Язычница

Шаман окинул взглядом беспорядочно раскиданные на берегу вещи: мокрое ярко-салатовое полотенце, удочка с трепыхавшейся на крючке серебристой рыбешкой, Янкины босоножки, еще какая-то мокрая серо-болотного цвета тряпка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся курткой, мужские шлепанцы, пустая жестянка и два весла. Чуть в стороне, тараща сквозь металлическую сетку круглые глаза, трепыхались еще три блестящие рыбешки. А рядом, у самой кромки воды, нетерпеливо повиливая хвостом, стоял примолкший Геродотик и удивленно взирал на ребят.

— Давай лучше я с той стороны... А ты вперед...

— Бли-и-ин! — взвыл парнишка. — На ногу мне поставила! ... Черт тебя... через коромысло! На фига отпускаешь?

— Так я со своей стороны, не с твоей же!

— И чего? Берись с того края! Раз-два! Взяли!

— Эй, молодежь! — стараясь сдержать рвавшийся из груди смех, окликнул ребят Шаман. — Что у вас тут произошло?

— Кораблекрушение... — не оборачиваясь, буркнул парнишка и снова попытался приподнять борт лодки. — Ну чего ты? Поднимай!

— Ой, Павел Андреевич! С добрым утром! А я рыбину поймала! — завидев на берегу начальника экспедиции, бодро крикнула Янка и, отпустив суденышко, указала в сторону валявшейся на траве удочки. — Такая красивая! Посмотрите! Сань, а как она называется?

— Карасик это! Ну ты держишь борт или как?

Шаман широко улыбнулся и, скинув шлепанцы, закатал по колено штанины.

— Так, свет очей моих, марш на берег! Без тебя тут разберемся, — входя в воду, скомандовал он. — Иди своего карася с крючка снимай.

— Я помогу, — нахмурившись заявила Янка и снова наклонилась к лодке.

— Иди уж... рыбачка. И без тебя справимся, — добродушно усмехнулся Шаман и подтолкнул девушку к берегу.

Наконец, впервые с момента появления у заводи, подал голос и Геродотик. Его краткий "тяф" без лишних слов показывал, на чью сторону в этом споре встал песик.

— Да ну вас, — насупилась Янка, — спелись... Я же помочь хотела.

— Иди-иди!

Без Янкиного содействия перевернуть суденышко и втащить его на берег действительно удалось гораздо быстрее — буквально одним махом. Что и довелось лицезреть запыхавшейся Кате, едва она оказалась у камышовых зарослей.

— Что случилось? — напряженно озираясь по сторонам, выпалила девушка и кинулась к Янке.

— Я рыбу поймала. Карасем зовется, — гордо помахав перед подругой снятой с крючка добычей, объявила та. — Правда, красивая?

— Ян, ты чего? Это же убийство! — возмущенно вскрикнула Катя, уронив от неожиданности косметичку. — Она ведь тоже жить хочет! Тебе стыдно должно быть, а ты радуешься!

— Кать, — картинно закатила глаза Янка. — А тушенка, которую ты, между прочим, вчера вечером за милую душу уплетала с гречкой, это коровка. И когда-то, прежде чем попасть в расчлененном виде в жестяную банку, она травку жевала. А ты ее съела. Стыдно, Катя, стыдно!

— Я-я-ян! Прекрати мне такие ужасы рассказывать!

— Ну-ну! Еще в вегетарианки заделайся для полного боекомплекта, вот народ-то удивится. А ты чего босиком, кстати?

— Торопилась.

— Куда?

— К тебе на помощь! Думала, с тобой что-то страшное произошло...

— Ой... Правда что ли? — Янка виновато потупилась. — Извини. Обуйся в мои босоножки, ладно? И лучше, наверное, спать иди. Еще, кажется, часа два до побудки.

— Какой уж тут сон, — смачно зевнув, протянула Катя и снова покосилась на рыбину в руке подруги. — Может, все-таки отпустишь ее, а?

— Эй-эй! И не вздумай! — вмешался в разговор Санька и во избежание недоразумений решительно забрал у Янки добычу. — Что это еще за буржуйские штучки? Придумали тоже!

Возмущенно чертыхаясь, парнишка пересек лужайку и, сунув рыбу в металлическую сетку, двинулся к лодке.

— Она бы еще подстреленную на охоте утку предложила отпустить! — ни на кого не глядя, снова гневно буркнул он. — Так... ладно... Поплыву я домой от греха подальше... Сектанты, блин...

— Весла не забудь, — усмехнулся Шаман.

Санька неопределенно кивнул, оглядев разбросанные на берегу вещи. Затем молча подобрал с травы шлепанцы, мокрую куртку, бейсболку и весла.

— Мне, правда, пора, — уже миролюбиво сказал он. — Рад был познакомиться. Ян, а ты это... ну бабку Матрену не бойся. Она, правда, добрая...

* * *

— Да, Катюш... Жаль, что ты вместо аптечки фотик не прихватила, — с тяжелым вздохом произнесла Янка, провожая взглядом отчалившую от берега лодку. — Представляешь, какой классный кадр был бы! Такая рыбина потрясающая. Даже не верится, что я ее сама поймала!

— Не горюй, свет очей моих, — ободряюще улыбнулся Шаман. — Приглашаю тебя завтра утром на рыбалку, раз уж ты у нас такая ранняя пташка. Будем с тобой снабжать лагерь рыбным провиантом...

— Да ну вас! — возмущенно выпалила Катя и ринулась прочь от берега. Но, пробежав всего пару метров, неохотно вернулась. Плюхнулась на покрытую росой траву и стала надевать Янкины босоножки. — Живодеры вы.

И Шаман, и Янка синхронно усмехнулись, наблюдая за Катиными манипуляциями с застежками. Подрагивающие от негодования пальцы девушки, категорически не желали слушаться хозяйку. И оттого процесс затягивался. Но не прошло и минуты, как Катя все же справилась со столь сложной задачей и, метнув напоследок гневный взгляд сперва на Янку, а затем на начальника экспедиции, гордо удалилась.

— Удивительная девушка, — засмеялся Шаман, оставшись наедине с Янкой.

— Она замечательная. Очень добрая, честная и искренняя. А то, что с заморочками... так давайте будем считать это её жизненной позицией.

— Так я же не в укор ей это говорю. Действительно считаю ее удивительной и достойной уважения.

Янка согласно кивнула. Дважды для убедительности. А Шаман, вдруг вспомнив слова парнишки о какой-то бабке Матрене, которую Янке не следовало бояться, задумчиво скользнул взглядом по оставшимся на берегу вещам и заметил, наконец, в складках мокрого полотенца поблескивающий на солнце медальон. Вещица вовсе не производила впечатления бижутерии и то, что она была так беспечно брошена в кучу тряпья, не могло не вызвать удивления.

— Это твоё? — опустившись на корточки рядом с полотенцем, поинтересовался мужчина.

— Эм... не совсем... — замялась Янка, не сразу сообразив, что именно привлекло внимание начальника экспедиции. — Мне его та странная старуха через Саньку передала. Перепутала меня с кем-то, так что теперь надо при случае вернуть. Санька не взял, испугался чего-то... А я чуть ли не воровкой себя чувствую... Вот ведь подстава!

Шаман, не произнося ни слова, провел пальцем по темному янтарю, коснулся изящных завитков, обрамляющих камень и, наконец, перевернул медальон обратной стороной. Замер.

— Коловрат... — с каким-то суеверным придыханием прошептал он. Осторожно провел пальцем по тонкой гравировке. — Коловрат...

Услышав незнакомое слово, Янка с любопытством присела рядом с начальником экспедиции и заглянула ему через плечо, но увиденное не произвело на нее никакого впечатления. Обычный круг с загнутыми, будто вращающимися лучами... немного напоминающий фашистскую свастику, но с удвоенным количеством кочерёг.

— "Коло" что? — переспросила недоуменно.

— Коловрат, — все так же шепотом повторил Шаман. — Славянский символ, олицетворяющий Солнце. Бабка, говоришь, передала? Очень интересно... Янтарь и коловрат...

— На двойную свастику похоже, — озвучила свое сравнение Янка. — Перекрещенную.

— Она и есть. Фашисты были не слишком оригинальны и в основу своей символики положили языческую атрибутику. Коловрат бывает трех видов. Первый — с восемью лучами — означает силу солнечного огня. Второй — с шестью — Перуново колесо, иначе символ бога Перуна. И третий — с четырьмя — огонь, горящий на земле. Вот его-то и взяли фашисты.

— Сплагиатили, то есть...

— На самом деле этот символ встречался у наших предков буквально везде. И на одежде, и в украшениях, и в домашней утвари. А еще на знаменах, оружии и щитах. Например, сохранилось упоминание о том, что киевский князь Святослав Игоревич разбил Хазарский Каганат под алым стягом с золотым коловратом. Славяне верили, что символ солнца укрепляет боевой дух и несет победу...

— Ох уж эти суеверия.

— Кстати, посмотри, — Шаман протянул Янке медальон и снова провел пальцем по гравировке. — Здесь мы видим, что загнутые лучи, фактически смыкаются и по внешнему, и по внутреннему кольцу. А это уже означает Вселенную и вечный круговорот в природе... Смену дня и ночи, времен года и вселенское равновесие... Занятная вещица. Очень занятная.

— Да уж... Павел Андреевич, бабка передала через Саньку, что ждет меня через три дня у себя. Страшновато, конечно, снова к ней идти, но делать нечего... Надо. Медальон-то дорогой, наверное. Не могу я его себе оставить. Получится, будто украла. Ведь старуха меня с кем-то перепутала. И подарок предназначался совсем другому человеку. Понимаете?

— Понимаю... Но думаю, здесь нет никакой ошибки. Уж слишком много совпадений... Вспомни, твоя бабушка не рассказывала, почему тебя Яной назвали? Не Машей, не Дашей, а именно Яной?

— Павел Андреевич! Что за дурацкие вопросы? Какая разница? Назвали и назвали. Что Вас так удивляет в моем имени?

— Удивляет не само имя, а обилие солнечных символов вокруг тебя, свет очей моих, вот и интересуюсь...

— Обилие? — подозрительно покосилась на Шамана Янка.

— Оно самое... и коловрат, и янтарь, и древнеиталийский бог солнца и света — Янус... Столько всего понамешано...

— Точно, без пол-литра не разберешься, — угрюмо буркнула девушка, обвив руками ноги и пристраивая подбородок на коленях. — Ну так, значит, Вы отпустите меня через три дня с острова? Да? Ненадолго...

— Вместе пойдем к этой бабке Матрене. Заодно продуктами у местных разживемся.

Завтрак подходил к концу. Несмотря на ранний час, солнце уже припекало нещадно, грозясь в скором времени испепелить островитян дотла. Янка с Катей хмуро восседали за опустевшим обеденным столом и почти синхронно вздыхали, всем своим видом олицетворяя полную беспросветность бытия и, как следствие, вселенскую скорбь. Успешно выстояв перед яростными атаками однокурсников за все утренние подвиги "Мисс Катастрофы", девчонки неожиданно для окружающих и самих себя оказались безоружны против кулинарных изысков лагерных кашеваров.

— И все-таки меня смущает наш рацион, Катюш, — вяло ковыряясь ложкой в миске с остывшей кашей, пробормотала Янка. — На ужин гречка...

— Ага, гречка... с коровкой, — столь же угрюмо буркнула Катя.

— На завтрак овсянка, — продолжила перечислять Янка. — На обед не иначе как макароны...

— С коровкой, — горестно вздохнув, добавила подруга.

— Тюремное меню. И никаких вкусняшек, вроде оладушек, сырников не предвидится в обозримом будущем.

— Все вкусняшки оседают в ляжках. Это я тебе точно говорю.

— Н-да... Только то и утешает, что с таким продовольственным снабжением ожирение нам явно не грозит.

— Как ты думаешь, если я попрошу сварить мне макароны без тушенки, меня далеко пошлют?

— Да нет. Всего-то в самую ягодную точку анатомического атласа.

— Значит, далеко. Нет, ну должны же они понять!

— Что именно? Что ты вдруг на восемнадцатом году жизни узнала, что говядина — это мясо коровы? И теперь отказываешься есть из общего котла?

— Нет, что убийство животных это безнравственно! И мы, кушая мясо, этим убийствам потакаем!

— Эх, блинский раскарась! Дернул меня черт за язык с утра! Ладно... если уж тебе так приспичило, можешь выковыривать из своей порции тушенку и скармливать Геродотику. Он не откажется.

Катя заметно приободрилась и, метнув воодушевленный взгляд на песика, отправила себе в рот полную ложку каши.

— А против овсянки ты зря возмущаешься. Она очень полезная.

— Ну-ну... — скривилась Янка, брезгливо покосившись на миску. — И как у всякой полезной пищи, у нее лишь один недостаток. Есть ее совершенно невозможно.

— Не преувеличивай. Кстати, о невозможностях... Мне кажется, Павел Андреевич на тебя запал. Правда-правда! Запал! Ты бы видела, как он рванул к тебе на помощь, когда ты заорала как потерпевшая сегодня утром.

Янка смущенно замялась и решительно зачерпнула полную ложку каши, тут же сунув ее в рот. Усердно работая челюстями и превозмогая отвращение к овсяному "клейстеру", который сколько не пережевывай, все равно когда-нибудь придется хотя бы попытаться проглотить, девушка старательно тянула время. Что-то нужно было ответить. Непременно едкое и, главное, сходу отметающее любые подозрения о Янкиных симпатиях к начальнику экспедиции. Иначе Катька, святая простота, чего доброго возьмет на себя роль свахи, превратив подругу в объект насмешек всего лагеря. Исключительно из благих побуждений, конечно...

— Глупости... — с набитым ртом, наконец, выдавила Янка.

— И вовсе не глупости! Я видела, как он на тебя смотрел. И на свидание пригласил!

Янка от неожиданности проглотила кашу и ошарашено уставилась на Катю.

— Кать, ты чего? Сдурела? На какое еще свидание он меня пригласил?

— На рыбалку! Я сама слышала. Завтра утром. А ты согласилась. Так что не отнекивайся теперь. Мы с Геродотиком все видели.

— Кать, так какое же это свидание? Так... эм-м-м. Снабжение лагеря провиантом.

— Как какое? Самое что ни на есть романтическое!

— Да уж... романтика... комары, рыба, рассвет...

— Вот! А говоришь, не свидание! Самое настоящее свидание! Кстати, когда вы там на берегу вдвоем остались, о чем говорили?

— Эм-м-м... — задумчиво протянула Янка, пытаясь вычленить из утреннего разговора с начальником экспедиции что-нибудь, о чем можно было бы смело, не вызывая подозрений, рассказать подруге. — О Святославе Игоревиче, о Хазарском Каганате... о верованиях древних славян.

Катя изумленно воззрилась на Янку и машинально зачерпнула ложкой кашу.

— Во дает! — наконец, справившись с потрясением, выдала она. — Он тебе что, с утра пораньше лекции по истории Древней Руси читал? Все-таки эти ученые двинутые люди... нашел, о чем с девушкой разговаривать!

— Ну что ты, Кать. Мне на самом деле очень интересно было... Честно!

— Вот! — торжественно взмахнув ложкой, провозгласила Катя. — Вот! Что и следовало доказать! Он тебе тоже понравился! Только влюбленная женщина готова часами слушать любые бредни мужчины! Вот! Я же говорила!

— Кать, ты чего орешь-то? — испуганно озираясь по сторонам, пролепетала Янка. — Всему лагерю вовсе не обязательно знать, что ты тут себе нафантазировала.

— Ой... Но все равно, — понизив голос до шепота, продолжила Катя. — Ты только не теряйся! Знаю я тебя! Это ты только с виду такая смелая и остроумная, а как до амурных дел доходит, сразу под лавку забиваешься...

— Еще чего! Нет у меня никаких амурных дел!

— Поэтому и нету. Ян, не дури! Он сам вокруг тебя вьется, а ты...

— Ну и что я?

— Вот именно, что ничего. Даже улыбнуться ему без ехидства не можешь!

Янка задумалась, по инерции отправив в рот очередную ложку каши и не тая отвращения, принялась ее пережевывать. Долго и мучительно.