщина мужскую одежду не наденет — сгорит со стыда.

Напомню: одно из обоснований сатанизма Жанны Дарк — ношение ею мужской одежды. Это же — средство психологического давления. Ей то выдавали женскую одежду, то отбирали, оставляя только мужскую. Отчего главная героиня Франции плакала.

Коллегши! Если вы принародно "вскочили и поскакали", то клеймо "б...дь" появляется, по общему мнению, на вашем лбу незамедлительно. Вне зависимость от ваших добрых или недобрых дел. Дальше придётся долго и нудно доказывать, что "я не такая, я жду трамвая". Поскольку оппоненты сильны, изобретательны и многочисленны, то... они смогут доказать свою правоту.

* * *

— Вот тебе, Росток, лошадка. Игрушечная. Деревянная. Седло высокое немецкое. Десять раз влезть-слезть. А вот тебе конюх. Салманом звать.

Поворачиваюсь и ухожу. Но — недалеко. Я её — вижу, она меня — нет.

Внешность Салмана... головка домиком, зубки заборчиком... видно, что девушка боится его страшно. Не удивительно: от его оскала матёрые мужики разбегаются. А он неотрывно смотрит на неё и начинает гадко улыбаться.

Вчера полвечера тренировал, по моему приказу, мерзко-похотливую ухмылку перед зеркалом. Результат я принял только с третьей попытки. Дэв. Пылающий сладострастием... Б-р-р... В кошмаре приснится — уписаешься.

Юная княгиня решительно подходит к деревянному конику. И в недоумении замирает: это не пони, не тарпан, это скорее, аналог чего-то типа шайра или ардена. Першеронов ещё в природе нет. Но и эти — метр шестьдесят в холке. А у неё — "полтора метра с кепкой". Всего. Стремена высоко подвязаны: по её росту, когда она будет сидеть в седле. Есть способы влезть. Надо знать "как". А она просто пытается задрать повыше ногу, вставить в стремя, уцепиться, не видя, за высокие луки седла.

— Э... Позволит ли юная госпожа помочь?

Салман уже стоит рядом, вполне сдержано предлагает помощь. А иначе — никак! Не влезть. Она скупо кивает, снова поворачивает лицо к седлу.

Сзади, сквозь щель в двери, через которую я подсматриваю, хорошо видно движение Салмана: его левая ложится на плечо наездницы, а правая... проскакивает под ягодицу задранной, вставленной в стремя ноги. Промежность "юной госпожи" оказывается в ладони здоровенного "конюха-урода". Который начинает размеренно сжимать руку.

Всё тот же "дистанционный роторасширитель". Рта не вижу, но, похоже, работает. Инстинктивный девушки рывок вверх, блокируется. Чуть сместившись, он прижимает её всем телом к боку "лошадиного тренажёра".

"Слуга стал шарить попадью

— Ах, что ты делаешь?

— Да я клопа давлю".

Здесь — не "дедушка Крылов". Не попадью, не клопа. Но давит хорошо. Ладонь большая, массирует у юной госпожи всё, от лобка до копчика.

Маленький дворик, где происходит это занятие, залит солнцем, слышны голоса людей из-за забора, где-то гремит по мостовой телега, птички щебечут, собаки загавкали, женщины смеются... А здесь солнце, тишина, две неподвижные молчаливые, как эта деревянная лошадь, человеческих фигуры. Чуть заметное ритмичное движение рукава чекменя Салмана: бицепс напрягся, бицепс расслабился. Намертво вцепившиеся в луки седла, поднятые на коня её кисти. И — тишина.

Всё, факеншит уелбантуренный! Больше я этого видеть не могу!

Подхожу к скульптурной фигуре. Салман, с остановившимся взглядом, устремлённым на крашеную вороную гриву деревянного коника, медитирует. А Ростислава... Прижатая щекой к попоне, она плачет с закрытыми глазами.

— Великолепно. Каждый конюх волен запустить свои лапы тебе между ляжек. Ты всем собираешься дать пощупать? Балдеешь и наслаждаешься? Курвина дочь и сама — курва? Отпусти её. (Последнее — Салману)

Салман отпустил, отодвинулся. А она как стояла, так и стоит. С задранной и подвёрнутой в стремени ногой. И плачет. В эту дурацкую попону.

— Джигитка сопливая. Смотри в чём ты ошиблась.

И подробненько. Как надо подходить к коню, как надо становиться, что говорить слуге, как это по-немецки. Что должен делать "правильный" конюх и как поправить "неправильного".

— Ладно. Представь, что ты всё-таки попала. Вот в такую ситуацию. Что ты можешь сделать?

И пошли основы. От самого элементарного — пяткой по стопе топнуть.

— Ещё вопрос: почему ты молчишь? Сопишь, плачешь, не кричишь.

— Сты-ы-ыдно-о-о...

— Твою ж едрить-кудрявить...! Дальше что?! Лучше будет?! Ты — госпожа! Он — холоп! Раб, скотинка двуногая, быдло! Ты кошки или собаки — стыдишься?! Рявкни на него!

— К-как... Ч-чего... сказать?

— Не сказать! Рявкнуть! Что хочешь. Пшёл вон. Пасть порву, моргалы выколю! Тазиком накрою! Доннер веттер, гинг хинаус... О чём вы с Фрицем разговариваете, если до сих пор не знаешь десятка немецких ругательств?!

— Я... я спрошу.

— Хорошо. И ещё. Это — первичная отрицательная реакция. Но возможно продолжение. Вытащила ножик и вогнала хаму в глазик. В бок, в руку, в ногу. Потом обернулась к зрителям и вежливо улыбнулась.

— К-к каким з-зрителям?!

— А ты уверена, что хозяин двора, где ты будешь садиться на коня, не будет с интересом наблюдать, с толпой прихлебателей, за этой сценкой? Исполняемой по его приказу? Вспомни, как император проверял Евпраксию.

Отрабатываем. Недопущение ситуации. Контроль конюха, контроль других возможных персонажей. Три реакции с членовредительством. Использование лошади как оружия. Четыре варианта при наличии "зрителей". Контр-игра с "положительной" реакцией. Вариации последействий...

Такое ощущение, что я готовлю девочку не к счастливому супружеству, а к работе в тылу врага.

Ну, типа, да. Мне нужно, чтобы эти две женщины уцелели и были счастливы. А для этого — изменились и изменили. Изменились сами, изменили мир. Историю, Германию, Саксонию...

Они столкнутся с огромным количеством людей, которые будут против. Против них, против изменений. Именно верхушка, в среде которой княгини и будут общаться, более всего и будет против. Им и так хорошо. Каждый католик, каждый аристократ, каждый тамошний немец, итальянец или славянин — потенциальный враг. И может стать врагом "кинетическим" в любой момент.

Бедный Салман уже хромает: удар пяткой по лодыжке оказался эффективным. А Ростишка раскраснелась, чуть запыхалась и уже сама командует:

— Подойди... помоги... а теперь я его — пальцем в глаз! И сказать, так это брезгливо... как же это по-немецки...

На другой день я увидел её на спокойной кобылке, которая спокойно трусила по кругу на корде. Джигитовка с вольтижировкой ей не нужны, но в седле — удержится.

Несколько тренировок и я, с небольшой свитой, включая вестового Ростю, отправляюсь вниз по Волге на сотню вёрст с инспекцией. Туда же пригоняют коней. В табуне и мой новый конь Сивка.

"Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой...".

Конь — реально сивый. Серебристо-сизоватый. Редкая у нас масть. Но главное не экстерьер, а характер. Очень сдержанный, спокойный. Бьёт без истерик — сразу наповал. Еле увернулся. Ничего не боится и ни во что не ввязывается. Первый раз вывез меня за ворота и лёг. Посреди улицы. Не по злобе, а лень ему. Причём бить его нельзя — злопамятен. Пострадавший объезчик, после того, как ему рёбра собрали, матерясь и чертыхаясь уже уехал из города крестьянствовать.

Со своими зверями, от которых зависит моя жизнь, как и с таковыми же людями, я предпочитаю договариваться лично.

Вот пойду я, к примеру, в бой. На коне. А он передумает. И меня из-за него заколют. Зарубят, зарежут, затопчут. Оно мне надо? Так что, сам. Всё сам: кормить, поить, чистить. Коня и денник.

А время? У меня там металлургия...! Саксония...! Народ русский! Прогресс! — Нафиг. Конь — важнее. Мёртвому наезднику — прогресс не интересен.

Признал он меня не сразу. Хотя, конечно, поменьше времени на него потратил, чем на Ростиславу.

Кроме масти и характера, у Сивки есть стати. Довольно невысокий, он имеет длинное мощное тело, широкую грудь, большие копыта и толстые бабки. Не прыгун, не скакун — бегун. Шаг-другой-третий и он уже на рыси. Достаточно резвой и, при том, удивительно мягкой. Будто стелется над дорогой.

"Выездная сессия". Напряжённый трудовой день, наполненный разговорами, советами, спорами и осмотрами, закончен, солнце село, жара постепенно спадает.

— На сегодня всё. Всем отдыхать. Посты — как обычно. Вестовой Ростя — на проездку.

Свита расползается на ночёвку, Курт, целый день пролежавший в теньке с высунутым языком, выбирается из-под куста, фыркает в жаркую ещё степь, Сухан выводит засёдланных лошадей: своего каурого, моего Сивку и белую кобылку княгини-вестового.

— На конь. Марш-марш.

Рысью. Быстрее. В галоп. Вязкая томная духота долгого жаркого дня сменяется "горячей жарой" — быстрым ритмическим напряжением мышц, толчками степного воздуха в лицо. В полчаса — "умылись потом". И люди, и кони, и князь-волк. Курт первым добегает до цели: до скрытой в лощине рощи, в центре которой проточное озерцо. Раздеваемся, рассёдлываем лошадей, все толпой лезем мыться и мыть.

Курт, оживший в воде, всё пытается поиграть, но я выгоняю его сторожить окрестности. Выводим коней, вытираем, снова седлаем. А княгиня, оказывается, и этому выучилась. Не столь уж велика мудрость, но есть тонкости. Нужен мышечный навык — как сильно тянуть, где затягивать не следует.

Ростислава собирается взять одежду, но я останавливаю:

— Только сапоги. Луна взошла. Покатаемся.

Два соболиных манто ложатся на сёдла, её и моё. Затягиваются ремнями, расправляются. После Самборины мне понравилось... на соболях. Куда лучше, чем голой кожей тела по голой коже седла... Потёртостей мне не надо. Ни у меня, ни у неё. А ещё этот удивительный мех волшебно щекочет. Просто принуждая... к получению удовольствия.

Залитая лунным светом степь. Качающиеся под ночным тёплым ветром травы. Огромное, чистое, пустое пространство под бескрайним звёздным куполом. Пьянящий воздух с ароматами разнотравья, толчками накатывающий, выпиваемый всем обнажённым телом.

Рядом нагая белая женщина на белой лошадке. Совсем не потупившаяся всем телом леди Годива с картины Джона Кольера. Другое седло, стремена, узда, попона. Главное — женщина другая, не ледя. Прямая спина, поднятая голова, уверенная посадка. Не отстаёт. Не боится. "Ничего-ничего".

Придерживаю коня.

— Перелезь. Ко мне.

Перебраться с одной лошади на другую, без спуска на землю, без полной остановки, даже если тебя ловят знакомые крепкие руки... Надо быть уверенной. В конях, в руках, в себе. Сажаю верхом на седло перед собой.

Когда-то давно, на смотре, будучи в "смоленских прыщах", я, утомлённый нытьём проверяльщика, воображал себе крепкую попочку виртуальной девицы передо мной в седле. Как я её придерживаю за бёдрышки и...

Признаю: был глуп и неопытен. Реальность значительно богаче. А уж в сочетании с мягким скоком Сивки, который задаёт лейтмотив, со сказочным лунным светом, заливающим волшебные поля от веку непаханных степей, с уходящим ароматом дневных трав и наступающим ночных, с ноткой речной свежести от Волги, вдруг прорывающейся между холмами лёгким ветерком...

"Секс вчетвером": жеребец под седлом чуть взлетает на каждом своём скоке, "жеребун" в седле напрягается, "держится задницей", влипает в седло. А дама "вспархивает". На долю секунды зависая в верхней точке конячей траектории. Затем конь возвращается. На землю. А дама — куда ей и положено. По геометрии. А Исаак — работает. Тот самый. Своими законами.

Эффективные у меня нынче подсоблятники: два женских аха на каждом конском шаге.

Я чуть прижимаю каблуками конские бока и умный Сивка, прибрав на время свою лень, разгоняется. Всё длиннее шаг, выше подскок, резче толчок. Женщина уже бьётся в моих руках. Уже, поймав темп начавшегося галопа, движется навстречу, усиливая ощущения контакта, ритмично, в темпе скока, кричит. Всё громче, всё чувственнее. От восторга. От степи, коня, меня. От себя. От чувств. В себе — о себе, в себе — о мире вокруг.

Круто. У-ух. "И пропотел". А ветер сразу высушил.

Она снова плачет.

— Я сделал тебе больно?

— Нет... просто... я же могла всю жизнь прожить и никогда такого...! Не увидеть, не узнать... тебя... Теперь... можно умереть. Всё равно, лучшее уже...

Явная склонность к суициду. Довольно типичный результат средневековья вообще и женской святорусской жизни — в частности. И как бы это... придавить?

— Ты по небу летала?

Полное изумление. Слёзки высохли, глазки выпучились.

— А... но... по небу только птицы и ангелы. А мы же...

— Чем мы хуже? Не торопись умирать. Ты ещё многого не попробовала.

Снова город. Покос. Что княгиня не умеет литовкой работать — нормально. На "Святой Руси" никто не умеет. Но она и граблями не может. "Страшно далеки они от народа" — про аристократов, хоть и не здешних.

Здесь она девушкой. Рубашонка, передничек, платочек. Очередная новенькая служаночка при дворе Воеводы. Полевой стан, тяжёлый труд на жаре. Напрягайся. Весь день, тысячи раз. Поворачиваясь или подтягивая к себе — граблями, втыкая или "беря на пупок" — вилами.

Одновременно с физкультурой — психология. Разные люди с разными манерами. На покос я вывожу под сотню душ. Четверть — женщины. Мужские и женские компании инстинктивно разделяются. По технологии, по интересам, по проблемам. В каждой идёт общение. Неформализованное. Никто не знает, что она княгиня. А уж тем более — грядущая "Герцогиня Саксонская". Все равны. Неравенство "голое", чисто психофизическое, не замутнённое социальными статусами. Что ты есть? Эз из?

Бабы болтают о себе, о детях, о болячках, о мужиках. Выстраивается иерархия: кого — слушают, кого — гнобят. Вспыхивает ссоры, формируются коалиции, раскручиваются интриги. В отличие от аристократов, простолюдины, при реализации своих интриг, не часто убивают друг друга, не отнимают владения, не посылают людей толпами в бой на смерть. Такой... "тренировочный режим": типажи — есть, проявления — есть. Но — не смертельно.

Смотри, примечай, думай. Ты увидишь сходных. В другой одежде, с другим языком, границами допустимого, с иными декларируемыми целями. Но глубоко внутри у каждого — такое же, как отсюда, с покоса.

Взгляд со стороны народной. Откуда она никогда не только не смотрела, даже не задумывалась. О том, например, что обязательная для аристократки процедура раздачи милостыни, сопровождаемая благодарением, умилением, припаданиями и восхвалениями перед лицом дающей, часто сменяется злобным шипением в спину, завистью, общим озлоблением.

— Одна там... сказывала, что поп ей каравай подал, а она у него курицу утащила. И в колодец нагадила! Господине, это ж грех!

— Да. Но люди не ценят полученное даром. И презирают, насмехаются над подающим. У меня бесплатно только могилы.

Надо ей столько рассказать! Показать, научить.

"Научить человека нельзя. Он всегда учится сам. Но ему можно помочь".

Время. Времени нет.

Покос для меня и отдых, и работа. Элемент формирования "кадрового резерва". Две трети людей попадают сюда в первый раз. Я смотрю на них, они смотрят на меня. Все делают выводы. Ростислава — свои. Обо мне, о людях, о себе.

— Ты чего такая довольная?

— А ко мне сегодня парень приставал! Вот! Ты тут с мужиками всё разговоры разговариваешь, на меня не глядишь. Смотри, Воевода, уведут.

Шутит. Но радует: приступы паники при общении с мужским полом, прошли. После опыта замужества, после стриптиза перед "павианами" в моих подземельях, после молчаливых слёз в ладони Салмана. Она снова способна принимать "знаки внимания". Без ужаса и рвоты. Пытается кокетничать. Уже не только со мной. Уроки Цыбы дали некоторую технологическую основу, общение с товарками — оттенки эмоций.

Хорошее дело, хорошее время. Но мало. Пора в город.

В городе Софочка. В который раз я пожалел о том, что она не сгорела в Москве.

"О том, что раз вас пожалел я,

я пожалел уж много раз".

Возвращённая во дворец в качестве прислужницы при своей дочке, она начала "выходить из тени". Сперва услужливостью, после — советами, она вновь "всплывает" в обществе. И, элегантно стравив Цыбу и Гапу, принялась обеим "душевно сочувствовать".

"Повязать косами" — русское народное выражение.

"Обезьяна сидит на пальме и смотрит как внизу дерутся тигры" — выражение китайское.

Мирить повздоривших дам — занятие противное и бесполезное. На всунувшуюся "с добрыми пожеланиями, исключительно от чистого сердца" Софью я рявкнул в раздражении. И получил неожиданный наезд в ответ. По теме: как я бессердечно мучаю ребёнка. Особенное возмущение вызвал покос.

— Ты её как смердячку какую! В чёрном теле держишь! Она ж, бедненькая, аж загорела! Будто чернавка какая безродная!

З-змеюка! Уловила мою привязанность к её дочке и принялась дёргать за эту ниточку. Исключительно из благих побуждений, от материнской заботы о бедной девочке.

Я психанул.

Остыл.

И понял: пора объяснять дамам мой план. Добиться их полного, искреннего, душевного согласия. Форсировать подготовку каравана: как бы не была приятна для меня Ростислава, но дальше тянуть времени нет.

Э-х... А как хорошо было....

Говорить нужно одновременно с обеими. "Очная ставка". Я велел позвать дочь с матерью к себе. В баню. Для катарсиса. Заодно и помоемся.

Наконец, вернулись из парилки, чему-то хихикая, мои дамы. Чистенькие, намытые, завёрнутые в большие белые мягкие халаты, в тюрбанах из полотенец на распущенных волосах, они выглядели очень довольными, утомлёнными и домашними.

Ростишка искоса на меня поглядывала, пытаясь, видимо, уточнить мои намерения, а Софья томно потянулась, зевнула и вежливо поинтересовалась:

— Хорошо погрелись. Дальше-то чего? Мы пойдём теперь?

— Нет. Садитесь.

Мой напряжённый тон, едва прикрытый привычной вежливостью, встревожил её сразу. Ростислава непонимающе перевела глаза с матери на меня и обратно. Потом уселась рядом с матушкой. Как примерная девочка выпрямила спинку, сдвинула коленки и запахнула отвороты халата.

Э-эх... Как вспомню... Всем телом, всей кожей... как она... на галопе... на вышке... на покосе... Скромница. Только реснички подрагивают.

Софья уверенно налила из стоящего на столике кувшина кружку травяного отвара, оценила взглядом открывшийся, при её наклоне над столом, вид собственного бюста в распахнувшемся вороте халата, проверила наличие моего взгляда на всё это... богачество.

Всё — на месте. Показано и оценено. Довольная уселась на лавку возле дочери и, отхлебнув чаёк, даже не пытаясь прикрыться, одарила меня подчёркнуто недоумевающим взглядом. Типа:

— Ну и...?

"Сказать чего хотел или попросить об чём?".

— Софья, ты правильно спросила: "что дальше?". У тебя есть предложения?

Чистопородный наезд: задать даме вопрос с требованием конкретизации. Она об этом, наверняка, много думала. Но высказать прямо... А тут может и сорваться с языка.

Физиогномические игрища прекратились. Она перестала изображать передо мною особо опытную женщину, которую ничем нельзя удивить, которая во всяком проявлении собственной женской сущности далеко превосходит бесстыдством любые помыслы юнца в моём лице.

"Выпороть ты меня можешь. Но пристыдить... Не напрягайся. Мальчишечка".

Она начала думать. Ещё, по инерции, пытаясь изображать превосходство, держала двусмысленную улыбку на лице, но уже чисто автоматически запахнула халат, отдала кружку дочке и, сцепив руки, но — контролируя голос, пытаясь удержать в нём бархатистость, спросила:

— А ты потянешь? А то... упс... знаешь ли, бывает. У мужичков-то... п-ш-ш-ш... И — никак. Глядь, а кудрявенький и вовсе — нос повесил...

Она пыталась изобразить непристойность, намёк, потянулась ко мне через столик. Я ухватил её за руку.

— Софья, не играй — думай.

Без раздражения, без намёков, без подтекста, без оттенков и эмоций... Просто доброжелательный совет, просто просьба.

Диссонанс? Контраст? Неожиданность? Она бы с удовольствием пошла спать. Думать...? Собраться с силами, с мыслями...

— И об чём же мне думать велено? Господин мой Ванечка.

Тон ещё фривольный, игривый. Но взгляд, разворот плеч, выпрямленная спинка... она готова к схватке. Словесной, смысловой, думательной.

— Ты привезла Ростиславу во Всеволжск. И тем открылась. В том, что ты жива, в том что ты здесь. Об этом знает Андрей.

А вот это уже ужас.

— От... откуда?!

— Я сказал.

Она схватилась за голову, сжала виски.

— Зачем?!

— Ты думаешь здесь нет его соглядатаев? Лучше уж от меня.

Такой оборот совершенно выбил её из колеи. Давние расчёты и планы рухнули. Она же была уверена! А тут два страшных тигра сговорились. Против бедной обезьянки на пальме.

— Он... он потребовал выдачи?

— Да.

— Р-р-р...

У Андрея этот звук чётче. Нет нотки безысходной паники. Но созвучность очевидна. "Муж да жена — одна сатана". И рычат сходно.

— Я тяну время. Есть... способ. Но... "Заспать" заботу... даже если бы он и хотел — не дадут.

Добавляю оттенков и подробностей, напоминаю о главном: Андрея она, может, и уболтает. А вот "народ святорусский" — нет.

— Узнают и другие. Твои... недоброжелатели будут каждый день рассказывать ему, как... как мы тут развратничаем. Мы — трое.

— Вот как? А что ж ты тех доносчиков не изловишь да не утопишь? А, воевода?

"Доносчиков" мы выявили. "Прошлись частым гребнем". Но ей это знать не нужно — пусть боится.

Испугалась. Заистерила. Обиделась. За то, что я понял смысл её провокации, стремление столкнуть нас с Андреем. Разрушил её планы. Обломал.

Осознать последствия нужно время. Сейчас обида по инерции, стандарт.

Столкнувшись с проблемой, женщина первым делом обвиняет своего мужчину. Некоторые хомнутые сапиенсом самцы в ответ пытаются думать. Оправдываться, доказывать, "я — не верблюд"... Бессмысленно. У женщин это базовая реакция. Ещё с до-обезьяньих времён. Самец должен быть защитником. Суешь? — Защищай. Общее правило, к конкретной ситуации — отношения не имеет.

— Дело — не в послухах. Князю так и так будут говорить про тебя гадости. Нет настоящих — придумают. В меру своего воображения. К примеру: ты сношаешься с моими жеребцами на конюшне. А дочь свою заставляешь их сперва ласкать... непотребно. А после — держать под уздцы. Пока ты под конём подмахиваешь.

Ничего нового. Случка человеческих женщин с разными копытными лежит в основе мифа о Минотавре, "Золотого осла" и других. Широко известна аналогичная сплетня, пущенная обиженными поляками о Екатерине II. Человеческая фантазия ограничена, вариантов сказать о женщине гадость — не так много.

Софью такие выдумки... просто поморщилась. А вот Ростислава... представила картинку, ахнула, вспыхнула. Прижала ладони к мгновенно покрасневшим щекам.

— Как... Как они могут?! Это же... Ложь же! За это же на том свете гореть!

О санкта симплицитас! В смысле: святая простота! Чистый, наивный Росток. Не смотря на все наши... экзерцисы. Наверное, дело не в том, что ты делаешь, а для чего. Сколько мы с ней не кувыркались, а веру в людей она сохранила. Тяжело ей будет.

Софья несколько пренебрежительно взглянула на дочь. Она что, ещё не поняла, что ложь, клевета, сплетня для придворных, холопов, слуг, бояр — среда обитания? Воздух, которым они дышат. Восемь лет просидела княгиней, а простых вещей не знает!

— Но мы же... Мы же можем батюшке написать! Чтобы он всех этих клеветников прогнал! Что это всё неправда!

"Батюшке"... Она упорно не хочет отказываться от этой иллюзии. От детского символа высшей силы, справедливости, могучего защитника.

* * *

В моё время достаточно чётко различаются понятия "биологический отец" и "отец по закону". Здесь это различие ещё более распространено и чётче выражено. Даже на уровне терминов: отец и отчим.

В средневековье вплоть до 18 в. средняя продолжительность жизни супругов в браке — семь лет. Дело не в "эпидемии разводов", а в обычных эпидемиях, в смертности. Церковные клятвы супругов "в верности до гробовой доски" имеют хоть и неопределённый, но довольно короткий срок действия. Следствие: большинство подростков воспитываются мачехами и отчимами. Часто сравнимыми по возрасту со своими воспитанниками. Отсюда масса имущественных и сексуальных коллизий.

Например, статья в "Уставе церковном":

"Аще и с мачехою кто съблудит, митрополиту 40 гривень".

* * *

Глава 516

Для Андрея Ростишка — живое воплощение его стыда, позора. Свидетельство ущербности и обманутости. Надо избавлять девчушку от пустых надежд. Как бы это... помягче.

— Можем. Но не будем. Искоренение клеветы возможно только путём уничтожения всех клеветников. Как тех, кто сказывал, так и тех, кто выслушивал. К числу последних следует отнести и князя Андрея. Поэтому на казни клеветников... он не пойдёт.

— И что теперь делать?! Они там так и будут... мерзости про нас с матушкой сказывать?! Надо ехать к отцу, кинуться в ноги и молить...! Чтобы он всяким таким... головы поотрубал!

"Ехать к отцу" означает ехать в могилу. Она ещё этого не понимает. Плохо.

Софья внимательно разглядывала дочь, а я Софью. Она почувствовала мой взгляд, повернулась вопросительно ко мне. Я вернул ей вопрос:

— Ты хорошо спросила: "что дальше?". Думай. Рассказывай.

Она открыла, было, рот. Но... игры кончились, сработал навык осторожности:

— Давай лучше ты.

— Изволь. Каждый день в Боголюбово князю Андрею будут вливать в уши яд: рассказывают новости о твоём поведении здесь. К этим... известиям о тебе присоединят сходные о Ростиславе. Ты её совращаешь, мучаешь, заставляешь отречься от отца. С тем, чтобы вдвоём заниматься мерзостями и пакостями, которые только в твою, диаволом обуянную душу, придти могут. Помимо твоих прежних... дел.

Ростишка испуганно, как-то по детски, переводила глаза с меня на Софью. Не понимает, не верит.

— Софочка, ты знаешь княжеских ближников лучше меня. Что они будут говорить? — Что старая курва молоденькую курвёночку натаскивает? На всякую прохожую-проезжую елду насаживает? Учит свою мокрощёлку приблудную разврату, похоть разжигает, да непотребству научает...

— Что?! Нет! Мама! Скажи ему...!

Софья морщится. От крика дочки, от используемых мною эпитетов. Но как заставить её думать серьёзно? Пощёчин надавать? Дело-то... без голов — на раз. Если они откажутся от "Саксонского проекта".

— Андрею каждый день будут капать на мозги. Сливать гадости о вас в его душу. Рано или поздно он сломается. Поверит. Призовёт вас в Боголюбово. Для спроса, сыска и... и казни.

— Нет!

— Софья, я просил тебя думать, а не кричать. В Боголюбове вас обеих ждёт смерть. Ростислава, не тряси головой. Моя оценка: Софья... от трёх дней до месяца. Возможно, смерть под плетью на дыбе или удавка в порубе. Ростислава... от месяца до года. Поруб или монастырская келья. Смерть долгая и мучительная. Не под топором чик-чирик. Кашель, мокроты, холод, голод, сырость, боль...

Девочка не понимает, не хочет понять. После нашего столь яркого, столь приятного времяпрепровождения, после любви, тепла, удовольствия, ласки представить, что тебя ждёт мрачное сырое склизкое подземелье...

— Но ведь ты же нас не выдашь? Таких... хороших.

Софья снова пыталась сыграть "женскую карту". Самец, хозяин, владетель... должен защищать своих самок. Своё имущество, своих овечек, своих беленьких ласковых мягеньких податливых... подстилок с личиками. Ты ещё губки "уточкой" сделай и глазками похлопай.

Сделала. Вот стерва!

Пикантно улыбаясь, не отрывая от меня взгляда, она обняла дочь за плечи, чуть повернула её голову в сторону и спустила с ребёнка халат. Ростишка нервно сглотнула, но не дёрнулась, продолжая смотреть в стену. А Софья погладила дочку по плечику, по груди, чуть прижала в пальцах сосок, опустила руку дальше по животу девушки, отводя в стороны полы халата, показывая мне плотно сдвинутые бёдра юной княгини. Медленно провела пальцем от сжатых коленей вверх, погладила голый, начисто выщипанный, "приведённый к товарному виду" лобок княгини-вдовицы, продолжая многообещающе улыбаться мне в лицо, чуть нажала...

— А-ах!

Ростишка дёрнулась. Помедлила, пытаясь сопротивляться усилию руки родительницы. Не смогла. Не отрывая взгляда от точки на стене, резко развела бёдра. Между которыми немедленно нырнули пальчики её матушки.

— Неужто ты такую... красоту, такую сладость... боголюбовским катам на забаву кинешь? Чтобы вот это всё...

— О-о-ох... ма-а-ма...

— В клочья порвали? Железом калёным выжгли?

Софья чуть смещает оттенки: калёное железо, вернее всего, её собственный удел. Девочка знает мало. Её просто постригут в монастырь. Где она и помрёт быстренько. От тоски и условий содержания.

Другой её прокол: всё демонстрируемое мне знакомо. Хорошо. Неоднократно. Снаружи и изнутри. Софочка об этом знает, но "играет теми картами, которые на руках".

Вру: это не соблазнение невидалью, это совращение собственным. Близким, знакомым, радостным. Угроза утраты. Разновидность шантажа.

* * *

Но какова Кучковна! То, что здесь множество народу предлагает своих дочерей различным мужчинам — норма. Общее правило: дети — собственность родителей. Форма предложения, цели — могут быть разными. Но смысл один — выгодно продать. "Выгодная партия", "удачный брак", "пристроить", "сдыхаться"...

Для очередного Романова лучшие русские дворяне привезли полсотни дочерей, положили их по комнаткам царского дворца спать. Царь, обходя этот "цветник", разглядывал их в постелях. И выбрал ту, которая не изображала сон — какой может быть сон у девушки на таком мероприятии! — а нагло открыла глаза и сама разглядывала царя, пока тот любовался её телом. Понятно, что родители конкурсанток были в курсе... деталей процедуры. И надеялись: а вдруг нашу дуру-то выберет?

Свахи, родители, родственники, работорговцы, сводни и сводники... пытаются показать "товар лицом". В том понимании "лица", которое кажется им уместным. Разница с московскими царями, пожалуй, в том, что Софья не только показывает свою дочку внешне, "в статике", обнажая её передо мной, но и... ласкает её. Весьма... интимно. Переводя девушку "в динамику". И не только её. Похоже, что стаканчик "оленьего хвоста", который я пропустил, пока они намывались, окажется мне весьма полезным.

* * *

— О-ой... матушка... что же ты делаешь... если батюшка про такое узнает...

Жаль, но это — "батюшка" — придётся искоренять. Жестоко. Отец для неё — символ. Но другого такого символа, кроме меня, у неё быть не должно. Даже в нечаянных мыслях.

— "Батюшка узнает"? Который? Отчиму твоему, князю Андрею Юрьвичу, ты как пятно сальное на дорогом кафтане. Всё б отдал, чтобы тебя и вовсе не было! Ты — дитя разврата и обмана! Порождение бесовское! Его стыд и срам говорящий! И всякой гадости, о тебе сказанной, он рад будет поверить! Дочь блудницы — и сама блудодейка. "Яблоко от яблони...".

Я ткнул в неё пальцем.

— Пойми, наконец. Ты в этом мире не нужна никому. Всякий человек, узнавший твою историю — тебе враг. Желающих унизить, оскорбить, просто — ударить, тебя, выросшую в богатстве, в княжеском тереме, восемь лет пребывавшей во княгинях... Да любой-каждый в тебя плюнет! Да ещё и похвастает: вот, де, я смелый да христолюбивый какой! Сучке беспородной, к Рюриковичам примазавшейся, юшку кровавую пустил! Чтоб место своё знала! Отродье игрищ бесовских! Вспомни, что говорят отцы церкви о детях разврата: "хотя бы они и воспитали детей своих, отниму их, ибо горе им...". Всяк верующий захочет принять участие в этом божеском деле — в отнятии таких как ты детей, в причинении им горя. Подойди.

Она оглянулась на мать, но встала и, обнажённая, приблизилась и наклонилась ко мне. Я погладил её по лицу, по шее, по плечам. Потрогал и чуть прижал грудку. Растёт, девушка, растёт. Она, неуверенно улыбаясь, смотрела на меня, пока я наглаживал её тело. Она здорово вытянулась за последние месяцы, окрепла, подтянулась. Нет висящей кожицы на слабой жировой подкладке, мышцы появились, осанка улучшилась, загар ей идёт. Но главное — изменилась моторика движения. Стала более чёткой, уверенной.

Я гладил её бёдра, животик, попочку, поворачивал перед собой.

— Всяк, Росточек. Но не я. Потому что я вижу в тебе — тебя. А не историю твоего зачатия. Тебя саму, а не последствие действий других людей. Я — единственная в мире твоя защита и оборона. Для всех остальных ты — нечто нечистое, грязное, мерзкое. Отброс смердящий. А я вижу юную, красивую, умную, добрую женщину. И я постараюсь защитить тебя. Нужно только одно: твоя преданность, твоя верность, твоё служение мне. Только мне. Потому что все остальные — против тебя.

Она закинула руки за голову, отдавая своё тело в моё распоряжения, отметая всякие общественные, религиозные, народные оценки оценки и эпитеты. Отдаваясь душой, для которой только моё, но не мирское, не человечье мнение — имеет значение. Дыхание стало глубже, глаза закрылись.

— Д-да. Господин. Да. Всегда. Всё, что ты прикажешь. Я служу тебе. Вся. И душой и телом. Возьми меня, господин. Возьми во власть твою, в волю твою. В душу и в заботу твою. Ибо нет мне ничего дороже тебя. Нет мне и жизни без тебя. Владетель мой, хозяин меня.

Не знаю, как кого, а меня... такие слова... такие ощущения... такая женщина... Я развернул её к себе спиной, распахнул свой халат и посадил верхом к себе на колени. Чуть прижал, чтобы полнее ощущать её. От прижавшегося к моему плечу затылка, от кожи её спины на моей груди, до её коленей, которые гладил ладонями. Взял её левую руку и завёл себе за голову. Она развернулась ко мне лицом. Нос к носу.

Как там у Жванецкого:

"Пусть датчане прыгают, а мы спокойно, почти на месте, неподвижно, струя кровь мою от вашей в трех сантиметрах и вашу влагу от моей — в пяти".

Датчан — нет. И сантиметров... вроде бы, меньше.

Правой взял её правую, накрыл сверху ладонью и "сплёл пальцы".

— Помнишь, однажды мы с тобой похоже пороли твою матушку. Плеточкой. В подземелье. Тебе понравилось. Повторим?

Пакет смыслов. Ростиславе — об испытанном удовольствии, о радости, чтобы я с ней не делал. Софочке — о порке. О боли, унижении. О собственной трусости, предательстве своих "людишек", о провале её "хитрых" планов. Наглядный пример собственной дочери: откажись от хитростей, от выдумок, от забот. Отдайся. Вся. Душой, телом, разумом. В волю господина своего. И всё будет хорошо.

Повёл ладошкой прижимающейся ко мне девушки по её животику. Смешивая ощущения её собственной нежной, чуть окрепшей на покосе, кожи ладони с жёсткостью кожи моих пальцев. Потихоньку потянул вниз. К её "пещерке". К моему "приятелю".

Прикоснуться, обхватить... И, осторожно, погладив напоследок её кисть, убрал свою руку, чуть слышно выдохнул ей в затылок:

— Послужи. Мне.

Она поняла сразу. Но не сразу поняла — как именно. Потом, не отрывая взгляда, медленно приподнялась и заправила... что надо... куда надо. Осторожно опустилась, Чуть морщась, закатывая глаза, втягивая воздух... Почувствовала. Ощутила. Оценила свою наполненность. И несмело улыбнулась через плечо мне.

— Так? Господин. Ты этого... хотел?

— Ну и? Вы тут, как я вижу баловством занялись. Тогда я пойду.

Тяжёлый, долго задерживаемый выдох и раздражённая реплика Софьи, разорвали томную тишину.

Вот же язва! Подождать не могла. Завидно? Нервишки шалят? Слишком много "пинков"?

"Андрей знает" — первый удар. Второй — "я сказал". Пощёчина "твоя мать — старая б...дь", пощёчина — твою собственность, "плоть от плоти" "насаживают" прямо перед тобой, даже не спросясь. "Ты — никто. И звать — никак".

Ещё: зависть, раздражение. Последние месяца три у неё были только порка, голодовка и суета по дому. Никакого секса.

Терпи, тётушка. "Ты этого достойна". По делам твоим.

— Нет, Софочка. Куда же ты пойдёшь? Мы ж не договорили. Продолжай, Росточек. Потихоньку. Вверх-вниз... Молодец, девочка. Итак, Боголюбскому... клевещут про наш разврат. Он требует выдачи. Для сохранения своей чести. Вам это смерть. Выдавать вас не хочу.

— Ну так не выдавай!

Софья взвинчена. Наблюдаемым зрелищем, надвигающейся опасностью... "Этим всем вообще". А Ростислава, кажется, отключилась от нашего разговора. Она слушает себя. Исследует. Экспериментирует. С собой, со своими ощущениями в этой, новой для неё, позе.

Чуть приподнимается, чуть прогибается. Напрягает и отпускает мышцы... в разных интересных местах, ухватив меня одной рукой за шею, пальцами другой ласкает то себя, то меня, трётся затылком о мою грудь. И постанывает, когда я сжимаю её.

Она делом занимается. Чувствует. А мы тут какие-то интриги интригуем. Чтобы вот это тело... ещё несколько лет, а лучше — десятилетий, имело возможность продолжать чувствовать.

— Софочка, ты ведёшь себя как капризная маленькая девочка. Представь: Боголюбский присылает гонца — выдай мне бывшую жену и дочь. Что мне делать?

— Ха. Известно что. Послать дурня старого. Пусть лесом валит.

Всё-таки Ростишка нас слышит. Как она дёрнулась на "дурня старого". Сразу зачастила. Спокойнее, девочка. Пока ты со мной — ничто в мире не должно тебя волновать. Даже вздорный язык твоей матушки.

— Что будет дальше?

— Что дальше, что дальше... Да какая разница! Утрётся...

— Софа, не будь дурой. Андрей — не утрётся. Будет война.

— И что? Ты ж его побьёшь.

Брошено в сердцах. Но обе замерли. Ждут ответа. Хватит ли у меня сил и наглости противостоять Боголюбскому? Или я спрячусь, испугаюсь?

— Побью. Только не его, а войско. Тогда он соберёт новое. Которое я тоже побью. Он приведёт сюда всех мужиков Залесья. От Клязьмы до Волги Ока будет завалена трупами. Вой вдовий — по всей земле. Дальше — голод и мор. Лишённая защитников земля станет охотничьими угодьями для соседей. Те же кипчаки из Степи придут. Что бегает — поймают. Что стоит — спалят. В церквах каменных — конюшни будут. На крестах — вороньё стаями. Это — цена твоя? Это — победа моя? Ты этого хочешь? А ты?

Замершая во время моего монолога Ростишка, развернувшаяся ко мне и внимательно слушавшая, отрицательно замотала головой. Потом попыталась слезть с... с меня. Перебили девушке настрой. Какие уж дела любовные, когда рисуют картинки похоронные.

Пришлось осадить её. И, поглаживая большим пальцем сосок юной княгини, колебля дыханием своим отросший завиточек на тонкой девичьей шее продолжить:

— Софья, ты хочешь обречь на смерть тысячу тысяч душ православных. Что тебе Господь скажет?

— Они — смерды! Умирать за князей — их доля! Они радоваться должны!

— Радоваться?! Тому, что у неверной жены, у кровосмесительницы, изменщицы, обманщицы, беглой инокини оказался достаточно сильный любовник? Не только уд твёрдый, но и войско бронное? Что князь-рогоносец погнал их на смерть за-ради твоих постельных заморочек?

Ростислава всхлипнула в моих объятьях. У неё хорошее воображение: картинки "любви, надежды, милых забав" накладываются на разные "апофеоз войны", "после чумы", "огненный дождь Содома и Гоморры"... Этак мы девушку и до фригидности доведём. А что поделаешь? Какие только гос.проблемы не обсуждают аристократы "во время того". А уж вопросы "войны и мира"...

— Что ты предлагаешь?! Уговорить его, чтобы он отстал от нас?! Не надейся! Я Андрея знаю: уже если ему чего в голову, в казан этот степной...! А... А может ты его просто убьёшь? А, Ванечка? Без войны? Тайно. Ты же можешь! А?

У Ростишки и глаза открылись. В прямом и переносном смысле. В понимании Софочки. Предложить убить мужа и отца... ах, да — отчима. Князя! Государя! Это... это... целый букет "расстрельных статей"!

Это твоя матушка, девочка. Просто ты её мало знаешь. Маленькая ты была, несмышлёная, когда замуж из родительского дома отдали.

Ростислава снова закрыла глаза. Чтобы не видеть свою родительницу. Хорошо бы — и не слышать. Потом по чуть-чуть начала двигаться. Закинула мне за голову руки. Вцепилась. Прижалась. Спиной, затылком, бёдрами... Всем телом. Это не секс, это страстное желание, попытка найти что-то устойчивое, прочное в рушащемся вокруг мире.

Ну-ну, спокойнее. Есть в твоём мире... одна твёрдая прочная штука... у тебя внутри. За неё и держись.

— Смерть Андрея приведёт к войне. Сначала наследников. Потом соседей. Потом — все против всех. Пепелище. Отсюда и до Зубца. От Ресы до Казанки.

* * *

Типа "да". Братья и племянники Боголюбского вернутся на Русь в этом году. Младшего, последнего сына — Юрия Андреевича — Залесье не признает. Сейчас есть ещё Мстислав и Глеб. Они молоды, славы не имеют.

Уже нет в моей АИ Глеба Рязанского (Калауза). После смерти Боголюбского в РИ он захватит и разграбит Владимир, сожжёт Москву. Но есть другие разные княжата. У Живчика, например, сыновья растут. Города призовут Юрьевичей (братьев Боголюбского), Ростиславичей (племянников, Торцеватых). Могут и Ростиславичей смоленских.

В РИ они несколько лет воевали между собой. Кто помер, кого уморили, кого ослепили...

Ох, и нахлебаются здешние жители. Собственной кровушки в княжью усобицу...

* * *

Софья сосредоточилась. Это видно по характерному, из стороны в сторону быстрому движению зрачков. Думает. Придумала:

— Тогда, коли защитить нас ты не хочешь, коли тебе смерды сиволапые милее нас с дочкой, княгинь русских, то остаётся нам, бедным и бездольным, только одно. Бежать нам надо, девочка. Слазь с этого... козла плешивого. Пусть он себе другую дуру ищет.

Наглядное выражение утраты матерью власти на дочкой: Ростишка только чуть дёрнулась. И продолжает своё колебательное движение. Будто ничего серьёзного не прозвучало, будто комар пролетел, а не матушка родненькая велела. И это правильно: она тут делом занимается. А мы просто воздух толчём.

"У Софье каменное сердце,

Здесь лучше в голову стрелять".

Отрабатываем "выстрел в голову".

— Софья, ты становишься утомительной. К чему ты играешь словами неразумными? Обидеть меня пытаешься? Сказала ты глупость. Куда вам бежать? Твоя родня — в сырой земле... Вниз по Волге с ветерком? — До первого владетеля. Заполучить себе в наложницы жену и дочь Боголюбского — желающих полно. Тот же эмир Булгарский. А то поиграется да назад и выдаст. С заверениями и извинениями. За кое-какие изменения в налогообложении межгосударственной торговли. Дальше? — Саксин, Дербент, Рей... Что там тебя ждёт? В лучшем случае через пару лет будешь чьих-то наложниц подмывать. После их трудовых подвигов. Сама-то ты... уже не молодушка.

Возраст для Софьи — болевая точка. Это для меня женщина в 33 — смак и цимус. Ещё может и хочет, уже умеет и понимает. А здесь... Её приводит в бешенство противоречие между внутренним огнём, темпераментом и общим мнением — старуха. Как у Бальзака: "женщина начинает стареть в 23 года".

Продолжим разбор вариантов. У неё не должно оставаться иллюзии, что есть другие, неизвестные мне выходы.

— Вверх по Волге? Там города Суздальского князя, сразу повяжут и к государю. С ожиданием награды за проявленное служебное рвение. Вверх по Оке? Живчик тебя Андрею вернёт. Проскочишь? К Жиздору в Киев? К Гамзиле в Чернигов? К Благочестнику в Смоленск? Там тебя... да и её тоже... поруб похуже Боголюбовского. Пытать-выпытывать станут во всех подробностях. Потом выдадут Андрею. Чтобы он вас казнил, и тем подтвердил ваши гадости.

Что губами дёргаешь, Софочка? "Велика Россия, а отступать некуда"? Так и бежать-то — тоже некуда!

— В Степь? Ты судьбу Башкордовой Ольги знаешь. Хочешь всю жизнь в юрте провести и помереть в глупой стычке тамошних племён? Та хоть по любви пошла. От неё вся родня отвернулась, знаться не хотела, но хоть мужик был добрый. А тебя... Да и выдадут половцы тебя Андрею. По-родственному. Сама ж говорила: морда поганская.

Ростишка вдруг повернулась ко мне, подняла лицо и, чуть туманным, чуть задыхающимся голосом тихо спросила:

— Но ведь ты нас спасёшь? Ведь ты знаешь как?

Я осторожно провёл пальцем по её губам.

— Да, Росточек. Я знаю.

Она умиротворённо вздохнула, потёрлась спинкой. "Всё будет хорошо. У нас всё получится". Думать — дело господина. "И она продолжила дозволенные"... движения. С глубокой уверенностью в завтрашнем дне. И прочими... глубокими ощущениями.

Софья, наблюдавшая эти ласки с нескрываемым раздражением, взорвалась:

— Дура! "Знает — как". Ничего он не знает! Все мужики такие — им только одного и надо! Тут они такие турусы разведут! А получил своё и в кусты. Не было, не видал, не знаю...

— Если тебе не повезло с мужчинами, то это твоё несчастье. Люди — они того... разные. Правда, Росточек?

Юная княгиня неопределённо улыбнулась, поелозила по мне попкой, выбирая более удобное положение, и возобновила свои, столь приятные, восхитительно тягучие движения.

— Софья, соберись. Остаться — нельзя, убежать — нельзя. Что льзя?

— Что?! Сдохнуть?! Утопиться?! В лес к медведям в берлогу жить?! Что?!

— Не кричи. Думай. Думай о себе, об Улите Степановне Кучковне. Единственной и ненаглядной. Ну! Чего ты хочешь? Кем ты хочешь быть? Какой? Где? Для чего?

— Кем я хочу быть... Я уже никем не хочу быть! Я уже никем не буду! Кроме старой дуры!

— Я в восторге от твоей скромности. Насчёт "дуры". Но причём здесь твой возраст? Посмотри в себя — чего ты хочешь. Себе. Для себя.

— Гос-споди! Отстань ты, ради бога! Ведь Андрей сыщет и взыщет! Только смерти лёгкой себе желать останется. И тебе достанется! Вот за это!

Наше поведение раздражало Софью неимоверно. Она злилась всё сильнее. А Ростишка не обращала на матушку никакого внимания. Она нашла удобное положение, и с закрытыми глазами просто медитировала, ритмически покачиваясь.

Что-то у Софочки мозги заклинило. Наблюдение за чужим сексом привело к депопуляции нейронов. Придётся подсказать:

— Софья, не знаю как с рождения, но в замужестве ты хотела жизни, свободы, власти.

— Гос-споди! Ты же знаешь, как Долгорукий нас женил! На плахе, где отцу моему голову отрубили. Мне в те поры 13 было. Меньше, чем ей. А Андрею — 36. Да я его по первости видеть не могла! Сразу трясти начинало. Уйти хотела. Хоть в омут головой! Только чтобы эту морду поганскую не видеть, чтобы рук его, бородёнки этой... Потом свыклася. А тут братья. Ты что, думаешь я с ними по своей воле?! Как они меня... пока Андрей в походы ходил... И куда мне?! Ладно, хоть сыновей родила.

Софья погрузилась в воспоминания. Судя по гримасам — не очень приятные.

Она... несколько привирает. Могу поверить, что Андрей, особенно вначале, вызывал у неё страх, отвращение. Потом... Софья — оптимистка. Существовать в ненависти, в отвращении долго не может.

"Стерпится — слюбится" — русская народная мудрость. "Возлюби ближнего своего" — мудрость христианская. А кто ближе, нежели чем муж венчанный? Тем более, что у Боголюбского есть немало... положительных черт.

"Люблю Андрея я...

Но странную любовью..."

А что по этому поводу говаривал г. Татищев? Тут наши мнения совпадают:

— Софья, ты одна из самых красивых и умных женщин Святой Руси. У тебя огромный опыт. Жизненный, государственный, придворный. Ты достойна стать правительницей. Какого-нибудь княжества или королевства. Не формальной, не одной из тех дур, которые стоят в первом ряду в церкви, сидят рядом с супругом на приёмах и тупо хлопают глазками. Ты настолько умна и опытна, что внешние... блестяшки — уже не интересны. Тебе важна реальная власть. Это восхитительное чувство, когда всё делается по твоему замыслу. Когда люди говорят те слова, которые ты им дала, идут туда, куда ты захотела. Когда они, важные, самодовольные, расфуфыренные куклы — дёргаются от твоих верёвочек. Когда ты ведёшь целый край, страну к твоей собственной, никому не видимой цели. А окружающие исполняют твой замысел, воображая, что это они всё сами придумали.

Власть — пьянит. Властолюбие — страсть не меньшая, чем сластолюбие или лудомания (игровая зависимость). Если я не ошибся, то азартность, рискованность, свойственные Софье с молодости, за последние годы развились чрезвычайно. Судя по её несколько кривой, циничной усмешке — нарисованная картинка её привлекает.

— Ну и какое же княжество я должна для тебя... подмять?

Формулировочки у неё... как у киллера: кого завалить-то надо?

— Не для меня — для себя. Для веры православной, Закона Русского, для Святой Руси. Для себя. Ведь меньшее тебе не интересно? Ты любишь власть. Но — для высокой цели. А не просто поиграться. И не княжество. Герцогство. Саксонское.

"...назови мне высокую цель, научи меня жить..." — хорошая песня. Для слушающей нас Ростиславы.

Для Софьи насчёт "высокой цели""... наглая лесть. Она недостаточно эгоистична, чтобы осознавать эгоизм "высоких помыслов". Утверждение вообще не имело бы смысла, если бы не тень Боголюбского. А так есть намёк на возможность возвысится. В глазах экс. "Уесть". В его поле деятельности, в его шкале ценностей.

Несуразность предложения, полного несоответствия с сущностями её поля внимания — её потрясло.

* * *

— Дяденька, вы откуда?

— Я с Питера. А ты откуда, мальчик?

— С Альдебарана. И я — не мальчик.

* * *

— Ты... это... Да ну! Бред! Ерунда!

Как вы с Андреем мне надоели! Я уже два десятка синонимов набрал, а вы отвечаете всё теми же словами.

— Про Евпраксию, ставшей императрицей Германии, ты знаешь. Теперь прикинь ту историю на себя. На вас двоих.

Восхитительно! Я веду её душу, как кобылку на корде, заставляя прыгать через препятствия интеллектуальных и эмоциональных потрясений. И она не сваливается в визг, истерику, плач, дрожание конечностей, рвоту, расслабление кишечника, тахикардию, инсульт... Она — соображает и воспринимает. Да у неё мощИ как у десятка "хиросим"! Пол-Германии накроет точно. И вы хотите, чтобы я такую женщину бездарно утопил?!

Софья прокрутила все вышесказанное, слухи и сплетни по теме, и, следуя "коридору" привычных понятий, нагло ухмыльнулась мне в лицо:

— Так, думаешь, Барбаросса на мои телеса накинется? Или она своими костями сладострастно погремит? (Софья кивнула на дочь) Ну и дурак.

— Прежде чем стать императрицей Германской, Евпраксия стала маркграфиней в Саксонии.

— Ага. За что её потом и е..ли. В хвост и в гриву. Кто не попадя. В тюрьме, под мужниным присмотром. Ты мне такое спасение предлагаешь?

— Я про Саксонию. А не про Империю. Генрих Лев Саксонский в разводе уже лет пять.

— Причина? Разврат? Бесплодие?

Прелесть! Прямо видно как интерес прорезался, шарики с роликами закрутились. Развод в эту эпоху — дело нечастое, скандальное. Софья... вроде бы и чёрте где та Саксония, но прежняя хватка срабатывает автоматом.

— Обменял приданое жены, какой-то... Баденвайлер на кое-какие земли вблизи своих владений. Округлил. И развёлся.

— Это всё?

Я же говорю: умница. Нормальный человек понимает сообщаемую ему информацию. Умный — информацию не сообщаемую.

— Э... Брат жены держал руку Папы Римского — врага императора. Сестрица с братова голоса пела. Кукушка куковала, император прознал. Обмен землями... Барбаросса отдал вчетверо. Теперь смотри: в феврале будущего года герцог женится на Матильде Плантагенет, дочери короля Англии Генриха Второго и самой богатой владетельницы Европы Элеоноры Аквитанской. Помолвка заключена года два назад. Предлагаю этот брак поломать. Съездить в этот... Брауншвейг, где он обретается. И — захомутать.

— Охренеть! Ты вообще...

— Спокойно! Софья, ты самая красивая и умная женщина на всю Святую Русь! Да тебе любой саксонский герцог... на одну ладонь положить — другой хлопнуть!

"Тётушка" раздражённо шагнула к нам, я, уклоняясь от её взмаха, отвалился на подушки, инстинктивно прижимая к себе Ростишку. Софья недоумевающе остановилась, рассматривая получившуюся фигуру. У девочки попка ещё маленькая, контакт... — вполне. Мне осталось только чуть прижать поперёк её груди, слегка приподнять свой тазобедренный, произведя лёгкий толчок, от чего юная вдовица издала стон, соответствующий её новым ощущениям от изменённого "угла атаки", и успокаивающе улыбнуться её матушке.

— Софочка, пойми, у этого герцогишки было тяжелое детство. Его папа, тоже Генрих, но — Гордый, рано дуба дал. В 10 лет мальчик стал сиротинкой. Попал под опеку бабушки. Рихенза такая была. Вдова императора Лотаря. Решительная баба, с опытом гос.деятельности. Когда Лотарь был избран королём Германии, Рихенза стала ему верной помощницей. Сопровождала в Италию. Была посредником в конфликте Лотаря с Штауфенами.

Я продолжал вспоминать эпизоды из истории средневековой Германии, расцвечивая события обрывками гипотетических психологических портретов персонажей. Одновременно двигая тазобедренным. Каждое моё движение вызывало, можно сказать — исторгало, у девушки очередной стон. Она мотала головой, закрыв глаза, сжала кулачки и полностью отдалась... Себе, своим чувствам.

— Мальчик привык слушаться бабушку. Только её энергия и железная воля и сохранили герцогство и владения дома. Ты тоже сильная женщина. И сможешь, напомнив детство, взять его под контроль.

— Не выйдет. Для бабушки я молода, для любовницы — старовата. А без этого... (она кивнула на нашу двигающуюся и все более звучащую фигуру) не получится. Возьмёт герцогёнок за себя эту... Анжуйнутую.

— А ты? В замуж? Герцогиня Софья... звучит.

— В жёны инокиню... не возьмёт. Уж не знаю как там Евпраксия выкрутилась, но у неё пострига не была. И по смыслу: молоденькая, богатенькая, королевишна, деньги, земли, папашка... Не, не перешибить. Да и хаживала я под венец, хватит.

— А в тёщи?

— Что?!

Ростишка издала особенно страстный стон и задёргала ручками. Я погладил девочку по дрожащему животику и предложил потрясённой Софочке рассмотреть эту, столь не оригинальную, перспективу подробнее:

— А что? Выдашь её замуж, в герцогини. Будет своя "ночная кукушка". Да ты и сама... покуковать сможешь. Между прочим — твоя идея. Именно так ты меня оседлать собиралась. Поработать вдвоём, матушка с доченькой. Захочет молоденькую — вот. Захочет умную — имеется. И обе — красавицы. Вынесешь мужику мозги, замылишь глаза, покрутишь яйца... он только из твоих рук на мир смотреть будет. Этот Генрих — натура впечатлительная, тонко чувствующая. Хочет паломником по святым местам пройтись, в Иерусалим на минуточку сбегать, всякие редкие вещи у себя собирает, льва каменного построил. За что и прозван Генрих Лев. Не за храбрость, а за любовь к прекрасному. А я тебе кучу диковинок дам, он от тебя и отойти пописать не сможет. Ой!

Софья сосредоточенно рассматривала нас. Тут она шагнула вперёд, растолкала мои колени и "возложила руки". Типа: благословляю и чудесно исцеляю.

Шуйцу-то на живот дочке. А вот десницей... ухватила за мои... мой "дар божий".

— Так говоришь, завести себе зятя, ублажать его с дочкой в очередь и крутить ему яйца?

— Софочка! Осторожно! Я ж не герцог! Мне-то зачем?! С оттудова ничего ж не выкрутится!!!

— А если попробовать? Вот так.

Ощущения... хотя, в основном, собственная паника от непредсказуемости продолжения. Тут Ростишка тоненько вскрикнула, распахнула на меня глазищи и прошептала:

— Она там... меня... О-о-о!

И глаза у неё закатились.

А я почувствовал, что меня тянут. Ве-е-ерх. Вни-и-з. Факеншит! И — снова. Чёт подташнивает... Укачивает, знаете ли... И ещё раз. Уелбантуриться! Ё! Она задаёт нам темп и амплитуду! У Сивки лучше получалась... Такое выражение властолюбия... у-у-й!... в такой геометрии... о-ох... никогда не встречал.

— Ну и как тебе, зятёк, такие игры?

— Софа! Я тебе не зять! Я...

— А кто? Дочку мою поял. Аж до потери разума. Она вон, уже и себя не чувствуют...

— А тебе завидно? Кончай! Давай о деле.

— Давай. Только ты сам смотри, раньше времени не кончи. Расскажи мне, бабе старой, скудоумной, какого беса ты хочешь от нас избавится, за тридевять земель загнать? В подробностях.

М-мать! Вот же угораздило нарваться на умную женщину! Одна тема: выдать/не выдать Боголюбскому. Другая выдать Ростиславу за Саксонца. Нормальная бы радовалась, что голову сохранить можно. Да ещё такое весьма не худое место предлагают. Герцогские тёщи коровам хвосты не крутят. А эта... змеища... ищет тайный смысл.

Она замедлено, многозначительно улыбаясь, опустилась на пол между моих коленей, показала мне язык — совсем не обидно или дурашливо, а многообещающе, и поглядывая поверх периодически изгибающегося, трепещущего, страстно стонущего тела девушки, принялась управлять нами. Нашими движениями, нашими ощущениями. Внося в процесс... некоторые новые оттенки.

Ну просто — море оттенков! В отдельных особо чувствительных точках. Точки — маленькие, а море... о-о-о... такое большое... как бы не захлебнуться... когда волной накрывает...

Вести умную аргументированную геополитическую беседу в таком положении... У-у-ох... Поэтому конспективно.

— Софа, ты идёшь с дочкой в ту Саксонию. Ап-о-ох... Подгребаешь под себя этого герцога-визажиста-пейзажиста-гламурника... Да ой-ёй же...! Женишь его на своей дочке. У-у-й... Берёшь бразды правления. Й-ё-ё...! Не надо так!

— Не надо врать. Зачем это тебе?

— Го-с-споди! Если вы попадётесь Андрею, если он узнает...

— Как я тебе яйца открутила?

— О-ой... Не надо! Короче: мне надо чтобы вы к нему не попали.

— Проще и дешевле нас убить. А ты толкуешь о дальнем походе, свадьбе, диковинок всяких обещаешь...

Факеншит! Я знаю что дешевле! Андрей будет мне благодарен. И озлобится за то, что я помог ему исполнить его долг — убить тебя. Но объяснять это — вызвать иллюзии возможности возвращения.

— А-ай! О-ой... Я хочу... Чтобы ты спасла мир! О-ух...! Не допустила "дранг нах остен"! Да уймись ты! Я правду говорю!

Блин! Как с малым ребёнком! Только переключением внимания. На новую "погремушку" из слов и идей.

* * *

В эти десятилетия немцы выходят на берега Балтики. Второй Крестовый поход, христианская проповедь, походы датчан и поляков... После смерти князя бодричей Никлоты Великого его потомки "лягут" под саксонцев. Земли лужичан, мильчан, сорбов, вагров, ободритов, палабов, глинян, варабов, хижан, черезпенян, доленчан, ратарей, вильцов, лютичей... станут Германией, их население в следующем столетии перестанет различать себя по племенам, назовуться немцами.

Чуть поздно исправлять: надо было с Карла Великого или даже раньше. Но "поезд ещё не ушёл", можно попробовать "впрыгнуть в последний вагон".

* * *

— Софья! У тебя есть возможность избежать гнева Боголюбского! Получить власть! Сделать дочку герцогиней! Подмять под себя самые большие владения в Германии! Спасти мир! Ё...!

Тут Ростислава снова распахнула глаза. И, наплевав на все произносимые умности (или — глупости? Короче — наплевав) негромко, но задушевно завизжала:

— И-и-и...!

Встала на мостик и резко опустилась. Выбив из меня дух.

Эта — вроде всё. Огребла и радуется. Пока.

Она тяжело дышала, мгновенно покрываясь потом, тихонько мурчала под руками довольной матушки, поглаживающей ей бёдра. Потом недовольно ахнула, когда Софья подцепила её за коленку и откинула с меня вбок.

— Ишь ты... ещё годен.

Софья удовлетворенно осмотрела открывшееся её взору пейзаж. С рельефом. По-хозяйски чуть откатила дочку дальше, села на меня верхом, опустилась на моего многострадального за сегодня "приятеля", скомандовала:

— Ну, давай, рассказывай. Как там мир спасать.

И — поскакала.

Она наклонилась, я поймал её за руки. Она немедленно прижала мои ладони к своим грудям. Так, поддерживая её, потихоньку тягая вверх и вниз, я принялся проповедовать по обсуждаемой гео-историко-политической теме.

Как известно: "Не Россия войны начинает, но она их всегда заканчивает".

С войнами понятно: тут как в любви — не надо кончать преждевременно. А вот можно ли сделать так, чтобы и другим начинать негде было?

Я же — миролюб! И... это... благорастворитель.

— Народ, Софа, похож на воду. Государство — на лужу с этой водой. Вода прибывает — лужа разливается. В какую сторону? В ту, где берега ниже. Последние столетия низкий берег у германской лужи на востоке и на севере. Вот они туда и идут. Тамошние славяне между собой живут не дружно. Каждый на соседа ножи точит. Их съедят. Через полтора года датчане заявятся на Руян, отомстят за разорение Ютланда, уничтожат последнее славянское знаменитое языческое святилище — Святовита в Арконе. А князья лягут под датского короля. Собственно, три тамошних брата-князя его и позвали. Удержаться без веры Христовой они не могут. А идти под саксонцев... нагляделись на соседей.

Других тамошних славян подомнут под себя поляки, третьих — саксонцы и бранденбуржцы. Славянские князья будут грызться между собой и служить новым господам. Которые будут сводить новых холопов в своих битвах. Датчанин, сокрушитель Асконы Абессалом, епископ Лундский, будет защищать Руян от вторжения польских поморских князей во главе с младшим из трёх руянских "братьев-призывников". Германцы победят. В Поморье — до вмешательства СССР и разгрома Третьего Рейха. Западнее Одера — навсегда. Аристократические роды, наследники гордых славянских князей, станут частью германской аристократии и закончатся в 1918 году.

— Германцы "съедят" местных. Заставят подати платить, землю пахать, детей рожать, на своём языке говорить, своему богу молиться, по своим законам жить. Что дальше? Вода-то в "луже" прибывает. Поставят на новых землях города, построят корабли, наберут войско. Из своих ублюдков, тамошними бабами выроженных. И поплывут по морю Варяжскому. Во все стороны. На север. Долго-долго будут воевать с датчанами, свеями, готами, норвегами. Те будут собираться под одну шапку, чтобы отбиться. Потом — разбегаться, потом — снова. Это — на века.

Концовкой анти-германских попыток скандинавов объединиться можно считать норвежский референдум от 13 августа 1905 года — о прекращении унии со Швецией. Перед этим была, например, Кальмарская датско-шведская уния и предшествующая ей датско-норвежская, направленные против германской экспансии на Балтике.

А Софочке нравится — во как груди согрелись и потяжелели. Продолжим:

— А ещё поплывут их корабли на восток. В Поморье, к Пруссам, к литвинам, к чуди белоглазой. Всех подомнут. Закон свой дадут, веру, язык. Усилятся и умножатся. И к нам приплывут. К Пскову, Новгороду. Будут у нас с ними войны и великие разорения. Многие лета. Лет восемьсот. А то и более.

— А они плохие? Эти германцы?

О, и девочка ожила! И сразу в учёбу. Наглядный урок работы бёдрами — от матушки, историко-политический — от меня.

— Нет, Ростишка. Они нормальные. Хотят, как и все, отобрать у соседа то, что им самим нужно. Вещи, скот, людей, землю. А нас, поскольку мы не такие — истребить. Или переделать, "съесть".

* * *

Потом это назовут "жизненным пространством германской нации". Которое надо расширять. Очень исконно-посконное германское стремление. Истинно народное. Альтернатива — интенсивное развитие, взамен экстенсивного. Но это же так тяжело!

Между 1100 и 1700 годами население Западной Европы увеличилось втрое. А урожайность почти не изменилась. Количество германских городов с полусотни, в нынешнем столетии, достигнет полутысячи в следующем. Откуда хлебушек?

* * *

— Ага. А ты решил... их не пустить. Мы там... тому Генриху... мозги вправим... И грудями встанем... Не подходи — зашибу. Все ихние витязи.. как увидят такую крепость... испугаются и разбегутся.

Софочка вполне согрелась. Дышит тяжело, говорит коротко. И насаживается... О-ох... мощно.

— Ваши груди, княгиня, куда эффективнее любой крепости. И — эффектнее. Это я тебе как человек, крепости штурмовавший, честно скажу. Когда крепость берёшь... такого удовольствия... не сравнить.

— Льстец. А по делу?

— По делу... Представь себе... тазик с водой. Вот мы его берём...

— Не лапай.

— И приподнимаем. Вот так. И наклоняем.

— Отпусти! Синяки будут!

— И опускаем.

— О-ох! Ты, хрен собачий...!

— Не собачий. Не так резко. Я имею в виду Германию. Она несколько больше. Один край поднима-а-аем, другой опуска-а-аем. Водичка туда и побежала.

— Ты хочешь, чтобы я "съела" этих... бодричей как немцы?! Навязала нашу веру, наш язык, насадила там наши законы...

— Ну, насадить... поглубже... там умельцы найдутся. А остальное — да. Какое-нибудь королевство ободритов. Или — ободритов и лютичей. Титулы королей для этих народов в империи уже бывали. Сделать там... что-то не немецкое. Оторвать от империи. "Приподнять северный край тазика". Из бодричей, лютичей, сорбов... саксонцев, голштинцев, голландцев... Всех, кого ты сможешь... И всем сделается... хорошо.

— Так не бывает. Чтобы всем. Господин.

О, девочка заскучала. И вздумала учить меня, профессионального оптимизатора и эксперта по сложным системам! Да она даже слова такого — "оптимум" — не знает! В многофакторной модели, при многокритериальной трансформации... Конечно, всем сразу, одновременно, в постели, я сделать "хорошо" не могу. По анатомии. А вот в политике... Объясняю:

— Местным не придётся сильно язык ломать — у нас говоры схожие, законы — похожи. Бодричам уже хорошо. Язычникам или христианам тамошним... сама понимаешь: наша вера — самая правильная. Немцам... Каждый император Германии вынужден ходить с войском в Италию. Они рвутся между "дранг нах остен" и "дранг нах суден". Барбаросса там уже воевал и ещё будет. Дай ему прочный тыл. Закрой ему спину. Помоги в его устремлениях. Вычисти Саксонию от благородных — пусть воюют за императора. Они ему послужат — он их там землями наградит. И хай они там... Простолюдинам-переселенцам — просто счастье сделается. Вместо того, чтобы в сырости и холоде на тощих почвах колоски считать — тепло, солнечно, всё растёт и плодоносит. И наступит на Германию — благорастворение...

— А во Вщиже масоны говорили, что Италия маленькая и там свободных земель нет.

— Умница. Но ведь император может итальянцев и подвинуть. А ещё помириться с сицилийцами и вернуть Тунис. Они бездарно потеряли там свои владения. Всего лет семь назад. Или помочь королям Иберии в изгнании мавров. Или освободить Эдессу. То, что ему не удалось сделать во Втором крестовом походе.

Кроме северо-восточного направления, "дранг нах остен" имеет и юго-восточное: Штирия, Крайна, "Королевство мадьяр и хорватов"...

Не, блин, дольше я не потяну! Пора кончать. Во всех смыслах.

— Софья! Освободи Барбароссу! От камня на шее! От бессмысленной и вредной обузы на севере! Дай ему свободу! Дай императору! Давай! Давай!

И мы дали. Друг другу. Массу чувств. Приятных. Весьма.

Она упала мне на грудь. Полежала, восстанавливая дыхание, прислушиваясь к звенящей, после её заключительных воплей, тишине. Осторожно перевалилась в бок. Пошевелив рукой, не открывая глаз, нащупала покрывало:

— Накрой.

Полежала на моей руке, прислушиваясь как с другой стороны ко мне под бок пристраивается Ростислава.

— Бред. Император, герцог... дай... хм... "и тому дала, и тому дала"... А папа? Папе тоже давать?

— Не заморачивайся. С папой будет враждовать Фриц. Через пару месяцев Барбаросса посадит в Риме своего ставленника, потом чума, восстание, Ломбардская лига, императору придётся бежать в чужом платье... Между Папой Александром и Императором Барбароссой вражда ещё и личная. А православные на севере — папистами быть не могут. Ещё есть ткачи, катары... Я тебе потом расскажу. Ох. Девоньки... вы это... осторожнее.

Воспользовавшись моей беспомощностью — обе руки заняты, на них их головы лежат, мои дамы запустили свои шаловливые ручонки под покрывало. Где и встретились. Где-где... По счастью, они не стали вырывать друг у друга находку. Их пальчики довольно осторожно и приятно сплетались и прикасались. Ко мне и друг к другу.

Софья, ещё несколько хрипловато, сообщила:

— Эх, Ванька. Змей ты искуситель. Вот кабы не твои нынешние... кабы не эта штука... не в жисть твоей выдумке не поверила. А так... здоров ты, однако... И — не дурень... может чего и...

И она засопела. Ростислава посмотрела через меня на заснувшую матушку, улыбнулась, вдруг зевнула и уютно устроилась поудобнее. Через полминуты спала и эта. Но первая же попытка выбраться из семейного "бутерброда" вызвала инстинктивную хватательную реакцию. А ручки у них... цепкие. Бдительность не утратили. Даже во сне.

"Сидеть! Стоять!". В смысле: "Лежать!". Пришлось ждать с четверть часа.

Вот прознают ныне про эту историю, распишут красиво. Вроде: "судьба империи похабным удом решена бысть". Или из Писания чего вспомнят: "от клятвы на том стогне воссиял свет православия на землях диких". Картинка красивая, яркая, запоминающаяся. Символ. Болтать об таком удобно, легко. А вот дело делать...

По сути: я лишь добился их согласия, которое они в любой день и переменить могли, на вывод их со "Святой Руси". Где их пребывание было опасно. Опасно для них, для меня, для Боголюбского. Сформулировал Софье её собственную мечту. Просто сказал словами то, что она сам чувствовала. И дал надежду, весьма шаткую, на исполнение её желаний. Игрушка "для помечтать". Напомнив о императрице Германии Евпраксии, дал намёк, почву для сомнений в абсолютной невозможности. И раскрасил оттенками "спасения мира", "богоугодного дела".

Глава 517

Уже к вечеру снова позвал моих княгинь. И получил сразу в лоб с порога:

— Ну чего, стыдно в глаза смотреть? Вчера-то наобещал, расхвастался...

— Софья, уймись. Чего ты злобствуешь? Тебе вчерашнего уже мало?

— Брюхо вчерашнего добра не помнит. И не только брюхо. А ты что, ещё сможешь?

— Я... Я нет. Но Салмана с Суханом позвать могу.

— Я тебе кто?! Подстилка дворовая?! Ладно. Не получится ничего. С этой твоей... Саксонией. Она (Софья кивнула на дочку) бесплодна.

— Мама!

— Что мама? Пусть знает. Детей у неё не будет. Так что замуж твой Генрих, может и возьмёт. А после выгонит. Ему наследник нужен. Чтобы баба мальцов рожала. И все твои свадебные подарки и диковинки пропадут втуне.

— Твоя мать, Росток, права: чем лучше я знаю ваши заботы и беды, тем лучше смогу помочь.

— Ты... ты поможешь?!

— Э-эх, девочка... Это — не в моей власти. Софья, меня радует твоя честность. Было бы куда хуже, если бы ты промолчала. Я об этом знал. План не меняется. Подберёшь в караван подходящих служанок. В достаточном количестве. Если ты не сможешь сыграть своевременное рождение мальчика у дочки... Извини, я тебя уважать перестану. Кстати, не исключаю, что и ты сама... чем-нибудь порадуешь. Зятя.

— Что?! Да я старуха уже...!

— Сходи к Маре. Она тебе скажет — что принять, как встать... и чего съесть. Теперь... Формирование списка багажа, списка слуг, подарки и диковинки. Ты сама должна, как дочка нынче, выучить языки, этикет, обряды католические, законы, обычаи. Миннезингеры всякие, Вальтер Фон дер Фогельвейде... хотя этот ещё без штанов бегает, а вот Дитмар фон Айст — вполне может попасться. Кто такая Мария Французская и почему:

"...Королева и Тристан

Страдали от любовных ран.

И смертная спустилась тень

На них в один и тот же день".

— Что?! Зачем?!

— Чтобы не верить этой брехне, Не самой истории, а исполнителям. Мозги вам там будут пудрить... Хуже зимней пурги. Ещё: занятия танцами, музыкой, плаваньем, верховой ездой, рукопашным боем...

— Что?! Там бабы верхом ездят, на мечах рубятся?!

— Софья. Вы мне дороги. Я хочу чтобы вы выжили в чужом, враждебном мире. Не мышками за печкой, а повелительницами. А для этого надо иметь здоровье и уметь постоять за себя. Росточек, ты как?

— Я... я научусь. Постоять за себя. Если ты прикажешь.

Не сработало. Софья не хотела и не умела учится по-академически. Догонять дочь в науках она посчитала унизительным. Ей были нужны практические примеры, опыт. "Мудрый учится на чужих ошибках, умный — на своих". Она была умна. Но не мудра. Её проколы несколько раз, особенно в первый год, подвергали опасности жизни людей и весь "Саксонский проект". А Ростислава нормально воспринимала премудрости. Но не имела опыта, не могла мгновенно, интуитивно развернуть "максиму" в ряд мышечных действий. "Опыт — дело наживное". Если жив.

Для Софьи куда интереснее оказался другой вопрос, барахольный: что туда везти.

Николай... ему бы только торг вести! Не без этого, конечно, но основное — просто инвестиции. В обеспечение возможностей. Не продать, но подарить. Предполагая отдаривание... в уместной для тамошних обычаев форме. Так, например, в багаже появилась коллекция стеклянных статуэток животных, керамические фигурки, "деревянное" и "крепкое" золото. И, впервые, мой фирменный знак: фарфоровый сервиз.

Шесть чашек с блюдцами и блюдо. Все — с росписью. Изображение шести русских церквей. Трёх "Софий" — Киевской, Новгородской, Полоцкой. Мономахов собор Успения Богородицы в Смоленске, черниговский Спасо-Преображенский, ещё без боковых башен — их позже пристроят. Пятикупольный Михайловский собор Ефрема Переяславского.

И, конечно, Владимирский Успенский собор Андрея. Шестистолпный, трёхаспидный, тонкого белого камня, с аркатурно-колончатым поясом, со скульптурным декором зооантропоморфного типа... Прелесть!

Выполненный на большом блюде рисунок Владимирского собора притягивал взгляд, казался объёмной игрушкой, которую хотелось без конца рассматривать, потрогать, заглянуть за угол...

А вот по поводу традиционных экспортных товаров мне пришлось выдержать с Николаем настоящую битву. Ни мехов вязанками, ни рыбий зуб пачками, ни, уж тем более, мёд и воск бочками, в спецификацию товаров каравана княгинь не попали. Понятно, что собольи шубки обеим мы обеспечили. Но только в объёмах "личные вещи". Николай раз пять подкатывал:

— А вот давай мы туда продадим...

— Нет. Это — не торговый караван, а паломнический.

— И что? А мы заодно...

Замечу, что я оказался прав: новогородцы, взбешённые в это лето действиями ими же сами изгнанного Ропака и поддержавшего его Андрея, хоть и понимали, что мы не суздальские, но были готовы прицепиться к чему угодно. Увидели бы конкуренцию с нашей стороны — не пустили бы, всё разграбили, княгинь в темницы монастырские покидали. Но Софья с Андреем... Невинная жертва его неуёмной похотливости. Ростислава вообще — вдовица сирая. Да и не конкуренты мы. Пропустили и даже помогли.

Временами было очень тяжело. С Софьей. Она мгновенно ощутила себя хозяйкой. И стала требовать... всё что может пригодиться.

— Софья, зачем тебе платье с тремя тысячами жемчужин?!

— Как зачем? Ты же сам сказал: я должна поразить этого... герцога. Своей красотой, умом, богатством.

— Своей! А не жемчужин! Какой, факеншит уелбантуренный, ум, если скромная инокиня на себя вот такой... бронежилет из жемчуга напялит?!

— Э... Ну я же не всегда монахиней буду. А при случае очень даже красиво надеть.

— А сорок перстеней с диамантами?! У тебя же даже пальцы на ногах считая, столько нет!

— Глупый ты, Ваня. Перстни можно и по два надевать. И менять их. Хоть по три раза на день.

Гапа криком кричала от Софьиных заморочек. Постепенно мне удалось вбить в эту, самую умную женскую голову "Святой Руси", моё представление. О внешней скромности, о богатстве в форме изысканности, редкости, а не множественности. О главном её оружии: сдерживаемой таинственности, экзотичности. Не вызывающей отторжение или примитивную зависть, но жгучее любопытство и стремление уподобиться.

Я уже говорил, что у мужчин зрение туннельное, а у женщин панорамное? — Это не только про глаза, но и про мозги. С одной стороны, она согласилась с "Саксонским проектом", с другой... А почему бы, всё-таки, не "оседлать" Ваньку? Выгорит — выгода будет, нет — опыт тёщи наработаю. Инструмент для оседлывания — дочь.

Увы, я старался не сводить их вместе. Невозможность повлиять на дочь, а через неё на меня, её бесила.

Как-то вечером она врывается ко мне а кабинет. Где я, как раз, задрал форменный кафтан на голову вестового, разложенного на столе, с удовольствием обнаружил под кафтаном аналог европейских шоссов на подвязках, в виде штанин от форменных портков, но без брё, и собрался употребить доступное — для "разгрузки чресел молодеческих". Вестового зовут Ростя, и она аж дрожит от ожидания.

"Тёща" была раздражена изначально и сразу принялась "наезжать не по делу":

— Ты развращаешь её! Заставляешь одевать мужскую одежду. Это — грех!

— Ты не заметила чем мы тут занимаемся? — грешим мы. А теперь вопрос: что есть грех? И для кого?

— Не играй словами! Есть Десять Заповедей. Их нарушение — грех! Есть Семь Смертных Грехов. Их сотворение — грех неотмолимый! Предсмертным покаянием, исповедованием — не снимаемый!

Я поглаживаю Ростиславу, вспоминаю свои киевские чулочки с пояском и "красноармейскими" пуговицами. Получаю удовольствие. И дискутирую по поводу теологии. Находя в этом... некоторый экстравагантный оттенок. Софочка это видит и звереет. Добавляя в экстравагантность — пикантности.

— Давай с начала. Что есть благо для господа?

— Го-с-споди! Это же все знают! Люди, ведущие жизнь праведну. Чистые души.

— Временами не вредно вернуться к началу и повторить. То, что тебе кажется простым и очевидным. Итак, Господь более всего любит души праведные. Что он ценит более этого?

— Как это? Более... Да нет ничего!

— Софа, ну что ж ты думать не хочешь. Более душ праведных приятны Господу души грешные, но раскаившиеся. Вдесятеро приятнее. Так? Теперь посмотри на человека верующего. Его цель сохранить душу в чистоте, в праведности. Свою собственную. Это — эгоизм, Софочка, это пренебрежение господом, это умаление блага божьего.

— То есть для господа нужно, чтобы человек согрешил и покаялся? Тогда Ему... приятнее?

— Умница, Росточек! Греши и кайся — вот то, что наиболее приятно богу. Человечек как-нибудь особенно взпзд... мда... круто согрешил, и тут же, не менее круто, покаялся. ГБ — балдеет. Софья, ты уже сегодня согрешила? Тогда снимай платье и иди к нам.

Я же говорю — умная женщина. Вместо того чтобы глупо фыркать, раздражённо язвить, озлоблено ругаться, то есть попытаться принести вред нам — сделала то, что могло принести пользу ей. Заперла дверь и скинула платье. Когда она вот так, недоверчиво-ожидающе, смотрит исподлобья, прикрывая горстями соски своих чуть отвисших грудей...

Легкое похлопование по обнажённой попочке намекает Ростишке на необходимость освободить рабочую площадку, быстрый шёпот на ушко — на необходимость кое-какого инвентаря. Неплохо знакомого по урокам Цыбы.

— Подойди.

Софья подходит к столу, с сомнением протягивает мне через стол руку, в ответ на протянутую мою. И вскрикивает, когда я дёргаю и прижимаю за холку к столешнице. Кажется, она собралась выразить своё возмущение. Но теология — это так увлекательно!

— Сделаем следующий шаг. Если верующий человек — эгоист, жадина и сволочь, то он думает о своей душе. Если он истинно любит господа — он думает о божьем благе, о том, как сильнее порадовать Всевышнего. Больше праведников — хорошо, больше раскаившихся — ещё лучше. Курс — 1:10. Теперь прикинь: некий человек согрешил, но привёл к покаянию двух других грешников. Баланс для Него — положительный. Вместо двух душ, отправляющихся в пекло и одной посетительницы рая, соотношение обратное.

— О-ой! Дочка! Ты что делаешь?!

— Софочка, будешь дёргаться — одену наручники с ошейником. Скажи девочке спасибо. За то, что она, по доброте душевной, заботится о твоём самочувствии. О не-обделённости, приобщённости и, где-то даже, соборности. Конечно, душа у человека одна. И гореть вечность в аду — страшно. Но чего только не сделаешь для радости господней? И в надежде на его безграничную милость.

— Ты... о-ох... ты хочешь сказать... ой, что это за чёрная штука... нет-нет!... о-ой... Ты говоришь, что можно грешить... а-ах... ради благой... а-а-ах... цели... а-а-а!

— Если это твой вопрос, то я утверждаю чуть более детальное. Человек, способный сделать других праведниками или грешниками, но раскаявшимися, если он истинно верующий, если он думает о боге, больше чем о самом себе, если его цель — радость господа, то такой человек для достижения такой цели может и должен использовать любые доступные средства. В том числе, и попадающие в перечень смертных грехов.

— Ва... Ваня... иди сюда... я хочу тебя почувствовать... внутри... на себе...

— Перевернись... Ага. А я продолжу. Вы отправитесь в дикие земли, населённые дикими племенами...

— О-о...

— Где тысячи языческих душ блуждают в темноте и стенают в предвкушении...

— Ох-ох-ох... у-у-у...

— Их великое множество. И любые ваши прегрешения будут искуплены их количеством. Не важно: праведниками ли они станут или раскаявшимися грешниками. Число их душ вызовет у Господа столь сильную радость, что он просто не сможет обречь вас в лапы Сатаны.

— О. О! Ещё. Быстрее...

— Другая часть тамошних жителей есть христиане лишь по названию. Но в душах своих остались прежними дикими язычниками. Это — грешники. Неспособные, не умеющие, просто не знающие об истинном, искреннем покаянии. Направить их — есть дело безусловно благое. Спасающее десятки тысяч душ. Третья часть — католики. Ненависть, с которой их иерархи говорят о нас, об истинно, правильно верующих, правильно славящих Христа, о православных, сама по себе есть свидетельство их неверности, еретичности, ложности их учения. Хотя бы в той части, которая особенно отличается от нашей, которую проповедует тамошняя церковь для сокрушения нашей. Ты как там? Живая?

— Д-да. О, о. Ещё. Сильнее. Сильнее!

— У-ух... ух... хорошо, однако. Так ты поняла?

— Что ради благого дела можно согрешить? Не новость.

— Нет, мама. Ваня... Господин говорит о том, что владыка, государь, князь земной, в ответе за подданных своих. И направление их на путь истинный, в силу их многочисленности, искупает любые обычные грехи человеческие, совершаемые правителем.

— Умница! Ибо сказал Соломон: "В многолюдстве народа — честь государя". Будь хоть каким праведником, если твой народ уменьшился, ухудшился, впал в нищету и мерзость — ты государь бесчестный. Наоборот: соверши хоть все грехи, погрязни в мерзости, но умножь, улучши, просвети и очисть свой народ — ты в чести перед ликом Господним. Ну что, Софья, дочка твоя оказалась сообразительнее. Теперь, по справедливости, тебе её ласкать. Давай, тётушка.

* * *

Распространённое русское ругательство насчёт "твою мать...", реализованное в реале, произвело тройное действие. В очередной раз сотрясение основ Священного Писания: "не обнажай наготы матери своей...". Десакрализация родительницы конкретизацией процесса: вот так она пыхтит, потеет, моршится... И вытеснение образа отца.

Изначально языческая, родовая формула признания своего отцовства, того, что так потрясло Илью Муромца в конце боя с Подсокольником, что звучит в обычаях и нормах древних римлян и греков, где глава дома берёт новорождённого на руки, признавая его своим ребёнком, не произнесённая, но исполненная здесь, переводила меня в пустеющее место в душе Ростиславы.

Андрей, как оказалось, ей не отец. Анонимный певчий, названный Софьей — белое пятно. Так кто же?! Защитник, учитель, хранитель? — Ванька-плешивый. Хозяин. Господин. Отец. "Отче наш, иже еси...".

* * *

Чисто межличностные отношения продолжали наполняться. Естественно — привычными смыслами. Включая столь важные "здесь и сейчас" родственные связи.

Уже среди ночи в постели я вдруг услышал, как Ростишка плачет.

— Что случилось?

— Мама... она сказала... что ты мне... братан. Двоюродный брат. Сын её сестры. Которая умерла давно. Это... грех. Кровосмешение.

Давно ждал.

— Устав Ярослава гласит: "Аще ближний род поимется, митрополиту 8 гривень, а их разлучити, а опитемью да приимуть". Митрополита надо мною нет, нам с тобой и так скоро разлучаться, епитимья у меня на осьмнадцать лет, а тебе там придётся в католичество креститься — считай епитимьёй, недопущением к истинной благодати. Подвигом, искушением во имя праведности.

Отторжение католических священников, внутреннее, скрытое и тотальное — обязательно. Там такие мастера есть душу наизнанку вывернуть...

— А кровосмешение... Ты рожать собралась? Ты ни с кем кровь свою смешать не можешь. Ни с кем. Господь не дал. Но у нас с тобой — она уже общая.

Я даже знаю от кого общая — от Адама с Евой.

Она затихла, обдумывая новость. Потом снова прижалась ко мне:

— Я тебя так ещё больше люблю. Братик.

Но что-то ещё её тревожило.

— Вот когда сегодня... я, вместе с тобой... матушку... а потом она меня... это же... ну...

— Тебе понравилось? Лучше, чем с Цыбой?

— Ну... Но это же нехорошо!

— Софья — умная, яркая, энергичная. Страстная. И в любви и по жизни. Женщина. Как и ты. Разные, но равные. Каждая может заставить другую трепетать. От удовольствия. Или плакать. От счастья или от боли. Вы не одинаковы. Но она — такая же. Не надо иллюзий, не надо обожествлять. Даже родительницу. Она — как ты. Человек, женщина.

— А... а ты?

Не понял. Я — женщина? А, дошло.

— Меня обожествлять?! — Тем более. Я — человек. С кучей проблем, ошибок и недостатков. Просто чуть необычный.

Точно, попандопуло попандопнутое.

— Ага. Чуть. Единственный. Мой.

И засопела.

Вот и хорошо. Объяснять, что их игры с Софочкой вообще не подпадают под запреты "Святой Руси", не пришлось.

Коллекция выбиваемых табу, "стыдов", "страхов", "о чём и подумать не можно" росла. Сокращая множество потенциальных источников эмоций, блокирующих разум, останавливающих трезвое прагматическое мышление.

Разумность надо воспитывать, не позволяя замазывать её душевностью. И я начал рассказывать ей истории. Из худ.литры. Что вспомнилось близко к теме. Неопределённо-средневековой. Кусочки из "Тысяча и одной ночи", "Золотой осёл", ненаписанные здесь ещё "Декамерон" и "Гептамерон", любовные и плутовские романы аж по 18 в. Где этика, ценности, стереотипы поведения героев похожи на здешние.

Она сидела на постели, завернувшись в одеяло, блестя восторженно глазами. С ней так никто никогда не разговаривал. Только няня когда-то сказки рассказывала. А потом получала домашнее задание:

— Вышелуши суть. Сюжет, повороты, условия. Где события могли пойти иначе? Какой персонаж мог предать или сболтнуть? Если бы три итальянских корабля с текстилем не пришли в Александрию одновременно, что стало бы с героем?

— З-зачем?

— Чтобы видеть возможное развитие ситуаций. Или создавать их.

— Создавать? К-как?

Пересказываю "Укрощение строптивой". Довольно распространённое поведение женщины:

"Рвалась и плакала сначала,

С супругом чуть не развелась;

Потом хозяйством занялась,

Привыкла и довольна стала".

С другой стороны — из удачных вариантов мужской стратегии.

— Что было бы если бы героиня, на начальном этапе, в озлоблении на мужа, завела себе любовника? Которого подговорила бы в финале заключить пари с её мужем на её покорность? Она могла бы разорить супруга и сбежать с любовником.

— Но... ведь это нечестно! Это же сговор!

— Любовная связь тебя не волнует? Изменять мужу — честно, а забрать своё приданое — нет? Думаю, ты столкнёшься с разными понятиями о чести.

Среди прочего я рассказал ей о Фоме Бекете и его предстоящей смерти. Подозреваю, что, если мой "Саксонский проект" выгорит, то разрыв помолвки с Матильдой Генриховной из Анжу, вызовет вражду Плантагенетов. Если сохранить Бекета живым, то у Генриха Короткий Плащ добавится забот, гадить моим женщинам в Саксонии он не сможет.

Набор сюжетов из худ.литры превратился в коллекцию шаблонов для спец.операций в феодальной среде. Можно вспомнить историю Квентина д`Орварда, скотто-франка, обеспечившего Саксонии, в результате сексуально-брачно-политической интриги, стратегический коридор через "Угольный лес" и падение Утрехта.

Множество людей реализуют подобные сюжеты. Обычно — один-два за жизнь. Ростислава была оснащена комплектом из нескольких десятков заготовок. Поддержанные финансовыми, техническими, юридическими, силовыми, человеческими ресурсами, они обеспечивали непривычно высокую, для этого места-времени, эффективность. В достижении их целей.

Время поджимало чрезвычайно. От Волги до Рейна путь не близкий. А ещё будут обязательные задержки. И политические — вон какая хрень в Новгороде заваривается, и физические — уровень воды в реке довольно низкий. Как они будут волоки проходить? Как там пресловутые Переборы?

Но, помимо всякого чего, что можно было всунуть в лодки, меня "глодал" вопрос: а всё ли я всунул в женщин?

Да я не про то, о чём вы подумали! Я — о душах. О словах, умениях, ценностях, установках, привязанностях, приоритетах...

Вот они уйдут. И, бог даст, дойдут до места. Что, по нынешним временам, при здешних путях сообщения и транспортных средствах... Ладно. Дошли, нашли, сыграли, "оседлали"... Что дальше? Почему они должны делать то, что кажется нужным мне, а не то, что соответствует их тамошним интересам?

Вот они... устроились там. Стали "саксонками". Стали — "жить-поживать, добра наживать". К примеру: строить Великую Саксонию. Так, как им там покажется наиболее правильно. Например: форсируя распространение католицизма, онемечивание славян, германскую экспансию... С моими знаниями, с моими советами, с моими людьми, вещами, деньгами...

Да я просто "пускаю щуку в реку"! Получаю то же самое, но наоборот. То, что важно и вредно для "Святой Руси", может оказаться важно и полезно для Священной Римской Империи Германской Нации. Как сделать так, чтобы они не стали "перескоками"?

Причём на таком расстоянии я не могу эффективно их контролировать. Ну, Софью, хоть бы она и рядом, уконтролировать... Вон, Андрей столько лет думал, что он её...

Да, я кое-что рассказывал о будущем разделе Саксонии, о предстоящем обострении конфликта с Вельфами... Теперь они, зная это, могут избежать проблем. Станут немками, и будут молиться за императора. Это-то не плохо. Путь Германия процветает. Лишь бы не лезла на Балтику. Как вбить в их головы, что любые действия, направленные против интересов "Святой Руси" в моём понимании — табу? Даже если они выглядят позитивными для Германской Империи.

Вот эта девочка станет герцогиней. Принесёт в церкви брачные клятвы. Будет доброй супругой и верной помощницей. Как и положено жене венчанной. Интересы мужа, дома, домена станут её интересами, целями... Как быстро они войдут в конфликт с интересами моими?

Конечно, есть некоторые средства... предохранения. Разница в возрасте с будущим мужем воспрепятствует душевной близости. Хотя Матильде Генриховне при ещё большей разнице — не помешало...

Разница в культурах. Невозможность родить. Не будет законного наследника, будет... подмёныш. Родительских чувств к "кукушонку", вроде бы, быть не должно.

Но время, расстояние, новая обстановка... Присутствие Софьи с её феерической адаптивностью, коммуникативностью и изобретательностью... Эти свойства прекрасны. Если цели мои. А вот если цели её... А у Софьи других не бывает. Сможет Ростислава "правильно направить" матушку? Захочет ли?

Сеансы внушения — да. Осторожно. Успешный частый разнообразный секс — да. Не перекормить. Удивительные вещи, знания — да. Ограничено, чтобы не пресытилась. Самоутверждение, преодоление страхов — уже. Внимание, ласка — да. Образ отца, родственная связь — сформированы.

Ваня, всё ли ты сделал для процветания Священной Римской Империи Германской Нации? В форме Средиземноморского гос.образования, а не Балтийского.

Что бы ещё такое с Ростишкой сделать, чтобы она, даже на чужбине, даже под страхом смерти, боли, унижений... за тысячи вёрст, через годы оставалась "в моей воле"?

Что-то такое... редкое, чего никто другой ей не даст. Что-то настолько яркое, запоминающееся, с чем ничто другое не сравнится... Что?!

Есть идейка... Рискованно. Можно свернуть шею. В прямом смысле... Пробуем.

Обычный рефрен:

— Эй, Росточек, ты мне нужна. Раздевайся.

— Прямо сейчас...?

— Да. И одень вот это.

— Уже поздно...

— Для нас с тобой — не поздно никогда.

* * *

Помогаю затянуть и застегнуть ножные охваты, пояс и грудную перемычку. Сильно упрощённый и облегчённый вариант подвесной системы парашютиста. У самого — более мощная и комплектная. Сверху плащами прикрыть, тихонько к заднему крыльцу, закрытая повозка.

Через полчаса мы на вышке. Позднее, в веке двадцатом, рядом с этим местом построят комплекс лыжных трамплинов для прыжков. Мне такое не надо: для желающих сломать себе шею именно таким образом у нас достаточно природных складок местности. А вышку построили для телеграфа. Потом провели кое-какую реконструкцию, и эта вышка из сети выпала. Приспособили для учебных целей. С этой весны пошли тренировки парашютистов.

Зачем мне парашютисты, если нет самолётов? — Кроме спасательной функции у парашюта есть и летательные. У параплана. Самый простой летательный аппарат. Все элементы работают на растяжение — можно избежать жёстких.

Крыло — из двух полотен ткани, верхняя и нижняя поверхности. Сшиваем по задней кромке и по бокам, спереди оставляем зазор — воздухозаборники, через который набегающий поток воздуха надувает крыло изнутри. Внутри параллельно направлению полёта располагаем вертикальные тканевые перегородки, задающие профиль крыла — нервюры. В полёте набегающий поток воздуха, попадая через воздухозаборники в крыло, создаёт там повышенное давление — крыло становится жёстким и имеет соответствующий профиль.

Нервюры — силовые и промежуточные. К силовым снизу крепим стропы, промежуточные — только для задания профиля крыла. В нервюрах — перепускные отверстия, через которые воздух перетекает из одной секции крыла в другую.

Крыло — из воздухонепроницаемых тканей. У меня — шёлк. Цена...! Пришлось разориться.

Силовые нервюры усиливаем каркасными лентами для лучшего распределения нагрузки со строп. Очень не хватает синтетики: нейлона, дакрона. Ну, что-то типа "рипстоп" мы и из шёлка сделали. Тут особенности самого шёлка: нитка шелкопряда, которую сматывают с кокона, очень тонкая — легко рвётся между пальцами. В ткани идёт скрученная из 2-4-8-12 исходных нитей. Если знаешь, что искать... У нас: 4-8.

Кое-где полотно с пропиткой. Типа полужёстких передних частей воздухозаборников, что облегчает наполнение параплана при старте. Стропы — пенька обработанная.

Средневековье, блин! Вместо нормальных 5-7 кг весом получилось 12. Правда, минус шлем, запасной парашют... Класс аппарата не высок: 1:5. С километра высоты можно улететь на пять вёрст в планировании. Тут бы мне версту осилить, через реку перелететь.

Сейчас из-за Волги дует ветер. Набегает на обрыв и поднимается вверх. Восходящий динамический поток, "динамик". Бывает ещё "термик" — восходящие потоки воздуха от сильно прогретых участков поверхности. Так работают песчаные пляжи в солнечный полдень. Сейчас ночь — придётся без этого.

Нормально параплан стартует с разбега. Вешаешь туристочку на грудь и побежал. До обрыва.

У меня вышка есть — что ж не приспособить? Основное применение — просто съехать по канату на подцепленном карабине. Через этот аттракцион, в разных модификациях, вся молодёжь проходит. Я уже говорил, что у жителей равнин к высоте отношение... тревожное. Надо отфильтровывать совсем негодных к высотным работам и тренировать остальных.

А вот с парапланом... Пришлось городить консоль и систему подвески аппарата — не дай бог крыло сложится при отрыве. Сколько не прыгаю, а... а страшно.

* * *

— Росточек, иди сюда.

— Что?! Опять?!

— Да. Но не так, как всегда. Пояса — пристёгиваем, руками хватай за лямки. Гульфики... нам ни к чему. Теперь запомни: не визжать, не дёргаться. Начнёшь на мне подпрыгивать — разобьёмся. У меня руки заняты вот этими... петлями. Клеванты называются. Держишься за меня сама. Двигаешься осторожно, медленно. И ничего не боишься. Ничего-ничего.

Дай-то бог. Если мы с ней вдвоём нае... мда. Интересно: кто тут кому яркие впечатления всовывает? Останусь живой — всю жизнь этот... прикол вспоминать буду.

Отрабатываю модификацию простого "прямого старта". Проверяю передний ряд строп, воздухозаборники отзываются, укладываю на предплечья с внутренней стороны, отцепляю петли заднего ряда строп.

Выпускающий мастер хромает: этой весной у меня перебились почти все, кого я уговорил попробовать. Сам я... три прыжка было. Задачу "парение в динамических потоках" — отработал.

Это такой кайф! Это... круче секса! Пока не начинается посадка. Или, господи пронеси, "заднее заваливание". Сегодня — мой четвёртый прыжок. С грузом — разок прыгал. Но вот с таким...

"Всё когда-то случается первый раз" — международная мудрость. Таки — "да". Важно, чтобы не "два в одном". "Запишите мне два прыжка..." — опять бородатые анекдоты лезут.

Ростислава сидит у меня на животе. Хорошо вцепилась — и руками и ногами. Но... высоковато. Как бы она в панике по мне вверх не полезла. Как кошки иногда пытаются взобраться хозяину на голову. Застёжка наших поясов не пустит. Ни сильно вверх, ни сильно вниз.

— Ну, Росток. Поехали-и-и-и...!

Она ещё пытается сообразить: о чём это, а я уже шагаю с доски. Х-ха...! Мгновения падения и "матрас", он же крыло, он же купол — принимает наш вес.

С кем другой — не рискнул бы. А у Ростиславы нет и двух с половиной пудов веса. Лишь бы... не визжала.

Первые мгновения — всё внимание на полёт. Осторожно разворачиваюсь вдоль берега. Ветер потихоньку поднимает крыло. Мировых рекордов выше трёх километров — мне не надо. Сотню метров над склоном — и хватит. Впрочем, каждый наш полёт "здесь и сейчас" — мировой рекорд. Этого мира. И скоростей сильных нам не надо. Потихоньку, полегоньку. 20-30 км/час. У нас прогулка, а не высший пилотаж...

— Живая? Открой глаза. Посмотри вокруг. Мы летим. Ты летаешь. Впервые в жизни. Вровень с птицами, рядом с ангелами.

Глаз не открывает. Только головой трясёт.

— Ты же хотела. Чтобы тебя Огненный Змей покатал по поднебесью. Как "верну любу за Дунаем". Вот тебе поднебесье. А вместо Дуная — Волга. Или ты Огненному Волку не веришь?

Не помогает. Тогда... что-то простенькое, привычное посреди чуждого.

После взлёта я рефлекторно согнул ноги, обычная сидячая посадка пилота на таких аппаратах.

— Сунь руку. Мне между ног. Ну!

Она намертво вцепилась в лямки. А я, честно говоря, не рискую отпустить стропы. Всё также, не открывая глаз, чуть скуля, просовывает руку.

— Чувствуешь? Приласкай. Сильнее. Ты же делала, ты же умеешь. Ну! Приказ! Господина.

Ледяная, мокрая от пота, от страха ладошка. Да ещё и снизу... поддувает. Но... дело не в твоём искусстве, девочка, дело во мне, в адреналине, который кипит в моей крови.

— Вставь. Наденься. Глубже. Ну!

Она чуть съезжает мне на бёдра. Вскрикивает. Распахивает глаза. Эдакая примитивная механическая связка: здесь вдвинулось — там открылось.

— Больно? Будто заново невинности лишаешься? Да, это правда. Тебя никогда не... не трахали в небесах. Это — первый раз. Ты первая и единственная девушка в мире. Которую сношают в царствии небесном. Глубже. На пороге чертогов ангельских я хочу почувствовать твою матку. Глубже.

Конкретизация до непристойности снижает уровень пафоса и сакральности. Мы — в реале. Мы — реальны. Смотри, думай, делай. Ты — не бессильна, не беспомощна, твои действия — имеют значения. Даже здесь, в небесах.

Она морщится, кривится, но съезжает. Да уж. Точно — будто девочка.

— Оглянись, Росток. Мы в царствие небесном. Звёзды рядом. Ещё чуток — и престол господен быть должен. И мы с тобой. Как всегда. Ты в воле моей, я в теле твоём. И сердце твоё бьётся у груди моей, и дыхание твоё у уст моих. И ангелы божьи дивуются на смелость нашу. И радуются. Оглянись, может и архангела какого увидишь. Подглядывают, бесстыдники.

Она неуверенно отрывает от меня взгляд, начинает поворачивать голову, замечать окрестности.

"Тиха украинская ночь.

Прозрачно небо. Звезды блещут.

Своей дремоты превозмочь

Не хочет воздух. Чуть трепещут

Сребристых тополей листы.

Луна спокойно с высоты

Над городом моим сияет...".

Я-таки скажу: волжская ночь — очень даже не хуже украинской! Тополей пирамидальных нет. Но есть ивы и осины с серебром листьев, есть берёзы с призрачной белизной стволов, есть игольчатые силуэты елей с их тёмной, даже в ночи, зеленью. Такой... неги — нет. Духоты, от которой даже шевелиться не хочется — увы... Тем более — шевелиться хочется. Очень. В такой гамме... разнородных локальных ощущений. Но — нельзя. Раскачаю конструкцию — будем как взбесившийся маятник. Ох, с такой девушкой... Хоть тихие полтавские ночи, хоть ямало-ненецкие белые...

Она не смотрит на меня — вывернула голову в сторону, любуется пейзажем. И потихоньку, медленно, вцепившись в лямки у меня на груди, начинает подниматься. Прохладный воздух Заволжья, напоенный ароматом лугов, лесов, запахом реки, обдувает и холодит снизу. Особенно — уже влажное. В самой верхней точке, держась за самый краешек, где я уже не могу, не рискую последовать за ней, оборачивается ко мне, и, глядя чуть сверху, расширенными зрачками, шепчет мне в лицо:

— Ангелы и архангелы... серафимы и херувимы, все силы небесные... радуются и ликуют... на нас глядючи...

И медленно, с тем же остановившимся взором продолжающих расширяться зрачков, опускается. На меня, ко мне, принимая в себя... Чуть морщится в конце, закрывает глаза, чуть слышно констатирует:

— Весь. Во мне.

И распахивает глаза, шепча в волнении:

— Они все... они видят... они...

— Они все видят и слышат. Как мы с тобой здесь, в царстве небесном... перед престолом его... смогли вознестись... вдвоём, вместе. И мир дольний и мир горний знает: мы вместе. Что было — прошло, что будет — незнаемо. Но нынче, здесь и сейчас... Ты — вся в воле моей, я — весь в лоне твоём. Мы — единое. Звери и рыбы смотрят вверх — видят нас. Птицы удивляются и тревожатся — люди летают среди небес их. И с улыбкой глядит Богородица. На двух смелых. Сумевших приблизиться к трону царя небесного. Сумевших живыми войти в небеса. Ради любви. С любовью. Бог есть любовь. Бог здесь. С нами.

Она улыбается мне. Отворачивает лицо, разглядывая проплывающие внизу холмы и перелески. И снова начинает своё неторопливое восхождение. Уже чуть осмелев, отпустив одной рукой лямку и поглаживая пальчиками постепенно освобождающуюся часть моего тела.

Вроде бы и не так уж... у меня много. Но её тягучая замедленность и моя... привязанность. К этим чёртовым клевантам. И этот чёртов "маятник"! Купол отстаёт от управления, пилот отстаёт от купола. Если дёрнусь — раскачаемся и навернёмся.

Она снова поворачивает ко мне лицо. Вздёргивает, так похоже на матушку, недоуменно левую бровь.

— Ты чем-то озабочен? Это же так... забавно. Перед самим престолом Всевышнего... на весь мир... во всех дальних странах...

Во как! Тут можно и князя Игоря Полковника вспомнить:

"Див кличет наверху древа:

Велит прислушать земле незнаемой,

Волге, Поморию, и Посулию,

И Сурожу, и Корсуню,

И тебе, истукан тьмутараканский!".

Никаких вопящих с деревьев чудовищ. Только юная девушка, оглядывающая с высоты "мир подлунный". Не кличащая наружу, но впитывающая в себя. Картинки реки в лунном свете, запахи ветра, ощущение неба вокруг и под собой. И — меня. Чувство своего мужчины. Могучего, умелого, надёжного. Вокруг себя, в себе. Повсеместно, везде охватывающего, берегущего... Более со-всех-стороннего, чем даже вселенная.

Она снова отворачивается, рассматривает большую, кажется, особенно близкую Луну, крупные летние звёзды и шепчет:

— Царица Небесная! Дай мне! Дай понести нынче! Дай мне сына! От него! Дай мне зачать! Сына в небеси! От него...

— Росточек...

— Помолчи.

Расстёгивает, рвёт на мне рубашку. И начинает целовать мне соски. Девочка, меня это не заводит, я и так же уже... Факеншит! Кусать-то зачем! О-ох... Так сильно биться... так размашисто... медленнееее...!

Оргазм в такой ситуации... Я аж... растерялся. И потерял контроль. Нас понесло вниз и вбок. Чудом выровнял "матрас" уже над водой. "Вспух" и ляпнулся. В воду. На мелководье у одного из речных островов. Нас сразу потащило. Ростислава вцепилась в меня намертво. Уже не только руками и ногами... Вот мне сейчас только склещивания... Хорошо, что КЗУ у меня сделаны нормально — чеки выскочили, три кольца разложились и этот... супер-пододеяльник отвалился.

Потом складывали параплан, сушили у костерка одежду, искупались в тёплой ночной Волге. Она была то удивительно нежной, то резкой и страстной...

Совершенна замученная, свернулась клубочком у меня на животе, я перебирал прядки её отрастающих волос, чуть закудрявившиеся от воды. И вдруг спросила:

— Ты меня любишь?

И замерла. Не дыша, не шевелясь, не открывая глаз.

Ох, девочка... Я ведь знаю, что будет потом, после любого моего ответа. А я тоже устал. И, боюсь, не смогу дать тебе "правильное понимание". У нас сегодня было... очень сильное впечатление. Как бы его не испортить. Напоследок. Грубым, неуместным, неверно понятым словом.

— Люди говорят одно и тоже слово — "люблю". А смыслы — разные. Для большинства "люблю" означает "имею".

"Если хочешь полнеба, я отдам чтобы вновь,

Разгадать, что же люди называют любовь,

Если хочешь пол солнца, для тебя для одной,

Лишь бы ты была со мной, ты была со мной..."

Будь со мной, будь моей, обладать, владеть, спрятать в кулаке... Любовь к себе. И к тебе, как части себя, части удобного, приятного для себя окружения.

Она осторожно выдохнула, кажется, хотела что-то сказать, но передумала. Я продолжил:

— Иногда, не часто, бывает любовь... именно к тебе. Когда цель — счастье любимого человека. Без важности: со мной или без меня. Так гибнут воины. Защищая свою любимую родину. Которая будет дальше без них. Так погибают за любимую женщину. Зная, что она найдёт себе другого. Но это неважно. Лишь бы была. Была счастлива. Вспомнит — хорошо, нет — значит ей это не надо. Не себе — нужно, хочу. А — ей. Чтоб ей было хорошо. А я сделал всё что мог. Сделал. Сам. Для неё. Всё, что мог. Да не оскудеет рука дающего. Правильнее: душа дарящего.

Ростишка чуть всхлипнула, завозилась.

— Я надеюсь, что у тебя впереди долгая и счастливая жизнь. У тебя будут новые города, места, люди. Вокруг будет много интересных мужчин. Красивых, славных, могучих. Возможно, среди них будут и лучше меня. Не тряси головой — люди разные. Бывают очень... выдающиеся. Какие-нибудь... красавцы. Которые заворожат, очаруют тебя. Но никто никогда не сможет повторить вот это. То, что у нас с тобой было. Никто, никогда не будет любить тебя в царстве небесном, посреди сонмов ангелов и архангелов. Как бы хорош не был твой избранник, но проснувшись утром, разглядывая столь понравившееся тебе вчера лицо или тело, ты скажешь себе: хорош, но в небеса...

Она пыталась возражать, я чуть прижал её. К чему мне её клятвы?! И закончил тихонько в поднятое мне навстречу лицо:

— Здесь тебе смерть. Я хочу, чтобы ты жила. Поэтому отправляю. Далеко. Мы можем более не увидеться. Никогда. Но что было — уже никто отнять не сможет. Никто и никогда. Наше — всегда с нами.

И мы снова целовались. Осторожно, ласково. С привкусом горечи. С неизбежным прощаньем впереди.

Потом пришла лодка, мы вернулись в город. Утром в городе распространилась очередная волна слухов о летающих во тьме ночной... ангелах, бесах, чудовищах... великом страшном и ужасном Гудвине, которого Ванькой звать...

Глава 518

Вечером меня поймала Софья, ухватила за грудки и принялась рычать в лицо:

— Ты...! Бесово отродье! Ты что сделал! Вы ж убиться могли! Она ж разума лишиться могла! Руки-ноги переломать! Хромой, косой, горбатой стать...!

Странно: она же знает, что я приучал Ростишку к высоте, к воде, к темноте и скорости. Хотя, конечно, убиться... могли.

— Софья, уймись. Да был... риск. Я рискнул и победил. И дальше тако же будет.

Она молчала, трясла меня за отвороты кафтана. Глаза вдруг наполнились слезами. Тут уж я заволновался.

— Софья, тётушка... ты чего? Ты так перепугалась? Извини Ваньку-дурня. Но это было нужно.

— Испугалась... Да, испугалась... Почему?! Почему ты не пришёл?! Почему тебя не было, когда я была такой же?! Почему?! Тогда, двадцать лет назад... Почему был Андрей, Долгорукий, братья... эти все... Тебя... почему?! Ведь я была молодая, сильная, смелая... Я была лучше её! А досталось всё — ей! Мне! Мне это было бы... пришлось бы впору, сделало бы жизнь... А не... обман, неволя...

Она рыдала и трясла меня за одежду. На шум всунулась охрана — я отмахнулся, отправил их. Осторожно отвёл её к лавке, усадил, принёс воды. У неё стучали зубы по краю кружки, тряслись руки.

— Я... я — дура. Да?

— Немножко. Вспомни себя тогда, в Кучково. Ты была молода, весела, уверенна в себе. Мир был твоим. Любимая дочка, старшая наследница... Потом вдруг казнь отца. Свадьба "на плахе", старый некрасивый суровый муж, законное изнасилование в брачную ночь, в последующие, тайное, "стыдное" изнасилование братьями, новый дом, новое положение, первые роды, враждебность двора... Вспомни себя "до". Ту счастливую девочку-гордячку на отцовом дворе. Если бы я тогда появился — ты бы не поняла. Ты бы не оценила. Для оценок нужно сравнивать. А тебе тогда в Кучково сравнить можно было только... С опытом провинциальной благополучной боярышни. Ни с чем.

— А она? А ей почему?!

— Вы выдали её в семь лет замуж. За урода, за тридевять земель. На муку. Ей есть с чем сравнить. Отличить горькое от сладкого. Она может понять и оценить. Как и ты. Но ты на 20 лет старше. А у неё ещё всё впереди. Помоги ей. Поддержи. Ей ещё придётся нахлебаться. "Горяченького до слёз". Ты нужна ей. Твой опыт, ум, знание жизни. Попробуй быть... для неё. И она отблагодарит стократно. Она такая. Но прежде всего — для неё. Не для себя.

Я утирал её слёзы, поглаживал по спине. Уговаривал и заговаривал. На любовь к собственной дочери. Не к части самой себя, своему продолжению, а к отдельной личности, к самостоятельному человеку. Маленькому кусочку красного мяса, когда-то вывалившегося из себя самой, и вдруг, незаметно, за эти годы выросшей в отдельную, юную, но вполне самостоятельно думающую, чувствующую, действующую женщину. По сути, по большому счёту — равную.

— Не гневи бога, Софья. Что было — не исправить, что будет — не предвидеть. Но сегодняшнему... Ты не рада мне? Вот тому, что мы с тобой прошли вместе? Чему ты научилась, что ты сделала, что ты пережила и ощутила? С кое-какой, скромненькой, конечно, моей помощью. Ведь этого могла бы и не быть. Ведь сидела бы там, в келье, молилась бы. Изо дня в день, из года в год. До самой своей скорой смерти. Разве так было бы лучше?

Она уже не рвалась, не кричала, просто всхлипывала, просто заливалась слезами. У меня на груди.

— Да-а-а... А теперь...

— А теперь — приключение продолжается. Только теперь ты не одна. Нас трое. Прикинь: у тебя — лучший женский ум "Святой Руси". У тебя — огромный опыт придворной жизни, сложнейших и рискованных интриг. Ты видишь людей и понимаешь их. У Ростиславы — юность. И готовность следовать за тобой хоть в пекло. Я же вижу! У обеих — красота. Ну-ну, скромность хороша, пока жить не мешает. У обеих интересность. Ты — изгнанная жена, за которую просит её бывший муж в рекомендательных письмах, бывшая монахиня, расстриженная и возвращённая в лоно церкви. Да за удовольствие просто поговорить с тобой — люди денег заплатят! Она — очень юная вдова. Причём "бывший" — гигант. Магог, умерший в порыве страсти. Невинное дитя с опытом супружеской жизни с великаном.

— А ты? Ты сказал: "нас — трое".

— А я... Я даю. Людей, вещи, караван. И буду помогать вам, чем смогу. Не так часто, как мне хотелось бы... Я найду способ общаться с вами "день в день". Напишешь мне письмо — назавтра получишь ответ. Не через год — сразу. Утро-вечер.

— Эх, Ваня, хвастун ты. Так не бывает. Невозможно это. Далеко-то как. Конём не доскочешь. Корабли... пол-года в одну сторону...

— Софья, кабы тебе третьего дня кто сказал, что Ванька-лысый балуется с дочкой твоей у престола Господня, на воздусях, в царстве небесном... — чтобы ты сказала? Во-от. Ты верь мне. Просто я... "Зверь Лютый". Чуток не такой, не из тех людей, как ты привыкла. Не нынче — через год-два, но будет у нас такая переписка. И буду я в тот же день знать о всех ваших делах, обо всех твоих... приключениях. Так что смотри у меня.

Моя шутливая угроза вызвала у неё, наконец-то, улыбку. Она махнула на меня рукавом и отправилась в свои покои.

Странно ли, что после таких обещаний, после осознания необходимости актуальной связи, далеко превосходящей по дальности мою телеграфную систему, я занялся экспериментами в части искрового телеграфа.

Особенность данного и аналогичных случаев состояла в невозможности организации прямого, линейного доступа.

То, что в оптическом телеграфе казалось мне достоинством — его непрерывность, географическая связность — здесь становилось препятствием. Линии телеграфа оплетали страну, каждая вышка была не только ретранслятором, но и, сама по себе, источником сообщений, пунктом наблюдения. Эта паутина обеспечивала целостность, контроль за состоянием самых разных дел на огромной территории. Пропадание сигнала вызывало тревогу, реакцию не собственно связную, но военно-административную: мятеж, война, пожар...

Для Софьи и Ростиславы, для "Саксонского проекта" мне потребовались принципиально иные средства. Действующие не только через огромные, но и враждебные, постоянно или часто непроходимые территории. Ситуация, когда обычные торговые пути перекрываются по метеоусловиям или из-за политических конфликтов — постоянны. Нужно было выйти в другую плоскость, в другое пространство. В эфир.

Через четыре года, реализуя свой следующий проект на этом направлении, я смог отправить туда уже радиопередатчик. И получить послание от абонента с позывным "Ростя".

Определились, наконец, с формальной целью поездки. Они же паломницы. А куда? Чьим мощам кланяться?

Юная вдовица, по наущению матушки-инокини, имевшей видение, отправляется в Сельц в Эльзасе. Для припадания к могиле святой Адельгейды Бургундской. Которая, как всем известно, многие беды претерпела в жизни своей, была женой королей Италии и Германии, императрицей, влияла на трёх Оттонов — мужа, сына и внука. После же удалилась в монастырь, где и умерла. А главное — является покровительницей женщин, ищущих второго брака.

Отправится же на поклонение аналогичной православной покровительнице Афанасии Эгинской было неуместно, ибо повторения судьбы своему будущему мужу вдовица не желала: тот, как известно, под влиянием Афанасии ушёл в монастырь.

Где Эльзас, а где Брауншвейг... На месте разберутся. Никому неизвестно, где этот Генрих Саксонский будут находиться в момент прибытия экспедиции в регион.

Карл Великий "правил с коня". Эта манера полностью воспроизводится германскими императорами: получив корону короля Германии, они непрерывно двигаются. Пфальцы — следы их постоев. Сначала объезжают империю, принимая вассальные клятвы местных владетелей. Потом, по тому же маршруту, наказывая вассалов за нарушение данной ими присяги. "Разъездной" характер правления реализуют и многие герцоги.

Предполагается чисто случайная встреча. Чисто: шла мимо, вдруг ножка ах... Или там — лодка протекать начала...

Как обычно, самые последние дни перед выходом каравана более всего напоминали дурдом. Наконец, восемь тяжёлых ушкуев, более двух сотен человек, двинулись вверх по Волге. В сопровождении ещё десятка лодочек и сопровождающего отряда.

Пришлось отрывать от сердца: начальником каравана я поставил Ивашку. Авторитет у моего сотника... Он может кучи вещей не знать. Но когда он смотрит в глаза и теребит гурду на поясе — даже бывалые корабельщики быстро-быстро рассказывают о все проблемах и возможных путях их решений.

А молодёжь... не то, чтобы в струнку вытягиваются, но... подтягиваются все. За шутку у него за спиной можно умереть со страху. Был инцидент.

Ещё три дня я получал телеграммы о том, что забыли, что надо довезти... Вышки стоят — Софья пытается настоять на своём дистанционно. Потом и мне пришлось лезть в лодку. Моя "Белая Ласточка" подогнана под перевозку меня, любимого, в нужную точку за минимальное время. Нужная точка — Переборы. Как и толковали мне в крик кормщики, мои тяжёлые ушкуи в середине лета через этот Волжский перекат не пройдут.

Ух, как они надо мною поиздевались! Ух, каких они мне слов наговорили! Каких звуков... нафыркали, нахмыкали.

Начали разгружать кораблики, свите шатры развернули.

Я был даже рад. Побыть снова с моими... княгинями. А вечером...

— Чего ругаешься, дед Кузьма? Не тебе тюки таскать.

— Дык куды таскать?! Тут самого себя с места не стащить! Шагу ступить не могу. Хоть криком кричи — так крутит. Да мне-то ладно — вон, Сёмка с княгининского до ветру пошёл да и завалися. Сесть-то сел, а встать-то... ха-ха-ха... Ой, бл...,о-хо-хо...

— Вон оно чего... И ласточки над водой стригут. А что говорят нам меньшие братья-муравьи?

— Каки таки муравьи?! Нет мурашей никаких. Попрятались. Мать их...

— Ага. И утром росы не было?

— Ну. Итить...

— Вот и я об этом. Барахло прикрыть. Дождь будет.

Знаменитые июльские грозы. Ласкать женщин под раскаты грома, при вспышках молний, освещающих внутренности незакрытого шатра... Потом лежать, засыпая под шум дождя...

За три дня дождей вода поднялась достаточно, чтобы мы смогли перетянуть ушкуи выше.

Ещё день и Шексна.

В Усть-Шексне нас встретили посланцы Суздальского князя. Было там и неплохое приданое для дочки, и пара монахов в свиту, и икона из родительского дома. И немногочисленные, но очень для неё важные, подарки Софье. Разбирая их она не сдержалась: прижала шёлковый подрясник к лицу и зарыдала:

— Простил! Он меня простил! Он... он... а я...

И убежала от всех. Утирая дареной одеждой слёзы.

Появились и двое незаметных мужичков от Андрея. Мнутся, хмыкают, говорить не хотят. Ну и фиг с вами. Нет сотрудничества и не надо. Парочка моих ребят на вас уже посмотрела. А вы их не видели, высадим мы их подальше. Но со сходной задачей: мне тоже нужна инфа по делам Новгородским.

Всё. Дальше тянуть уже... непристойно. Люди смотрят недоумённо, лоцманы с Белозерска домой рвутся.

Обнялся-расцеловался с княгинями своими. Ивашке напоследок плешь проел: береги, помоги... Они туда, а я назад. Как-то они там... Столько всяких... нежданностей может быть.

Вот ныне придумывают иные: Воевода Всеволжский хотел, де, восстановить древнее славянское братство и удручённый мыслью о грядущей гибели племён, по крови близких, встал на защиту сродственников ослабевших. Иные же и вовсе толкуют о моём желании неизбывном привести Гренаду по сень креста христианского.

Не надо про желания мои придумывать — спросите уж прямо.

Прежде всего скажу: следовал я не хотелкам да желалкам своим, а необходимкам и неизбежкам. Ибо вляпнувшись сюда, в Русь Святую, влип в паутину мира сего, оплетён стал долженстваниями перед людьми своими, перед народом сим. Ему и служу. А что от этой службы над той же Гренадой вера Христова воссияла... и бог им в помощь.

Причина сей истории? Да как всегда — в мозгу человеческом. Есть у нас в голове, девочка, штучка такая — гипофиз называется. Ма-а-аленькая. Весу в том кусочке — десятая доля золотника. "Мал золотник да дорог". А тут вдесятеро меньше. А уж дороже! Особенно, коли оно не в простой голове, а в Боголюбского. От того кусочка много в человеке зависит. И в теле его, и в душе.

Андрей, по свойству сей частицы своей, щадил честь женщины и хранил верность супруге. Верность душевную, неискоренимую.

Обои они, что Андрей, что Софья, были людьми вельми разумными. Им бы жить-поживать, да добра наживать. Однако же попали они вот сюда, в Святую Русь, в княжье корзно. А коли ты князь — так и будь им. Таким, как с дедов-прадедов заповедано бысть. А — не может! Не по уму, не по душе — по свойству малой части тела своего. Пришлось Софье грех совершить — мужу изменить. От дел телесных — и души изменение случилось. Не по воле её — по нужде, от Святой Руси проистекающей. Андрей, узнавши про то, должен её казнить смертно. Ему-то самому, Андрею, человеку — беда, больно ему. А князю Суждальскому — надо, обязан.

Вот он и рвался душою. Решил — казнить. И от решения своего — тошно.

Кабы убил я Софью — была бы мне от Андрея благодарность. Награда великая. И на всю его жизнь оставшуюся — злоба нескончаемая. За воли его исполнение. А не убил бы — опять вражда прямая.

Вот и сыскал я способ: сделать — не сделавши. Убить без смерти. Отправить её за тридевять земель — будто и нет её. Но жизнь её сохранить.

Тот кусочек мясца, в десятую долю золотника весом, что у Боголюбского в голове был, заставлял его душой рваться. Я его из этой беды выручил. От чего немалое уважение и благоволение поимел.

Обе эти женщины — и Софья, и Ростислава — были мне любы. Зла я им не желал. Потому и искал такое решение, чтоб и им хорошо было. Оттого и придумал эту историю с герцогом Саксонским, подарков богатых в дорогу дал, людей своих немало. Научил малость, чего сам знал. А уж коли я вложился нехудо, так что ж не подумать о том, как на этом выгоду получить? Милостыни-то я не подаю.

А дальше оно как костёр зажжённый — только дровишек подкидывай. "Правильные" люди, в "правильном" месте, в "правильное" время. Всего-то и осталось — цели подправлять, да подмогнуть по нужде.

"На Руси нет дорог — одни направления". Ничего такого конкретного я не хотел. Не строил я им путей, не торил дорог. Лишь направление показал. А дальше они сами. "Они" — все. Княгини, герцоги, епископы... народы. А всё с того... гипофиза. У Боголюбского в голове.

Караван разумно, без значимых потерь прошёл Белозерье, волок. Ладога оказалась не столь бурной. На Янтарном берегу передали посылочку Елице с Кастусем. Чтобы не думали, что я про них забыл.

Десяток простых, без украшений, моих панцирей. Кастусь сразу пришёл в восторг — не пробиваются. Белый фарфоровый конь, вставший на дыбы, две кружки большие, фарфоровые, раскрашенные, с конями, пяток икон, попик толковый, священные книги, облачения и сосуды священнические, штуки синего полотна, спирт, поташ, зажигалки, бочки скипидара, фонари, отражатели на вышки, два комплекта железных частей для требушетов... Я бы и ещё послал, да не знаю — что самое нужное.

В Каупе Софья очень нервничала насчёт "отдать". Она бы с радостью "приберегла". Но Ивашко имел чёткие указания: "молодятам — помочь". Впрочем, после первого недопонимания между Софьей и Елицей, они друг друга "приняли". И зауважали. Как результат: всё место, что освободилось в ушкуях, Кастусь забил своими подарками. Янтарь да меха. Отдарился не скупясь.

Не менее важным, чем товары, был опыт. Елица показывала хозяйство, хвасталась. Как она тут устроила. Какие разные случаи бывают. Смешные и не очень. Княгини имели свой опыт ведения больших хозяйств. Но не таких, не со столь серьёзным размахом и динамикой. В Каупе Елица обустраивала не только собственно княжеское подворье, но и город, промыслы, округу. В рамках задач, отданных ей Кестутом.

Во Всеволжске княгини воспринимали мои новизны как нечто неотъемлемое, наперёд данное, неизвестно откуда взявшееся.

Здесь перед ними была простолюдинка, бывшая наложница "Зверя Лютого", которая стала, по факту, княгиней — госпожой обширных населённых земель, которая не только управляет огромным хозяйством, но и создала его, непрерывно расширяет и меняет. При этом успевает знать всё о делах своего мужчины, имеет своё мнение, помогает при всякой нужде. И накормит, и совет даст, и меч возьмёт...

Образец для подражания? — Возможный вариант.

Кастусь с Елицей проводили княгинь до Гданьска. Что само по себе... Появление русских и прусских кораблей в Гданьске вызвало панику. Только когда Самборина ножкой топнула, а Сигурд, поплямкал губами и объяснил:

— Люди на лодиях — Воеводы Всеволжского. Их, конечно, можно и порубить. Но... хуже будет.

начали разговаривать. Поляки, кашубы и пруссы... зубами скрипят. Причём во все стороны. А Самборина, Елица, и Ростислава светскую беседу ведут, щебечут, улыбаются. Ксендз Гданьский просто в обморок упал, когда такое безобразие увидел. Но Самборина послала всех далеко и надолго:

— Я на отеческой земле, в своём дому. Или я не княгиня Гданьская?

А Сигурд велел своим людям вздеть брони.

В Гданьске вовсе не было того бурного строительства, создание нового, изменения вещей и людей, которые, хоть и по-разному, происходили в Каупе и Всеволжске.

Убив старика-отца и его вторую жену, истребив её родню — мазовецких Повалов, Самборина села регентшей при малолетних сводных братьях. Практически государыней. Ничего серьёзно менять в родном городе она не хотела. "Всё как прежде, только лучше". Королевская и архиепископская власти против торговли с Каупом? — Пусть идут. Лесом. "Это — мой дом. Здесь — я хозяйка. А об остальном пусть Сигурд думает".

Такой пофигизм дал приток средств. Обороты местного рынка выросли кратно, а доходы казны, из-за комиссионных в дополнение к обычным налогам — многократно. "Новые деньги" позволяли делать послабления местным жителям и устраивать красочные праздники. Отчего те боготворили свою правительницу. А Сигурд потихоньку нанимал в дружину бегущих из Норвегии родственников.

Не зря у Сигурда на щите лис нарисован: проведя всю жизнь воином, он умел не только рубить, но и думать. И — торговаться. Цепко, упорно, без прямых оскорблений, но очень обидно.

В прошлом году (1166) король польский Болеслав IV Кучерявый надумал воевать пруссов.

— Гданьску — выставить сто добрых оружных воинов.

— Само собой! С превеликой радостью! Воля сюзерена — счастье для нас!

Но вместо ожидаемых королём сотни норвежцев княжеской дружины, в Мазовию к месту сбора прибыла сотня местных "лыцарей" — наделённых в последние годы покойным князем Собеславом земельными владениями сторонников и клиентов Повалов. Поход (как и в РИ) закончился катастрофой. Брат короля Генрих Сандомирский погиб в битве.

Король Болеслав потребовал новой партии "пушечного мяса". Получил извинения:

— Побили ж всех.

И, вместо, споров и злобствований, вместо "столкновения лбами", услышал доброжелательное встречное предложение:

— А давай я тебе денег дам.

— Отлично! Давай!

— Под заклад. Крепость Накло и долина речки Нотец. На тридцать лет.

Болеслав был в бешенстве. Но ссоры, оскорблений, измены — нет. А просто прижать вассала он не мог — "норвежский ежик", здоровенные пешие щитоносцы с выставленными копьями, выглядели... негостеприимно. Деньги после разгрома были нужны. Даже нужнее, чем воины. Так ключевые для Поморья точки, которые предыдущий Болеслав (Кривоустый) отвоёвывал несколько лет с немалым трудом, вернулись под власть Гданьска. Временно, конечно.

Софочка серьёзно прижала Сигурда, тот, очень недовольно — не дело обсуждать такое с бабами, но эта — из постели Воеводы, дружна с Кастусем, Ивашко её слушает, да и уйдёт в три дня — не успеет разболтать, рассказал ей то, о чем Самборина, например, и не спрашивала.

О том, что Краков получил четверть денег, возможно получит через год вторую четверть. Всё не получит никогда. А заложенные земли останутся под Гданьском. По закону, по хитро составленному договору, и по сути — там полностью сменена верхушка управления, ляхи заменяются кашубами и норвежцами.

— Вернуть — воевать. Уколется.

И Сигурд кивнул на замковый двор. Где очередное пополнение норвежцев-эмигрантов отрабатывала копейный бой в сомкнутом строю.

Опыт Сигурда был интересен Софье, как опыт управления владением, похожим на западные, германские. Этот приём: взять земли в заклад или в аренду на длительный срок, включая в договор не только право на доходы, но и полностью все "права и привилегии", заменить не только гарнизоны, но целиком элиту, а то и часть населения, включить в соглашение пункты, неочевидным образом исключающие возврат взятого, позднее был ею применён и развит.

Богатые подарки, мои и Елицы, произвели впечатление на тамошних жителей. Манто из хвостов чернобурки, в котором Самборина заявилась в церковь, совершенно поразило жён и дочерей всего можновладства.

Княгиня отдарилась своей наперсницей — Рыксой. И пятком молоденьких служанок. Служанки у княгини — местные боярышни. Что важно, поскольку аристократок во Всеволжске — по пальцем одной руки пересчитать, а для здешних "высших обществ" нужны особи с соответствующей маркировкой.

Про Рыксу, которую я когда-то освобождал от речных шишей, а потом притащил в Тверь, где она начала рожать прямо на городской дороге, я уже...

Она расцвела, пополнела, превратилась в такую... очень смачную женщину. Ума у неё с тех пор не прибавилось, стопоров на языке не появилось, но рожала она хорошо. Эта группа стала зародышем того межнационального женского формирования, которое Софья называла "мои стервы".

Вообще-то, "женские батальоны" в Европе уже известны. Можно вспомнить амазонок Алиеноры Аквитанской, сражавшихся с сарацинами под Дамаском и внёсших свою лепту в провал Второго Крестового похода. Я уже описывал воительницу Матильду Тосканскую, есть чисто женский рыцарский орден.

Софьины выученицы отнюдь не занимались кавалерийскими атаками в сомкнутом строю с обнажённой грудью и саблей, как описывала свои похождения Алиенора. Они много чего натворили в Западной Европе. Не смыкая строй, а наоборот, размыкая и раздвигая. Преимущественно — пояса и ноги. Эта компашка многим особям благородного происхождения и мужеска полу вынесла мозги и разбила сердца. Попутно обеспечивая своих хозяек необходимой информацией, сторонниками и владениями.

Наконец, после некоторых приключений, караван вошёл в устье Одера. Поднялся вверх, перетащился в Шпрее и, мимо двух поселений — Кёлльн и Берлин ("медвежье болото") выкатился в Хафель.

Караван попал в войну. В две. Сначала — вялотекущая вечная мелкая войнушка. Между шпревянами князя Яксы из Копаницы и гавелами маркграфа Бранденбургской марки Альбрехта Медведя. Разбитый десять лет назад под Бранденбургом язычник Якса, принял христианство после своего чудесного спасения Христом из вод Хафеля. А вот земли свои отдавать не хочет. И порядок навести не может. Отчего разные бандиты, славяне и немцы, христиане и язычники, имеют возможность резать купцов на волоке между системами Одера и Вислы.

Попытка была. Довольно глупая. Ивашко заорал:

— Бей!

И развалил чудака в маске "священного воина Чернобога". Добрая гурда хорошо помогает против недобрых людей любых вероисповеданий. Остальное доделали палаши гридней охраны.

* * *

Дальше была крепость Асканиев в Шпандау. Территория марки много меньше будущего владения Брандербургов, только Хафельланд и Цаухе. С обеих сторон границы — вассалы императора, христианская вера правителей и язычество простонародья. Но под властью Асканиев порядка больше, больше и христиан — активно приглашают переселенцев из Альтмарка, Фландрии и прирейнских земель. Управляет всем этим старенький (уже за шестьдесят) Альбрехт Медведь. Он ещё вполне в силах. Удачно оказавшись наследником гавелского князя Пшебыслова (ярого германофила, получившего от одного из императоров титул короля) он оказался удачлив и войне, и в экономике.

А вот главная мечта жизни — стать герцогом Саксонии — у него не получается. Наследник Билунгов по матери не может получить прадедов удел! У Генриха Льва, который тоже — по матери.

Вельфы упрямо отбиваются. Наплевав на волю предыдущего императора. Конфликт длиной в тридцать лет, непримиримая вражда между Асканиями и Вельфами, сожжённые города, погибшие друзья и соратники.

Медведю так и не удалось одолеть Льва. Но его сын Бернхард, через десять лет после его смерти, станет (в РИ) герцогом Саксонии. Правда, уже куда более куцой.

Нынче застарелый конфликт между Львом и Медведем снова перешёл в горячую фазу.

В 1163 г. (четыре года назад) Альбрехт создал союз против Генриха. К коалиции присоединились и саксонские князья. Зимой 1166 г. вспыхнули открытые бои, начавшиеся с осады крепости Вельфов Хальденслебен близ Магдебурга Альбрехтом Медведем, архиепископом Магдебурга Вихманом и ландграфом Тюрингии Людвигом Железным. Несмотря на применение осадных машин захватить крепость не удалось. После временного перемирия, заключённого в марте 1167 г., коалиционные силы, к которым дополнительно присоединились князья и церковные сановники, вновь выступили в поход против Льва летом 1167 г. Были завоёваны Гослар, Альтхальденслебен и крепость Ниндорф, другие саксонские крепости разрушены, а города сожжены.

На календаре — первые числа октября. "Сожжены" — только что.

На собрании князей в июне 1168 г. Барбаросса вынудит противников заключить сначала временный, а затем 24 июня 1170 г. постоянный мир. Император сохранит Генриху власть, Медведю и его союзникам не удастся подорвать положения Льва.

Неоднократный переход Гослара, главного источника серебра на территории империи, в ходе этой войны из рук в руки, приведёт к тому, что несколько десятков семейств рудокопов побегут (в РИ, летом 1168 г) в Мейсон. Принесённые технологии позволят начать добычу серебра и чеканку монеты. Что даст иоахимталер. И, позднее, его производные — разного рода доллары.

* * *

В эту кашу местечковой, но от этого не менее кровавой, войны германских князей въезжает богатый караван из "Святой Руси".

По счастью "драконовские меры" принятые "безпекой" после провалов с появлением Ростиславы во Всеволжске и "человечками" Софьи, дали результат: кроме десятка людей в верхушке никто не считает Саксонию целью похода. И, соответственно, не может проболтаться.

Другая тема: паломники не досматриваются и пошлин не платят — немцы не сарацины какие-нибудь! Что конкретно везёт караван снаружи не видать. При принятой здесь системе упаковки, и на самом корабле — понять тяжело.

Денег в караване немного, товары... их продать ещё нужно. Бранденбуржцы возвращаются после летнего похода раны зализывать. Вместо "отдай" маркграф предложил "благочестивой дочери друга императора и её достопочтенной родительнице" помощь. Для него караван представлял некоторые важные (в данном времени-месте) возможности. Сходные с возможностями Боголюбского при проходе княгинь через Новогородские владения.

Поболтав с "милым дедушкой", Софочка вернулась к каравану с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами. Привела трёх рекомендованных Медведем аборигенов с обязательным пожеланием одеть их как остальных гребцов на ушкуях. И настоятельный совет: отправится в Эльзас по Эльбе. Типа: "так длиньше, но проще".

Абориген. Знает, поди, дорогу.

Беня почесал затылок:

— Побьют. Из огня да в полымя.

Ивашко фыркнул. И пошёл загонять экипажи на кораблики. Лезть через "линию фронта" в условиях затихающих, но не прекратившихся боевых действий... А что делать? Ждать нельзя: Лев Плантагентку за себя возьмёт.

Скатившись по Хафелю, путешественники услышали об очередном обострении на линии соприкосновения. И, во избежание и для недопущения, поднялись в Магдебург. Благо недалеко.

Тут паломники остановились. Дожди, усталость от дороги. Принялись отрабатывать туристическую программу: посетили собор, основанный Оттоном Великим, мужем той самой Адельгейды Бургундской, к мощам которой они и совершают паломничество, навестили соборную школу, где учился неудачливый креститель пруссов св. Адальберт-Войцех, засвидетельствовали своё глубокое уважение Магдебургскому архиепископу Вихману.

Тот взволновался чрезвычайно. От двух кусков полученной тесьмы на рукава с нашитыми кусочками "твёрдого золота", от ощущения громадности богатства, проплывающего мимо, и, конечно, от невообразимости перспектив склонения в истинную римско-католическую веру высокородных дам из дикого, еретического далёкого народа. Имеющего, однако, общие корни с соседними лютичами. Которых Медведь сумел, с помощью божьей, привести в лоно.

— Только истинная вера, только благодать божественная, проистекающая чрез наместника Святого Петра на земле, способна дать слабой и грешной душе человеческой вечное спасение в кущах райских!

провозглашал в экстазе Вихман.

Ростислава скромно сидела, потупив очи. Ивашко отдувался, переев жаренных перепелов, и тяжко отнекивался:

— Не. Нам вашего не надь.

А Софочка, уже учуяв возможность приколоться, недоумённо вопрошала:

— О! Да! Конечно! Чрез самого наместника! О! Э... Которого?

Вихман дёрнулся, воровато оглянулся. Эти схизматы... они все такие тупые... Понизив голос и наклонившись к слушательнице объяснил:

— В граде христовом есть лишь один настоящий. Александр. Третий этого имени.

— А говорят ныне в Риме какой-то Паск... Паскудалий.

Созвучие имени ставленника Барбароссы с названием женского полового органа на некоторых угро-финских диалектах, что вполне прослушивалось в разноязычном караване, уже неделю веселило дам. В обществе они, конечно — ни-ни. Но между собой-то...

— Опять эти католики какой-то... накрылись. В тиаре.

Вихман, получивший от Медведя настоятельный приказ "всемерно способствовать", разогретый жадностью и Софочкиными восторгами перед его ораторском искусством, одарил странниц потрепанным молитвенником, принадлежавшим, по его словам, самой Адельгейде Бургундской, в те ещё времена.

— Вам надлежит восприять истину! Я дам вам лучшего из моих вероучителей! Ибо каждый день и час проведённый вами во тьме ложной веры есть радость Сатаны!

Наконец, караван снова выходит на гладь Эльбы и, пользуясь последними октябрьскими погожими деньками спускается вниз. Где и пристаёт к берегу у многострадального Хальденслебена.

В крепости сидит злой и замученный Генрих Лев. В окружении таких же, ещё и ободранных и мокрых саксонцев. Война потребовала полного напряжения сил. В составе немногочисленной делегации, явившейся в цитадель "засвидетельствовать почтение", скромно, но дорого одетая женщина. Сытая, ухоженная, здоровая. Кипящая весельем и радостью.

— Ваше высочество! Мы столь наслышаны о героических защитниках, о неприступности этой крепости. Так хотелось бы посмотреть места побед ваших героев!

Как можно отказать? Герцог ведёт гостей по стенам, хранящим следы недавних обстрелов, Софочка мило прыгает через обвалившиеся куски. Поскользнувшись, падает на грудь хозяина замка. И шёпотом на ухо, в трёх шагах от свиты, произносит:

— Они спрятали осадные машины неподалёку.

Вихман хвастанул. О том, как они вернутся и добьют проклятых саксонцев. Даже часть осадных машин разобрали, но не потащили с собой, закопали в трёх милях от крепости.

Софочка два дня учила эту фразу на немецком. Удалось — адресат понял.

Всё. Лев — на крючке. По вполне основательному, военному, государственному, "правильному" поводу. Его аж трясёт от нетерпения. Не любовного — желания "натянуть нос" противникам. Приходится сдерживаться. Каравану настоятельно присоветовано не идти дальше, для караванщиков вводится "режим максимального благоприятствования" — отдыхайте. А четыре русских благородных дамы (все что есть), столько же "главных лиц" из каравана приглашаются на торжественный ужин. Где встречают втрое больше саксонцев. Замученных войной, лагерной жизнью, периодически срывающимися дождями... А тут... бабы! Да не простые.

Аристократки, а не замученные, голодные поселянки, побывавшие, в возрасте от десяти до шестидесяти, под обеими армиями. Эти — сытые, чистенькие, весёлые. Удивительно одетые, экзотически выглядящие, говорящие на неизвестном певучем языке... У саксонцев — слюни по колено и глаза в тумане.

Генрих хмелеет. От вина, тепла, еды. Ради такого случая пришлось поскрести по сусекам. От весёлых женских лиц, их голосов, одежд, украшений. От эмоций соратников, от атмосферы.

И тут Софочка, мило облизываясь после жирного кусочка каплуна, наклоняется к герцогу, и весело улыбаясь в лицо, на котором уже скулы сводит от вожделения, предлагает:

— Надо поговорить. Пригласи меня. Посмотреть гобелены, например. И распусти остальных.

Генрих с Софьей удаляются, слыша, сквозь завистливый шёпот саксонцев, лепет мажордома:

— У нас прекрасные гобелены! Два ещё от Оттона Великого...!

Увести дам было... непросто. Ивашка дважды хватался за гурду. Но не пришлось пускать её в ход: часть саксонцев сохранила соображение, часть уже уснула за столом.

Дальше... поток даров милой паломницы. От плана операции по тихому изъятию соглядатаев Медведя и Вихмана, до успешно применённого, на совершенно утомлённом герцогском теле, опрыскивания окситоцином.

По пути: комплект мыл и их опробывание в ходе купания. Резной гребень и восхитительное расчёсывание герцогских волос, разнообразные опыты, включая "русский поцелуй", увеличительное стекло с разглядыванием собственных пальцев и открытие уникальности папилярных узоров, некоторые наблюдения по поводу планов и возможностей архиепископа и маркграфа, степень истощённости тамошнего населения и боеспособности воинов...

К утру Генрих Лев был покорён полностью.

* * *

Да знаю я, что говорят! "Блудница вавилонская нечистым мокрым ртом своим проглотила честь и величие Запада". Если "честь" может быть проглочена, то и место такой "чести" в поварне на столе, во рту на зубах, да в нужнике. В общей массе.

Другие же трепещут и соблазняются: "Вот, встретились два одиночества. Вдруг. И сразу весь мир переменился".

Не "вдруг". Они оба шли к этому моменту всю свою жизнь.

У Льва было тяжёлое детство. Он родился внуком императора, он должен был стать сыном императора. Ему было восемь, когда его отец получил Саксонию, мальчика привезли на север. Новые места, новые вассалы.

— Теперь это — наша земля. Твоя земля, сынок.

Но отца прокатили на выборах. Злобные недруги. Он, Генрих Гордый, должен был стать императором! А теперь у них отнимают! Или Баварию, или Саксонию. Какую руку отрубить по воле коронованного мерзавцами? Отец, не зря названный Гордым, восстаёт. Его бьют. Семья вынуждена бежать, менять замки. Деревянная лошадка, на которой он так любил качаться, воображая себя во главе победоносного крестоносного войска, громящего всяких неверных, осталась в Баварии. Её сожгли враги. Но правда торжествует, отец побеждает! И внезапно скоропостижно умирает.

В десять лет Генрих потерял отца. Власть берёт в свои руки бабушка. Она и так была "главой семьи" в семье. Теперь — во всей Саксонии.

Вдовствующая императрица, железная женщина. Она организует союзы и походы, заговоры и восстания. Но "женщина править не может" — во всех публичных мероприятиях первым лицом официально является Генрих. Мальчик хочет играть, рассматривать редкие книги и вещи, общаться со сверстниками...

— Одевай.

— Оно некрасивое, тяжелое, неудобное...

— Оно — парадное. Одевай, иди, стой, не сутулься. Выгляди.

— А я не хочу!

Хлоп!

Подзатыльники, пощёчины, розги... Для более мягких форм воспитания у бабушки нет времени. Идёт война. Она спасает дом Вельфов, приданое своей дочери — Саксонию.

Как он её ненавидел!

— Погоди, карга старая, вот вырасту...

Бабушка это понимала и издевалась:

— Ты — безмозглая сопля. Ты не Вельф, моя дочь родила тебя от лакея. Ты не воин, не герцог. Тебе следовало бы родиться девчонкой. В семье прях. Ты ни на что не годен. Я умру и тебя просто прирежут. Слуги. Ночью. В спальне.

Десятилетний мальчик трясся от страха под одеялом.

Ему было двенадцать, когда она умерла. Через год умерла, в двадцать восемь лет, мать. Подросток, круглый сирота. На голове которого две герцогских короны. Давящая ноша. Попытки собственных деяний. Постоянное сравнение с отцом и бабушкой. И осознание: я — слабак.

Через два года — соглашение с новым императором, Барбароссой. Саксонию оставляют, Баварию забирают. И его дядя, Вельф VI, кричит ему в лицо:

— Слабак! Предатель! Ты — не Вельф!

Дядя, кроме прочего, маркграф Тосканы и герцог Сполето. Он станет главой дома. Если юный Генрих умрёт. Дядя, не признав соглашения с Барбароссой, продолжает войну за Баварию. Достаточно успешную. Хотя Австрию отделили, типа: временно. Князю Чехии дали титул короля. Типа: за помощь.

Победы дяди — его победы, поражения дяди — вина Генриха. Предал, струсил.

Генрих потому и собрался в крестовый поход. Доказать всем и самому себе, что он храбрый рыцарь и успешный полководец. Но главным против славян-язычников назначают более старшего и опытного Медведя.

— Подчиняться врагу? Который несколько лет громил Саксонию, носил титул её герцога? Ни за что!

И две крестоносные армии расходятся под прямым углом. Медведь идёт на северо-восток, в Поморье, Лев на северо-запад, к Любеку.

Полевой лагерь — это так здорово! Никаких баб, глупых начальников, нудных советников! Вальдемар Датский — классный парень! Мы победим! С нами бог!

Восторг восемнадцатилетнего юноши. Вырвавшегося из-под присмотра старших.

Увы, старший есть — князь ободритов Никлота Великий. Который заставил крестоносцев уйти не солоно хлебавши.

Конечно, дома — церемонии, восхваления, праздничные процессии, восторги дам. Но себе-то... не смог.

Детские комплексы, воспитанные, вбитые суровой бабушкой, не по злобе, а ради спасения приданного дочери, остаются в этом выросшем, начавшем полнеть, теле. В сердцевине души. Нет собственного, яркого военного подвига. Что обязательно для полноценного рыцаря. Нет громкого славного военного успеха. Что обязательно для настоящего государя. И Генрих уходит в искусство и строительство. Строит новый Брауншвейг. Со статуей льва. Помирившись с дядей, строит дороги и мосты в Баварии. Уходит из военной области в область прекрасного. Где слова бабушки: трус, слабак, снящиеся ему в кошмарах — не имеют значения.

* * *

И тут Софочка...

Похожая на бабушку из самых первых детских воспоминаний. Ещё весёлую, жизнерадостную. Без той постоянной угрюмости, раздражительности, что стала постоянной после смерти отца.

Её хочется любить, заслужить похвалу, как не удавалось в детстве. Прижаться, покаяться, попросить прощения. За неспособность реализовать её мечты.

Её хочется выпороть, унизить, отомстить за прежние наказания, обиды.

Теперь эти бессмысленные мечты, неопределённые образы, неясные отражения детских комплексов, вдруг обретают возможность реализации. Подобие бабушки можно наказать. Например, в постели. И покаяться, подарив, например, ей замок.

Уже одной этой возможности — реализовать детские мечты — было бы достаточно, чтобы Софья оказалась в постели, в душе, в мыслях герцога. Но она ещё и умна, привлекательна, страстна, неутомима и опытна. Она просто полезна: детали осадных машин, выданные шпионы врагов, планы противников... Она интересна. Удивительными знаниями о никогда невиданной стране, массой восхитительных, изящных вещей. Хотелось бы сделать такие самому. Она богата. Правда, это товары. Чтобы получить хорошую цену надо выждать. Сейчас край разорён, но постепенно... Лишь бы она не ушла.

Разные мужчины ищут в женщинах разное.

Жена-мать. Генрих искал это, пусть и не понимая. Нашёл. Опыт воспитания бабушкой, сильной, доминирующей личностью, впечатался в его душу. Он был склонен к подчинению женщине. Не зря Барбаросса развёл его с первой женой. Но (в РИ) и со второй, Матильдой Генриховной, история повторилась.

Жена-любовница. Тут уж... Софочка "даёт жару". "Каждый раз как последний".

Жена-соратник. Уже! Несколько важных советов, ценная информация о противниках.

Дело за малым: не жена.

— Вечером приходи пораньше. Чтобы мы успели до пира...

— Извини, не смогу. Надо собираться в дорогу. Завтра караван пойдёт дальше. Путь далёк, скоро зима.

— Останься.

— Я должна выдать дочь замуж. Бедняжка страдает, её терзания разрывают мне душу.

— Я запрещаю!

— Это твоя благодарность? Проявление твоей благородной рыцарской души?

— Тысяча чертей! Рога, хвосты и копыта! Я... я не могу жить без тебя!

— Мне тоже... будет очень горько. Постой! Придумала! Я смогу остаться. Есть способ.

— Какой?! Говори же!

— Возьми мою дочь в жёны. Обвенчайтесь. Тогда мы не пойдём дальше. Я смогу остаться с тобой, с моим... Мы будем встречаться каждый день. И ночь...

— Но... ты предлагаешь, чтобы я... вас обеих.

— Нет! Как можно?! Я жутко ревнива! Запомни: никаких интрижек на стороне! Но ради тебя... один раз. Исполнишь супружеские обязанности, подаришь ей какой-нибудь замок и отошлёшь девочку туда. Вынашивать тебе наследника. Хочется... потетешкать. Твоего сына, моего внука... Глупо. Да?

— Но... венчание... я помолвлен с Матильдой, которая...

— Я знаю. Выбирай. Между женой и женой и тёщей. Знаешь... мне кажется... мы могли бы быть счастливы.

Генрих и Софья рука об руку явились на завтрак. Где Генрих и объявил о своём намерении взять в жёны Ростиславу, дочь князя Суздальского Андрея.

Бздынь!

Ё! — сказали ошалевшие сподвижники. Этот же возглас, в саксонском и иных местных вариантах, покатился, постепенно ослабевая, по всей Европе.

— Но... э-э-э... А как же Анжу? Матильда? Мы же рассчитывали на их помощь против Медведя и его присных!

— Прежде всего нам следует рассчитывать на помощь Господа Бога. И императора. — Твёрдо произнесла Софья.

Сомнение в помощи императора означало сомнение в праведности "саксонского дела". А это уже прямая измена. Встряхнутые неожиданным сообщением мозги сотрапезников упали на обычные для них места, и судорожно закрутились.

— Барбаросса... Боголюбский... его дочь... А Плантагенетов побоку...? Что-то знает? О делах в Италии? Папа Александр дуба дал? Или — Плантагенет?... Рыцарей из Нормандии не будет. А что будет?... Денег где взять? — А караван? Нанять в Брабанте наёмников и раскатать Медведя. Лучше — Вихмана. А жрать дадут? — Если в караване сундуки с золотом... да хоть с серебром! — купим...

Проанжуйская партия существовала уже несколько лет. Они-то и попытались "ставить палки в колёса".

— Граф Анжу, герцог Нормандии, король Англии...

— Пошлите ему письмо. Немедленно. С моими извинениями. И заверениями в неизменной дружбе.

Софочка томно мурлыкнула и уточнила:

— Это любовь, господа. Герцог Генрих отдал своё сердце... моей дочери. Обрекать бедную Матильду на брак с нелюбящим мужем было бы крайней жестокостью. Надеюсь, что Короткий Плащ, заботясь о счастье своей девочки, поймёт. И испытает чувство благодарности.

— Но... но ваша дочь... Она же схизматка!

— Несущественно. Она вступит. В лоно. Как столетие назад сделал Евпраксия.

Имя русской императрицы Германии снова перегрузило мыслительные мощности присутствующих. Аналогии просто лезут в глаза. Русская княгиня. Муж — саксонец. Император враждует с папой. Караван. Хоть и не верблюдов, как прошлый раз. Генрих вскоре... того? А вдова вскоре... за Барбароссу? Но тот же женат?! — А разве он не развёлся со своей первой? И со второй... возможны варианты.

Смятение умов, произошедшее от заявления герцога за завтраком, наблюдалось и по другую сторону "линии фронта". Архиепископ Магдебурский, возмущённый гибелью своего проповедника в саксонских застенках, а главное — упущенной возможностью прибрать столь богатый караван, брызгал слюнями и призывал кары на головы. Схизматов, саксонцев, Вельфов... не важно. Сам дурак.

Пока Медведь настоятельно не посоветовал ему заткнуться:

— Новым браком Лев вызвал не только неудовольство королевского дома Анжу, но и возмущение поданных. Своих и Анжуйских. Он обманул ожидания многих благородных и влиятельных людей, на него пала тень обвинений в еретичности. Смотрите на этих женщин, друг мой, как на греческого коня за стенами Трои. Тем более, что со старшей из них я... немного близко знаком. Это наиопаснейший враг для Вельфов. Просто не спешите.

Ещё через день русский караван, с парой присоединившихся саксонских барок двинулся вниз по реке. Софочка и её милый Лёва сутками не вылезали из шатра на носу одной из барок. "Обсуждая возможности установления мира в крае, его процветания, и другие государственные дела особой важности".

Хотя идущие дожди и наполнили здешние реки, но переход из Эльбы в Везер был бы слишком тяжёл для потрепанных морских ушкуев. Караван оставили на Эльбе, а сами, с небольшой свитой, перебрались конями к Вумму, поднялись по Везеру.

Там, где целуются Верра и Фульда,

им придётся поплатиться своими именами.

И здесь в результате этого поцелуя возникает

Немецкая до моря река Везер.

Верру пока считают Везером, а Фульду — просто притоком. Место "поцелуя рек" называется Мюнден. Несколько ниже, ниже "Вестфальских ворот", тоже на Везере, стоит Минден. Там тоже случился поцелуй. Не речной — ритуальный.

"Нарекаю вас мужем и женой. А теперь... поцелуйтесь".

1 февраля 1168 г. в кафедральном соборе Миндена епископ Вернер провёл бракосочетание. В тот же день, в том же месте, с почти теми же персонажами, что и в РИ. Сорокалетний герцог Саксонии Генрих, из дома Вельфов, женился на заморской принцессе. Только не на двенадцатилетней Матильде Генриховне, дочери короля Англии, герцога Нормандии, графа Анжу и пр., а на Ростиславе Андреевне — пятнадцатилетней дочери князя Суздальского.

Этот довольно толстый, громоздкий человек, с прямыми, чуть завивающимися на концах белокурыми волосами, с чёлкой и длинными локонами до плеч по тамошней моде, выпуклыми голубыми, немного близорукими глазами с несколько презрительным взглядом, правильным, чуть оплывшим лицом, клочком бородки под нижней губой, не был такой законченной сволочью, как тот Генрих, который достался Евпраксии.

Но сразу же, на утро после первой брачной ночи, Ростислава, оставшись на минутку наедине с Софьей, попросила:

— Матушка, избавь меня от этого... вонючего борова. Чуть не раздавил. А потом захрапел.

— Но, доченька, он же законный супруг твой...

— Супружеский долг я исполнила. А крутить ему мозги и... и остальное — ты сумеешь лучше.

"Исход" Софьи и Ростиславы "из Святой Руси" стал, в определённый момент, катастрофой. По моей вине.

Нет-нет! Всё необходимое у них было. И корабли крепкие, и кормщики искусные, товары богатые, воины храбрые... Не было осознаваемого, просчитываемого понимания огромности проблем, с которыми они столкнулись по прибытию "в точку постоянной дислокации".

Беда не в пиратах на море или разбойниках на суше, в бурных реках или тяжёлых волоках, которые им пришлось преодолевать в пути. Беда в тех людях, в населении "Священной Римской Империи Германской Нации", в народе, духовенстве, аристократии, в которые эти женщины попали.

Пока они двигались, туземцы были хоть и враждебны, ибо чужаков никто не любит, но сдерживаемые жадностью своей, ожиданием поживы от торга с проходящими, от прямых действий воздерживались. Да — иноверные, иноязычные, не наши. Но платят. Времена прямого грабежа в этих местах уже относительно прошли, да и караван был велик, мог "сдачи дать".

Однако, придя на место, приступив к реализации плана по "оседланию" герцога Саксонского, "исходницы" оказались во враждебном окружении. Общечеловеческая ксенофобия, желание "выспаться" на чужаке, усиливалась и расцвечивалась отвращением и презрением к "схизматам". Христианам, но еретикам, выпавшим из лона святой римско-католической церкви. К иноязычным, к дебилам, не понимающих простейших слов, которых в Саксонии даже малый ребёнок понимает.

Такое поддерживалась жадностью. Обоснованной не только богатыми товарами, но и множеством молодых здоровых мужчин, которых нужно только вбить в колодки, и можно неплохо продать. Женщин, которых можно весело, торжествуя, наглядно демонстрируя своё превосходство "над ними всеми", употребить. А потом тоже продать.

Жгучей завистью к множеству удивительных для здешней местности вещей. Вроде зажигалки или увеличительного стекла.

— Почему мы такие бедные, а они такие богатые? Почему у них есть, а у нас нет? Нас же много! Мы же могучие, славные, на своей земле! — Отберём!

На эту нормальную, общечеловеческую реакцию, на желание ограбить, подчинить, унизить, наложились сиюместные и сиюминутные проблемы.

"Официальная" любовница Генриха дочь Готфрида, графа Блискастеля, Клотильда и её семейство были в бешенстве. Я про это уже...

Другая враждебная группа — "анжуйская партия". Множество людей в Саксонии были уверены, что Генриховна станет новой герцогиней. Под такую перспективу вкладывались деньги, заключались союзы, совершались браки... И вдруг — облом.

— А наш-то... другую взять надумал. Всю малину нам...

Понятно, что были и противники сближения с Анжу. Но решение было принято два года назад. И его противники стали уже и противниками герцога. И императора: идея-то была Барбароссы. Отыграть назад? После пролитой крови и сожжённых городов?

На это накладывался конфликт папы и императора. Барбаросса запрещает епископам исполнять приказания Папы Римского, посылать ему "грош Святого Петра" и прочее. За поддержку Святого Престола снимает митры. Сторонники обеих партий есть в Саксонии. А тут — православные. Которых нужно перекрестить в истинную веру. Но с разным политически оттенком.

— Если эта девочка станет герцогиней и будет внимать Наместнику Св.Петра, то... можно получить массу профитов. А вот если наоборот...

Я сунул двух женщин в гадючьё кубло. Да, я дал им кое-какую защиту. Людьми, вещами... Но я не предусмотрел всего, не научил, не посоветовал... Им пришлось тяжело. Очень.

Ко всему прочему, они оказались в ситуации "связанных рук". Они должны были интегрироваться в систему. Которая была им враждебна. В разных формах, на разных уровнях. И не могли эскалировать противостояние.

Я, оказавшись в подобной ситуации в Киеве — сбежал. Потом в Пердуновке, в Смоленске — начал чудить от безысходности. И снова — сбежал. Выскочил из-под "асфальта на темечке". Нашёл себе Стрелку, "пустое место" и окопался.

Кастусь и Елица в Каупе тоже пришли в "пустое место". Они, несколько больше меня, но сходно, зависели от двух местных лидеров — князя Камбилы и "Папы язычников". Как я — от эмира Булгарии и князя Суздальского И они смогли, подобно мне, балансируя на вражде, конфликте интересов опасных соседей, развиваться достаточно автономно.

Другой модели следовали Самборина и Сигурд в Гданьске. Самборина — вернулась домой. Она ничего менять не собиралась. Занять достойное место, истребить несогласных... всё. Прямой торг с Самбией — прелестный бонус, чисто дополнительные деньги для разных дамских мелочей. А по сути — пусть будет как было, но со мной во главе.

Софья и Ростислава оказались в положении, когда они вынуждены были менять мир вокруг себя, ибо мир их не принимал, тщился ограбить и уничтожить. А сил ответить вровень, истребить всю эту саксонско-благородную плесень — у них не было.

Вот идёт придворный. Знаю — гад, подонок. Но убить нельзя. Нельзя даже выгнать его из замка — давний верный вассал герцога.

Масса конфликтов, неизбежно порождаемых их чужостью, одним их появлением в здешнем обществе, не могли быть решены просто. Изгнанием, заточением, смертью их противников. Ибо противники были сильнее. Много сильнее. Они составляли Саксонию, Германию. Воевать с империей...? — Необходимо! Но война... другая.

Тут некоторые рассуждают о богатстве. Типа: деньги есть — всё можно купить.

Богатство — опасно. Для его владельца. Если он не может его защитить. Дал бы я в караван не один фарфоровый сервиз, а десять. И что? Если бы им оторвали головы, то взяли бы всё. Если нет — то всё осталось бы.

Мои технологические, технические, организационные, экономические прибамбасы — вторичны. Полезны только для тех, кто может их использовать.

— Вот тебе лодка, мешок баксов. Там — Америка. Греби. Стань тёщей ихнего президента.

Сколько мешков? Один? Два? Десять? Это важно?

Важно — Софья. Вот такая женщина, с таким прирождённым уровнем эндорфинов, с таким опытом, с такой внешностью, с таким умом... Это она там смотрела, видела, думала, делала. Она. Сама, своими ногами, руками, словами, улыбками. Меня там не было, мои приспособы были так, повод для разговора, интереса. Я дал ей лишь общую канву, очень приблизительное представление, иногда — неверное. Она смогла. Решить задачу "оседлания" Льва. И "ехать на нём, держась за его уши". А вот дальше: куда ехать, что делать с обнищанием среднего дворянства, где строить каналы и как повысить выработку серебра из руды... "Наезднице" помогали профессионалы. В своих областях.

Глава 519

Что было потом? Да ты, девочка, и сама знаешь. В книжках читала, от людей сведущих слышала. Вот тебе ещё одна история. Из малоизвестных даже в узких кругах.

В одной далёкой стране, на крутой горе стоял старинный прекрасный замок. В замке имелась башня, в башне — зал, в зале — дверь. А на дворе — ночь. Апрельская ночь 1172 г. от РХ.

Замок спал глубоким сном, когда дверь скрипнула. Две фигуры в плащах с капюшонами, проскользнули в зал, полный темноты, пронзаемой узкими столбами падающего из высоких окон, лунного света. Часть стёкол в оконных витражах была прозрачны, другие же окрашивали пятна света на полу в багровые лужи крови, в ядовито-зелёные лужайки гиблого болота, в кучи чего-то жёлтого или коричневого, лежавшие на пути вошедших.

— Где мы? — Спросила юношеским баском фигура повыше.

Другая осторожно задвинула засов, удовлетворенно кивнула — смазан. И ответила молодым женским голосом:

— Старый тронный зал герцогов Саксонии.

Насмешливо спросила:

— Мой верный рыцарь боится темноты? Даже ради своей "Прекрасной Донны"?

— Я ничего не боюсь!

— Отлично. Вы будете сражаться с приведениями. А я — дрожать в испуге за вашей спиной. И возбуждать. Храбрость. Желанной наградой своему паладину.

В темноте у дальней стены, на возвышении стояло деревянное кресло. Широкое, тёмного дерева, со стёртыми подлокотниками, с резной, высокой, несколько грубоватой, деревянной спинкой.

— Вот отсюда, с этого трона, два столетия назад, Оттон I Великий, только что вразумивший мадьяр на реке Лех, отправился к Регнице, в земли ободритов, "опустошая и предавая огню все на своём пути". Ободриты были разгромлены. Спасавшийся бегством князь Стойгнев был обезглавлен в лесу каким-то германским солдатом. 4500 человек было убито и 2000 захвачено. Голова Стойгнева была принесена Оттону, насажена на кол, возле которого казнили семьсот пленников. Советнику Стойгнева отрезали язык и выкололи глаза.

Женщина помолчала, кажется, представляя себе картины того давно прошедшего времени. Потом кивнула своему спутнику, указывая на трон:

— Сядь.

Мужчина, точнее — юноша шестнадцати лет, откинул с головы капюшон, насторожено приблизился к трону.

— Зачем?

— Храбрый рыцарь хочет восторжествовать над кровавым победителем своих предков? Оттон давно сгнил, а вот ты, потомок казнённых тогда, два века назад — жив. Ты ходишь по его дому, сидишь на его троне. Правда, здорово?

Юноша настороженно оглядел сидение. Плохо видно: тёмное дерево в темноте. Присел на край, погладил резные завитки на концах подлокотников. Отодвинулся вглубь, отклонился, чтобы опереться на спинку, поёрзал, устраиваясь увереннее. Вальяжно развалился, воображая себя хозяином этого места. Старательно маскируя волнение пренебрежительным тоном, оценил:

— Сидение жёсткое, спинка щербатая, подлокотники неудобные. Широко. Этот Оттон был сильно брюхат. Тут двоих таких как я посадить можно.

Женщина чуть улыбнулась. Никто не садится прямо на трон — сидят на подушечке. Спинку закрывают дорогим покрывалом с геральдическими цветами и символами, а спину — мантией, камзолом и рубахой. Но учить этого мальчика прямо сейчас...

Она подошла к нему, наклонилась к лицу, качнулась влево-вправо, проводя по широко расставленным подлокотникам, руками.

— Можно и двоих. Таких как ты. Не — как он.

Два быстро последовавших друг за другом, металлических щелчка прозвучали в ночной тишине неожиданно громко.

Юноша непонимающе посмотрел на одну руку, на другую. Дёрнулся. Звякнули цепочки наручников. Один браслет каждой пары охватывал его запястье, другой — шейку подлокотника.

— Э... это чего? Ты чего задумала?! Отцепи! Немедленно!!

У неё же в руках ничего не было! Подстроенная ловушка!

Крашеная тёмной краской сталь была не видна в темноте.

Юноша, впадая в панику, дёргал руками. Но браслеты держали крепко. А вот свободные ноги совершали широкие беспорядочные движения.

Юный "сиделец на троне" не одел ничего под плащ, полы распахнулись, явив постепенно сдвигающемуся к трону столбу серебряного лунного света нижнюю половину молодого мужского тела. Аж до пояса, перехватывающего плащ на талии.

Отскочившая во время внезапного приступа капорейры женщина, снисходительно рассматривала попавшуюся в тенета птичку.

— Что с тобой? Я сказала — "сядь". А ты рвёшься, пытаешься сбежать. Ужель цепи возвышенной любви благородного рыцаря, не прочнее майского девичьего веночка?

Пристыженный указанием на проявленную душевную слабость, юноша прекратил свои беспорядочные и, прямо говоря, безнадёжные, рывки. Дама же продолжала:

— Однажды, где-то неподалёку, саксонский герцог Генрих Птицелов ловил птиц. И вдруг узнал, что его избрали королём Германии. Какая судьба тебе более по вкусу — птички или... короля?

Ошеломлённый весьма ограниченным положением, в которое попал столь внезапно, в момент обретения уверенности, нарастания гордости, ощущения духовной победы над древним императором, "узник трона" неуверенно ответил:

— К-конечно... к-короля...

— Тогда перестань щебетать как испуганный щегол.

Она снова подошла к трону, с которого смотрели на неё взволнованные голубые глаза полуразвалившегося, съехавшего на сторону, юноши. Легонько потыкала носком мягкой туфли в лодыжку пленника:

— Совершенный куртуазный рыцарь, преданный прекрасной даме, должен всегда иметь перед дамой возвышенный вид. Что ты разлёгся как пьяная девка на торгу? Коленки сведи.

Юноша дёрнулся, попытался сесть прямо. Женщина вновь приблизила к нему лицо и, неотрывно глядя в полные испуга глазки, потянула за кончик завязки пояса. Потом — за шнурок, удерживающий плащ на его горле. Продолжая улыбаться, взяла отвороты плаща и уверенно, по-хозяйски раздёрнула их.

Юноша ахнул. И это был единственный звук, вырвавшийся из его уст. Он казался статуей, вытесанной из белого камня. Лишь бурно вздымающаяся грудь указывала на присутствие жизни.

Столб серебряного лунного света постепенно переползал всё выше. От лодыжек — к коленям, от коленей — к бёдрам, к... к животу. Верхняя часть тела, как и лицо оставались ещё в темноте, особенно глубокой по контрасту с нижней, с ярко освещённой, очень белой, нежной, никогда не знавшей прямых солнечных лучей, тяжёлой повседневной работы... половиной аристократа. Наполовину — князя, наполовину — узника.

Ваятельница сей взволнованно дышащей скульптуры отошла на пару шагов, критически осмотрела своё произведение, и откинула капюшон. Явив вечной свидетельнице множества тайн и преступлений — Луне, непокрытую светло-русую голову с двумя толстыми короткими косичками. Продолжая напряжено вглядываться в темноту у спинки трона древних императоров, где смутно белело лицо её творения, она замедлено, будто сомневаясь в задуманном, развязала завязку своего пояса, позволив концам его свободно повиснуть, придержала на бёдрах. Чуть поглаживая пальцами вышитый чёрным, мерцающим в свете луны, шёлком пояс... придерживаемый им плащ... скрываемое ими тело... Выдержала секундную паузу. Не сдвигаясь с места, чуть приоткрыв губы, всем телом потянулась к обнажённому пленнику, медленно опустила руки, разжала пальцы... Пояс, чуть шелестя, съехал на пол к её ногам.

Не видя почти лица мужчины, она вполне слышала как дыхание его становилось всё чаще, всё жарче, выдавая всё более взволнованного, очарованного действом, зрителя.

Атмосфера таинственности, тишина глубокой ночи, древнего места, колдовская запретность происходящего сковало его язык, и юноша не нарушал тишину зала неуместными возгласами, не сбивал величие момента обычными глупостями неуверенных в себе хомнутых сапиенсом самцов, исторгаемых ими в подобной ситуации.

Одно присутствие прекрасной донны, счастье лицезреть её, не быть гонимым её холодностью, но наоборот, оказаться центром её внимания, единственным зрителем свершаемого ею — для него одного! — действа, тревожило и будоражило.

Пряное вино провансальской куртуазности, сплетение поэтических намёков, недосказанностей, метафор и аллюзий, смешивалось здесь, на Севере, с крепким хмельным пивом народных песен, дополнялось мистикой этого древнего места, острым привкусом смертельного риска — всё заставляло трепетать в божественном волнении душу юноши.

Но как он пыхтел!

Чуть наклонив голову набок, загадочно улыбаясь, женщина негромко произнесла, почти пропела:

— "Слуга и раб, в покорности своей

Ты лишь гневил меня неоднократно

Своей любовью, — но любви цепей,

Покуда я жива, я не отдам обратно!".

— О! Да! Моя донна! Не отдавай! Я твой верный раб! Навсегда!

Она удовлетворенно чуть кивнула. Не торопясь вставила палец в петлю узла шнура, удерживающего её плащ на горле, чему-то чуть улыбаясь, покрутила ладошкой, вслушиваясь в поток новых вздохов из темноты на троне, шарканья елозящих ног в лунном серебре, звяканье цепочек на бессознательно тянущихся к ней руках и, окончательно решившись, с несколько тоскливо-мудрой улыбкой понимания и предвидения, подобной, кажется, улыбке Райского Змея, наблюдавшего поедавших лопухи в Божьем саду Адама и Еву за минуту до своего предложения от которого невозможно отказаться, ибо на то воля божья, потянула.

Плащ неторопливо заскользил по её телу. Открывая белые, даже — прозрачные в призрачном лунном свете, вызывающие своей едва ли неземной природой, образы ангелов небесных, плечи, небольшую грудь, живот, бёдра... шурша стёк на пол.

— О-ох...

сдавленно прозвучало в зале. А память услужливо подсунула давно заученные строки:

"Увы, зачем нужна

Та жизнь, когда она -

Без той, чья белизна,

Как первый снег, нежна?".

Кажется, пленник забыл дышать. Его обнажённое, хорошо освещённое луной юношеское тело наглядно демонстрировало крайнее восхищение явленным ему зрелищем. Теперь он ощутил некоторое... неудобство от столь однозначного выражения восторга своей "прекрасной даме", выдохнул, собрался пошевелиться... Но представление для единственного зрителя, прикованного к старинному неудобному креслу, ещё не закончилось.

Женщина подняла руки, распуская косы, встряхнула головой, поправляя волосы, запрокинула лицо, потянулась вверх, к скрытому в темноте древнему потолку, будто призывая закопчённые веками балки в свидетели, не удостаивая зрителя ни взглядом, ни звуком, продолжая потягиваться, чуть покачивая плечами и бёдрами, слово намекая на какие-то томные, сладострастные движения, переступила, повернулась спиной к трону, демонстрирую себя всю, всё своё молодое двадцатитилетнее тело, одетое лишь лунным серебром, наклонилась, подбирая упавший плащ.

Негромкий, но полный юношеской страсти возглас:

— О-о-о!

прозвучавший из темноты трона первого императора Германской империи, подтвердил выразительность демонстрации.

Она вдруг шаловливо глянула через плечо, показала язык и, повернувшись к "узнику трона", прямо спросила:

— Нравится?

— О! Да!

— Хочешь?

— Да! Да!

— Помнишь из Вентадорна?

"Держусь покорно в стороне

И молчаливо ждать готов,

А в сердце, в самой глубине,

Не замолкает страстный зов.

Вот бы застать её во сне

(Иль сне притворном) и покров

С нее откинуть в тишине,

Свой стыд и робость поборов!"

Твоя покорность и молчаливость — заслуживают высшей награды. И вот, сама, "стыд и робость поборов", я откинула "свой покров".

"Лишь учтивость воспрещала

Снять одежды смело..."

Пришлось забыть про учтивость, малыш. Ради тебя.

Сосредоточенно вглядываясь в белое пятно лица на троне, серьёзно сказала:

— Запоминай. Так будет всегда. Во всём. Ты будешь хотеть. А вот получишь ли — решать мне. Твоей госпоже, владетельнице, хозяйке. Так?

— Да! О, моя прекрасная донна! Госпожа!

Слишком быстро. Ответ прозвучал столь незамедлительно, что исходил, явно, "из глубины естества", но не из разума. Нужно, чтобы он был обдуман. Любовь и верность требуют воздержания и страдания. Хоть чуть-чуть.

— Ты сам сказал. Ты будешь моим верным слугой, моим рабом? Послушным, верным, трудолюбивым? Исполнишь ли любое моё слово?

— Да! Да! Клянусь вечным спасением! Госпожа, да не тяни ты! Иди сюда! Ну! Ну же...

Женщина подошла к трону, задумчиво посмотрела на елозившее по тёмному дереву, очень белое тело без головы, скрытой ещё от серебряного света "ночного свидетеля".

Шаг. Ещё шаг. Её колени почти соприкоснулись с коленями юноши...

— Гхр...!

Шлёп, шлёп.

— Ах!

— Ха-ха-ха...

Юноша, совершенно потеряв голову попытался обхватить женщину ногам, рванулся головой вперёд, стремительно выскочив из темноты. Две звонких оплеухи слева и справа ошеломили его, но не остановили его движение. Однако желанная добыча вывернулась из захвата, отскочила на пару шагов, и теперь потирала ушибленную о лицо своего зрителя ладошку, негромко смеялась.

— Какой же ты ещё... щегол желторотый. Я — твоя госпожа. А ты — мой верный рыцарь. Ты должен служить, исполнять мои приказы. А не лезть со своими желаниями. И поползновениями. Я забочусь о тебе, вот, я привела тебя сюда, посадила на трон германского императора. Первого, великого. Позволила восторжествовать над древним врагом твоих предков. А ты со своим неуместным... пылом.

— Но... я... я подумал, что ты хочешь...

— "Чем скромней

От людей

Я таю желанья,

Тем сильней,

Тем жадней

Счастья ожиданье!".

Тебе не надо думать. Тебе надо исполнять. Волю владеющей тобой. Ведь ты сам отдался. Мне. Раб. Неумный. Непослушный. Нерадивый. Вот, отбила о тебя руку. В следующий раз я поучу тебя плеточкой. Хочешь попробовать плетей?

Юноша смотрел на неё в крайнем недоумении. Выпороть имперского аристократа? Бред, крайнее бесчестье...

— Н-нет.

— Ответ неверный. Настоящий рыцарь должен страдать. Добиваясь Прекрасной Дамы, исполнять все её желания. Таков закон куртуазности. Важно то, что хочу я. Того же — захочешь и ты. Представь: ты мечтаешь. Быть выпоротым. Представил?

Потрясённый потоком перемен в своём состоянии, залом и троном, темнотой и светом, наготой своей и её, своей вдруг обретённой хозяйки, юноша неуверенно, но отрицательно потряс головой.

— Раб. Ленивый и тупой. Только что клялся в верности, в готовности исполнить любое желание госпожи своей. И тут же презрел клятву. Клятвопреступник. Но — хорошенький.

И, горделиво подбочась, чуть притопывая ножной, женщина пропела:

— "Всех славней,

Всех знатней

И богаче здесь я,

Но князей,

Королей

Ты затмил блистанье!".

Юноша, прикованный к трону наручниками за запястья, после своего рывка вывалился вперёд, стремясь наискорейшим образом удовлетворить своё вожделение.

Теперь он стоял на полу, на коленях у края древнего трона, удерживаемый за вывернутые назад руки стальными цепями, подобно тому, как пару веков назад стояли в этом зале сподвижники Стойгнева, из числа тех немногих, чьи головы не легли глазастым бородатым бордюром вокруг кола с головой князя, а были привезены и казнены здесь. С тем, чтобы их головы были выставлены на мостах и площадях на радость местным жителям. Дабы все добрые христиане порадовались и прониклись — уплачиваемые ими налоги не пропадают втуне, но способствую возрастанию чести и славы Империи и Христа.

Женщина подошла ближе, присела перед коленопреклонённым скованным рыцарем, упёрла большой палец в его подбородок, чуть нажала. Уже не пытаясь сопротивляться или рассуждать, юноша покорно запрокинул голову, упёршись затылком в доску сидения древнего трона.

Прямо за ним, на стене, над спинкой трона, висел барельеф. Понять изображение, разглядывая его в перевёрнутом виде, через лоб, удалось не сразу.

— Э... А почему львы? У Людовингов, вроде, должен быть голый конь... Ну... без попоны.

— "Голый конь..." Нынче такой здесь есть. Необъезженный жеребчик. Вполне "без". Хороших кровей. А герб... Вельфы. Замком, землями и людьми здесь владеют Вельфы. Потому и герб их.

Женщина проводила ладонями по его плечам, по мгновенно напрягшимся бицепсам на вывернутых назад руках, по внезапно окаменевшему прессу. Юноша дёрнулся от крепкой ручки, ухватившей его мужское достоинство. Но нервный возглас не вырвался наружу: нежный женский пальчик запечатал его уста. Вместе со своими братцами он поглаживал ещё почти детское гладкое безбородое лицо. Пока такие же пальчики другой руки оглаживали, порой — чересчур уверенно... другую часть.

— Ну-ну... не напрягайся... я не сделаю тебе больно... разве только чуть-чуть... для остроты... тебе понравится... или — потерпишь... оно того стоит... какой хорошенький мальчик мне попался... беленький, чистенький, серебряный... жеребчик... неоседланный... почти без упряжи... обнажённый от гривы до копыт... ты же покатаешь хозяйку?... крепенький какой... и здесь — тоже...

В голосе её всё больше звучали нотки довольной кошки. Мурлыкающей известный стих:

— "Боль после радостей острей,

И радость после боли слаще во сто крат.

Кто жаждет радости своей,

Пусть будет своему страданью тоже рад".

Ты же хочешь? Радости. Которая во сто крат. А, малыш?

— Я — не малыш!

Обида, прозвучавшая в голосе, выказывала, что прозвище отнюдь не было любовным, но обидным для юноши, лишь недавно ощутившим себя взрослым, всё ещё добивающегося права считаться "настоящим мужчиной", человеком.

— Малыш. Пока. Чем-то... ты можешь стать. С моей помощью. А сейчас ты — глупец со лживым языком.

Она чему-то улыбнулась.

— Ты знаешь наречие своего племени? Ты же попал в Саксонию лет в восемь?

— Н-ну... Знаю. Ещё — владею германским и латинским. А к чему...?

— Хорошо. Что ты владеешь языками народов. Но владеешь ли ты своим собственным языком? Лживым, дерзким, изворотливым, покорным, сладким...

Произнося это женщина приподнялась, продолжая нажимать снизу на его подбородок, заставляя всё сильнее запрокидывать голову, выгибаться, ощущая лопатками край твёрдого дерева древнего трона, оставив левую ногу в тёплой мягкой туфле между бёдер юноши, так что мех беличьей опушки нежнейшим образом щекотал наиболее скрытую от взора и света, жары и холода, часть его тела. Сама же, совершенно нагая, прижимаясь к его обнажённому телу, медленно привстала, ощущая всей кожей своей как наружную прохладу, ибо в зале было несколько свежо, так и пылающий внутренний жар прикованного рыцаря.

"Хочу!!!" — кричало это юношеское тело всякой мышцой, всякой клеточкой своей. Не издавая ни звука, кроме рвущегося сквозь крепко сжатые зубы дыхания, оно вопило о неуёмном вожделении своей дрожью, бешеным боем своего сердца.

"— Как хорошо, что он в наручниках — подумала женщина. — Хотя... немного дрессировки и можно было бы отдать всё труды ему. А самой... отдаться".

— Раб Никлота.

Женщина произнесла это медленно, будто пробуя слова на вкус, как редкое вино. Её задумчивый взгляд не отрывался от изображённых на барельефе над троном двух стоящих львов, будто видя их хозяина, плывущего под стягами с такими же львами по южному морю, носящему подобных львов на одежде, властно осматривающего страны и горизонты, ощущающего самого себя львом, повелителем всего...

Потом она снова обратила взгляд на запрокинутое к ней лицо юноши.

— Мой раб. На коленях. Ты сам принял мою власть, мою волю. "И пусть будет ваше да — да, а нет — нет". Ты сказал "да". Так исполни мою волю. И получи награду.

Выпрямившись уже полностью, стоя между широко раздвинутых бёдер сползшего с трона, стоящего на коленях юноши, разглядывая его запрокинутое до предела, белое в серебре луны, лицо, она, чуть покровительственно, улыбнулась в эти расширенные глаза:

— Проверим. Твоё языкознание. Точнее — языковладение.

Сделав широкий шаг правой ногой на трон, за вывернутое плечо своего прикованного пленника, она прижалась низом живота к его горлу, сдвинулась выше, не позволяя отодвинуться или поднять голову, ухватила за длинные, по манере здешних молодых аристократов, белые волосы... Наслаждаясь прикосновением нежной кожи его щёк, ещё не знавшей бритвы, к своей гладкой коже, с бритвой знакомой регулярно, она постепенно надвигалась, приближая свои, уже набухающие, уже полуоткрывающиеся нижние губы, к его, ещё плотно сжатым, но уже чуть подрагивающим.

— Ну же. Докажи. Что твой язык годиться не только для произнесения ложных клятв. Что он у тебя достаточно изворотлив, искусен, богат, выразителен... и длинен.

"Я ваши губы лобзаю -

Сердце себе я терзаю".

Рабу дозволяется. Лобзать. Губы своей повелительницы. Вот эти.

И она провела пальчиком, уточняя местоположение. Юноша замешкался, и женщина неторопливо, но сильно, потянула его за волосы. Спокойно, как несколько туповатому ученику, повторяя:

— Ты — раб. Мой. Десница моя на голове твоей, воля моя на воле твоей. Исполни же повеление моё. И пусть будет твоё да — да.

Неслыханная щедрость "прекрасной дамы", дозволившей поцелуй, смутила новоявленного "паладина", а предложенная форма — привела в крайнее замешательство.

Однако "куртуазный канон" однозначно требовал следованию воли "обожествляемой".

"Я готов любой ценой

Самый трудный выполнить приказ.

Кто бы в мире меня спас

От моих влюбленных ненасытных глаз!"

Глаза "пленника прекрасной донны" были вполне ненасытны. И спасать его было некому.

Женщина не ослабляла своей хватки, уже приблизила лицо юноши к указанному ему место, как тот вдруг воспротивился, вскинул глаза на свою хозяйку:

— Не... ты...

Увы, стоило юноше разжать зубы, как его возражения были прерваны самим примитивным образом. Ему закрыли рот. Но не нежной лилейной ручкой, как часто бывает в минуты жарких любовных клятв и нежных объяснений. Его "врата души" накрылись её "воротами райских наслаждений".

Продолжать дискуссию в таком положении, приводить доводы pro и conta, излагать силлогизмы и афоризмы... Можно. Но никто не услышит.

Пару секунд они рассматривали друг друга. Пара серых глаз со склонённого к юноше лица женщины. Пара голубых — с запрокинутого, скрытого по самые раздувающиеся ноздри её нежным белым гладким телом, гладкого, краснеющего лица юноши. Потом голубые закрылись. Ещё пару мгновений ничего не происходило. Вдруг, без всякого видимого даже для "свидетеля всех ночных тайн", движения, женщина ахнула.

— А ты, малыш, как оказывается...

Несколько покровительственная, чуть презрительная, ремарка была прервана. Женщина снова ахнула, выгнулась, сама запрокидывая лицо к двум, равнодушно наблюдающим за происходящим, каменным львам на гербе нынешних владетелей этих мест.

Она ещё жёстче вцепилась в волосы своего "лингвиста", своего "знатока человеческого языка вообще". Прижимаясь всё сильнее своими "вратами наслаждения" к их источнику, она то негромко вскрикивала, то стонала, то прерывисто ахала, прогибаясь до предела, до хруста позвонков, то, утомлённая, чуть опадала, обращая бледное в серебре лунного света лицо своё к красному, в тени её обнажённого тела, лицу причины своих сладких мучений. Оттуда, из полутьмы между её гладких бёдер, любопытствующе смотрела пара голубых глаз. Пытаясь определить связь между движениям языка своего и стонами, издаваемыми языком её.

Юноша повышал изобретательность и достигал эффективности. Попутно вспоминая миннезингеров с менестрелями.

"Мой язык — лживый? А вот и нет. Искусный. И — изысканный. Как альба на провансе... Вроде:

"Струится ночь, как чёрная река.

Влюблённые сидят... к бедру щека...".

Проговариваемое про себя, по обычаю здешней эпохи, вспомненное двустишье, придало размеренность движению языка безгласного певца. "Прекрасная Дама" поймала ритм, задвигалась энергичнее, так что партнёр её начал уже опасаться за свою жизнь. Ибо выбор его был невелик: смерть от удушья или перелом шеи. По счастью, своевременно пришедшая к даме потрясающая любовная судорога почти остановила её движения, заставив полностью сосредоточиться на собственных ощущениях. Дама почти замерла, продолжая, однако, дрожать изнутри всем телом. Что позволило юноше отдышаться хотя бы одной ноздрёй.

Бездумно поглаживая волосы "лингвиста", женщина смотрела вверх на стену, на двух стоящих львов на гербе над троном.

— Как хорошо... как сладко... так бы и продолжать... не хочется слезать... Но надо. Noblesse oblige.

Она осторожно спустила ногу с трона, хмыкнула:

— А ты молодец, малыш. Устроил мне такой... оближ, что... просто блеск.

Потянулась к его губам, собираясь поцеловать, но остановилась, принюхиваясь.

— Теперь ты пахнешь мной. Соком любви. Весь. Какой запах! Я уже снова начинаю... Это — навсегда. Вот тут, на твоих губах, на твоём лице, на всю жизнь останется мой вкус, мой запах, запах твоей женщины, твоей хозяйки, твоей госпожи.

Она опустила глаз на свои тапочки, хмыкнула:

— А у меня на левой туфле — останется запах тебя. Какой же ты, однако... липкий, малыш.

Юноша снова мгновенно покраснел.

— Я... это... ты... ты ж... ну... подставила прямо... а там... мех...

— И ты не растерялся. Попортил шубку покойной белочки. Бельчонок нетерпеливый. Придётся выбросить. Хотя нет! Я оставлю туфельку на память. Сохраню её среди других своих тайных девичьих вещиц. Как напоминание о минутах наслаждения, подаренных мне моим возлюбленным рыцарем.

Женщина посмотрела в сторону, вспоминая подходящую строфу:

— "Когда в одной рубашке, бессонная, стою

И вспоминаю статность благородную твою,

Заалеюсь, будто роза, окропленная росой.

И сердце томится по тебе, любимый мой".

Скинув туфли, она легко пробежалась по полу, снова наклонилась над своим плащом, выискивая в потайном кармане странный аппарат в виде тонкой согнутой трубки с флаконом посередине и кожаной грушей на одном конце. Задумчиво покрутив диковинку в руках, подступила к прижавшемуся к краю трона юноши, бормоча.

— "Ещё одно последнее дыханье

И миссия закончена моя".

Она попыталась всунуть кончик трубки в нос мужчины. Тот крутил головой, отворачивался.

— Что это? Я не хочу! Убери!

— Это особое средство. Называется окситоцин. Чтобы ты запомнил меня на всю жизнь

— Из самой Окситании? Из источника поэзии и родины куртуазности?!

Женщина успокаивающе улыбнулась, кивнула и напела стих одной из известнейших поэтесс столь знаменитого края:

— "Вам все дано — удача, слава, сила,

И ваше обхождение так мило!

Вам не одна бы сердце подарила

И знатный род свой тем не посрамила, -

Но позабыть вы не должны о той,

Что вас, мой друг, нежнее всех любила,

О клятвах и о радости былой!".

— Тьфу! Апчхи...! Фу, какая гадость. А почему "былой"? Мы что, больше не будем...?

— О! Я знала, что тебе понравится! Как у Соломона: "И уста её слаще мёда". И нижние — тоже.

— Не... Ну я... В постели хочу. Как все делают.

— Тебе не люб трон императоров в качестве ложа любви? Ты так скромен, мой мальчик.

— Я не мальчик!

— Заметно. Туфли с белочкой... нескоро просохнут. Ну да ладно, поговорим о деле.

Женщина взяла плащ, и, сложив вчетверо, уселась на нём на полу, в четырёх шагах от "узника трона", скрестив по-турецки ноги.

Луна продолжала двигаться по небосклону, а в зале постепенно смещались столбы света. Теперь на юноше лежало пятно алого, а обнажённое тело сидящей женщины казалось серебряным изваянием Афродиты, отлитой, по слухам, предшественником Праксителя, но не дошедшего до потомков в силу драгоценности своего материала.

"Поза счастья" принятая "Прекрасной дамой" потрясала юношу. Чуть запрокинутое лицо, с чуть опущенными ресницами, абсолютно прямая спина, наглядно выражающая её аристократичность, "повелительность", свободно скрещенные голени, расслаблено лежащие на нагих коленках кисти рук, с развёрнутыми вверх, будто пьющими свет луны, ладонями. И — бёдра. Её! Госпожи! Широко, бесстыдно раздвинутые. Обнажённые, открытые юношескому жадному взгляду. Вплоть до... признака крайней испорченности — гладкого безволосого пространства на месте обычного, как юноша уже воображал в нескромных мечтах своих, мохнатенького треугольника.

"Как она мне доверяет! Такую тайну! — взволнованно проносились мысли в мозгу юноши. — Я не обману! Не предам! Никогда!".

Луна заливала своим белым чистым светом сидящую женщину. Наполняла своей чистотой и невинностью и бёдра, и задумчивое лицо, и... прочие части тела.

— У тебя неплохо получается. Ценный мне раб попался.

Женщина насмешливо разглядывала красное, запыхавшееся лицо вспотевшего юноши. Тихонько, понимающе спросила:

— Овладеть своей госпожой, своей прекрасной донной, заставить её биться от страсти, трогая струны её тела, направляя дыхание в нужные дырочки... С таким владением языком... не нужна ни лютня, ни флейта. Это возбуждает моего раба?

Юноша фыркнул. Смущение, от целого ряда случившихся мелочей, не укладывавшиеся в ту идеалистическую картину, которая построилась в его мозгу за годы восхищения бродячими певцами куртуазности, от постоянных бросков от любви высшей, бесплотной к чувственной, плотской, от мистики этого места, трона, к реальности вроде беличьего меха, вылилось в глупое раздражение, в попытку защититься хамством:

— Куда больше... ты — тощая, злобная и... бесстыдная. Но сношать жену моего врага, убийцы моего отца... как какую-то развратную дворовую девку... Да! Возбуждает!

Женщина, подперев кулачком щёку, внимательно слушала и уточнила:

— И много "развратных дворовых девок" ты "сношал" таким образом? Поделишься воспоминаниями? О вкусе сока замковых кухарок и прачек?

Юноша немедленно представил себе, как главная кухарка замка Толстая Марта, фунтов эдак триста весом, пропахшая подгорелым свиным жиром и прочими... продуктами, взгромождается на его лицо, и требует... подобного произошедшему только что. Ужас-с!

Меж тем, его госпожа продолжала поучение:

— Ты ведёшь себя как мальчишка. Который рад проявить смелость, залезши в чужой сад за парой яблок.

Она тяжело вздохнула, сменила насмешливый тон на более серьёзный:

— Увы, ты не мальчишка. Здесь цена неудачи — не десяток розг, а плаха. Но ведь ты лазал в чужие сады? Не испугаешься и теперь. А яблочко будет тебя ждать.

Не сдвигаясь с места, женщина провела ладонью по своему телу. А юноша не мог оторвать взгляда от неторопливого движения её ладошки.

— Тебе надо бежать.

— Почему?! Ты больше не...

Мольба, страх расставания сразу по обретению, вдруг прорвавшиеся, в взвизгнувшем, ушедшим в детский фальцет, голосе юноши, заставил её тяжело вздохнуть

Женщина задумчиво смотрела вверх, на прокопчённый прошедшими столетиями потолок императорского тронного зала. Здесь когда-то горели факела и свечи, звучали мечи и здравницы. Здесь было произнесено множество слов. Какими из них воспользоваться?

Скосила глаза в сторону, на залитое алым, от очередного куска витража, светом луны, напряжённое лицо своего слушателя, чуть усмехнулась и негромко произнесла:

— Муж.

Мгновение в зале продолжалась тишина. Потом юноша вскинулся, заполошно оглядываясь, забормотал:

— Что?! Где?! Когда?!

И остановился. Увидев несколько презрительную улыбку своей собеседницы. Та томно потянулась, бесстыдно демонстрируя изгибы своего тела, закинула руки за голову, заставив свои небольшие груди приподняться, дерзко посмотреть ему в лицо чуть подрагивающими сосками, лениво растягивая и разделяя слова, ответила своему "бесстрашному рыцарю", испуганному до бессвязного лепета:

— Мой. Муж. Скоро.

— Как "скоро"?! Он же уехал! В "Святую Землю"!

Юноша начал резко и беспорядочно дёргать руками, мгновенно позабыв про удерживающие его цепи, елозить ногами, пытаясь подняться на сидение трона, встряхивать головой, отгоняя столь сильное, охватившее его внезапное чувство страха. В этот момент было особенно хорошо видно, что, несмотря на свой рост и широкие плечи, в лице его вполне проявлялся испуганный ребёнок.

Женщина пару мгновений рассматривала его, потом резко рванулась вперёд, схватила за плечо, прижала рывком к трону, навалилась, оседлала его коленопреклонённые бёдра, придавила животом, грудью, яростно зашипела ему в лицо:

— Когда?! Когда ты избавишься от этого детского страха?! Когда ты станешь, наконец, мужчиной!

Юноша, зажатый между крепким деревом древнего трона и крепким телом молодой "прекрасной дамы", снова вынужденный запрокинуть лицо, опять увидел двух стоящих львов на гербе. Это послужило напоминанием. "Они всё видели".

"Всё, что вы делаете в тайне от других — вы делаете на глазах у Бога".

А здесь — на глазах у Вельфов.

И он забился в новом приступе панике. Пытаясь одновременно встать, освободиться, оттолкнуть... Лишь пара звонких пощёчин привела его в некоторое чувство. Продолжая мелко дрожать, он несколько плаксивым голосом, начал жаловаться:

— Что ты знаешь о страхе?! Это не твоему отцу рубили голову на площади! Радостным солнечным утром в воскресный день. Под ликующие крики народа. От... отваливающаяся, отпадающая, откатывающаяся... голова отца — моё самое сильное детское воспоминание! Не ты каждый день с детства ждала такого же себе! Или нож в спину, или яд в любом питье, или каменный мешок. За любое прегрешение. Просто — вызвал неудовольствие. Господина. Или — его присных. Или — приставленного лакея-соглядатая. Или — учителя-ритора. Просто в карцер на денёк. И — забудут. И — всё. Навсегда. До конца жизни.

Женщина, оседлавшие его бёдра, уперевшаяся с силой в его подбородок, всматриваясь сверху в побагровевшее под ней лицо, негромко, но яростно бросила:

— Хватит! Было — прошло! Пора стать свободным! Хватит трахать белочек! Стань мужчиной! Сам делай свою судьбу! Сам владей своим! Не жди милостей! Стань! Хоть чем-то!

Она помолчала пару мгновений и уже другим, просительным, почти молящим тоном, повторила:

— Стань. Чем-то, чем я могла бы гордиться. Кого могла бы ждать, на кого бы могла надеяться.

Убрав ярость из голоса и взгляда, она ослабила нажим, чуть съехала вниз, ласково прижалось к дрожащему ещё телу юноши. Свернувшись у него на плече, успокаивающе произнесла:

— Никлота, миленький...

Резкий толчок вновь содрогнувшегося от ужаса юноши, заставил её отшатнуться.

— Никогда! Никогда не называй меня этим именем! Если услышат — смерть! Меня убьют сразу! Я — Николай!

Умильное выражение на лице женщины мгновенно сменилось дерзким:

— Да ты что?! Тебя всё равно убьют. Если не за имя, так вот за это.

Оно похлопала себя по своему обнажённому бедру.

— Или ты надеешься, что в замке не найдётся слуги, который донесёт? Вспомни:

"Мой друг, ни стуж, ни гроз

Не страшится, кто упрям,

И наперекор ветрам

Мужу он натянет нос.

Слаще нет побед:

После тяжких бед,

Что любви мешали,

Ты всего достиг -

И земных владык

Так не ублажали!".

Поверь, малыш, "земных владык так не ублажали". Ты "всего достиг". В этот раз — даже белочку. Хи-хи-хи...

Женское хихиканье вызвало острое смущение. И сбило панику от мысли о неизбежной расплате за мгновения наслаждения. Настолько необычного... с "вратами" и "устами"... с белочкой на туфле... на троне императоров... под взорами львов Вельфов... Земных владык так... точно "не". Теперь юноша мог говорить более спокойно. И даже пытаться рассуждать.

— Э... Но ты же выкрутишься?

— Я — выкручусь. Получу пару оплеух, обольюсь горькими слезами, буду особенно старательно ахать и постанывать под своим... венценосным боровом. Повысмеиваю твои жалкие потуги. По сравнению с его несказанной мощью.

Женщина несколько кривовато усмехнулась, глядя на стену над троном, где стоящие геральдические львы олицетворяли, казалось, её супруга, тоже Льва по имени Генрих.

— Да... Мой-то... Орёл. Нет, хуже — лев. А вот ты... агнец. Барашек. И коли пустят тебя на жаркое, то по природе твоей. Парнокопытной. А я-то, дура, думала...

"Есть у меня заветное желанье:

Счастливого хочу дождаться дня -

Постылых ласк угрозу отстраня,

Себя навек отдать вам в обладанье...".

Не докончив стиха, женщина разочаровано махнула рукой и, слезши со своего прикованного "конька", подхватила свой плащ. С горечью повторила:

— Себя. Навек. В обладание. Тебе. А ты...

— А я? Ты выкрутишься, а как я?

Юношо растерянно смотрел на свою собеседницу.

— А ты... по судьбе. По судьбе испуганного барашка. Под нож. Или — в подземелье. До скончания жизни.

Женщина принялась убирать в потайной карман свой аппарат с трубкой, когда мужчина вышел из прострации, произошедший от внезапного осознания близости и неизбежности скорого конца, рванулся к ней так, что затрещало древнее дерево. Ярость и смертельный страх придали ему куда больше сил, нежели страстная любовь при предыдущем рывке.

Сталь и дерево выдержали. И тогда он зарычал:

— Я убью тебя! Я тебя голыми руками порву!

Мгновенное выражение испуга на лице дамы, сменилось презрительным. И — томным:

— Голыми? Руками? Мне нравится. Твои голые руки... и ноги... и другие... части...

Не давая собеседнику высказать очередное трудноисполнимое обещание, она вдруг заговорила серьёзно и дружелюбно:

— Конечно, я тебя вытащу. Куда уж деваться... Но ты должен всегда выполнять мои приказы. Ты — клялся. Не забыл?

— Да-да, конечно. Только чтобы никто...

— Завтра в замок прискачет гонец от герцога. С приказом тебе догонять моего Генриха в его паломничестве.

— Я... я не хочу! Метя там убьют!

— Вероятно. Или постригут в монахи. В Палестине есть очень... укромные монастыри. Но — воля сюзерена! Завтра же ты поедешь. Твою люди...

— Они — тюремщики! Они служат герцогу!

— Я знаю. Поэтому вас встретят. Одень кольчугу. И постарайся остаться живым. Тебя доставят за Эльбу. В Мекленбург. В Велиград. Твоего дяди Тшебыслова нынче там нет. Уехал с моим Генрихом в "Святую Землю". А твоя тётушка Воислава... Ты помнишь её?

— Очень смутно. Видел два раза в детстве.

— Мой милый малыш, ты же знаток славянского наречия. Не странно ли тебе такое имя у женщины? Очень умная и жёсткая женщина. Это она убедила своего мужа Тшебыслова "лечь под Саксонию". И родовые земли ободриов стали саксонским леном, дарованный князьям по милости нового хозяина, Генриха Льва. Ты никогда не задумывался о странной судьбе твоего отца? У твоего деда Никлоты Великого было два сына — старший Вартислав и младший Тшебыслав. Они подняли восстание, были разбиты, бежали. Твой отец засел в Долбине, оборонялся, надеясь на помощь из Велиграда. Но брат не пришёл. Тшебыслав принял присягу герцогу и его веру. Отдал земли своего народа, имение твоего деда, саксонцам и получил кусок их в награду.

Юноша смотрел на женщину широко раскрытыми глазами. Слишком много слишком резких перемен.

Глава 520

Прекрасная фигурка в холодном серебре Луны. И острая память о вкусе, жаре и дрожи только что. Древние камни, дерево трона, свидетели давно прошедших событий, покрытых уже пылью столетий. И дела недавние, составляющие едва ли не суть всей его короткой пока жизни. Причину его нынешнего положения, полного постоянного страха, ожидания смерти, мук. Петля повседневного, скрываемого ужаса, то чуть отпускающая, то душащая. Душащая не тело, но его растущую, ещё полудетскую душу. Каждый прожитый день — подарок. От нерешительности палача. В доме которого он живёт. В тюрьме, где даже грохот отпираемых замков и команда:

— Выходи на эшафот!

не обязательны. Просто войдут... с ножами... с подушкой... со шнурком... в любую ночь... А утром объявят:

— Помер. От геморроидальных коликов.

А женщина спокойно продолжала. Она не сообщала ничего нового. Но юноша впервые в жизни слышал голос, в котором не звучало ненависти и презрения к его отцу.

— Вартислав был ранен, попал в плен. Полгода провёл в плену. А потом был привезён Генрихом в Долбин и обезглавлен. Почему? У нас не рубят головы пленным аристократам: за них получают выкуп. Но Воислава... Твой отец был старшим сыном. Оставаясь живым, он был постоянной угрозой правлению её мужа. И её сына. Она заплатила выкуп. Не за свободу, а за смерть. Твоего отца.

— Чем?!

— Землями, рабами, серебром... Собой. Генрих как-то вспоминал... о её талантах.

— С-сука... Змея. Ненавижу!

— Не надо. Поздно. Ты знаешь — она умерла год назад.

— Чтобы она горела в аду! Чтобы черти рвали её на куски...!

— Милые, добрые пожелания. Слова. Звуки. А надо делать дело.

Присев на краешек трона, она осторожно погладила плечо юноши.

— Пора брать свою судьбу в свои руки. Иначе...

Она снова, медленно, осторожно, запустила пальцы в волосы юноши, чуть отклонила его голову назад, наклонилась к его лицу, вглядываясь пристально в глаза:

— Иначе... Мне будет жаль. Когда вороны выклюют эти голубые глаза, а бродячие собаки на городской свалке будут рвать кусками это восхитительное тело.

Юноша нервно сглотнул. Его снова трясло. Но уже не от любовного жара, а от холода приближающейся смерти.

— Я... я не знаю... что делать... как спастись...

И вдруг, словно прорвав плотину, из глаз его потекли слёзы. Жаркое чувство благодарности за сочувствие, за доверие, явленное "прекрасной донной", подарившей ему себя, мгновения истинной страсти. Ему, полу-пленнику, полу-заложнику, полу-казнённому...

— Госпожа! Спаси меня! Кольчуга... побег... Куда?! В Велиграде меня убьют сразу или вернут герцогу! Мне некуда бежать! Мне везде смерть!

Он рыдал у неё в руках. А она, успокаивающе улыбаясь, принялась утирать ему слёзы полой его же плаща, ласково бормоча:

— Ну что ты... ну перестань... не всё так плохо... и это пройдёт...

Наконец, когда его неудержимый плач сменился негромкими всхлипываниями, она продолжила:

— Ты прав, малыш. Тебе, беглецу, сыну казнённого мятежника, везде смерть. В любой земле, у любого государя. Так стань государем сам!

Помолчала, давая угаснуть звуку внезапно вырвавшихся, смертельно опасных, изменнических слов. И повторила. Негромко, напористо, раздельно:

— Сам. Стань. Государем. В своей земле.

Хмыкнула, чуть улыбнулась, чуть поелозила по сидению.

— Первый шаг к трону ты уже сделал. Здесь. На троне древних императоров. Своими нескромными прикосновениями к супруге своего господина. Наполнив её тело своей сладкой слюной. Заставив трепетать и стонать её тело и душу. Ты — уже мятежник. Сильный. Смелый. Изощрённый. Изысканный. Ты отнял у герцога самое дорогое — его честь. Так отними же ещё и мелочь, часть земель, своё дедовское наследство.

Продолжая успокаивающе поглаживать запрокинутое к ней, залитое слезами, лицо юноши герцогиня Саксонская принялась излагать план восстания подданных против своего супруга. Некоторая несуразность такой формы супружеской неприязни, встревожившая юношу, была погашена милой улыбкой и убедительным ответом:

— "Постылых ласк угрозу отстраня,

Себя навек отдать вам в обладанье...".

Чувство гордости, собственного превосходства над врагом, палачом и господином, хотя бы в части "ласк", успокоило юношу, позволило воспринять предлагаемый план.

Глава 521

План... так себе. Планчик.

Утренний гонец с приказом явиться в Палестину, немедленный отъезд в кольчуге с небольшой свитой. Дорожное нападение неизвестных. Полное подчинение их приказам. Скачка на север. Поиск сторонников, уничтожение противников. Прежде всего — сына Тшебыслова по прозвищу Корвин. Организация восстания, изгнание пришлых и уничтожение своих предателей. Победы, интриги, заговоры, походы — по обстоятельствам.

— Но ведь дядя вернётся...

— Тщебыслав? Нет.

— А герцог?

— Генрих... будет не опасен. А я помогу тебе отсюда. А потом, когда ты станешь королём ободритов как датчанин Кнут Лавард, тогда... Генриху уже за сорок... он может упасть с коня... или съесть чего-нибудь несвежее... И тогда безутешная вдова герцога Саксонского отдастся королю ободритов. Вот на этом троне древних императоров. Откуда некогда двинулось германское воинство "сокрушая всё огнём и мечом" в землях твоего народа. Это будет... забавное продолжение давней истории.

Женщина отодвинулась, стремясь выйти из столба теперь уже зелёного света, падающего на трон, на его узника. Спустилась с возвышения и встала перед взглядом юноши.

— Ты будешь сидеть там. Спокойный, уверенный. Могучий и грозный. В окружении своих страшных, злобных, залитых кровью поверженных врагов, бородатых воинов. Сюда приведут пленницу. Босую и простоволосую.

Она шлёпнула голой пяткой по плитам пола, встряхнула свободно падающими по плечам волосы. Русые пряди взметнулись, создав на мгновение серебряное, в свете луны, облако. Медленно, начав от шеи, ладонями с растопыренными пальцами, будто закрывающими тело, провела вниз, закрыла груди.

— По единому взмаху своего государя, грубые стражи мозолистыми лапами сорвут одежду с тела прекрасной пленницы, жестоко ухватив её за волосы, свяжут локти тонких белых рук за спиной, и коленопреклонённой бросят к ногам великого воина.

Озвучиваемый текст, хоть и сдержанно, но достаточно искусно был проиллюстрирован. Ладони, прикрывающие соски, неохотно, будто уступая грубой силе, отодвинулись назад, локти сошлись за спиной, заставив развернуть плечи, голова, словно ухваченная за волосы, запрокинулась, открывая белую шею, шаг вперёд и женщина опустилась на колени.

— И тогда ты увидишь не гордую герцогиню, не высокомерную госпожу, не полную ледяной холодности донну, но покорную невольницу, трепещущую в ожидании воли своего господина, страшащуюся вызвать его малейшее неудовольство, мечтающую каждой частицей свой души, каждой клеточкой своего тела доставить наслаждение владетелю своему, лечь тропинкой к радости хозяина.

Сквозь полуприкрытые веки, запрокинув лицо, женщина разглядывала "узника трона". В зелёном свете из витража мрачно смотрелось багровеющее лицо юноши. Да и ядовито-зелёный "корешок" ниже не внушал позитива.

"А он быстро восстанавливается. — подумала женщина — Или всё-таки позволить ему сегодня... "высшую награду"? Нет, всё сразу — чересчур".

Продолжая стоять на коленях перед троном, держа руки за спиной, чуть покачиваясь всем телом, она продолжала:

— И тогда ты, могучий и сильный, в славе побед, в торжестве власти, бросишь невольницу на ложе. На этот трон. Ты разложишь её, Или поставишь. Как ты захочешь. Не твои запястья будут звенеть стальными браслетами, но её. Или — лодыжки. Или — ошейник. Удерживамая властительной дланью, заставляющей безотрывно смотреть, сквозь слёзы бессилия и дрожь ожидания, на тех глупых, слабых, пыльных каменных львов, ощущая, в тревоге и томлении, прикосновения её господина. Бесстыдные и властные. К любой части её нежного восхитительного тела. И ты возьмёшь её так, как тебе будет приятно. Ты овладеешь ей. Всею. Всеми приятными для тебя способами. Ибо ни в чём тебе не будет отказа. Тебе — великому воину и государю. Прекрасная пленница будет покорна и страстна. Её грудь будет издавать стоны любви, её тело будет извиваться и прижиматься, ища всякую возможность наилучшим способом возбудить и утолить вожделение властителя ея. И самой — вкусить счастье прикосновения тела господина. А когда господин, удовлетворив свои желания, сочтёт позже возможным вновь позвать к себе для забав прекрасную наложницу, она явится немедленно. И будет стоять перед хозяином своим, не поднимая глаз, в волнении ожидая изъявления его монаршей воли, трепеща от радости видеть своего повелителя. Хотя бы — находится перед очами его. Ощущая как в предвкушении мимолётной хозяйской милости, от одной лишь надежды на его снисходительное дозволение приблизиться, твердеют её соски, набухают губы и наливается соком лоно. Терпким горячим соком любви. От одного прикосновения, слова, взгляда. Просто — от упоминания его имени, чьего-то слова о нём. О хозяине принадлежащей ему... миленькой вещицы. Полностью принадлежащей.

" — Однако. Он не один тут, кто... восстановился. — отметила про себя женщина. — Но... слишком много пыхтения сразу и слишком много возни потом. Надо было подставить ему и другую туфлю".

Женщина "сняла" голос и образ, опустилась на пятки, расслабленно положив руки на колени, опустила голову.

— Всё это может быть. Если Николай Вартиславович окажется достойным. Достойным своего великого деда Никлоты, своего храброго отца Вартислава. Или — не быть. Выбирать будущее — тебе. И делать — тебе. Я — могу помочь. Советами, людьми, деньгами... чуть-чуть. У тебя нет ничего. Кроме имени. Кроме имён твоего отца и деда. Люди там, за Лабой их помнят. Решился?

— Да! Чтобы овладеть тобой всеми приятными мне способами... Можно рискнуть. К чему мне жизнь, если в ней нет...

— Сделай. Себя. Своё имя. Громче, чем имена отца и деда. Когда Никлотой Великим будут звать тебя, ты — получишь. Но до тех пор — я твоя "прекрасная дама". Госпожа. А ты — мой верный и покорный раб. И это — тоже тайна. Не выдай, не проболтайся. Иначе — смерть. Обоим.

— "Не клянитесь. И пусть ваше да будет — да". Я — не клянусь. Я — говорю. Да.

" — Ого. А мальчик способен учиться, — удивилась женщина. И проявлять твёрдость. Это хорошо?".

— Тогда пойдём. Ночи коротки и было бы глупо попасться на глаза слугам сейчас. Когда мы... столько пережили.

Юноша был освобождён от наручников. Его немедленная попытка хотя бы потрогать губами, а лучше — руками, будущую "покорную прекрасную пленницу", была прервана шлепками и шипением:

— Ты что, забыл своё "да"?! Сперва — стань. Никлотой Великим.

Прихватив немногочисленное имущество, оглядев, напоследок, древний тронный зал, парочка, закутавшись в плащи, тихонько скользила по тёмным переходам замка. Недалеко, в паре десятков шагов, был проход на лестницу вниз, к комнатам князя Николая. Покои же герцогини располагались на этом же этаже, в ответвлении коридора чуть назад и влево.

Юноша уже достаточно оправился для того чтобы потребовать у "прекрасный донны" прощальный поцелуй. Он был убедителен: возможно, это вообще последний поцелуй перед смертью, предприятие-то рискованное. Весьма.

Женщина смилостивилась и позволила. Один. Самый последний. "Сорвать с уст госпожи прекрасной, один, лишь мимолётный, поцелуй". Негромко , но прочувственно, произнесла:

— "Мне тяжко ночь за ночью ждать,

Чтобы в лобзанье передать

Вам всю тоску любовных мук,

Чтоб истинным, любимым мужем

На ложе вы взошли со мной, -

Пошлет нам радость мрак ночной,

Коль мы свои желанья сдружим!".

Увы, "мимолётно" не получилось. И — не один. Юноша, явно, сбился со счёта. Оторваться от него было не так-то просто: несмотря на возраст, он уже обладал немалой силой, а останавливать его жёстко женщина не хотела. Рассуждения типа:

— У меня же губы опухнут!

заставили юношу сдвинуться ниже. Напоминание о возможных пятнах на шее — ещё ниже. Как-то внезапно женщина обнаружила, что пояс её плаща развязан, плащ распахнулся, а жаркие ищущие губы будущего короля ободритов уже нашли её сосок.

"Кто женщиной любим прекрасной,

Тот император полновластный,

Навеки счастлив тот.

Пунцовый этот рот

Сулит блаженство не напрасно".

Не-император, и даже, пока не-король, был, однако, счастлив. А его "пунцовый рот" ничего не сулил, ибо был занят. Он сосал, теребил и уже начал покусывать крупную коричневую горошину, ещё не остывшего от предыдущего блаженства и отзывчиво твердеющего на языке, соска "Прекрасной Дамы".

Женщина попыталась вырваться. Но безуспешно. Из-за разности в росте, ей пришлось сильно откинуться назад. Юноша куртуазно поддерживал даму под спинку. Оставалось лишь изредка поднимать голову и, вытянув до предела шею, злобно шипеть прямо в темечко полу-князя. Не часто. Всё реже.

Предшествующий монолог от лица "покорной пленницы", произнесённый с таким искренним чувством, которое достигается лишь глубоким погружением в образ, сбивал её реакцию. Несколько отстранённо она отмечала как вновь каменеют её соски от жадных губ юноши, как горит левая грудь, крепко сжимаемая царственной дланью будущего короля.

"Лаская грудь её рукой неприхотливой"...

" — Может и правда, дать ему? В конце концов, а вдруг он в самом деле станет королём? Королей у меня пока..., — чуть туманно размышляла женщина".

Её, несколько утомлённое предшествующими ласками на троне, тело вновь теплело, наполнялось томлением, ожиданием, предвкушением чего-то... приятного, сладкого. Возможности перестать думать, пытаться всё предвидеть и контролировать. Просто уступить, просто позволить. Отдать себя этим сильным рукам, этим жарким губам, этому горячему телу. Позволить чувствовать. Себя.

" — Прочему бы и нет? Ведь я этого достойна. После стольких трудов...".

В "чувстовании себя" она вдруг заметила лишнее. Что-то твёрдое и горячее упёрлось ей в бедро. Пара мгновений осознания происхождения этой досадной помехи — и волна раздражения придала ей сил, выплеснулась резким движением: она резко ухватила, сжала. Юноша настороженно замер. Не выпуская из губ её соска, он настороженно посмотрел вверх, на лицо своей дамы. "To be continued"? А как именно "to be"?

"Прекрасная донна", выгнувшись, приподняв до предела сил своих, голову, смотрела на пару голубых глаз, вопросительно уставившихся с её груди.

" — Редкий случай. Обычно гляделками вылупляются "на" женскую грудь. А здесь наоборот. — мельком отметила "прекрасная дама".

И тут же однозначно сформулировала:

— Оторву.

— Э... Тогда я не смогу стать Никлотой Великим!

— Значит — не станешь. Недостоин.

— Отпусти.

— Сначала ты.

"Закон Любви нарушит тот,

Кто Донну для себя избрал

И овладеть ей возжелал,

Сведя избранницу с высот".

Выбирай: или благородная донна и её преданный слуга. Или покорно трепещущая пленница. Перед великим королём. Ты уже король?

Её насмешливый тон бил не хуже пощёчин. Юноша резко разжал руки, женщина, чуть не падая, отшатнулась к стене, инстинктивно ухватив сильнее имеющуюся в руке опору. Юноша ойкнул.

— Ты сделала мне больно.

— Ничего. "Прекрасная госпожа" должна мучить своего "верного рыцаря". А тот должен радоваться и совершать подвиги в её честь.

Юноша смотрел зло, набычившись и, чтобы не допустить ненужного продолжения, дама снова "ударила" по больному:

— Но я снизойду к твоим нуждам. Я подарю тебе в дорогу свои туфли. Надеюсь, двух белочек тебе хватит? Неугомонный мой.

Юноша вспыхнул так, что это было заметно и в темноте коридора. Она тут же сменила гнев на милость:

— Иди, иди мой верный рыцарь, с своему ложу. Сегодняшние сновидения подарят тебе множество сладких картин, исполнение твоих сокровенных мечтаний. А я отправлюсь к себе. И ты, о мой рыцарь, будешь царствовать в моих грёзах. Всеми, даже не выразимыми словами, из-за скромности моей, способами. Иди.

Юноша снова потянулся к ней. Но остановился, поклонился и отправился. Вниз по лестнице. В припрыжку, что-то негромко напевая. Что-то бравурное на провансЕ:

"Не мудрено, что бедные мужья

Меня клянут. Признать я принужден:

Не получал еще отказов я

От самых добродетельных из донн.

Ревнивца склонен пожалеть я вчуже:

Женой с другим делиться каково!

Но стоит мне раздеть жену его -

И сто обид я наношу ему же.

Муж разъярен. Да что поделать, друже!

По нраву мне такое баловство -

Не упущу я с донной своего,

А та позор пусть выместит на муже!"

Дама удовлетворенно, хотя и чуть грустно от неизбежности грядущего расставания, усмехнулась ему вслед.

— Мальчишка. Похотлив, тщеславен, мстителен, самовлюблён. Щегол желторотый. Прикусил. Аж горит. Но — приятно. Когда тебе так... поклоняются. Чувствовать восторг этого мальчика, управлять им, его чувствами. Его мыслями, желаниями... Может, "снизойти"? — Нет, поздно. Да и неисполненные желания — куда более крепкие поводья, чем желания исполненные.

Подобрав упавший пояс, она неторопливо, вся ещё во власти жарких поцелуев и крепких объятий, подставляя горячее, от ласк влюблённого юноши и вызванных ими вновь собственных томных желаний, нагое тело в распахнутом плаще предутренней прохладе, наполнявшей в этот час залы и коридоры древнего замка, женщина двинулась к своим покоям.

Планируя сегодняшнее мероприятие в тронном зале древних императоров, герцогиня предприняла ряд предосторожностей. Вечно толпящиеся в прихожей слуги были отпущены, местные жители замка, нечасто осчастливливаемые визитами своих господ, вообще поднимались на этаж только для генеральной приборки. Можно было не опасаться встретить кого-нибудь в этих переходах. И насладиться редким мигом свободы. Наготы, не подставляемой намеренно, демонстративно или как бы случайно, под чей-то нескромный похотливый взгляд, не сдерживаемой постоянным трусливым опасением, ежеминутной необходимостью оглядываться и прислушиваться в тревоге от возможности появления непрошеного свидетеля, но позволяемой самой себе; естественных движений, не стесняемых тяжелой и неудобной одеждой; вдыхать всей кожей овевающий свежий воздух, а не чужие застарелые, тяжёлые ароматы.

Как бы не стирали платье прачки, но, надетое с утра, уже к вечеру оно несло на себе свечной и лампадный угар, человеческий и конский пот, лук, чеснок, вино, жирное мясо и солёную селёдку... Ощущение овевания чистотой ещё не начавшегося, но уже предчувствуемого рассвета, было восхитительно.

Ещё десяток шагов, условный стук, на который откроет двери верная камеристка. Сброшенный ей на руки тяжёлый плащ. Испорченные туфли — в угол. По самаркандскому ковру так приятно пробежаться босиком! Кусочек курочки с зеленью, небольшой кубок хорошего рейнского (после подобных приключений у герцогини появлялся сильный аппетит), ночная рубашка... — нет! Сегодня я сплю нагая! Белоснежные простыни... Но сначала — два ведра горячей воды, сохраняемые в тулупах с вечера, широкий таз, мягкие, успокаивающие движение рук обученной служанки, втирающей драгоценные благовонные масла... и — спать. Хотя бы часа три. А потом — снова. Дела, заботы, повеления...

Улыбаясь сама себе, своему столь близкому и приятному будущему, женщина завернула за угол. Здесь не было даже узких бойниц, пропускавших хотя бы отсветы света уходившей луны в первую часть коридора. Зажигалка? — Сама же выложила, чтобы не рисковать. Если кто-нибудь увидит свет в погружённых в темноту переходах древнего замка — возникнут вопросы. Проколоться по глупой неосторожности после всего сделанного...

Низко склонив голову, напряжённо вглядываясь в темноту под ногами, придерживаясь рукой за стену, герцогиня сделала пару шагов.

Вдруг что-то сильно сжало её левую руку с поясом. Одновременно дама получила мощный подзатыльник. Сбивший на нос капюшон плаща и бросивший её лицом на стену. Она инстинктивно вскинула свободную руку, пытаясь защититься от столкновения с древними камнями. И тут же получила мощный удар по печени, точнее — по реберной дуге справа. Вдох, начавшийся с инстинктивного "аха" от подзатыльника, так и не закончился: острая боль заставила замычать сквозь сжавшиеся зубы, наполнила глаза мгновенными слезами. Внезапно ослабевшие ноги перестали держать, и она сгибаясь в поясе, прижимая локоть к больному месту, начала сползать по стенке, полностью утратив интерес к окружающему миру и происходящему в нём.

Через несколько неосознаваемых мгновений, смутно воспринимаемых рывков и толчков, новые ощущения застали отвлечься от боли в правом боку.

Она лежала ничком, ощущая древние камни коридора замка всем своим обнажённым телом, только что омываемым серебром луны и нежным дыханием зефира, уже предвкушавшем тепло предстоящей ванны и скольжение дорогих масел, а ныне брошенным в пыль и грязь давно не метённого пола. Каменные крошки, сколы плит, обычно не замечаемые из-за подошв, сметаемые нерадивыми слугами к стенам и в закутки, равнодушно впивались в её нежные груди, живот, бёдра. В совершенство высокородного тела, ещё столь недавно вызывающего священный трепет в юношеской душе ревностного поклонника возвышенной куртуазности.

На жадно целуемых всего минуту назад влюблённым юношей губах, она ощутила жёсткую ткань подола своего плаща, уголок которого был заправлен ей глубоко в рот. Сам же плащ был плотно, в несколько рядов замотан вокруг головы, избавляя хозяйку не только от созерцания своего нынешнего несчастливого положения, но и от посторонних звуков. Даже и дыхание её было затруднено многими слоями ткани на голове и шнуром, обычно удерживающим плащ на плечах, но ныне сбившимся и сжимающим нежную белую шею.

Ещё не вполне отойдя от острой и внезапной боли в боку, от рывков и падения, она попыталась двинуть руками. Увы, они были связаны за запястья спереди и привязаны на затылке, над плащом, завязками всё того же злосчастного пояса, шитого чёрным шёлком, который она несла, минуты назад, легонько покачивая в руке. Счастливо и расслабленно улыбаясь себе под нос.

Лёгкое шевеление пальцев позволило ощутить над затылком дерево. Доски.

— Гроб?! Меня похоронили заживо?!

В приступе паники женщина попыталась сдвинуться, отползти из-под этой "крышки гроба". И получила резкий удар по ноге.

Очередная вспышка боли вызвала волну радости:

— Нет! Я жива! Я не в гробу!

Однако радость быстро прошла: тяжелая жёсткая пятерня надавила ей на позвоночник между лопатками, прижала нестерпимым грузом нежную кожу её белоснежной груди к выщербленному каменному полу, к крошкам и пыли на нём. Затем твёрдое, подобное камням пола, колено, обтянутое плотной грубой тканью, надавило сзади, в небольшой промежуток между её сведённых бёдер. Мгновение, чисто инстинктивно, она пыталась сопротивляться. Но резкий толчок гранитного, в колючей шерсти, колена заставил прекратить бессмысленное своеволие. Герцогиня вздохнула и позволила своим коленкам покинуть друг дружку. Уступая примитивной силе взламывающего её оборону неизвестного противника, важный плацдарм на этой, обычно тщательно контролируемой и оберегаемой от посторонних, территории:

— Ладно, пусть так. А то этот придурок ещё и прыгать начнёт...! — лихорадочно соображала план контратаки женщина.

Впрочем, ни одного звука она не могла издать: жёсткий уголок её плаща, лежащий на языке, препятствовал артикуляции. А наружу и вовсе не выходило ни звука из-за четырёх слоёв замотанной вокруг головы ткани. Да и сама она не слышала ничего, кроме ускоряющегося шума крови в ушах.

Толчок вторым куском шерстяного гранита — коленом, помещаемым рядом с первым, также между её бёдрами, она восприняла уже спокойнее. Послушно ещё шире раздвинула колени, проехавшись ими по треснувшим за столетия плитам пола, не обращая внимания на впивающуюся в кожу каменную крошку. Предвосхищая предполагаемые цели и намерения жестокого агрессора, предупредительно приподняла задок, как бы предлагая более удобный доступ и впечатляющий ракурс, перенесла вес на правое колено. И со всей силы ударила назад левой пяткой. Туда, где, по её расчёту, должен был находиться, преклонивший гранитно-колючие колени свои в алтаре её раздвинутых ляжек, неизвестный пилигрим.

Увы, кем бы он не был, он не потерял бдительности. Лодыжка была поймана. И больно сжата в грубом кулаке. А второй кулак, уже знакомый с печенью жертвы, сильно ударил по копчику. Женщина рванулась вперёд, но голова в коконе многослойной ткани упёрлась в преграду. Рывок вверх. Но древнее дерево нависало над ней крышкой гроба. А сзади не пускал камень колен насильника.

Упёршись жёстким кулаком в начало ложбинки между её белыми ягодицами выразительнейших очертаний, покрытыми столь нежной кожей, что возможный король ободритов час назад задыхался от восторга лицезреть их движение, просто прикоснуться к ним взглядом, от счастья ощущать хоть часть их своим гладким юношеским подбородкам, мучитель неудачливой поклонницы единоборств "в положении лёжа", рванул попавшуюся в плен тонкую, белую даже в темноте коридора, полусогнутую женскую ногу. Вперёд, вверх, вправо. Продолжая не спеша поворачивать крепко зажатую в широком кулаке лодыжку, он заставлял подниматься женское колено, со свежими, только наливающимися ссадинами от близкого знакомства с древними камнями, за которым следовало бедро, вынужденное занимать положение, ему от природы не свойственное, болезненное непривычным растяжением мышц, превышением предельных возможностей суставов.

— А-а! — Коротко вскрикнула в своём коконе на голове женщина. — Боже! Он же вывернет мне бедро! Как куриную ножку!

Подержав несколько мгновений на весу, мгновенно ставшую бессильной, расслабленной, чуть было не потерявшую хозяйку, конечность, как безжизненную вещь, бросил её на пол. Наваливаясь немалым весом на упёртый в крестец каменный кулак, прижимаясь колкой грубой ткань одежды к нижним, нежнейшим частям женских ягодичек, протолкнул лодыжку мелко дрожащей от пережитой боли, утратившей на время способность к движению, ноги, ближе к голове женщины, так, что пятка перестала быть самой удалённой от головы точкой её тела.

— Дура! Дура ленивая! Когда в последний раз ты занималась собой! Когда были нормальные растяжки и всё остальное! Интриги, войны, совещания, финансы, заговоры... Дура! Гимнастика! Зал! Турник! Выездка! — ругала себя этими и прочими последними словами плачущая от боли женщина в четырёхслойном мешке из собственного плаща на голове.

Лёгкий толчок шерстяным коленом в бедро другой женской ноги послужил достаточно внятным приказом для того, чтобы и вторая ножка заняла симметричное положение.

— Боже! Что он со мной сделает?! Зачем он меня так... сильно растопырил?! Я же ведь уже согласная, меня же уже и так....

Однако, когда "итак", в форме шершавой обветренной намозоленной ручищи, внезапно резко схватил её за промежность, она не смогла сдержать инстинкта: рванулась, пытаясь отодвинуться от такого, грубого, обещающего новые сильные боли, вторжения в столь интимную, нежную часть своего тела.

Увы, ничего кроме панического повизгивания внутри себя и некоторого намёка на елозанье снаружи, сделать было невозможно. А инстинктивная попытка вжаться бёдрами, сильнее прижаться лобком к полу, спрятать от мучителя свои наиболее трепетные части, свои нижние губы, ещё не остывшие от жарких поцелуев будущего короля, от изысканных движений языка влюблённого юноши, лишь ухудшила положение.

Нечто твёрдое, жёсткое, корявое, чужеродное неторопливо прогулялось от её поясницы вниз, прошлось, царапая кожу беззащитной жертвы, по ложбинке между её инстинктивно сжавшимися ягодичками, упёрлось ей в заднее отверстие. Постояло, надавливая всё сильнее, и, будто рыцарское копьё, нашедшее небольшое. но уязвимое место в изящном сочленении богато украшенного доспеха, проламывая сжавшийся, испуганно дрожащий в предожидании неизвестности и боли, мышечный завиток, рванулось вглубь. Разрывая кожу, мышцы, чувства... взрывая острую боль, пронзившую всё женское тело до основания черепа.

Паника вновь снесла все преграды, устанавливаемые разумом. Мыслей не было. Язык, обдираемый о вбитую в рот ткань плаща, мог лишь немо вопить:

— Нет! Не надо! Нет!

В темноте кома ткани на голове женщина кричала, заливалась слезами, задыхалась от недостатка воздуха, от режущего шею шнура плаща, от боли, от страха... И вдруг замерла. Там, между ягодицами, в глубине её тела происходило нечто.

Не имея возможно видеть и слышать, не обладая достаточным опытом для сравнения и предвиденья, она панически вслушивалась в себя, в своё мучимое, страдающее во многих местах, тело. В ту его часть. Властью над которой она уже не обладала даже внутри себя. Которой обладал её неизвестный гранитно-колючий захватчик.

Жестокий "таран", вторгшийся внутрь, пробивший, грубой силой своей слабую защиту, принёсший столь болезненные, сокрушительные повреждения и нежным мышцам завитка, и отнюдь не обветренной коже вокруг него, и потрясённому измученному сознанию, чуть повернулся. Вызывая на каждом миллиметре своего движения не только боль, подобную вызываемой острой сталью, когда та отрезает от живого ещё тело мелкие кусочки, но и ужас. Своей непонятностью. И полной собственной беспомощностью.

"Как гриб. Их — едят. А они глядят".

Но женщина не могла даже взглянуть на производимое с ней. И — производившего.

А потом "таран"... согнулся. И придавил, чуть натягивая изнутри, стенку наполняемого им, "пробитого в стенах осаждённой крепости прохода", за отверстием "пролома" в сторону живота.

Так отряд осаждающих крепость, ворвавшийся в подземный ход и пройдя под стеной, не продолжает движение по подземельям, но поворачивают в ту сторону, где их ожидает наиболее богатая, наиболее желанная добыча. Громя и круша всё на своём пути.

Совершенно ошеломлённая женщина, с широко открытыми, переставшими, от потрясения, плакать глазами, с распахнутым ртом, в котором кусок сукна вдруг перестал занимать большую часть пространства, смотрела перед собой в абсолютную темноту. Не видя её. Собравшая всё своё внимание, всю свою душу — туда. Где с ней происходило... где над ней производили... что-то.

Режуще-твёрдый "предводитель нападающих", мучитель её — не длил паузу. Подобно тому, как и при первом успехе приступа не следует останавливаться, давая защитникам время преодолеть страх, пережить остроту потерь, собраться с силами, мыслями, духом. Натиск надлежит усиливать, чередуя формы и направления атак. И второй "таран", подобным древним стенобитным орудиям, изготавливаемых из толстого неошкуренного бревна с округлой, усиленной металлом ударной частью в форме головы барана, пробил другие "ворота" её тела и души.

"Створки" её "врат райских насаждений", ещё плотненькие, ещё не потерявшие упругости после изысканной демонстрации языковладения "верным рыцарем" в своей "прекрасной донне", были грубо смяты, пробиты, отброшены.

"Враг вступает в города,

Пленных не щадя".

Тщетно пыталась сокрушаемая крепость остановить жестокое вторжение, собирая последние силы, пытаясь сокращением внутренних мышц воспрепятствовать беспощадному врагу. Или хотя бы отползти от него.

Однако, кода оба "штурмовых отряда" оказались уже внутри, друг напротив друга — продвижение прекратилось. Второй "таран" тоже изогнулся. И надавил на панически пульсирующую внутри женского тела тонкую прослойку плоти навстречу своему брату. Так отряды, ворвавшиеся в город с разных сторон, стремятся к избранному ими для встречи месту — арсеналу или ратуше. С тем, чтобы соединившись, довершить истребление несчастного поселения.

— О господи! Что он со мной делает! Что он сейчас сделает?!

Ответ был получен незамедлительно. Но не услышан, а ощущён. Два пальца, как будто выкованных из лучшего германского железа, вторгшиеся в столь чувствительные, в столь мягкие и нежные места "прекрасной донны", которая даже и в самых нескромных мечтаниях своих, последующих за прослушиванием наиболее возвышенных песен искусных менестрелей и миннезингеров, не могла вообразить подобного, двинулись навстречу. Сжимая тонкую горячую прослойку дрожащей живой плоти между ними всё сильнее.

Паника снова охватила женщину:

— Нет! Не надо! Он же порвёт меня! Не хочу! Господи! Пусть он смилуется надо мной! Пусть бьёт, мордует, унижает... Пусть! Я согласна! Я всё сделаю, что захочет! Я ему сапоги и всё остальное по три раза на день вылизывать буду! Не надо меня рвать! Живьём! Пожа-а-алуйста!

Увы, её мнение не было интересно. Да и не слышно.

Зажатая жестокой, твёрдой, бесчувственной, неумолимой, подобной клешне морского рака... сжимающимся клещам из двух пальцев, ожидающая страшного, кровавого, смертельного, женщина вдруг почувствовала, что сжатие прекратилось. А её тело, точнее, ту часть его, что содержала наиболее интересные для клешневатого "покорителя крепостей" места, потянули вверх.

Это было нежданная радость, облегчение, надежда:

— Это ещё не конец, он ещё чего-то хочет, куда-то меня тянет...

Её тянули вверх. И она, с невыразимой радостью облегчения, пошла, потянулась всем своим многострадальным телом, всей своей страждущей после потока мучений душой, навстречу пожеланиям своего нового повелителя, выраженного столь не куртуазным, но столь однозначным, пусть и не наглядным, но вполне ощутимым способом.

— Лишь бы успеть. Подставиться, предложиться. Пока не началось. Снова. Дико. Больно. — это были не высказанные ею мысли, но мгновенно промелькнувшие чувства.

Оставаясь прижатая обнажённой грудью к пыльному каменному полу, она послушно, даже — с восторгом, с надеждой на понятное, пусть и неприятное, но достаточно обыденное продолжение, послушно приподняла свой беленький задок. Постаралась придать ему наиболее удобное для невидимого и неслышимого владельца, положение и вид.

"Воистину, увидит сам:

Господней силе нет предела.

И он причислит к чудесам

Прекрасное такое тело".

Успокоенно выдохнула в темноте кома материи на своей голове.

— Ну вот. Это-то понятно. Ещё Адам проматерь Еву в Райском Саду... Из двух зол следует выбирать меньшее. Потерплю. А уж потом...

Что "потом" — домыслить не удалось. Два других отростка этой чудовищной, причиняющей мучение, стыд, страх... клешни, нашли себе путь в открывшемся промежутке между полом и приподнятом низом живота женщины. Легли на её кожу. Пошевелились, оглаживая достигнутое.

— Удивляется, гад. Волосни не нашёл. А лобковую вошь ты выводить будешь?

Ответа не последовало. Да вопрос и не был услышан. Зато вся эта часть женщины, от крестца до лобка, именно та, которая вызывает столь сильные восторги немалой части хомнутых сапиенсом самцов, которая есть источник происхождения всего человечества, оказалась сжата мощной жестокой лапой. Подобно Змею Горынычу, сокрушившему как-то в споре с Ильёй Муромцем придорожный булыжник в мелкий песок, так и эта когтистая длань стремилась, как казалось, сокрушить, смять в комок бесформенной глины данный экземпляр причины вдохновения возвышенных стихов сочиняющих их талантливых и не очень поэтов, и объект вожделения их всех. Вне зависимости от способности к рифме.

"Когтистая лапа" не было сильным преувеличением. Утвердившиеся в нижней части живота женщины пальцы, не только давили, но постепенно загибались, всё глубже впиваясь в чистую, нежную, регулярно избавляемую от волос и умасливаемую дорогими маслами, удивившую их гладкую кожу. А согнувшись, медленно двинулись вниз, процарапывая, по предмету восхищения восторженного будущего короля ободритов, своими давно нестрижеными острыми твёрдыми ногтями с заусеницами, две тонкие кровавые ссадины.

Женщина дёрнулась от боли, напряглась, сжалась. И в ответ мгновенно сжалась на ней и в ней — когтистая лапа. Готовая не только неторопливо сдирать шелковистую кожу кусочками с живого трепещущего тела, но и вырывать из этого тела куски горячего, живого мяса.

— Спокойно. Только спокойно. Терпи. И это пройдёт, — повторяла себе женщина.

Выдохнув в душную темноту своего матерчатого кокона, она заставила себя расслабиться. Лапа чуть задержала захват, чуть пошевелилась из стороны в сторону, чуть повстряхивала плотно стиснутый в ладони женский задок. Словно проверяя полноту и необратимость явленной покорности. Словно напоминая: "И длань моя на вые твоей". Или на чём ещё подходящем. И тоже ослабела. Пальцы по одному прекращали своё жёсткое касание. Отпустили процарапанное тело нижние, отодвинулся, кажется и вовсе покинул пробитые "ворота крепости" второй таран.

Бешеный стук женского сердца стал стихать. Но первый "таран" вдруг провернулся. Вызвав своей неожиданностью и потоком резких ощущений, короткое, исключительно инстинктивное, вздрагивание женского тела.

А-ах! — вскрик-вздох. И немедленный, подгоняемый страхом вызвать недовольное недоумение своего владельца в проявлении глупой вздорной дерзости, и неизбежно незамедлительно следующую боль — о-ох — выдох.

— Нет! Нет! Это просто случайность! Соринка в глаз... Всё хорошо. Я твоя. Вся. В руке твоей. Господин.

Слова эти, даже и будучи высказанными, не могли прозвучать вовне. Но одновременно, даже без мысленного приказа, даже до слов, тело её всё выразило наглядно: робко, будто прося извинения за невоспитанность хозяйки, прижался к "тарану", старательно игнорируя причиняемую себе этим движением боль, истерзанный, окровавлённый мышечный завиток, и тут же разжался, освобождая "тарану" свободный путь внутрь прогнувшегося, добровольно чуть налезшего на источник мучений, предлагающего познакомиться с собой глубже, тела.

"Для вас — везде пути открыты".

Глава 522

Жёсткая клешня вдруг резко ухватила правую ягодицу женщины. Уже горячую, уже раскрасневшуюся от прилившей крови. Покрутила. Вызывая острые ощущения в многострадальном заднем отверстии. Сжала. Трепещущий в ладони кусок мягкого тёплого мяса. Сильнее. Ещё. Вдавливая, вминая нежную кожу в нежные мышцы. Делая им больно. Уродливо меняя форму, восхищавших немногих удостоенных счастья видеть столь совершенное полушарие. Пальцы чуть подвигались, будто примерясь как бы тут удобнее ухватить. Чтобы вырвать. Кус на жаркое. Потянули вверх и в сторону.

— Боже! Крестоносец! Как в Мааре. Они отрезали груди и ягодицы у живых и жарили на кострах под крики умирающих жертв!

Страшная картинка торжества христова воинства была отвергнута остатками разума, сохраняющимися в уголках захваченного болью и паникой сознания.

— Расслабься, расслабься, — повторяла себе женщина, заглушая новые сигналы боли, рвущие голову

Напряжённо прислушиваясь, но не к звукам вовне, а к ощущениям внутри, к происходящему там, сзади, совершаемому с ней жестоким обладателем её скручиваемой ягодицы, она инстинктивно ожидала новой неожиданной боли. И уговаривала себя потерпеть, не напрягаться, быть послушной. Покорной, безвольной. Не только умом, но и каждой мышцей, каждой клеточкой своего тела. Отдаться. Полностью.

— Это всё — его. Имение. Он же не будет портить свою собственность?

Увы, воспоминания о деяниях славных католиков при спасении Гроба Господнего от неверных, опровергала эту логику. Любую логику разума. И тело не послушалось: когда новый вражеский "таран", ворвался, круша и сминая остатки истерзанных створок её "ворот наслаждений", она закричала и дёрнулась.

Но — куда?!

Лишь клешневатые пальцы на её ягодице резко сжались, снова впишись до крови в её нежное дрожащее тело. А крик не был услышан, не был даже издан: звуки утонули в промокшем уже от слюны, разбухшем куске грубой плащевой ткани на языке.

Новый "таран" был куда больше предыдущего. "Головастее", толще. Уже не медный баран, а целый бычара. Из дурно кованого железа. И "разрушения", производимые им, были куда болезненнее. Подобно доисторическому мастодонту, вдруг провалившемуся в пещеру, он пёр вперёд, сокрушая всё на своём пути. Расталкивая, сминая, обдирая своей твёрдостью мягкие, никогда не видавшие света, нежные, наполненные кровью, стенки, оказавшейся, наконец-то, доступной ему, сокрытой тайной пещерки.

Продираясь всё глубже и глубже в темноту её тела, мастодонт встретил преграду. Женщина вскрикнула от мгновенной острой боли. Но никто не услышал. А короткая судорога, слабенький намёк на движение, была немедленно погашена жимом и хватом клешни на ягодице. Просто удивление:

— Что за глупое дерзкое своеволие? Ты — в воле господина. И рука его на тебе. Вот здесь. Чувствуешь?

В ответ на неуслышанные слова, выражаемые лишь движениями заскорузлых мозолистых пальцев на нежной, белой, но уже горящей пунцовым цветом коже порядком помятой попки "прекрасной донны", трепет страдающей плоти выразил слова непроизнесённые:

— Нет-нет! Она мечтает исполнить всякое желание его наиболее приятным для него способом. А слабое движение тела... Это не она! Это — оно! Само. Просто глупое. Непривычное. Но — привыкнет. Как я привыкла.

Бессвязный лепет. Испуг волокон мышц, клеточек кожи, капающих в темноте шерстяного кокона слёз.

Она — так чувствовала. Она вовсе не хотела выходить из власти его. Пусть жмёт, пусть давит, лапает, крутит, всовывает... Как соизволит. Она вся на всё согласна. Лишь бы не было снова так больно...

Мастодонт заинтересовался. Остановился. Отступил. Как казалось — в размышлении.

Безумная надежда вспыхнула в её мозгу. Нет, не на избавление от... этого всего. Но на прекращение хотя бы вот этой острой, режущей боли. Как-нибудь ещё. Но не в этом месте. Или, хотя бы — не сразу.

Разве какая-то преграда из женской плоти может остановить это ископаемое животное? А уж чьё-то глупое мечтание о милосердии, о снисхождении...

Новый бросок. Новый неслышимый снаружи крик женщины. У неё снова текут невидимые с стороны слёзы, снова не хватает воздуха. Снова дрожит и пытается убежать глупое тело. Но неподъемная туша упирается ей кулаком в загривок, прижимает, вминает в камни пола, распластывает. Заставляет быть послушной. Лежать. Терпеть. Покорно ожидать нового удара. Внутри себя. Где мастодонт, потыкавшись возле "ворот", вновь устремляется, по уже проторённому, широкому пути, к "преграде".

"От этих вечных испытаний

С ума сойдет любой мудрец.

Нет, не спасешься от страданий,

Когда страдать велел творец".

Она смирилась, она заставило своё тело воспринимать происходящее, как нормальное, как нечто повседневное, не интересное, не опасное, привычное. Здесь — не она, это — не с ней. И очередной, пятый или шестой, бросок мастодонта в темноте пещеры, не достиг цели. Не принёс ощущения разрезания по живому.

— Вот и хорошо, вот и славно — подумала женщина смаргивая с ресниц слёзы, — растянулась уже. Теперь можно принимать этого скота спокойнее. На всё длину.

По римским законам, защитникам крепости, не сдавшимся до первого удара тарана, было отказано в любых правах. Здесь не Рим. Прав у неё — никаких нет. Только одно — терпеть и надеяться. Что это когда-то кончиться. Как-то. Что она останется живой и целой. Где-то. В чём-то. Более-менее. А пока — покорность. Послушание. Предоставление себя для исполнения любого желания мастодонта. И его хозяина.

Мастодонт ещё долго носился по пещере. Выискивая наиболее мягкие, неободранные ещё места, менял угол наклона и силу удара. Потом его хозяину надоел этот бесчувственный кусок мяса, он решил поразвлечься — засунул руку под плотно прижатое к полу тело и начал щипать за груди, прижимать вялый, опавший от потока болей, сосок к каменной крошке на полу. Елозить им, надавливая на женщину сверху.

К счастью, его фантазии не отличались изобретательностью, взбадривать женщину всё новыми и новыми видами боли он не мог. А любая боль со временем тупеет, омертвляется. Одна раньше, другая позже. И первым пропадает страх. Ставшее привычным — не страшно. Хотя может быть очень мучительно. Вслед за исчезновением страха, исчезает и душевный трепет. Остаются рефлексы. Как у лягушачьей лапки. Которую бьют токам. Мышца — сокращается, а жизни — нет. Экспонат. Наглядное пособие.

Толчки, щипки, тяжелая туша, вдруг навалившаяся ей на спину всем весом, так, что затрещали вдавливаемые в каменный пол рёбра, лишившая её дыхания, воспринимались всё более отстранённо. Ей не хватало воздуха, мысли и чувства, проносившиеся прежде ярким стремительным вихрем, стали кружить медленным хороводом тусклых, бесцветных теней. Она всё более впадала в некий род транса, сна, обморока...

Однако и у спящего человека есть кусочек вечно бодрствующего мозга. "Будильник". "Сторож". "Сторож" зазвонил. Она тяжело встряхнула головой. Кусок сукна во рту, многослойный мешок на голове... ничего не изменилось. Ничего? Она прислушалась. Снаружи было тихо. Как и прежде.

Собственные ощущения...? — Больно. Тело отзывалось болью. Кричало о боли. В коленях — от каменного пола. В груди — от пола и щипков. В левом боку — от щипков, в правом — от первого удара по печени. И дальше там... жгло, саднило, горело, опухало, тянуло, дёргало... болело. Но, как кажется по ощущениям, или точнее — по их отсутствию, снаружи никого нет...

Она осторожно пошевелилась. Ничего не произошло. Чуть передвинула колени. Которые сразу пронзила боль. Ничего. Ожидая каждый миг нового удара, вытянула ноги. С несдерживаемым стоном свела их. Попыталась. Вытянулась на полу во весь рост. И вдруг разрыдалась. Прижимаясь всем телом к этому проклятому, твёрдому, выщербленному каменному полу древнего замка первых германских императоров. На котором её только что... Как безропотную девку, как только что захваченную рабыню, как распяленную лягушку... Таранами, мастодонтами, клешнями... Снаружи и изнутри. Её белое, нежное как шёлк, прекрасное, лелеемое, многими мечтаемое... тело. Сдирая кусочки кожи и сминая кусочки плоти... бросили, вдавили, изломали, выкрутили, выбросили... как использованную старую дырявую половую тряпку...

Сожаления о брошенности в такой ситуации показались ей неуместными.

— Жаль, что это скот не побрезговал мною, как старой тряпкой, с самого начала, когда я шла в спальню. Кстати...

Воспоминание о цели. О собственной спальне. О предшествующей ночи с юным Никлотой...

Какие... бессмысленные, ничтожные мелочи! После всего... что с ней здесь... когда её... так... Какие ободриты?! Когда только что... такое... учиняли и исполняли... на ней... в ней... с ней...

Планы, предшествующие этой ночи, мысли и чувства её первой половины, казались совершенно... потусторонними, не из этой жизни, не про неё. Вообще. Сказкой из повествованиях о ангелах небесных. Которые устраивают, там, на небесах, заговоры, войны, мятежи. Вон, как Павший ангел. Но их же так не...! До глубины души, до глубины тела...

То, что было до того, как она повернула в темноту короткого коридора перед своей спальней, и то, что случилось после... никак не связывалось, ничем не объединялось.

Думать о чём-то "до", вспоминать, представлять было... безумно горько. Тяжело. Невозможно. А думать о том, что "после"... невозможно. Стыдно, противно, больно. Нечем. Мыслей — не было. Куски ощущений. Отвратительные. Рваные. Болезненные. Хотелось завыть. Биться головой о стены. Чтобы сделать себе ещё больнее. Чтобы выбить эти воспоминания. Чтобы выплеснуть мозг. Чтобы не жить.

Но откуда-то из глубины сознания выплыла сардоническая кривая усмешка:

— Ну-ну. Первый раз, что ли? Расслабилась, дурёха. Помягчала, бдительность утратила. Утратила ожидание мерзости со всех азимутов. Да, больно, гадко... У-у-у-у! Но — и это пройдёт.

Продолжая нахлёстывать собственное самолюбие собственной же злой насмешкой:

— Что, дура, коль головёнка хренью заполнена, так и брюхо хреном накачают. Хорошо хоть, не понесу от этого... скота. Новых маленьких скотёнышей не будет.

Злость на себя, формы слов: будет — не будет, формы будущего времени, заставили вспомнить о настоящем.

И она встревожилась.

— Сколько сейчас времени? Уже рассвет? Сейчас придут слуги, увидят меня... такую. Пойдут слухи, толки. Никлота не поедет на Север. Всё пропало. Если не выберусь.

Она снова пошевелилась. И, к радости своей, обнаружила, что завязки на её кистях развязаны. Рискнула отползти из-под "крышки гроба". Кажется, рядом никого нет. Но, уверяя себя в этом, она каждое мгновение ожидала натолкнуться на препятствие. На то твёрдое колено, которое раздавливало в стороны её бедра. На те железные пальцы. Терзавшие её тело изнутри и снаружи. Да хоть просто на сапог своего недавнего хозяина. Только что — хозяина всего её тела, души. Мыслей и чувств. Страха и боли. Триумфатора, взявшего жестоким штурмом её крепость. Втоптавшего в пыль и каменную крошку древнего пола.

Сперва нервно, потом, заставив себя успокоиться, испугавшись запутаться, она освободила руки. Встала на колени, продолжая напряжённо вслушиваясь в тишину вне кокона. Слепо развязала удерживающий ком материи на её голове пояс. Стянула его. И замерла, не осмеливаясь снять последнюю преграду перед взглядом на окружающий мир. Ожидая... Чего-то — удара, хохота, пинка, плети... И плащ сам, просто по закону того самого Исаака, развернулся, съехал с её головы.

Она стояла на коленях посреди небольшой ниши, в двух шагах от коридора к своей спальне. У стенки — тяжелая дубовая скамья. Видимо, ровесница того первого императора. Наступал рассвет, слабенький отсвет от далёких окон-бойниц позволял оглядеть помещение. Кроме пыли и каменной крошки на полу ничего не было. Кроме неё самой.

Мир не изменился. Замок не изменился. Ничего не изменилось. Кроме неё самой.

— Пора в постель. Бегом. Пока слуги не пришли.

Давя стоны, кусая, по временам, губы от боли, женщина поднялась, держась за скамью, на ноги. Выпрямиться до конца, явить миру свою обычную гордую осанку она не смогла. Так и добралась до дверей спальни, неслышно стеная на каждом шагу, держась рукой за стену, с беззвучно катящимися слезами, в полусогнутом состоянии бабки ёжки.

Выскочившая на условный стук служанка, пахнула на страдалицу теплом женского тела, проведшего ночь в собственной постели, а не с заговорах и приключениях. Чистого, мытого, сытого... Жалость к себе снова нахлынула волной. Женщина зарыдала и, поддерживаемая добрыми заботливыми руками, отправилась принимать... положенные, для подобных ситуаций, процедуры. Тёплая ванна, ощупывание на предмет переломов, перевязки с лечебными мазями, компрессы... охи и ахи служанки... глупые предложения типа послать за лекарем... глупые вопросы да кто ж это вас так...

Полубытие, полусознание... Но когда за дверями раздался шум, хватило сил спросить:

— Кто?

— Гонец из Люнебурга, госпожа.

— Проводить в тронный зал. Я сейчас оденусь и выйду.

Чего это стоило... поднять руки для одевания рубахи, затянуть пояс на общипанной, битой пояснице, одеть цепь на шею... на которой синеет отпечаток лапищи, вдавливающей её в каменный пол... и — держаться. Держать спинку, держать голову, держать шаг.

Герцогиня должна выглядеть.

Тот же зал, тот же трон... Дойти сюда — пытка. Сесть... без звука, без гримасы боли. Держать спокойное лицо. Сидя на пылающих углях собственного страдающего тела... Чувствовать ускользание сознания. И ловить его, дёргать. Герцогиня может упасть в обморок — она же дама. Только это будет уже другая герцогиня. Обычная, дамская.

Ожидаемое письмо о Никлоте.

— Позовите сюда князя.

Его восхищённый взгляд. Как на Пресвятую Деву. Радостный, ищущий. Его мадонна. Знал бы ты, парень, как твою мадонну этажом выше твоей мягенькой, полной подростковых мечтаний постельки... на каменном полу... на четвереньках... в обе дырки... с её полным согласием и задушевным трепетанием услужить, надеться поглубже, по-приятнее для... чтобы хуже не было... совсем не куртуазно...

Твоя "прекрасная донна", малыш, просто дешёвая шлюха. Дармовая. Подстилка на каменный пол. Ценой в один удар кулака.

Не знаешь. И не дай бог тебе узнать. Потому что тогда тебя придётся убить.

— Вам следует исполнить волю моего супруга, князь Николай. Вы едете незамедлительно.

Подошёл, опустился на колено. Прощальный поцелуй ручки "прекрасной донны". "Донна" дозволила лобызать пальчики. Панически скрёбшиеся несколько часов назад о "крышку гроба", об изнанку скамьи, под которую твой идеал был впихнут головой, поставлен, раскорячен, и... употреблён. Разными способами.

— Госпожа, вы нездоровы? Вы выглядите... не очень хорошо.

— Я плохо спала эту ночь, князь.

Снова голубые глаза, глядящие снизу, с лица преклонившего колено "верного рыцаря". Чуть слышный, дрожащий от надежды голос:

— Из-за меня?

Мимолётная ласка отводимой руки, мгновенное касание пальцами скулы мальчика.

Холодный голос высокородной госпожи:

— Не медлите, князь.

Надо бы выйти на башню, помахать мальчику платочком на дорожку...

— Я не приду проводить вас, князь. Для меня это слишком... тяжело.

Попытка встать — выжимает слёзы. Платочек к глазам — не манерничание пред юным поклонником. Слуги слышат утверждение о недомогании, соглядатые — проявление надменной холодности госпожи, влюблённый юноша -... то, что он хочет слышать: сила любви к нему столь велика, что его "прекрасная донна" боится не совладать со своим чувством.

Ушёл. Теперь и мне... в постель. Сначала — встать.

Как больно! В бёдрах, ягодицах, пояснице... Мальчик принял слезу на свой счёт? — Очень хорошо. Пусть он унесёт это воспоминание с собой. В дальнюю дорогу, в смертельно опасный путь. А сама — в свою дорогу. Полную огня. Адского огня сжигающего тело. От битых о камень пяток, выворачиваемой лодыжки, саднящих коленей... до раскалённой спицы в затылке. Тридцать шагов. До двери зала, до двери покоев, до постели. Шагов, которых надо сделать самой. Держа спину, голову, лицо... Шаг — вспышка, два — пламя, три — пожар...

Кричать — нельзя. Здесь. В спальне — будет можно. Немного постонать, прикусить распухшие губы, чуть слышно повыть. Пока же... Шагай, герцогиня. И запрети своим слезам течь.

"Всё проходит" — сказал Соломон. Он не сказал "все". Ты — прошла. Свою дорогу. И упала. Без сил. Грудью на кровать, коленями на пол. Если бы сейчас какой-нибудь очередной мастодонт... или таран... или рачья клешня... даже и не заметила бы.

— Пресвятая Богородица! Сжалься! Помоги! Пережить...

Полчаса потока мучений: раздевания, омывания, смены повязок. Пылающее уже лихорадочным жаром обнажённое тело под тонкой простынёй.

— Ты же хотела спать нагой? Ну вот. Полностью. Если не считать повязок.

В нарастающем горячечном тумане вдруг паника: мужской грубый злой голос в прихожей. Ужас:

— Он! Тот! Вчерашний! Сейчас! Снова! Здесь! Меня! Беспомощную, бессильную. Больную, слабую...

Но, если вслушаться, слышен голос служанки. Неприветливый, но не панический. А если та в сговоре? Если вот сейчас приведёт сюда и...

Скрип двери, шелест подола:

— Госпожа? Вы не спите? Тот гонец... он привёз и второе письмо. Лично в руки вашей милости.

Письмо?! Какое письмо?! Зачем письмо?! О Боже... Я же — герцогиня, мне — пишут.

— Зови. Нет! Я в таком... Принеси пакет.

Взгляд на внешний конверт. Печати целы. Внутри — второй конверт. Тоже — целые печати и коротко "лично в руки". Служанка уносит порванные конверты. Читать — сама. Значит — и держать сама. Замотанные полотном, опухшие после связывания, запястья с мазями. Битые о пол локти... Как же он меня... в коленно-локтевой... Каждый "бросок мастодонта" — синяк на локтях. Расплывающиеся от слёз буквы, бессмысленные слова, не складывающиеся в фразы, ускользающий смысл...

Вдруг острое осознание:

— Это — война.

Три соседа-магната, давно уже люто завидующие успехам Генриха Льва в деле покорения полабских славян, надумали несколько проучить "превысившего границы допустимого" герцога — нельзя становиться таким богатым. "Иисус велел делиться". Высокородные владетели решили немножко пощипать жирненького соседа. Дождались отъезда герцога и множества его вассалов и союзников в "Святую Земли", и, пока на хозяйстве баба глупая, самое время порешать вопросы. А там... из паломничеств не все возвращаются. Ежели бог даст, то и возражать некому будет.

Они нападут этим летом. Цель — любимый Генрихом, богатый Брауншвейг. Информация — достоверная, источник — капризный, но проверенный. Ему пришлось заплатить многим, не только деньгами.

Надо ехать в Брауншвейг. Готовиться к осаде. Собирать войска. Поднимать ополчение. Война начинается задолго до первого боя. И — всегда не вовремя. Для защищающегося.

— Надо ехать. В седле?!... У-у-у...

Под надкроватный балдахин всовывается встревоженное лицо служанки:

— Госпоже плохо?! Что-нибудь болит?

Дура! У меня болит всё!

— Дай гонцу денег и поблагодари от моего имени. Передай мажордому, что завтра утром мы едем в Брауншвейг.

— Э... Но... Нет! Госпожа, вы не можете ехать в седле! Да и в возке по здешним дорогам... Это вас убьёт!

"Убьёт"... как интересно... и мои муки закончатся... дальше — ангелы небесные... я буду лежать в гробу... в белых цветах... под крышкой... как ночью... б-р-р.

— Ты слышала как на Руси возят покойников? На конях.

— Верхом?! Скачущие мертвецы?! Господи Иисусе! Силы господни!

— Не ной. Делай. Гонец. Мажордом. Мне что-нибудь... прикрыться. Давай-давай.

Едва сдерживаемое раздражение в голосе. На глупость слуг, на идиотские вопросы придворных о причинах нездоровья.

Мне порвали врата наслаждений. С обеих сторон. Хотите осмотреть разрушения?

Несдерживаемые слёзы. После разговора со слугами. Во время очередной перемены повязок. При неудачной попытке исполнить естественные потребности. До обморока, до потери сознания от болевого шока. Слабость. До непрерывной неуправляемой мелкой дрожи мышц. В руках, в ногах, внутри... Вторая попытка. Успешно. От таких "успехов" я сгрызу камни этих стен...

Мокрые испачканные простыни. От бальзамов, сукровицы, гноя... Горячечный жар пришедшей лихорадки. Отодвигающей, смягчающей боль. Приводящий с собой кошмары.

Вот она идёт. В темноте. Довольно улыбаясь под нос. А вот она уже лежит. На полу. И каменное колено заставляет её раздвинуть бёдра. А вот железные пальцы. У неё внутри. Шевелятся. В ней. Сгибаются, вдавливают...

— Госпожа, вам приснился дурной сон? Вы так кричали...

Как я кричала? Точнее — что? Не спать. Люди в бреду кричат... лишнее. Если служанка услышит — придётся убить. Жаль.

И снова кошмары. С зоологическим оттенком: какое-то много... -рукое? -ногое? -членное? Одновременно гранитно-жёсткое и рыбно-слизкое налезает на неё, обтекает, охватывает со всех сторон, входит. Во все отверстия её тела. Наполняет её своей ядовитой слизью. Раздувается внутри, раздвигая, расталкивая. До предела, до боли. Насмехается над её страхом, презрительно беззвучно хохоча.

Она пытается сказать, но её слова не нужны. А в открытый в мольбе рот врывается толстое, мокрое шупальце. И она уже не может ни сказать, ни вздохнуть. И все три... когтистых конечности чудовища двигаются друг другу навстречу. А когда они встретятся, то... то вскроют её тело. Её нежное тело раскроется изнутри. Как бутон красной розы на рассвете. А перед глазами качаются ещё два шупальца. С острыми когтями. Прицеливаются, примеряются к зрачкам. А она пытается смотреть на них умильно, пытается сложить губы своего распяленного толстой змеёй, вползающей в неё, лишающей её воздуха, вызывающей рвоту, в приветливую улыбку, старательно, заискивающе приподнимает свой задок. Чтобы чудовищу было удобнее. Пытается сама насадиться поглубже. Чтобы этому исчадию было приятнее...

Снова тревожный шёпот служанки, холодный компресс, лекарственное питье, мокрые от собственного пота простыни, подушки.

В пустоте сознания, ненадолго очистившегося от кошмаров, холодная мысль:

— Надо было умереть.

Единственная мысль. В пустоте разума, в безмолвии измученной души. Лихорадка возвращается, теплеет тело, появляются и чувства:

— Я найду! Я найду этого скота! Раз уж я жива — я отомщу. Он будет... он получит... он испытает всё. Что он сделал со мной. Верну долг. Сторицей.

Мысль о мести... Нет, ещё не мысль — только желание, жажда отмщения. Не конкретные планы, а смутные страшные картины, их быстрый калейдоскопом.

И холодный душ логики:

— Найду? Как? Я не видела его лица, не слышала его голоса. Кто он? Как его опознать? По каменному колену в грубой шерсти? Такие штаны носит большинство слуг.

Высверк мгновенного ужаса:

— О боже! Он же, наверняка здесь! В замке! Он может снова...! Войти сюда и...! В спальне — служанка, в прихожей — стража. Но это чудовище... Оно убьют всех. Бесшумно. Потом отдёрнет полог балдахина... сдёрнет одеяло... с беспомощной, беззащитной... поставит меня как вчера... запустит щупальцы... я буду снова... страдать, мучиться... заискивать, подлизоваться, стараться... Мама! Мамочка! Зачем ты меня родила! Зачем ты родила меня женщиной!

Бешеное сердцебиение, снова — холодный пот, судорожно сжимающие край одеяла на груди руки, готовые издать панический крик, дрожащие опухшие, покусанные за день губы. Бесцельно мечущиеся в полумраке спальни глаза, чутко, болезненно чутко вслушивающиеся уши.

— Шорох? Это он! Он влез по стене! Он уже всунул в спальню свои щупальцы. Они подбираются! Они сейчас... в мою постель... в меня... со всех сторон... липкие, холодные, извиваясь, раздуваясь...

Паническая попытка закричать. Но голоса нет. Попытка убежать. Но тело не двигается. Страх. Ужас. Беспомощность. Готовность умереть. Или — отдаться. Пусть истомлённая душа покинет тело. А будет ли оно шевелиться... главное — будет уже не страшно...

— Ф-фу... Нет. Это просто кошмар. О-ох... Но... кто же он? Даже в видениях я не вижу его лица. Страшное, мерзкое чудовище. Без головы?

Такое — сказки. Кошмары. Безголовых — не бывает. Бывают безмозглые. Вроде тебя. Успокойся. Попробуй рассуждать разумно:

— Кто он? Кто-то из живущих в замке. Надо найти и... и отомстить.

Увы, разумности хватает ненадолго. Попытка вспомнить произошедшее, восстановить подробности, детали, снова бросает в пучину нового кошмара. Пара безголовых, грубо вытесанных гранитных истуканов гоняется за ней. Один хватает её за груди, отрывает одну, и пытается пристроить своему соседу. Другой лезет в неё каменными пальцами... всё глубже, по локоть.. пытается вырвать... всё содержимое её бёдер. Ей отрывают голову. И, отброшенная в сторону, она рассматривает, как безголовые ходячие каменюки, рвут на куски и примеряют на себя её. Её нежное прекрасное тело. И хохочут. Чем-то. Беззвучно, поскольку голов — нет.

Утро. Прекрасное апрельское утро. Утро боли. Утро отвращения к себе, к мокнущим повязкам, к своей слабости, к недоумению слуг. Паника. От понимания неизбежности собственных... ощущений в дороге. Вся прислуга замка собралась во дворе — провожают госпожу.

Её выносят на неуклюжих тяжёлых носилках, подводят пару коней, поднимают...

Как мёртвого русского князя. "Меж угорских иноходцев". Иноходцев нет. И она живая. Пока. Хотя с виду... Мертвенная бледность на лице. Закрытые глаза.

Все — здесь. И — он. Тот, который... Любуется... Делом рук своих. Ухмыляется про себя, вспоминая... как он... меня, высокородную госпожу и владетельницу... как блудливую сучку... как я рыдала и тряслась... старалась надеться, подладиться, понравиться... дешёвка... в герцогской короне...

Короткий взгляд из-под дрожащих ресниц. Десятки лиц. Обычных. Заинтересованных, сочувствующих, равнодушных... Человеческие лица, сходные между собой. Среди них лицо чудовища. Неотличимое от остальных.

Уже за стенами замка, на дороге, продуваемой лёгким весенним ветерком, слушая затихающее собственное сердцебиение, клялась себе:

— Найду. Отомщу.

На Севере говорят: "Слабый мстит сразу, трусливый — никогда". Сразу — не получается. Так что — я не слабая. А трусости от меня... не дождётесь.

Увы, не все даваемые клятвы удаётся исполнить.

В Брауншвейге, в собственной спальне, приходя в себя после изнурительной дороги, герцогиня лежала в постели и, перед сном, пыталась продумать ход завтрашнего совета, необходимые приказания, возможные возражения. Невидяще смотрела в темноту полога над собой, бездумно гладила своё, постепенно выздоравливающее, восстанавливающееся тело.

Многочисленные ссадины на локтях и коленях, на груди и животе, зудели и чесались. Она потихоньку сковыривала подсохшие корочки, иногда морщилась, когда было больно... И вдруг поняла — её пальцы поглаживают низ живота. Точнее — две длинных ссадины, которые только что зажили. Ей вспомнилось — как они появились, как она стояла со старательно поднятым задом, как два железных клешневатых пальца просунулись между её раздвинутых ляжек, как ухватили её лобок, как, изогнувшись, впившись в её тело, начали сдирать её кожу своими ногтями...

— Не-ет! Не надо! Не хочу!

Крик был беззвучным. У неё хватило сил сдержать панический вопль внутри, не пугать служанок так, как бывало в первые дни. Кошмары возвращались. Но всё реже, вытесняемые повседневными заботами, необходимостью принимать множество быстрых важных решений. А вот сегодня...

Снова бьющееся испуганной птицей сердце, снова липкий холодный пот, намертво вцепившиеся в одеяло пальцы... Тогдашние картинки. Но уже не с затопляющим всё и вся ужасом. Брезжущая догадка.

— Два пальца были здесь. Один — внутри. Другой с самого начала был там. Четыре. Где был пятый?

— Да какое это имеет значение?! Было же такое... такой ужас, такая боль, стыд, страх... Унижение. Презрение к себе самой. К собственной слабости, беспомощности...

— Имеет. Где был пятый?

Повтор. Прокрутка. Перемотка со стоп-кадром.

— Вот он меня коленом. А я, дура, решила, что смогу его пяткой. А он меня... чуть ногу не вывернул... а потом... Где был пятый?

Эмоции — долой. Чисто по фактам, объективно.

— Ничего не видела, ничего не слышала. Единственное — ощущения тела. Битого, дрожащего, судорожно сжимающегося, разрываемого, употребляемого...

Чувства курочки на вертеле. Пытающейся определить твёрдость по Бринелю шампура.

Где бы пятый?

— Какими пальцами этот... скот делал это со мной? Конкретно — какой он в меня вставлял? Разрывая мои... "ворота наслаждений". Указательный, средний, безымянный...? У-у-у...!

— Не вой. Посмотри на произошедшие с его точки зрения, его глазами...

— Его?! Этого... этого...

— Да. Этого. Посмотри как он — поймёшь его самого.

— Если он вставлял вот так... О боже! Я не могу, я не хочу это вспоминать?

— А отомстить?

— Хочу! Очень! Так, если бороздок две, вот так расположенных, то мизинец был подогнут... если иначе...

— Ты чувствовала согнутые пальцы?

— Нет. Я вообще тогда...

— Не ври. Твоё тело помнит каждое его прикосновение. Он ведь и стремился к этому.

— Но я не чувствовала его пятого пальца!

— Или одного пальца вообще не было?

На одной из границ начались стычки с... "неформальными формированиями с сопредельной стороны", в Остфалии буянили бароны, собиравшиеся, пока хозяина нет, выбить из молодой герцогини новые привилегии, снова странно мычал магистрат Гамбурга. А в замок Оттона Первого поскакал гонец. С приказом прислать всех беспалых слуг.

Увы, война началась раньше, чем пришёл ответ.

Летом 1172 г. соседи напали на Саксонию. Их армии осадили Брауншвейг, потребовали сдачи города.

В РИ оборону возглавила герцогиня Матильда. Успешно. Нападающим пришлось уйти ни с чем. Не считая награбленное у мирных селян.

В моей АИ... Другая женщина, другой характер, другие возможности... другое состояние души и тела. Острое, не всегда осознаваемой желание отомстить. "Им всем". Наглым, самодовольным, тянущим к ней свои руки, пальцы, колени...

Осада закончилась катастрофой. Для нападавших.

К концу второй недели осады половина из примерно двух тысяч осаждающих вдруг начала быстро умирать. Те, кто неделю назад попробовали славного и дешёвого рейнского по случаю церковного праздника. Симптомы действия рицина здешним лекарям незнакомы, воспринимаются как моровое поветрие.

Пять дней массового недомогания воинов были отнесены на счёт обычных походных излишеств во время бурного прославления Христа. За два дня внезапного потока смертей, отпеваний и закапываний, вожди похода не успели осознать неизбежность своего поражения. Они ещё на что-то надеялись, ещё не были готовы уносить ноги с максимальной скоростью. А ещё пары дней для осознания — им не дали.

Ночью в городе открылись ворота и немногочисленный гарнизон во главе со своей герцогиней двинулся на лагерь осаждавших.

Внятного сопротивления не было. Когда половина войска орёт, держась за животы или уже хладно молчит, то другая половина, при виде противника, живенько разбегается. Было несколько мелких стычек с небольшими группами. Были и потери. Незначительные.

Герцогиня присматривала за сортировкой пленных, когда прибежал ученик лекаря:

— Ваше Высочество! Там раненый из наших. Помирает. Просит вас позвать. Говорит — важное сказать надо. Говорит — очень важное для вас.

Лес. На ветках, на плаще — раненый мужчина. Вспорота брюшная полость... Кровопотеря. Не жилец. И сам это понимает. Шёпот кого-то из свиты:

— Он славно дрался. Двоих зарубил. А вот третий... исподтишка...

Слезть с коня, наклониться на страждущим:

— Ты хотел увидеть меня, доблестный воин.

— Да, отошли людей.

— Хорошо. Что ты хотел сказать?

— Что твой беленький задок, просящаяся надеться поглубже дырка — лучшее в моей жизни. Я многих баб... Но герцогиню... только тебя. Об одном жалею — повторить не смог. Уж больно ты... трудно подобраться. Третьего дня чуть было... ух как я бы тебя продрал...

Она отшатнулась. В этом, истекающим кровью и дерьмом из вспоротого живота, теле горела такая... похоть, такая ненависть...

— Зачем?

— Случайно. Я служил герцогу. Точнее, его... Неважно. Послали присмотреть за сопливым князьком. И его надсмотрщиками. Тайно, по другому поводу. Через пару дней — ты приехала. Что неспроста — понятно. Ночью вы — в тронный зал. Я — следом. Дверь-то ты заперла. Но там, под потолком — отдушина. Если на подоконник окна и... Я всё видел. И так меня заело, что такая... шлюха. Беленькия, хорошенькая, мягенькая... и — не даёт... а этот дурень... со своими стихами и бла-бла... ещё и вылизал... Мокрая дырка на ножках... и в короне. Моя государыня. Сучка в течке. Госпожа. Бля-а-агородная. Такая злоба взяла. И зависть. Потом вы с ним у лестницы обнимались-целовались. Он тебе сиськи грыз, а ты радовалась и ещё хотела. А уж когда ты назад... голая нараспашку... с улыбочкой. Чуть не пританцовывая... у меня мозги и вынесло... Уж как я тебе вдул... прямо в матку... сам себя на тебе до последней капли выжал... Тут малость полегчало в... и посветлело... в голове. Ну, думаю, хана. Найдут тебя такую... найдут и меня... живьём выпотрошат... Ручки-то тебе развязал и ходу. Пропотел однако, от страха. Но ты баба крепкая, к таким играм привычная. Я, когда тебя в зале увидал — глазам не поверил. Ну, думаю, железный бабец попался. Такую — за ноздри на привязь и гонять пока язык не вывалит. А потом заелдыривать. Без останову. До мозолей. Я уж ключи подобрал. А ты, сука, уехала. Меня после назад, в город. Как я за тобой тут ходил! Раза три вот так, на расстоянии руки стоял. Не срослось. А теперь вот... кишки наружу. Так что, прости мне. Всё с тобой сделанное. И несделанное. А ежели господь чудо сотворит и встану — жди... Я, знаешь ли, много такого за это время понапридумывал... Чего с тобой можно...

Мужчина, речь которого всё более ускорялась, становясь временами несвязной, вдруг захрипел, выгнулся. Опал. Мёртвые широко раскрытые глаза смотрели на герцогиню. Она потянулась к его лицу, закрыла веки. Взглянула на его руки. Да, она была права — безымянный палец на правой руке отсутствовал.

— Отмучился. Воздай ему, Господи. По делам его.

Через день "беспалый" был похоронен. Торжественно. С почестями. В числе других славных храбрецов, павших при защите "Саксонии и герцогини".

Двое юных людей провели апрельскую ночь в тронном зале Оттона Первого. И в крае вспыхнула война. Сначала в Велиграде.

Корвин, сын оправившегося в паломничество вместе с герцогом князя Тщебыслова, поехал в монастырь, где похоронена его мать, дочь Волинского князя из Поморья, княгиня ободритов, хитроумная Воислава. Годовщина смерти — сын обязан посетить могилу матушки.

Во время богослужения в храм вдруг явился Никлота с небольшой свитой. И — с мечами: обычно мечи оставляют при входе. Между кузенами случилась ссора. Перешедшая в резню. Сам Корвин, два епископа, местный и Шверинский, приехавший на церемонию поминания, множество вельмож Тщебыслова, монахи-бенедектинцы... были убиты. Слуги прибывших в монастырь придворных — во дворе храма вырезаны толпой ворвавшихся мятежников.

У князя Николая не было ничего. Кроме имён его отца и деда да шести парней из людей герцогини. Которые перебили его охрану по дороге от "прекрасной донны", сопроводили его через Эльбу и обеспечили минимальную безопасность при первых встречах с возможными сторонниками. Ещё помогли прирезать двоюродного брата.

Монастырь ещё догорал, когда в Велиграде начались беспорядки. Нечто подобное случилось в РИ через шесть лет — после смерти Тщебыслова на турнире в Люнебурге. Сейчас... не было ещё взрослого привычного наследника, не вполне устоялась система управления, живы были многие сподвижники Никлоты Великого и Вартислава, а многие противники ещё не появились.

Князь Николай въехал в Велиград под восторженные крики толпы и душераздирающие вопли убиваемых. Мятежники выпустили из темниц множество людей, которым новые порядки, устанавливаемые на землях ободритов под влиянием герцога Генриха и посредством князя Тщебыслова, были... неприятны.

Никлоте Молодому, как его стали называть, сразу стало понятно, что остановить эту прежде битую, унижаемую, ограбляемую, а ныне озлобленную, пьяную от крови толпу — невозможно.

Отказаться от призрачной короны короля ободритов? От своих желаний? От мести? От... "прекрасной донны", мечтающей стать его "покорной пленницей"? Ему?! Внуку и сыну великих?!

Тогда — возглавить.

История, начавшаяся как юношеские мечты о восстановлении справедливости, об отмщении за отца, за собственные страхи и унижения, приправленная обычным для этого возраста и происхождения тщеславием, вскипевшая на огне гиперсексуальности, разбуженной и направленной "прекрасной донной", перешла из разряда личных в разряд общественных.

"Она — не дала. Но — даст". И народы сошлись в кровавой схватке.

Семейный конфликт в кругу двоюродных братьев, внуков Никлоты Великого, перешёл в войну династическую. И немедленно дальше — в народную, священную...

"Народная" в смысле: геноцид. Местные — племена славян союза бодричей, принялись резать пришлых, преимущественно немцев. С небольшой примесью фламандцев, голландцев и датчан.

"Священная" в смысле: религиозная. Язычники, поклонники разных культов — Святовита, Чернобога и Белобога, Триглава и Радигаста, Яровита и Прове... прибивали распятыми к воротам, сжигали заживо, разбивали молотами головы... христианам. И резали друг друга.

Немцы и онемечившаяся за столетия после Карла Великого часть славянской элиты, попала под удар войны народной. Немцы и окатоличествовшаяся часть местной элиты — под удар войны "священной". Почти вся местная элита была такой. И в крае пошла третья война — социальная. Бедные резали богатых.

Униженное положение славян заставило их взяться за оружие.

Гельмольд:

"Отсюда можно узнать ненасытную жадность саксов, которые хотя и превосходят воинственностью и военным опытом остальные народы, соседящие с язычниками, однако предпочитают лучше дани увеличивать, чем обретать господу [новые] души. Давно бы уже при поддержке священников окрепла краса христианства в Славии, если бы этому не мешала жадность саксов... И да будут порицаемы знатнейшие из саксов, которые, будучи рождены от христианских предков и взлелеяны в лоне святой матери церкви, в деле господнем всегда оказывались бесплодными и бесполезными".

"при попытке заставить саксов платить в 1160-е годы такую же десятину, которую уже платили ободриты, те подняли мятеж, заявив, что "предпочитают лучше поджечь собственные дома и уйти из этой земли, чем подчиниться игу такого рабства".

Князь Прибыслов:

"... государи наши так жестоко поступают с нами, что из-за платежей и тягчайшей неволи смерть кажется нам лучше, чем жизнь. Вот в этом году мы, жители этого маленького уголка, уплатили тысячу марок герцогу, потом столько-то сотен марок графу, и этого еще мало, ежедневно нас надувают и обременяют вплоть до полного разграбления. Как приобщимся мы к новой вере, как будем строить церкви и примем крещение, — мы, перед которыми ежедневно возникает необходимость обращаться в бегство? Но если бы было такое место, куда мы могли бы убежать! Если мы перейдем Травну, там такое же несчастье, если пойдем на реку Пену, и там все так же..."

У Николая Вартиславовича не было выбора. С того момента, когда он пришёл на ночное свидание, осмелился насытить свой взгляд наготой своей госпожи, прикоснуться к телу "прекрасной донны" хотя бы губами... он уже не мог остановиться.

"Отыграть назад" — потерять. Однозначно — самоуважение. Наверняка — свободу. Очень возможно — голову.

"Зачем мне жизнь, в которой нет..." — чести, свободы, головы, "донны".

Каждый его шаг — побег, убийства в монастыре, мятеж в Велиграде... — предопределяли всё большую вражду с властями. Светской и церковной. И он, просто для того чтобы спасти себя, должен был бежать вперёд, погружая родной край в пучину мятежа, раздора, крови...

Никлота был провозглашён "народным" князем. И принялся "приводить народ к единению". "Ободриты — форева!". Уничтожая новых баронов, прежних князьков и выдвинувшихся непослушных лидеров повстанцев.

"Мятеж не может кончиться удачей" — полтораста тысяч жителей этих земель, славян-язычников или вдруг причисливших себя к таковым, не могли противостоять шестимиллионной Германии. Не говоря уже об отсталости в хозяйственном, организационном, военном... отношениях. Их было в разы меньше саксонцев. Но... Вот именно сейчас...

Герцогство было занято собственными проблемами. Герцог гулял по Иерусалиму, герцогиня укрепляла оборону против алчных германских соседей-князей.

А активно расселяемые на землях ободритов министериалы герцога были ещё немногочисленны, их замки — слабы, слуги — ненадёжны. Через шесть лет они — да, сила. Но пока... Попытка собрать войско из них — закончилось катастрофой. Ополчение из самой Саксонии в последний момент повернуло назад, к осаждённому Брауншвейгу. Оставшиеся отряды местных германских владетелей были разгромлены.

Два главных феодальных хищника здешних мест — Саксония и Дания — были заняты другими, своими делами. А граф Шверина или граф Голштинии... Можно бесконечно описывать кровавые эпизоды восстания. Мальчик Никлота матерел, грубел, зверел. Уничтожал своих врагов, подчинял друзей.

Четыре года "народной" войны. Отряды разных повстанцев и "гостей" древней Вендии, прошлись, "опустошая и предавая огню все на своём пути". От побережья Северного моря, некогда отданного ободритам Императором Запада Людовиком Благочестивым, до Одера на востоке. Где когда-то первый из Болеславов остановил полчища германцев и полабских славян. От Даневирке на севере, до Праги на юге-востоке.

Только на юг, через Эльбу не посылал свои отряды Никлота. А уничтожение Магдебурга — дела лютичей во главе с сыновьями Яксы. За что те и были наказаны.

Никлота был успешен, победоносен. Отчасти, из-за помощи, которую ему неявно оказывали со стороны. Он снова и снова собирал свои отряды. Уже вооружённых трофейным оружием, уже обученных собственными победами и поражениями. А в деревнях ободритов оставалось всё меньше пахарей, всё больше вдов и сирот. Раз за разом. Из года в год.

По другую сторону Лабы, в замке на высокой скале, герцогиня временами подходила к окну. И, глядя на восток, чуть слышно напевала странную песню:

"А за морем на черной скале

Змей серебряный кольца плетет,

Самоцветы горят в серебре,

Змей крылатый желанную ждет,

Он свою нареченную ждет,

Обреченную ждет".

Не "серебрянный" - Огненный.

Зверь Лютый.

Конец сто четвёртой части

copyright v.beryk 2012-2021