| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Не у всех. Эти бабы... Как они в здании полуторавековой постройки, где только горбольница сто лет сидела, водопровод прокладывали... Сделали. И "Мышкины палаты" построили, и улицы замостили... Сделали из лежачего поселения — игрушку.
Эй, попандопулы, кто там про неотвратимость законов исторический развития плакался? Про неизбежность урбанизации с глобализацией, стандартизации с унификацией?
Верю. Всё — правда. Только понимают эту правду — по-разному. Вот же: Мышкин должен был умереть. А он живёт и процветает.
Города основывать — "Здесь будет город заложён" — это, конечно, дело царей да князей. А вот чтобы эти города жили...
Просто три бабы с баночками грибочков... стали осью. Вокруг которой закрутилось местное "мироздание".
Это уже из легенд 21 века. Как легенда из 16-го — об исходе Ионы Сысоевича из Ростова.
К ночи пришли в Мологу. И переход — длиннее, и поставили нас коряво: по Волжскому левому берегу за устьем речки.
"Речка"... у неё ширина в устье под 300 метров!
Вот это место — самая северная точка Волги. Отсюда она поворачивает к югу, хотя и течёт к востоку. Сюда же, по Шексне, выведут уже в 20 веке Волго-Балтийский канал.
Молога — ещё один "китеж-град". Только не от Батыя спрятался, а водой накрылся. А ведь было время — про здешние места сказки сказывали, песни былинные пели. Были эти места — из самых исконно-посконных, "сердце Земли Русской".
Повесть Временных Лет говорит о "начале Руси":
"И Пришли к славянам, и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой — Синеус — на Белоозере, а третий — Трувор — в Изборске".
Из Белоозера и течёт Шексна. Ходит по этой речке в русской средневековой песенке пескарик — праведного суда ищет. Хорошо, что колючий, а то съели бы судейские. А не в сказке ходит "шекснинска стерлядь золотая" из стихов Державина. Её будут в огромных бадьях доставлять на санях к царскому двору в Питер.
Будут. Потом. Пока здесь — пограничье.
Вот досюда дошли Изя Блескучий с братом своим Ростиком Смоленским. Самый нижний из шести сожжённых ими в том достославном походе русских городов. Долгорукий и не мявкнул. Но началась оттепель, поверх речного льда пошла вода, и заставила братьев-князьей спешно с Волги убираться.
Новогородцы, зная особенности здешних мест, не слушая Изиных приказов, рванули вверх по Мологе, к дому ближе. Пришлось и братьям-князьям за ними бежать. Подгоняя бредущий чуть ли не по колено в ледяной воде, собранный по Волжскому Верху полон.
7 тысяч — это то, что ярыжки посчитали, воины поделили, летописцы записали. Кто дошёл. Остальные... я уже говорил: мертвяков от живых полонян — считай вдесятеро, не ошибёшься.
Сейчас здесь власть новгородская, оттуда посадник сидит. Туда, в Новгород, идут с Мологи, "воинские берестяные грамоты". Секретные — без указания автора и адресата, с описаниями пропажи из отряда людей и коней. Идут и подати. Деревянные полые цилиндрические замки на шнурах, завязывавших мешки с собранным — отсюда.
Войны Новогорода с Залесьем нынче нет, но Боголюбскому новогородская крепость на Волге — как кость поперёк горла. Нет суздальским вольного хода от Зубца до Городца. То есть, пока есть, но чуть в Новгороде передумают... и уже нет.
* * *
Пока выгребали, пока на место становились, ужинали да обустраивались, уже темнеть начало. Я потихоньку барахло своё перебираю: реквизит кое-какой... подготовить надо.
Обещали же мне "комме морген!". Ну, жду в нетерпении. "Морген" уже кончается, а "комме"... никак не приходит.
"Морген, морген, нур нихт хойте,
Заген алле фаулен лойте"
("Завтра, завтра, не сегодня.
Все лентяи говорят".
"Все" — в смысле: германо-говорящие).
У меня уже терпение всё вышло, а у них — "Не начинается! Не начинается!".
"Расцвела под окошком акация.
До чего же счастливая я!
У меня началась менструация!
Значит я — не беременная!".
"Залетели" они там, что ли? Я даже волнуюсь.
Тут появляется вчерашний слуга. Морда... аж светиться. Кинулся к нам. С восторгом, как к родным:
— О! Вот вы где! Еле нашёл. Пошли. Оба-два. Князь зовёт. Спешно. Гы-гы-гы...
Ему-то что? А вот же — радость так и... проистекает. Изо всех отверстий.
При моей склонности к дерьмократии и либерастии, первое устремление — дать в морду. Но... где я, а где — торжество гумнонизма? "Святая Русь" вокруг, проще надо быть, прощее. "Князь зовёт!". Сюзерен, господин, государь... Хорошо хоть, пока ГБой не помазюканный.
Лазарь... мордочка испуганная, в глазах слёзы стоят. Но — "воля господина"! Всхлипывая, постанывая и покряхтывая, поднимается, собирается. "Слуга царю, отец солдатам". "Отец" из него пока никакой, а вот "слуга" — верный.
"Он несёт свою... Мда.. беду
Да ко княжьему шатру
Разболелася беда, надорвалася...".
Глава 318
* * *
Абсолютизм потому так и называется, что он абсолютен. Всякий вассал должен исполнить абсолютно любую волю сюзерена. Нужно ли приводить примеры того, как, по воле законного и богопомазанного монарха, мужья и отцы оправляли своих жён и дочерей для развратных шалостей своих правителей? Даже и проливая горькие слёзы, не смели они воспротивится воле своего государя.
Франциск I, считавший, что двор без женщин "что год без весны и весна без роз", услышал о красоте графини Шатобриан и потребовал от её мужа, чтобы она была представлена ему. Однако граф, извещённый о разврате, царившем при королевском дворе, заранее, только ещё выезжая из своего поместья, уговорился со своей красавицей-супругой, чтобы она не доверяла его письмам, в коих нет условной фразы.
Франциск потребовал вызвать в Париж графиню, граф верноподданно исполнил волю монарха, отправил супруге письмо с приказом приехать. Но та, в ответе, отговорилась болезненностью. Подобная переписка продолжалась некоторое время — без такого же результата.
Увы, мир не без добрых людей: один из придворных напоил и "разболтал" графа. Король погрозил пальчиком хитрецу, и пришлось бедняге написать письмо с условной фразой. Франсуаза прибыла в Париж, изумилась, ужаснулась, смутилась, получила пару должностей для своих братьев и стала любовницей короля. Вместе с супругом участвовала она в важнейших придворных мероприятиях, а без мужа — в королевских постельных забавах.
Спустя несколько лет пришлось ей уступить место в королевской постели и в прочих церемониях более юной особе. По возвращению в поместье столь долго терпевший ветвистые украшения, вместе с патентом капитана роты королевских гвардейцев, супруг — исполнил свой супружеский долг: запер жену в комнате, обитой чёрной тканью, где после шести месяцев заключения, вскрыл ей вены.
Хотя нашей ситуации ближе история об одном французском шевалье, который, следуя приказу своего их величества, полез доставать какой-то камзол из сундука. Крышкой которого был прижат и удерживаем усилиями верных их величеству дворян. Король, опробовав остававшуюся снаружи часть шевальёвого тела, признал её пригодной к употреблению.
Вскоре успешно и вполне верноподданно употребляемый шевалье стал едва ли не самым ревностным из "миньонов короля", герцогом, командующим армией, губернатором и одним из богатейших людей Франции.
Ещё: одним из самых жестоких и жадных вельмож тогдашнего "высшего общества".
Подобные истории, как в отношении женщин, так и мужчин, принуждаемых к сексуальным отношениям с их повелителями не сколько силой или собственной продажностью, но более всего "божественным ореолом" власти, вбитого "с молоком матери" преклонения перед волей богопомазанника, встречаются во множестве в хрониках всех аристократических домов.
Мне неизвестны сходные сюжеты о домонгольских рюриковичах... Надо, вероятно, благодарить Батыя и православную церковь: значительная часть письменных свидетельств этой эпохи погибли в пожарах нашествия и в регулярных попытках сделать прошлое — "кошерным". А археология таких оттенков не ловит.
Судя по деталям рассказа Лазаря, князь здесь не для себя лично утруждается, а просто благоволит своей дружине. Приглашает, наливает — отказаться невозможно: оскорбление государя. И благосклонно оставляет. В беспомощном состоянии.
Похоже на приключения юной Анжелики в Лувре.
* * *
Парнишка... только мешать будет:
— Лазарь, ты ещё больной совсем. Оставайся-ка. Я сам схожу.
Лазарь аж захлебнулся от радости и облегчения. Потом заволновался, забеспокоился. Хороший мальчик — обо мне переживает.
Слуга визуально оценил состояние Лазаря, порадовался увиденному и не стал настаивать насчёт "оба-два". Он шёл впереди, показывая дорогу, чуть приплясывал, крутил задницей, взахлёб рассказывал о ожидающих меня "наслаждениях".
— Наших там трое. Тебя поджидают. Но ты ничего — покрепче этого своего. Эрик обещал славную забаву. За твою шутку насчёт дракона. Они из тебя такого "дракошу" сделают... И чирикать будешь, и хвостиком помахивать. Войско здесь дневку стоит, так что ты к нам надолго. Повеселимся...
— Не туда идём, выше надо забирать. Ваши же в городе на верхнем конце встали? Так чего к пристани выходить? Выйдем к речке прямо напротив. Там, наверняка, и лодка найдётся. Быстрее будет, чем на перевозе ждать.
— О! Ждёшь — не дождёшься?! Жжёт-разгорается? Уже и мокренький совсем?
Ручонки тянет — пощупать, проверить. Шалунишка. Но от берега мы уходим, топаем по тропке вдоль Балуевой Горы, то поднимаясь на её отроги, то спускаясь в ложбины между ними.
Слева, вдоль берега Волги — полно народу. Плотно горят костры, лежат лодейки, топчутся люди. Справа темнеет лес на вершине этой... Балуевой горки. Впереди, вдоль волжского берега — перевоз через устье Мологи. Куча народу отправляется в город или возвращается из него. Перевозчики машут вёслами на своих лодочках под факелами: перевозят клиентов на городскую пристань.
А вот выше по берегу Мологи... Там темно. Чернеют какие-то постройки, где-то редкие костры горят, музыка, женский визг...
"Над речкою скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск".
Кроме "диска" — всё похоже.
Всё, дальше нельзя — посторонние будут. Да и место подходящее: тёмная сырая низина, рядом с тропкой лужа. Я резко присаживаюсь на корточки, разглядываю светлую полосу тропы под ногами.
— Во как...
Мой "Вергилий" останавливается, оборачивается:
— Чего там? Нашёл чего?
— Ага. Куны.
Он возвращается, наклоняется над моей открытой ладонью с несколькими серебряными брусочками. Пытается схватить, но я сжимаю кулак.
— Ты! Отдай!
— Извини, друг, но ты шёл впереди. Если бы ты нашёл — поделили бы на всех. По "Русской Правде", если нашёл последний — всё только его. Тут, наверное, и ещё есть. Куны по одной не ходят.
Я встаю, внимательно присматриваясь к окружающей растительности, убирая серебрушки в кошель на поясе, откуда только что их доставал. Мой проводник напряжённо оглядывает окрестности, азартно лезет на четвереньки в ближайший куст хмыжника, потом, ругаясь, пятясь, начинает выбираться, его свитка несколько задирается...
Я уже говорил, что удар пыром мне ставили в ДЮСШ? Подтверждаю: поставили.
Мой собеседник ахает, хватается за гениталии, воет, катается по земле. Точнее: куляется с боку на бок между голыми прутьями куста. Осторожненько, только по корягам, чтобы не запачкать сапоги, обхожу куст. Вынимаю из кошеля небольшую, размером в маленькую сигару, трубочку.
Защёлка — щёлк, поршенёк — тись, капелька — кап. В ротик. В разинутый от боли ротик глупого "дракоши".
"Вергилий" быстренько меняет хват: ручки с самого болючего места перемещаются на самое необходимое — на горло. Как это типично... при употреблении синильной кислоты.
Парень хрипит, дёргается, выгибается. Кидаюсь ему на помощь: вытаскиваю из куста, поднимаю, ставлю на ноги, разворачиваю... правильно. Он сгибается пополам, вырывается из моих рук, падает. В лужу носом. Лужа неглубокая, но глубже и не надо. Затылок закрыт — достаточно. Стою-считаю.
Ну не полезу же я в лужу! Топко там, ноги промочу.
Всё, рефлекторные и прочие движения — закончились. Бедняга отдал богу душу. Надеюсь, ГБ найдёт обновке применение.
Какая жалость! Только что стоял тут на тропиночке, кхекал-мекал, такой молоденький... И вдруг — упал. Сам. Я чуть отвлёкся и вот... А вылезти не сумел. И — залился. Сам. Я не толкал, не держал, не бил, не топил.
Бедненький. Живёшь себе, живёшь... И вдруг — раз... Бывает. На всё воля божья, все под господом ходим...
Ну, Ванюша, пошли дальше?
Никаких вещей с покойника. Топаю вперёд — до берега Мологи. Какие-то пьяные мужики из нашего войска у костра дружелюбно машут руками:
— Эй ты, хрен смоленский, давай к нам! Выпить хочешь?
— Благодарствую, люди добрые, вы тут слугу княжеского не видали? Шли вот напрямки да... Я думал — он здесь перевозиться будет.
Длинной дорогой — вокруг, вдоль берега Мологи и Волги возвращаюсь к своей хоругви. На бережку горят костры, лежат лодейки. Кто гуляет немелко в предвкушении завтрашнего выходного дня — днёвку объявили. Кто спит после сегодняшнего длинного марша.
От моего костра навстречу сразу вскакивают трое: Сухан, Лазарь и Резан.
— Ва...Ваня, ты... уже?! Ты... как?
Аккуратненько. Мне лжа заборонена — только правду. С чего ж я мозги целый день и напрягал: просчитывал да обдумывал.
Не надо мне времени на обдумывание давать, не надо! Это плохо кончается. Для некоторых.
— Я-то? Хорошо. Одна беда — княжеский сеунчей дорогой подевался. Мы с ним не по берегу — выше двинулись, напрямки. Шли-шли... тропка топкая, неровная, темно уже... Выхожу к берегу — нет никого. А куда мне идти — я ж не знаю, он же ж должен был показать. Ну и ладно, я пока спать лягу. Прибежит сеунчей — разбудите.
Не явиться по княжьему приказу — нельзя: измена, смерть.
Прирезать княжьего слугу в походе — нельзя: измена, смерть.
Идти с ним к князю... получить полтора литра "дури" в одном флаконе... Не думаю, что это хорошая идея. Отказаться — нельзя: оскорбление, смерть.
Явиться со слугой в точку рандеву... Мне там обещан... аттракцион с тремя "укротителями драконов". Трёх таких лбов в бою, хоть — в честном, хоть — в бесчестном — мне не завалить.
Если вам не нравится когда "бьют по чём ни попало", то и не ходите, чтобы и не попало.
Ночь прошла спокойно, а с утра... К моему удивлению, Резан не отпустил личный состав в город погулять по случаю дня отдыха. Пугая непроснувшихся ещё воинов своей резано-рубленной мордой, он заставил всех вздеть брони, разобрать щиты и копья, построиться в линию и топать вверх, вниз и поперёк бережка.
Степень гениальности предвидения старшего десятника я оценил через полчаса, когда к нашему стягу вдруг ринулись с Волги две небольших лодки. В одной хорошо торчали три нурманских патлатых тыковки.
Гридни выскочили из лодки и кинулись ко мне. Кажется, как здесь говорят — "имать". Но тут Резан, до того старательно не замечавший гостей, вдруг заорал нашим хоругвенным воякам:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
