Прототип бога (главы 1 - 9)

Задумчиво повертев топор в руках, ходок так и не смог сообразить, как самому себе рубить ногу, чтобы не задеть ненароком и модуль. Не выходит, как ни ухватись.

Вернувшись к уродам, Антаглоуф отозвал Данкаута в сторонку:

— Мне тут, это самое... Помощь твоя нужна.

— Ясное дело, нужна, — кивнул тот.

— Да не, про другое я... Сможешь мне кусок ноги отрубить?

— Чего-о?! — опешил охотник. — Вконец рехнулся? Нет, сам себя руби, одержимый!

— Да послушай ты! — с досадой перебил Антаглоуф. — Мог бы сам отрубить — не стал бы тебя просить. Этот кусок нам разузнать поможет... Ну, что у них там творится. И за оградой тоже. Сколько народу, как подобраться, где караулят...

— Ну, не врешь? — хмыкнул чешуйчатый.

— Всерьез я. Поверь уж нечисти.

— Спорить не берусь, — буркнул Данкаут и взял протянутый ходоком топор. — Ногу поставь... ну, на ту кочку, что ли.

— Вот тут руби, видишь, я пилил посередине? Да смотри, не промахнись! — предупредил ходок, закатывая штанину и ставя ногу на бугор. — И чтобы льдом тебя не забрызгало!

— Свое дело знаем, — мрачно хохотнул Данкаут. Занес топор, отстранившись, и коротко, почти без замаха, рубанул по ноге. Надсек, ударил еще раз, следом дважды. Против подозрений, морозная кровь оттуда не брызнула, вообще ничего не полилось. Осколков тоже не было, плоть упруго продавилась и расползлась, ступня отскочила. И ни костей ходок там не увидел, ни жил, ни мяса. Синевато-белый иззубренный отрез. Только проступали на нем серые, розовые и тускло-зеленые точки и разводы, будто не тела кусок, а дикого камня. Как тогда с пальцем было.

В паре шагов кто-то придушенно ойкнул, ходок оглянулся, думая, что опять Катрин неудачно подоспела — оказалось, не Катрин, а Брисса. Лицо девушки побелело, как перед обмороком, она шатнулась. Антаглоуф поспешил объяснить:

— Эй-эй, ты что это! Грохнуться не вздумай! Ничего тут не случилось! Потом все отрастет. Так нужно, чтоб лагерь разведать.

В ответ Брисса взвизгнула и подалась назад, едва не свалившись. Внизу что-то скрипнуло, коротко чавкнуло и прошуршало. Ходок сам чуть не упал, неловко наступив на поврежденную ногу — очень уж резко ожил кусок, отрубленный от мертвеца. Стопа заворочалась, раздвинулась. Защелкали суставы, раскладываясь и выворачиваясь. Откуда-то со стороны отреза выросли четыре тонких стебля с черными шариками на концах, которые сразу поднялись и завертелись во все стороны. Дальше ступня растопырила удлиненные пальцы, изогнулась и ловко, по-паучьи, побежала к дикарскому рынку — только ее и видели.

Брисса стояла, оперевшись спиной на древесный ствол, и судорожно цеплялась за растресканную кору. Вид у нее был потрясенный до онемения.

— Ну что ты, что ты... — нескладно увещевал ее Данкаут. — Так уж нужно, да. Мертвецы — они не как мы. Зачем переживаешь так?

— Ну пакость-то какая! Жуть! — заикаясь, всхлипывала девушка. — Ты ему — хлоп, нога-то — хлоп, а потом оно взяло да убежало! Жуть-то какая!

Антаглоуф только пожал плечами и потихоньку отошел к другой части их маленького отряда. Пусть лучше чешуйчатый утешает, а не покойник, чьи пальцы сами бегают. Девушке такое, должно быть, и в самом кошмарном сне не привиделось бы. Ну, может, и снилось, конечно — Антаглоуфу ведь, пока он еще жив был, всякая гадость ночами являлась. Но все-таки.

Затянулись часы ожидания. Ходок опять извелся весь — кто ж ее знает, эту ступню, вдруг попросту сбежала, обманщица? Зря пустил! А он тут сидит, пока сестру черным продают. Причем прямо сейчас, например! Или бьют ее, или мучают, чтобы покорней была... А подлая нога бегает, горя не ведает. Или крутится перед воротами, не прячась даже, а в лес уже вся толпа разбойников ломится, хозяина ноги искать. С кольями, с факелами, с топорами. На вилы поднимут, череп пробьют, изнутри выжгут — и поминай как звали. А сестру, тем временем, везут к вонючим людоедам...

Однако автономный модуль не подвел — вернулся еще до того, как солнце покатилось на заход. Подбежал к ходоку, заплетаясь пальцами, ткнулся в здоровую ногу, подпрыгнул и полез по штанине наверх зачем-то. Антаглоуф чудом не скинул его от брезгливости — и впрямь жуть пробирает, пускай ступня и собственная. Еще и слизня-безголовика напомнила — цветом и повадками, ползают-то они, разумеется, по-другому. Но Отражатель стерпел — взбирается, наверное, неспроста, как-то рассказать о подсмотренном хочет. Для того и посылали.

Слава небесам, Брисса не видит... Визг бы устроила — весь разбойничий рынок сбежался.

Впрочем, вместо нее ползучую ступню приметила Катрин, но шум поднимать и тыкать пальцем не стала. Молча села, прямо где стояла, и обхватила руками колени. Ну, хотя бы так.

"Необходимо принять коннектор автономного разведмодуля", — сообщила наведенная мысль, когда стопа добралась почти до шеи. Что бы это значило? И куда оно карабкается-то?

Все же догадался Антаглоуф, углядев, как обрубок выпускает завитый гибкий шнур и настойчиво пытается ткнуть им в ухо покойника. Что поделать — наклонил голову, подставляя висок с разъемом. Катрин таращилась на него с откровенным ужасом, да и прочие уроды от нее в том не отставали. Ходок был согласен: неприглядно, должно быть...

Шнурок пробрался в ухо и куда-то там вонзился с глухим щелчком. Тотчас же на Антаглоуфа хлынул поток данных — что-то похожее было от прикосновения Привратницы, только от той неумолимой мощи сейчас не было и следа. Ступня просто поведала о том, что ей удалось разнюхать. А разнюхала она отнюдь не мало. Умница.

В памяти Антаглоуфа замелькали странные воспоминания — как будто он сам это видел, только почему-то был очень маленьким и смотрел сразу на все стороны. Вот он огибает частокол, прячась в сухой траве. Трава для него высока, и удается незаметно подобраться к задней стороне ограды. Шуршит палая листва под лапками-пальцами, которые гнутся туда-сюда, непривычно выворачиваются. Позади рабьего рынка оказываются еще одни ворота — поскромнее размером раза в три, повозка не протиснется. У ворот сидят пятеро разбойников — якобы на карауле. Все, как на подбор, лохматые, нечесаные, заросшие бородами чуть ли не до бровей. У одного бородка пожиже — наверное, молодой. Мужики, очевидно, с утра очень удачно похмелялись: рядом валяется мокрая кадка, наспех склепанная и перетянутая толстой проволокой, оттуда несет брагой. От самих разбойников тоже пойлом разит — даже у земли. Молодой отчаянно храпит, завалившись на бок, разбойник рядом с ним тоже клюет носом. Третий лезет обниматься к четвертому, вместе они допивают что-то из фляги. То братаются, то спорить начинают. На ногах лишь пятый — толстый детина со шрамом на полчерепа, славно рубанули когда-то. Да и то — умудряется шататься, даже привалившись к бревну. Вот кто-то из них отправился по нужде — далеко не пошел, пару шагов сделал и к частоколу отвернулся. Крохотный Антаглоуф пробегает между ним и толстым, по пути прячась за молодого — подходяще разлегся. Разбойники громадные невообразимо — Антаглоуф им и до щиколотки не достает. Смотреть разом и во все четыре стороны, и вверх очень удобно. Ничего не пропускаешь, все успеваешь, все подмечаешь — цельно, единым слоем. Небо кажется куполом, накрывшим крошку-ходока.

Поддатые громадины малютку не замечают — ухитряется проскользнуть к воротам, чуточку подкопаться и пролезть под створками. Тут тоже бродят люди, не так уж мало, но далеко. С другого конца, у больших ворот, натуральное столпотворение, но Антаглоуфу туда не надо, задачу иную дали — потому-то бежит к деревянным срубам.

Вот первая постройка — ближняя от дальних ворот и, соответственно, дальняя от ближних. В стенах плохо проконопаченные щели, но двери сделаны на совесть. Под ними деревянный порог — крошечному ходоку не подрыть незаметно. Он обегает здание несколько раз, заглядывая под бревна — все зря. Но тут везет: в куполе зрения появляются три человека, которые идут к дверям, и сверху гремят хриплые голоса.

— Да ты глянь, ты глянь, какой товар хороший! — говорит один. — Ну, хворает кое-кто чуток, так вылечите, чего жмотиться!

— Я всю цену за больных платить не буду, — хмуро отвечает другой. — То мое последнее слово. Либо здоровых показывай, либо цену сбавляй, либо мы где-нибудь в деревне рабами разживемся.

— Ох, крохоборы... — недовольно бурчит первый. Третий его жестко обрывает:

— Сам не сквалыжничай, меру знай. Скинуть цену за больных — разумно. Ну, мы идем смотреть или других поищем?

— Идем, идем, чего там... — суетится первый и пытается отпереть дверь, выкинув из паза грубый заржавленный крюк. Но железяка засела там, видать, намертво. Приходится подналечь на нее и второму — тогда крюк все-таки выдергивают.

— Зачем такие запоры делать-то? — проводя по лбу пальцами, пыхтит тот, который помогал.

— Дык не сбежали чтоб! — поясняет первый, тоже с кряхтеньем. Они заходят под низкий почернелый свод. Антаглоуф, поджав пальцы, хитро изворачивается и проскальзывает за ними.

Пока трое великанов привыкают к полумраку, ходок-ступня шустро скрывается под соломой в углу, высунув наружу один глаз. Мир из купола превращается в клин, но осмотреться можно. Да — здесь загон для невольников. Посередине — проход, по стенам — стойла, разделенные жердяными перегородками. Много их, десятка три-четыре, но некоторые явно пустуют, слишком уж тихо. Запах в загоне висит тяжелый, густой — даже солому рабам не меняют, наверное. И наружу не выводят...

Люди теперь идут вдоль рядов рабьих стойл, временами останавливаются, кого-то там осматривают, вяло торгуются. Кто-то из невольников начинает осыпать торговца проклятиями, другой гортанно лопочет, еще один пытается о чем-то умолять проходящих мимо... Становится шумно, маленький лазутчик выныривает из прелого настила и целеустремленно проносится вдоль прохода, следуя за громадами, сотрясающими земляной пол своей поступью. Иногда они оборачиваются, и ходоку приходится вжиматься в грязь, присыпанную соломой и ломаным хворостом. Стойла с этой стороны забраны деревянными решетками, мимо ступни-ходока мелькают узкие клетушки, изредка круговой взгляд успевает выхватить ноги тех рабов, кто подошел поближе. Босые, грязные, у кого-то и распухшие. Смуглые попадаются, даже с черной кожей... Вдруг совсем непонятное — когти, перегнутые морщинистые пальцы, темные пятна и полоски на коже... Жаль, но ходок не рассмотрел, пронесся мимо — ведь поручили ему другое.

Торговец с двумя покупателями останавливаются чересчур резко, а потом зачем-то сворачивают обратно, к той клетушке, от которой недавно отошли. Ходок-лазутчик вынужден шмыгнуть прямо в ближайший загон. Скользнул под деревяшкой — и там.

А там... Там на истоптанной соломе лежала в беспамятстве молодая, очень худая девушка. Лихорадочно горящие щеки, землисто обметанные губы, спутанные колтунами длинные волосы... Кажутся черными, но, наверное, светлее. И — тонкая прямая переносица, высокие скулы, четко очерченный рот... Все знакомо с детских лет, с тех пор, когда родители еще живы были.

Лазутчик нашел Кейрини.

Вскоре он побежал дальше, не задержался рядом с девушкой, но теперь Антаглоуф точно знал: сестра жива, и она в этом бревенчатом загоне, в стойле за деревянной решеткой.

Огромного труда стоило ходоку не сорваться за ней тотчас же, не теряя ни единого мгновения. Он все же терпеливо принял и усвоил все воспоминания обрубка. Закончив передачу данных, ступня вынула из уха Отражателя свой шнур и бессильно обмякла в руке мертвеца, свесила гибкие лапки. Часть, отделенная от тела, больше служить не могла — модуль выработал ресурс. Потому Антаглоуф, подчиняясь чему-то внутри, забросил отбегавший свое кусок в рот начал жевать. Не сильно волнуясь о том, что подумают живые — все равно сегодня они уж нагляделись всякого.

"Автономный разведмодуль утилизирован", — отметила загробная доля.

Ходок еще пару раз пробежался по воспоминаниям лазутчика и сообщил, наконец, поникшему в ожидании Данкауту:

— В общем, так. С ближней стороны — главные ворота, с другой есть еще, там сторожат пятеро. Почему-то не внутри, а снаружи. Наверное, нужны больше, чтоб не выпускать, чем не впускать... Ну, и плохо сторожат — все перепились уже. За частоколом народу немного, все, видать, недалеко от главных ворот торгуются. Ну, так, бродят некоторые... В ограде — баня, сараи, дом, в котором, что ли, побогаче торговцы живут... Два загона с невольниками, в каждом держат десятка по два человек. Видно, тех, кого долго продать не удается. Или кого для других придерживают. Ну, я так понял. Там грязь, вонища... Рабы на гнилой соломе валяются. И она тоже, она, понимаешь? Сестра моя. Ее там держат тоже. Она тяжко больна, а ее там держат.

— Ты давай-ка успокойся... покойник, — предусмотрительно встрял Данкаут. — Раз держат — вытащишь. Для того и пришел, да? Что придумал? Как будем пробиваться?

— Пойдем мы, конечно, через задние ворота. У главных народу полным-полно, там торг-то и идет, рабов водят, ходят разбойники... Надо нам от них подальше оставаться.

— Дальше что? — деловито уточнил чешуйчатый.

— Глушим этих пьяниц, если они сами еще не так набрались. — Отражатель изобразил замах. — Снимаем засов, за собой створки быстро прикрываем. Вдоль ограды — к загонам, дальше невольников выпускаем, чтобы переполох поднялся. Пока суть да дело — снова через задние ворота, дальше уж как пойдет. Лишь бы суматоха завязалась, нам того хватит.

— Как у тебя все просто, а! — покривился Данкаут. — Ну, пошли тогда, что ли. Сделаем крюк по кустам...

— Подождите, подождите, а мы как! — воскликнула Катрин. — Я с вами!

— Ну уж нет, — отрезал ходок, снимая свой приметный плащ и отдавая его Бриссе. — С вами встречаемся здесь. Накидку мою поберегите. Оружие у вас есть. Копье... тоже пусть у вас будет, от зверья оно подходящее.

Горбун сипло протянул что-то невнятное и взялся за дубинку. "Да куда уж ему", — резонно счел Антаглоуф. Помотал головой:

— Нет, ты здесь остаешься, женщин постережешь. Отвечаешь за них! Понятно? Как в лагере шум поднимется — готовьтесь бежать. Случись чего — нас не ждите, мы догоним.

— А как узнаете, где мы? — спросила Катрин, проводя рукой под глазами. Голос ее немного дрожал.

— Так вы к югу уходите, ясно? Мы тоже на юг пойдем. Там уж я вас откуда-нибудь увижу. Я ж мертвец. — Ходок растянул неживые гладкие губы, силясь изобразить ободряющую улыбку.

— Ну... ладно, — неуверенно проговорила девушка и зачем-то обняла мертвеца, прижавшись лицом к его груди.

— Да не прощаемся еще, — попытавшись придать веселья замогильному голосу, сказал ходок, похлопал ее по плечу и направился через подлесок к воротам. Туда, где пытались нести караул выпивохи. За ним, держась шагах в десяти, поплелся Данкаут — явно без особого желания, но бросать Антаглоуфа не стал.

Отражатель проверил, удобно ли вынимать топор из петли, доставать ножи. Тяжелый шест умостил пока на плечо, чтобы меньше шуметь, продвигаясь с ним через молодой кустарник. Они с Данкаутом обогнули разбойничий рынок и вышли точно туда, куда наметили — помогла память лазутчика.