Зверь лютый. Книга 31. Корзно

Понятно, что "перегибать кочергу" не надо: ушкуи с "плевательницами" шли сами. Но здоровенный парус расшивы позволял, ежели ветер, двигаться на марше значительно быстрее, таща ушкуи за собой.

Я так на Аишу ходил булгарский караван встречать.

Верхушка отряда сформировалась быстро, просто по реалу.

Любим — лучники, Дик — кораблики, Точильщик... Я ожидаю измены. И в пользу новгородцев, и просто бузы от местных. А вот главным...

— Командовать отрядом будешь ты, Ольбег.

— Я?!! Не... ну... не...

— Боишься?

— Кто?! Я?!!! Да. Боюсь. Не справлюсь, не сумею, не додумаю чего... Людей положу, дело провалю. Есть же более... ну... опытные, достойные.

— Есть. Но командовать будешь ты. Ивашко ушёл в Саксонию, Чарджи — на Рось. Салман — хорош для конного боя. В лодейном... не очень.

— А Любим? Он же Киев брал!

— Любим — стрелок. Хороший, умный, умелый. Отличный воин, прекрасный командир. Вывести своих людей в нужное место, дать залп в нужное время... Победа в бою — его. А вот победы в войне... ни у кого из вас не было. Побить Даньслава — Любим с Диком сделают. А вот то, что до, и то, что после... твоё с Точильщиком.

Я разглядывал совершенно смущённого, наполненного гордость, радостью от моего предложения, и неуверенностью, опасением Ольбега.

Мы знакомы девять лет. Больше половины его семнадцатилетней жизни.

Помню, как при первой встречи он радовался мне. Что у него свой вуй появился. Что есть кому поплакаться о зарезанном и съеденном любимом барашке. Как он кидался на меня с шашкой в истерике. Как вдребезги ругался с Акимом. И мне пришлось их мирить. Как мордовал Алу у себя на дворе, и очень удивлялся, что я запретил ему это. Как пытался убить наглую холопку Любаву...

Много чего у нас с ним было. Уже здесь, во Всеволжске, он в разных ситуациях повторял свой рефрен: убить, зарезать, сжечь. Во всех конфликтах предлагал наиболее тотально-летальный вариант. Это стало привычным, ожидаемым. Отчасти именно поэтому я и не взял его в Киев. Я знаю — он обиделся. И как-то за последние полгода... перерос. Перерос своё подростковое примитивное мышление. Поумнел? Понял, что смерть врага — не конец проблемы, что у такого "достижения" есть своя цена, часто — горькая?

Я бы не ставил его в начальники. Погонял бы "под рукой", дал бы опыта... Но выбора нет. Задолбавшая меня сословность "Святой Руси". Маразм "вятшизма".

Сам я идти не могу: накопилось множество спешных дел. И не только... "шведский памятник" в Саксине. Две недели мне отсюда не разгрестись. А Даньслав ждать не будет.

Я — князь. Но я уйти не могу. Аким Рябина — смоленский боярин. Но он для такого дела не годен. Да и другая задача для него есть.

— Главным быть тебе. Ты единственный во Всеволжске боярич.

— Э... но ты ж можешь ныне и сам шапки давать?

— Могу. И буду. После вашего возвращения. Пока такое — новизна. Которая ничего, кроме раздражения, у местных не вызовет.

Тема... скользкая. Ольбег — не боярин, ни один князь ему шапки не давал. Он не боярский сын — его отец, убиенный мною Храбрит, боярство получить не успел. Ольбег — боярский внук. Возможно, такие личности попадали в категорию "дети боярские". В 16-17 в. в русских документах постоянно: "дети боярские и дворяне". Пока ни той, ни другой социальной группы нет. У парня... несколько плавающий статус. Но у других нет и этого.

— Запомни: проверять тебя на прогиб будут все. Но если с другими моими людьми такая проверка будет всегда идти до крови, до смерти обидчика, а в обидчиках будет каждый встречный-поперечный, то у тебя есть надежда... не всякое встречалово в убивало перевести. Напыжишься и скажешь гонорово: я — боярич. Глядишь, дурни ошалеют и разговаривать начнут. И, как не крути, ты мне племяш. Хоть и не родной. Но "Зверь Лютый" тебе девять лет вуем был. И любому за тебя хрип перервёт. Собеседники твои... или наперёд поймут, или ты им объясняешь. Вежливо. Но гнуться, хоть перед кем, не смей.

Тяжело парню будет. Недо-боярич перед важными родовитыми вельможами, мальчишка безбородый перед мужами добрыми, умудрёнными, славами осиянными... Неважно. На нем мой казённый кафтан турмана (взводного). И этого достаточно, чтобы любая шмикельдявка боярского, духовного или подлого происхождения — перед ним первым кланялась.

На третий день с рассветом "Кон-Тики" отвалил от пристани. Ушкуи вытащили расшиву из ветровой тени Дятловых гор, синий парус с восходящим солнцем, наполнился и, постепенно разгоняясь, таща за собой подцепившиеся ушкуи, пошёл вверх по Волге.

Вернувшись с проводов, с пристани, повстречал поджидающих меня Акима с Артемием.

— Ну что, Иване, уже и детей на бой посылаем? Сами, значит, негожи стали, ослабели, одряхлели.

— Да, Артемий, посылаем. Только не детей. Ребёнки-то сопливые — выросли, им мужами добрыми становится пора. А для того — дела славные делать.

Артемий прав: впервые в дело идёт не команда собранная мною, а команда выращенная. Почти все пришли ко мне детьми. Росли возле меня, на моём корме, в моём дому, с моим поучением. Прямо хоть молиться начинай: будь благословен ты, Ванька, в детях своих, в иванычах.

Тревожно. Нет, просто страшно. Что эти ребятишки... как-то по глупости, по неопытности... так-то они, конечно, выучены, но соломки-то везде не подстелишь, мамкиным подолом не закроешь.

Артемий их всех учил. Душу свою вкладывал. Пожалуй, и поболее меня. А теперь их... не дай бог... раков в том озере кормить...

— Ишь, раскудахтался. Будто наседка над цыплёнком. Ты ж их хорошо учил? Ну и всё, вылетели ясны соколы из гнезда, порасправили крылья, взвились высоко, с уток-селезней пух повыбить.

Мда. Из новгородских ушкуйников такие кряквы, что орлов сшибают. Аким по жизни подобное не раз переживал. Тоже учил молодёжь, ставил в строй. Потом — хоронил. Свой опыт есть — вот и хорохорится.

Артемий ушёл, и я взялся за Акима.

— Опять, Аким Яныч, та же забота. Кроме тебя — некому. В Саксин идти.

— Во-от! Как забота — так Аким Яныч. А то возгордился. Я — Долгорукого сын! Боголюбскому брат! Корзно одел и глядеть не хочешь! Я — князь, я — князь... Тьфу.

— Дед, а дед, а ведь я такого не говорил.

— И чё? Ну, не говорил. А ведь думал! По морде видать. А ведь я тебя... думал — ты мне... ну, сына в тебе видел... а ты... не мой. И хто я тебе? А не хто... Так, слуга. Дурной да дряхлый.

— Аким Яныч, ты лазаря-то не тяни. От тебя такое — не поверю. Да и по делу: ты мне — всё. Поилец, кормилец, уму-разуму научалец. А как ты мне наконечники для стрел показывал да рассказывал? И таких дел — и не перечесть. Да и то сказать — "индо ладно" — твои слова, от тебя перенял.

Аким бурно переживал моё корзно.

То: "Ванька, сукин сын! Чё ты опять уелбантурил?!". То: "светлый князь Иван Юрьевич". Он очень расстраивался, что я оказался князем. А не его ублюдком. Прежде он гордился мною как сыном, теперь... Теперь есть, по моему суждению, основания гордиться как выучеником, воспитанником. Но ему непривычно, вот его и колбасит. Иной раз приходится и притормаживать, уговаривать вежливо.

И, конечно, рук его за меня в Елно сожжённых, я не забуду.

"Неблагодарность — тяжелейший из грехов".

Многогрешен я. Но не этим.

Забавно: а вот Яков... похоже, просто не поверил. Насчёт моей рюриковизны. И плевать, что сам Боголюбский(!) меня публично братом(!) признал. Один раз с глазу на глаз бросил:

— Корзно? — Ловок.

И всё.

— Ну ладно, Ваня. Э... что я так, по простому...? Не? Или тебе ныне только с поклонами да приседами?

— Аким! Кончай хренью заниматься, времени нет. Тут выходит, что идти тебе спешно в Саксин. Именно тебе. Другого такого нет.

— Вот! Как беда — так и княжьё не в помощь. Только на Рябину и надежда. Ну, ладно. Я на тебя обиды не держу. Не повезло тебе с родителем, быват. Чё там у тя за прыщ вскочил?

После своего кавказского похода Аким несколько отошёл от дел — проблемы со здоровьем. Да и вообще — хвастать по городу о бедах в Саксине ни у кого из знающих желания не было. Пришлось деда ввести в курс дела. Он начал, было, квохтать как курица, поносить всяких... поганых и бессерменных. Потом до него дошло. Он растерянно смотрел на меня:

— И чего ж я тут...? Ну... сделать-то ничего нельзя. Прижать-то поганого нечем.

— Верно говоришь, Аким Яныч. Но вспомни — был у нас сходный случай. В Рязани.

Аким был тогда одним из главных участников. Тоже — пошёл посланником к рязанскому князю Калаузу добиваться отмены разорительного для меня решения. Без серьёзных аргументов, на одном своём гоноре, чувстве независимости и бесстрашии. Переговоры, естественно, провалились. Взбешённый неудачей Аким перешёл к прямым оскорблениям. И закономерно попал в поруб.

Пока в княжьем тереме посла то принимали, то в узилище ввергали, мы смогли вывести в нужную точку носителя ОВ. Э-э-э... носительницу. После чего Калауз со всем семейством и частью верхушки княжества... преставился. Аким вышел из поруба, всех построил, дал знать мне. Я — Живчику в Муром. Живчик пришёл с дружиной в Рязань и сел там княжить. Чем и продолжает заниматься по сю пору. Как вполне законный наследник из оставшихся в живых князей этой ветви рюриковичей.

При моём "технологическом" подходе, при склонности к организации повторяющихся операций, к использованию накопленного опыта и "повторение — мать"... Беда в том, что нынешняя ситуация в Саксине, при некоторой схожести, имеет ряд существенных отличий.

Ещё. Аким не в курсе "тайной части иллюминации Калауза". Для него это всё — удачное стечение обстоятельств, "промысел божий". Пришёл, стал требовать "правды", грешники злокозненные возгордились немеряно, ввергли в узилище, господь разгневался и наказал. Сжёг огнём. Вылез с поруба, утишил чернь. Пришёл законный князь и "сел на стол по праву".

Всё чинно, честно, благородно.

Я не хочу нагружать совесть Акима соучастием в тайном групповом убийстве.

Да, сходство проблем подталкивает к сходным путям решения. Мы с Точильщиком начали проработку вариантов. Да, в посольстве Акима будет два человека из спец.операционистов. И шесть литров синильной кислоты в красивых герметичных сосудах. Но эти ребята... они не "шахиды". Они могут обеспечить, научить применить. Возможно — провести отбраковку и вербовку. Собственно исполнителя надо найти на месте. Незасвеченный персонаж из круга вхожих во дворец. Нетривиально.

Ещё. Нет завершающего аккорда: "Пришёл законный князь и сел на стол по праву".

Кто наследник? Не будет ли хуже?

Будет. Наверняка. Устойчивого наследника нет. Будет свара, замятня. Полгорода сожгут, год-два-три соваться туда с товаром будет нельзя. Потом вероятна интервенция каких-нибудь кипчаков и йемеков. Дальше маячит хорезм-шах...

Слишком далеко, связи нет, что там — непонятно. Аким на роль главы м-м-м... изменения реала не годится. Совесть у него, честь.

Итить блистать сверкать греметь восхваляться! А что там наших людей в зиндане...!

Ладно, проехали.

Он единственный — боярин русский. Единственный старый, ранами изукрашенный. С ним, по общему уважению к старшим и славным будут говорить. Наверное. Он два года назад этим путём ходил, знакомцы остались. Но руководить операцией он не годен по своим морально-этическим принципам. Куда более подходит Афоня. Но он простолюдин. А ещё он на глазах людей хана, возможно — в зиндане.

Единого руководителя — нет, оперативной связи — нет, ситуация — в подробностях не ясна. И главное: нет "завершающего аккорда". Нет "князя", который "сядет".

Два одновременных кризиса: Саксин и Белоозеро. Очень разных. Первый — катастрофа, второй... даже не неприятность. Так, возможность что-то улучшить по мелочи. Но с Саксином я ничего поделать не могу, даже не понимаю — а что делать? Конкретно, по шагам. С Белоозером — могу, имею чем, понимаю возможную выгоду на следующем шаге. И я делаю возможное. Не зная, но надеясь получить нечто, что поможет решить и главную проблему — Саксин. А детализируя её, прихожу к осознанию главного: "нет князя". Чтобы "сел". Не важно — князь, хан, бек.

Забавно. Нет человека. Который стал бы прямым выгодополучателем. С учётом моих интересов, конечно.

Когда я осознал... "Кто ищет — тот всегда найдёт". И решение в Белоозере превратилось, после нескольких шагов, в решение в Саксине. Случайно, конечно. Всё могло иначе обернуться. Но случайность — проявление закономерности. Срабатывание возможностей, которые я создал за эти годы во Всеволжске.

"Боевое крещение" Ольбег принял в Ярославле. Туда, по приказу Боголюбского, собирались воины из Ростова и округи.

"Воины"... Все что могло бежать и ездить с оружием — Боголюбский увёл к Киеву. Оставшееся... идти в поход не желало. Но Андрей возвращается, а попадать под его гнев...

К этому добавлялась маленькая, чисто техническая деталь: телеграммы.

Андрей велел сигналки послать — сигнальщики отработали, получили и вручили местным посадникам. Те объявляют государеву волю. А им в ответ:

— А грамотка княжья где? Где свиток с печатью вислой? Не, указ не настоящий. Надобно тех сопляков, которые тебе такую лжу притащили, в застенок взять да порасспросить с огоньком — сами они такое удумали или подсказал кто?

Посадники знают, что такое телеграф, знают, что за сигнальщиков они ответят головами. Поэтому ребят на расправу не отдают. Но и убедить "обчество", которое идти в поход не хочет, сил не имеют. Идут дебаты и дискуссии. Обычная русская бодяга "с мордобоем до консенсуса". Дело тянется и не делается. Недолго. Следом за сигналками приезжают княжьи сеунчеи с обычными грамотками. После чего все отказники приносят извинения. Мекают и бекают.

— Да мы... никакого худа не замысливали... только от темноты нашей да к новизне непривычности... ты уж прости-пожалей благодетель-милостивец... а мы сей же час... во-во уже... на коне с сабелькой... все как один... живота не щадя...

И снова, нога за ногу, находя причины и выдвигая аргументы, тянут время.

Летописи этой эпохи в аналогичных ситуациях повторяют фразу: "Идучи не идут".

Для знатоков. Тотальная феодальная мобилизация даёт треть от штатной численности бойцов. Остальные... находят причины.

Боголюбский притащил к Киеву тысячи четыре душ своей отборной ("выборной") рати, здесь "по месту", половину-то точно собрать можно. Понятно, что качество их... Но в Ярославле собралось сотня ярославских да сотня ростовских.

С ярославскими понятно: не столь давно Боголюбский переменил местную верхушку. За вымогательство в отношении моих людей. Эти пока "страх имеют" и вменяемы. А ростовские сразу начали права качать:

— Чё этот сопляк на совете делает? Иди с отседова, дитятко.

Это — Ольбегу.

Он аж... в краску кинуло. Но пересилил. Улыбнулся вежливо:

— Ну коль всё ясно, то я, и правда, пойду. Совет не надобен. Выходим на рассвете. Ждать не буду. За час отставания — по десятку плетей. Каждому боярину.

Ростовские попыхтели, громких слов поговорили. Потом ярославских послушали. Послали "мужей добрых" на переговоры.