Зверь лютый. Книга 31. Корзно

Свары — будут. Устанавливается не только общая сумма с города, но и правило раскладки внутри городской общины. С учётом пригородных выгонов, покосов, садов и огородов. У бедняка одна курица по двору бегает, у боярина — десяток лошадей в конюшне стоят, их пасти надо. А платят одинаково: двор у каждого один.

Изменение, которому одни будут рады, а другие очень "нет". Общины будут "отстреливаться" разными... маргиналами. Как голотурия собственной задницей, как когда-то "Паучья весь" "отстрелилась" Хрысем. Очень, кстати, хорошо получилось. Ко мне придёт новая порция "моего народа" — "десять тысяч всякой сволочи", а в городах ослабнет "круговая порука", она же — "душевное согласие меж соседями". Что создаст пространство для гос.вмешательства и "направления народа русскаго по пути прогресса и процветания".

Чисто к слову: "квадратная сажень" — ок. 4.5 кв. м. "Приют" означает "милость к убогим и сирым". Индивидуум оказался не в состоянии обеспечить себе условия жизни согласно установленного законом минимума. Нищеброд маломочный. Что, по "Уставу об основании Всеволжска", даёт высылку ко мне.

Что и озвучивает Боголюбский:

— К себе народ гребёшь?

— Умные, наперёд зная, сделают или убегут. Останутся глупые да слабые. От них здесь толку нет. А у меня работать будут. Начинать с Киева?

— Нет. Давай-ка с Рязани начнём. Там ближе, поглядим что получится. А остальные... поглядим.

Хитрец. Живчик в Рязани по нынешним временам просто не может дёрнуться против его воли. Даже в Степь, как делал его соперник (в РИ) и предшественник (в АИ) Калауз, не убежишь: после успеха нынешнего похода с участием Алу, хан Боняк не будет ссориться ни со мной, ни с Боголюбским. Северский Матас — аналогично. А Чернигов или Смоленск далеко, помощи от них не дождёшься.

Последствия введения налоговой "новизны" очевидны: пустая казна. Понятно, что у Рязанского князя нынче хабар киевский. Но дальше...

Для оценки.

Киев — 400 га. 400 гривен налога. Ещё столько соберут с посадов. Пару сотен добавят предприятия вроде кузен и кожевен. Вдвое-впятеро — с общинных городских земель. В Рязани, конечно, всё в разы меньше. Но сумма не важна — важна её динамика. Общая сумма городского платежа падает вдвое. Перераспределение: нагрузка с "делателей" — ремесленников, торговцев — переносится на собственников, домовладельцев. Это, примерно, одни и те же люди: ремесленники живут в своих домах. Но "примерно" — даёт разницу.

Все "рантье", ничего не производящие для торга, а только покупающие, или даже и не покупающие — натуральное хозяйство — становятся налогоплательщиками. Число их увеличивается. А вот сумма, из-за исключения разных мыт — снижается.

С учётом "половинного деления" между местным князем и государем — вчетверо. Сегодня у Рязанского князя есть с чего кормить своих людей — воинская добыча. Через год — нечем.

Дальше ему два пути.

Мятеж. В котором он проиграет и княжество, и голову.

Уменьшить расходы. На себя, на дружину, на слуг... Исключить людей из своего кошта. Нужным казне — будет платить Государь. Он будет определять их количество, функции. Оценивать качество работы. Назначать и снимать.

"Кто платит — того и музыка".

А Живчик? — Становится чиновником. На доле от налогов, как сидит сейчас "на коротком поводке" князь в Новгороде. Только не на вечевой воле, а на воле государевой. Позже — просто на жаловании. Из которого и будет содержать необходимую ему прислугу. Стольник превращается в официанта, спальник — в горничную. Потому что у князя нет денег на многочисленную дворню.

Сходно действовали парламенты, укорачивая правителей.

"Пусть помазанник божий принимает законы. На благо всему королевству. А мы сделаем нудную работу — примем бюджет".

А то, что закон, не поддержанный деньгами, работать не будет... фи какие мелочи.

Живчик, конечно, возмутился. Только на Боголюбского обижаться — себе дороже. Или исполнять, или воевать. Без надежды на победу.

Возвращаясь из Киева, я заехал в Рязань. Потолковал с Живчиком, повспоминали поход, описал и ожидающие его изменения. Князь, прежде благостный, взъярился. "Понёс по кочкам". Тут вступила супруга его:

— Милый, мне плат вдовий смотреть? А сынам — торбы для подаяния шить?

Дальше... Я не один на Святой Руси оптимизатор. Живчик — далеко не дурак, да и вблизи не остолоп. Он дополнил наш список налогооблагаемых производств, ужесточил взыскивание податей со смердов и, пользуясь прекращением сбора боярских хоругвей, обналожил вотчины. Сделано это было "на глазок". После чего присланные мною на Рязанщину землемеры из статьи расходов превратились в источник дохода: при всяком споре их зазывали и платили по гос.расценкам.

Расширение налогооблагаемой базы позволило частично компенсировать выпадающие доходы князя, избежать резкого "обнищания выше обычного". А перераспределение налоговой нагрузки сталкивало интересы различных социальных групп. Что позволяло нам не "ломать" вооружённой силой, а "поддерживать новый баланс".

Живчик принял "новизну". Тем более, что мы смогли предложить ему выгодный обмен и "карьерный рост".

Введение новой налоговой системы, формирование общерусского войска, других госструктур происходили не в один день и, даже, не в один год. Нам удалось, смешивая "кнут и прянике", избежать общего возмущения. Хотя, конечно, беспорядки и мятежи случались.

И это всё — фигня. Государству не нужны налоги, кроме как для медленного удушения ненужного. А здесь есть методы "быстрые".

Чего-то ты, девонька, поглупела. Или не слышишь, или не понимаешь. Сказано же: "попам иметь список душ в приходе". Поп — не князь, он до каждой души доходить должен. Новорожденную — крестить, упокоившуюся — отпеть. Теперь мы этот процесс формализуем: "иметь список". И используем результат: копию — в налоговую. "Всякий труд должен быть оплачен": батюшке за бумажку — серебрушка. Не сделал? Архиерею — намёк. На неуместность конкретного пастыря. Кнут и пряник. Церковь перетряхивается, с местоблюстителем у меня отношения тёплые. И поехал негожий пастырь к... к песцам. Там крестить и причащать.

Поп становится гос.служащим. Вот перечень гос.обязанностей. Вот плата за их исполнение. Список обязанностей расширяется. Не было прежде молебнов во здравие Государя Всея Руси? — Теперь появился — пропаганда. Перечень душ в приходе? — Статистика. Обязанность учить детишек при церкви? — Просвещение. Доношение о преступлениях? — Госбезопасность. Пропаганда сан— и пож— нормативов, "здорового образа жизни" — здравоохранение.

Церковники нагружаются комплексом обязанностей перед государством. И получают за это жалование. Что ведёт к развалу клановой системы: появляются объективные, со стороны наблюдаемые, критерии оценки конкретного человека.

— Наш батюшка такие прочувственные проповеди читает! Про вознесение в сомны ангельские — аж до слёз пробирает!

— А про задвижку печную проповедовал?

— Не...

— Тогда вашего попа отправляем в народ емь. Пусть там про сомны сказывает. Пока мы им печек с трубами не понастроили. А к вам — другого. Чтобы вы не погорели.

"Хорошо"? — Кому? Хорошо или плохо всегда кому-то. Я толкую о попах. Которые организованы в епархии, в митрополию. А как быть иноверцам? Во-от. Дошло. Спишь на ходу. А думать кто будет? Опять только я?

Я выковырял всю вишню с блюда и отправился восвояси, держа руки в растопырку и соображая: где бы мне их помыть. А то слипнется.

Прокручивая в уме прошедшую сцену ссоры с Ольгой Юрьевной, я ощущал какой-то... дискомфорт, какую-то... некомплектность. Вот я обломал доминантную дуру. Но сделал это грубо, топорно. Просто физической силой охранников. Правильное "обломинго" должно содержать, как минимум, полное внешнее согласие с новым статусом. Лучше — полное душевное. Ещё лучше — искренний восторг от нового места в иерархии отношений. Может, мне её трахнуть? Для закрепления доминирования и подчинения?

Как известно: "не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки".

Мда... я столько не выпью. Семь грамм спирта на килограмм живого веса — смертельно. Помереть из-за этой дуры? — Не, не хочу. И недообломингнутой оставлять нельзя. Надо чего-то как-то... заелдырить опосредованно.

Вестовой спёр где-то полведра воды, и, в затишке возле крыльца, я принялся отдраивать липкие от мёда пальцы. Без мыла, но с песочком. Вестовой, мальчишка, сменивший Пантелеймона, вместо того, чтобы упреждать всякое желание господина своего, крутил головой. Загляделся куда-то.

О-хо-хо, э-хе-хе... Я же учу. Всех, кто под руку попадает. Выучишь, ума-разума вложишь, а оно ф-р-р... Всё понимаю: для того и учу. Чтобы польза была, чтобы он сам дальше чего-нибудь... хитроумное уелбантуривал. Но на место выученного приходит неук. Который даже смотреть правильно не умеет. И мне вновь, сызнова и опять...

Проследил за его взглядом. Посреди двора стоит кучка людей, в середине Остомышлёныш. Несколько бородатых бояр, видимо, из галицкой свиты, его внимательно слушают.

Толкнул заглядевшегося вестового:

— Позови-ка.

Парнишка сбегал, протолкался, передал. В группе последовал бурный обмен мнениями.

Обстановка вполне безопасная: мужичина, в моём лице, кафтан с портупеей снял, доспеха нет, меча нет, руки моет. Солнышко светит, народа вокруг полно. Однако три сопровождающих княжича мордатых и бородатых лица неотрывно держались за мечи на поясах.

— Погуляйте-ка покуда.

Его свита, вслед за моим вестовым и Суханом отошли шагов на двадцать.

— Ну что, племяш, маракуешь маменьку из поруба силком вынуть?

Мда... Диагноз: "Общая пришибленность организма".

Парень вздрогнул, понял частично, но достаточно, заметался взглядом и, ещё не додумав до конца, принялся врать:

— Не! Как можно! Вот те крест святой...!

Как подросток, попавшийся на просмотре порносайта в семействе с твёрдыми моральными принципами.

— Врёшь. Зря. Мне врать не надо. А другое, что вы своими куриными мозгами могли придумать — дать взятку Манохе.

Ага, и этот вариант обсуждался.

— Даже не знаю что хуже. Головы-то у этих (кивнул в сторону его свиты) у всех полетят. Кого Боголюбский сразу не порубит — папашка твой с превеликим удовольствием на казнь выдаст. А тебе (ухватил его за роскошный меховой воротник и принялся тщательно вытирать вымытые пальцы) — изгнание. С Руси. Выгонят тебя... не к мадьярам, ляхам или грекам, а в мою сторону. Я ж Не-Русь. А там... Слышал, поди, машина особая у меня построена. Головорубная. Тыц. И — бряк. Уже — отдельно. Пр-релесть. Хороший бобёр, мех густой.

Я принялся старательно возвращать в рабочее положение отвёрнутые для мытья рук обшлага рубахи.

— Но есть способ. Уцелеть. Даже и с прибылью.

Побледневший парень страстно смотрел мне в лицо. Не с той страстью, о которой вы подумали, но тоже — очень хочется.

В глазах галицкого княжича читались прекрасные строки: "Я люблю, тебя, жизнь"! С искренним продолжением: "И надеюсь, что это взаимно"!

Вопрос "взаимности" вызывал сомнения. Ни я, ни Боголюбский насчёт пролития крови... не брезгливы. А уж в паре... Точнее: в тройке — считать надо ещё и его папашку. Которой ненавидит сына просто потому, что тот — "маменькин сыночек". Не в смысле слабости, а в смысле душевной близости.

— Э-э-э... А какой? Ну... способ.

Что-то я завозился. С обшлагами, кафтаном, портупеей...

— А? Простой. Фросю пришли. Тайно, на ночь.

— А... а зачем?

Ещё и дурак.

— А ты приходи. С ней вместе. Посмотришь. Подержишь и подержишься. А то можно и тебя... Похожи вы с сестрой. Как брат с сестрой. Забавно будет обоих... или правильнее — обеих?... то вместе, то опять, а то попеременно... Употребить. Для... беседы. О положенном, поставленном и насаженном. В смысле: о возвышенном и прекрасном.

Смысл моего намёка дошёл до него с немалым запозданием. Он постоял с открытым ртом, захлопнул и снова полыхнул лицом.

А ты как думал? Нечего на меня гримаски презрительные строить да к маменьке-дуре на выручку кидаться. Кушай стыд, Вовочка, наслаждайся. Поработай-ка, князёныш, сводником. Пошли-ка сестрицу родную к "Зверю Лютому", мужику мутному, злобному да беспородному, на случку, на муку, на забавы срамные. И радуйся, Господа нашего хвали сердечно, что плешивый, от съевшей, по вашему суждению, всю шерсть парши, князь князь-волков, не твоё тело белое мять-рвать будет, как чуть-чуть не довелось попасть на клык дедушке Мономаху, а всего-то сестрёнку твою. Ей-то положено терпеть, она ж баба.

Помнится, в Рябиновке Плаксень сестрицу свою Любаву ко мне в постель загнал. Испугался, кинулся искать покровителя-защитника. "Иди, подляг под душегуба. Расстараешься-ублажишь — может, и заступится". Родителей их в тот момент не было, а брат, хоть и младший, над сестрой хозяин.

Сколько лет прошло... Ещё и девяти полных не миновало. Любава влюбилась в меня и погибла, Плаксень сгинул. А обычай жив. И ещё многие века здравствовать будет.

Вот и проверим: работают ли святорусские "истоки и скрепы" в галицком княжеском семействе.

Я подмигнул ошалевшему парню, махнул рукой вестовому и, удостоив Остомышлёныша прощальным кивком, отправился к коновязям.

Факеншит! Боголюбский прав, не дозволяя верховым подъезжать под самое крыльцо. Выложенная белым камнем площадка перед дворцом — неподходящее место для гарцевания. Но топать далеко, задалбывает.

Почему я так "запал" на эту Фросю? Нет, не потому, что "у Агнешки начались критические дни". Во-первых — нет. А во-вторых есть и другие... м-м-м... варианты.

Хуже: в моём предложении нет и каких-нибудь сатанински-интриганско-политических планов. Типа: как бы эдак хитроумно заелдырить уелбантуреным факеншитом, дабы... "и в человецах благорастворение".

Отнюдь-с. Редкий случай кристальной чистоты моих помыслов. Ныне я радею исключительно о духовном и прекрасном, о высотах и горниях нашей, знаете ли, культуры. В её, представьте себе, исконно-посконном, родниково-незамутённом, почвенно-отеческом исполнении. Об истоках, так сказать, и скрепах.

Причина моим современникам хорошо знакома. Со школы.

* * *

"Слово о полку Игореве" — читали? — А, проходили. Тогда уточню: "Слово..." — столп, на котором стоит вся русскоязычная худлитра. Не — краеугольный камень. Потому что не с краю и не в углу. Не "замковый" камень, потому что не замыкает уже построенное, арку, свод.

Основа. Базис. Итить его ровнять, укреплять и закапывать.

Кое-какой сочинитель из 21 в. может и не знать, но пляшет-то он на фундаменте, в основании которого вот это "Слово".

Ситуация своеобразная. "Святая Русь" — довольно читающая страна. Под сто тысяч экземпляров разных "книг". Только разных текстов со словом "Слово..." в заголовке — за сотню. Запрещённой литературы — полторы сотни названий. И в этом море — нет отечественной худлитры. Не только в списке запрещённой — вообще.

Молитвенники, требники, псалтыри, палии... Собственная сочинённая литература: жития, притчи, церковные "слова" проповеднического, богословского или восхвалительного толка, летописи, сказания, "повести" о муромских святых или о падении Рязани (в 13 в.), путевые заметки, выразительная переписка. Переводы византийских романов вроде "Девгинеево деяние". Своего — нет.