Конфедерация

Даже в динамике рации на едва различимой громкости было слышно, что лёлька взволнован.

— В порядке, Кипчак. Они меня не засекли и палили, куда ни попадя.

— Скиф Кипчаку. У нас без потерь, пропускай их.

— Принято, Кипчак.

Минуты через полторы со стороны перекрёстка, где от трассы уходит дорога на Куваши, послышалась автоматная очередь. Патрона четыре или пять.

— Лексеич, что там у тебя? — запросил по рации своего наблюдателя Челяба.

— Своего расстреляли, — послышался голос Лексеича.

— Что значит 'расстреляли'?

— То и значит. Вытолкали из машины и полоснули очередью из пистолета-пулемёта. А потом сели и поехали дальше.

— Лексеич Скифу. Ты не ошибся?

— А с чего мне ошибаться? В ста метрах от меня парень лежит. Какой-то козёл в цивильном костюме стрелял, а двое в 'горках' его вытаскивали из машины.

— Георгич, ты как хочешь меня называй, а за такое этот х*й мимо меня хер проедет!

— Принято, Скиф. Тем более, мы ему обещали безопасность на месте переговоров, а не до возвращения в Медведёвку.

Не знаю, как Вадим успел за те три минуты, пока 'Туарег' от перекрёстка ехал до места его засады, активировать аналог самодельной 'монки'. Рвануло довольно мощно.

— Два двухсотых, один трёхсотый. Средней тяжести, — доложил Скиф спустя минуту. — Не столько поражающие элементы, сколько башкой ударился, когда 'фолькс' слетел в кювет. Витя, пришли машину, чтобы забрать меня и трофеи.

— Принято. Только трёхсотого не 'контролируй'. Кто-то же должен рассказать в Медведёвке, о чём мы с Брагой тёрли.

— Принято, — недовольно буркнул в ответ Скуфеев.

Расстрелянный оказался ещё жив, хотя и 'схлопотал' три пули.

— Парень достоин жизни, — объявил крёстный. — Всё-таки осмелился ослушаться этого 'кандидата юридических наук'.

Раненого перевязали, и Макс повёз его в Пороги.

— Только заранее свяжись с КПП, чтобы Аня уже подготовилась к операции, — напутствовал его лёлька.

Ну, а мне пришлось менять колесо у 'Лифана', чтобы вместе с Вадимом отвезти ещё одного 'трёхсотого', из машины Бражковского. В Куваши. Ему тоже остановили кровь и уложили на площадку, образовавшуюся из багажника и сложенных задних сидений 'китайца'.

В отличие от жертвы Бражковского, он быстро пришёл в себя, хотя и пребывал в полупрострации. Даже смог связно подтвердить, что помнит, о чём шёл разговор на 'стрелке', и пообещать передать наши требования своим.

Его мы выгрузили из машины в самом начале деревни, окликнув башкира лет сорока, копавшегося в огороде.

— Да не ссы, не тронем мы тебя! — успокоил Вадим местного, похоже, струхнувшего, увидев вооружённых чужаков. — Видишь эту тушку? Не знаю, как, но она должна оказаться в Медведёвке, пока дух не испустила. Если есть на чём, вези сам. Не на чем — найди тех, кто его туда отвезёт. Только быстро давай, быстро! Пока он не сдох. Узнаю, что он до Медведёвки живым не доехал — глаз на жопу натяну!

— А вы? У вас же самих машина.

— Ты что, дурак? После того, как мы Бражковского грохнули, ты предлагаешь нам сунуться в Медведёвку?

— Ох, беда-то какая! — запричитал мужик, но как-то...

Кто там из театральных деятелей с актёрами в 'верю-неверю' играл? Станиславский, что ли? Он точно деревенскому не поверил бы.

— Ты, бляха, не рассуждай, горе это или беда. Чтоб за пять минут организовал отправку этого дерьма в Медведёвку! Да... Ещё одно. Не забудь своим односельчанам передать: как мы Брагу взорвали, так и их взрывать начнём, если они ещё хоть раз сунутся на трассу для грабежей. Лично, бл*дь, вашу дорогу вдоль и поперёк заминирую, чтобы никто до трассы так и не доехал.

А вот тут у мужичка глазки и забегали. Но он тут же сделал вид, что по-русски не понимает.

— Какой такой трасса грабить? Никто никакой трасса не грабит. Зачем взрывать? Кого взрывать?

— Поехали, Богдан, — кивнул Скиф, намеренно называя меня чужим именем. — Нам ещё перекрёсток от этих уё*ков минировать.

— Думаешь, расскажет своим про минирование? — спросил он меня, когда мы уже развернули 'Лифан' в сторону от Кувашей.

— А куда он денется? — засмеялся я. — Надо только твои слова чем-нибудь подтвердить.

— Подтвердим! Не реальным минированием, конечно, чтобы кто-нибудь случайно не нарвался.

Дело оказалось пятиминутным. 'Фольксы', как и другие немецкие машины, между ТО 'поджирают' масло, и в багажнике попавшего под поражающие элементы самодельной 'монки' 'Туарега' я видел неполную литровую пластиковую канистрочку с маслом. Уцелевшие колёса (как и всё другое, что может пригодиться в хозяйстве) ребята уже 'отмародёрили', а ею побрезговали: какой прок от пары стаканов янтарной маслянистой жидкости. Зато мы, имея её и кусок ветоши, отъехали метров двести от места смерти Браги, намалевали маслом на асфальте две огромные строчки: 'ОСТОРОЖНО!!! МИНЫ!!!'

— А блокпост на перекрёстке пока всё-таки придётся поставить, — полюбовавшись моей работой, заключил Скиф. — И пару предупредительных 'хлопушек' на дороге установить. У тебя в загашниках 'магнезитки' для растяжки не найдётся?

Ну, ни хрена себе, какую он 'хлопушку' решил поставить! Да картечью, налепленной на неё, дорогу на сто метров в каждую сторону 'подметёт'!

Поль Картаж, 'Бербер'

Кажется, я не ошибся, согласившись с предложением Анны по прозвищу 'Ангел' поехать в Пороги. Говорю так не только из-за электричества и сытой жизни после голодной зимы в Сатке. В основном из-за того, что здесь я наконец-то в полной мере почувствовал те особенности русского характера, о которых мне когда-то рассказывал моя русская бабушка.

Нет, соседи Эльвиры в Сатке и, тем более, сама она (хотя, как говорили, и была башкиркой), тоже добрые, отзывчивые люди. Но здесь, в небольшой деревне, вытянувшейся вдоль пруда в ущелье, царит атмосфера какого-то всеобщего единения, взаимопомощи, которых нет у французов. И этим они чем-то напоминают арабов. Только арабы сильно религиозны, настороженно относятся к людям иной веры и стараются помогать лишь бедным, как того требует ислам. А русские, как мне показалось, не только совсем не забивают себе головы вопросами религии, но и помогают друг другу, вне зависимости от богатства и социального статуса.

У живущих в арабских странах 'белых' (это не расизм, сами арабы их так называют) есть правило: нельзя платить арабу вперёд или давать в долг. Иначе ты рискуешь остаться и без денег, и без обещанного. Русские к долгам относятся более щепетильно, и если не могут его вернуть, то, чаще всего, именно из-за отсутствия возможности для возврата. Хотя, как мне рассказывали, попадаются жулики и среди них. Но не часто, и отношение окружающих к таким людям очень негативное. В отличие от арабов, для которых обмануть чужака — не постыдный поступок, а доблесть.

А ещё русские не такие патологические лентяи, как арабы, которых просто невозможно заставить начать что-либо делать. Если араб сказал 'давайте завтра', значит, этого 'завтра' можно не дождаться никогда. Русские тоже могут откладывать обещанное, но если уж взялись за дело, стараются побыстрее его закончить. При этом русский выдумывает просто фантастические способы решения вставшей перед ним технической проблемы, а арабы — не менее фантастические поводы для того, чтобы отказаться от задуманного, едва столкнутся с первой трудностью. Но чаще всего, даже не ломают голову над сочинением повода, поскольку есть универсальная отговорка — 'иншалла', 'такова воля Аллаха'.

С фантастически непредсказуемыми решениями русских я столкнулся на следующий день после того, как мы вернулись с моей первой боевой операции, в которой я действовал на стороне жителей Порогов. Вадим, позволив нам выспаться, собрал нас для обсуждения действий каждого из участников происходившего. У русских это почему-то называется 'разбор полётов'. И когда дело дошло до действий его жены, выступавшей в качестве снайпера, Виктор выложил на стол какой-то предмет.

— Вот тебе, Александра, глушитель к твоей винтовке.

Дело в том, что звук выстрела из карабина, которым она 'сняла' подавшего сигнал к нападению на нас, едва не стал причиной её смерти: в сторону места, откуда она стреляла, полетело множество пуль.

Каково же было моё удивление, когда я узнал в глушителе собранные вместе три небольших масляных фильтра от двигателей легковых автомобилей.

— А это будет работать? — поразился я.

— Примитивный глушитель можно сделать даже из пластиковой бутылки, — засмеялся Виктор. — Но он будет глушить звук выстрела не очень хорошо из-за того, что сами стенки бутылки неплохо излучают звук, а во-вторых, такой глушитель очень недолговечен из-за высокой температуры пороховых газов.

— Из бутылки? — ещё сильнее удивился я, но русские дружно засмеялись.

Как оказалось, все они видели их фильм, где русский боевик использует такое устройство. Виктор позже показал мне этот фрагмент на своём компьютере.

То же, что муж Анны сделал собственными руками буквально за два часа (как он говорит) из отслуживших своё и обычно выбрасываемых расходных материалов, работало не хуже фабричного устройства. И мы убедились в этом, в тот же день опробовав импровизированный глушитель.

Если говорить о войне, то я убедился в том, что люди, среди которых я теперь живу, могут быть не только жестокими к врагам, но и благородными. Им проще было бросить человека, которого расстреляли те, с кем мы собирались договариваться, или добить его, чтобы избавить от мучений. А они не просто оказали ему медицинскую помощь, но и привезли сюда, в Пороги, чтобы прооперировать. Не стали добивать и раненого охранника главаря враждебной нам банды. Вадим лично отвёз его в подконтрольную той банде деревню. Отпустили на свободу и людей, захваченных нами в стоявшем в засаде автомобиле. Кстати, тот из них, кто раскрыл нам все планы своего предводителя, теперь тоже будет жить в Порогах. Оружия ему пока не доверят, но, как я убедился, сам факт того, что кого-то из бывших врагов сюда впустили, серьёзное исключение из установленных у нас правил.

Раз уж речь зашла о правилах, расскажу ещё о том, что меня поразило в русских.

Все западные газеты, телевидение и даже кино всегда, сколько я себя помню, говорили о российском тоталитарном обществе. В том смысле, что русские всегда жили и продолжают жить при диктатуре. Они настолько привыкли к рабской зависимости от своих правителей, что не могут себе представить той свободы, в которой купается цивилизованный мир. То же самое нам вдалбливали в головы в Иностранном Легионе. Не напрямую, исподволь, но очень настойчиво. Так искусно, что мы просто не могли думать иначе.

В том, насколько это не соответствует действительности, я убедился уже в первом рейсе в Россию в качестве водителя грузовика. И поначалу ждал какого-нибудь подвоха, думал, что я чего-то не вижу, что-то не понимаю. А когда стал регулярно бывать в этой стране, общаться с её жителями, когда смог посетить самые различные русские города, убедился совсем в другом: мы там, на Западе, никогда не были настолько свободны, как свободны русские. У них просто на порядки больше свободы, чем, например, у французов. Свободы, которая вовсе не ограничивается электоральными и гендерными правами, правом слова и правами сексуальных меньшинств.

Да, они презирают 'пэдэ', как тайком называют гомосексуалистов и тоже не любят их нормальные французы. Но русские не боятся открыто признаться в своём презрении и нелюбви. В то же время, никто педерастов не преследует, им просто не позволяют пропагандировать своё извращение. Мы боимся пристально взглянуть на женщину, сказать ей комплимент, чтобы не быть обвинёнными в сексуальных домогательствах. Русские просто не понимают такого страха. Для них подать женщину руку, например, на лестнице — не домогательство, а проявление внимания. Да и русские женщины посчитают оскорблением то, что вы не помогли им, а комплименту обрадуются совершенно искренне. Если говорить по-русски, это называется 'от души'. Какое 'ущемление оппозиции', о котором кричат западные СМИ, если этих самых прозападных оппозиционеров действительно поддерживают лишь единицы против сотен, осознанно проголосовавших за действующую власть? Да, её критикуют почти все, к ней у простых людей есть какие-то претензии, но они осознанно, без какого-либо давления, добровольно идут голосовать за неё.

Но это — лишь то, на что обращает внимание пропаганда. На самом же деле в России нет такой всеобъемлющей зарегламентированности всего и вся, как у нас. Им не надо сверять каждый свой шаг с законами и правилами, как нам, на Западе. И пресловутая 'российская бедность' на поверку оказалась таким же мифом, как и многое другое. Я был поражён, когда увидел, что люди, получающие абсолютно мизерные (в сравнении с европейцами и американцами) зарплаты, намного свободнее нас в средствах. Они не считают каждый цент, остающийся у нас после выплаты всех налогов, обязательных отчислений, коммунальных платежей и страховок. Практически каждый из них, а не только богачи, может спонтанно потратить какую-то сумму на посещение ресторана или кратковременный отдых на местном курорте. Совершенно не рискуя после этого экономить на еде. А уж когда узнал о том, что около 80% из них являются собственниками квартиры, дома или земельного участка, я просто был в шоке. Такая роскошь, доступная даже небогатым русским семьям, не снилась доброй половине представителей западного среднего класса. Да, зачастую эта недвижимость выглядит убого, просто какой-то беспорядочной грудой брёвен, но после зимы, проведённой мной в Сатке, я оценил преимущества деревянных домов перед каменными: они намного теплее и практичнее в условиях здешнего климата. Да и дерево — самый доступный и лёгкий в обработке строительный материал для домов. И русские поняли это в незапамятные времена, приспособившись, порой, превращать 'дрова' в настоящие произведения искусства, научившись минимальными средствами достигать максимально возможного результата. И для этого явления у русских есть своё слово, синонима которому нет ни в одном известном мне языке — 'смекалка'.

Что это такое, попробую объяснить на примере. Здесь, в Порогах, одна женщина, когда-то работавшая на патронном заводе, начала опыты по производству пороха. Из... использованной туалетной бумаги.

Да, я, как изучавший химию в университете, знаю, что нитропорох получают, если не вдаваться в подробности, обработкой целлюлозы азотной кислотой. Но какой бы западный химик додумался до того, чтобы использовать для такой химической реакции целлюлозу, содержащуюся в туалетной бумаге? Да ещё и... гм... побывавшей в употреблении? А она перемалывает в воде эту бумагу, вымывает... отходы человеческой жизнедеятельности, отцеживает и сушит бумажную массу, после чего ничто не мешает её действовать по давно известной технологии. Да, порох из-за остающихся примесей получается не очень высокого качества, но его свойства вполне позволяют снаряжать охотничьи патроны.

— Это буквальное воплощение поговорки 'сделать из дерьма пулю', — засмеялся Виктор, рассказавший мне об этом.