Зверь лютый. Книга 31. Корзно

Зверь лютый

Книга 31. Корзно

Часть 121 "Как dandy лондонский одет и..."

Глава 611

В середине апреля мы вытолкнули караван из Киева. В две противоположные стороны, в разные пункты назначения, с разными задачами. Не "два в одном флаконе", а четыре. И не надо "достижений научно-технического"! Просто чуть организации и ресурсов.

Суетни было много и я как-то отвлёкся. От Боголюбского. У него ж на лице ничего не написано! Как у каменной гадюки. Мой прокол: за Государем нада присматривать ещё тщательнее, чем за маленьким ребёнком. Дитё только себе в рот всякое... всовывает. А Государь и других... "сладостями накормит". Фиг прожуёшь без подготовки.

Чуть назад.

Боголюбский ревнив к власти.

"Плим-плим-плим-плим, я не ревную тебя,

Плим-плим-плим-плим, обиды нет".

Но...

Правители-"ревнивцы к власти", не обижаются, а уничтожают. Предположительно покусившихся.

Не "ревнивые" — государями не становятся. Их могут поставить. По наследству, старшинству, очереди, по чьей-то воле... Не сами.

Мои наглядные успехи вызывали в Андрее ревность: "Почему не я? Не мне? Не моё?". И опасение неуправляемости, неподвластности.

Пока мы сидели каждый в своих землях, мы были соседями. Он, конечно, старше, родовитее, прославленнее. Но власти его надо мною нет.

В походе — он главный. Но снова — я союзник, не подчинённый. И не то, чтобы я подчёркивал независимость, но как-то так выходило, что я сам по себе. Нет, конечно, с его согласия. Но придумал и сделал — я. А он, типа, соблаговолил. Съесть готовенькое.

Я пришёл к Киеву вместе со всеми. Ну, почти. Своим отдельным путём. С его согласия, но сам. На день раньше, но этого хватило для ликвидации Жиздора. Сам, один, в честном бою.

Я нашёл вход в Киев. Сам вошёл и "их всех" впустил. Нашёл выход из вражды с братьями. Да ещё столь замысловатым способом: каждому по владению, но так, что они ни поднять их без нашей помощи не могут, ни Андрею навредить не сумеют.

Ситуация-то была тупиковая. Из-за того, что, в отличие от РИ, я убедил Боголюбского придти в Киев, юрьевичи столкнулись "нос к носу". В РИ Андрей "гречников" после их высылки в Византию не видел. Они, в его памяти, оставались маленькими детьми, несущественными довесками к ненавидимой мачехе.

Конечно, была переписка, были отчёты его бояр. Но всё это — этикетно и удалённо. Прямой контакт вызвал новую волну его ненависти. Уже не просто — "мелкие порождения ехидны". Выросли, сами стали "ехидными". Не просто противно, но уже и опасно.

Братья чётко шли к скорой смерти. Либо прямо — по приказу Государя. Либо, вероятнее, в двухходовку: Андрей их вышлет, я, понимая их опасность для "абсолютизации всея Руси", перехвачу и уничтожу.

Оба варианта никому не нравились, и я нашёл путь к спасению "гречников": исполнение поручения Государя. Служение. Причём там и так, что ни у кого из троицы нет существенных мотивов вцепиться друг другу в горло. Даже возможностей нет — далеко. А вот мотивы помогать — есть.

Я — нашёл решение. Не он.

Ещё я убил двух опасных иерархов русских (Федю Ростовского и Константина Киевского), в разное время и в разных местах, но так хитро, что анафемы мне нет. И, что важнее — убедил. Убедил двух, изначально враждебных Андрею епископов (Антония Черниговского и Кирилла Туровского), склонил их к сотрудничеству.

Сумел перетащить на нашу сторону двух из пяти смоленских князей (Ропака и Попрыгунчика).

Я всё время "передумывал" Андрея. Я был источником, причиной, а, часто, и организатором, ключевым исполнителем, обеспечивающим ресурсом, множества полезных и возвеличивающих его событий.

Добили его, как я понимаю, истории с Евфросинией Полоцкой и с письмами на Волынь.

Перетянуть на свою сторону, впрячь в нашу упряжку Полоцкую святую... Такое просто невозможно! Они же полвека во вражде! А Ванька-лысый — сумел.

Понятно, что про нашу предыдущую встречу в Смоленске я ему не рассказывал. Выглядело произошедшее как чудо явленное: Ванька проповеднул, и сеструха бешеная — агницей смиренной стала.

Факеншит! Евфросиния — такая агница, что любого волка загрызёт! Как была — так и осталась. Но у нас с ней... вась-вась и взаимно-приязненные улыбки. Дама настолько уверовавшая, настолько "просветлённая" в вере Иисусовой, что человека, лишённого страха Божьего воспринимает... как явление природы. Наряду с прочим, Господом Богом сотворённым миром. В смысле: конструктивно.

"Чудны дела твои, Господи! Велика сила твоя! Вот, исделал ты невидаль невиданную: атеиста. Видать, для особой нужды, для грешников наставления, для праведников святых подвигов".

Андрей это видит и разрывается. Между радостью: это хорошо, полезно, успех, и бешенством: почему не я, почему сам не смог так?

Не-не-не! Не в смысле атеизма. Он про это не знает. А в смысле согласия и дружбы Евфросинии.

Сходно с Волынью. Использовать угрозы материнского и отцовского проклятий для решения войсковых задач...

"Вам пишет мать.

Чего же боле?

Ужель ей надо проклинать?

Поторопитесь. В вашей воле

Скорее город свой отдать".

Неизвестно сработает ли. Но если отеческое увещевание от Ярослава-братца он мог себе представить, то угроза материнского проклятия от Агнешки — за гранью воображения.

"За гранью воображения" — очень обидно.

Не смог? — Бывает. Сил не хватило, времени мало, сабля сломалась... не хорошо, но понятно.

Ошибся? — Не знал, не додумал. А кто не ошибается? Только тот, кто не делает.

А вот — "воображалки не хватило"... В чистом виде собственная ущербность. Без смягчающих объективных обстоятельств.

Всё понятно: как, кто, что. Но — потом. "После того как". Когда Ванька-лысый придумал, объяснил, часть уже сделал... А сам? Привык только махать? Саблей в бою, топором палача на плахе? Своих мозгов уже нет? Ванька что — умнее меня?!

Сперва он "дозволял": давай, парнишечка, удиви своей ловкостью. Потом "любопытствовал": ну и чего ещё это лысый уелбантурит? Потом "взревновал": а я?! Этот поезд — без меня?!

При том, что у него вполне достаточно своих, тоже — "горящих" дел. Требующих и ума, и усилий, и изобретательности.

Я подобное испытывал, когда мои мальчишки "водомерку" изобрели. Хочется самому... принять участие, получить удовольствие от сделанного, доказать свою правоту... Кусок дела, жизни, ума, души... проходит мимо. Я же тоже могу! Я же лучше! — Но... нет времени. И вот другие "гребут кайф ложкой", а ты ковыряешься в... в чём-то своём. Часто — скучном, неприятном, сомнительном.

Потом начинаешь в этом понимать, разбираться, видишь смыслы и оттенки, находишь пути и способы. Вкладываешь. Силы ума, силы души. Кусок себя. Дело уже — не вообще, не чьё-то, где-то. Моё дело. Такое — круче, чем "коза ностра" — "наше дело".

Уже интересно, уже пошло-полетело, уже в кайф... Берёшь кого-то, учишь, натаскиваешь. С радостью: ты же уже понял! Тебе же учить — как с горы катить! Наставляешь. На путь истины. На твой путь твоей истины. Отпускаешь его. Смотришь вслед: хорошо, резво побежал. Умно, умело. Как я учил.

Мда... А сам — назад, в серую тьму новых непоняток и неприветок.

"Учитель нас проводит до угла,

И вновь — назад, и вновь ему с утра -

Встречай, учи и снова расставайся,

Когда уйдём со школьного двора".

Ученик делает, радуется, хвастает. А ты понимаешь: всё, уже отстал, "вышел в тираж", выпал из темы.

Завидно.

Но — "нельзя объять необъятное".

Странно: почему у коллег-попаданцев нет такого чувства? Ощущения ограниченности твоего времени, твоих возможностей. И — необъятности необходимого, удивительного, увлекательного.

Андей — ревновал.

Наверное, какие-нибудь молодые и горячие возопят:

— Он же Государь! Р-раз — и секир башка! Нет человека — нет проблемы!

Гос-споди! Избавь меня от подобных возопьющих решал! Или правильнее — возопивных? Возопиявных?

Моя казнь, изгнание, заточение — привели бы к катастрофе. Всё общерусское войско немедленно восстало бы.

Не-не-не! Не за меня!

Против. Против Боголюбского, против вводимых новизней, против той узды, которую мы накинули на эту клячу — "Святую Русь", и упорно тащили. Куда-то. Куда ей не хотелось.

Точнее: ей никуда не хотелось.

"Что было — то и будет".

Не надо нам нового! Пусть "по старине", "как с дедов-прадедов"!

Особый вкус подобным призывам придавало моё полное и демонстративное с ними согласие.

Да! Ура! Припадём! К истокам и скрепам! Источнимся и заскрепимся! Как с дедов-прадедов! И с пра-пра-пра-прадедов! С Крестителя!

— Робяты! Вам который Володя святее? Святославич или Всеволодович?

— Не, ну ты сравнил! Крестителя! Святого! С кое-каким Мономахом ровнять...

И тогда утверждение Любеческого съезда: "каждый да держит свою отчину" — просто детский лепет расшалившихся правнуков. И, значит, ни у кого нет "своей" вотчины.

Бздынь.

— А... а как же? Не! Не может такого быть! Не бывало такого на Святой Руси!

— Да ну? Было. Всегда. Спокон веку. Это только последние семьдесят лет иначе. Новодел, новизна некошерная.

А уж Второзаконие с отпусканием рабов на волю... куда уж прадедовнее? Или — дедовитее? Дедовщиноватее?

"Юридический антиквариат" вызывал когнитивный диссонанс, ставил в тупик, вызывал взбрык и выносил мозг.

Раскол, разногласие между мной и Андреем немедленно вызвали бы такой вал... консервативного восторга, в смысле: энтузиазма хранителей "старины", что все наши новации просто затоптали бы, забыли бы как послеобеденный кошмар.

Дело, конечно, не в двух сотнях моих бойцов или в паре "огрызков" за спиной. Дело в моей репутации, в удачливости, изворотливости, скорости. Которые признавали все. Скрипели зубами, плевались, матерились, но ничего с этим поделать не могли. Останься Боголюбский один — он не смог бы обеспечить такой темп. Просто физически сил не хватило бы. Его бы "съели".

Андрей это понимал. Но — ревновал.

"Крепка, как смерть, любовь;

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы ее — стрелы огненные".

"Песнь песней" толкует о ревности мужчины и женщины. Но мужчина и власть... очень похоже.

Я это чувствовал, но надеялся, что "Киевское сидение" скоро кончится, дороги подсохнут и мы разойдёмся по своим городкам. И буду я, как настоящее попандопуло, давать издалека советы, лучше — по телеграфу, и не нести ответственности. Буду заелдыривать кое-какие вундервафли, выскакивая временами, полный оптимизма как чёртик из табакерки:

— О! Едрить-крушить-инновировать! У меня новая хрень изобрелася! Дерижополь задневинтоприводной образовался!

Выпав из поля зрения, не буду так сильно... возбуждать. В смысле: ревность, а не то, про что вы подумали.

"Отдалённость увеличивает обаяние" — Тацит? — Вот я и обаяню. Издалека.

Боголюбский ощутит себя настоящим законченным Государем, будет ломить сам, не смущаемый даже на намёком на мысль:

— А вот как бы это Ванька-лысый... уелбантурил?

Увы, я не учёл одной тонкости.

Боголюбский, сам по себе, вполне генератор новизней. У него это не от восьмивекового опыта человечества, как у меня, а от собственного оригинального взгляда на мир и возможное в нём. От души.

Понятно, что технологические прибамбасы — не его поле, но вот в своём, в княжеском, он — вполне. И он нашёл-таки способ несколько... поунять мою резвость.

"Жесток гнев, неукротима ярость; но кто устоит против ревности?" — Отвечаю царю Соломону на заданный им вопрос: тот, кто привык постоянно сдерживать и жестокий гнев, и неукротимую ярость.

Последние недели перед выступлением войска на Волынь, последние дни перед уходом каравана, некоторые отряды уже выдвинулись из города, но князья и прочая верхушка ещё в Киеве. Снова пир в той же большой трапезной Западного дворца. Снова награждения. И за прошлое, и на будущее: назначенные сотники государева войска уже присягнули в церкви и получают от Государя шейную серебряную гривну и боярскую шапку.

Традиционно "старшая дружина" состоит из бояр. Обычно именно бояр назначают на эти должности. Верно и обратное: выслужившиеся сотники получают со временем боярство. Связка: чин — сословие не однозначна, как в Петровской Табели о рангах, но распространена.

Здесь Боголюбский вломил прямо, без откладывания "на потом", сразу: чин — шапка.

Просто маленький штришок на тему: "государева служба — хорошо".

Гридни разных князей, которые думают про себя, что и они могли бы стать сотниками — кусают локти.

— А ведь и я бы мог... боярином ходить. Всех же звали. Дур-рак!

Князья это понимают, переглядываются.

Ох, и подорожают бобры на Руси! Много шапок бобровых надо будет: князья тоже начнут массово давать боярство своим старшим дружинникам.

Но мы-то первые!

— Наш-то светлый... тянется за государем... вдогонку. И мы там же... В хвосте.

Я снова сижу на краю одной из "ножек" этого стола "покоем". В соседях, вместо убывших "до дому" торков — литва. Под общий шум, под здравницы веду неспешный разговор. Пытаюсь понять возможные подробности будущего прохода каравана князя Михалко по тамошним землям.

— А вот к примеру, ливы... Вот так прямо и режут?! Всех?! А если Криве-Кривайто запретил? Да ты что?! Ай-яй-яй.

Была мысль пригласить этих ребят в караван. Но лучше не надо. Племена враждебны между собой. Добавлять к вражде каких-нибудь ливов или латгалов к русским ещё и их вражду с куршами или жмудью...

Троекратный стук посоха в пол.

На этом помосте — как в барабан. Шум в зале стихает, мой собеседник оборачивается к центральному столу. Дождавшись тишины, начинает говорить Боголюбский. И тишина становится полной.

Андрей говорит негромко. С некоторой иронией, удивлением. К своим собственным словам.

— Братия князья русские, святители православные, господа боярская. Славные вои и мужи добрые. Ныне мы многих наградили, честью почествовали, кои важное исделали для побед наших, для процветания Руси Святой. Однако же есть человек, коий более всех послужил ныне торжеству правды, воссиянию славы русской и веры православной. Более любого.

Народ зашевелился, начал переглядываться.

— Эт шо ж за герой такой? Победитель-торжествователь-воссиятель? Мы-то? — Не... мы-то само собой... но не настолько же ж...

Мне сразу стало нехорошо. Когда Андрей врубает пафос или иронию — уже тревожно. А когда оба вместе...

— Мы все, воинство хороброе со всея Святая Руси, поднялися и пришли сюда, дабы избавить отчизну нашу от терзающего ея хищника киевского. Мы — пришли. А избавил — он. Главу воровского князя — его меч ссёк.

Андрей резко ткнул посохом в мою сторону. Народ вокруг как-то... развернулся. Ко мне. И отодвинулся. От меня.

Чёт мне... волнительно. Чёт мне... как бы и мою голову не срубили. Типа: а нефиг чужую добычу из-под меча воровать.

— Собралися мы град изменнический взять. Мы — собралися. А он и в город вошёл, и ворота открыл. Двое ворот. И в граде Ярославом, и в граде Владимировом.

Андрей внимательно оглядел многочисленное собрание, всматриваясь в лица сидевших.

— Кто? По чести, как на духу, скажите мне — кто более явил воинской удачи?

Общее молчание было ему ответом.

Вопрос — риторический, озвучить альтернативную точку зрения никто не рискнул.

— И после одоления нашего — кто более сделал для воссияния славы, для установления мира на Святой Руси? Ныне, всего-то третий раз за всю Русь Святую, у нас митрополит свой, нами избранный. И так изделано сиё, что и Патриарх сего митрополита признает. А не как прежде бывало. Вот, идут ныне братья мои за жёнами себе. От чего великие пользы Руси нашей приключиться могут. Да и не одной Руси, а всему миру христианскому, всей вере Христовой. Вот, собирается по-новому войско. И сын мой поведёт его, дабы установить мир, и закон, и порядок на земле нашей многострадальной. Вот, сотни тысяч людей русских от ярма рабского избавлены. Могут ныне вольно богу молиться, деток ростить. И прочие люди русские во множестве вольностями облагодетельствованы. И иных дел добрых немало исделано. А причина тому — вот он.

Андрей снова ткнул в меня.

— Иван Акимович. Воевода Всеволжский.

Народ зашумел, загомонил. В ладоши хлопать за столом не принято. Но постучать руками, ногами... Одобрям-с! Шайбу-шайбу! Ма-ла-дец! Ма-ла-дец! Бурные, продолжительные...

Я, ясное дело, смущённо и благодарно улыбался, кланялся. И панически пытался понять: а нафига Боголюбский такую славу на меня складывает?

Я и так во всякой дырке — затычка, всякому охотнику — мишень. Этот спич вызовет в русских вятших новую волну злобы, зависти. И так в их ненависти по ноздри. Так он хочет, чтобы меня с головой накрыло?!

— Много, много воевода Иван дел добрых да важных изделал. Поболее любого-всякого. А почему?

Андрей хмыкнул, типа смущённо:

— Открою вам, лутшие люди русские, тайну.

Народ затих. Во сща-сща... и мы все узнаем "самую главную тайну".

* * *

"Сделайте же, буржуины, этому Мальчишу-Кибальчишу самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Главную Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без этой важной Тайны".

А тут Тайну так скажут. Без мук. Главную. В смысле: куда следует вкрутить фигурный болт с метрический резьбой, чтобы так высоко подпрыгивать.

"Сейчас вы узнаете про то, о чём всегда хотели знать, но боялись спросить".

* * *

Публика заволновалась, затолкалась и притихла. Частично приоткрыв рты и затаив сыто-хмельное дыхание.

Андрей, загадочно улыбаясь, что на его лице выглядело... неожиданно, почти шёпотом сообщил:

— А Иван-то Воевода у нас того... Не Акимович.

Народ, в страстном томлении от предвкушении "самой главной тайны", дружно сглотнул. Видимо, проглотив. Тайну. Целиком. Потом отрыгнул, вытащил на свет, начал мять в руках, пробовать на зуб и тыкать в неё пальцами. Производя разнообразные мозговые шевеления и таковые же, но — звуки.

Звуки постепенно ассоциировались и адсорбировались. В нарастающее гы-гы-канье.

— О! Во! А мы-то думали! А он-то... ублюдок! Гы-гы-гы... морда беспородная... ха-ха-ха... плод разврата, дитя похоти... отброс отброшенный... подкидыш-выкидыш-недоносок... тьфу ты, господи, тля приблудная...

Карл Юнг: "Думать трудно, вот почему большинство людей судят".

Здесь судили меня. Осуждали. В лучших традициях Земли Русской и Веры Православной.

Репутация, авторитет, создаваемый многими трудами, с риском для жизни, с напряжением ума, с привлечением знаний, которых, без преувеличения, ни у кого не было... всё это рушилось и расползалось. Какой авторитет может быть у безродной дворняжки? Не пнули — уже хорошо.

Снова, как несколько недель назад, когда Совет отверг моё первое предложение об отмене рабства на "Святой Руси", я чувствовал, что меня макают в выгребную яму. Только более массово, более единодушно. Со всем энтузиазмом всего личного состава. Ряды радостных, ухмыляющихся, ржущих бородатых морд. Радостных — от избавления от страха передо мной. От их превосходства надо мной. От восторжествования.

Шевеление алчущих вшей. Тянущихся ко мне. Делящих меня. Сюда — пнём, сюда — ткнём, сюда — плюнем...

"Жрущая протоплазма"? — Ну что вы! Нормальные хомнутые сапиенсом. Предки наши.

У них передо мной преимущество. По их мнению. Они дети венчанных родителей. Это не их заслуга, это не от их труда, храбрости, ума, души. Но они считают такое — важнейшим. Потому что — "от честнЫх родителей".

Наследственная аристократия. Опора Государства Русского.

Я повернулся к Андрею.

"Ума палата с крышей набекрень"? Сдурел?

Властолюбивый ревнивец? Решил меня "утопить"? Избавится от соперника? — Так я ему не соперник, он это понимает. Изничтожить причину для ревности? Про кого другого — поверил бы. Сильные эмоции клинят мозги, сбивают иерархию целей. Но такое не про Андрея: его непрерывно кипящая личность постоянно полна сильными эмоциями. И вполне выучилась их давить, заменяя разумными, рассудочными решениями.

Понял. "Проверка на вшивость": он внимательно рассматривает публику. Выцепляет, фиксирует реакции.

Он играет какую-то свою игру. Не против меня. А против кого? — Непонятно.

Вру, понятно: против "лутших людей русских". Против "соли земли", против "жрущей протоплазмы" русской аристократии, которая (в РИ) его и зарежет. Игру, в которой я, если не пешка, то что-то типа коня или слона. Лёгкая фигура. Не выше.

Звучание нарастающего общественного остроумия усиливалось, когда Андрей снова взял посох в руки и медленно, размеренно, троекратно ударил им в помост.

Точно: большой турецкий барабан.

Зал затих. Не сколько от бум-бума посоха, сколько под внимательным взглядом наклонившегося над столом Боголюбского.

— Воевода Иван — не Акимович.

Помолчал, давая собранию возможность окончательно затихнуть, "превратиться в слух". Размеренно, будто бросая в толпу камни, произнёс:

— В нём та же кровь. Что и в отце моём. И в братьях. И во мне. Он — Юрьевич.

Сборище немедленно превратилось в "зашумелище". Новость была бурно обсуждена и раз пятнадцать повторена. Сперва — для тех, кто недослышал, потом теми, кто не недовысказал.

Андрей продолжал давить собрание:

— Ныне, в делах Киевских, кровь эта показала себя. Никто, ни один — столь многого сделать не сумел. Даже и из рюриковичей — никто. А в нём — взыграло. Порода. Кровь. Моя. Княжеская.

Боголюбский ещё раз внимательно оглядел зал. Потом прямо повернулся к сидевшим рядком потрясённым князьям. И раздельно повторил:

— Он. Мой. Брат.

Бздынь.

Тишина. Такое переварить...

"Этого не может быть! Потому что не может быть никогда!".

Рюриковичи не признают бастардов. За триста лет от Рюрика их всего два: Владимир Креститель да отец нынешних туровских князей. То-то волынцы так пытались его выгнать, а просьбы "примите меня в любовь" воспринимали как оскорбление.

Василия, внука Мономаха, сына его дочери от "императора" Романа Диогена, которого зарезали наёмные убийцы в Доростоле, но Мономах за имение его сына, своего внука, продолжал воевать на Дунае, взяли только "верно служить князьям русским".

— Двадцать два года тому, об такую же пору, съехались мы, шесть князей русских, в Кучково на Москва-реке. На сороковины брата моего Ивана. Вы-то (он кивнул Живчику и Матасу) помнить должны. Там повенчался я со старшей дочкой покойного владетеля тех мест Степана Кучки, Улитой. А отец мой... поял младшую. Девицу тогда же, в Кучково, выдали замуж. За ближника князя Святослава Ольговича. В то лето мы вместе в поход пошли. Я его помню, рядом бились. Добрый муж. Погиб. Зимой родами и та девица померла. А младенец выжил. Вот он. Добрый молодец от семени отца моего. Брат единокровный.

Публика... охренела. Ряды — полуоткрытых, заросших бородами, ртов, ряды — "юбилейных рублей" разных цветов.

Индийское кино в полный профиль. Хочется обнять и плакать. От неизбывной тоски и счастья обретения. Хочется присоединиться и приобщиться к этой радости.

Вот! Они наконец нашли друг друга! Ура, товарищи! Братья и сёстры! Обнимемся и облобызаемся! Как это.... мило, как это... душевно, сердечно и... и волнительно.

"И — прослезился".

Сухой, малоэмоциональный, негромкий голос Боголюбского не оставлял места для сомнений: это — истина, так — было.

Ещё минута, ещё полминуты, и мозги присутствующих преодолеют эмоциональный ступор и половодье радости обретения "утраченного брата", начнут продираться сквозь колючие заросли загадок и непоняток.

"Зверь Лютый" — сын Долгорукого? — Ну это-то не велика новизна, таких по Руси немало бегает.

Боголюбский назвал его братом? — Да, такое... неслыханно. Но... Крестителя братья признали, Новгород ему в удел выделили.

А вот "брат Государя"... Государем признанный... А на Руси — "лествица". Боголюбскому наследует Перепёлка. Конечно, дай боже государю многие лета, но всё же... Они оба старые, за полтинник. Ненадолго. Младших Андрей с Руси отсылает. Как-то хитро. А этот лысый остаётся. Эдак лет через пять-десять у нас в государях будет вот эта оглобля плешивая. По прозванию "Зверь Лютый". А ещё: "Княжья смерть", "Немой убивец", "Ванька-пряслень", "Колдун полуночный".

У нас? Вот это?! Государем?! — Ох-хр-ренеть.

Мыслительные процессы происходили асинхронно и не синфазно. Дифракционно отражаюсь на физиономиях. Я поймал уже несколько вполне угодливых улыбочек в мой адрес. Забавно видеть, как расцветает нижайшая и верноподаннейшая, вытесняя с конкретной морды лица только что бывшую на ней глумливую, высокомерную, презрительную.

Увы, Андрей не дал мне возможности изучить физиогномистику особей из Большого Совета в подробностях:

— Брат мой Иван. Ныне, коль оглашён ты князем русским, то и надлежит тебе занять место достойное среди нас, рюриковичей. Поди сюда.

Он, однако, показал на место не за княжеским верхним столом, а впереди себя, перед помостом, посреди "покоя". Там, куда выходили прежде награждаемые.

Я несколько завозился, выдираясь с лавки, отвечая на поздравления и похлопывания соседей.

Народ тут, на "ножках" стола, простой. Сходу поклонов в пол не дождёшься.

— Так ты князь?! Ну ниххх... Тогда — выпьем! Напоследок! Пока не началось.

Андрей, едва я встал на указанное место, продолжил:

— Князю русскому много чего надобно. Честь, храбрость, щедрость. Душа и разум. А знак достоинств сих: княжье корзно. Ныне у тебя нет. Так прими моё. Не побрезгуй. Я в нём в Государи Всея Руси венчался.

Намёк — однозначный.

Не только великая, уникальная честь. Русский князь никому не отдаёт своё корзно, пока жив. Только в гроб снимают.

Боголюбский, по сути, объявляет меня наследником. Вторым. Или первым? Выводит "на линию огня". Сталкивает с Перепёлкой. И отодвигает в очереди младших, "гречников".

Я, с моими Крымским и Руянским планами, теперь выгляжу "кукушонком" — вытолкнул братьев из гнезда, чтобы самому больше червячков досталось.

Гнездо и Михалко сидят за столом. Как им такая новость? Передумают? Не пойдут? — Это вряд ли, это прямо под топор. Нынче — под два топора. А вот что они дорогой думать будут... Что — "кукушонок"? Или что "брат обретённый" — "благодетель тайный"? Теперь-то и причина "благодеяния" понятна: "братская любовь", "забота старшего о младших". Или — заблаговременное выращивание союзников? На всякий случай...

Порядок престолонаследования в "Святой Руси" по нынешним временам... очень "вещь в себе". В РИ Всеволод Большое Гнездо, став князем Владимирским, на Киев не претендовал, предпочитая ставленников: Рюрика Стололаза, отчасти — Давида Попрыгунчика.

Но если я, к Всеволжску, который "взлетает как ракета", про который уже ходит по "Святой Руси" множество слухов и сказок, добавлю, после Боголюбского, Суздальский удел и, после смерти Перепёлки, Переяславльский... Да при существующем союзе с Рязанским Живчиком и Новгород-Северским Матасом...

Заманчиво. Хороша приманка. Любой рюрикович на моём месте хапнул бы без раздумий. Это ж — дорога торная! На самый верх! На Киевский стол!

В РИ в эту эпоху есть два исключения: Полоцкий Всеслав Чародей и Владимирский Всеволод Большое Гнездо. Оба посидев на "главном столе Святой Руси", попробовав собственными задницами эту "горячую кашу", не только сами сюда больше не лезли, но и потомкам своим заповедовали. Умные.

Я — тоже. В смысле: помню, что бесплатный сыр только в мышеловке. Хотя мыши сыр не любят. Даже на халяву.

Важнее другое: я — не удельный князь. Я не родился в этом, я не вырос в постоянных размышлениях, упоминаниях окружающих: тот удел — богаче, тот стол — выше. Мне — плевать. Мой мир — Земля.

Любой из присутствующих, может, всего раз-два в жизни слышал такое слово — Земля. Как планета. Как единая сущность. Они никогда так не думали.

Я играю в уголке. Называется: "Святая Русь". Я об этой целостной сущности — каждый день думаю. А они — раз в год. Потому что есть более для них важные вещи: семья, род, вотчина, волость, удел... А уж потом: Русь, христианский мир.

Глава 612

Вот вокруг "удела" и возникает интересная... коллизия.

Я же сам требовал: Любеч — побоку. Нет у князей своих вотчин, есть одна общая — Русь рюриковичей. Князь сидит не на "своём" уделе — на данном государем. Данным — в управление. Временно. Посидел — полетел дальше. Куда старшой сказал. Иначе — наследственные владения, аллод, феодальная раздробленность.

Естественно и наоборот: все владения русских князей — "Святая Русь". А как иначе?

Вот тут я и попадаю. Влетаю по самое "не балуй".

Приняв уникальную милость государеву, "то, чего не может быть", я становлюсь одним из рюриковичей. Конечно, самым-самым. Но — не первым. А первый меня пошлёт. Куда-нибудь. В ту же Тарту, или Руссу, или куда ещё. А на моё место во Всеволжск поставит другого.

— Я ж Не-Русь!

— Не-а. Корзно принял? — Русь. И земли твои — тоже.

Класс! Умница!

Это я про Боголюбского.

Он устроил такой цирк, такой ритуал, что я не могу отказаться. Сказать публично "нет" — можно сразу удавиться. Пока за тобой не пришли толпой и не удавили. С чувством исполненного долга, восторжествования справедливости и заслуженного воздаяния за вопиющую неблагодарность.

Принять корзно? — Потерять Всеволжск. Стать одним из русских князей, обычным золочёным крысюком на куче дерьма. Ну, не обычным. А с идеями и претензиями. Но люди! Люди мои! Которых я собирал, учил, лечил... Всё погибнет.

Принять — нельзя, отказать — нельзя...

Чёт придумать надоть.

Как-то эдак заелдырить, чтобы не только "перебить" общественное потрясение от невиданной, невозможной новизны Боголюбского, но и его самого избавить от горделивого самовосхищения, от чувства чудесника-благодетеля. А то с ним и разговаривать по делу нельзя будет.

"Успех — это способность идти от поражения к поражению, не теряя оптимизма!" — сэр Уинстон? Таки — да. Оптимизатор — оптимизма потерять не может. Профессионально.

Я стоял столбом. Посреди этой, надоевшей уже, трапезной, перед помостом со столом высшей знати, перед Государем Русским.

Боголюбский расстегнул фибулу на плече, слуга подхватил плащ на руки и важно вышагивая, держа корзно на вытянутых руках, пошёл в сторону, чтобы спуститься в зал. Но, подойдя ко мне, засомневался. Чего-то спросил наверх. Там рявкнул Боголюбский, Перепёлка, несколько скуляще, начал отгавкиваться. С другой стороны вступил вдруг Кирилл Туровский. Потом он выбрался из-за стола, спустился в зал и оказался рядом. Ласково произнёс:

— Встань на колени, князь Иван, прими благословение моё да корзно княжеское, да поблагодари Господа и Государя.

Ага. Смысл понятен: символический жест — возложение корзна на плечи новообъявленного князя — должен исполнить кто-то из старших. Ритуал прежде неизвестен, возможны варианты. Андрей сам не хочет, посылает Перепёлку. Почему? — Ну, причины могут быть разные: от приступа остеохондроза до желания "нагнуть" брата. Или — меня.

Акиму в Смоленске так шапку боярскую вручали. Тогда Благочестник не соизволил, а послал Попрыгунчика. Я про это уже...

Перепёлка тоже... не хочет. То ли потому, что мы с ним недавно крупно повздорили в Переяславле. То ли видит "урон чести". Кирилл вызвался снять конфликт: иереи принимают участие в ритуалах "возведение в князья".

Понятно, что не в таких случаях как здесь — такого ещё не бывало. Но рюриковичи постоянно пересаживаются по столам. При прибытии в новый город князь должен быть объявлен "господином" этого города, а не просто гостем проезжим. Делается это публично, через церковь, молебствование и поклонение святыням. Присяги, крестоцелование, благословение...

Я бы послушался: голос у Кирилла спокойный, благожелательный. Убедительный. Но вбиваемое в моих людей — вбивается и в меня. Если нужно неуку сто раз повторить, то и сам поневоле запомнишь.

— На колени — перед родной матушкой, святой иконой и могилой. Иное — позор и смерть. Таков закон Всеволжский. Прости, Кирилл, но ты не матушка, не икона и, дай бог, долго ещё могилой не будешь.

Забрал у него корзно. Тяжёлая штука, однако.

Так, держа в руках этот "меховой плащ с кровавым подбоем" как у Понтия Пилата, уставившись в него, я начал благодарственную речь.

— Государь мой, братья, вся господа русская. Не сыскать в мире слов, дабы выразить чувства мои. Лишившись в младенчестве неразумном матушки и батюшки, дитё бессмысленное должно было погибнуть, сгинуть от голода, холода, болячек разных. Однако ж господь, в безграничной мудрости своей, сберёг жизнь новорожденную. Царица Небесная оградила Покровом своим слабый огонёк души, в мир ангелом принесённой. Господь посылал дитяте людей добрых. Их трудами и любовью и жив остался, рос, ума-разума да сил набирался. Однако, сколь не хороши они, а всё ж не родная кровь. Худо быть одному. Худо расти сиротой. Сколь много раз бывала подушка мокра от слёз сиротских. Не с голода-холода, не с обид-побоев, но от одиночества. От бесприкаянности души, лишённой родительского да братского участия. Тяжко в миру сироте. Одиноко. Холодно.

Чистая правда: судьба всегда посылала мне добрых людей. Остальное... я не страдаю бедностью воображения и отсутствием "зеркальных нейронов".

"Пока человек чувствует боль — он жив. Пока человек чувствует чужую боль — он человек".

Зал молчал. Среди повседневных забот: как бы набить кису серебром да брюхо жратвой, добыть коня порезвее да сударушку пожарче, седло поизукрашеннее да шапку повыше... вдруг зазвучали слова об одиночестве души.

Человек рождается — один, и умирает — один. И живёт, если по душе — один. Ни отдать свою, ни принять. И в чужую не влезешь, и свою до донышка не распахнёшь. Потому что сам дна души своей не знаешь.

Ты всегда один, хомнутый сапиенсом. И тебе это страшно. И вот, собираетесь вы, чтобы спрятаться от вечного одиночества, в толпы, устраивает пиры и собрания.

Да только и на пирах — каждый в себя ест. Только в себя. И от дерьма своего освобождается — тоже из себя. Сам. Только.

— Многие годы мечталось дитёнку: вот сыщутся, незнамо где, родные люди. Согреют родные души — душу сиротскую. Приязнью, заботой. Да просто — вот есть они. Немало походил я по Руси. И били меня, и гнали. А иные помогали да кормили, приют давали. Много на Святой Руси добрых людей. Да только я всё своих искал. Мстилось мне, во снах мерещилось: вхожу я в горницу, а там мои сидят. Говорят наперебой: Что ж тебя так долго-то не было? Заждались уж. Давай к нам быстрее.

Голос мой дрожал от сдерживаемых слёз, горло перехватывало от волнения.

Актёрская игра? — Да. Перевоплощение. Вживание в образ. На основе личного опыта. Ощущение полного одиночества, заброшенности, никому не нужности и ни к чему непригодности, всеобщей враждебности и чужести, которое я столь остро ощутил после "вляпа" там, на Волчанке, и здесь, в Киеве, в "космосе" подземелья" и позже, после отправки в "болота черниговские".

События у меня чуть другие. "Мои" — из другой эпохи. А вот чувства... вполне сиротские.

— Много ходил я по земле. Вырос. Свой дом построил, Всеволжск. Как-то уж и пересталось мечтаться. Что придёт день и добрый человек скажет: здравствуй, брат. Другим покажет, знакомя: это — брат мой. А ты — сказал. Спаси тебя бог, Андрей Юрьевич. Брат мой Андрей.

Я взглянул на Боголюбского. Он был взволнован, радостен, умилен. Искренне, от души. Едва ли не до слёз.

Но пока его "кипящая этажерка" в верхнем слое благостно воспринимала мои задушевные излияния, на нижних уровнях она же — недоверчиво прислушивалась. Пыталась просчитать: а чего это Ванька-лысый уелбантурить собирается? Или — заелдырить?

Эх, брат, умный ты. Но, как я не ожидал твоего нынешнего хода, так и тебе не просечь моего.

Экспромт он того... импровизнутый. Даже для его автора.

Я развернул, встряхнул, оглядел данное мне корзно.

— Великая честь. Воистину — невиданная. Не бывало такого. Даже и помыслить, помечтать о таком — невозможно было. Но наипаче, наиострейше для сердца моего, слова твои: "брат мой". Счастье долгожданное. Надежда, почти уж и утраченная, а ныне обретённая.

Я снова покрутил перед собой корзно. И начал его складывать. Пополам. Вдоль. Ещё пополам. Поперёк.

— Многие годы бродил я по Руси. То сиротой круглым, то ублюдком боярским. Немало бед да невзгод перенёс. Нагляделся-наслушался. Про судьбы других. Про детей, рождённых от родителей невенчанных. Про насмешки да помыкания, про побои да обиды, на их долю достающиеся. Не по делам их, не по добронравию, прилежанию да разумению, а по зачатию их. Действию, коему они участниками не были, ни поспособствовать, ни воспрепятствовать не могли. Разве не слышите вы стон и плач крови своей?

Распрямился, оглядел притихшее собрание. Начал. Как обычно для меня — сперва негромко. Постепенно распеваясь, входя в голос, добавляя нот, эмоций, интонаций.

"Я начал жизнь в урочищах лесных

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих,

Я есть просил, я замерзал.

За что вы бросили меня? За что?

Где мой очаг, где мой ночлег?

Не признаете вы мое родство,

А я ваш брат, я человек.

Вы знали ласки матерей родных,

А я не знал и лишь во сне

В моих мечтаньях детских, золотых

Мать иногда являлась мне".

Чуть подправленная, чуть усечённая песня "Генералов песчаных карьеров" наполняла, пусть и несколько монотонным, почти разговорным вокалом трапезную Великих Князей Руси. Наполняла — неизбывной, безнадёжной тоской, обидой на несправедливость.

"За что? Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват".

Окинул взглядом притихшее собрание господы русской.

— Так за что же вы гоните их? За что обижаете и ущемляете? Ведь они — плоть от плоти и кровь от крови вашей. Ведь они — ваше продолжение в мире дольнем. Что же вы детёнышей своих давите да поедаете?! Грызом грызёте?!

Зал взорвался.

Упрёк мой достал многих. Все зашумели, принялись рявкать, ругать меня, тыкать пальцами. Иные — и с мест повскакали. Хорошо хоть на "Святой Руси" посудой кидаться не принято. А то забили бы, как камнями.

Громко, страстно... не интересно. Интересно одно — Боголюбский.

Я поломал ему сценарий, влез с отсебятиной.

Топнуть ножкой, отрубить мне голову? — Да запросто! Что дальше? Нынче наш тандем держит всю эту... "жрущую протоплазму" в узде. Хоть как-то. Без меня — тебя завалят. И дело даже не в том, что зарежут, как случилось в РИ через пять лет, а в том, что всё, что ты задумал, что даже не мозгом — нутром души своей считаешь "правильно": единая Русь с законом и процветанием — порушится.

Не пойдут сватать принцесс братья: лопат нет — нет хлеба в Царьграде, хана Иерусалиму, минареты у Святой Софии. Блямбы-пропуска нет — нет пути на Руян. Без Ваньки тут, там, везде — возникают дырки. Которые останавливают задуманное. Нет, кое-что, когда-нибудь, кто-то, как-то, в какой-то форме и размере...

Боголюбский ел меня глазами. Хотя правильнее — прожигал. Наклонившись ко мне через стол негромко спросил:

— И чего же ты хочешь?

Кавалерист-конкретизатор.

Нет чтобы "по-кухонному": погрустили-всплакнули, поругали-похаяли, ля-ля — три рубля. И, умиротворённые душевным единением, расползлись по норкам. Иные — сами гадить, остальные — при чужих гадостях присутствовать.

"Не мы таки — жизнь така", "Все так живут", "А жо поделаешь?".

Зал мгновенно начал стихать.

Интересуются, однако. Слышать хотят. Чего это Ванька-лысый нынче уелбантурит.

— Ты, Государь, признал меня рюриковичем. Посему более всего забота моя о нашем роде, о древе Рюрика. Ныне семя княжеское расточается втуне. Погибает, исчезает в бездонной толще народной. Будто диаманты сверкающие в болото брошенные. Отчего Руси нашей — худо. Не столь мы богаты князьями, чтобы драгоценностями таким разбрасываться. Посему прошу, Государь, установи, что всякий, рождённый от семени потомков Рюрика — Рюрикович. Признанный родом. Имеющий право, по твоей государевой воле, на "причастие в земле Русской". С правами и обязанностями, кои князьям русским по решению княжеского совета и твоему приговору установлены.

— Нет! Ересь! Дети развратников да будут прокляты! Во веки веков! Не бывать такому!

Епископ Смоленский Михаил проявил невыдержанность.

Проявил. И — проглотил. Когда Боголюбский повернулся к нему всем корпусом. Заткнулся и растерянно уселся назад. Но я остановиться не могу, мне "назад" некуда.

"Не могу молчать" — Лев Николаич? Мысленно с Вами. Поддерживаю, присоединяюсь и не молчу.

— Начинай. Начинай проклинать, епископ Смоленский. Мы (как интересно произносить это местоимение в этом контексте) Мы все, все рюриковичи — потомки Владимира Святославича. Который — Святой. Который — ублюдок. От рабыни. Будешь всех князей русских проклинать? И установления его? Веру христианскую, им на Руси поставленную, назовёшь измышлением диавольским?

Я вернулся взглядом к Боголюбскому и глядя в его бешеные глаза, в этот "высасывающий взгляд" сформулировал:

— Зная не понаслышке тяготы и муки, что достаются на долю детей, пусть бы и с кровью благороднейшей, но без церковного благословения их родителей рождённых, бросить их, забыть в минуту радости о страданиях моих кровных братьев и сестёр... не по чести. Подловатенько как-то. Как же мне с подлостью да во князья? Посему прошу, Государь, прими таких в род.

Всё сказал? — Ну-у... пришло время "последнего слова". Ультиматум. Но без "матом".

— А до тех пор принять дар твой, корзно княжеское, не могу.

Я опустился на одно колено, протянул в сторону помоста на вытянутых руках аккуратно сложенное за время моего монолога корзно, склонил голову и принялся. Ждать.

Бзды-ы-нь.

Публика орала и охреневала.

Дать корзно человеку со стороны? — Да невозможно это!

Но чтоб получивший княжеское достоинство от него отказался?! — Невозможно! Два раза!

Зал поорал и начал стихать. А я ждал. Ответа Боголюбского.

Он так старательно построил спектакль. Душу вложил. Столько пафоса, умиления, сентиментального восторга... потерянный и найденный брат... все в соплях и благостности... в умилении и умиротворении. Оглушительный успех. Аплодисменты, публика ликует, крики "бис" и "браво", в смысле: повтори! Режиссёра, костюмера и исполнителя главной роли в одном лице — осыпают цветами и выносят на руках...

Плюс ещё два, минимум, слоя холодных расчётов: порядок наследования, присоединение Всеволжска. Плюс яркое проявление самодержавности. И в роде, и на всей "Святой Руси". Плюс "образец для подражания": "в ранце каждого солдата есть маршальский жезл". Или, здесь, княжеское корзно.

Нет-нет-нет! Такого больше не будет! Наверное... Но, в сочетании с сегодняшней раздачей боярских шапок...

— У Государя — хорошо. Там дают и награждают.

Идеально. Такая многослойная луковица эмоций, намёков и смыслов.

"Кто ей раздевает — слёзы проливает".

А этот... Ванька-лысый, братец, прости господи не ругавшись, ещё одну шкурку добавил.

Очень чувственную, душевную: как же не поплакаться о бедных сиротах, не оказать им благодеяния и вспомоществования? Пренебречь заботой о слабых и малых? Явить скрадедность, чёрствость душевную? Встать на сторону Антихристову?

Отказать в помощи единокровным? — Плюнуть в лицо всем родственникам, всему роду Рюрикову. Объявить о своём предательстве единства крови. Сегодня отрока от семени своего из дому выгнал — завтра брата зарежет.

Надо озаботиться. По-родственному. По-христиански. "Бог есть любовь" — возлюбим же малых, слабых и сирых! Так долдонят каждый день с тысяч амвонов. Это — слово божье. Это — "добро". Сделать так — "правильно".

И тем обрушить одну из основ "Святой Руси".

* * *

Чисто для знатоков.

Нынче на "Святой Руси" с полсотни рюриковичей. А княжеских городов — десятка два. Количество княжеств на Руси будет расти и к концу 14 в. дойдёт до полутора сотен. Потом "собиратели земли русской" их число поуменьшат. Последнего удельного князя, своего брата, прикончит Иван Грозный.

В большинстве княжеских городов князья сидят не по одному. С сыновьями, часто уже взрослыми, с братьями. Причины разные: кто не хочет отделять уделы, кто сам понимает, что не потянет.

Вводя возврат к временам Крестителя, когда вся Русь управлялась Государем, а князья — все! — сидели наместниками по городкам, мы вытаскиваем всех "вторых" и "третьих" князей "из запечка". Теперь каждый должен лично служить. Там, куда Государь пошлёт.

* * *

Пример: в Чернигове сидит князем Гамзила. Наследственно — он из "гориславичей". При нём его брат Ярослав. Безудельный. Которому, по лествице, должно сидеть на втором "столе" Черниговского княжества — в Новгород-Северском. Если Ярослав принимает присягу государю — тот ставит его, например... в Червень.

Всё, Матас может никого, кроме Государя, не опасаться. Братан Гамзила не сможет забрать Северскую землю — не под кого, пока сыны не вырастут.

Ещё веселее: у Гамзилы — дырка. Так-то он держит брата "на минимальном окладе" — тому деваться некуда. При скупердяйстве Гамзилы такое... обидно. А тут свой город. Пусть и не велик, а свой.

Так это — "мягкий сценарий"! А если Государь даёт тому Ярославу удел в Черниговской земле? Кое-какой Стародуб или Вщиж? — Гамзила сходу теряет часть доходов, дружины. Никаких нарушений "старины"! Ты ж сам должен дать брату удел в землях своих. Жаль, не озаботился, пожадничал.

"Светлые" князья проигрывают сразу, без войны. Просто тем, что "из запечка" вытащили их младших родственников.

Теперь, к этим двум-трём десяткам "младших", "безудельных" князей добавится, по моим прикидкам, сотни полторы "ублюдков". На "Святой Руси" около двух с половиной сотен городков. Даже и так на все не хватит. А есть ведь и другие "государевы службы". Да и не все годны.

Конечно, все дружно скажут "нет": кошерны дети только от церковного благословения.

Но я "прокукарекал". Через несколько недель общерусское войско разойдётся "по местам постоянной дислокации". Унося не только трофеи, но и устанавливаемые новизны. "Пойдёт звон" по всея "Святая Руси".

Теперь представьте набор... коллизий. С персонажами, которых предлагаемые изменения затрагивают.

Приехал кое-какой князь на свой двор, оглядел дворню, выскочившую поприветствовать. И думает:

— Вон тот, теремный слуга... да, хороша матушка его была. Ласковая. Два месяца кувыркались. А потом... ага, вон конюх стоит, его матушка жадновата оказалась, после третьего раза выгнал. А между ними... писарёнок кланяется. Его матушку только разок и наклонил. Попалась как-то в тёмном переходе. И что ж? Мне всех их сынами признать? А сраму-то, а позору, стыдобища кака... А законная чего скажет? А все эти... бояре-слуги? Не, не буду.

Но "кукареку" прозвучало. И уже в тот же день, на крайний случай — ночью на постелюшке, князя спросят:

— Ну так как? Кого будешь признавать? Сколько корзней шить?

Все всё знают. На Руси живут очень плотненько, общинно-общественно. И княжеское подворье — не исключение. Все разы, когда князь кому-то всунул-дунул — сохраняемы в памяти народной.

Дальше у князя три варианта.

1. "По-хорошему".

— Вася! Сынок! Матушку твою я очень любил, но обвенчаться... сам понимаешь. Ныне Господь надоумил Государя, объявляю тебя законным сыном. Заходи в хоромы, занимай место, кафтан тебе шьют. Будешь мне, отцу твоему родному, помогать.

Обе стороны — рады и в душевном согласии пребывают.

2. "По-плохому".

— Кто?! Ты?! Ты, Васька, в сыны мне метишь?! Да твоя мать — такая прошмандовка! Да я на неё и не взглянул ни разу! Пшёл прочь морда наглая холопская! Запор-рю!

Васька вздрагивает и рассасывается в окружающем пространстве. Становясь на несколько лет, а то и до конца жизни своей объектом насмешек сотоварищей по дворне.

3. "Через суд".

Васька в пространстве не рассасывается, а побуждаемый, своими ли душевными качествами, наущениями ли людей сведущих, отправляется в Боголюбово. Не на "Высший суд", конечно, а на суд Верховный, Государев.

Дальше начинается цирк.

Поскольку объективных доказательств нет, ибо медицина здешняя до однозначного определения отцовства не доросла, то судейские требует показаний очевидцев. Которые чёрт-те где. Князю "вчиняют иск", требуют свидетельств, расспрашивают о нём его людей. Попутно выясняя некоторые не относящиеся к данному делу, но вполне относящиеся к другим, ещё более интересным княжеским делам, подробности.

Потом Боголюбский выносит вердикт:

— Васька — княжич. Издержки взыскать с ответчика.

Это решение судебное. Следом идёт решение административное:

— Ввиду утраты доверия, склонности к сутяжничеству и прочих негодных моральных качеств, перевести князя имя-рек к едрене фене. В смысле: в начальники над оленеводами Таймыра. Ну, или куда ещё дальше.

Иной князь может, конечно, благородно возмутиться, взбунтоваться:

— А пошли они все! Гнать ярыжек суждальских с моего двора! Батогами!

Но вскоре, при таких делах, добрые люди тамошние имеет повод друг у друга спросить:

— А чегой-то у нас опять хоругви с иконами поднимают? Неужто, помилуй господи, басурманы злодейские подступили?

— Не. То князь наш наблудил помолоду, а ответ держать не хочет. Воевать противу государя задумал. Требует по куне со двора.

— Да ты шо?! И нам за евойный блуд ещё и куну платить?! Перетопчется.

Воевать, конечно, можно. Но тысяцкие полков не поднимут, бояре хоругви не приведут. А с чего им за давний блуд княжеский — головы класть? А одной дружиной, пусть бы и верной, и хороброй, много не навоюешь. Тем более, что и в дружине, пусть не каждый второй, но десятый-двадцатый, как тот "вася". И думает также.

Следствия:

1. "Раздоры".

В большинстве княжеских семейств начинается свара. Не во всех, в разных комбинациях. Но чтобы внезапно объявленный княжичем парень стал своему биологическому отцу добрым помощником — много условий сойтись должны.

2. "Обнищание".

Все княжеские семьи беднеют. То у тебя было два сына, а то стало восемь. Ты ж не крестьянин, у которого: "чем шустрее папашка — тем больше запашка". Ты ж не делаешь, а отбираешь и делишь. Теперь делить надо на многих. Каждому дай опочиваленку, сапоги, кафтан, шубу, шапку. Коня доброго, седло, узду, саблю. К коню — конюха, к постели — постельничего, к сабле — оружничего. Войдёт в возраст — гридней ему своих надобно. А то стыдно будет, не по чести: сынов своих признал, а держит в чёрном теле, будто холопов каких.

3. "Фрагментация".

Стремительно дробится не только движимое имущество княжеского дома, но, буде есть у кого, и земельные владения. Как раздробилось меж пятерых братьев только что Туровское княжество.

4. "Кадровый голод".

Это то, что меня постоянно бесит в "Святой Руси". Вот на этом месте — может быть только князь. А их всего штук несколько и выбрать из них нечего. Теперь выбор будет.

5. "Социальная база".

Реформы, не надо иллюзий, вызывают у русских князей ненависть. Не все поняли, некоторые поняли, но для них важнее другие предложения, другие "сырки в мышеловке". Но, по сути своей, по "классовому интересу" — они против. И тут, рядом с ними, прямо в их семьях появляются их кровные родственники, которым без этих реформ, без Государя — в хлеву навоз кидать. А с Государем — на коне с сабелькой красоваться.

Да любой-всякий князь, да хоть бы тот же Гамзила! Он не сделал ещё ничего, а я "прокукарекал". И мир изменился. Боголюбский подтвердил, и завтра же, прямо с княжеского двора в Чернигове, пойдут доносы. Потому что ублюдки там есть, им в корзно хочется, а Гамзила указ государев не исполняет. Значит — вор.

6. "Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом".

Стенания Фамусова станут элементом повседневной жизни большинства русских князей. Они об этом пока не думают, но я-то "прокукарекал" однозначно: "кровные братья и сёстры". В каждом княжеском тереме стремительно разрастается не только "петушатник", но и "курятник". Со сходным воплем: "дай!". Дай полотна, прикрас, приданое... Сами княжны, а ещё больше их прислуга, мамки-няньки, требуют присмотра, содержания, ссорятся, интригуют, прогрызают мозги... Сил и времени на какие-нибудь противугосударственные крамолы не остаётся.

В сочетании с "государевом училищем княжон", они, оставаясь на Руси, создают дополнительную скрепляющую страну сеть, подобно аристократкам в "двухпалубном обществе" одного из романов Буджольд. Поскольку они рюриковны, то внутри рода им мужей не найти. Их будут выдавать за бояр, обеспечивая слияние сословий и, тем самым, девальвацию князей. Или в другие страны. Что позволит дополнить обычные святорусские военную и торговую дипломатии — брачной. Мощный, но пока недостаточно используемый ресурс.

Ярослав Мудрый и Мономах выдавали своих дочерей во многие правящие дома. Но сколько? — Пять-десять? И то появлялось прозвище: "тесть всего христианского мира". А если таких будет пятьдесят?

Боголюбский смотрел на меня злобно. Князь-кавалерист — ему отступать... Кони в бою не пятятся — только разворотом. Обозных кляч можно осаживать, боевой конь — не рак речной.

Он построил для меня ловушку — я попался. И подсунул ловушку ему.

Что делает всадник, попавший в яму? — Понукает коня. Вперёд! Прыгай!

Так не единожды выносили кони из битв самого Боголюбского. Так выпрыгнул конь у Изи Блескучего, вынося из совершенно безвыходной ситуации, из засады, подстроенной черниговцами. После чего богомольные киевляне и забили дубьём монашествующего князя Игоря вместе с семейством.

Андрей оторвался от "высасывания" меня, оглядел напряжённо замолкнувшее собрание.

Негромко произнёс очевидное:

— Сирот единокровных бросать — грех.

А что ещё он может сказать? Он — глава рода, венчанный Государь. Столп законности и христолюбия. Любое иное, хоть бы и половинчатое решение — ущерб чести. Проявление эгоизма, скупости, чёрствости душевной. Что для русского князя — просто плевок в лицо. Причём лично ему, в силу физиологических особенностей, такое решение ничем не грозит: у него ни законных, ни незаконных детей нет. А если кто его сыночком-ублюдком назовётся... Мы-то знаем истину. Ободрать лгуна плетями до выступания правды по всему телу.

"Да" — разворошить Русь. Публично объявить рюриковичей блудодеями. "Чтобы знали своё место". "Умыть". Почти всех.

"Нет" — отказаться от веры христовой в части милосердия и нищелюбия, от чести государевой в части поддержки кровных родственников и стремления к справедливости. Причём родовая, кровная солидарность есть на "Святой Руси" мотив куда более сильный, чем ценности христианские или государственные.

Подумал. Дёрнул головой. Поднял посох свой и бабахнул по помосту:

— Быть по сему.

Собрание взорвалось. Нет, не аплодисментами — бурными, разнонаправленными криками. С преобладанием исконно-посконных: "Ё!" и "Ну них...!".

Сам же Андрей ласково мне улыбнулся. От такой улыбки хорошо энурез прорезается.

— Ты, Ваня, корзно-то накинь. Оно меня на венчании в государи согревало. Пойдём, брат, поговорим накоротке.

А вот те хрен!

Это я уже в коридоре.

Поймать меня на прежний фокус, когда я за ним вхожу в низенькую дверь, а мне посохом в горло... Ванька — как снаряд артиллерийский: дважды в одно место...

Постояли, посмотрели друг на друга через порог. Андрей шипанул и пошёл. И я за ним.

Красиво, однако. Гуляют, понимаешь, по анфиладе Великокняжеского дворца два русских князя. Один... так, не сильно презентабельный — невысокий, старенький, шаркающая кавалерийская походка. А вот другой — красавелло. Высокий. Молодой. Походочка лёгкая, мало не в приплясочку. И корзно на плечах вьётся эдак выразительно...

Глава 613

Снова та же выгородка, где мы митрополита избирали.

Тут я те, вышеизложенные соображения о следствиях узаканивания ублюдков, Андрею и изложил. Он сперва пофыркивал, потом принялся губы жевать.

Забавно: большинство мужей добрых на Руси жуют бороды. У Андрея борода коротковата, он губы жуёт.

— Мда... Ну ты и зах...чил. Теперь по всей Руси Святой в каждом дому княжеском свары начнутся. Ко мне жалобщики побегут. Врать-ныть будут.

— Ай-яй-яй. Сочувствую-соболезную. Только говорил уже: хочешь покоя, тишины — сиди в Боголюбово и не высовывайся. Да и там тебя достанут. Жиздор до тебя два шага не дошёл.

— Как это?

— Шаг первый: смерть Ропака. Тогда смоленские в Новгород не лезут, Ромочка Благочестник смиренно и боголюбиво ложится под Жиздора. Шаг второй: Новгородские, Смоленские, Киевские, Волынские полки идут к тебе в гости. Хуже, чем ты с отцом в Кучково сходили. У тебя-то дочерей нынче в дому нет, хоть бы и посмертно, а замуж выдать некого.

— Так-то оно так. А может и нет. А свары будут во множестве.

— Да ладно тебе. Ты историю Гая Юлия Цезаря знаешь?

— К чему это?

— Гай — патриций из рода Юлиев. В Риме были аристократы — патриции, и народ — плебеи. Плебеи пахали землю, ходили на войну, а патриции заседали в сенате и принимали законы. Потом патриции обнаглели и принялись плебеев нагибать. Совершенно законным образом, поскольку закон — их. Плебеи возмутились, случились свары с жертвами. Сошлись на том, что все люди как люди, в смысле: сенаторы из патрициев. Но плебеи избирают из своих двух человек, трибуны называются, которые сидят в сенате, и как закон против плебеев — на него накладывают. Не просто так, а — вето.

— Слышал про такое. И что?

— Цезарь рвался в начальники. Избирался на всякие должности. Трибун — престижно, способствует продвижению. Но он патрици. В трибуны патрициев не берут. Тогда он нашёл человечка из знатного плебейского рода. У плебеев тоже была знать. И усыновился.

— Как?!

— По закону. Ихнему, римскому. Пошёл на выборы, стал трибуном, порулил маленько. Потом, он же патрицием остался — другие должности занимал. Это я к тому, брат, что заставив князей признавать ублюдков сыновьями, ты открываешь возможность следующего шага — усыновления.

— Да зачем же?!

— Тю. Прибегает к тебе, к примеру, кое-какой хан. "Ой, бьют меня". Просто помочь — ну, скажет спасибо. Баранов в подарок пришлёт. А если ты ему: крестись да усыновись, то он уже князь русский. И назад ему в поганство... коряво. Опять же, соседи бить придут, уже по измене вере предков и ихнему роду. Земля его, народ — Русь Святая. И когда ты его от напасти освободишь, то тебе решать: где тому новоявленному князю быть. То ли в прежнем улусе блох на кошме кормить, то ли рыбку на Белом море ловить.

* * *

Становление Государства Российского неразрывно связано с привлечением в русскую элиту туземных аристократий. Багратион, Милорадович, Барклай-де-Толли, множество татарских князей со времён Ивана III, Гедиминовичи...

Опыт предков надо применять. Вот один из вариантов.

* * *

— Замысловато.

— Само собой. К примеру, Остомысла галицкого ты нынешней новизной уже на свою сторону перетянул. У него сын от любовницы. Он спит и видит, чтобы сынку корзно дать. Одно дело если тот — "настасьич", отброс беспородный, другое — рюрикович. Полноправный, полнозаконный.

— Да уж. А всех остальных.... наоборот. Ладно. Надо что-то с Переяславлем делать. Перепёлка здесь, в Киеве сядет. В Переяславле у него два сына остаются. Оставались. Пока ты с этой... с семисословным установлением не влез. Володимиру — 12, Изяславу — 10. По "Уложению о князьях" им ехать ко мне в обучение. Братьев моих ты с Руси... настропалил. Так что, княжить в Переяславле некому. Кроме тебя. Удел — Мономахов, с деда-прадеда. Принимай княжение, братец.

Прямая отдача от корзна на моих плечах. Тут я должен от радости... воспарить. Но что-то мне не... не взлетается.

— А Всеволжск?

— А что Всеволжск? Пошлю туда кого-нибудь. Вон, Борьку наместником поставлю. Не велик городок, справится.

— "Борьку" — Жидиславича?

— Ну. И чего ты на него взъелся — не пойму.

— Нет.

Это то, чего нельзя делать. Прямого отказа Боголюбский не выносит. Ни в княжеском, ни в великокняжеском состоянии. Для него это — прямой сигнал к атаке.

В галоп! Руби! Насмерть!

В бешенство он впадает мгновенно.

Впал. Но вот какая беда: это не первое моё "нет" ему. Он уже знает, по личному опыту, что зарубить меня... не получится. Потолок в пытошном застенке низкий, Богородица против... Хрен знает почему, но не вытанцовывается. И стриптиза моего он сегодня не видел, есть у меня в рукаве "плевательница" или нет — не знает. Так что, кто к кому на отпевание придёт... возможны варианты. Бастия-покойничка уже закопали. Но в памяти — как живой.

Тогда — поговорим.

— Х-ха. То ты толкуешь, что всяк князь русский волю государеву должен исполнять, а то мне прекословишь. Что, Ванька, воровать вздумал?

— Не-а. Государь русский. Ты мелочь пропустил. Ты меня князем и братом назвал, и я это принял. И государем называю постоянно. Но присяги "почитать в отца место" — не приносил.

"Я тебя уважаю. Но пить не буду" — русская народная мудрость.

— Это дело недолгое. Пойдём в церковь — там и присягнёшь.

— Не-а. Мне в церковь нельзя, епитимья у меня.

"И дождь смывает все следы".

Чтобы мои грехи смыть — Великий Потоп нужен. Не дороговато ли встанет?

— Ты-ы! Велю митрополиту — даст опущение! Грехов твоих!

— Не-а. Отпущение — после покаяния. С этим — не ко мне.

Он — кипел. Побулькивал, побрызгивал и посвистывал. Как перелитый чайник. Ещё год назад, ещё полгода, столкнувшись с подобным неповиновением, выхватил бы меч и... и я не уверен, что сумел бы отбиться. Не убивать же его, в самом-то деле!

Но прошедшие месяцы... Ванька, конечно, молодец. Штурм, венчание, наречение, планы, караван... Фигня — не во мне дело. Ему пришлось за этот поход привыкнуть к множеству людей, которых невозможно зарубить. Не потому, что в доспехе — мечом-то своим вполне достанет, а потому что союзники. И как бы они противны не были, какую бы ахинею не несли, как бы не выёживались, хая и возражая, с ними надо договариваться. Какая бы сволочь лживая не была, вроде Мачечича, а рубить нельзя: брат. Рюрикович. В корзне.

Одев и меня в этот плащик, Андрей попал и в колею собственного мышления: "Родную кровь проливать — грех".

* * *

Дословно юридическая формула почти столетней давности звучит так:

"Боярин отвечает по делам своим — головой. Князь — уделом".

Мне "удел" в Русской земле никто не давал, я, по закону, по наследству его не получал. Я — Не-Русь. Отнимать силой... незаконно и больно.

Забавно: в древнерусской истории нет примера, чтобы князья присоединили к Руси другое государство.

Походов — множество. Святослав-Барс прошёлся по Северному Кавказу, Мономах с братаном в Чехии безобразничали, русские наёмники воевали на Крите. Креститель отодвинул границу от Киева, Долгорукий поставил Городок Радилов на Волге. Расширение территории есть. А захвата государств нет. Даже существенных их частей.

Один Святослав-Барс попытался отобрать у Византии Болгарию, перенести столицу в Доростол. И где он? — Плохо кончил. Черепушка его чашкой работает.

Всеволжск к нынешнему времени уже дорос до чего-то... сопредельного. Уже не просто курень лихих людей, не кудо лесовиков, а нечто... государственное. Побить-выжечь — примеры в русской традиции есть. А вот взять под себя...

Буду точен: разделение статуса и присяги не моё изобретение — со мной опыт всего нашего, знаете ли, человечества! Три сущности: титул, верность и владение — не жёстко, однозначно связаны, могут сочетаться в разных комбинациях.

Феодальная система на "Святой Руси" архаичнее Европейской. Герцог Нормандии — вассал французского короля. И сам — король английский. Как герцог — приносит сюзерену феодальную клятву, как король — сам себе сюзерен. Позже, веку к 17-ому, появятся персонажи, владеющие четырьмя сотнями ленов, полученных от полутора сотен сюзеренов разных уровней. Оммаж утратит смысл личных обязанностей, сохраняя свой первоначальный смысле — обязательств земельного владения:

— За баронство — клянусь. Верой и правдой. А за виконтство — извини, я другому пообещал. Так что, если меж вами война случиться, то... Клятва — дело святое. Какую-нибудь — исполню обязательно.

На Руси, что Святой, что Московской — такого нет, "второе гражданство" — не у нас.

Но мы пока даже до этого не дошли: у меня вообще нет лена, данного мне Боголюбским. Мы с ним братья, но не сюзерен с вассалом.

Да, младший брат должен слушаться старшего. Но Боголюбский сам в своей жизни это правило много раз нарушал. И, чисто между нами: я на восемь веков его старше. Так что, кто тут старший... Не говоря уж о моей приверженности к дерьмократии, либерастии, эмансипипизму и пофигизму.

* * *

— Хм... А другие князья русские, кто не присягнёт, и их, по-твоему, тронуть нельзя?

— Почему? Они ж на Руси сидят. А всей Руси — ты хозяин. А я — нет. Я — на Не-Руси.

Андрей думал, крутил в голове эту конструкцию.

Разрушение взаимно-однозначной связи: "русский князь — русская земля". Она-то и так уже не "взаимно однозначная": есть князья-изгои, безудельные, "русский князь" без "русской земли". Мой случай попадает в эту категорию. С маленьким невиданным прежде дополнением: земля-то есть. Но не "русская".

— Особого отношения к себе требуешь?

— Ага. Другого такого, как я... сам видишь.

Я манерно подёргал плечами, обращая внимание на корзно.

— Хм... Плащик-то отдай. Поносил и будя. Себе свой построишь. А мне этот дорог. Как память.

— Без проблем.

Я снял и отдал ему этот, столь важный для здешних жителей, символ. И продолжил. Вдумчиво. Выводя беседу из стиля "рано утром два барана повстречались у кичмана" к чему-то разумному.

— Ты подумал — как на такое отреагирует эмир булгарский? Меж вами уговорено, что Стрелка — земля ничейная, ни русская, ни булгарская. И тут ты туда Борьку... Да бог с ним, с эмиром, нехай злобствует. Но это ж явное нарушение вашего договора, это ж тебе — прямое бесчестье. Нет, Андрей, ты мне, конечно, брат. Но честь Государя Русского мне дороже.

Андрей хмыкнул. Фыркнул ноздрями. Как-то он этот аспект упустил.

Мужчины вообще, а в возрасте — особенно, имеют довольно узкое поле внимание. Не только поле видения, но и поле думанья. У Боголюбского этот диапазон значительно шире обычного. Но в последнее время на него свалилась необходимость размышлять одновременно о множестве проблем.

Одно дело прикидывать о чём шипят бояре в Ростове Великом, изредка вспоминая про Новгород, Рязань, Булгар. Другое — держать в мыслях дела от Роскилле до Иерусалима со всеми остановками. А уж Галич и Луцк, Переяславль и Чернигов — день каждый. Одно — сотня людей, которых он видел за день в Боголюбово, знакомых, понятных. Другое — тысячи здесь, малознакомых, незнакомых. Худо предсказуемых, часто враждебных. Когда всё, каждый шаг, нужно наперёд продумывать, просчитывать, взвешивать.

Мозгов не хватает.

Похоже на моё состояние в первое время после "вляпа" — слишком новая, непривычная обстановка. Только я рисковал, в случае ошибки, одной своей головой, а за ним тысячи жизней его людей.

Война с Булгарией это, прежде всего, война Залесья, война на его, Боголюбского, земле, там собирать рати, там держать людей, съедать хлеб, резать скот и тратить деньги. Ослабляя, тем самым, его позиции здесь, в Киеве, на Юге.

Мир на Волге сейчас для него особо ценен. Вот через два года, когда закончится перемирие и не будет "урона чести", когда, ежели бог даст, пригнём Новгород, придавим Волынь, соберём общерусское войско... Посмотрим. Нынче — тихохонько.

— Хм. А корзно твоё эмир вот так просто проглотит?

— Нет. Будет дёргаться. Но это дела разные. Суздальский воевода наместником на Стрелке — прямая измена, война. А чья родня где сидит-володеет... по-всякому бывает. Ещё. Эмир надеется меня в свою веру обратать. А об-басурманить не просто воеводу безродного, а князя, единокровного брата самого Русского Государя... славы куда больше. Думаю, подарков пришлёт. Почествует меня каким-нибудь байством. Или бекством.

— И ты примешь?! И веру, и халат дорогой?!

— Конечно! Я ж такой хозяйственный да запасливый! И халат парчовый, и шубу из чернобурок, и кинжал дамасский. И погремушку титула. Всё в дом, всё в дом. Кроме веры. Не щерься, брат, веры я никакой не приму.

Что "никакой" означает именно "никакой вообще"... А оно ему надо?

— Х-ха... Ласковое теля — двух маток сосёт?

— Ага. Точно.

Я весело улыбнулся, глядя в его сумрачное, недоверчивое лицо. И, снимая шутливость, снова вернулся к деловому тону:

— Всеволжск станет Русью. Когда Русь примет "Всеволжскую правду". А мы тут покудава только первые два шажка сделали: холопство отменили, да удельщину покачнули.

* * *

С законодательством на Руси всегда... специфически. Раз в сто лет или реже.

Нынешняя "Русская правда" — Ярослава Мудрого, начала 11 в., серьёзные исправления — Мономах, начало 12 в. Затем дырка в русской истории, общей и законодательства в частности.

"Иго, которого не было".

"Иго" сдохло — законы появились. Судебник Ивана III — конец 15 в. Хотя это не сколько УК, сколько ПК. Судебники Ивана IV Грозного, Алексея Михайловича Тишайшего. И снова дырка до Сперанского.

Понятно, что власть постоянно выплёвывала в мир что-то ну край необходимое. Потом пришлось несколько лет собирать всё это воедино, исключая взаимно противоречащее.

Сперанским к 1830 году составлено "Полное собрание законов Российской империи" в 45 томах, в которое включены Законы, начиная с "Уложения" царя Алексея Михайловича (1649 г.) до конца царствования Александра I. В 1832 году изготовлен 15-томный "Действующий свод законов Российской империи". Разница по объёму — в три раза.

Чего стоит разобрать эту громадную свалку русского законодательства — правители понимали. На специальном заседании Госсовета в январе 1833 года, посвящённом выходу в свет первого издания Свода, Николай I, сняв с себя Андреевскую звезду, надел её на Сперанского.

* * *

— Ишь ты. Свой закон Святой Руси навязать хочешь?

— Нет. Твой, брат. Тебе здесь законы устанавливать. Править-то "Правду" уже надо. Да и "Устав" тоже. Я тебе своё посылал. Да ты, верно, и не посмотрел толком.

— Некогда было. А по простому? В чём разница?

— Ну-у... У меня нет холопства. Как ныне и на Руси стало. Мало вир...

— Как это? А как же? Головы рубишь?

— Не-а. Преступивший закон не откупается серебрушками, а частью жизни своей отрабатывает вину. В трудах праведных раскаивается и исправляется. Цель-то — не наказать и уж точно не мошну набить. Цель — исключить повторение.

А как иначе? Люди, приходящие ко мне, имущества не имеют. Бедные, новосёлы. То, что у них есть — я дал. Русский закон предлагает для неплатёжеспособного преступника или должника продажу в рабство. Куда-то, "за тридевять земель". Я наоборот — людей к себе приглашаю.

Рабства нет и остаётся только смертная казнь, что мне не по душе, и принудительный тяжёлый труд. Разница между новосёлом и преступником в этой части невелика: у обоих труд принудительный и тяжёлый. Другого просто нет. Конечно, и тяжесть, и продолжительность отличаются. Но главное отличие в "пред-рассудке": новосёл изначально считается "нормальным", преступник должен свою "нормальность" доказать.

Сходную технологию мы отработали ещё в Пердуновке, когда ко мне приходили то голяди, то беженцы, то "кусочники".

Ещё одна мелочь.

— И дай мне дозволение, коль я теперь князь русский, ставить в боярство по моему выбору.

— Хм... Ты ж сам! Сам толковал: каждый боярин лично присягает государю. На Руси быть только русским боярам. Не смоленским, владимирским, киевским. Новых бояр ставит Государь.

— Я сказал, да ты не понял. "На Руси — только русские бояре". Я — Не-Русь. Не дашь дозволения — я и сам шапки раздавать начну.

— А присягать мне?!

— Русские бояре — тебе, мои — мне.

— Хр-р-р... Сманить к себе людей хочешь?!

— Андрей, блин, окстись! Я только тем и занимаюсь, что людей сманиваю. Вся рвань да дрань да шелупонь ко мне бежит. Мы ж это с самого начала, ещё в Янине, установили. А вот бояре да подбоярышники — не идут. У меня клизмы всем ставят, вот они задницы и берегут. Нет, брат, у меня мои люди растут. Немного, но есть. Таких, кому шапка боярская уже к лицу.

— И кто ж таки?

— Иных ты знаешь. Чарджи, к примеру. Или вестовой мой Пантелеймон. Или скажешь — не герой?

— Мал ещё. Мда... Индо ладно. Хрен с тобой, ставь в бояре. В такие... нерусские.

На другой день мне привезли красивый пергамент с печатями вислыми, о том, что дозволяется князю Ивану сыну Юрьеву внуку Мономахову даровать, по своему усмотрению, боярство достойным людям, во вне Руси живущим.

Немедля явились к Андрею жалобщики, требуя "и себе тако же". Андрей обычно спрашивал:

— Ты где живёшь? А его люди — на не-Руси. Тебе чего, все смыслы разжевать да в рот положить?!

Народ выскакивал во двор и, надев шапку, чтобы освободить руки, принимался "сношать ёжиков", погружаясь в глубины "остроумия на лестнице":

— Дык воно оно чего... Хитровато заелдыривают. Хрен прос...шь без полведра. Ты прикинь: есть кое-какой аепа, ну, куренной. И вот ему дали шапку. Он теперь, типа, боярин. Типа, наш. Но не русский. Типа, не наш. Но и не ихний. Типа. Оху...ть. Эт оне эдак... с проворотом... Сильно замысловато...

* * *

Для знатоков.

"Оне" — множественное число женского рода. Но что поделать, если "они" (бояре русские) так говорят? Подразумевая инстинктивно исконно-посконную склонность женщин к хитрости, обману и тайным замыслам. Раз "замысловато", то... где-то недалече баба пробегала, хвостиком махнула... как Ева Адаму.

* * *

Вновь, в который уже раз, я использовал своё пограничное, "на лезвии", состояние. Не давая создаться определённости, однозначности. А раз не удаётся Ваньку-лысого однозначно нагнуть, не получается безальтернативно загрызть, то остаётся только прикармливать.

Нет, потом-то, с делами раскидаемся, с силами соберёмся...

"Потом". Меня интересовала не статика, не состояние, но динамика, процесс. Процессы. Букет гейзеров. Вновь, как когда-то ночью на замёрзшей Десне, чувствовал я в руках дрожащие вожжи летящей во мраке зимней ночи резвой тройки.

"Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт,

Колокольчик звонко плачет,

И хохочет, и звенит".

Похоже.

Русь разгоняется. Входит в широкую, летящую рысь коренник, болтаются по сторонам в галопе пристяжные. И я под дугой колокольцем. Звеню и ухахатываюсь. Только плакать мне некогда. А так — всё по жизни.

Буду точен: дозволение Боголюбского мне не обязательно. Печатаю же я без его соизволения деньги, имею войско, веду дипломатию с Булгаром и Саксином. Мог бы и шапки давать. Но вводя во Всеволжске ту же семиуровневую сословную систему, что и на "Святой Руси", я использую авторитет княжеского награждения. И прежний, и нынешний, "от Государя".

Со временем Всеволжск присоединится к "Святой Руси". Тогда и формируемое мною боярство легче войдёт в состав общерусской элиты.

Беседа так просто не закончилась. Ну не мог я пройти мимо наезда на меня!

— Ты, брат, про Борьку своего вспомнил.

— И чего?

— Он тебе здесь сильно нужен? Пошли-ка его в Белозерье. От новгородских воров отбиваться.

— Каких воров? В Новгороде в эту зиму голод. Не вылезут они никуда.

— Вылезут. Как кошка на окошко. Солнышко пригреет и полезут. Есть там такой Даньслав. Он Смоленских да Полоцких обманул, сюда к Жиздору добрался, обратно новгородцам князя притащил. Лихой муж. Ты прав: новгородцам после голодной зимы время надо оклематься. Но нынче-то ни твоих, ни смоленских, ни полоцких ратей у их граней нет. Все здесь. Пока доберутся — есть чуток времени. А небольшим отрядом ударить... его и собирать недолго.

Андрей снова попытался "высосать" меня взором.

— Откуда узнал? Для доброхотов ещё рано. Или... "свиток кожаный"?

Напряжённый, недоверчивый тон. Давай, Ванюша, попророчествуй. А мы нюхать будем: не пахнуло ли серой?

На пророкизм надеяться не надо: я уже столько на "Святой Руси" наворотил, что верить "предсказаниям" по русским летописям... Им-то и так...

— Тю. "Узнал". Я — не узнал, я так думаю. Полезут новгородцы малым отрядом от Ладоги на восток. Данников твоих пощипать, пока суздальские рати здесь сидят. А коль им отпора не будет, повторят. Глубже да жёстче. К Белоозеру. Я бы так сделал.

Андрей сосредоточенно думал. Перебирал пальцами по своему "царскому" посоху. Вскинул на меня глаза:

— Ну, предположим. Хотя вряд ли. Пока с Онеги лёд сойдёт... Но Даньслав, бают, и верно, шустёр. Может. Малым ватажком. Ага. И на что там старший боярин суздальского наряду Борис Жидиславич? Он что, шапкой своей воров поразгоняет? А воев ему не дать — распутица, вот недели через две-три...

Ладожское вскрывается в конце марта, Онежское почти на месяц позже. Идти к Белоозеру надо через оба. Раньше мая новгородцы не смогут. Но боярин — здесь. Пока он туда доберётся...

— Боярин со слугами, сам трет-пят, и по грязи доскочит. Там шапкой помашет. Мужичков тамошних построит, порядок наведёт, гавкнет-рявкнет, ворогов попугает. А после, глядишь, и дружины подойдут. Хоть спросить с кого будет.

Андрей задумался. После махнул рукой: "иди".

В чистом виде придворные интриги. Мне этот Борис ничего плохого не сделал, я вообще с ним едва знаком. Но воспоминания мои, весьма отрывочные... о русских летописях, которые тоже... дают, путём сравнительного анализа, что само по себе... предположение, явно ничем явно не обоснованное... о возможной, ныне или в будущем... измене. Кому-то... И я, на основании этого... мозго-болота, подставляю важного сановника.

Коварно подставляю. Предполагая, что он "работает" на новгородцев, сталкиваю "в лоб" с ними. В ситуации, которой у него в РИ не было: военный конфликт и он первое лицо. И спрос — с него.

На другой день Жидиславич с пятком слуг и десятком коней поскакал в грязь, в распутицу, в... туда.

Сразу скажу: Даньслав вылез. Пограбил местных жителей, набрал хабар да полон. И, увидев отсутствие противодействия — Жидиславич ничего полезного не сделал, полез второй раз на Белоозеро. Как лис в беззащитный курятник. Дело пришлось делать моим людям. От чего и образовалась немалая выгода. Две. О том после.

Глава 614

Тут пришла Пасха.

"Тиха украинская ночь...".

Не-а, пасхальная ночь — громкая, шумная.

* * *

"Православные христиане празднуют Пасху в первое воскресенье после первого полнолуния после весеннего равноденствия. Весеннее равноденствие всегда 21 марта".

Что неправда. В смысле: равноденствие здесь на неделю раньше. Календарь — юлианский, летоисчисление с начала 12 в. — ультрамартовское. Так и будет, пока в конце 14 в. Русь не перейдёт на "сентябрьский" счёт лет.

* * *

Пасха нынче ранняя. Отгуляли, отхристосовались.

Факеншит! Я такое уже проходил в Ростове, когда к Бряхимову шли. Но тут... Мордатые поддатые мужики, с нечищенными зубами, с мокрыми от пива и слюней бородами лезут целоваться... толпами, повсеместно.

Отодвигаешь такого... "глашатая благой вести", а он обижается:

— Ты чё?! Как обкорзнился так и возгордился?! Христос же! Воскресе же!

Епитимья как аргумент не срабатывает:

— И чё? А нам пох... Бог простит. А мы — уже. Ну, иди, иди же сюда, пацалуемся! Шалунишка плешковатенький....

И так — сорок дней. С подворья — только ночью и под конвоем на галопе.

В одну такую ночь я приехал к Десятинной.

По 66-му правилу VI Вселенского Собора:

"от святого дня Воскресения Христа Бога нашего до недели Новые (т. е. Фомины) во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражняться во псалмех и пениих и песнех духовных, радуяся и торжествуя о Христе, и чтению Божественных Писаний внимая и Святыми Тайнами наслаждаяся. Ибо таким образом со Христом и мы купно воскреснем и вознесемся. Того ради отнюдь в реченные дни да не бывает конское ристание или иное народное зрелище".

В храме активно "упражнялись во псалмех и пениих", но зал полупустой по ночному времени, а на хорах вообще никого. Темно, просторно. То частит пономарь, то вступает хор. Редкий случай, когда можно послушать музыку, пение, не видя исполнителей.

Согласитесь, что звук, издаваемый симфоническим оркестром, и таковой же, но — пейзаж... две большие разницы.

Я, осторожно поддерживая и направляя свою, закутанную с ног до головы спутницу, прошёл на хоры, проверил выставленную охрану, выбрал укромное место и, усевшись, потянул её за одежду. Она послушно, следуя моему лёгкому движению, опустилась на колени меж моих широко расставленных ног. Чуть сдвинув тяжёлый глухой капюшон на её голове, прошептал на ухо:

— Ну вот, Агнешка. Ты хотела в церковь и вот ты в храме божьем. Слышишь как псалмы поют? Красиво, голоса хороши. Радуйся и торжествуй, о Христе внимая, Святыми тайнами наслаждаясь. И порадуй господина своего.

Одновременно расстегнул штаны и достал... Или здесь правильнее — извлёк? Или — обнажил? "Обнажил я бицепс ненароком...". Не бицепс, конечно, но тоже мышечное... приспособление. Для — "радуйся и торжествуй". А также: "непрестанно упражняться".

Для Агнешки — уже не новость, но окружающая обстановка смущает.

Неуверенно прикоснулась, пальчиками погладила...

— Ну-ну. Ты, верно, помнишь, как древние воители в Библии воинов себе отбирали? Гедеона из Книги Судей знаешь? "И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо... И было число лакавших ртом своим с руки триста человек; весь же остальной народ наклонялся на колени свои пить воду".

Подхватил её запястья, развёл руки, прижал к своим коленям.

— Зачем тебе ручки? Ты же не воин, кровью обагрённый, шрамами покрытый. На колени ты уже наклонилась. Пей. Лакай. Ртом своим. Из источника моего.

Агнешка, чуть дрожа ладошками, мгновенно ставшими горячими даже сквозь сукно на моих широко расставленных коленях, наклонилась. Сперва неловко, потом всё увереннее, сноровистее подхватила губами, придержала язычком, всосала, покатала во рту, ощущая с каждой секундой крепчающее явное выражение... моей к ней приязни. Поглядывая на меня для проверки производимого впечатления, принялась воспроизводить милые мелочи, усвоенные ею за последние дни. Точнее: ночи, наполненные играми в моей постели.

"Лучше соски не было и нет!

Готова сосать до старости лет".

Владимира Владимировича здорово высмеивали за этот рекламный слоган 1923 г. А он ругался:

— Вы видели, что детям в деревнях сосать дают? Мякиш хлебный в тряпице грязной! Они ж мрут от этого!

Попандопулы как-то эту тему... Своего детства — не помнят, чужого — не видят? Резину, ежели придумают — на автомобильные колёса. Всё хотят тряпку грязную пососать? Как в "России, которую мы потеряли"?

У меня во Всеволжске умножаются приюты. И для младенцев тоже. А каучука, который мы из одуванчиков получаем — килограммы. Мало. И будет не хватать ещё сильнее. Я не про "Святую Русь" — тут как сосали, так и продолжат. Мне надо хоть своих сирот от заразы уберечь. Придётся какой-то кок-сагыз, который — "зелёная жвачка", разводить и культивировать. Для начала — добраться бы. До тех мест, где он растёт. Куда-то в отроги Тянь-Шаня, к востоку от озера Иссык-Куль...

Размышление об ареале распространения природных каучуконосов несколько притормозило процесс крепчания... моей приязни. Я поощряюще улыбнулся Агнешке, надвинул ей поглубже капюшон и отдался. Ласкам умелой наложницы — телесно, прекрасным голосам хора — душевно.

"Ангел вопияше Благодатней: Чистая Дево, радуйся! И паки реку: радуйся! Твой Сын воскресе тридневен от гроба и мертвыя воздвигнувый; людие, веселитеся! Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия. Ликуй ныне и веселися, Сионе. Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о восстании Рождества Твоего".

"Восстание" происходило. Конечно, не "Её Рождества". Моё. У меня. "Ликуй ныне и веселися" — чем и занимаюсь.

По всей "Святой Руси" — Сион сияет, людие христианское веселится, и я тихонько балдею. Ощущаю единение, сопричастность, соприкосновенность. Со всем православным миром. Где-то. Даже чувствую где.

Почти Цветаева:

"Помню губы, двойною раковиной

Приоткрывшиеся пред моим".

Агнешка уже потихоньку кивала головой в такт моим лёгким нажатиям ладони на её затылке, когда в конце галереи стукнула дверь, заскрипели доски пола, раздались приближающиеся шаги. Женщина услышала, дёрнулась, но под моим успокаивающим нажатием вернулась к прежнему неторопливому ритму выпеваемой великолепными голосами стихары:

"Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем Тебе славити".

Тенор внизу вытягивал последнюю ноту: "ти-и-и". В такт ему Агнешка затягивала движение, усиливая разряжением. Сочетание восхитительного акустического и тактильного ощущений давали редкое впечатление. Так и хочется уйти в эстеты. Два "золотых горла" — Агнешки и солиста — создавали прямо-таки... симфонический эффект. Хотя я бы сказал — кумулятивный. Вернусь во Всеволжск — надо будет хорами заняться.

Вошедший негромко чертыхнулся, зацепившись за лавки по дороге, приблизился, старательно вглядываясь в темноту хоров. Высмотреть нас, в тёмной одежде, ему удалось только шагов с трёх.

— Здравствуй, Севушка, уж и заждался тебя.

— И ты здрав будь. Брат мой Иван. Ой. А что... что это она...

— Ах, милый Севушка, подойди-ка поближе. Помнишь ли ты "Одиссею" великого Гомера? Тогда ты должен знать и выражение "поцелуй Гебы".

Я негромко воспроизвёл древнюю классику:

"Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь

Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе

Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей".

Небольшой экскурс по теме "сладость блаженства вкушал" на примере "светлого Олимпа":

— Как ты помнишь, Геракла, вознесённого, после его мучительной смерти, в сонм богов, немедленно женили на богине Гебе. Едва они добрались до супружеского ложа, как молодой супруг, вовсе не в формате "призрака воздушного", а, как справедливо отметил Гомер — "сам", возжелал исполнить свои супружеские обязанности и вступить в таковые же, но — права. Тем более, что Геба — самая прекрасная из богинь, сопровождающих Геру. Увы, супруга оказалась в длительном трауре по одному из своих братьев. Так что — ни-ни. Но богиня греческой юности нашла способ доставить наслаждение величайшему герою греческой древности.

Я откинул закрывавший голову Агнешки капюшон. Тёмный платок скрывал её великолепные платиновые косы, оставляя, однако, открытыми и склонённое лицо, со сложенными мило буковкой "о" губками, и полосу белоснежной кожи шеи под беззащитно открытым, из-за убранных наверх волос, затылком.

Всеволод заворожено смотрел на её размеренные движения, явно не узнавая.

— Да ты ж её знаешь. Мою сегодняшнюю "Гебу". Приглядись.

Он ещё придвинулся, наклонился, всматриваясь в белеющее в темноте пятно лицо.

Продолжая направлять правой рукой размеренные движения Агнешки, я протянул левую. Она проскользнула между длинными, разошедшимися при наклоне полами верхового кафтана Севушки, продвинулась между его ляжек и цапнула юного князя за гениталии.

— Ой!

Инстинкты у Гнезда работают эффективно: он сразу отскочил, перехватив мою руку.

— Ну-ну. Не скачи. Тебе-то не впервой. Помнишь как я тебя...? Тебе ж понравилось. Так узнал? Великая Княгиня Всея Руси Агнешка Болеславовна. Твоя, в недавнем прошлом, государыня. Ныне — в ошейнике. Рабыня моя. Душой и телом. Как и ты, раб мой Севушка.

Детали и оттенки, который надо уточнить. Во избежание иллюзий.

Мы стали братьями. Но рабом моим ты быть не перестал.

На Руси отменено рабство. Но рабом моим ты быть не перестал.

Христос воскресе. Но рабом моим ты быть не перестал.

Ничто не может отменить моего владения тобой. Ты мой раб. По твоему собственному желанию. Навечно.

Пришлось переждать громкий вопль радости, издаваемый хором внизу. Дождавшись снижения громкости вокальных изысков певчих, я ласково продолжил:

— Ну, милый Севушка, куда ж ты убежал? От господина твоего бегать без толку. Приблизься, малыш. Ножку вот на лавку поставь. Чтоб мне удобнее было. Взяться за... за тебя. О стенку обопрись. А то тебя качает. Давай, братец, давай. Расслабься. Ты в воле моей. Положи естество своё в длань хозяйскую. Отдай. Во власть мою. А душу свою наполни надеждой. На милость господскую. Вдруг я ныне буду незлоблив и к тебе... добр.

Он исполнил мой приказ: и ногу поставил, и за стенку взялся. Но сделал это инстинктивно стараясь сохранить максимальную дистанцию между нами. Не так чтобы далеко, но тянуться к нему я не собирался. Поэтому просто оставил на минуту затылок Агнешки, ухватил его за рукав и потянул.

— Дай-ка ручку. А положим-ка мы её вот сюда. На выю недавней госпожи твоей. У госпожи — выя, у рабыни — холка. Чувствуешь холку-то под рукой? Быдлу четвероногому сюда ярмо надевают, хомут. Или ошейник. Как и скотам двуногим. И их самкам. Ощутил? Мой ошейник на её холке? Я слышал, с полгода назад она тебя сильно стыдила. Позорила перед людьми добрыми. За то, что ты какую-то служанку её полапал. Было такое? Ты хоть за что подержаться сумел?

Агнешка как-то упомянула о таком эпизоде в ходе наших ночных игр. Мы провели "натурное моделирование" этого "приключения" юного Гнезда. Исследовали как само событие, так и различные варианты развития. К взаимному удовольствию участников эксперимента.

— Э... ну... А? Да. Нет! Да та сама! А я... Я только разок... чуток...

— Во-от. Видишь, раб мой Севушка, как жизнь-то переменчива. То тебе и служанку тронуть нельзя было, позорищем обернулося, а то уже и хозяйку можно... подержать, погладить, приласкать... по шейке её... вчера ещё — великокняжеской, гордой, недоступной. А ныне уже... покорной, открытой, робьей. По коже... недавней государыни твоей... нежной, гладкой, горячей... пальчиками пробежаться, ладошкой прижаться... Насладиться. Порадоваться. Дарованному тебе счастью. По воле господина твоего. Чувствуешь? Радость служения. Хозяину тебя. Мне.

Гнездо, вынужденно согнувшийся, смотрел мне сблизи в глаза в темноте нашего закутка, но не видел. Ибо разрывался между ощущениями. В левой ладони своей, придавливаемой моей рукой к коже, к затылку, к шее бывшей госпожи Всея Руси. Повелительницы всего. И его самого, в том числе. Пальцы его, переплетённые с моими, послушно, подрагивая от переживаний, скользили по этому горячему пространству, то и дело натыкаясь на ошейник, на постоянное напоминание принадлежности, собственности. И всё менее замечали его, всё более воспринимали эту полоску металла как нормальный, естественный элемент данного фрагмента мира. Совершенно восхитительного наощупь.

Чуть придавливая его руку, чуть продвигая его пальцы, подтягивая этим к себе, я, сперва заставляя, а после лишь помогая и, даже, сдерживая, дозволил ему ощутить и нервную дрожь горла недавней госпожи, её неровное, испуганное дыханье, подняться к подбородку, осязая, сквозь горячую кожу и нежную плоть женщины, равномерное движение "нефритового жезла" её и его господина и владельца. Охватить в ладони её горло. Не столь давно издававшее унижавшие его слова, грозившее ему стыдом и позором. А ныне боязливо трепещущем в его руке. По воле руки господина его.

И уже мечталось ему, пусть и не явными словами, но картинками туманными, столь часто возникающими в юношеских головах по самым, даже и мельчайшим, для людей взрослых даже и незаметным, поводам. Как уже не только дрожащая шейка, но всё тело это будет отдано ему. Предоставлено. Во всём его богатстве и многообразии. И не к какой-то глупой служанке можно, тайком, содрогаясь и потея от вожделения, прикоснуться мимолётно, ощутив лишь грубую ткань верхней одежды и домыслив в своём воображении разнообразные прелести, но и саму хозяйку её, прежнюю свою госпожу и повелительницу, одно лишь неудовольство которой ещё совсем недавно вызывало мучительные опасения и тревогу, вправе... осязать. Трогать. Щупать. Употребить. Всю. По-всякому. Поставить, положить, нагнуть, раздвинуть... Овладеть. Всем. Всею. А она, лишённая золототканных покровов парадного великокнягиненского одеяния, утратившая защищавший прежде панцирь сословных норм, мужа, родственников, слуг, избавленная от преград в его собственном мозгу, ещё недавно прочно останавливающих, даже не дающих и родиться мысли о возможности подобных движений и чувств, будет покорно исполнять его желания, более всего мечтая угодить своему новому... пользователю. Претворять. Реализовывать. Удовлетворять. Все его, мальчишки ещё, совсем недавно презрительно оглядываемого, публично жестоко высмеемого, пристыжаемого, прихоти и свербёжки. Все! Всякие! С восторгом и стремлением! Лишь бы понравиться ему, недорослю ещё, ещё несколько месяцев назад равнодушно не замечаемого, сквозь зубы поучаемого, выговариваемого и наказываемого, а ныне... Лишь бы не вызвать неблаговолия его.

Власть. Женщина. Вожделение женщины, вожделение власти. Страсть. Предвкушение обладанья. Обладания властью над женщиной, ещё недавно самой бывшей властью. Властью над страной, властью над ним самим.

Одна лишь преграда к сему высочайшему блаженству, особенно острому в предожидании своём, в неисполненности ещё, ибо оно лишь едва возникло, ещё не связано путами разума, не соотнесено с последствиями и правилами, но напоено одними только чистыми движениями души, желаниями, проистекающими от самой глубины его естества.

Одно препятствие — господин. И он же — средство достижения невиданного, неизведанного, едва вообразимого восторга души и тела.

Хозяин. Повелитель. "Зверь Лютый". Братец Ванечка. И один лишь способ получить желаемое, утолить жажду свою, жажду обладания вот этой... Один путь — путь служения. Искреннего, истового, верного. Заслужить, добиться благоволения высшей силы, благосклонности ея. Повиноваться и стараться. Всей душой, всем телом. Умом и сердцем. Простодушно и бесхитростно. И тогда, ежели расстараться, ежели отличиться, то и это тело... и душа в нём... Вся! По всякому! Как захочешь, где захочешь, что захочешь... Вступить в права владения. Хоть бы на день. Хоть бы на ночку единственную.

Второй же источник его впечатлений находился в другой моей руке, которая уже вольготно продвинулась меж его просторно расставленных теперь ляжек, крепко, уверенно, по-хозяйски, ощупала сквозь тонкое сукно портов, сменивших толстую зимнюю одежду, его "дар божий".

Взяла. Сжала. Овладела.

В первый момент он, было, напрягся, втянул воздух сквозь зубы. Замер. Вытянулся в струнку. Напряжённый, испуганный, дрожащий. Полный тревоги от... от принадлежности себя, от возможности другого сделать что-то с его драгоценнейшим... сотворить нечто ужасное, мучительное, стыдное...

Через пару мгновений выдохнул.

Доверился. Расслабился.

Выложил. Предоставил. Полный доступ.

"Я — в воле твоей. Господин. Весь".

Отдал. Отдался.

Даже чуть повернул бёдрами, встал поудобнее. "Поудобнее" — для меня, для хозяина.

"Вам — везде".

Так становится послушная дойная корова перед дояркой своей.

Несколько мгновений мы молча слушали очередной пасхальный кондак. После чего я несколько капризно упрекнул юного князя:

— Ты бы потрудился малость. А то стоишь столб-столбом.

До него дошло не сразу. Он был весь в... Впрочем, об источниках его впечатлений я уже...

Совершенно растерянный, недоумевающий взгляд вызвал мою, ещё более капризную по интонации, конкретизирующую фразу:

— Поработай. Вот этим.

Я потянул ухваченный мною фрагмент его тела.

— И этим.

Прижал его ладонью голову послушно стоящей на коленях Агнешки.

— Давай. Попеременно. Не спеша.

Пришлось подёргать ещё пару раз.

Наконец, до него дошло. Как до мотора, заводимого "кривым стартером". "Магнето" дало "напругу" и "свеча зажигания" выдала "искру". В форме движения ионов между асконами в мозгу. Он снова, чуть всхлипнув, вздохнул и принялся исполнять ожидаемые движения. Запустился. Без рёва, выхлопа, чихания и дырынчания.

Адаптивность парня — выше всяких похвал. Зависнув в столь неудобном положении, стоя на одной ноге в полусогнутом состоянии, двигая разными частями тела асинхронно и разнонаправленно, он не только не сбивался, но и постепенно, практически без ошибок, увеличивал амплитуду, в пределах допустимой геометрии, и темп, в пределах ритма звучащего снизу пасхального песнопения. Строфы праздничного псалма получали всё более чёткую аранжировку, с ощутимыми, не затянутыми, моментами фиксации в конце движений.

Всякий, кому доводилось вращать, например, большие пальцы рук асинхронно и разнонаправленно, или одновременно гладить себя по голове ладошкой в одну сторону, а другой по животу в другую, или совершать множество других подобных упражнений, столь популярных в детских садиках и клубах "кому за...", сразу понял бы: Альцгеймер с Паркинсоном Севушке не грозят.

Что радовало. Ибо в моих планах его ожидает долгая, полная разнообразных событий, жизнь.

Я даже позволил себе освободить о контроля ту руку, которой он управлял движением Агнешки, и, соответственно, моими столь волнующими ощущениями в столь дорогом для меня... органе, ухватить его за подбородок, подтянуть к себе, так, чтобы его ухо оказалось перед моими губами, и, нежно поглаживая (и твёрдо придерживая) его горлышко, произнести подготовленный монолог:

— Хорошо ли тебе, Севушка? В длани господской. А? А вот так?

— Ай!

— Будя-будя. Ты ж служаночку-то покрепче прижимал, у неё синяки остались. А почему? А потому, что та дура кобениться вздумала. Так и ты, Севушка. Не кочевряжься. Сам давай. Сам. По своему, стал быть, желанию и продолжительности. Чтоб тебе хорошо было, чтоб до дрожи пробрало. Я, знаешь ли, мучить холопей не люблю. Я, вишь ты, люблю когда они сами. С радостью. Добровольно и с песней. Для пользы и развлечения. Моего. Давай, трудись. Дозволяю. Хотелку твою хотеть. Чувствуешь — как славно тебе в руке хозяйской? Сладко? Запоминай. Вот это чувство. Когда ты в ладони моей, во власти моей. И тебе — славно, тебе — ещё хочется. Чтоб длань господская тебя так это... покрепче держала. Твёрдо. Сильно. Властно. Не дай бог не оставила. Не пренебрегла. Не отринула. Тебе от этого что? — Счастье, раб мой Севушка. А то ли ещё будет.

Я чуть откинулся к стене, устраиваясь поудобнее, ещё сильнее сгибая и поворачивая собеседника, меняя интонацию на повествовательную. Даже и сказочную немного.

— Вот пройдут годы и станешь ты, как я сказывал, королём Иерусалимским. Много, много трудов исделати предстоит, многие беды перенесть, многие опасности преодолеть. Станешь королём. Я в тебя верю. Не может такой славный да милый юноша не исполнить волю господина своего. А я тебе велю: стань! Спаси Святой Город.

Болезненный жим левой заставил его охнуть. И оставить в подсознании меточку: "я — тебе велю".

— И вот произошло: ты — властитель тамошний, спаситель святынь христианских. И однажды, днём солнечным, утром раненько, приедешь ты к Храму Гроба Господнего. Сойдёшь с коня резвого, пройдёшь мимо мечети Омара, войдёшь в ворота высокие. Полутьма храма, прохлада каменных стен. Вот, прямо перед тобой лежит на полу плита каменная. Се — Камень Омовения. Глянь вправо. И двадцати шагов нет — она. Голгофа. Лысая скала. Место смерти, поправшей смерть.

Я сделал паузу, давая Всеволоду возможность вообразить столь известное, но пока ещё не виданное им место.

— Слуги твои верные всех попов-молельщиков выгонят. Один. Ты — один. В святом месте. Пред ликом господним. Пред взором Всевидящего. И снимешь ты с себя одежды. Омоешь тело своё и очистишь душу свою. Нагим и просветлённым, взойдёшь на ту скалу, где окончил земной путь Господь наш, где принял смерть мученическую Иисус из Назарета. На Голгофу. Ляжешь ничком на ту глыбищу каменную. Жёсткую, холодную, шершавую. Прижмёшься к ней всем телом, охватишь её руками и ногами, стремясь слиться с ней, согреть теплом своим, силясь войти в неё. Алкая восприять крупицу святости невыразимой, что излилась на камень сей в тот день, в тот час, когда сын божий отдал земное тело своё на этом месте на муки во спасение всего рода человеческого.

Сейчас, в 12 в. там нет столь огромного здания, сама скала повыше. Увиденное в 21 в., конкретика в реальном образе места, звучит в моих словах, в интонации, уверенности. А отсутствие избыточных подробностей, вроде пуленепробиваемого стекла, через которое смотрят на Голгофу с мостика сверху туристы, оставляет место для фантазии собеседника.

— Молитвой истовой очистишь ты душу и прижавшись к камню с трепетом веры, любви, надежды, с дрожью ожидания чуда услышишь шаги. Не лёгкую поступь ангелов небесных, что едва касаются тверди земной даже и сложивши крылья свои. Не дробный цокот копытц бесов, ибо какие бесы в Святом Храме. Нет, твёрдый размеренный шаг человека. Человека смотрящего, думающего, делающего. Уподобляющемуся Господу в своём созидании, превосходящему Сатану в своём разрушении. Поступь Человека Разумного, шаг Зверя Лютого. Меня. Господина твоего.

Горячее, прерывистое дыхание Всеволода выдавало его крайнее волнение. Происходившее, судя по ощущениям в кулаке, вовсе не от моих слов. Но связочка получается выразительная: при каждом будущем оргазме, что, вероятно, будет случаться с ним часто — недаром же прозвище "Большое Гнездо" — он будет, явно или подсознательно, вспоминать этот текст.

Сперва — явно, потом — просто по краю тень промелькнула.

— И взойдёт господин твой на Голгофу, и встанет над тобой, обнажённым и беззащитным, распластавшимся и смиряющимся, припадающим и вжимающимся. Очистившимся от мирской суеты, предоставившего себя свету и счастью. И вознесётся к Господу молитва твоя: "Положи себя, как печать, на сердце мое, как перстень, на руку мою: ибо крепка, как смерть, любовь моя. Любовь к тебе, господин мой". И смилостивится Господь к мольбам твоим, и снизойдёт Господин твой к надеждам твоим: скинет сверкающие одежды свои, и обратится на тебя, исполняя желание твоё. Ляжет. Как печать. На тебя. На тело твоё, на душу твою. Покроет. Собою как покровом. Обоймёт и защитит, прижмёт к твёрдости скалы, вдавит в неровности камня. Дабы вошла в тебя благодать, отзвук силы и славы господней, навечно отметивший сию глыбу.

Я дёрнул его. Парень ойкнул. Но пару мгновений спустя снова прижался к моей ладони, к сильно, властно, по-хозяйски уверенно сжавшимся пальцам, удерживающим, щупающим, поворачивающим.

Предлагаясь. Отдаваясь.

Послушно. Восторженно. Искренне.

От всей души. Без всякой задней мысли.

— И войдут в тебя в миг един и благодать господня, и господин могучий. Неостановимо и мощно. Болью и радостью. Страданием и просветлением. И наполнят душу и тело твои. Силой и славой Сына Божьего, силой и славой Господина твоего. Пронзят. Заполнят. Соединятся. Сольются. В тебе. В теле твоём, как в кувшине глиняном. Весь ты будешь сиять в блистании светозарном, в счастье радости. Бог есть любовь. И переполнит любовь тебя. Любовь Господа нашего, любовь Господина твоего. Слёзы восторга хлынут, не удерживаемые более, из очей души твоей, наполненной любовью Всевышнего, семя жизни потечёт из чресел тела твоего, наполняемого хозяином твоим. И не будет у тебя сил от счастья, сил остановить изливающееся из очей души, из членов тела.

Судя по моим ощущениям, остановить нас обоих сейчас... только прямым из "стингера" в голову.

— Изольётся, брызнет, побежит, покапает семя твоё по расщелине в теле Голгофы, по которой прежде и кровь Спасителя текла. Смешается новое — с прежним, твоё — с кровью Христовой и упадёт на череп первого человека, Адама, под той скалой похороненного. Вздрогнет первый человек и обрадуется. Вот, де, Святая Земля ныне в добрых руках, в крепких да в заботливых. В твоих руках. Как ты — в моих.

Глядя лицо в лицо, глаза в глаза, расширившиеся в темноте храма, почти касаясь друг друга лбами, мы переживали одновременно любовную судорогу. Мгновения исполнения желаемого. Достижения цели. Облегчения от напряжения. Получения удовольствия. По-разному. Ибо и сами мы различны и опыт у нас довольно несходный. Но — вместе, сопричастно, едино.

А внизу гремел хор:

"Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав".

Погладив напоследок по вспотевшему личику своего выдоенного... "козочку", я неторопливо отпустил его.

Он никак не мог уровнять дыхание, вовсе не спешил выпрямиться, отодвинуться, пребывая ещё в потрясении от слов и мыслей, чувств и движений. Вмещённых в истёкшую едва ли четверть часа.

Мда... Какая ассоциация первой возникает при словах "секс со Зверем Лютым"? — Незабываемый! — Вот и не забывай.

— Как ты?

— Я? Я... эта... о-ох... Мокро. В штанах.

— Ха-ха-ха. А ты как думал? Я ж говорю: потечёт из тебя. Прямо Адаму на череп. Ладно, иди помойся, штаны перемени. О случившимся... сам понимаешь. Даже и на смертном одре... Помни. Душой, умом, телом. Забудь языком. Иди.

Он выпрямился, чуть морщась от неприятных ощущений в штанах. Вдруг резко согнулся, припал к руке моей. Жадно, жарко несколько раз быстро поцеловал и стремительно удалился. Будто спеша убежать от того места, где он... где его... где ему... Короче: отсюда.

Едва шаги его стихли, как тяжкий вдох напомнил мне о третьем участнике нынешнего мюзикла. Участнице.

— Что, Агнешка?

Она, прежде чуть отодвинувшаяся, вдруг резко боднула меня головой прямо в... в отработавшие и постепенно возвращающиеся к нормальному транспортировочному состоянию части тела. Что-то быстро начала туда лепетать.

Пришлось ухватить за платок и вытащить её лицо из моих штанов.

— Ты чего?

— Господине! Христом Богом прошу! Смилуйся! Пожалей рабу твою!

— Да о чём же ты?

— Не... не продавай меня. Ему.

Мда. Рабства на "Святой Руси" уже недель пять как нет. А страх продажи — есть. Или другой формы передачи. Например, в обучение ковроткачеству на тридцать лет, как практиковали российские дворяне в 18 в, отправляя своих крепостных девок в гаремы Персии.

— Почему?

— Он... злой. Нет, не злой... он... бессердечный. Я... обидела его осенью. Он... будет мучить. Сперва из мести, а потом... просто. Из любопытства. Не... не отдавай, сми-илу-у-у-йся...

Она снова воткнулась головой мне в незастёгнутые штаны и принялась заливать там всё горячими слезами. Еле вытащил, еле успокоил. А вот её оценка моральных свойств "Большого Гнезда" заставила задуматься.

Глава 615

* * *

К чему это устроено представление?

"Грустно, если, рассказывая анекдот, приходиться объяснять в чём его соль. Но уж совсем тоскливо объяснять соль до того, как анекдот рассказан".

Не будем опускаться до тоски, просто чуть-чуть погрустим.

Как управлять людьми? — Есть разные способы. Лучший — управление их желаниями. Точнее: желаемыми формами их базовых инстинктов.

Например: "хочу эту шляпку". Инстинкт саморазмножения с примесью инстинкта социализации. В непрямой форме.

Я отпускаю Всеволода в "длительное автономное плавание". Мне нужна его преданность. Его желание исполнять мою волю. В условиях, когда я не только не смогу его контролировать, но сами обстоятельства, его собственные, очевидные интересы будут препятствовать исполнению моих приказов, следованию моим целям. Более того: ни я, ни он не можем нынче даже представить весь спектр ситуаций, которые возникнут, которые встанут между нами.

Инстинкты — всё те же, но формы выражения... не очевидны.

Время. У меня нет времени "здесь и сейчас" сформировать устойчивый стереотип подчинения. Любое воздействие из класса "внушение" — краткосрочно. Любой обман, хитрость — быстро прокисают.

"Можно обманывать некоторых, или обманывать всех в каком-то месте и в какое-то время, но нельзя обманывать всех повсюду и во все века" — это ж кто у нас такой спец по обману? — Дени Дидро. — Француз, философ? Поверим профи.

"Некоторых" — можно. Долго. Но их надо именно "обманывать", совершать действия. В длительной "автономке" такое не пройдёт.

Нужно его собственное, из класса — "убеждение". Личные "твёрдые принципы", персональная "правда".

"Я сам обманываться рад".

Нужно убедить его в моём превосходстве. В вечном преимуществе. В выгоде следовать моей воле и опасности выходить из неё. Не одномоментный наезд, как у нас получилось сперва:

— А я такое про тебя знаю! Главному скажу — он с тебя шкуру спустит, голову срубит.

Такое работало до утра следующего дня. Потом "тайна", и связанная с ней угроза — "прокисли". Он мог обозлиться, как сделал Михалко, мог "влюбиться". Не в секс-партнёра, а в силу, которая его и нагнула, и спасла. Это — на мгновение, на день или неделю. А мне нужно надёжное, прочное подчинение на всю жизнь.

Должно быть его собственное убеждение, его собственный вывод. Такой, что придя к нему, он бы не нашёл в будущем, в весьма изменяющихся жизненных обстоятельствах, аргументов для опровержения.

"Аргументов" — в двух плоскостях. Потому что, если что-то "крокодилу" не нравится — "обезьяна" найдёт способ избавиться от такого. И наоборот: если "обезьяна" рвёт поводья — "туда нельзя!", то "крокодил" свернёт с тропы.

Люди — разные. У одних — "крокодил" несёт, не слушаясь узды, у других "обезьяна" ленива, слепа и глуха. Часто обе сущности — "автоматы без памяти". Или с кратковременной памятью: пока поротая спина чешется.

Большое Гнездо, насколько я могу судить, склерозом не страдает. И имеет нормальный баланс сущностей. "Крокодил" пока превалирует. В рамках обычного юношеского отклонения.

Как склонить человека к подчинению? — "Это ж все знают! Кнут и пряник!".

Сила, которая может отобрать у тебя ценное — "кнут". Сила, которая может дать тебе желаемое — "пряник".

Выстраивая отношения подчинения, что есть обязательная часть человеческих отношений даже и в кругу семейном, люди, прежде всего, оценивают силу. Силу кулака, меча, общественную, экономическую. Но отойди от человека на десяток саженей — что тебе его кулаки? Пусть себе машет рукавами, как пугало на огороде.

Вот Севушка. Отъедет себе до Константинополя. И? — Там ему мои "кулаки" не интересны. Далеко, не достать. И что он сделает? Скурвится? Освободится?

Доводилось слышать по разным поводам:

— Я сильнее тебя.

И:

— Ты сильнее меня.

Бывает и:

— Я умнее тебя.

А вот:

— Ты умнее меня, — очень редко услышишь. Разве что умная жена мужу в дому скажет.

Умные люди часто соотносят уровни своего ума. К более умным относятся с пиететом, слушают. Древнегреческая Академия, например.

Обычно сравнивают размер "свалки" — сумма хранимых знаний. Ты знаешь что такое "шрапнель"? — я знаю. Поэтому я умнее.

Изредка сравнивают мощность "молотилки": кто сможет быстрее найти решение, или больше решений за период времени, или решение нерешаемой задачи.

Умных в мире не так много. Умственное превосходство ощущают почти все. А вот выводы из этого сделать... многим ума не хватает. Большинство реагирует только на силу действия.

Есть третий уровень.

"Воображение важнее, чем знания. Знания ограничены, тогда как воображение охватывает целый мир" — Эйнштейн.

Цепочка: воображение-размышление-деяние.

Все три свойства присущи всем людям. В разной мере. Различия есть от рождения, ещё больше — от жизни. Как сила мышечная может быть увеличена или растрачена занятиями соответственными, так и свойство "думать", и свойство "воображать" могут быть развиты или загублены образом жизни.

Гончару, который изо дня в день лепит одни и те же горшки, нет нужды думать. Свойство есть, а нужды нет. Можно, но не нужно. И свойство отмирает. Как пропадает у местных жителей способность к бегу — некуда, незачем. Как пропадает у моих современников из третьего тысячелетия навык устного счёта или каллиграфии.

Дальним купцам, правителям "думать" необходимо. Ситуаций множество, не всегда можно решить их кулаком или мечом. Многое неизвестно, новое нужно узнать и понять. Думать. Предвидеть, просчитывать, оценивать.

Когда же мир становится ещё более широким, когда в нём постоянно возникают новые сущности, тогда необходимо третье свойство, более всеобъемлющее — воображение.

Плотник, тюкая топором по размеченному стволу, делает паз.

Это действие.

Прораб, прочитав чертёж и оглядев площадку, говорит:

— Там — венцы складываем, там — канаву копаем, там — сортир наш поставим.

Это размышление.

А вот архитектору, который придумал этот чертёж, нужно воображение.

Ещё нет ничего, только в голове у него возник образ:

— Вот такая у нас изба будет, вот с таким коньком, крыльцом, так повёрнута.

Кажется, воображение связано с образным мышлением. Есть отклонение, называется "афантазия" — неспособность представить визуально картинку, яблоко, например. Нечасто: 1-5% человечества.

Думать это не мешает. "Карандаш умнее головы" — говорят учёные.

Если у человека нет одного из этих свойств — он проигрывает тому, у кого они есть. Если, конечно, они связаны, состыкованы, сбалансированы. Воображение без размышления — "воздушные замки". Размышление без действия — пустое умствование. Действие без мысли — бессмысленная суета, тупая рутина.

"Умей мечтать, не став рабом мечтанья,

И мыслить, мысли не обожествив...

...

Наполни смыслом каждое мгновенье

Часов и дней неуловимый бег, -

Тогда весь мир ты примешь как владенье

Тогда, мой сын, ты будешь Человек!".

Когда человек слаб — он склоняется перед сильным. Когда человек чего-то нужного не знает — это принижает его перед знающим.

Ещё жёстче отношение верхний-нижний, проявляется когда оба знают одинаковое. Но один не в состоянии вообразить, составить из известного нечто новое.

"Первая из человеческих свобод — свобода хотеть".

Но как можно хотеть того, чего не можешь вообразить? — Как драться с завязанными глазами. Не можешь вообразить опасность — не можешь вообразить и защиту от неё. Не вообразил — не продумал — не сделал. Беззащитен.

Комиссия по расследованию событий 11 сентября 2001 года:

"Самой главной ошибкой был недостаток у руководства страны воображения. Руководство США не могло до этой атаки представить себе всю серьезность угрозы".

Здешний воин может вообразить попадание в него стрелы. И защититься, например, щитом. Но выстрел из СВД — нет. Боец из 21 в. — может вообразить, спрятаться в окоп. Но не представляет направленной деионизации мозга. И защиты от такого не имеет.

— Мы — ого-го какие! Сильнее наших — в мире нет! У нас сто здоровых мужиков!

— А отряд противника в три сотни бойцов ты вообразить не можешь?

Если у тебя нет воображения, ты беззащитен. Тогда ты годен в холопы, в жёны, в дети. Чтоб рядом был кто-то, кто будет тебя защищать. А ты — расплачиваться за это повиновением, подчинением, обожанием.

В истории с Крымско-Иерусалимским планом я и пере-воображал и пере-думал моих собеседников. Но там активно использовалась неизвестная им информация.

Не смогли придумать такое — потому что не знали. А вот теперь, когда узнали... да мы и сами запросто!

Предложенная мною Всеволоду картинка: "однополый секс на Голгофе с участием Всевышнего" — состоит из известных всем деталей. Все камушки мозаики — перед глазами. Но собрать такое панно... вообразить... никто.

"Гречники" учились больше других святорусских князей. Они понимают силу "думанья". По сути, они умнее остальных рюриковичей, исключая лишь нескольких "самородков". Понимают: прежде чем делать — надо продумать, прежде чем думать — вообразить.

В Киеве, начиная со смерти Жиздора, я показал "гречникам", что превосхожу их в деяниях. Поймал-убил, пришёл-открыл. Наречение, венчание, планы Крымский и Руянский, показали, что я превосхожу и в думанье. Гипотетическая случка на Голгофе обнаружила, что и в воображении я их обгоняю. А, значит, они не могут вообразить опасность, от меня проистекающую, не смогут защититься.

Ты — беззащитен. Остаётся одно — вести себя хорошо. Иначе — "ай-яй-яй, приду и нашлёпаю больно". Не сразу, но до них дошло: как именно "приду" и как именно "нашлёпаю" — они не только не знают, но и вообразить не могут.

Кто-то готов жить, ежеминутно ожидая смерти? Не от ножа — кольчуга защитит, не от яда — слуги проверят. От неизвестного, от всего. От восхода солнца, полёта ласточки, поворота собственной головы... Каждое мгновение.

С ограниченным воображением клиента работали древние предсказатели.

— Даруют ли мне боги победу в войне?

— Перейдя реку, ты разрушишь царство.

Перешёл. Разрушил. Своё.

— И примешь ты смерть от коня своего.

Конь сдох. Но часть коня осталась.

"Из мёртвой главы гробовая змея

Шипя между тем выползала;

Как чёрная лента, вкруг ног обвилась,

И вскрикнул внезапно ужаленный князь".

Получившим пророчества не хватило воображения. Они-то воображали в рамках коридора им привычного. А случилось... невоображённое. И, естественно, не продуманное.

Когда-то я рассказывал битому боевому волхву Фангу в Рябиновском порубе про слабую голую обезьяну, скачущую по Руси на крокодиле зелёном. Повернулся-оглянулся, на сучок виском наделся. Как от этого защититься? Кастрюлю на голове непрерывно носить? — Поможет. Если ты знаешь, если тебе сказали. А вот самому вообразить такое... Даже вообразив, даже услыхав о такой возможности:

— Да ну, бред! Так не бывает.

— Ты уверен? Хочешь проверить собственной головой?

А здесь? "Бред" — что? Пасхальные песнопения? — Ты слышал их каждый год, сколько себя помнишь. Оральный секс? — Ты же помнишь её шею, её горло в своей руке. Хочешь проверить? — Найди женщину, научи, повтори. А длань господскую — помнишь? Душой и телом? Властные пальцы хозяина на себе? Это же твой личный опыт!

Это — было. Это — истина. Реальный мир, данный тебе в ощущениях.

В Святой Земле — Иерусалим, в Иерусалиме — Храм Гроба Господнего, в Храме — Голгофа. И это — истина. Её тоже можно проверить. А что Господь снисходит с героям, к праведникам — это ж все знают. Об этом мечтают, молятся. Об этом есть множество достоверных свидетельств. Так где ты нашёл "бред"? С чего ты взял, что в ряду несомненных истин есть выдумка, вымысел?

Я не только постоянно делаю "невозможное", но и "невообразимое". Часто собирая из очевидных, всем известных, деталей. Так и с Голгофой:

— Ты всё это знал и раньше. Но не мог вообразить. Ты каждый миг слышишь стук своего сердца. Но можешь ли ты вообразить его остановку? По моему желанию? — А я могу.

Дальше по звеньям цепи: придумать, сделать...

"Управление страхом".

Страхом не очевидным, вроде страха смерти: "мой меч — твоя голова с плеч...".

Страхом не детским, вроде страха темноты: "в одном чёрном-чёрном городе...".

Страхом даже не человеческим, не обезьяньим — обще-животным, страхом неизвестного: "Там что-то... есть. И оно... приближается".

* * *

Я говорю об обоих братьях. Потому что, не смотря на мой запрет болтать, Севушка по возвращению "на квартиру" встретился с Михалко. Тот не преминул поинтересоваться:

— Ты где в такую пору шляешься?

А того... аж распирало. Как бы то ни было, но Всеволод привык к старшинству брата. Да и тот вполне умеет... "вынимать истину". Картинка у Михалко, из-за частичного умолчания и некоторых преувеличений, получилось ещё ярче. Типа:

— А как Воевода в Иерусалим попадёт?

— Да кто ж знает?! Как епископ Новогородский Илия — верхом на чёрте.

После чего вероятность внезапно столкнуться со мной просто прогуливаясь по торгу в Роскилле, из категории "невозможно" перешла в категорию... "да кто ж его знает".

* * *

Коллеги-попандопулы, знакомы ли вы с "тёмной триадой личности"? — Это — наше. Проф.заболевание и условие успеха.

Во втор.пол.19 в. психиатры пошли в тюрьмы. Не за то, что натворили, хотя иных... а за тем, чтобы понять: что отличает преступника от нормального человека.

Ламброзо выдвинул гипотезу о "прирождённом преступнике". Сформулировал определения патологической предрасположенности к преступной деятельности по внешним признакам: форма черепа, строение ушной раковины... Нарушители закона — люди ненормальной физической, а потому и психической организации, преступление — следствие их врождённых особенностей.

Сначала все обрадовались и приготовились. Сажать пожизненно за форму уха. Потом взялись дружно смеяться и оплёвывать.

Тут спираль познания сделала очередной виток: обнаружили, что в тюрьмах высока доля персонажей с "тёмной триадой".

"Триада" — три субклинические черты: макиавеллизм, психопатия, нарциссизм.

Свойства связаны с низкой эмпатией, с неспособностью распознавать эмоциональные состояния человека и адекватно на них реагировать. А генетика человека намекает, что м-м-м... предрасположенность к эмпатии задаётся м-м-м... отчасти наследственно.

Ломброзо был неправ. В рамках детерминизма. Но, возможно, предвосхитил. В рамках вероятности.

Нарцисизм — самолюбование, мания величия.

Нарциссисты — стремятся вызвать восхищение у окружающих. Нарциссическое восхищение — стремление к уникальности, грандиозным фантазиям и очаровывающему поведению. Нарциссическое соперничество — стремление к превосходству, девальвация других, агрессивно.

Психопатия содержит десяток типов. Для простоты подразделяют на две. Первичная ("успешная"): черствость и отсутствие чувства вины — полезно для достижения власти. Вторичная: неспособность контролировать импульсы, высокая склонность к риску. Люди с вторичной — чаще попадают в тюрьму (47% заключенных-мужчин и 21% заключенных-женщин).

Макиавеллизм — манипулирование в отношениях, циничный взгляд на природу человека, пренебрежение нормами морали, предрасположенность к лукавству, готовность обмануть, расчетливая социальная манипуляция, антисоциальная тактика, хладнокровны и бессердечны, цель — получение денег, власти, статуса.

Черты "тёмной триады" коррелируют с вечерним хронотипом ("совы"): случайный секс, слабая мораль, употребление психоактивных веществ, склонность к риску, высокие ставки в азартных играх.

Девиз "живи быстро и умри молодым" — для "тёмной триады".

Каждая составляющая вносит вклад в чувство собственного превосходства, пренебрежения общепринятыми нормами поведения, социальную доминантность, эгоизм, нечувствительность к проблемам других, недоброжелательность, эмоциональную холодность, склонность к обману, манипуляции и использованию других.

Положительна корреляция между троллингом и психопатией: "...прототип онлайн-тролля — бытовой садист".

"Тёмная триада" есть у каждого. Однако, степень развития у нормального человека в нормальных условиях невелика. Но что происходит, когда "нормальный" попадает в "ненормальное"?

Вляпывается. Попадирует.

Представьте, что вы потеряли дорогого вам человека. "Горечь утраты". Слёзы, сердцебиение, ступор, слабость... тошнота, судороги, потеря сознания... энурез, остановка дыхания, инсульт, инфаркт...

В момент "вляпа" вы потеряли всё. Всех "родных и близких". Всех неродных, не очень близких. Кого вы знали, о ком слышали или видели.

Умножьте обычную "горечь утраты" тысячекратно.

Большинство людей переживают, потеряв кошелёк. При "вляпе" вы утратили все свои мат.ценности. Умножьте переживания от потери кошелька тысячекратно.

Вы лишились своего тела. Какое-никакое, а своё, привычное. Люди страдают, лишившись части руки или ноги. Вы потеряли всё. Вы — сплошной протез. Вместе с телом вы лишились кучи привычных вам ощущений, реакций. Вот вы попали в автокатастрофу, лежите весь загипсованный. Чего-то колено чешется. А рукой не шевельнуть.

Теперь то же самое, но стократно.

Это пройдёт. Со временем. Если доживёте.

Какой должна быть психика, чтобы пережить случившееся? Не превратиться в воющую или кидающуюся в окружающих собственными экскрементами персону. Дебилизм? Тупость клиническая?

А чтобы добиться социального успеха? Залезть на вершину социума "вляпа"?

И чтобы добиться успеха "прогрессорского"? Т.е. изменить мир "вляпа" так, как попаданец считает лучшим.

"Путь к развитию и повышению результативности лежит через получение человеком дополнительных знаний о себе в определённом контексте и о самом контексте".

Вы готовы учиться? Получать знания о себе? Из самого себя? Получать знания о мире? Самостоятельно, а не разжёванное в учебнике? Каждый день, всю жизнь.

Забавно. Читал немало историй, где попандопуло меняло мир. Но не могу вспомнить историй, где попаданец изучает как мир "вляпа" меняет его самого. Его душу.

"Когда я был нормальный — я так не поступал" — от клиентов дурки слышал. От коллег-попандопул...?

Чисто для примера. Возьмёт распространённый психотип — шизоидный:

"Кажущаяся холодность и закрытость, стремление держать дистанцию, любовь к уединению, честность, склонность все анализировать и теоретизировать, нередко творческий склад ума и высокий интеллект, полное или частичное отсутствие эмпатии, категоричное отрицание манипуляций и других "социальных игр" — черты классического шизоида.

Шизоидный тип не имеет таких энергетических ресурсов, как другие. Поэтому не выносит пустых разговоров, длительных конфликтов, психологических манипуляций".

"Внешне они холодноваты, небогатая мимика. При этом, очень богатый внутренний мир. Этим отличается от шизофрении, при которой мир бедный".

Нормальный психотип, вокруг вас множество таких. Вовсе не плохие люди.

Такое — приговор. Попав в попандопулы — дохнет незамедлительно.

"...не имеют энергетических ресурсов" — покойник. Прогрессору необходима слабая форма маниакального синдрома, оптимизм с гиперактивностью. Иначе — "среда засосала". Или — "с тоски повесился".

"...любовь к уединению" — а кем ты будешь прогресс делать? Не чем — кем? Прогресс — изменение людей. А не вырытая в одиночку канава.

"...честность" — Прекрасно! Расскажи честно. Кто ты, откуда, как там люди живут. Долго ли проживёшь после этого?

"...не выносят... длительных конфликтов" — какой прогресс возможен без длительных конфликтов? Прогресс и есть форма конфликта. Вечного конфликта нового с отжившим (или ещё не очень) старым.

Попаданец должен быть: "трудолюбив, как замотивированный китаец, жизнерадостен, как немец во время октоберфеста, дотошен, как француз при расчете налоговых льгот. И ещё не лишён русской смекалки".

Это не всё, вернёмся к "Тёмной триаде". Основа "темноты" — отсутствие эмпатии.

Аутизм — стартовое состояние всякого попаданца. Отсутствует эмпатия с туземцами. Попандопуло не может сочувствовать аборигену. Потому что не понимает, на интуитивном уровне, форм выражения эмоций.

— Почему он смеётся?

— От боли. Мужчина всегда смеётся под пытками.

Вы готовы сопереживать? Хохотать вместе с человеком, которого жгут калёным железом?

Вы способны "подделать клейма бедности, несчастья, унижения, обид, которые обесчеловечивают человека и превращают его в преданного, покорного раба, радующего взор своего господина"? "Подделать" не только в одежде и внешности, но и в душе — в отражении чувств человека с этими клеймами выросшего и ничего иного себе не представляющего и не желающего. У вас есть "зеркальные нейроны" для такого со-чувствия?

Человек тянется к вам губами. Это попытка поцелуя? Но во многих человеческих культурах поцелуй отсутствует. Китайским переводчикам "Войны и мира" пришлось в сносках объяснять это движение, подробности процесса, связанные с этим эмоции.

Если человек — китаец, то следует ли вам ожидать укуса? Вместо радости испытывать (и выражать) страх или агрессию?

Наоборот, в "Святой Руси" повсеместен "поцелуйный обряд": в уста, в лобик, в щёчку, в плечико, в ручку (в трёх вариантах). Вы готовы к продолжениям? Вы способны, по оттенкам чувств, предвидеть продолжение? Просто воспринять, заметить эти оттенки?

Психика человека формируется на 80% к пяти годам. А вас здесь в этом возрасте не было. Основные маркеры сочувствия, эмоциональной близости вам не знакомы. Для местных — вы эмоциональный калека. Кретин, тупица. Если не хуже.

Как бы не был хорош ваш интеллект, но без исходной информации, без восприятия окружающих, в том числе эмоционально... молотьба воздуха.

Это может смягчиться со временем. С большим временем. Но не исчезнет никогда.

Все составляющие "Тёмной триады" в попадизме развиваются. Ибо обоснованы и необходимы. Необходимы вам для вашего выживания, как эмпатического инвалида, для вашего успеха, как прогрессора.

Нарцисизм.

"Нарциссическое соперничество... стремление к превосходству, девальвация других, агрессия".

Попаданец — уникум. Одним своим появлением он девальвирует все остальные личности и должности в мире "вляпа". Если он не вляпнулся в тело "Повелителя мира" или "Верховного жреца единственного бога", то "другие", окружающие, вовсе не согласны с его уникальностью. Не будешь соответственно отвечать — покойник, будешь — нарцисс.

Макиавеллизм.

"Макиавеллисты... хладнокровны и бессердечны, основная мотивация — в получении денег, власти и статуса".

Можно ли проводить реформы, двигать прогресс в обществе не имея "денег, власти, статуса"?

"Коренной вопрос всякой революции — это вопрос о власти".

Решившемуся на прогресс попаданцу не следует ли быть "искусным", действовать "расчётливо"? Или — как получится?

Представьте: император Александр I Благословенный едет где-то в Виленской губернии по почтовому тракту. Тут из кустов вылазит просто мужичок, просто, знаете ли, селянин, и говорит, выбив сопли из носа и вытерев пальцы о штаны:

— Слышь ты, как тебя, император. Давай-ка быстренько реформы. А то сыночка твоего подвзорвут нахрен.

Просто, знаете ли, попаданец, без всякого макиавеллизма. На другой день — уже поротый, на другой год — уже в Нерчинске руду копающий. "Денег, власти, статуса" нет? — ну и помалкивай.

"Социальную пирамиду можно отрицать. Удобнее — с её вершины".

"антисоциальная тактика". Целью реформ, революций является изменение социума. То "социальное", что есть сейчас, должно быть заменено чем-то другим, пока — "асоциальным".

Пример: всё, что вы заработали за свою жизнь, ваши деньги, ваша обеспеченная старость, с сегодняшнего дня — мусор.

— Как?! Нет! Это несправедливо! Асоциально!

Так регулярно проводятся конфискационные денежные реформы по всему миру.

Психопатия.

Импульсивность, стремление к острым ощущениям, черствость, межличностные манипуляции.

Успокойтесь, коллеги.

Не будем путать психопатов, несущихся с включённой бензопилой по скверу, и социопатов, или "странных", оригинальных, существующих на грани нормы, но все же включённых в социум, людей.

Психопатия — диагноз с ярко выраженным патологическим поведением при полной сохранности мышления.

Это — не про нас. Нет, не из-за "полной сохранности мышления". Просто найти бензопилу в Средневековье... не, не грозит.

Социопатия — мягкая форма психопатии. Личность вписывается в социум, способна в нем существовать, но активно пренебрегает правилами и нормами. Классические черты: харизма, высокий интеллект, отсутствие нервозности, склонность к лжи и лицемерию, неспособность к стыду, раскаянию, эмпатии и любви, гневливость, эгоцентризм, дефицит морали и нравственности.

Это — наше.

Не "дефицит морали и нравственности", а прямой и осознаваемый отказ. Как можно принять нравственность рабовладельческого общества? Морально ли отдавать в заклад живых людей, чтобы купить новые штиблеты к свадьбе? Как сделал А.С.Пушкин.

Все мы имеем личностную структуру, которая складывается из генетических предпосылок и индивидуальной истории.

У попаданца — очень индивидуальная история. Не касаясь генетических предпосылок самого попандопулы и тела его носителя. Напомню: "вляп" — личная катастрофа. Хуже ядерной войны.

Гормональный аппарат социопата вырабатывает меньше серотонина. Человек не способен "насытиться" общением, взять из него необходимые эмоции. Реагирует на внешние раздражители более агрессивно, безразличен к людям и социальным нормам.

Уточню. Есть не очень эффективные, но простые способы повысить уровень этого гормона: яйца, шоколад, бананы, орехи, финики, белый хлеб, красное мясо, трахаться почаще... Правда, насчёт попаданок... при отсутствии противозачаточных... Говорят, красное вино помогает. "Вместо того" и побольше. Никто не пробовал?

Социопат может достичь высот на социальной лестнице благодаря развитому интеллекту, лёгкости в преодолении стрессов и привычкой равнодушно переступать через людей.

Напомню: здешние жители — не люди. Или, если они люди, то вы нелюдь. Если вы "людь", то вам не найти здесь "людей", через которых можно, равнодушно или с волнением, переступать.

Для "обычных" людей правила делает мир более предсказуемым и безопасным, а эмпатия наполняет теплом и смыслом. Социопат находится вне законодательного поля, не нуждается в оправданиях, ищет цели извне.

Это — про нас. Попаданец — вне законодательного поля. Он знает, что всё эти законы — "преданья старины глубокой", всё это станет мусором. Его цели — вне данного социума. Иначе он не прогрессор.

Социопат способен отвечать за свои действия, отличает добро от зла, разбирается в законах. Которые нарушает сознательно. При совершении преступлений не мучается внутренними конфликтами, так как чувствует вседозволенность.

Какой может быть внутренний конфликт при приёме у меня во Всеволжске беглого холопа?! Когда я знаю (знаю! Факеншит!), что рабство — мерзость! Хотя, по "Русской Правде", совершил преступление.

Социопат жонглирует нормами. Может отказываться от проведения общепринятых праздников, принятия традиционных моделей мышления, соблюдения врачебных рекомендаций, комфорта. Такая личность не верит никому и ничему, все проверяет на вкус. На свой. Для неё нет законов. Она предлагает миру свои.

Какие здесь "общепринятые праздники"? "Пост в середу и пяток"? Какие "традиционные модели мышления"? "Аллах акбар"?

Социопат с лёгкостью переносит одиночество. Попаданцу без этого не прожить. Кто одинок более попаданца? Утратившего не только своё окружение, свою Родину, но и свою эпоху?

Социопат делает то, на что не способны остальные. Негативные, позитивные, творческие и даже героические поступки. Он работает на войне. Там, где кровь и смерть. Где опасно, в сферах с большой ответственностью. В море, в космосе, под водой и там, где бушует стихия.

Социопаты берут на себя ответственность, которую трудно взять обычному человеку. Ходят по ту сторону смерти и выживают. Столкнувшись со смертью, не испытывают ни страдания, ни вины.

В мифологии — герой эпоса, спустился в ад и вышел из него. В литературе — герой, бывший воин, который легализован нашим сознанием. Наше сознание не выносит насилия и отсутствия норм. Если кто-то нарушает нормы и остаётся с нами, он — герой. Не повернувшийся в сторону общества — преступник.

Или герой, или преступник: середины не существует. Нет тёплого мира с костром в глубине пещеры, где дети, женщины и старики.

С ним можно сотрудничать. Ему можно служить. Ему можно подставить плечо, но не стоит ждать того же в ответ. Цель всегда принадлежит ему, как и главная добыча. Львы не интересуется мнением овец.

Социопат способен заглянуть за рамки привычных смыслов, поступков и целей, заглянуть за горизонт, пока люди сидят в пещерах, где очаг, дети, старики, розовые шелковые занавески и стандартная мебель. Он и Дракон, и Герой, победивший Дракона. Для него нет места в середине регистра нормы, он всегда на краю или за "101 километром".

Я пишу о виртуале, о попаданце-прогрессоре. Но чем этот виртуал отличается от реала? Битами и байтами в памяти ГГ? Навыками печати на клавиатуре и переключения коробки передач? Этикой? — Да. Но не психикой.

Все психотипы свойственны человечеству всегда. Менялись формы проявления этих свойств, менялся их взаимный вес. Но "Тёмная триада" всегда была у всякого успешного лидера. Вождя или короля, президента или "отца нации".

Социопатом и должен быть попаданец. Добавьте чуток маниакальности и экстравертности. Если такая смесь кипит в ваших жилах — вы готовое попандопуло. Но не к чему серьёзному в мире "старта" вас не подпустят, ни к какой "машине времени". "На пушечный выстрел". Мир "старта" — нормальный. И люди, принимающие в нём решения, тоже.

Если же вы "нормальный" и "вляпнулись" "далеко по шкале чужести" — вас съедят. В лучшем, для вашей тушки, случае — ассимилируют в слизь. Вы скоро и вспоминать о мире "старта" перестанете.

"Ножницы", "щель", "лезвие".

Редкое сочетание свойств. Посмотрите на улицу за окном. На людей там. Сколько из них смогут пережить "пакет катастроф попадизма"?

Катастрофа "вляпа". "Горечь утраты". 9/10 сходят с ума и дохнут.

Катастрофа аутизма. Вы не понимаете людей вокруг. Люди не понимают вас. И бьют вас по голове, как им привычно общаться с чужаками. 9/10 остатка долой.

Катастрофа деклассированности. Вы здесь "никто и звать вас никак". Ещё 9/10 остатка остатка долой.

Катастрофа познания. Вы не можете завязать шнурки. Потому что их тут нет. Так — на каждом шагу. Сколько людей вокруг способно к интенсивному самообразованию? Ещё 9/10 выкинуть.

Катастрофа прогрессизма. Для прогресса нужно организовывать большие массы людей. У вас есть опыт? Ещё 9/10 списать?

Итог: 1 из 10000.

Главный "рояль" попадизма, коллеги — в вашей психике. Ваша душа — "то, чего не может быть".

Есть два работающих варианта.

1. "Вляпнулся" и быстро-быстренько поменял ориентацию. В смысле: психику.

Стань психом. Э... социопатом, макиавеллистом, нарциссом... Адаптивность, восприимчивость, самообучаемость... При полном, изначально, аутизме и мощнейшим, в момент осознания катастрофы "вляпа", "затупизме".

2. Изначально был с придурью. Редкая сволочь, один из десяти тысяч. А тут развернулся без присмотра любимого домкома-профкома.

Отдельная тема — наложение трёх сущностей: катастрофы "вляпа"; прежнего психотипа; гормонального фона, задаваемого генетикой носителя. Как эти микродобавки в вашей крови будут давить по вашим мозгам...

Полезно хоть как-то контролировать своё состояние. Чтобы уж совсем в мерзавца не превратиться.

Про бананы с мясом я сказал... про трахаться — сказал... физзарядка — обязательно... холодной водой — ежедневно...

А, ещё. Чувство юмора.

Оптимизм — критичен. В нашем попандопулопипинском деле без смеха — или повесишься, или утопишься.

Обращайте внимание — над чем смеётесь. Не менее двух раз в день нужно смеяться на собой. Придумайте повод. У меня? — Плешь на всё тело. Достаточно к зеркалу подойти, вспомнить какой я был кудрявый и усатый в первой жизни — уже в покат. У вас может ещё что-то найтись. Но — обязательно. Нарцисизм — штука коварная.

Вроде — всё хорошо. Ты к людям по-людски, и они к тебе по-человечески. Благодарят, хвалят. Тебе приятно, типа — заслужено. А от них всё больше. Уже и лесть пошла. Сперва изощрённая, потом наглая. И ты становишься как шарик надутый. Растущий шарик твоего эго. Потом кто-нибудь, чисто мимо проходя, иголочкой... Сдулся. Насовсем.

Смейтесь коллеги. Над собой. Может, дольше проживёте.

* * *

Вот на какие размышления навела меня фраза Агнешки: "Он злой. Нет, он бессердечный".

Я уже говорил, что внимателен к людям своим? — Отсутствие собственной эмпатии приходиться компенсировать осознанным вниманием.

Она его знает года на полтора больше. Не "злой", т.е. не садист. Но — "бессердечный". Аналог "отсутствия эмпатии". Свойство, лежащее в основе "Тёмной триады". А есть ли она у Всеволода Большое Гнездо?

Нарцисизм? — Судя по его портрету в Третьяковке в виде св. Дмитрия Солунского, по украшательству храмов, поставленных до него Боголюбским... возможно.

Макиавеллизм — безусловно. Рюрик Стололаз и Давид Попрыгунчик поняли, что Большое Гнездо ими манипулирует только ко концу своих жизней.

Социопатия? — Ряд случаев пренебрежения общественными нормами, вроде ослепления племянников, летописи фиксируют.

Забавно: а может ли существовать успешный правитель без "тёмной триады"? Не является ли "эмпатическая бедность" обязательным условием выдающегося государя? Ему приходится посылать на смерть, вести в бой. Возможно ли сохранить эмоциональную отзывчивость среди искалеченных и израненных по твоей воле?

Таким человеком нельзя управлять, основываясь на чувствах. Благодарность, любовь, преданность — отпадают. Только рациональное или иррациональное интуитивное. "Границы допустимости" много шире "моральной общественной нормы". Это здорово, пока он на моей стороне. И очень опасно, если против.

Хорошо, что я устроил нынешний спектакль: чувство слабости собственного воображения создаст в его сознании образ "Дамоклова меча". Человек для него — "практически неодушевленная функция". Но я — "функция" типа "установки залпового огня": может уничтожить врагов. А может и самого разнести в кусочки. При нарушении "правил эксплуатации". Другой такой "установки" в природе нет, а правила задаю я. "Пользователю" остаётся "заливать горючку", "протирать стёкла" и всячески оберегать. Тогда "функция" будет функционировать.

Всеволод, как я знаю по летописям, очень жизнестойкий человек. Значит — "внутренний локус контроля".

"Локус контроля" — свойство приписывать свои успехи или неудачи либо только внутренним, либо только внешним факторам. Люди с внутренним локусом считают, что они, а не обстоятельства, влияют на их достижения. Они сами дирижёры своих судеб.

Значит, не я испугал его, и он будет стремится "освободиться от внешних пут", а он сам решил вести себя со мной "по-любительски". Это его собственное решение. Которое ему будет непросто изменить.

Когда-то, глядя в Пердуновке на предсказанный мною ночной дождь, я рассуждал о следах.

"И дождь смывает все следы".

"Дождь жизни" смоет в штанах Гнезда и следы сегодняшнего представления. Но выводы — не следы. Следы можно смыть. Насовсем. А выводы — к ним приходишь. Пока есть дорога, пока есть "ходило" — снова придёшь к тому же.

Очевидно расширение: психология человека задаётся частью генетически, частью жизненным опытом. У Михалко с Всеволодом общие родители, общая генетика. И сходные истории жизни. Это значит, что "макиавеллизм" в западной части Балтики может быть очень успешен.

Ладно, хватит на сегодня. Христосе воскресе и флаг ему в руки. А нам пора домой и спать.

Конец сто двадцать первой части

Часть 122 "Ярославна рано плачетъ въ ПутивлЪ на забрале..."

Глава 616

Только мы этих выпихнули, только с пристани помахали каравану — новые заявляются. Язва святорусского масштаба. Виноват: Ольга Юрьевна, сестрица свежеобретённая.

Факеншит! Что непонятного?! — Как только Боголюбский объявил меня своим братом, так я стал братом и всем детям Долгорукого. Всем! Р-родственнички... Его не Долгоруким надо называть, а Долгочленным! Хотя... рука — член человека? — Значит, без разницы.

Предполагаю, что Михалко с Всеволодом так быстро отчалили, чтобы лишний раз... не пересекаться с сестрицей Оленькой. Перепёлка — точно. Свалил в Переяславль по совершенно пустому поводу: где-то каких-то кипчаков видели. Кажется — немирных. И что? У тебя людей нет? Или ты сам будешь за каждой воровской шайкой по степи гоняться? Но Перепёлка то ныл, то кудахтал. Андрей отпустил, не надолго, на неделю, туда-назад.

А мы остались. Встречать. Эту... это явление.

Андрей даже расчувствовался:

— Спасибо, брат. Один ты меня не бросил. На съедение этой кикиморе.

Я как-то растерялся: чего они так про бабу волнуются?

— Ты, Андрей, вроде как испугался? С чего бы это? Ну, сестрица, ну, злобная. Так она тебя на четверть века моложе. Дитятко. Княгиня кое-какого окраинного княжества. Цыкнул-рыкнул — побежит шёлковой.

— Ты её не знаешь. Она такая... язва.

Удивительно видеть Боголюбского смущённым.

Он всегда уверен. В себе, в своих решениях. Любого построить может. Ничего и никого не боится. Кроме Господа Бога и Царицы Небесной. А тут несколько... обескуражен.

— Да хоть какая. Не в ней дело — в тебе. То ты был княжь Суждальский. Ей где-то как-то ровня. А теперь — Государь всея Руси. Не один из, а вообще — один. Что ты ей брат — фигня. Родимые пятна былого и прошлого. Господь, Государь, а дальше... все прочие. Там где-то. Внизу. Под.

— Так-то оно так...

— Что "так"? Топни ножкой, сунь в поруб, махни плёточкой. Ты, блин, полки вражьи разгоняешь, князьям место указываешь! А с бабёнкой вздорной справиться не можешь?

— Мда... ты иди. Недалеко — позову.

Казалось бы — "угнетённое состояние женщины в патриархальном обществе". Но "размер имеет значение". В смысле: размер личности. И её вонькость.

Прочие юрьевичи рассосались в пространстве. Андрею деваться некуда, он — Государь, ему положено. Терпеть. А мне... любопытно. Не всякий день сталкиваешься с основоположником. В смысле: русской литературы.

Для понимания: гос.союзы в средневековье фиксируются династическими браками. Я про это — уже... Одна жертва этого обычая у меня в спальне постель греет, Агнешкой Болеславовной звать.

Другая "жертва" — подъезжает к Киеву. Причём она настолько "жертвенная жертва", что поломала жизнь себе, мужу, сыну, дочери, целому княжеству и половине "Святой Руси". Без денег, войск и особого ума. Просто вздорностью характера. Водородная бомба в юбке. Э-э... виноват, в платочке.

Княгиня Галицкая Ольга Юрьевна. Прошу любить и жаловать. А советую — бечь. Быстро. До "не видать вовсе".

* * *

"Бомба" в РИ сработала столь эффективно не только за счёт собственного "тротилового эквивалента", но и потому, что попала на "удобренную почву".

Чуть назад и вбок. Галичина, Карамзин:

"Еще при жизни Мономаха сыновья Володаревы, Владимирко и Ростислав, начали ссориться между собою: однако ж, боясь его, не смели воевать друг с другом... Когда же Мономах скончался, Владимирко хотел изгнать брата... Мстислав (Великий — авт.), желал единственно отвратить зло насилия. Мирные убеждения... остались бесполезными: Владимирко уехал в Венгрию, чтобы просить войска у Короля Стефана. Тогда Ростислав осадил Звенигород, где 3000 Венгров и Россиян оборонялись столь мужественно, что он должен был отступить... Владимирко, возвратясь в отчизну, смирился; ибо Великий Князь решительно требовал, чтобы каждый из братьев довольствовался своим уделом".

Упоминаемый Владимирко обсуждаемой сестрице моей — тесть. Недолго.

Мономах умер в 1125 г, Мстислав Великий — в 1132. Тут княжата галицкие и разыгрались.

Владимирко побил-таки старшего брата. Но не добил. Остался племянник Ваня. Ваня уселся в Звенигороде и имел на дядю зуб. Зуб рос-рос и вырос. В восстание жителей Галича.

Объединив в 1141 г. несколько княжеств в Галицкое, Владимирко принялся бороться. За независимость. Своего, вот только что слепленного, от великих князей киевских.

Для понимания семейки, куда Долгорукий отдал дочь:

"Какой-то знатный Венгерец, Болеславов Вельможа, начальник города Вислицы... тайно звал Галицкого Князя в ее богатую область. Владимирко без сопротивления завладел оною и сдержал данное Венгерцу слово: осыпал его золотом, ласкою, почестями; но, гнушаясь злодеянием, велел тогда же ослепить сего изменника и сделать евнухом. "Изверги не должны иметь детей, им подобных", — сказал Владимирко, хотев таким образом согласить природную ненависть к Полякам с любовию к добродетели".

Откуда у него и "природная ненависть", и "любовь к добродетели"? — Карамзин — монархист, ему виднее.

"Болеслав старался отмстить ему таким же грабежом в Галицкой области: свирепствовал огнем и мечом, плавал в крови невинных земледельцев, пастырей, жен, и возвратился с чecmuю".

Описание этой "чести" Винцентом Кадлубеком и Длугошем — я уже...

Самостийность галичан имеет давнюю историю. Как и её обязательная фаза — быть битыми.

Великие Князья — Галицкого побили, жители местные обиделись и восстали. Против "борца за вашу и нашу свободу". В смысле: ваша свобода, княже — наши кровавые слёзы. Свободным ручьём.

В 1145 г. Владимирко поехал на охоту, тарпанов не поймал — поймал неприятность: галичане призвали к себе "племянника Ваню". Владимирко приступил к городу, жители сопротивлялись мужественно; но Иван в ночной вылазке был отрезан от городских ворот, пробился сквозь неприятелей, ушёл к Дунаю. Галичане сдались.

"Склонный более к строгости, нежели к милосердию, Владимирко плавал в их крови".

Какая-то коллекция крове-плавателей. То Болеслав, то этот Владимирко. А жоподелаешь? — Культурная традиция. Ибо нефиг восставать против "борцуна за свободу".

В 1146 г. Иван (Берладник) оказался у Свояка: первый пример служилого князя в нашей истории. Затем перешёл к Ростику в Смоленск. С 1149 г. — на службе у Долгорукого, бился на севере с данниками Новгорода.

Соловьёв:

"Когда Юрий (Долгорукий — авт.) окончательно утвердился в Киеве, то, нуждаясь в помощи зятя своего, Ярослава галицкого, согласился выдать ему несчастного Берладника, которого уже и привели в оковах из Суздаля в Киев, где дожидались его послы от Ярослава с большею дружиною. Но духовенство вооружилось против такого гнусного поступка; митрополит и все игумены сказали Юрию: "Грешно тебе, целовавши крест, держать Ивана в такой нужде, да еще теперь хочешь выдать его на убийство". Юрий послушался, не выдал Берладника галичанам, только отправил его назад в Суздаль в оковах. Но Изяслав Давыдович (Изя Давайдович — авт.) черниговский, узнав, что Берладника ведут опять в Суздаль, послал перехватить его на дороге и привести к себе".

Историк излагает доступные ему источники, избегая анализа. А если подумать?

Освободитель — Изя Давайдович? Понятно, что "вынимать" зека с-под конвоя удобнее по дороге, дорога — Десна, Чернигов. Вопрос: а нафига? Позлить Долгорукого? — А не прилетит ли бо-бо? Наплевать в морду Галичу? А это что за невидаль?

Есть только одна сила, которая последовательно "гадит в тапки" Долгорукому: Изя Блескучий с Волыни и его брат Ростик Смоленский.

Подробностей не знаю. То ли Давайдовича поставили. Перед фактом. То ли — преподнесли. Освобожденца.

Долгорукого отравили, политическая конфигурация изменилась, Берладник стал не нужен. Никому, кроме Давайдовича. Тот и сам хочет влезть в Киев. Причём у него уже налажена технология построения собственной партии из "освобожденцев" — выкупает витязей у половцев в Степи.

"По смерти Юрия, когда Изяслав (Изя Блескучий — авт.) занял его место в Киеве, Берладник оставался на свободе, имел полную возможность сноситься с недовольными галичанами... Ярослав (Остомысл — авт.) не мог оставаться при этом покойным: он... подмолвил всех князей русских, короля венгерского, польских князей, чтоб были ему помощниками на Ивана; трудно теперь объяснить, что заставило всех этих князей и короля согласиться на просьбу Ярослава? Что возбуждало их ненависть против несчастного Берладника?... Ярослав подобно отцу действовал хитро, каждому князю умел обещать что-нибудь выгодное. Один Изяслав Давыдович продолжал защищать Берладника, и когда явились к нему послы от всех почти князей русских (Ярослава галицкого (Остомысл — авт.), Святослава Ольговича (Свояк — авт.), Ростислава Мстиславича (Ростик — авт.), Мстислава Изяславича (Жиздор — авт.), Ярослава Изяславича ("братец" — авт.), Владимира Андреевича (Добренький — авт.), Святослава Всеволодовича (Гамзила — авт.)), от венгерского короля и князей польских с требованием выдачи Берладника, то Изяслав переспорил их всех и отпустил с решительным отказом".

Чисто для ценителей.

Ни превосходства в численности войск, ни мощной экономики, денег, каких-то неприступных крепостей — у Давайдовича нет. Есть умение думать и говорить. И этого умения использовать слова, этические и правовые ценности собеседников из коалиции Остомысла, оказалось достаточно. "Переспорил". Цена "виртуальностей".

"Берладник, однако, испугался почти всеобщего союза князей против себя, убежал в степь к половцам, занял с ними подунайские города, перехватил два судна галицкие, взял много товару и начал преследовать галицких рыболовов. Собравши много половцев, присоединивши к ним еще 6000 берладников... захватил город Кучельмину и осадил Ушицу: засада (гарнизон) крепко билась из города, но смерды начали перескакивать через стену к Ивану, и перескочило их 300 человек; половцы хотели взять город, но Иван не позволил, за что варвары озлобились на него и ушли, а между тем Изяслав прислал звать его с остальным войском в Киев, готовясь к войне".

Кое-какие тогдашние эпизоды охоты Остомысла на Берладника, вроде появления под Вщижом галицкой дружины во главе с боярином Конятином Спрославичем — я уже...

Иван Берладник умер на чужбине: отравлен на пиру в Фессалониках. Возможно, из-за красоты вдовы Изи, которую он героически спас и сдуру привёз к грекам. Есть и другие гипотезы. Остался сын Ростислав с тем же прозвищем. С ним ещё предстоит столкнуться.

Владимирко всё боролся и боролся. За свою независимость. В Киеве сел Изя Блескучий, а тот продолжал и продолжал. Долгорукий был с Изей в контрах и поддержал Владимирко: "враг моего врага — мой друг".

Долгорукий потому и принял Берладника в службу. Для укрепления "дружбы". "Враг моего друга — мой друг". На всякий случай.

Другой вариант укрепления "гос.дружбы, любви и согласия" реализовали княжной Ольгой.

"Дружбу против Изи" скрепили браком в 1149 г. Если выдавая предыдущую дочку за Матаса, Долгорукий хоть видел жениха и был очарован его эквилибристикой с клинками, то в этом случае всё происходило чисто благородно: женили не мальчика на девочке, а одно княжество на другом. Свойства "прикладываемых к договору живых печатей" значения не имели.

Остомыслу лет 20, невесте, как принято здесь и сейчас, лет 14. Ольга Юрьевна — последняя дочь первой жены Долгорукого, половчанки Аеповны. Боголюбскому годится в дочки: разница в возрасте почти четверть века.

Младшенькая, несколько балованная, капризная девочка получила вполне приличного жениха. Вовсе не урод, большие глаза, высокий лоб, презрительно оттопыренные губы, отсутствует скуластость или гипертрофированная нижняя челюсть. Уши великоваты. Ну, так под шапкой не видно. Летописец: был мудр, красноречив, богобоязлив, любил нищих и духовенство. Татищев: "изучен был языком, многие книги читал, в церковном чине многое исправлял... мудрости и правой вере наставлял и учить понуждал".

Хорошо образованный молодой человек с тонкой душевной организацией.

Другой, существенный для девицы, аспект: княжеский стол в первой десятке. Не "роль второго плана", как выпало её сестре, жене Матаса, вынужденной перебраться из Чернигова в Новгород-Северский, после чего та и померла. Благожелательное внимание отца и свёкра: молодая княгиня — связующее звено, важный элемент в гос.планах.

"Звено" помогло: во время осады Боголюбским и другими князьями Луцка Владимирко сорвал деблокирующий удар Изи. Но не дал Долгорукому вернуть отцово наследство, Волынь. Опасался единства Руси: соединения Киева, Смоленска, Суздаля, Переяславля и Волыни в одних руках, как при Мономахе.

Владимирко и сам примерялся к великокняжескому престолу, для чего совершил поклонение киевским и вышегородским святыням. Киевляне его не приняли.

"На кой чёрт нам, в Киеве, ярый борец за независимость Галича?".

Вот такой человек, призывавший иноземцев, чтобы отобрать у старшего брата наследство, вероломный, жестокий до "плавания в крови", стал свёкром Ольги Юрьевны. Его следовало любить как отца родного, всякое слово исполнять с радостию и называть "батюшка".

Долгорукий и сам не подарок, но в кастрации своих деловых партнёров не замечен.

Положение юной княжны почти сразу осложнилось. Плановой беременностью и внеплановой бессмысленностью. Бессмысленностью брака: союз Галича и Суздаля распался. А семейный союз...

"Жена не рукавичка — с белый ручки не смахнёшь и за пояс не заткнёшь" — русская народная.

Юная княгиня из почтительно встречаемой представительницы мощного союзника превратилась в заложника противника.

Историки отмечают закономерность: родители-правители женят детей в юном возрасте, потом политические конфигурации меняются и отношения между супругами, прежде сдерживаемые хотя бы союзническими обязательствами, превращаются в откровенную войну. Войну в доме.

Да и как может быть иначе, когда княгиня, оправляя мужа в поход, должна молиться о его победе. Чтобы её благоверный убил. Её отца или брата. Или наоборот? Чтобы родной брат срубил буйну голову её мужу или сыну?

Авдотья Рязаночка согласна оставить Тамерлану, фактически смерти — родителей, мужа, детей. Лишь бы освободить брата. Причина фундаментальная, не только общечеловеческая, но и обще-животная — свойства аллелей.

Русская княгиня, рождённая в доме Рюрика и выданная замуж в этом же доме, постоянно оказывается в ситуации подобного выбора. Причём, муж и свёкор это понимают и ведут себя соответственно.

В Галиче ситуация осложнялась тем, что Остомысл воспитан вполне в духе папашки. Впрочем, имелись отличия. Там где отец брал вероломством и жестокостью, там сын действовал более вероломством и хитростью (Осмомысл — восемь смыслов. По фольку "семь" — "много". "Хитрей хитрейшего"?).

Княгиня родила девочку — Ефросинию, Фросю. И вскорости приступила ко второй серии: вынашиванию следующего ребёнка. А Мануил I Комнин начал новую серию войн против мадьяр.

Какая связь? — Так прямая ж! Близкородственная.

Тогдашний король мадьяр Геза II женат на дочери Мстислава Великого. Дочка пошла в мамашку, в Любаву Дмитриевну. Я про эту даму — уже...

Мадьяры трижды ходили на Русь, два раза король сам возглавлял походы, чтобы помочь пасынку Любавы Дмитриевны Изе Блескучему. Византийцы же союзничали с Долгоруким, сестру императора ему в жёны отдали. А Галич, который прыгал туда-сюда, от Волыни к Суздалю и обратно, вообще считали своим вассалом. Да ещё и родственником: сестра отца Остомысла — тётушка императору Мануилу. И матушка легендарному Андронику Комнину.

Об Андронике надо писать книги. Авантюрно-любовно-детективного жанра. Просто средоточие блестящих талантов и таковых же приключений. Но особенно он отличался сексуальными похождениями. Трудно найти в Восточном Средиземноморье красивую женщину подходящего возраста и знатного происхождения, с которой он не переспал. В 65 лет, став императором, он казнил императрицу, вдову Мануила, придушил их сына-императора и женился на двенадцатилетней французской принцессе, вдове задушенного. При этом, проезжая по городу, велел хватать на улицах понравившихся ему женщин и тащить во дворец на забаву.

Плохо кончил. Не в том смысле, как вы подумали — убивали его долго и изощрённо.

В молодые годы Андроник был ярким, весёлым, блестящим человеком. Когда его обвиняли в инцесте (одном из):

"...в оправдание всегда ссылался на подражание своим родным и шутя говорил, что подданные любят подражать государю и что люди одной и той же крови всегда как-то бывают похожи одни на других. Этим он намекал на своего двоюродного брата, царя Мануила, который был подвержен подобной же или еще и худшей страсти, потому что тот жил с дочерью своего родного брата, а Андроник — с дочерью двоюродного".

Летом 1151 г., в ходе очередного похода на Галичину, Геза получил послание Мануила с объявлением войны. Понятно, что византийцы, только что задавившие восстание сербов, инспирированное мадьярами (Урош I Вуканович, действующий великий жупан Рашки — Гезе дедушка по матери), не за Галич заступаются. Но требуют военный отряд. От своего родственника и естественного союзника. Остомысл отправляется помогать. Осенью три двоюродных брата (Мануил, Андроник и Остомысл) встречаются в окрестностях Белграда и принимаются громить район Срема (между Дунаем и Савой).

Войнушка — победоносная, мадьяры ещё не подошли, селяне-сербы сопротивления не оказывают, главный сказал всё разорить, людей угнать. Молодым аристократам — раздолье.

Кажется, именно в эти недели тридцатилетний Андроник — созвездие доблестей и фонтан похоти — и приохотил двадцатилетнего Остомысла к... "нетрадиционным формам любви".

Я как-то говорил, что можно довольно точно локализовать во времени-пространстве точку, где Остомыслу сбили морально-этические установки. Они-то и так... были своеобразными — от батюшки.

Зерно византийской "науки страсти нежной" легло на благоприятную почву. Проявления Остомысла, зафиксированные в летописи, неоднократно показывают "женские" свойств натуры: пуглив, переменчив, истеричен. При том склонен к украшательству, к созданию уюта. И не проявляет качеств "тупого мужлана", типа: "за базар отвечаю", "умрём за други своя". Что объясняют борьбой за независимость Галичины в те ещё времена.

Мадьяр побили, Мануил вернулся в Константинополь, где устроил себе триумф. Поскольку никого из знатных особ не захватили, то нескольких пленников одели в роскошные одежды, чтобы народ думал, будто это побеждённые вражеские вожди.

Тут выяснилось, что мадьяры с византийцами помирились, а с галичанами нет. Папу Остомысла разбили Изя Блескучий с венграми в 1152 г. на р. Сан вблизи Перемышля. Папе пришлось принять позорный мирный договор. Который, как принято в этом семействе, папа исполнять не собирался. Изя прислал посла — выгнали "в тычки". Тут папа понял, что "бить будут" и помер.

Посла вернули с дороги, наследник Остомысл признал старшинство Изи, но снова... обещания не выполнил. Изя опять побил обманщиков: галицкое войско во главе с Остомыслом разгромили у Теребовля.

Я про этот бой — уже...

Галицкие дружины заблудились в тумане, побросали хоругви. Волынцы хоругви подобрали и подняли. Когда галичане, всё-таки, начали собираться под свои знамёна, волынцы их радостно принимали. В плен.

Пленных набралось столько, что Изя, не имея сил для охраны, приказал всех перебить. "Кроме знатных бояр". Просто воины — в овраг без голов легли.

Отмечу: волынцы не имели достаточно воинов не только для битвы, но даже для конвоирования безоружных пленных. Но идиотизм противника вполне компенсирует недостаток численности.

Остомысл признал киевского князя "в отца место" и ездил подле его стремени, как и родной сын Изи — Мстислав (Жиздор).

Так продолжалось до смерти Изи.

Я про это — уже. Юная грузинка Русудан вышла замуж за пожилого Изю и ухайдокала его в два месяца. Отчего Галичина снова пошла. По пути независимости.

Официально:

"Ярослав не только отстоял независимость Галицкой земли, но и продолжил вмешательство в судьбу киевского престола".

Что означает, в конкретных условиях, соучастие в разрушению Древнерусского государства и постоянное предательство союзников.

Жизнь — идёт, у Остомысла растут дети, он строит города и расширяет владения. Тут — бздынь — в Галич прибегает давний друг и не только — Андроник. Мачо — домачачился.

В Фессалониках проходит войсковые сборы: гвардия в летних лагерях. С дамами, конечно. Кувыркается он с племянницей в её шатре, тут приходит муж. Ведёт себя совершенно непотребно: требует пустить.

Пока женщина препиралась с со своим "законным" у входа, Андроник разрезал заднюю сторону шатра и выбрался. Но не сбежал, как сделал бы другой, пойманный "на горячем" любовник, а обратился к группе у входа с "патетическими" словами. Типа: "а чегой-то вы тут делаете? А не пошли бы вы все отсюдова?". Отчего и случилась драка. На мечах, естественно.

Успешно: любовница стала вдовой.

Родственники свежего покойника обращаются в суд — отказ. Криминала нет, всё чинно-благородно: убийство при свидетелях, с соблюдением норм аристократического душегубства.

— Если не работает УК, то не поможет ли ГБ? — думают родственники, имея в виду госбезопасность, а не то, что вы подумали.

Клан покойного рогоносца составил убедительный донос, и Мануил разыграл великолепную партию. Он назначил Андроника губернатором в Ниш, в мадьярское пограничье. Где Андроник вступил в преступную связь с королём Гезой.

Политически, а не так, как вы подумали.

В последний момент Андроника — сажают, Геза, не зная об этом и рассчитывая на "пятую колонну" — вторгается. Мадьяр — бьют, Мануил — празднует, Андроник — сидит.

Как он сидит — отдельная тема.

Один эпизод: приходят как-то тюремщики к нему в камеру. А там — никого. Решётки — целые, запоры — заперты, печати — не сломаны. А сидельца — нетути. Из камеры — не выходил, в камере — нет.

Пар-р-радокс. Оно же — чудо чудесное.

Тюремщики, зная клиента, нашли способ: привели и посадили в эту же камеру его жену. Ночью врываются, а они — вот. Исполняют супружеский долг. Камерно: в тюремной камере. Тюремщики были вежливые — прерывать акт не стали. Почему знаю? — Жена потом сына родила.

Андроник, как оказалось, нашёл в стене прежде существовавшую, но позднее заложенную, нишу, влез туда и вынутые камни за собой задвинул. Так успешно, что охрана и найти не могла. Только на живца, точнее: на живицу, и поймали.

Потом он снова убежал. С хитростями, случайностями, удачами. Восковой отпечаток ключа, изображая раба своего слуги, внезапное столкновение с забытым береговым постом, который уже триста лет на том месте стоит...

В этот раз он решил бежать к Гезе. Добежал "всегда герой и всех любовник" до Валахии.

Вообще, Андронику свойственно постоянно перебегать к врагам Империи: в Дамаск, в Малую Азию... С любовницами и детьми. Командовал мусульманскими отрядами, успешно громил соотечественников, отлучён Патриархом, добежал до Грузии, выдал тамошнему царю Георгию гарантии насчёт малолетней, тогда ещё не царицы, Тамары. И получил встречные, насчёт своего сына. Поддержка грузин в следующем поколении обернулась появлением Трапезундской империи.

В этот раз волохи его схватили и решили вернуть грекам.

Тут мимо едет Остомысл и говорит:

— Ба! Андроник! Старый... знакомый! Забираю.

Отмечу: Остомысл свободно катается по Валахии, местные князьки его слушаются. На картах эти земли историки изображают штриховкой в цвет Галицкого княжества: "зависимые владения".

Остомысл приводит Андроника в Галич и принимает его, врага императора и империи, по высшему разряду. Позже, когда Андроник станет императором, он украсит свои палаты росписью сцен охоты на зубров, водившихся в Галицком княжестве. Ему помогают набирать отряд для помощи венгерскому королю: мадьяры снова режутся с греками, и Андроник рвётся сделать каку братану Мануилу.

Гос.преступник, беглый, объявлен в розыск по всем союзным государствам. Бежал в одежде раба. Откуда деньги? На коней, одежды для охот, жалование наёмникам? — Остомысл дал. Почему? — А вот.

Остомысл снова подпадает под обаяние Андроника и делает удивительную глупость: выдаёт дочь за венгерского короля Иштвана III, сына умершего к этому времени Гезы.

Сватовство обречено на неудачу изначально.

Мадьяры в недавние десятилетия раз за разом неоднократно и больно били галичан. Кровь не отомщена, преференций от этого брака галичанам нет.

Понятно, что в походах мадьяры отрабатывали свои интересы. Но и союзника, Волыни. Отношения между Волынью и Галичем — враждебны. Персонализированное выражение — королева-мать, Ефросиния Мстиславовна, сестра Изи Блескучего, Ростика Смоленского, Мачечича... Она — второй, а учитывая юность короля, главный человек в Венгрии. Она — против. И как вдова Гезы, бившего галичан, и как сестра волынцев — бивших аналогично.

Даже не вдаваясь в политику: нужно ли объяснять как может превратить жизнь невестки в кошмар умная, решительная и издавна злобная свекруха?

* * *

" — Софа Львовна, а шо это ваша невестка Хаечка такая худая?

— Роза Моисеевна, а где ж ви видели, шоб на гадюках росло сало?".

"Нарасти салу" на малолетней "гадюке" не дали.

* * *

Эта цепочка: Волынь-Венгрия-Галич приведёт, через несколько десятилетий и перемен правителей, к общерусской катастрофы Калки. Инициатором её будет князь галицкий Мстислав Удатный. Из смоленских рюриковичей, которые родня волынских.

Византия. Без поддержки греков продвижение галичан в Валахию невозможно. Самый сильный флот на Дунае — имперский. За Дунаем Болгария, которая сейчас Византия. Но Валахия грекам не нужна, а вот мадьярам — очень даже. Они там жили лет сто назад, пока печенеги их оттуда не выдвинули. И будут жить. Веками эти земли — территория королевства "мадьяр и хорватов". Мадьяры живут в этих местах и в 21 в. Сохраняя традиции и фольклор лучше соплеменников в Паннонии. А начнётся очередное освоение ими этих земель в ближайшие десятилетия, принеся множество бед самому Галичу.

Но Андроник говорит: "давай!". И Остомысл, как зачарованный влюблённый, или — без "как"? — отправляет дочь к мадьярам.

Трон короля качается. Старший сын умершего Гезы Иштван III через шесть недель после прихода к власти вынужден бежать под защиту австрийского герцога. Его дядья коронуются один за другим. Второй, Иштван IV, получает поддержку обоих императоров (Барбароссы и Мануила), неизвестно, кто станет королём.

Но Андроник капает на мозги:

— Давай-давай! Мы будем последним пёрышком, которое сломает спину этому мерзавцу, моему братану, Мануилу! Который трахает свою родную племяшку. А мне не позволяет и двоюродную!

И зачарованный Остомысл отправляет девочку Фросю в Венгрию.

Там идёт война. Весной 1164 г. "дядя" Иштван IV вторгается в юго-восточную Венгрию, где имеет немало сторонников. "Племянник" Иштван III собирает союзные отряды немцев, чехов, половцев, чтобы выбить его из Срема. Мануил с войсками двигается вглубь Венгрии и пишет юному королю:

"Сын мой! Мы пришли не воевать с гуннами, а возвратить твоему брату Беле страну, которую приобрели не насилием, но которая отдана ему как тобой, так ещё прежде — вашим отцом. Пришли мы также и для избавления от опасности дяди твоего Стефана, сделавшегося уже зятем нашему величеству. Итак, если тебе угодно, чтобы и Бела был нам зять, — на что ты уже и соглашался, — то не лучше ли уступить ему страну и пользоваться нашим расположением?".

"Сын мой" вовсе не чисто феодально-формальное обращение. Мануил сам по матери Арпад и все эти "иштваны" ему племяшки разных степеней.

Помимо переписки с родственниками идёт межгосударственное общение: в Киев к Ростику приезжает личный представитель императора за вспомогательным войском согласно прежним договорам.

Византийский посланник упрекает Великого Князя за потворство Остомыслу, изменившему союзу с империей и предоставившему убежище Андронику. К самому Остомыслу император пишет письмо, убеждая вернуться к союзу с Византией и расторгнуть брак.

На конфликт вокруг порядка престолонаследия, довольно неочевидного у мадьяр в эту эпоху, на вопрос войны и мира с Византией, накладывается конфликт религиозный: дядья и брат короля перешли в православие, значительная часть населения королевства — греческого вероисповедания. Или вообще чего-то еретического: есть поселения павликан, богумилов, среди степняков идёт мусульманская проповедь...

Заварушка случилась не маленькая.

Глава 617

Карамзин:

"Сей Великий Князь (Ростик — авт.) был другом Императора Мануила и помогал ему, как Государю единоверному, против Короля Венгерского, Стефана III. Мануил тогда же заключил союз и с Галицким Князем, Ярославом (Остомысл — авт.). Узнав о намерении последнего выдать дочь свою за Стефана, Император писал к нему, что сей Король есть изверг вероломства, и что супруга такого человека без сомнения будет несчастлива. Письмо имело действие, и хотя Ярослав, уже отправив невесту в Венгрию, не мог отменить брака, однако ж взял сторону греков. Стефан — кажется, досадуя на тестя — развелся с молодою супругою и женился на дочери Австрийского Герцога. — Несмотря на союз с Императором, Галицкий Князь дружески принял врага Мануилова, Андроника Комнина, бежавшего из темницы Константинопольской, и дал ему в Удел несколько городов. Андроник... всегда ездил на охоту с Ярославом, присутствовал в его Совете Государственном, жил во дворце, обедал за столом Княжеским и собирал для себя войско...

Мануил прислал в Галич двух Митрополитов, которые уговорили Андроника возвратиться в Царьград... Сей изгнанник чрез несколько лет достиг сана Императорского: будучи признательным другом Россиян, он подражал им во нравах: любил звериную ловлю, бегание взапуски и, низверженный с престола, хотел вторично ехать в наше отечество; но был пойман и замучен в Константинополе".

В истории Византии можно найти императоров, пользовавшихся такой же всенародной любовью. Но невозможно сыскать другого такого, взрастившего всего за два года столь жаркую всенародную ненависть. Андроника будут убивать публично. На площади, с удивительным, даже для этих времён, зверством. Кажется, единственный в византийской истории случай, когда "всегда верная" Варяжская гвардия сама истребляет императора, отказавшись от огромного выкупа, предложенного его сыном за уже оскоплённое, ослеплённое, порубленное на куски... тело.

Главная цель всего меж-много-государственного кризиса достигнута: Мануил признал, что был неправ. Простил, извинился, предоставил место при дворе и в армии. Через четыре года Андроник отличился при осаде Земуна, доказав своей храбростью верность. Потом неоднократно доказывал обратное, прихватывая по дороге разных красавиц-родственниц.

Решение Остомысла выдать Фросю за Иштвана III (Стефана) было плохо для Галича, для Волыни, для Киева, для Константинополя. Даже мадьяры этого не хотели. Никто, кроме Андроника.

Но девочку привезли ко двору короля, сватов и подарки приняли, дело шло к свадьбе.

Понятно, что утверждения Карамзина о том, что Осмомысла убедило письмо императора: "сей Король есть изверг вероломства" — действительности не соответствует. Ни по воздействию на адресата, ни по обоснованности утверждений. Королю 17 лет, он просто не успел совершить каких-нибудь злодейств. Наоборот, проявил человеколюбие: отпустил побитого дядю-мятежника, захватчика престола, с миром.

И тогда греки провели спец.операцию.

Многие повторяют: король развёлся.

Причина? — Политические виды причиной для развода не являются. Основания известны: супружеская измена, длительное отсутствие наследников, вдруг обнаруженный общий предок.

Причин для развода нет. И развода нет. Прикол в том, что и брака — не было.

Тут, кажется, "культурный шок" в форме терминологической путаницы. На Руси "брак" — последовательность действий, важнейшим из которых является помолвка (рукобитие). "После чего во многих губерниях молодые начинают жить вместе" — так в России и в 19 в. Попы штатно, в соответствии с расценками "Устава церковного" разводят невенчанных супругов.

В Европах "брак" — церковное венчание.

Здесь должно было быть три события: крещение по католическому обряду, венчание, развод. Три публичных события, происходящих в церкви, имеющих международное значение. Но их нет. Ни в собственно мадьярских, ни в римских, германских, чешских, византийских... источниках.

Было сватовство, "сговор", "рукобитие", помолвка. Поэтому в русских документах — "брак". Но венчания и консуммации не случилось. Поэтому — "не брак".

У венгерских королей есть традиция выгонять русских жён. Кальман I Книжник женился в 1112 г. на Евфимии, дочери Мономаха. Получил большое приданое из вещей и множества книг — он же Книжник. Почти сразу политика изменилась. Но развестись нельзя, а очень хочется. Тогда Евфимию обвинили в супружеской измене. Беременную женщину выгнали под зимний дождь из замка и велели идти к отцу в Киев. Там она родила сына Бориса, позже боровшегося за венгерский престол. Законность его происхождения подтверждали императоры, большая часть венгерской знати.

Спустя полвека греки, а точнее: мадьяры и волынцы из ближнего окружения королевы-матери по совету греков, повторили интригу на стадии помолвки, не доводя дела до венчания. Проведя несколько месяцев в Пожони (Братиславе), девочка была отправлена домой по основанию: "недостойное поведение".

Фрося сидит в отцовом дому, в Галиче, "в запечке", с этикеткой: "девица нечестная". Все окружающие презирают и насмехаются.

Тут папашка "лёг под волынских". Фиг с ней, с независимостью, но хоть усижу в Галиче. А то вышибут и Берладнику отдадут. Тонкий расчёт мудрого "борца за независимость".

Следом — бздынь — "поход 11 князей". Жиздор, с которым Остомысл у стремени отца его ездил, из Великих Князей выгнан. Надо бы Боголюбскому кланяться. Но Андрей "перескоков" сильно не любит. И Остомысл пытается "усидеть на двух стульях".

Он поддерживает волынцев. В РИ галицкая дружина участвует в похождениях волынцев и смоленцев. Или волынцев против смоленцев. Но при этом ищет заступников "на той стороне" — "а вдруг?".

Повторю: политические союзы оформляются династическими браками. Такой уже есть: Ольга, сестра Боголюбского — жена Остомысла. Но предыдущие два десятилетия довели супругов до прямой вражды. "Чтоб он сдох!". Ничего другого хорошего жена про мужа брату не скажет.

Через два года (в РИ) Ольга с сыном будет бегать от Остомысла то в Польшу, то на Волынь, то в Чернигов. А умрёт она, приняв постриг, в том самом монастыре в Боголюбово, про который я — уже. Локальное хранилище отработанных особ княжеского рода женского пола.

Задачка как раз для "восьми смыслов":

— нельзя обидеть волынских. Пока их не побили в пыль. Вот тогда-то...

— надо "поклониться" Боголюбскому. Но не прямо, а то можно нарваться на однозначное "нет". За всё хорошее, своё и батюшки.

— нужно согласие постоянно враждебной и раздражённой супруги.

— нельзя отдать что-то ценное. А то местное боярство, и без того наглеющее день ото дня, возмутится.

И он находит-таки решение.

Фросю вытаскивают "из запечка" и отправляют "взамуж". В Новгород-Северский за брата Матаса, за Игоря Святославича. Полковника. Поскольку — "Слово о полку Игореве".

Основа: Северский князь Олег (Матас) — участник "похода 11". Союзник Боголюбского. В недалёком прошлом союзник по отцу Свояку и зять Долгорукого. Три года назад Матас "переметнулся": третья жена из дочерей Ростика Смоленского.

Можно, конечно, и этой жене устроить "безвременно почила в бозе". Но четвёртый брак церковь не пропустит: парень исчерпал личный лимит бракосочетаний.

Боголюбский и Перепёлка не годны в женихи — женаты. Братьев "гречников" Боголюбский ненавидит.

"11 князей"! И ни одного годного в женихи!

Единственный подходящий "по окрасу" (по стороне, на которой выступает), по семейному положению и по возрасту — брат Матаса Игорь (Полковник).

Пошла подготовка к предательству, она же — борьба за независимость Галичины.

Дружину мы пошлём к Жиздору. Пусть помогут выбить Добренького и посадить Мачечича в Дорогобуже, пусть участвуют в изгнании Перепёлки из Киева, осаждают Попрыгунчика в Вышгороде. Но ежели счастье переменится — есть "свой человек на той стороне", который донесёт до слуха государя наши нижайшие извинения.

"Не храни все яйца в одной корзине" — принцип бизнесмена, "будь готов предать" — принцип правителя.

Говорят, что Остомысл, испуганный победой Боголюбского, искал противовес. Забавно искать такое в Новгород-Северском, имея союзника в Чернигове. В 1166 г., едва сынку Остомысла Володеньке исполняется пятнадцать лет, что означает наступление брачного возраста, его женят. На Болеславе, дочери Гамзилы, князя Черниговского.

Фактически, браком своей дочери с Игорем, Остомысл предаёт своего сына. Северские князья враждебны Черниговским. Вплоть до нескольких уже случившихся войн. Воевать с Боголюбским они не будут никогда. Иначе черниговские им в спину ударят. Аналогично и в Чернигове: позже (в РИ) Гамзила бежит из Киева в Чернигов, потому что по Десне идут дружины северцев.

Выдавая Фросю за Полковника, Остомысл вполне понимает: естественна ситуация, когда дочь будет молиться о том, чтобы её муж убил её брата. В РИ Остомышлёныш будет бегать от отца к тестю, будет проводить немалое время в Чернигове.

И будет предан: выдан тестем отцу в обмен на захваченного Попрыгунчиком в Киеве Большое Гнездо.

Схема этого обмена сама по себе весьма изощрённа. Особенно, с учётом того, что Боголюбский, кажется, и не требовал освобождения брата, а Остомысл, похоже, вообще не желал видеть сына в Галиче: у него уже "настасьичи" — сыновья от любовницы Анастасии Чаровой растут. Какова выгода "пленителя" — Давида Попрыгунчика — непонятно. Да и Гнездо, получив свободу, дальше Чернигова не поехал.

Для Северских этот брак тоже носит характер "поклониться пониже". Их привлекает не дочь Галицкого князя — от него на Десне пользы, как с козла молока. Но Фрося — племянница Боголюбского. После взятия Киева это особенно ценно. И она дочь Ольги. Которая любому, и Андрею тоже, может "плешь проесть".

Есть, кажется, ещё мотив: "ссора в блягородном семействе". Выдав любящую дочь за Северского князя, Остомысл создаёт угрозу для враждебного сына и его черниговского тестя.

Можно сказать: второсортный брак. С одной стороны: не первый князь в весьма не первом княжестве. С другой — невеста с подмоченной репутацией, почти "старая дева". Или — не дева, но "старая": Фросе уже 19.

Сейчас, в апреле 1169 г. Ольга Юрьевна везёт дочь в Новгород-Северский "под венец". Заезжает, естественно, в Киев, святыням поклониться. И, поскольку в моей АИ Боголюбский пришёл-таки в Киев, вынести братцу мозги. Просто — "за всё хорошее", "чтобы помнил".

В общей кучке "вынесенных мозгов" должны валяться и мои.

* * *

— А, Иване, заходи брат. Вот сестрица наша Оленька с детьми приехала. Ты, поди, и не знаком. Поликуйтесь по-родственному.

Забавно. И беспокойно: каждый раз когда вижу Боголюбского не в его обычном сосредоточенно-взбешённом состоянии — напрягаюсь. Изображение умиления в его исполнении — тревожит.

Надо подыграть, изобразить восторг встречи родственников. Никогда друг друга не видавших, но всё равно — сильно, хоть и заочно, любящих.

— О, сестрица! Какая радость! Сколь много о тебе наслышан! Позволь же обнять и облобызать!

Женщине слегка за тридцать. Четверо родов оставили след на фигуре, а двое умерших уже младших сыновей и своеобразный муж — в душе. Широкозадая, невысокая, плосколицая. Маленькие глазки смотрят злобно. Чрезмерно богатая одежда, масса украшений, золототканный головной платок — как седло на корове. Вынужденная улыбка открывает плохие зубы. Не кариес — сахара здесь нет, просто мелкие, кривые.

Язва. Но не стерва. Уже хорошо. Хотя первое впечатление может быть обманчивым. В какой части?

Она сидит на лавке за столом, выбираться не собирается. Ну, мы люди не гордые. Подхожу и, когда она поворачивает ко мне лицо, чмокаю воздух в сантиметре от поверхности.

Вы никогда не целовались со свеже-оштукатуренной стенкой? — Да, бывает. Но я ещё столько не выпил.

Рядом с ней довольно миловидный юноша лет восемнадцати. Долицефал. В папашку пошёл. Кафтанчик дорогой, бобровый воротничок типа "Шальке". Подобные на национальных китайских халатах. Хотя здесь изобретение византийцев, любят греки украшать мехом борта верхней одежды. Шальке может позволить себе только богатый и знатный. Или стремящийся таковым выглядеть.

Личико испорчено скучающе-презрительной гримаской. Тут сантиметровая дистанция поцелуя обеспечивается отодвиганием поверхности. Не хочет — не надо. Поцелуйный обряд в "Святой Руси" меня и прежде задолбал.

Третья на лавке девушка. По возрасту — молодайка, по платку девица. Редко встречающееся сочетание. Ага, это и есть Фрося. Несостоявшаяся королева мадьяр, хорват, Срема и ещё чего-то. А она ничего. Похожа на брата, но без искривления морды.

— Здравствуй, племяшка. Нут-ка, облобызай вуя своего свежеобретённого.

Помнится, при первой встрече с Ольбегом в Пердуновке мне пришлось судорожно соображать кто такие мамка, дядька, вуй и стрый. Теперь выскакивает автоматом.

Девушка растерянно дёргается, оглядывается на мать, но я тяну её за руку. Заставляю подняться из-за стола, переступить через лавку, встать прямо передо мной. Держу её за обе руки и чуть вожу. Чтобы она выпрямилась, чуть повернулась влево-вправо.

Здешние одежды аристократок скрывают почти всё. Но чтобы скрыть всё вот здесь — надо одевать караульный тулуп на зимнюю шубу. Фигуриста красавица. Почти все хомом сапиенснутые особицы в "Святой Руси" — или недорослицы с тупо-любопытным выражением на лице, или расползшиеся "хозяйки", вымотанные хозяйством и множеством детей. С выражением тупо-замученным.

Редкий случай: уже выросла, но ещё не расплылась. А вот взгляд... испуганный. Покорно подставляет щёчку. Поворачиваю, поднимаю за подбородок её лицо.

— Что ж ты, Ефросиния, обычай дедовский не блюдёшь? Гостя дорогого да вуя родного надлежит целовать в уста сахарные. Ну.

Она ещё и не сообразила, а я уже подтянул к себе и мы... лобызнулись.

* * *

Э-эх, коллеги, попандопулы и прогрессёры. Как же вы будете прогрессерить без женщин? А женщин надо уметь целовать. Так, чтобы через десять секунд она и оторваться не могла. А через полминуты просила нежным слабеющим голоском:

— Положи меня. Куда-нибудь. Ноги ослабели, голова закружилась...

Прогресс, как я уже и неоднократно, не выплавка железоидов и лепёж дерижоплей — люди. Половина из которых — женщины. Какой может быть прогресс без них? Вы бы хоть Камасутру почитали. Я уж не говорю — практически освоили. Хотя бы поцелуйный раздел.

* * *

Едва мы дошли до десятого, "медвяного" по терминологии "Мифов Древней Греции", с прикосновением языков, поцелуя, как "кхе-кхе" в исполнении Боголюбского заставило прервать этот увлекательный процесс.

От её губ я оторвался, но из рук не выпустил: пришлось поддерживать, чтобы не упала. "Контрольный выстрел в голову" не обязателен, если вы умеете целоваться.

Сразу предупреждаю: ничего такого я себе не позволял, рук не распускал. Но все присутствующие были красными. Судя по жару моих щёк — и я тоже. Фрося одновременно "пылала ланитами", "трепетала грудью", потела ладошками и "туманилась очами". Пришлось поддержать девушку за ручку, чтобы смогла перелезть через лавку на своё место.

* * *

" — Свистнуто, не спорю, — снисходительно заметил Коровьев, — действительно свистнуто, но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень средне!

— Я ведь не регент, — с достоинством и надувшись, ответил Бегемот и неожиданно подмигнул Маргарите".

* * *

Тут и не "свистнуто", и я не регент. Но Фросе подмигнул. От чего она неуверенно улыбнулась и покраснела сильнее. Потом увидела взгляд матушки своей и запылала ещё пуще. Хотя — куда уж. Огнетушитель видели? — Здесь нет, но уже пора искать.

Боголюбский смотрел на меня оценивающе. Как-то удивлённо-встревожено.

Андрей, ты чего, не знал?! Я ж ходок-перехватчик! Действующий, всепогодный, многоцелевой. Всеядный... ну пусть будет "ядный". А что мы тут с тобой всякой хренью, типа госстроительства и "Всея Святыя Руси" удобрением занимаемся... а жоподелаешь? Умище-то куда деть?

Он снова фыркнул и ткнул рукой в место за столом рядом с собой, напротив родственного семейства.

— Вот, Оленька, брат наш Иван. По отцу он нам брат единокровный, по Улите, жене моей, сынам моим братан. Не худых корней поросль. Да и сам не прост. Помню, малой я ещё был, дедушка наш Мономах сказывал. И в "Поучении" своём про то написал. Раз, на охоте дело было, впрыгнул ему на седло зверь лютый. Чуть не порвал деда-то. Хорошо — ловчие рядом были. Кинулись на зверя со снастями, с железами во множестве. Еле отбился дедушка.

На мой слух чем-то похоже на "Красную шапочку": "тут пришли охотники, вспороли волку брюхо и вынули оттуда бабушку с внучкой. Целыми и невредимыми". В смысле: непрожеванными.

Попытка Боголюбского изобразить рассказ доброго сказочника вызвала у "девочки-переросточки" раздражённый отклик:

— И чего?

Интонация предполагала развитие в духе: "Опять, дурень старый, старьё сказывает. Наслушалась я уже, надоело. У нас, в детском саду, такое только в ясельной группе говорят. Хоть бы чего нового придумал".

Однако, Андрей пытался сохранить прежний сказочно-повествовательный тон:

— Долгие годы, уж и не знаю с каких времён, вражда была промеж рода нашего, князей-рюриковичей, и ихним, зверей лютых, князей-волков. Многие беды от той вражды случалися. Однажды брат наш Иван, в скитаниях своих по Святой Руси, повстречал семейство тех князь-волков. Без мечей да броней, без дружины да войска не испугался он зверей лютых, коих и великий дед наш со страхом вспоминал. Явил храбрость редкую. Духом своим пересилил. И признали князь-волки волю его над собой. Ныне иные из них служат брату нашему в городе его Всеволжске.

Из той истории, когда мы с Алу мало что не обделались, жидко и неоднократно, но вынесли награду в форме долга спасения новорожденного волчонка, я особого секрета не делал. Да и шпионы Боголюбского у меня в городе наверняка есть — Курта видели, сказки про него слышали. А подробности... как волчонок тогда мне в запазуху дул, как я его человечьим молоком выкармливал, как он потом коз доил да по берёзам лазил... кому это интересно?

То, что Андрей не говорит, что меня там, в волчьем логове в черниговских лесах, взяли на должность "кормящего волка", а вовсе не в повелители "рыб, птиц, скотов и гадов" — характеризует. Его отношение к сестре. Как и множественное число "иные из них". Курт у меня один живёт. И это проблема: зверь же уже матёрый. А волчицу ему никак не найти. Иных сам рвёт, иные после случки дохнут. Вернусь домой — надо будет спешно решать. И это — тоже.

— А ныне и я Ивана братом объявил. Вот и сошлись два княжеских рода, человечий и волчий, в одном лице, к нашей общей пользе.

Факеншит! Так он перед ней хвастает! Мною? Или оправдывается? За своё решение дать мне корзно. Перед кем?! Перед этой "водородной бомбой в платочке"?!

Зря напрягался, Андрюша. Оправдания не приняты:

— Чего?! Какие князь-волки?! Бред! Сплетни бабские. Глупость ты сотворил, брат. Глупость несусветную. Вовсе к старости из ума выжил.

Ядовита бабенция. По утрам гнёт кочергу зубами — просто для разминки.

Неприязненный взгляд свежеобретённой сестрицы прошёлся по мне.

— Волк-волчище, поленом хвостище. Не видать хвоста-то. Да и шерсти нет, парша, видать, поела.

— Ха-ха-ха. Верно ты, матушка, говоришь. Волчок-то... плешивенький. Шерсть-то — повылезла, зубки-то — повыпали. Ха-ха-ха.

Радостный смех Остомышлёныша просто требовал поддержать, "отзеркалить" его. Я крайне доброжелательно улыбнулся юному князю. И, чуть затянув, чуть расширив улыбку более обычного, постучал челюстями:

— Хочешь проверить? Зубки-то.

Я держал улыбку. А вот у него она постепенно сползала с лица. Волки волчиц не рвут. А вот молодого да наглого переярка...

Гости ещё не поняли, но Андрей учуял варианты продолжения. Зря, что ли, я почти каждый день повторяю ему: плохих рюриковичей быть не должно. В смысле: в живых.

Он и прервал повисшую после глупой шутки паузу.

Умница: из поля выяснения отношений перевёл в поле сущностей.

— Тут дело такое... Семейное. Остомысл, родитель её (Андрей кивнул головой в сторону продолжающей полыхать пламенем с опущенными глазками Фроси) надумал выдать девку за брата Матаса. За среднего, Игоря. Что скажешь?

Увы, выходить по недотоптанному — не у всех принято. Понятие "сохранить лицо" применительно к собеседнику допускается только в физическом смысле и по особому благоволению. Все "возомнившие о себе" должны дрожать, скулить и писаться. А кто "нет" — тому добавить.

Я не успел и рта открыть, как Ольга Юрьевна окрысилась:

— А чего ты у него спрашиваешь?! Ежели у всякого ублюдка батюшкиного совета просить — и до смерти не переслушаешь! Я к тебе пришла, а не к этому плешаку в парше! Говори "да" и иди сватать!

Экая... куёлда.

Так здесь называют сварливую женщину. "А моя-то куёлда не уймётся!".

Дама-доминант? — Быват. Может, поэтому Остомысл и сбежал к Анастасии Чаровой? Захотелось нормальной человеческой жизни. С нормальной русской бабой...

У княгини стремление к доминированию — есть, навык — есть. А вот мозгов... Нынешняя ситуация оценена неверно. Это же не Остомысла по одной половице туда-сюда гонять.

Не буду раскладывать на составляющие причины её "окрысячивания". Была ли это вспышка женской ревности, свойственная некоторым женщинам по отношению к дочерям своим, пользующимся успехом у мужчин, внезапное климатеральное обострение или же приступ пуританства в предвкушении некоторого намёка на непотребство, а, может, инстинктивное проявление общей злобности, происходящей от деградации эпителия толстой кишки организма, не обеспечивающего необходимый уровень "гормона счастья" — серотонина.

В любом случае, проявление этих свойств акустически граничит, на мой взгляд, с госизменой. Чтобы не происходило интересного в вашем кишечнике, но вести себя надо прилично.

Андрей, привычно впадая в бешенство, но пытаясь ещё удержать на лице улыбку радости от лицезрения родни, дёрнул плечами и повернулся ко мне. Со злобно-вопросительным взглядом.

Какое счастье, что я ещё после Янина убедил себя, что я его не боюсь! Аутотренинг надо регулярно повторять: "не боюсь, не боюсь. не боюсь...".

Фамильное сходство между сестрой и братом, восходящее, вероятно, к матушке их Аеповне, в состоянии злости проявлялось особенно ярко. Но я, как раз, увлечённо выбирал на столе что-нибудь приличное из блюда с вываренными в меду какими-то сухофруктами.

Люблю сладкое, извиняюсь.

Ответил честно, не включая дополнительного переводчика с внутреннего языка на придворный:

— Куёлду эту — вышибить в тычки. Сунуть в холодную. Будет вякать — отдать Манохе под десяток горячих.

Глянул мельком на Ольгу Юрьевну и дополнил:

— Или под три. Десятка.

Хамлю? — Безусловно. Хотя можно сказать изысканнее: иду на обострение. Мне Ваше, Ольга Юрьевна, доминирование, до... до дверцы. В тот половой орган, куда у нас на Руси постоянно посылают.

Я уже объяснял, умно и заумно, что в "Святой Руси" очень много истериков и шизоидов. А уж вокруг меня — плюнуть некуда.

Опыт наработан обширнейший: в Пердуновке мне как-то пришлось только за один вечер четверых истерирующих мужчин последовательно успокаивать. Бывали и жертвы среди местного населения. Экспериментально установлено: лучшее средство — ведро холодной воды. И — повторить. Потом, конечно, изоляция — без зрителей истерики прекращаются.

Я закинул в рот выбранный с блюда ломтик яблока, когда сестрица, наконец, среагировала. Изобразив на лице нечто вампирячье, типа загрызу-покусаю, она, расставив пальцы когтями кинулась на меня.

На меня так цаплянутая ведьма в Пердуновке кидалась. Тогда я был моложе, слабее и глупее, только помощники и спасли. А теперь-то...

Ширина стола не позволила княгине сразу вцепиться мне в глаза — тянуться далеко. Ей пришлось привставать, задницу поднимать... Поймал за роскошный платок, дёрнул и сунул озлобленным фейсом в сладкое.

Интересно: глюкоза с сахарозой — удобрения? В смысле: удобряют человека?

Повозил там — фрукты в меду хорошо прилипают. Не затягивая процесс, лёгким толчком в темечко отправил в исходное состояние, к месту старта.

В мои баллистические расчёты вкралась ошибочка: задница княгини проскочила мимо лавки. Облепленная прилипшими заедками Ольга Юрьевна, злобно ругаясь, помахала руками и полетела навзничь на пол.

Грохнуло знатно. Не менее знатно забренчало и задырынчало всё, на неё навешанное.

Да и как же такое может быть не "знатно", когда в комнате — высшая знать "Святой Руси", сплошь рюриковичи? Тут даже воздух испортить — только высокоблагородно.

После мгновения тишины, сестрица возопила:

— Ой, убили! Ой, сломала! Ой, ироды-звери-каины-душегубы!

От её крика все дружно дёрнулись. Но тут княгиня допустила ошибку — вдохнула. Что позволило ей набрать воздух для следующей тирады, а мне спросить Боголюбского:

— У тебя когда гридни с коней падают — так же кричат?

Вопрос для любого святорусского человека глупый: бабу и гридня сравнивать нельзя. Но я же равноправ и дерьмократ! Либераст и где-то даже феминист. В смысле: люблю фемин. Конечно — правильно приготовленных. А не таких, как эта: хоть и в меду, а с жёлчью.

Боголюбского несуразность моего вопроса несколько притормозила. Он нахмурился, собираясь с мыслями. Открыл, было, рот, но тут сестрица снова завопила. Мыслям пришлось подождать.

Остомышлёныш, сидевший напротив, дёрнулся помочь своей матушке. Мой рык:

— Сидеть!

Заставил его замереть в полуприседе. Потом опуститься на место. Маска скучающей презрительности в смеси с наглым превосходством исчезла с его лица и заменилась выражением испуга и растерянности. Стало видно, что этот молодой парень не только высший аристократ и русский князь, но и не очень сообразителен и трусоват.

Забавно: через десятилетие мадьяры поймают его и заточат на крыше неприступной башни, как Гендальфа во "Властелине колец". Любовница-попадья тайно принесёт ему под одеждой кинжал, он порежет на куски покрывала, свяжет верёвку и спустится с башни. Вырос, ряд побегов от отца дали опыт и решительность. Да и деваться некуда: мадьяры вели дело к его смерти. Как они убили захваченного в плен израненного Ростислава, сына Ивана Берладника — "приложив к его ранам зелье".

Глава 618

Обнаружив отсутствие спасателей и жалельщиков, Ольга Юрьевна принялась возиться на полу, перевернулась на четвереньки, негромко и малосвязно ругая брата, Русь Святую, "всю систему в целом" и поминая всуе Богородицу. Андрей пожмакал меч, подумал и вопросительно уставился на меня.

Я в этот момент приглядел очень аппетитную вишню, но сперва объяснил:

— Нарушение вежества. На грани измены.

Традиций абсолютизма здесь нет. Множество ритуальных мелочей, совершенно очевидных при общении с басилевсами или, позднее, с королями Франции — отсутствуют. "Железная маска" прокололся в роли Людовика на том, что не сообразил повелеть своим близким родственникам "покинуть помещение" по завершению аудиенции. А сами они проявить такую наглость — попросить отпустить — не осмеливались: а вдруг богопомазанный ещё чего скажет или спросит?

Ни Андрей, ни кто-либо на "Святой Руси" таких мелочей не понимает. Как я в первые недели после "вляпа" не понимал вежества, выражаемого в глубине поклона при общении с боярыней, например.

В ритуалах абсолютизма тоже... многолетней практики не имею. Но хоть где-то что-то читал, видел в кино. Есть зацепки "для подумать".

Государя можно просить. Можно просить повелеть кому-то. Но велеть ему...

— Крамола. Наглый мятеж и глупый бунт. Никто не имеет права указывать — что тебе надлежит делать. Говорить "да" или "нет", идти или не идти куда-либо — только твоя, Государя Всея Руси, воля. Иное — пренебрежение, умаление чести. Твоей. То есть — измена. Воровство противу государя.

Из-за стола показалось красное, злое лицо Ольги Юрьевны. Сама мысль о том, что кроме семейных отношений, кроме регламентной резкой реплики в адрес брата-бестолочи, существует ещё и государство... Какое?! Русское?! — Фигня бессмысленная!

Муж-сволочь, дочь-дурища-кобылища, братья-придурки, сноха-соплячка, сват-жадюга... сплошь личности. Какая Русь?! Есть земля, которой владеют родственники, есть людишки, которые на земле сидят и платят подати. Есть семья, род. Какое гос-во?!

Нормальное, общее для средневековья понимание. Есть Вельфы с Саксонией, Баварией, Тосканой — причём здесь Германия? Есть Плантагенеты. С Англией, Нормандией, Аквитанией — какая такая Франция? Есть Рюриковичи с их владениями. Русское государство... А что это?

— Государь, ежели на то твоя воля, то вели слугам кинуть бабищу непотребную, вежества не разумеющую, в поруб. Дабы охолонула.

— Ты...! Ты кому...! Ты на кого...!

Ольга Юрьевна никак не могла выразить с четверенек из-под стола всю глубину своего возмущения.

— На тебя, сестрица моя Оленька.

Ап-ап. Не подобрать слов.

Подобрала:

— Руби! Гада-изверга! Секи мечом злодея-каина!

Андрей инстинктивно отреагировал на истошный визг — резко сжал рукоятку меча, дёрнул его из ножен... И остановился, наполовину вытянув клинок.

Махать на меня мечом — бесполезно. Это мы проходили неоднократно. А твоего взгляда "пламенеющей змеи" — я не боюсь.

Вишни здесь хороши — без косточек. Интересно: машинки для выбивания косточек на "Святой Руси" не встречал. И как аборигены решают эту кулинарно-технологическую проблему? Неужто просто ножиком выковыривают? Надо будет для Домны приспособу спрогресснуть, как у меня в детстве было, спиральные пружины мы уже делаем...

Я дружески улыбнулся Андрею и закинул в рот следующую ягоду. Тот сморгнул, принял решение, рывком загнал меч обратно в ножны и рявкнул в пространство:

— Стража!

Двери распахнулись с грохотом, внутрь влетела пара кипчаков с уже обнажёнными саблями и принялась старательно выглядывать: кого тут рубить-резать. Андрей поморщился от производимого ими шума, скомандовал:

— Эту. К Манохе в поруб. Охолонуть. Ну! Жылдам! (Быстро!)

Ольга была потрясена, она, явно, не ожидала такого.

Разница в личном опыте последних месяцев: Боголюбский уже вырастает из корзна, врастает в состояние "государь и самодержец", в "шапку Мономахову". Ему такое — по душе, по руке, по голове. Подобное и прежде было ему близко.

Он почти всю жизнь, до первой седины, проходил в "подпасках". И всё это время рвался, доказывал своё право на самостоятельность, на свободу. Иной раз и кроваво, с риском для жизни.

"Он уважать себя заставил.

Никто нагнуть его не смог".

После смерти Долгорукого сам стал "пастухом". И снова принялся доказывать, уже другим, что он вправе ограничивать их свободу. Высылка "гречников", отстранение ближников отца, собственный епископ, утишение бояр ростовских. Точку поставил Бряхимовский бой, после которого он пел и плясал перед иконами: Господь за меня! Богородица благоволит! Кто против нас?!

Но тут явились какие-то воры новогородские, какой-то "хищник киевский". Безобразничают, своевольничают. Их свобода оборачивается обманом, предательством, изменой. Ворьё.

Пойти и наказать.

Наказали. Аж до смерти.

Вывод: крамольников-свободолюбивцев надо давить. Мерзю изменническую. И делать это — ему. "Ты отвечаешь за всё". За всякое своеволие и безобразничание своих подданных.

Желание, опыт, готовность "укорачивать" всякое непотребство у него был. Ныне — крепчает, матереет. Расширяется и углубляется, доходя до автоматизма.

Сестрица же осталось в прошлом, в привычных ей понятиях: если сильно кричать, громко ругаться, скандалить, то окружающие — муж, дети, слуги — испугаются шума, ссоры и уступят, сделают по её воле. Не будут связываться со злобной каргой.

"Святая Русь" — мужской мир. А чего не переносят мужчины? — Скандалов, слез и истерик. И плевать, какая эпоха на дворе. Психическая дура в любом веке — страшная сила.

Увы, здесь вам не тут. "Обманутые ожидания".

Княгиня была ошеломлена таким поворотом. Но едва кыпчаки убрали сабли и подхватили женщину, помогая ей подняться на ноги, как оба полетели в стороны: разъярившаяся сестрица просто расшвыряла их. Совершенно остервенясь, она завизжала в лицо Боголюбскому:

— Ах ты китаёза взбесившаяся! Ты на кого руку поднял?! На свою сестру младшенькую?! Да за такое...

Она открыла рот, набирая воздух и собираясь проклясть брата как-то особенно выразительно, по-родственному. Но не успела: очередная вишенка с блюда отправилась не мне в рот, а щелчком пальцев в отверстое хлебалище. Оно же — говорилище, выражалище и проклиналище.

Дама стояла ко мне в пол-оборота, поэтому могу предположить дальнейшую траекторию движения ягоды в стиле "от двух бортов в лузу". Она поперхнулась, закашлялась. Ругательный настрой — спал, а сбитые с ног кипчаки — поднялись.

Обозлённые своим позором джигиты, довольно резко вывернули дуре руки за спину, забили хвост шитого золотом платка в рот, и, согнув в поясе, поволокли на выход.

За дверями раздался грохот нового падения, взвизг, ряд грубых ругательств из тюркских языков и всё стихло. Заглянул Асадук, из-за плечей которого любопытствовала пара новых кипчаков-охранников. Хан внимательно осмотрел помещение, вежливо поклонился и двери закрылись.

Брат с сестрой сидели ни живы ни мёртвы, краска отлила от их недавно ещё горевших щёк.

Ссора между родственниками сама по себе не слишком приятное зрелище. Но в исполнении их матушки — весьма криклива и противна, а с участием Боголюбского — непредсказуема и чревата.

История с вышибанием им братьев и племянников с Руси, помимо самого летописного факта, содержала, как я понимаю, ряд ярких эмоциональных эпизодов. Расцвеченных в воспитательных целях пересказами разнообразной дворни и вошедших в семейные предания.

Типа:

— Не будешь кашу кушать — придёт Бешеный Китай и ка-ак вышибет тебя. За дремучие леса, за синие моря, за высокие горы.

Последнее, видимо, относится к Карпатам: других "высоких гор" в ареале расселения княжеских детей нет.

Вот он сейчас ка-ак... скомандует. Скомандовал:

— Вон. Пшли.

Племянник с племянницей не заставили себя ждать. Чуть не завалив в спешке лавку, быстренько выметнулись из-за стола, попеременно кланяясь и пятясь, толкая и наступая на ноги друг другу, задницами распахнули двери. И были остановлены обнажёнными уже саблями кипчаков.

Момент — острый.

Не как лезвия клинков, но близко.

Я уже говорил: Боголюбский — рационален. Но труднопредсказуем: слишком много у него в голове сразу крутится. Проще: умный он. Многослойно. Может и этих в поруб. И под плети. По-семейному.

"Яблоко от яблони недалеко..." — все знают.

"Не ослабевай, бия младенца". Он — старший в семье, ему все — "младенцы".

Андрей сдвинул посуду перед собой, выложил меч на стол, подёргал клинок. Подумал. Отчего задержанные, хотя правильнее — "заторможенные", захлебнулись на вдохе. Скривился, махнул охране: "пропустить". Внимательно послушал дробот быстро удаляющихся шагов и вскинул на меня взгляд.

— Ты как-то говорил, что в Киев идти — от былых грузов избавиться. Говорил: отпусти. Призраков прежнего. Отпусти память о них. Об Улите, об отце, о брате. Они — были. Они — прошли. Э-эх, Ваня, покудава ты в детстве по лесам бегал да сиротством своим мучался, я жизнь жил. Тоже мучался. С людьми. "Прошли". Да тут они! Вокруг! Везде! Вот — сестрица. Заявилась. Из былого.

— Х-ха, какая же она из былого? Нормальная бабенция. Не дух бесплотный. Как она тут задницей в пол грянула... думал — половицы дыбом встанут. Я одного не пойму — чего ты хамство её терпишь? Она тебе указывает — чего говорить, куда идти. С какой стати?

Андрей молчал, перебирая пальцами по ножнам меча. Потом вдруг вскинул глаза, глянул прямо:

— Не умею я. Рубить — умею. Строить, казнить, править... а вот с детьми — не умею. Жалко их. И страшно. Что... ну... чего-то не так сделаю, зацеплю, там, ненароком, испугаю. ЧуднО. С бабами разными, с сударушками... а уж про мужиков и вовсе всё видать. А вот когда дитё плачет... Чего делать-то?! Погремушкой погреметь, спеть-сплясать? Накормил, тряпки сухие... А оно... рыдает. Видно ж — не по злобе, не по дури. Худо ему. А почему — не пойму.

Дёрнул головой, вспоминая, кажется, "случаи из жизни".

Как-то я Боголюбского в роли меняющего пелёнки или гремящего погремушкой над колыбелью... не представляю. Но жизнь он длинную прожил. В ней, наверняка, разные эпизоды случались. Не только "в атаку марш-марш".

— Ольга — младшенькая. Как мать умерла... Кто сироте защитник? Брат? Ростислав... сволота жадная. Иван умер, Перепёлка здесь, в Переяславле. В Кидекшах — гречанка отцу постель греет да мозги завивает. Со сворой своей. Сёстры уже замужем, одна Ольга осталась. А я женился тогда, начал хоть бывать чаще. Вот сестру мне и скинули. Самому взять пришлось. Под защиту. К себе в семью. С Улитой моей они... Мирить приходилось. А баб мирить... сестру с женой... они ж почти ровесницы, девицы-отроковицы... Во всегда — виноватый.

Две девицы пятого-шестого класса. Дети. Воображающие себя взрослыми. И между ними один взрослый мужчина без навыка общения с "трудными" подростками.

* * *

"Как настоящие пираньи, способные съесть корову за несколько минут, дети набрасываются на любое внимание, которого им никогда не бывает много. Они готовы на всё, чтобы только их заметили, даже если это вредит не только окружающим, но и им самим... Для пираний главная цель в жизни — пожирать всё, что попадается им на пути. Для детей главная цель — постоянно обращать на себя внимание окружающих, чего бы это им ни стоило".

Какой ещё способ столь эффективен, чтобы обратить на себе внимание, как не скандал, ссора? А то брат всё с этой... задавакой. Даже спит с нею!

* * *

Он помолчал, покрутил головой.

— Потом отец её замуж выдал. Она не хотела, да кто девку сопливую слушать будет? Смысл-то в том был. Нам с Галичем дружить надо. И пользы от того много. Да хоть здятелей тех же вспомнить. Только... Владимирко — дерьмо текучее. И худо настанет — предаст, и хорошо наступит — изменит. Сынок в него пошёл. Умом-то покрепче, а манера та же. Я отца не отговаривал. Так что — виноват. Не сберёг, не защитил. Вот она, иной раз, и скажет... не по вежеству. Ежели со стороны глядеть. Но ты ныне не со стороны — ты сам брат. Мне и ей. Так что, посидит Ольга ночку, угомониться малость. А завтра выпущу.

Забавно. "Чувство вины" как причина для потворства женским капризам.

Очень не ново. "Ты мне всю жизнь загубил" — рефрен давний. Правда, традиционно не сестры, а жены. Впрочем, обвиноватить мужика — распространённый тактический приём любой женщины.

Интересно: какими словами Ева Адаму выговаривала? "Почему ты не убил того змея-искусителя?! Ты же мужчина!". Что в Эдемском саду убийство живых существ запрещено Создателем — фу, какие мелочи.

Боголюбский — воин. По-простому: профессиональный убийца. От его личного меча, от клинка, который он постоянно в руках жмакает, по "Святой Руси" десятки вдов плачут. Вины перед ними он не чувствует. А вот то, что в рамках очевидного государственно полезного расклада не стал ссориться с отцом и государем, не воспрепятствовал выдать сестру замуж — его виноватит. И сестрица, уловив слабость, гнёт несгибаемого "Бешеного Китая" и хамит ему.

И тут, вдруг откуда не возьмись, "маленький комарик". В смысле: попандопуло. Которое всяких святорусских патриархальных родственных отношений не понимает и понимать не хочет. А вот "зеркалить" — хамить в ответ, как пионер — "всегда готов". И, будучи законченным либерастом и дерьмократом, уверен, что женщины — "тоже люди", должны "получать" вровень. Равенство же ж!

"Ты ко мне по-людски, и я к тебе по-человечески. А если — "нет", то — нет".

Антитезой "удушающей заботы" является не равнодушие, а "наглеющая беззащитность". Оба комплекса человеческих чувств изнурительны для окружающих и являются формами подавления.

На Боголюбского "дерьмократизмом" веять без толку. Поэтому повеем общечеловекнутостью, психологнутостью и филососизифизмом.

— Говаривал я тебе старую мудрость: "Не удерживай того, кто уходит от тебя. Иначе не придёт тот, кто идёт к тебе". Была девочка Оленька. Она — ушла. Пришла Ольга Юрьевна, княгиня Галицкая. Другой вид, другие одежды. Главное: иные мысли и желания, иные страхи да гордости. Другой человек. Она взрослая, скоро бабушка уже. А ты всё девочку помнишь. И не то важно, что она на лицо изменилась — она душой другая. Ей уже не твоя защита от мачехи нужна — ей богачество да стол для сына надобны. Для внука Владимиркового, сына Остомыслового.

Андрей думал, а я добавил, пытаясь сформулировать так, чтобы он и сам, в минуты сомнения, повторил себе мои слова:

— Чужая баба. Не твоя забота. Чужая.

— Х-хм. Ладно.

В голосе его звучало сомнение, недоверие к словам моим, но ещё шажок сделан. Шажочек по пути превращения человека в государя. К утрате чувств родственных, кровных и замене их чувством ответственности перед народом, страной.

Инверсия известного: "Что хорошо для Форда — хорошо для Америки". Наоборот: "Что хорошо для Руси — хорошо для Государя". А публичное хамство от, пусть бы и родной сестры — плохо. Наказуемо.

— Чего по делу скажешь? Про сватовство это?

Мда... Кому "любовь-морковь", а кому заботы о благорастворении и процветании "Всея Святыя Руси". Хотите "морковью", хоть бы и чисто родственной, заниматься — слазьте с князей.

— Вывести. Вывести брата и сыновей Гамзилы с Чернигова, братьев Матаса с Северской земли. Младших — в училище, в Боголюбово. Старших — по городкам. Коли Остомысл дочку выдать замуж хочет, то и пусть даст зятю город какой. В своих землях. По твоей воле.

В Галицком княжестве несколько значимых городков: Галич, Перемышль, Звенигород. Теребовль нынче под волынцами. Есть Червенские города: Червень, Волынь, Сутейск.

— Не. Не пойдёт он на такое. Он в отцов удел зубами вцепивши.

— Побьём волынцев — и Галич ляжет. Или сдохнет. И кому где быть... Сыну ли Володеньке, который на отца, вслед матушки своей, змеёй шипит, зятю ли, или... сынок-то Ивана Берладника подрастает. Остомысл умный, как говорят. Вот и поглядим.

— А если волынцев не побьём?

— Тогда будем это дело делать. В смысле: этих бить.

Боголюбский с сомнением слушал мои самоуверенные, прямо говоря — шапкозакидательские речи. Пришлось остановиться и повторить то, в чём мы к согласию пока так и не пришли:

— Едва прольётся кровь, едва княжичи волынские поднимут дружины свои на Государя Русского, как станут явными врагами. И они сдохнут. В бою ли, на пиру ли, в храме, в бане, в постели... Проливать кровь русскую в изменах да крамолах — смерть. Хоть кому. Если враг не сдаётся — его уничтожают. Всеми доступными способами.

Он морщился, инстинктивно отрицательно мотал головой. Но "Шапка Мономаха" — мощное средство для промывания мозгов и смены этической системы. Зона ответственности у него изменилась: одно дело — Суздаль да Ростов, другое — "от Москвы до самых до окраин".

"Первый среди равных" или "один за всё" — большая разница. Его от этого корёжит, назад, в тишину да покой Залесья хочется. Но судьба вынесла. На самый верх, на остриё.

Не кинулся бы Жиздор в беззаконие, не стал бы поддерживать воров новгородских — и Боголюбский в Великие Князья не пошёл бы.

А я тут так, чисто оттенков добавил.

"Оттенок" называется самоидентификация. Для Боголюбского волынские княжичи — возможные противники. Но — "не настоящие враги". Родня. Глупые, вздорные, жадные, сребро— и властелюбивые... племянники. Внучатые. Свои. Чёткая последовательность приоритетов близости: род, сословие, православные, русские.

Для меня "свои" — Всеволжские. Родовая, национальная, сословная принадлежность... а это что за хрень? Говорит понятно? Думает по-нашему? Дело делает? — Наш человек. Всякую иную самоидентификацию старательно изживаю. "Атомизирую" вплоть до "рассыпания".

Для меня рюриковичи — чужие наглые ребята в красных плащиках. В ряду других, чужих и наглых, в кафтанах, армяках, халатах. "Строить" и резать, при необходимости, надо всех. Вне зависимости от одежонки.

Эта тема — отказ от "рюриковизны" — прозвучала при венчании Государя. Он — один. Не член рода, не представитель сословия. Только всего народа. Всех народов, на "Святой Руси" обретающихся.

Андрей такое принял. На словах, умом. Но внутри, в душе... Всё равно — это ж племяшки! Внучатки! Ну, дурни, ну, бестолочи. Так вразумим, уговорим, мозги вправим.

Я не против "вправить". Если есть что. А если нет, то... на общих основаниях.

Вот этого — отказа от родовой общности — Боголюбский душой принять не может. "Свои" для него — из ранне-феодального общества, для меня — из пролетарского интернационала. Хотя "мы все за мир и в человецах благорастворение".

Мы обговорили некоторые вопросы текущего военного строительства, прошлись по персонажам "Податного приказа", что вызывало массу конфликтов, даже и побольше, чем "Воинского".

Собирать полки — многие имеют представление. Хоть как-то. А вот "прошерстить" Русь в духе "Уставной грамотки" Ростика... Он её пятнадцать лет составлял. У нас и времени нет, и поле деятельности куда больше.

* * *

Ростик, устанавливая Смоленскую епархию, указал получать епископу десятину. Но не от всего. Не только не с "основных фондов", как требовал Батый от рязанцев, но и не со всего "оборота".

Мыты, виры, продажи, торговое, корчьмитное, полюдье... не попадали в базу епископского дохода.

Например:

"даю святей Богородици и епископу десятину от всех даней Смоленских, что ся в них сходит истых кун, кроме продажи и кроме виры и кроме полюдья".

Другое: "се даю из Торопча от всех рыб, иже идеть ко мне, десятину святей Богородици и епископу".

От Торопца куны епископу не дают — только рыба, от Смоленска даются только куны, поставки натурой (мех, хлеб, мёд, рыба...) — не засчитываются.

"Уставная грамотка" работает с объектами налогообложения типа "город".

Пример: "в Бобровницех дани 10 гривен, а из того епископу гривна; на Дедогостичех 10 гривен, а из того епископу гривна; а в Зарубе дани 30 гривен, а из того епископу 3 гривны".

Как внутри общины раскладываются дани — князю не интересно.

Так воспринимает налоги и Боголюбский. Но мне-то нужно иное, мне нужно влезть внутрь.

Мыто торговое, мостовое, воротное... вообще отменяются. Виры, продажи — выводятся из состава платежей в пользу местных властей. Остаются только подати, только прямые налоги на недвижимость.

Какую? Сколько?

Напомню.

Базовый принцип в "Святой Руси" — с рала или с дыма. Его отменяем совсем. Уж больно он жить мешает. "С рала" — мешает увеличивать запашку, "с дыма" — ухудшает условия жизни.

Эта система трансформировалась в "с двора" и держалась на Руси до начала 18 в. Татищев приводит пример утайки дворов при переписи 1710 г.: "...некоторые по 3 и 4 двора вместе сводили, избы посломали, и одним двором писали".

Петр I отреагировал на "уклонизм" введением подушной подати.

Но это ж наш народ! К концу 1719 г. были присланы "сказки" о 3,8 млн. душ. Пётр "сказкам" не поверил. К 1722 г. было учтено 4,9 млн. податных душ. Снова разослали ревизоров. Закончили в 1728 г. Всего 5,7 млн. душ; из них менее 70% показали себя в первый год переписи.

Нам такие приключения с ревизиями и порками не нужны.

Третий вариант: наделение помещиков землёй в 16 в.

"Уложение о службе" 1555 г.:

"со ста четвертей добрые угожей земли человек на коне и в доспехе полном, а в далной поход о дву конь".

До этого было "с двухсот", местами — "с трехсот".

Сто четвертей (четей) — около 50 (52-56) га. Иногда нормы повышались. При верстании новгородских детей боярских в 1606 г., один из них верстан окладом в 500 четей.

Поместные оклады "новиков" колебались от 100 до 400 четей. В XVII в. норма уменьшена до 40-350.

Здесь, в 12 в., картинка чуть иная.

Производительность труда.

"Поместное верстание" шло на фоне повсеместной трёхполки. Здесь такое редкость. Большая доля "новин". На которых урожай выше.

И это не имеет значения: крестьянин раскорчёвывает новые пашни только тогда, когда ему есть нечего. В 17 в. ему и идти некуда — крепостное право. Поэтому он лучше обрабатывал существующее.

И это тоже неважно: гос-во отберёт всё, что сможет отобрать. Кажется, вот эти 12-60% сокращения земельных окладов и есть выражение научно-технического прогресса в России за столетие между сер.16 и сер.17 в. Интегрально — в цене воина.

Цена воина. Княжеский дружинник 12 в. стоит значительно больше, чем помещик ("боевой холоп") века 16-го. На нём физически больше железа, у него лучше конь, куча цацек на упряжи. Всё это дороже (в трудоднях крестьянина, в гектарах пашни), чем в 16 в. Вообще, гридень живёт не "с земли", а "с казны". Городовые полки или боярские дружины победнее. Но тоже тянутся за княжьими.

Проще: цена дружиннику в год — 8-10 кунских гривен, в земле (доброй, пахотной) — 400 четей. Ещё проще: ногата с десятины.

Дальше землю следуют разделить на категории: добрая, худая, средняя, как и было в 17 в. Добавить покосы, выпасы, лес, неудобья... И отложить "на потом": провести землемерные работы в таком масштабе в сжатые сроки — нереально.

"Цена администрирования налога".

Факеншит! Где бы мне найти попаданца, который не то, чтобы этим занимался, но хоть задумывался об таком понятии?!

* * *

Глава 619

Поэтому начинаем с другого, с единичных объектов. Сохраняем налог там, где можно проконтролировать: ловы, борти, перевозы. Добавляем некоторые предприятия: кузни, кожемяки.

Конкурентов надо давить. В смысле: производителей дерьма, конкурирующего с моими индустриальными товарами, которые уже реально доставить к конечному потребителю. Гончаров или седельщиков — не тронем. Потому, что возить свою такую продукцию по Руси накладно. Оружейников, щитовиков, ювелиров, златошвеек... тронем. Если их продукция подорожает, то голодных на Руси больше не станет.

НДПИ? — Солеварни. Ещё? — Доберёмся до Волыни — сохраним налог на добычу розового шифера.

Обналожим некоторые типы территорий: защищённые (в крепостях, острогах), пригородные, береговые на две версты от судоходных рек...

Стоп. Последнее — не прожевать. Только Днепр — 2200 вёрст. Понятно, что вверху он маленький, а внизу степной. Но тысячу вёрст надо пройти. Ножками, по обоим берегам. А притоки? Десна, Припять, Сож...

Сходно с сельскими боярскими усадьбами. Они — защищённые. Но — разбросанные. Померить две тысячи таких селений... Можно, нужно. Потом.

Пройтись по городку и ткнуть: — Кузня? — Гривна. Вонища? Кожи мнёшь? — Гривна, — не трудно. А вот измерить площадь городка... Кто и чем это будет делать?

Землемерную сажень я ещё в Пердуновке изобрёл. Корпус землемеров у меня есть, во Всеволжске работает успешно. Померить территорию всех трёх сотен русских городов за лето... если за зиму людей развести по точкам... и у меня там работы остановить... Ни за что!

Если делать, как у Ростика, как Боголюбский хочет — с города сумма, а там пусть сами раскладывают... "Вятшие" прижмут "меньших" людишек. Расскажут, что все беды от государевых и поднимут на мятежи. "За свободу". От чего-нибудь, вроде налога на недвижимость. Будет много крови.

Снова поиск "чёрной кошки в тёмной комнате". Городская верхушка... разная. Одни хотят посадить князя на "короткий поводок", как новгородцы, киевляне, позже — галичане, смоляне. "Чтобы сидел и не мявкал". Другие предпочитают Государя Всея Руси. Как десять лет назад, при вокняжении Ростика, те же новгородцы, смоляне. Все не хотят платить, но некоторые понимают — надо. Боярские городские усадьбы вчетверо больше ремесленных. А платежи идут по Татищеву, "с двора". Насколько перераспределение налогов от "площади" взорвёт городские общины? Когда? Какие?

Если делать как я хочу — до уровня подворья — объём землемерной работы на два порядка выше. У меня столько мастеров нет. Учить людей? — Учить надо с начала, с азбуки. Время?

Не дворы в штуках, а каждый двор в саженях... Но народ же наш! — Утрамбуются. Друг у друга на головах сидеть будут, лишь бы серебрушку сэкономить. Тогда нужен противовес: санитарную и пожарную инспекцию.

"Санитарная норма жилья — 6 кв.м.".

Факеншит! Совейский норматив — запредельная мечта уровня царства божьего. Здесь — два кв.м. на душу в отапливаемом помещении.

Какая норма, кто и как её будет проверять, какие последствия для нарушителя? Сразу гнать ко мне во Всеволжск, или сперва поговорить, оштрафовать...?

Отдельная тема — опыт.

Я знаю (факеншит! знаю!) как живёт город, так построенный. Но у меня, например, нет коров внутри больших поселений. А здесь... Про то, как под коров городские ворота подгоняют — я уже... Элементарно: кто убирает улицы после прохода городского стада? — Ах, никто... Тогда по-московски — "торговая казнь" за мусор? В смысле: перед крепостными воротами. Плетей — кому? Посаднику?

Андрей имеет собственный опыт. Владимир, Боголюбово, Москва... Он соотносит мои предложения со своими городами. Понимает, какой визг будет в Ростове и Суздале. Переделки лягут не на "безликих горожан". Там-то они ему вполне "ликие".

Для меня подати, постоянные налоги вообще — дикость и глупость. Налог всегда имеет смысл узды — притормозить чего-нибудь. "Всеволжск взлетает как ракета" — работают другие инструменты.

Карательный:

— Забил бобра? Шкурку продал? — Два года за животное, два года за шкурку. Четыре года лесоповала. Если без отягчающих.

Инвестиционный:

— Хорошие ложки делаешь. Только дорого. Через месяц казённая мастерская будет делать такие же. Цена — впятеро меньше.

Платежи — бумажными "рябиновками". Внешний торг — серебром. "Коранический экспорт" и другие "предметы роскоши" дают растущий поток.

Из налогов у меня только "шестилетняя десятина от всего" при "примучивании" по образцу Усть-Ветлужского соглашения. Но это не "наполнение казны", а "проверка на вшивость": община в состоянии выполнять законы? — Если нет — в россыпь.

Сходно я воспринимаю и "Святую Русь". Оно ж должно "взлететь"? — Так зачем же что-то в ней "тормозить"? — Только то, что "взлёту" мешает.

Для Боголюбского и остальных вятших налоги — источник существования. Чем больше — тем лучше. Дальше детальки: а если податные передохнут? А если подлые людишки разбегутся? Может, лучше сейчас поменьше взять, а уж потом хапнуть?

Я не могу враз, в день провернуть эту кучу дерьма, которая есть "Святая Русь". Хуже: стая здешних крысюков, золочёных и попроще, меня просто загрызёт. Поэтому "рубим хвост кошке по сантиметру". Обрезая их экономические и военные возможности постепенно. Так, чтобы не "полыхнуло от края до края". Сдерживая их экономическое, классовое, закономерное недовольство разными "плюшками" и создавая новые социальные группы для противовеса.

Пример: "рюриковы ублюдки". Это такой противовес...! — В каждом домушке.

"Переходной период".

Если врубить изменения сразу, то прежних доходов у властей уже нет, а новые ещё не пришли. А у нас на руках, кроме всего прочего, две войны — с Волынью и Новгородом. Деньги нужны "вчера".

"Вчера", после ограбления "матери городов русских", они были. Но немалую часть добычи "съел" караван.

Головы пухнут у обоих. Ни у меня, ни Андрея нет в мыслях полной "картинки": как, что, в каком порядке, какими силами надо сделать. Но есть понимание: прежняя система плоха. Она привела к Новгородскому воровству, "Киевскому хищнику" и "шапке Мономаха" на голове Боголюбского.

"Так жить нельзя. И мы так жить не будем".

— Значит договорились: городская земля идёт по гривне в год за десятину. Посадская, где посады в стенах — тако же. Пригородная — по полугривне. Общую площадь мои люди померят за лето. Раскладка — по размеру. Размеры — сами определят. Позже, как посвободнее станет — перемеряем. За неплатёж — выселение. С попов — полный список душ в приходе по хозяйствам. В тёплых избах иметь по квадратной сажени на душу. У кого нет — первый год — замечание, второй год — в приют.

Свары — будут. Устанавливается не только общая сумма с города, но и правило раскладки внутри городской общины. С учётом пригородных выгонов, покосов, садов и огородов. У бедняка одна курица по двору бегает, у боярина — десяток лошадей в конюшне стоят, их пасти надо. А платят одинаково: двор у каждого один.

Изменение, которому одни будут рады, а другие очень "нет". Общины будут "отстреливаться" разными... маргиналами. Как голотурия собственной задницей, как когда-то "Паучья весь" "отстрелилась" Хрысем. Очень, кстати, хорошо получилось. Ко мне придёт новая порция "моего народа" — "десять тысяч всякой сволочи", а в городах ослабнет "круговая порука", она же — "душевное согласие меж соседями". Что создаст пространство для гос.вмешательства и "направления народа русскаго по пути прогресса и процветания".

Чисто к слову: "квадратная сажень" — ок. 4.5 кв. м. "Приют" означает "милость к убогим и сирым". Индивидуум оказался не в состоянии обеспечить себе условия жизни согласно установленного законом минимума. Нищеброд маломочный. Что, по "Уставу об основании Всеволжска", даёт высылку ко мне.

Что и озвучивает Боголюбский:

— К себе народ гребёшь?

— Умные, наперёд зная, сделают или убегут. Останутся глупые да слабые. От них здесь толку нет. А у меня работать будут. Начинать с Киева?

— Нет. Давай-ка с Рязани начнём. Там ближе, поглядим что получится. А остальные... поглядим.

Хитрец. Живчик в Рязани по нынешним временам просто не может дёрнуться против его воли. Даже в Степь, как делал его соперник (в РИ) и предшественник (в АИ) Калауз, не убежишь: после успеха нынешнего похода с участием Алу, хан Боняк не будет ссориться ни со мной, ни с Боголюбским. Северский Матас — аналогично. А Чернигов или Смоленск далеко, помощи от них не дождёшься.

Последствия введения налоговой "новизны" очевидны: пустая казна. Понятно, что у Рязанского князя нынче хабар киевский. Но дальше...

Для оценки.

Киев — 400 га. 400 гривен налога. Ещё столько соберут с посадов. Пару сотен добавят предприятия вроде кузен и кожевен. Вдвое-впятеро — с общинных городских земель. В Рязани, конечно, всё в разы меньше. Но сумма не важна — важна её динамика. Общая сумма городского платежа падает вдвое. Перераспределение: нагрузка с "делателей" — ремесленников, торговцев — переносится на собственников, домовладельцев. Это, примерно, одни и те же люди: ремесленники живут в своих домах. Но "примерно" — даёт разницу.

Все "рантье", ничего не производящие для торга, а только покупающие, или даже и не покупающие — натуральное хозяйство — становятся налогоплательщиками. Число их увеличивается. А вот сумма, из-за исключения разных мыт — снижается.

С учётом "половинного деления" между местным князем и государем — вчетверо. Сегодня у Рязанского князя есть с чего кормить своих людей — воинская добыча. Через год — нечем.

Дальше ему два пути.

Мятеж. В котором он проиграет и княжество, и голову.

Уменьшить расходы. На себя, на дружину, на слуг... Исключить людей из своего кошта. Нужным казне — будет платить Государь. Он будет определять их количество, функции. Оценивать качество работы. Назначать и снимать.

"Кто платит — того и музыка".

А Живчик? — Становится чиновником. На доле от налогов, как сидит сейчас "на коротком поводке" князь в Новгороде. Только не на вечевой воле, а на воле государевой. Позже — просто на жаловании. Из которого и будет содержать необходимую ему прислугу. Стольник превращается в официанта, спальник — в горничную. Потому что у князя нет денег на многочисленную дворню.

Сходно действовали парламенты, укорачивая правителей.

"Пусть помазанник божий принимает законы. На благо всему королевству. А мы сделаем нудную работу — примем бюджет".

А то, что закон, не поддержанный деньгами, работать не будет... фи какие мелочи.

Живчик, конечно, возмутился. Только на Боголюбского обижаться — себе дороже. Или исполнять, или воевать. Без надежды на победу.

Возвращаясь из Киева, я заехал в Рязань. Потолковал с Живчиком, повспоминали поход, описал и ожидающие его изменения. Князь, прежде благостный, взъярился. "Понёс по кочкам". Тут вступила супруга его:

— Милый, мне плат вдовий смотреть? А сынам — торбы для подаяния шить?

Дальше... Я не один на Святой Руси оптимизатор. Живчик — далеко не дурак, да и вблизи не остолоп. Он дополнил наш список налогооблагаемых производств, ужесточил взыскивание податей со смердов и, пользуясь прекращением сбора боярских хоругвей, обналожил вотчины. Сделано это было "на глазок". После чего присланные мною на Рязанщину землемеры из статьи расходов превратились в источник дохода: при всяком споре их зазывали и платили по гос.расценкам.

Расширение налогооблагаемой базы позволило частично компенсировать выпадающие доходы князя, избежать резкого "обнищания выше обычного". А перераспределение налоговой нагрузки сталкивало интересы различных социальных групп. Что позволяло нам не "ломать" вооружённой силой, а "поддерживать новый баланс".

Живчик принял "новизну". Тем более, что мы смогли предложить ему выгодный обмен и "карьерный рост".

Введение новой налоговой системы, формирование общерусского войска, других госструктур происходили не в один день и, даже, не в один год. Нам удалось, смешивая "кнут и прянике", избежать общего возмущения. Хотя, конечно, беспорядки и мятежи случались.

И это всё — фигня. Государству не нужны налоги, кроме как для медленного удушения ненужного. А здесь есть методы "быстрые".

Чего-то ты, девонька, поглупела. Или не слышишь, или не понимаешь. Сказано же: "попам иметь список душ в приходе". Поп — не князь, он до каждой души доходить должен. Новорожденную — крестить, упокоившуюся — отпеть. Теперь мы этот процесс формализуем: "иметь список". И используем результат: копию — в налоговую. "Всякий труд должен быть оплачен": батюшке за бумажку — серебрушка. Не сделал? Архиерею — намёк. На неуместность конкретного пастыря. Кнут и пряник. Церковь перетряхивается, с местоблюстителем у меня отношения тёплые. И поехал негожий пастырь к... к песцам. Там крестить и причащать.

Поп становится гос.служащим. Вот перечень гос.обязанностей. Вот плата за их исполнение. Список обязанностей расширяется. Не было прежде молебнов во здравие Государя Всея Руси? — Теперь появился — пропаганда. Перечень душ в приходе? — Статистика. Обязанность учить детишек при церкви? — Просвещение. Доношение о преступлениях? — Госбезопасность. Пропаганда сан— и пож— нормативов, "здорового образа жизни" — здравоохранение.

Церковники нагружаются комплексом обязанностей перед государством. И получают за это жалование. Что ведёт к развалу клановой системы: появляются объективные, со стороны наблюдаемые, критерии оценки конкретного человека.

— Наш батюшка такие прочувственные проповеди читает! Про вознесение в сомны ангельские — аж до слёз пробирает!

— А про задвижку печную проповедовал?

— Не...

— Тогда вашего попа отправляем в народ емь. Пусть там про сомны сказывает. Пока мы им печек с трубами не понастроили. А к вам — другого. Чтобы вы не погорели.

"Хорошо"? — Кому? Хорошо или плохо всегда кому-то. Я толкую о попах. Которые организованы в епархии, в митрополию. А как быть иноверцам? Во-от. Дошло. Спишь на ходу. А думать кто будет? Опять только я?

Я выковырял всю вишню с блюда и отправился восвояси, держа руки в растопырку и соображая: где бы мне их помыть. А то слипнется.

Прокручивая в уме прошедшую сцену ссоры с Ольгой Юрьевной, я ощущал какой-то... дискомфорт, какую-то... некомплектность. Вот я обломал доминантную дуру. Но сделал это грубо, топорно. Просто физической силой охранников. Правильное "обломинго" должно содержать, как минимум, полное внешнее согласие с новым статусом. Лучше — полное душевное. Ещё лучше — искренний восторг от нового места в иерархии отношений. Может, мне её трахнуть? Для закрепления доминирования и подчинения?

Как известно: "не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки".

Мда... я столько не выпью. Семь грамм спирта на килограмм живого веса — смертельно. Помереть из-за этой дуры? — Не, не хочу. И недообломингнутой оставлять нельзя. Надо чего-то как-то... заелдырить опосредованно.

Вестовой спёр где-то полведра воды, и, в затишке возле крыльца, я принялся отдраивать липкие от мёда пальцы. Без мыла, но с песочком. Вестовой, мальчишка, сменивший Пантелеймона, вместо того, чтобы упреждать всякое желание господина своего, крутил головой. Загляделся куда-то.

О-хо-хо, э-хе-хе... Я же учу. Всех, кто под руку попадает. Выучишь, ума-разума вложишь, а оно ф-р-р... Всё понимаю: для того и учу. Чтобы польза была, чтобы он сам дальше чего-нибудь... хитроумное уелбантуривал. Но на место выученного приходит неук. Который даже смотреть правильно не умеет. И мне вновь, сызнова и опять...

Проследил за его взглядом. Посреди двора стоит кучка людей, в середине Остомышлёныш. Несколько бородатых бояр, видимо, из галицкой свиты, его внимательно слушают.

Толкнул заглядевшегося вестового:

— Позови-ка.

Парнишка сбегал, протолкался, передал. В группе последовал бурный обмен мнениями.

Обстановка вполне безопасная: мужичина, в моём лице, кафтан с портупеей снял, доспеха нет, меча нет, руки моет. Солнышко светит, народа вокруг полно. Однако три сопровождающих княжича мордатых и бородатых лица неотрывно держались за мечи на поясах.

— Погуляйте-ка покуда.

Его свита, вслед за моим вестовым и Суханом отошли шагов на двадцать.

— Ну что, племяш, маракуешь маменьку из поруба силком вынуть?

Мда... Диагноз: "Общая пришибленность организма".

Парень вздрогнул, понял частично, но достаточно, заметался взглядом и, ещё не додумав до конца, принялся врать:

— Не! Как можно! Вот те крест святой...!

Как подросток, попавшийся на просмотре порносайта в семействе с твёрдыми моральными принципами.

— Врёшь. Зря. Мне врать не надо. А другое, что вы своими куриными мозгами могли придумать — дать взятку Манохе.

Ага, и этот вариант обсуждался.

— Даже не знаю что хуже. Головы-то у этих (кивнул в сторону его свиты) у всех полетят. Кого Боголюбский сразу не порубит — папашка твой с превеликим удовольствием на казнь выдаст. А тебе (ухватил его за роскошный меховой воротник и принялся тщательно вытирать вымытые пальцы) — изгнание. С Руси. Выгонят тебя... не к мадьярам, ляхам или грекам, а в мою сторону. Я ж Не-Русь. А там... Слышал, поди, машина особая у меня построена. Головорубная. Тыц. И — бряк. Уже — отдельно. Пр-релесть. Хороший бобёр, мех густой.

Я принялся старательно возвращать в рабочее положение отвёрнутые для мытья рук обшлага рубахи.

— Но есть способ. Уцелеть. Даже и с прибылью.

Побледневший парень страстно смотрел мне в лицо. Не с той страстью, о которой вы подумали, но тоже — очень хочется.

В глазах галицкого княжича читались прекрасные строки: "Я люблю, тебя, жизнь"! С искренним продолжением: "И надеюсь, что это взаимно"!

Вопрос "взаимности" вызывал сомнения. Ни я, ни Боголюбский насчёт пролития крови... не брезгливы. А уж в паре... Точнее: в тройке — считать надо ещё и его папашку. Которой ненавидит сына просто потому, что тот — "маменькин сыночек". Не в смысле слабости, а в смысле душевной близости.

— Э-э-э... А какой? Ну... способ.

Что-то я завозился. С обшлагами, кафтаном, портупеей...

— А? Простой. Фросю пришли. Тайно, на ночь.

— А... а зачем?

Ещё и дурак.

— А ты приходи. С ней вместе. Посмотришь. Подержишь и подержишься. А то можно и тебя... Похожи вы с сестрой. Как брат с сестрой. Забавно будет обоих... или правильнее — обеих?... то вместе, то опять, а то попеременно... Употребить. Для... беседы. О положенном, поставленном и насаженном. В смысле: о возвышенном и прекрасном.

Смысл моего намёка дошёл до него с немалым запозданием. Он постоял с открытым ртом, захлопнул и снова полыхнул лицом.

А ты как думал? Нечего на меня гримаски презрительные строить да к маменьке-дуре на выручку кидаться. Кушай стыд, Вовочка, наслаждайся. Поработай-ка, князёныш, сводником. Пошли-ка сестрицу родную к "Зверю Лютому", мужику мутному, злобному да беспородному, на случку, на муку, на забавы срамные. И радуйся, Господа нашего хвали сердечно, что плешивый, от съевшей, по вашему суждению, всю шерсть парши, князь князь-волков, не твоё тело белое мять-рвать будет, как чуть-чуть не довелось попасть на клык дедушке Мономаху, а всего-то сестрёнку твою. Ей-то положено терпеть, она ж баба.

Помнится, в Рябиновке Плаксень сестрицу свою Любаву ко мне в постель загнал. Испугался, кинулся искать покровителя-защитника. "Иди, подляг под душегуба. Расстараешься-ублажишь — может, и заступится". Родителей их в тот момент не было, а брат, хоть и младший, над сестрой хозяин.

Сколько лет прошло... Ещё и девяти полных не миновало. Любава влюбилась в меня и погибла, Плаксень сгинул. А обычай жив. И ещё многие века здравствовать будет.

Вот и проверим: работают ли святорусские "истоки и скрепы" в галицком княжеском семействе.

Я подмигнул ошалевшему парню, махнул рукой вестовому и, удостоив Остомышлёныша прощальным кивком, отправился к коновязям.

Факеншит! Боголюбский прав, не дозволяя верховым подъезжать под самое крыльцо. Выложенная белым камнем площадка перед дворцом — неподходящее место для гарцевания. Но топать далеко, задалбывает.

Почему я так "запал" на эту Фросю? Нет, не потому, что "у Агнешки начались критические дни". Во-первых — нет. А во-вторых есть и другие... м-м-м... варианты.

Хуже: в моём предложении нет и каких-нибудь сатанински-интриганско-политических планов. Типа: как бы эдак хитроумно заелдырить уелбантуреным факеншитом, дабы... "и в человецах благорастворение".

Отнюдь-с. Редкий случай кристальной чистоты моих помыслов. Ныне я радею исключительно о духовном и прекрасном, о высотах и горниях нашей, знаете ли, культуры. В её, представьте себе, исконно-посконном, родниково-незамутённом, почвенно-отеческом исполнении. Об истоках, так сказать, и скрепах.

Причина моим современникам хорошо знакома. Со школы.

* * *

"Слово о полку Игореве" — читали? — А, проходили. Тогда уточню: "Слово..." — столп, на котором стоит вся русскоязычная худлитра. Не — краеугольный камень. Потому что не с краю и не в углу. Не "замковый" камень, потому что не замыкает уже построенное, арку, свод.

Основа. Базис. Итить его ровнять, укреплять и закапывать.

Кое-какой сочинитель из 21 в. может и не знать, но пляшет-то он на фундаменте, в основании которого вот это "Слово".

Ситуация своеобразная. "Святая Русь" — довольно читающая страна. Под сто тысяч экземпляров разных "книг". Только разных текстов со словом "Слово..." в заголовке — за сотню. Запрещённой литературы — полторы сотни названий. И в этом море — нет отечественной худлитры. Не только в списке запрещённой — вообще.

Молитвенники, требники, псалтыри, палии... Собственная сочинённая литература: жития, притчи, церковные "слова" проповеднического, богословского или восхвалительного толка, летописи, сказания, "повести" о муромских святых или о падении Рязани (в 13 в.), путевые заметки, выразительная переписка. Переводы византийских романов вроде "Девгинеево деяние". Своего — нет.

И вдруг врывается этакое... явление.

То, что это вершина — было понятно уже в средневековье. Через двести лет элементы "Слова" воспроизводит "Задонщина". Не — "навеяло", а впрямую: "должно быть так, как у великих". Даже в ущерб собственному качеству: пассажи в "Задонщине", параллельные "Слову", не всегда логично вписываются в повествование, содержат много несообразностей.

Через двести лет — такое стремление воспроизвести и уподобиться.

Представьте: Пушкин впрямую использует абзацы из переписки Грозного с Курбским в "Борисе Годунове", Есенин в "Хлопуше" цитирует Баркова и Ломоносова.

Да, конечно, "иго, которого не было" — века вычеркнуты из истории Руси/России. Но других худлитровых образцов равного уровня нет.

Как часто бывает с явлением, выходящим за "окно восприятия" экспертов, последовали заявлении об "ошибке эксперимента". Здесь — о поддельности "Слова". Тема, после двух веков разнообразного муссирования, закрыта А.А.Зализняком в начале 21 в. Потребовался немалый труд, включая обнаружение тысячи новгородских берестяных грамот.

По филологии текст написан в середине 80-х годов 12 в. Обнаруженный, украденный и утраченный Мусиным-Пушкиным в Московском пожаре 1812 г. список "Слова", был, вероятно, переписан в 15-16 в. Но исходник, как и другие сочинения в погибшем сборнике — из 12 в. или раньше.

Язык меняется всегда. Иногда довольно быстро. Найдите у Шолохова или Фурманова слова "тренд" или "брокер". Или обороты: "от слова совсем" или "пушистый северный лис" в не-звероводческом смысле. В 12-13 веках изменения тоже происходят. Не буду про "вторую палатализацию" или форму двойственного числа, просто фраза из "Слова":

"...посуху живыми шереширами стрелять...".

Все слова понятны?

"Зима. Крестьянин торжествуя

На дровнях обновляет путь".

Когда я учил эти стихи, отцу пришлось объяснять что такое "дровни". Я моему ребёнку рассказывал что такое "крестьянин". А внук, кажется, спросит что такое "зима".

С достоверностью разобрались. Всё? — Отнюдь. Имеем "столп", но не знаем автора.

"Анонимность большинства произведений... связана с особенностями средневековой культуры. Здесь не знали... автора как творца сочинения. Строго говоря, существовала единственная книга... Священное Писание. Все остальные авторы не творцы, а переписчики... никто из них не может претендовать на полную власть над произведением. Средневековая русская литература не составляла исключения...".

"...характерно творчество на грани анонимности, когда автор стремился прежде всего выразить в художественном образе высшую мысль, идею, а не увековечить свое имя или утвердить авторство. Вечность идеи и универсализм переживаний... важнее, чем индивидуализм автора, считавшего себя не столько создателем, сколько интерпретатором мыслей и образов...".

В 21 в. — "я". Создал, придумал.

В средневековье — "мне". Явилось, открылось.

Разница между субъектом и объектом: "я учудил" и "мне почудилось".

В 21 в. требуют имя.

Ну и кто ж такое сочинил?

"Как зовут тебя, молодка? А молодка говорит:

Имя ты мое услышишь из-под топота копыт".

Слушают. Вслушиваются.

К примеру, один проф. в начале 21 в. сообщает, что установил автора "Слова": игумен Выдубицкого Киевского монастыря Моисей, время написания — зима 1200 г.

Откровенный ляп: "Слово" называет умершего 1 октября 1187 г. Остомысла в числе живых. Анализ списка действующих князей даёт точную датировку: лето-осень 1185 г. Ни до, ни после так написать было нельзя.

Отсутствие образования у университетского профа — не преступление, а наказание. Но хоть соображение должно быть?

Увы.

Фраза из "Слова":

"...достояние Дажьбожьих внуков".

"Дажьбожьими внуками", названы русичи, современники Мономаха и Олега Гориславича.

Представьте: политрук в Брестской крепости обращается к красноармейцам перед очередной атакой немецко-фашистских захватчиков со словами: "Товарищи бойцы! Дети и внуки славных героев Белой гвардии! Потомки каппелевцев, корниловцев и колчаковцев! Встанем грудью на защиту первого в мире пролетарского государства! Отстоим достояние Романовых, Рюриковичей и Гедиминовичей!".

Игумен Выдубицкого монастыря, одного из центров православия на Руси, не может позитивно отзываться о языческих символах. Язычество — всё! — есть порождение диавольское. Отношение в православии к язычеству сходно с отношением победившего пролетариата к царизму: "проклятое прошлое", "отряхнём его прах с наших ног".

Соображений по поводу автора "Слова" за двести лет было высказано множество. Оставим в покое и гипотезу академиков Б.А.Рыбакова и Д.С.Лихачёва. Она, увы, недостоверна.

Наиболее точна фраза из советского учебника: автором был кто-то из ближайшего окружения князя Игоря.

А детализировать?

Что такое "ближайшее окружение"?

Оптимальная малая группа — 5-9 человек. Это соответствуют "магическому числу" 7 (объем оперативной памяти человека). Я про это "маг.число" в мозгах хомнутых сапиенсом и как оно у шимпанзей — уже...

Такая "малая группа" и есть "ближайшее окружение". Люди, которые постоянно находятся в эмоциональном, интеллектуальном и информационном контакте.

Глава 620

Что это за люди?

Сам князь.

"Слово" написал сам Игорь? — Нет. Гипотеза рассмотрена в литературе подробно. Показано что ни один из тогдашних князей написать "Слово" не мог.

Денщик.

У каждого вельможи есть ближний слуга, который выполняет кучу бытовых обязанностей: чистит сапоги, пришивает пуговицы, отдаёт бельё в прачечную... Прокопий у Боголюбского, Прохор у Суворова, мамлюк Рустам у Наполеона, Меньшиков у Петра Великого. Эти люди обладали, безусловно, множеством талантов. Не литературных.

В княжеском тереме есть множество других слуг. Но они не попадают в "малую группу". Не общается каждый день, интеллектуально и эмоционально, князь ни со своим сапожником, ни с прачкой. Из-за отсутствия на Руси ежедневного бритья в этот круг не попадает и цирюльник, как Оливье Негодяй у Людовика XI.

Поп.

Возле каждого князя есть священник. Исповедник, советник, душеспасатель. Но язычество, буквально выпирающее из "Слова" исключает такую гипотезу.

Уточню: на Руси — двоеверие. Даже в доме епископа могут поставить блюдечко с молоком для домового. Но писать об этом, иначе как в суровую укоризну тёмным и заблудшим — нельзя. Иное означает, что двести лет христианской проповеди прошли для "Святой Руси" впустую. Язычники, языческие символы могут быть только "на той стороне". Типа: "Тьмутараканьский болван".

Средневековое христианство — очень тоталитарная система. В прямом смысле слова: стремится тотально контролировать все аспекты жизни человека и общества. Проповедник этого тоталитаризма не может "побыть немножечко идеологическим противником", он становится "изменником веры христовой".

Например, отношение к полоцкому князю Всеславу Чародею.

"На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице ему милой".

Метать жребий — языческий обычай. Отсюда церковный запрет азартных игр.

"...бежал, как лютый зверь, в полночь из Белгорода, бесом одержим в ночной мгле...".

Одержимый бесом не может быть положительным персонажем.

"Всеслав-князь... сам ночью волком рыскал: из Киева до рассвета дорыскивал до Тмуторокани, великому Хорсу волком путь перебегал".

Оборотень, волколак. Такому — осиновый кол.

Но его позитивно сравнивают с Игорем Полковником:

"Хотя и вещая душа была в дерзком теле, но часто от бед страдал".

Игорь тоже "дерзок", тоже "пострадал", тоже оборотень.

"Игорь-князь горностаем прыгнул в тростники, белым гоголем — на воду... соскочил с него босым волком... полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и к обеду, и к ужину".

Дрессированный охотничий оборотень, обеспечивает трёхразовое питание.

Остальные в "ближнем окружении" — чиновники. Все — с военным опытом. Конюший — начальник дружины, действующий офицер; стольник — бывший офицер, отрабатывает судейские дела; ключник — вояка на хозяйстве; окольничий — начальник военно-транспортного отдела, тысяцкий — военком.

Феодальная верхушка формируется из духовенства и военных. Причём военные, служилые или наследственные, должны проявить себя. Люди, не имеющие боевого опыта, на первые позиции не выдвигаются, остаются в писарях и ярыжках.

"Годен к нестроевой. — Да к чему ты вообще годен?!".

"Слово" написано человеком, не имеющего собственного боевого опыта.

Ме-е-едленно.

Автор "Слова" — штатский.

Вы можете отличить строевого офицера от "шпака"? — Я не про штабных или технарей. В средневековье воин — профессионал. "Военная косточка". Часто — "с до зачатья не в первом поколении". Боевого офицера — видно. Видно внешне: по осанке, походке. У средневековых воинов (мечников) — переразвито правое плечо.

Их слышно. Даже в рамках русского литературного.

Профессия всегда накладывает отпечаток на характер, на способ мышления, на речь. Столкновение двух "профессиональных отпечатков" часто болезненно:

"Исаак Моисеевич! Вы же учитель! Русского языка! А у вас на лице побои. Вы дрались?!

Иду я вчера мимо двух военных. Слышу, как один другому говорит:

— Был у меня в роте как-то один хрен...

Вы же знаете как я трепетно отношусь к склонениям в русском языке! Я и поправляю:

— Не в роте, а во рту!

Ну и вот...".

Автор "Слова" видел воинские отряды. На марше, на стоянке. Слышал, вероятно, много рассказов о стычках. Видел княжеские охоты. Реального боя — не видел, участия — не принимал.

Отсутствие опыта приводит к ошибкам.

1. Стрельба.

Князья не стреляют из луков в бою.

Государь наш Николай II Кровавый любил охоту. О последней его охоте в марте 1914 г. в Ропше запись высочайшей рукой в дневнике:

"Всего убито 1192. Мною: фазанов — 183 и куропаток — 7, итого — 190".

Эти "190" — убиты из охотничьего ружья. Более эффективные пулемёт "Максим" или полковую гаубицу Государь не использовал.

Так и в "Святой Руси": охотничье и боевое оружие — различны.

Каждый князь имеет лук и умеет из него стрелять. Татищев упоминает лук Боголюбского, который "не всяк натянуть мог". Но это оружие охоты, "забавы". В бою — принадлежность младших, "молодших", "детей и юношества".

Я уже писал о разнице в восприятии лука и стрел в русской и тюркской традиции. На Руси ситуация изменится в начале 16 в. Когда поместная конница перейдёт на турецко-татарский оружейный комплекс. До тех пор — общеевропейские традиции. Предводитель, князь, крупный феодал идёт в бой с копьём, мечом, саблей.

"Выезжают погулять,

Серых уток пострелять,

Руку правую потешить,

Сорочина в поле спешить,

Иль башку с широких плеч

У татарина отсечь...".

Уток — стреляют, врага — рубят.

Но в "Слове":

"Яр Тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди, осыпаешь врагов стрелами, гремишь по шлемам мечами булатными".

"Гремишь мечами" — нормально.

"Осыпаешь стрелами" — не про бой, а про охоту.

"Стоишь впереди" — не нормально, это про атаку. В которой не стоят.

"Где должен быть командир?" — ответ показан в "Чапаеве". Василий Иванович вполне доходчиво, используя картофелину и чугунок, объясняет это ординарцу Петьке. Т.е. уровень тактического мышления автора ниже петькиного.

2. Баррикада из стрел.

"Где же ваши золотые шлемы, и копья польские, и щиты? Загородите Полю ворота своими острыми стрелами...".

Это про волынских князей.

Странный оборот: загородите ворота стрелами. Если бы загородку предлагалось сделать из копий или щитов — понятно. Но стрелами... Можно ли сказать: загородите дверь пулями? Вообще — загородить чем-то летящим?

3. Булат.

Я много писал о булате. Персидском, индийском, русском. Табан, хоросан, акбари, маджли... Очень дорогой материал для дорогого личного оружия. Для клинков сабель или кинжалов. Такое оружие в единственном экземпляре может быть у богатого и прославленного воина. Ещё не шлем с золотой насечкой, который только у князя, но близко.

В "Слове":

"...трещат копья булатные в поле...".

Из чего сделанные? Из кара-табана? Булатные копья — в археологии и хрониках неизвестны. В отличие от дамаска, например.

Тут микро-тактическая подробность. Два конных копейщика при встречной атаке сталкиваются на скорости от 60 км/час. Если ты попал в противника — копьё потерял. Или оно сломалось в момент удара, или ты вынужден его бросить в теле противника. Рыцарское копьё (или клеенная пика крылатых гусар) должно развалиться при ударе или остаться в мишени. Мелехов в "Тихом Доне" колет первого австрийца пикой. Второго австрийца он рубит шашкой — пики у него уже нет. Одноразовое оружие.

На Востоке наконечник копья увеличился, став широким, плоским и нередко изогнутым. Сделанный из дамаска, он резал и не обламывался в ране, а выворачивался из неё. Это позволило снабдить копьё прочным древком и сделать его многоразовым.

С булатом так не получится.

4. Натурализм.

Война — очень кровавое и грязное занятие. Физически — много крови и грязи. Ветераны это знают. Пытаясь дать слушателю яркую картинку битв, они живописуют привычные им подробности.

"Песнь о Нибелунгах". События относятся к середине первого тысячелетия, но записанные варианты — из этого, 12 в.

"Бургунды напирали на саксов и датчан,

Им нанося немало таких глубоких ран,

Что кровь, залив доспехи, стекала на седло.

Сражение у витязей за честь и славу шло.

...

По ярким шлемам саксов текла ручьями кровь.

В ряды их королевич врубался вновь и вновь...".

Кровь ручьями заливает шлемы, доспехи и седла.

"Песнь о Роланде". Тоже, "дела давно прошедших дней". Но запись — из этой эпохи.

"Язычнику нанес удар копьем,

Щит раздробил, доспехи расколол,

Прорезал ребра, грудь пронзил насквозь,

От тела отделил хребет спинной,

Из сарацина вышиб душу вон.

Качнулся и на землю рухнул тот.

В груди торчало древко у него:

Копье его до шеи рассекло.

...

Взглянуть бы вам, как он громит арабов,

Как труп на труп мечом нагромождает!

И руки у него в крови и панцирь,

Конь ею залит от ушей до бабок".

"Прорезал ребра, грудь пронзил насквозь... отделил хребет спинной...", руки и панцирь в крови, кровью "конь залит от ушей до бабок".

Это то, что воин видит на поле боя. Иное — "брехня, сопли, не верю".

В "Слове":

"Черная земля под копытами костьми засеяна, а кровью полита... тут кровавого вина не хватило, тут пир докончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую".

Красиво. Эмоционально. Патриотически. Эпически-аллегорически. Тактически обобщённо. Не "военно". Нет крови на людях, на конях, на руках, на одежде. Где "отделил хребет спинной"?

"Черная земля под копытами костьми засеяна...".

Боец в битве почти не видит белой, твёрдой кости. Зато — много жидкого, красного, мягкого, тёплого. Вот этим, рваным, грязным, липким и "засевается" поле битвы. А кости — "для последующих поколений". Через годы, когда всё будет обглодано, расклёвано. Догниёт.

"О поле, поле. Кто ж тебя усеял?

Мёртвыми костями".

Это картинка летописца, потомка. Не участника.

Интересна география сочинения.

"Призыв к единению Руси перед лицом внешней опасности пронизывает собою все "Слово" — фраза во всех публикациях по теме.

Вопрос: что автор считает Русью? Чего объединять-то?

В этом "призыве" нет "столиц": Новгорода, Турова, Смоленска, Полоцка, Суздаля, Рязани, Мурома.

Полоцк упоминается в связи с князем Всеславом (Чародеем), т.е. киевским князем. Большое Гнездо — бывший киевский князь. Такие же Давид Попрыгунчик и Рюрик Стололаз. Что Попрыгунчик в этот момент князь Смоленский — никак. Его вспоминают по поводу битвы с киевскими ратями под Друцком.

Все интересные для "объединения перед лицом..." — Галич, Волынь, Киев, Чернигов. Переяславль мельком: "лежит там болезный...".

Радость населения по поводу возвращения князя Игоря начинается с Дуная:

"Девицы поют на Дунае — вьются голоса через море до Киева".

Игорь въезжает в Киев по Боричеву взвозу с Подола, со стороны Чернигова, но радоваться начинают не с Десны, а из зависимых от Галицкого княжества территорий.

При этом автор разбирается в этническом составе черниговского ополчения:

"...с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами".

Названия этих тюркских племенных групп, вероятно, часто звучат в княжеских теремах над Десной. Но не в Киеве, Суздале или Смоленске.

Автор явный сторонник майората. Активно использует образ "отчий золотой стол". Что, в конкретных условиях "Святой Руси", есть "вражеская пропаганда":

"Яр Тур Всеволод! Какая рана удержит того, кто забыл о почестях и богатстве, забыл и города Чернигова отчий золотой престол".

Черниговский стол, в момент написания текста, занимает брат Великого Князя.

О событиях после смерти Свояка (Святослава Ольговича) я писал. Сыновьям Свояка пришлось уйти из Чернигова, признав старшинство двоюродного брата Гамзилы (Святослава Всеволодовича). Признать верховенство закона — "лествицы". По этому же закону их должны были выгнать из Новгород-Северского. Были ссоры, вооружённые конфликты. До такой степени, что Игорь Полковник позже специальное молебствование устраивает. Кается за бойню, учинённую им в городке Глебов.

Игорь описывал свои переживания в момент когда он, уже пленный, видит как сбивают с коня его брата Всеволода:

"Вспомнил я тогда грехи мои перед Богом, какое кровопролитие сделал я в земле христианской, когда взял приступом город Глебов у Переяславля; теперь вижу месть от Бога; говорил я сам себе: где теперь возлюбленный мой брат, где брата моего сын, где чадо рождения моего, где бояре-думцы мои, где мужи храбрые, где ряд полчный, где кони и оружие многоценное. Всего лишен и связанный предан в руки беззаконников [язычников]".

И вот на эту "больную рану престолонаследия" автор "сыпет соль"? Или пренебрегает законом Русским, потому что привык к закону Европейскому, майорату?

Тут хуже: Яр Тур — младший. Ему Черниговский "отчий золотой престол" "светит" только после смерти брата Игоря. Не считая всех остальных "братанов" и (по какому закону считать) их сыновей. Но автор положительно оценивает идею посадить Яр Тура в Чернигове. Не "призыв к единению", а провокация войны с родным и с двоюродными братьями?

Почему? Откуда такое мышление? Есть аналог этого времени?

Сходно с попытками Остомысла поймать Берладника. Почти все русские князья, князья польские и король мадьярский объединились для этой охоты. А историки не могут понять:

"трудно теперь объяснить, что заставило всех этих князей и короля согласиться на просьбу Ярослава (Остомысла)... Ярослав подобно отцу действовал хитро, каждому князю умел обещать что-нибудь выгодное".

Автор действует подобно Остомыслу? Использует знание о технологии "хитрого замысла", который остальные, включая историков, и понять не могут?

"Игорю-князю бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему золотому престолу".

К которому? К Чернигову? — Там занято. К Новгород-Северскому? Там не "отчий", а братов (получен по лествице от старшего брата Матаса) стол.

"Великий князь Всеволод! Не помыслишь ли ты прилететь издалека, отцовский золотой престол поберечь?".

"Наглая подрывная деятельность": слова обращены к Владимирскому князю Всеволоду Большое Гнездо. Вкладываются в речь Гамзилы — Великого Князя Киевского.

Снова антиправительственная пропаганда: что Долгорукий был Государем в Киеве, что там Гнезду "отцов золотой престол" — автор вспоминает. А вот то, что Гамзиле в Киеве тоже "отцов золотой стол" — вспоминать не хочет. И намекает, что нынешний "сидельник" защитить этот стол не может.

С чем бы сравнить?

Аналогия: тов. Сталину предлагают призвать в Россию наследника Николая II, императора в изгнании Кирилла I. "Ты устал, ты уходи".

Не прошло и пяти лет с момента двухтысячевёрстного похода Гамзилы, когда Гнездо больно побил своего бывшего покровителя и учителя. Потом они помирились, киевские дружины участвовали в походе суздальцев на Булгарию, но память осталась: Гамзила против Гнезда слаб.

"стреляешь с отцовского золотого престола...". Ярослав Галицкий (Остомысл) — единственный из перечисляемых в связи с этим образом князей, кто реально сидит на "отцовском золотом престоле". Его место определено майоратом. Который на "Святой Руси" — не закон. За этот "стол" Остомысл годами воюет с Берладником — законным, по лествице, князем Галичины. Но автор уверен, что так — "правильно". Т.е. он вырос там, где так считают.

Странный цинизм в фразе:

"Жены русские восплакались, причитая: "Уже нам своих милых лад ни в мысли помыслить, ни думою сдумать, ни глазами не повидать, а золота и сребра и в руках не подержать!".

Мужчины довольно сентиментальны, говоря о смерти своей или соратников. "И дорогая не узнает...", "А жена поплачет...", "Полети в мою сторонку, скажи любушке моей...", "Когда мы были на войне...". Добавлять в плач вдов ещё и разочарованное сребролюбие... Конечно, "все бабы — ...ляди". Но воспевать это? Воин, идя на смерть, надеется, что плакать буду о нём. А не о обеспечиваемой им уровне доходов.

Резкий контраст между объективными обстоятельствами злосчастного похода Полковника и эмоциями автора "Слова".

Напомню.

Великий Князь (Гамзила) собирает общерусский поход на половцев. Полковник приходит и устраивает безобразную ссору с Владимиром, князем Переяславльским, сыном Глеба Перепёлки. За право идти в авангарде, за право более других пограбить вежи половецкие.

Мародёр. Аж до драки.

Через год — следующий общерусский поход. Полковник вообще не приходит.

Дезертир.

Гамзила заключает договор с половцами.

Ура! Победа! Мир!

И тут Полковник отправляется громить кочевников. До него и без него битых и принуждённых к миру. Он нарушает данное русским государем слово. Демонстрируя недоговороспособность "Святой Руси".

Изменник.

Поход провален и степняки свободно переходят к грабежу русских селений. "Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир изранен. Горе и беда сыну Глебову!".

Злорадствующий провокатор.

"Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю — славы". Полковник бежит из плена. Оставив в плену своих боевых товарищей, брата и сына.

Предатель.

Игорь ухитрился объединить против себя множество половецких ханов.

Огромное число врагов вызвало изумление:

"Светающи же субботе, начаша выступати полци половецкие, ак борове. Изумяшася князи рускии — кому их которому поехати, бысть бо их бещисленое множество. И рече Игорь: — Се, ведаюче, собрахом на ся землю всю: Кончака и Козоу [Гзака] Боурновича и Токсобича Колобича и Етебича и Терьтобича".

Многие половецкие ханы прибыли на поле боя для сведения личных счетов: правитель "Черной Кумании" Кончак жаждал реванша за свое поражение на Хороле (1 марта 1185 г.), Кза (Гзак) помнил, как брат Игоря — Олег Северский (Матас) — взял его вежи, жен, детей и сокровища, кулобичские половцы мстили за своего хана Седвака, взятого в плен вместе с Кобяком во время разгрома половцев на Орели в 1183 г.

Насчёт Римова... Римово болото известно и 20 в.

Летним днём 1185 г. обременённая добычей половецкая орда двигалась мимо стен небольшого пограничного города. Облака пыли, поднятые копытами тысяч всадников, привлекли внимание горожан. Толпы их поднялись на крепостные стены и оттуда наблюдали за движением многочисленного войска. Половцы спешили вернуться в родные степи — вслед за ними уже спешили дружины русских князей. Тут на глазах степняков с грохотом рухнули две секции рубленой городской стены.

Слишком много собралось зрителей в одном месте, почти столетние перевясла не выдержали.

Оправившись от изумления, половцы ринулись в образовавшийся пролом.

"Римовичи затворишася в городе и возлезше на забороле и тако божиимъ судомъ летеста две городници с людми, тако к ратнымъ и на прочая гражаны наиде страхъ; котореи же гражане выидоша из града и бьяхуться, ходящее по Римьскому болоту, то теи избыша плена, кто ся осталъ в город, и те вси взятии быша... Половци же вземше Римовъ и ополонишася полона и поидоша восвояси".

"Кричащие у Римова под саблями половецкими" — зеваки? — Сравните с эмоциями автора "Слова".

Из ушедших с Игорем русских ратников домой вернулось 15 воинов, а ковуев и того меньше.

Разгром северских полков был полным.

"Была сеча зла очень, и с коней сошли, так как изнемогли под ними кони и побеждены были наши гневом Божьим. Князья все пленены были. Игоря же взял Тарголов воин именем Чилбук, а Всеволода, брата его, пленил Роман Кзич, а Святослава Ольговича — Елдечюк из Вобурцевичей, а Владимира — Копти из Улашевичей. А бояре и вельможи, а вся дружина пленена и изранена. И возвратились с победой великой половцы, а из наших не было никого".

"И смутились города Посемьские, услыхавши о судьбе Игоря: была скорбь лютая, какой прежде никогда не бывало во всем Посемье, и в Новгороде Северском, и во всей волости Черниговской: князья в плену, дружина в плену или избита! Смятение было страшное в городах, не мило тогда было никому свое ближнее, но многие отрекались тогда от душ своих, жалея о князьях".

Кыпчаки вполне понимали свой успех: "сейчас остались [только] жены и дети, готов нам полон собран, возьмем же города без опаски".

Кза двинулся в сторону Путивля, где его встретили русские войска, срочно отправленные для защиты Северской земли Гамзилой:

"послал сына своего Олега и Владимира в Посемье". Кза вторгся в Посеймье "в силах тяжких и повоевал волости и села пожог, сжег и острог у Путивля и возвратился восвояси".

Кончак подступил под Переяславль и осаждал его, пока не был отогнан подошедшими русскими полками:

"И Святослав князь послал по сыновей своих и по всех князей, и собрались к нему к Киеву и выступили к Каневу. Половцы же, услышавши всю землю Русскую идущую, бежали за Дон".

Кто мог настолько извратить нормальную логику, основанную на оценке предшествующих и последующих событий? Кто посмел превратить изменника, предателя, мародёра... в героя?

Только тот, кому плевать и на логику, и на государство, и на народ, но очень важны собственные чувства, переживания. Источником которых является не общность — Русь, но персона — Игорь.

Так кто же он?!

Человек из ближайшего окружения, поддерживающий с князем ежедневную интеллектуальную и эмоциональную связь, но не военный, не поп, не денщик?

Кто-кто... Влюблённая женщина.

Ме-е-едленно.

Женщина.

Это снимает все противоречия.

Язычество? — Именно от женщин этнографы больше записывают предания, песни, ритуалы, относящиеся к древности. Для "Святой Руси" древность — язычество. В "Вопрошании Кирика" Нифонт Новгородский только применительно к женщинам даёт прямой запрет с именами "прежних богов": "Чтобы к Рожаницам не ходили".

Женщина не может быть игуменом, не может вести проповедь христову. Не воин, может судить о луке со стрелами со стороны, по охотам, развлечениям. Может использовать неуместный оборот "загородить стрелами", может оценивать события по чувствам (своим), а не по фактам.

Едва мысль о том, что женщина может не только сочинять, но и сочинительствовать, проникла в круг допустимых понятий читающей публики, как множество экспертов принялось доказывать, что "Слово о полку..." — "женский роман". Упоминаемые академики до такого "торжества феминизма" не дожили, а сами додуматься не смогли. Зато потом...

(Нач.21 в.):

"Читая поэму, чувствуешь, что автор просто любит своего героя, и любовь эта вовсе не мужская. Невозможно представить, чтобы дружинник или боярин одаривал такой любовью неудачливого князя. Только любящая женщина на такое способна".

Точно. Фольк так и говорит: "Любовь зла — полюбишь и козла".

Далее "покров неизвестности дерзко срывается" с анонимности автора:

"И была это Болеслава, дочь великого князя киевского Святослава — высокообразованная, талантливейшая женщина, сказительница-боян, летописица".

Кроме слов: "дочь князя Святослава" (Гамзилы) — все остальные характеристики на совести писателя. При всём моём к ним обоим (княгине и сочинителю) уважении.

"Князя Игоря она хорошо знала, они близкие родственники, росли вместе, были единомышленниками...".

Знала — "хорошо". Как Фурцева — Макнамару.

Они не только не росли вместе, но и принадлежали к враждующим, воюющим друг с другом, семьям. "Единство мысли" у них было. В форме: "как бы извести" друг друга.

Исследователи считают, что тон обращений автора к князьям указывают на то, что он сам был князем или членом княжеской фамилии. Княгиня — член? В смысле: семьи?

Другие, напротив, утверждают, что князь не мог называть князя "господином". Князь князя — не мог. А жена — мужа, свёкра, старшего родственника?

В "Слове" негативно оценён основатель Черниговской ветви рюриковичей Олег Гориславич.

"Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрелы по земли сяше". "Тогда по Руской земли ретко ратаев кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче...".

"Мой предок Ратша мышцей бранной Святому Невскому служил". А мой — был сволочью.

Вы так скажите? А Болеслава?

Могла ли Ярославна сказать: "гад он был" про деда своего мужа? — Да.

Любеческий съезд отдал Перемышль Владимирко, а Теребовлю — Василько. Потом галицкие княжата кроваво бодались за Теребовль с волынскими. Любеч, отобравший этот городок — общее решение Мономаха и Гориславича.

И Мономах описан негативно, как трус: "а Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове".

К какой ветви дома Рюрика должен принадлежать автор, чтобы охаять двух главных русских князей рубежа 11-12 в., основателей двух наиболее мощных династий на "Святой Руси"?

Странно описываемое поведение Ярославны. Что она делает первым?

"Полечу чайкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его теле".

Каяла — понятно: конечная точка маршрута "чайки", место битвы. Но почему "чайка" — дунайская? Почему Дунай — точка старта?

Потом она вспоминает Днепр:

"О Днепр Словутич!... Возлелей, господин, моего ладу ко мне, чтобы не слала я спозаранку к нему слез на море".

Днепр — транспортная артерия, Дунай — "отеческий дом, начало начал"?

Новгород-Северский стоит на Десне, там дом князя Игоря. Ярославна сидит в Путивле над Сеймом. Но "чайка" стартует с Дуная.

С востока приходит сообщение о разгроме мужа, но спасение ему она ищет на западе. Прежде всего, на Дунае.

Какое из русских княжеств можно в эту эпоху назвать Придунайским? — То, в котором стоит на Дунае Малый Галич.

Просить помощи в спасении Полковника разумно у тех князей, чьи владения наиболее близки к месту событий. Призыв обращён ко многим, но не включает Переяславль и Рязань. Двое из ближайших потенциальных "спасателей" проигнорированы.

Причём, если о Переяславльском князе хоть вспоминают ("Горе и беда сыну Глебову!"), то о рязанских — вовсе ни слова. Почему? — А не толклись они в эти десятилетия возле Киева. У них с Суздалем и Муромом свои игры на Оке, и ветвь рюриковичей выпадает из внимания женщины. Так не попадают в поле её внимания и туровские, полоцкие, гродненские князья. Вообще, упоминаются только те, кто крутился на Юге.

Глава 621

Характеристика Остомысла:

"Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь на своем златокованом престоле, подпер горы Венгерские своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота, меча бремена через облака, суды рядя до Дуная. Страх перед тобой по землям течет, отворяешь Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого престола в султанов за землями. Стреляй же, господин, в Кончака, поганого половчанина, за землю Русскую, за раны Игоревы, храброго Святославича!".

По общему правилу развития детской психологии "отец — источник права", и Остомысл — единственный "рядит суды". Хотя "суды и казни" — в должностных обязанностях каждого русского князя.

Он единственный имеет отношение к "султанам" — через своего ненаглядного Андроника. В 1184 г. Андроник, став императором Византии, возобновляет боевые действия против Конийского султана. Провально: Кылыч-Арслан II захватывает Созополь.

14 сентября 1185 г. Андроника зверски убьют в Константинополе. Ни до, ни долгое время после, ни один русский князь не занимается, хоть бы и косвенно, "стрельбой по султанам" — ни одного султаната в поле зрения.

Слово "султан" — от арабского языка, из Корана. Степняки-тенгриане не используют вражескую титулатуру.

Только к Остомыслу обращена прямая команда — "стреляй". Ко всем остальным князьям — "приходите поможете". Почему? — Потому "милый друг" Остомысла — император Византийский. Северное Причерноморье — зона влияния Византии. Собственное владение или владения вассалов. Византийцы могут реально дотянуться до той Каялы-реки. Отблагодарив Остомысла за... за охоты на зубров, например.

Ярославна полагает, что отца должна взволновать судьба её мужа? — Да, это естественно. Но она не вспоминает о брате, Остомышлёныше.

"Котик,

Братик,

Несет меня лиса

За кленовые леса,

За крутые горы,

За быстрые воды!".

Нет, не ценит Ярославна брата, не Авдотья Рязаночка. Не ждёт от него помощи, как "золотой гребешок" от кота в сказке.

Это естественно, если знать внутрисемейные подробности: крайнюю вражду между отцом и братом. И сделать выбор в пользу отца.

Осенью 1187 г. в Галиче Ярослав перед смертью завещает сыну Владимиру Перемышль и заставляет его целовать крест в том, что он не будет искать Галича под единокровном братом Олегом, прижитым от любовницы Настасьи. Остомысл говорит о Владимире, что тот "не хожаше в воле его".

Странный оборот: "меча бремена через облака".

Утверждение, помещённое в ряду других военно-политических достижениях князя.

Оружия такого нет, восстановленный по останкам портрет показывает вовсе не "метателя молота". Или "бремя" здесь — не физически "тяжёлая ноша, груз", а бремя родительской ответственности, обязанность "пристроить дочку"? Это "бремя" и "метнул" Остомысл за горы, за облака, в Пожонь, где отсиживалась некоторое время семья Иштвана III, пока в Паннонии шла война с дядьями (Ласло II и Иштваном IV)?

Один из самых ярких фрагментов "Слова" — "Плач Ярославны".

Напомню: для средневекового сочинителя вымысел, имперсонализация, перевоплощение — грех клятвопреступления. Он может писать только о том, что сам видел или слышал от заслуживающего доверия людей.

"То не сороки застрекотали — по следу Игоря рыщут Гзак с Кончаком... Говорит Гзак Кончаку: "Если сокол к гнезду летит — расстреляем соколенка своими злачеными стрелами". Говорит Кончак Гзе: "Если сокол к гнезду летит, то опутаем мы соколенка красной девицей". И сказал Гзак Кончаку: "Если опутаем его красной девицей, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы, и станут нас птицы бить в поле Половецком".

Можно представить, что этот "секретный матримониальный диалог" слышало несколько человек: ханы сам-друг искать бежавшего пленника не поедут. Но кто мог слышать "на-забральный" монолог самой Ярославны и пересказать его сочинителю?

Уточню: плач по покойнику — нормальное, публичное, ритуально обязательное действие. Есть и письменные примеры этой эпохи. Плач, "страдания", по уехавшему возлюбленному — нормальный элемент женских песен. "На муромской дорожке стояли три сосны...".

Но "плач Ярославны" — не народная песня. Это монолог о собственных чувствах. "Распахнуть душу на публику", громко говорить о своих личных чувствах к собственному, ещё живому, мужу — не принято. "Злые люди обзавидуются".

Имеем версию: автором "Слова о полку Игореве" была жена князя, Ефросиния (Фрося) Ярославна.

Прикинем по триаде криминального обвинения: мотив, возможность, орудие.

1. Есть мощный "мотив": страх за любимого мужа. И сына-первенца. Это про него: "расстреляем соколенка злачеными стрелами".

2. Есть "возможность". Она лично знает многих князей, куски географии, истории, политики. Достаточные фрагменты южно-русского актуального реала.

3. Орудие.

Орудием стихотворца является умение складывать стихи.

"Сочинителями не рождаются — сочинителями становятся".

Как бы талантлив не был автор, нужна "школа", которая "поставит руку".

Уровень мастерства может быть достигнут самостоятельно, в последовательности сочинений, как у Кирилла Туровского. Его, кстати, тоже пытались сделать автором "Слова" — не получилось, умер в 1182 г., до злосчастного похода.

Иногда в авторы определяют летописцев. Летопись, даже там, где она даёт описания или прямую речь, остаётся погодовым перечнем событий. Автор нескольких страничек в отрывном календаре и автор "Войны и мира" — несколько разные люди.

Регулярно отсылают к фольку. "Да у нас такие... былинники речистые! Что хошь соврут да споют!".

В "Слове..." сильны элементы устной речи и народной поэзии, но оно изначально писалось, хотя автор и "слышал" все то, что писал, проверял на слух ритм, звучание, обращался к своим читателям, как к слушателям.

Письменное происхождение "Слова" видно в смешении различных приемов устного творчества. Есть близость к устной народной причети, былинам, "славам", которые пелись князьям, лирической народной песне. Такого смешения фольклор не знает. В особенности противоречат фольклору типичные для "Слова" обращения от современности к прошлому.

В начале есть чисто книжные выражения: "растекашется мыслию по древу", "истягну умь крепостию своею", "свивая славы оба пола сего времени, рища в тропу Трояню", "спалъ князю умь похоти"... Дальше автор отбрасывает элементы книжной речи и пишет так, как говорит: горячо, страстно, стремясь взволновать, возбудить в своих читателях чувства. Т.е. не следование традициям книжности, а отход от этих традиций на глазах у читателя.

Имеем парадокс.

Какая-то девица из заштатного княжества, став дамой в другом заштатном княжестве — и Галич, и Новгород-Северский отнюдь не столицы первого ряда — нигде не учившись, никак талантов не проявлявшая, ни к какой школе не принадлежащая, вдруг выдаёт связный, высокохудожественный текст. Национального масштаба, на века.

Самородок.

"Сама в белый свет родилась.

Сама буду сочинять".

Увы. Даже золотой самородок хорош только в минералогическом музее под стеклом. В жизни должен быть кто-то, кто его расплавит, очистит, измерит, отчеканит.

"Слово" — вершина. Чего-то, что в "Святой Руси" в 12 в. не произрастает. Отсутствует не только на персональном уровне, как результат развития конкретного сочинителя, но и как результат последовательного развития национальной культуры.

Впору предположить попаданца из будущего. Что весьма маловероятно.

Зализняк прямо указывает: подделка возможна только со стороны человека, знающего и умеющего использовать достижения филологии рубежа третьего тысячелетия.

Таких знатоков и так-то фиг найдёшь. А уж заелдырить такого в попадалово... филологиню в княгини...

"Нигде не учившаяся"... А это точно?

Интересно, а откуда в России картошка? Или — помидоры? Тоже ведь не результат естественного развития местной флоры.

На Руси женщины не сочиняют баллад.

А где сочиняют?

На Западе трубадуры, конечно, трубадурят. Во славу прекрасных дам. Но те иногда и сами не могут промолчать.

Графиня де Диа, конец нынешнего 12 в.:

"Вам все дано — удача, слава, сила,

И ваше обхождение так мило!

Вам не одна бы сердце подарила

И знатный род свой тем не посрамила, -

Но позабыть вы не должны о той,

Что вас, мой друг, нежнее всех любила,

О клятвах и о радости былой!".

Вывод: дама может рифмоплётничать и трубодуреть.

Для "Святой Руси" 12 в. — потрясение. Куда более всеобъемлющее, чем, например, чья-то внебрачная беременность.

Дам-сочинительниц в куртуазной поэзии около двух десятков. Ни у одной из них нет ни фолька, ни эпоса. Одна любовь. Но — свидетельство возможности.

"А комиссар-то у нас того... баба". А автор-то у нас того... поэтесса. "А земля-то вертится", а женщина-то — может. Слагать стихи, красиво писать о своих чувствах.

Ярославна пишет о своих чувствах. Но — к своему законному мужу. Что впрямую нарушает куртуазный канон:

"рыцарская любовь средних веков отнюдь не была супружеской любовью... В своем классическом виде, у провансальцев, рыцарская любовь устремляется к нарушению супружеской верности, и поэты воспевают это".

Ярославна — символ верной жены, которая может, силой своей любви, сохранить супруга на поле сражения.

Европейская дама не может писать о любви к мужу.

Русская — вообще писать стихи.

Из двух зол выбираем третье.

Фрося почти год провела у мадьяр. Узнала, что женщины, оказывается, пишут. О чувствах. О своих собственных. Так бывает, это возможно. Личное открытие, персональная "эврика".

Но в качестве примера для подражания, или, точнее, источника влияния, потому что подражать некому: прямого аналога "Слову" в Европе нет, она использовала не трубадуров, провансальцев или итальянцев, а миннезингеров-немцев.

Точнее — австрийца.

Кроме романских трубадуров и трубадурочек, есть немецкий миннезанг. Выходцы из прирейнских земель следуют провансальской школе, остальные сочиняют несколько иначе.

У немцев меньшую роль, чем в поэзии романской, играет чувственный элемент. Они более склонны к рефлексии, морализации, к перенесению житейских проблем в сферу умозрительных спекуляций.

Например, Кюренберг.

Сочинительствовал 1150-1170 гг. Место рождении — Кюренберг в Австрии. Дворянин, но следует немецким народным песням. Иногда пишет от лица женщины:

"Этот сокол ясный был мною приручен.

У меня годами воспитывался он.

Взмыл мой сокол в небо, взлетел под облака.

Когда же возвратится он ко мне издалека?

Был красив мой сокол в небесном раздолье:

В шелковых путах лапы сокольи,

Перья засверкали — в золоте они.

Всех любящих, господи, ты соедини!".

Образ сокола используется в "Слове" многократно (Заболоцкий):

"Выбрав в поле место для ночлега

И нуждаясь в отдыхе давно,

Спит гнездо бесстрашное Олега -

Далеко подвинулось оно!

Залетело храброе далече,

И никто ему не господин -

Будь то сокол, будь то гордый кречет...".

"Словно сокол, вьётся в облака,

Увидав Донец издалека.

Без дорог летит и без путей,

Бьёт к обеду уток-лебедей".

"То не буря соколов несёт

За поля широкие и долы,

То не стаи галочьи летят

К Дону на великие просторы!".

"Далеко ты, сокол наш могучий,

Птиц бия, ушёл на сине-море!".

Поразительно. Сокол же должен быть везде! Соколиная охота — постоянная забава феодалов, "это ж все знают"! Но в "Песне о Роланде" упоминают только "линючие соколы" (птицы после линьки), которых эмир отправляет в подарок Карлу Великому. В "Песне о Нибелунгах" Зигфрид снится Кримхильде соколом:

"И вот Кримхильде знатной однажды сон приснился,

Как будто вольный сокол у ней в дому прижился,

Но был двумя орлами заклеван перед нею.

Смотреть на это было ей всех смертных мук страшнее.

...

"Тот сокол — славный витязь. Пусть Бог хранит его,

Чтоб у тебя не отняли супруга твоего".

...

То был тот самый сокол, что снился ей во сне.

И страшно отомстила она потом родне...".

Сокол как символ возлюбленного. И в "Слове", и "Нибелунгах" — возлюбленного, венчанного, законного мужа. "...рыцарская любовь устремляется к нарушению супружеской верности" — не здесь.

Кюренберг использовал "нибелунгову" строфу. Сам поэт называет ее "строфой Кюренберга", что дало повод считать его автором одной из ранних редакций "Песни о Нибелунгах". Сокол и любовь к мужу в "Нибелунгах" — от него?

Он обращался к "женским песням", восходящим к древней фольклорной традиции. В этих песнях женщина часто сетует на одиночество, на то, что ее покинул возлюбленный.

Сходный, "немецко-женско-народный", мотив звучит и в "Слове":

"Возлелей же князя, господине,

Сохрани на дальней стороне,

Чтоб забыла слёзы я отныне,

Чтобы жив вернулся он ко мне!".

Сходно с зачином о Баяне в "Слове" и начало "Песни о Нибелунгах":

"Полны чудес сказанья давно минувших дней

Про громкие деянья былых богатырей.

Про их пиры, забавы, несчастия и горе

И распри их кровавые услышите вы вскоре".

А вот другой эпос этой эпохи — "Песнь о Роланде" — отпадает и идеологически:

"Бароны, здесь оставил нас король.

Умрем за государя своего,

Живот положим за Христов закон.

Сомненья нет, нас ожидает бой:

Вон сарацины — полон ими дол.

Покайтесь, чтобы вас простил господь;

Я ж дам вам отпущение грехов.

Вас в вышний рай по смерти примет бог,

Коль в муках вы умрете за него".

В "Слове" нет такого "духа христианства". Не поп сочинял.

Кюренберг, сочетающий "женские" и "рыцарские" песни, с описанием битв, монологами правителей, образом мужа-сокола, годится в учителя. Хотя хорошо видно, что ученица далеко превзошла его. И множеством используемых художественных приёмов. И смыслами.

Где и когда русская аристократка могла пересечься с австрийским миннезингером? Так плотненько, чтобы не только ощутить вкус от выслушивания героических баллад, но приобрести навык к их сочинению?

Историки упоминают двух дочерей Остомысла: одна — невеста у мадьяр, другая — княгиня в Новгород-Северском.

Про первую не говорят ничего, даже имени. Кроме того, что она была. В 1164-65 годах. А потом? Умерла? Рассосалась в окружающем пространстве без следа? Или это одна и та же женщина?

Итак.

1. Ефросиния Ярославна — жена князя Игоря. Известно из летописей.

2. Она же — автор "Слова о полку Игореве".

3. Она же — русская невеста-неудачница Иштвана III.

Такой вариант даёт ответ и ещё на один вопрос: "а потом?".

Вот вы сделали. Придумали, сочинили. Опубликовали. Публика — в экстазе. Как у Кирилла Туровского после его проповедей. Нормальная реакция автора на восхищение? — Сща ещё уелбантурю!

У "Слова" второй серии нет. Только римейк — "Задонщина".

В литературе есть немало "авторов одной книги". Пример: "Унесённые ветром". В каждом конкретном случае были конкретные причины.

Например, из-за возвращения мужа и новой беременности стало не хватать времени на сочинительство.

"Помирать и родить — не погодить".

Сын Фроси Роман вырастет и через четверть века, попав в плен к мадьярам, будет выкуплен галицкими боярами и повешен.

"Сдвоенная гипотеза" имеет кучу подтверждений. Косвенных. Типа: как-то, где-то, вроде бы... Впрямую — ни подтвердить, ни опровергнуть. Достоверно могу узнать только у самой Фроси.

Вот почему я сижу в Киеве, а не сбежал давно к себе на Волгу.

У меня там вторую очередь производства хлорки запускают, а я тут... Прогресс культуры мешает прогрессу технологии? А жоподелаешь?

* * *

Майский вечер, медленно опускаются светлые ещё сумерки, улицы уже опустели: хоть Киев и самый большой город "Святой Руси", а спать здесь ложатся как в деревне — рано.

Мы готовили последний, четвёртый обоз с киевской добычей. Обозы пришлось собирать большие, в сотни возов. Проталкивать такие объёмы тяжело, но иначе уж слишком ненадёжно: у меня просто мало людей для охраны. И дело не в том, что полон разбежится или возчики покрадут поклажу — по дороге будет масса посторонних, желающих прибрать и людей, и майно к себе. А чего ж нет, если "лежит плохо"? Или — "плохо едет", без конвоя.

Я угонял из Киева только душ более двух тысяч. Около двух сотен породистых коней, коровы, овцы интересные попались. Одних икон более тысячи. Теперь об оснастке мест отправления культа в новых поселениях Всеволжска можно не беспокоиться. Некоторое время.

Железо мне малоинтересно, злато-серебро, меха-жемчуга ухнули в отправленные вверх и вниз по Днепру караваны, вот шёлк... но его мало.

Процедура подготовки обоза отработана, затыков быть не должно, основная масса ценностей уже отправлена. Но оказывается куча мелочей, которые бросить жалко, или то, что набралось в последние дни.

Николая я отправил с предыдущим обозом. Оставленные им приказчики, вроде бы, досконально проинструктированы, но... Какой чудак ободья у телег не проверил? Видно же, что треснуто. И не надо мне толковать:

— Ни чё, с божьей помощью, авось, милостью Богородицы...

С чего это я буду тратить "милость Богородицы" на всякую хрень, с которой мы и сами можем справиться? "Хрень" это ты, дядя. Это ты недосмотрел. Вот и проси теперь Богоматерь о милости. А меня просить без толку — у меня милости нету.

В тишину майского вечера, в молчание напряжённо затихшего от моего явно выраженного неудовольствия двора въезжает телега. Простая крестьянская одноконная. На телеге замотанная под глаза простолюдинка в каком-то... шушуне. Странная какая-то бабёнка: видны туфли. Вовсе не обычные лапти, как у крестьянок, или прабабошни горожанок. Вышиты цветными нитками.

Хуже: по краюшку мелкий жемчуг. Это уже уровень роскоши. Хотя, конечно, ничего не доказывает: за последние месяцы многие вещи в Киеве сменили своих хозяев. Кто на хлеб менял, кому просто по уху дали да приглянувшееся отобрали.

Рядом с возницей мой парень — постовой с внешнего периметра. Телега ещё не остановилась, а он уже спрыгивает с передка и, придерживая левой рукой палаш на бедре, бежит ко мне.

— Господин воевода! Дозволь докласть!

Факеншит! Когда же я научу их говорить по-русски?! Уже и за собой замечаю подобные словечки.

— Не ори. Докладывай.

— Баба. Сказывает — к тебе. Бобра привезла.

Не понял. Какого бобра? Может — "добра"? В смысле: хабар, барахло?

Такие передачки шли непрерывно густым потоком ещё неделю назад — "десятина ото всего, взятого на гражанах". Но дело, вроде бы, закончилось. Да и присылали мне имущество возами и с гриднями. Чего-то я не вижу мешков со златом-серебром. Один узел, за который эта странная селянка держится.

— Ну, показывай бобра своего.

Бабёнка дёргает узел, затянуто крепко. Наконец, распустился, верхняя тряпка развернулась по телеге.

— В-вот.

Стоп. А с этим бобром я уже знаком. Я об него руки вытирал. Сегодня. Воротник Остомышлёныша. И глаза эти, хоть она старательно прячет лицо, сегодня видел.

— Чего-то ты, Фрося, замоталось сильно. Не узнать. Сними-ка платки.

Сняла верхний. Глаз не поднимает, алеет. А в развернувшемся на телеге узле...

— Да ты, я смотрю, и всё банное с собой принесла. Что ж ты так, племяшка, обо мне нехорошо думаешь? Иль я тебе полотенечка чистого не найду?

* * *

"Вовочка пригласил Машу к себе домой вечером. Поставил на стол торт, коньяк и сигареты. Потом подумал и решил, что еще маленькая и убрал коньяк. Еще подумал — убрал и сигареты. Звонок в дверь, открывает, на пороге Маша с портфелем.

— Маш, а портфель зачем?

— Завтра же в школу с утра...".

У меня — ни коньяка, ни сигарет. Ну, так и она не с портфелем.

* * *

Предусмотрительна. Кто-то в её окружении сообразил, что "любовные приключения" лучше "приключать" в чистоте всех участников. Это у самой красавицы такой опыт или из слуг кто? Скоро узнаю.

— Баня — там. Иди, сейчас служанку пришлю. Заодно и помоемся.

Фрося, ссутулившись под взглядами людей во дворе, отправилась в баню. Чуть позже туда же, прихватив кое-какой инвентарь и кучу моих наставлений, прошмыгнула Агнешка.

Старается экс-государыня. Стремится всякое слово моё выполнить наилучшим образом. В благодарность за вылеченного сына и постельные удовольствия. За тот мир и дружелюбие, которое её в моём доме окружает. Никто на неё не рычит, не шпыняет. Ей хорошо, душевно. Не видал — какой она Великой Княгиней была, но горничной и наложницей у неё хорошо получается. Похоже, что моя прежде венценосная рабыня нашла своё место в жизни: преданно ублажать и обихаживать "Зверя Лютого". От всего сердца, с любовью и почтением.

"Где любовь — там угожденье, а где страх — там принужденье" — русская народная мудрость.

"Принужденье" — уже не нужно.

Сейчас она Фросю помоет-подготовит, а я, тем временем, разберусь с этими треснувшими ободьями и отправлюсь побеседовать. Диспут устрою. Литературно-поэтический. Лютни или арфы у меня нет — музыкальный компонент, если и будет представлен, то акапельно.

Интересно: Фрося в самом деле у Кюренберга училась или с ранним Дитмаром фон Айстом пересеклась? Был такой сочинитель в 1170-х. Вот его:

"Что обиды мои, что досада?

Сердце обручем боли свело.

Для души дорогая услада,

Ты надежда моя и тепло.

Мой любимый в далекой дали.

Воротись и печаль утоли!".

В 1164 г. он, молодой и горячий, мог оказаться в Пожони и просвещать русскую невесту мадьярского короля в части немецкого стихосложения.

Я несколько завозился с текучкой. Добрая упряжь ушла в предыдущие обозы. Всё ж спешно, бегом-бегом. А оставшееся ремонтировали, но не всё проверяли.

— Это что?! Это гужи?! Как ты на них ехать собрался?!

— не... ну чё... гожие гужи, крепкие... удержат... мабуть...

— Сща заведу на колокольню, привяжу этими... гожими и оттуда сброшу. Увисишь — поедешь, порвутся — ляжешь. В землю.

До возчиков дошло. Но приказчику, всё едино — лычку долой.

Вот в таком, несколько взъерошенном состоянии, я и направился в баньку.

В предбаннике было тепло, темно и тихо.

Я уловил шелест тканей, лёгкий шум от падения одежд на скрипучий пол, и вновь наступила тишина. Но из недр этой самой тишины донёсся звук, незаметно родившийся в женской груди; сначала он вышел хриплым, а затем очистился, окреп, приобрёл размах, подобно нотам, которые непрерывно повторяет и наращивает соловей, до тех пор пока они не грянут руладой.

Там, в углу, закрытым для меня столом, женщина боролась с переполнявшим её наслаждением, торопя его к завершению и угасанию; сперва это происходило в спокойном ритме, который ускорялся так гармонично и равномерно, что я принялся вторить ему, покачивая головой в том же темпе, столь же безупречном, как и мелодия.

Поразмыслил о романтической награде, которую она преподносит своему молодому любовнику, о почти несдерживаемом наслаждении, о соловьиных стонах — полнозвучных повторяемых одинаковых нотах, стремительно сменяющих друг друга, до тех пор пока их шаткое равновесие не рухнет на пике бурного рыдания...

Мысли и эмоции по поводу сгнивших гужей вполне оставили меня, когда оттуда, из невидимого мне угла, донёсся полный чувства стон и невнятная скороговорка незнакомым женским голосом:

— Господи! Пресвятая Богородица! Что ж ты со мной делаешь...

— Всё.

А вот голос Агнешки, ласковый, успокаивающий, уверенный, полный удовольствия, я узнал. Да и ответ... Когда она задавала такой вопрос — я часто так отвечал.

Мда... Любовник оказался любовницей, да и не молодой вовсе. Но эффект достигнут, стоны — исторгаются.

Заглянул через стол, щёлкнул зиппой. На половичке уютно устроились два переплетённых руками и ногами женских тела. Оседлав ляжки друг друга, они прижимались, гладились и тёрлись. И о сброшенные комом в сторону простыни, от чего и происходил шорох. Верхняя дама, несколько изогнувшись, держала в губах сосок нижней и, вероятно, прикусывала его. Что и вызвало вышеприведённый стон и риторический вопрос.

Нижняя потчевала её соловьиными руладами, отворачивая лицо, и между тем волосы падали ей на лоб, щёки, полузакрытые ясные глаза, неравнодушные к радости своей повелительницы.

А теперь появился какой-то здоровый мужичина, будто бы нарочно призванный сюда, чтобы рассеять атмосферу близости между ними.

Дамы от света задёргались. Растерянно моргали, глядя на огонёк зажигалки, с трудом вспоминая кто они и где находятся. Э-эх, поломал я красавицам удовольствие. В самый... момент. Они принялись неуверенно шевелиться. С задержкой. Достаточной, чтобы я обошёл стол, присел на корточки и чуть прижал спинку верхней.

— Лежи-лежи. Что, Агнешка, нравится? Молоденькая, жаркая да отзывчивая? Продолжайте, девоньки. А я полюбуюсь.

Агнешка мгновение соображала. Потом вспомнила ставшее уже привычным: "делай по слову господина". Моральные сомнения вместе с нормами приличия и почтением к мнению средневекового общества оставили её.

"Да пошли они все!".

Она снова вернулась в исходное состояние: опустила голову и ухватила губами сосок своей партнёрши. Но Фрося, пребывавшая несколько мгновений в ступоре, вдруг принялась возмущенно повизгивать, елозить ногами и пытаться оттолкнуть "старшую товарищу". Пришлось перехватить её руки, вывести за голову, прижать к полу. Она подёргалась, ощутила безуспешность своих попыток освободиться и скривилась, собираясь заплакать.

— Тебе чего брат говорил, когда сюда посылал?

Она, кажется, не понимая, смотрела на меня, запрокинув лицо.

Агнешка оторвалась от своего увлекательного занятия, внимательно осмотрела раскрасневшийся "результат" своей деятельности, деловито обтёрла ладонью и, примеряясь к другому соску Фроси, проинформировала:

— С её слов сказывал: поди, де, ублажи падлу лысую. А то маменьку плетями забьют, в яме сгноят. Да и нам с тобой не поздоровится. Сделай ему сладко, как он захочет. Тебе-то что. Не целка, не впервой.

— И что, правда?

— Чего? А, да, не девица. Давно уж.

Я с любопытством посмотрел в пламенеющее, запрокинутое ко мне лицо галицкой княжны и несостоявшейся королевы мадьяр, хорват и ещё чего-то там.

— И часто ты... не девичничаешь?

Смысл вопроса дошёл не сразу. Она вспыхнула ещё сильнее, снова задёргалась, заелозила, пытаясь освободиться. Но Агнешка старше и тяжелее. Она телом прижимала Ярославну к половичку. А я держал девушку за руки.

— Отпусти! Не смей! Я отцу скажу! Ай! Не кусайся! Больно же!

Бывшая Великая Княгиня Киевская приподнялась, многообещающе улыбнулась в лицо будущей княгине Северской и поинтересовалась, совершив малозаметное движение рукой, просунутой в место начала общего сплетения их нижних конечностей:

— Вот так лучше?

Уж и не знаю, что экс-государыня Всея Святая Руси сделал своими нежными пальчиками "там внизу", но бедную Фросю аж выгнуло. Постояв чуток на мостике, она рухнула спинкой обратно на половичок и залилась слезами.

Мда, всё-таки женщина понимает женщину значительно лучше, чем мужчина. В том числе, и по точечному воздействию на отдельные... точки. Я бы... ну как-то... не. Надо потом Агнешку расспросить поподробнее. Может, сыщется что-то, чем перед Ноготком похвастаюсь. В смысле: не всё ж плетью да дыбой, можно ж и как-то... "малозаметным движением руки".

Разулся-разделся, прислушиваясь к ахам и охам из-под стола. Хорошо пошло — уже в два голоса.

И чему удивляться? — Русь же Святая! Нифонт Кирику чётко разъяснил:

"... если девица лезет на девицу, и семя у них будет, легче наказать, если не с мужчиной. И если семя изыдет, но девство цело, и тогда повелел дать епитимью".

Поскольку девиц в этой паре нет и никакое "девство цело" быть не может, то всё законно, пусть продолжают.

Глава 622

Забрался в парилку на полок, только прогрелся — красавицы заявляются. С вениками.

Ух как они меня в четыре руки... "Сто капель с носа — фунт грязи с тела". А с души-то сколько! Будто заново народился. Безгрешен аки младенец. Не надолго. Вон какие две привлекательные "народилки" рядом крутятся.

У любой молодой женщины должен быть кто-то, — старшая родственница, родная сестра или близкая подруга, — с кем при нужде можно обсудить, как повседневные пустяки, так и серьёзные жизненные проблемы. Типа: как бить веником голого "Зверя Лютого": вдоль, поперёк или с выподвывертом? — Очень серьёзный вопрос. Фундаментальный.

Общаются они с явной охотой, почувствовав, похоже, друг к другу особого рода симпатию, какая возникает порой между "тетушкой в годах" и "молоденькой племянницей". Родня, однако, рюриковны.

Старшая младшую поучает:

— Сперва ветерок погоняй. Легонько. Потом листиками. Просто потрясти, просто покасаться. Будто волосами своими. Да не спеши ты! Прикоснулась и повела. От затылка и до пяток. Здесь чуток листиками потрепетала и назад, до затылка. И — чуть прижала. Нет, не ладонью — через листья. Пусть он загривком своим твою руку почувствует. Крепко. Не больно, а ласково. Не сомлел? Живой ещё? Тогда переворачивайся.

Мда... Как курёнок на гриле.

Перевернулся. Полотенечком прикрылся. Они снова этими прутьями... Пришлось глаза локтем прикрыть — выбьют же. Как-то задумался, задремал... Затихло как-то. Подглядываю из-под локтя, а они и не смотрят на меня. То есть, конечно, смотрят. На меня. Но не на лицо, а... полотенечко-то того... и "наглядное пособие по супружеской жизни" — вот оно. В натуральную величину.

Агнешка к Фросе наклонилась, по плечику поглаживает, на ушко рассказывает. Объясняет наблюдаемое. Уж не знаю сколь велик у княжны личный опыт в этой части, но такого она точно не видала. Не в смысле: деталь ну просто уникального, единственного на весь мир "пришельца из будущего" и "эксперта по сложным системам".

Чисто между нами: эксперты с этой стороны.... мало чем от нормальных людей отличаются.

В смысле: "обрезание от бога". В природе встречается, но очень редко. Исключительно по воле Аллаха. Или вот как у меня — после полного снятия шкуры заживо.

Ну вот, ещё и трогать начали.

Факеншит! Игрушку нашли!

"Оторвали Ваньке встаньку".

— Загляделись, красавицы? И покажу, и расскажу, и дам попробовать. Но сперва парилку закончим. Давайте, трудитесь, нахлёстывайте.

Ойкнули, вдарили дружно. В четыре руки секут да потягивают. Больно же! Я уж и не рад такой... заботе.

Напарился аж до помороков. Вылезли, сели за стол в простынках, приняли по граммулечке.

— Ну, Фрося, сказывай.

— Про... про что?

— Про то. Как ты девической чести лишилась.

Нос вздёрнула. Потом принялась медленно покрываться румянцем. Интересно наблюдать, как волна пунцовой краски поднимается от края простынки над грудью, заливает плечи, горло, щеки, лоб.

Глаза в стол:

— По похотливости своей женской да по неразумению детскому.

Ответ, судя по мимике и интонации — заготовленный, многократно отработанный и повторённый. Таких, как я, спрашивальщиков, видать, немало было.

"В ходе развития культуры из сексуального было извлечено столько божественного и святого, что оскудевший остаток стал презираться" — Зигмунд Фрейд? Вы не уточнили: "презираться" — публично, многократно и непрерывно.

Сталкивался я уже с таким в "Святой Руси" — когда с Трифеной повстречался. Трифа тогда богаче выпевала, дольше и разнообразнее. Ну, так у моей гречанки и окружение было церковное, "мастера слова" из "развитой культуры". Знатоки по проклинанию, уничижению и втаптыванию. По извлечению "божественного и святого". А эта и годами старше и сама княжна, сильно с дерьмом смешивать — не по роду.

* * *

"Потеря девушкой девственности является потерей невосполнимой. Один неверный шаг — и жизнь ее будет разрушена навсегда, потому что безупречная репутация — вещь прекрасная, но хрупкая. В своем поведении женщина должна быть очень осторожной, чтобы не стать жертвой представителей противоположного пола, которым неизвестны чувства чести и совести".

Это кто ж так не политкорректно заелдыривает? — О, моё почтение мисс Остин. Ваш роман "Гордость и предубеждение" — великолепен.

На "Святой Руси" любителей позлословить над погибшей репутацией девицы — тоже вдоволь.

* * *

— Это-то понятно. Ты давай с подробностями. С самого начала.

Что вздыхаешь тяжело? Я не про те "подробности", о которых ты подумала.

— Андроник как, не приставал?

Странно было бы, если бы этот "всех любитель" прошёл мимо высокоблагородной, где-то половозрелой, родственницы.

— Н-нет. Так. Чуток... хвост распушал, гоголем ходил.

— Ладно. Вот поехала ты с Галича в ту Пожонь. Давай по порядку.

История проста.

Свадебный поезд прибыл из Галича в Пожонь в конце лета. Фрося очень волновалась, как раз перед смотринами у неё начались "критические дни", утром она порвала свои единственные шёлковые чулки. Единственные — на пол-Европы, вторые — у Барбароссы. Дура-служанка капнула маслом на подол и ещё вздумала убеждать, что и так сойдёт, почти не видно, сломалась застёжка на любимом браслетике, девушка разрыдалась, платье переменили, но выбранные украшения теперь не смотрятся, нос опух...

Короче: всё плохо.

Но сами смотрины прошли хорошо.

Иштван, которого Фрося про себя называла Степой, оказался молодым семнадцатилетним парнем, старательно выращивающим три волосины на подбородке, отчего, при его длинном узком лице и несколько вылупленных глазах, был похож на козла. Но не старый, не противный. Он внимательно её разглядывал и даже пару раз улыбнулся, пока королева-мать обсуждала с галицкими боярами присланное приданое и ожидаемую военную помощь от Остомысла и Андроника.

Невесту принялись "приуготовлять к семейной жизни": помимо бесконечного потока этикетных заморочек и усвоения безусловного восхищения римской-католической церковью, от неё требовалось овладеть мадьярским и латинским языками. А также желательными немецким и французским. Крёстный отец Степы — король Франции Людовик VII. Отметился по дороге во Второй Крестовый поход. Так что, французский язык при мадьярском королевском дворе — в чести.

40 букв мадьярского алфавита не смертельны для человека из "Святой Руси" с её 43-литерной кириллицей, но гласные... Два "а", два "е", четыре "у", постоянные "дз", "дзс"... Для правильного произношения нужен музыкальный слух.

И слух, и голос у Фроси были. Осталось найти "музыканта". Сперва её обучал какой-то пожилой дядечка из дворян Иштвана, потом жених с матушкой отправились выдавать старшую принцессу за сына короля чехов. Который (король) не то Владислав I, если король, не Владислав II, если чешский князь. Всю приобретаемую родню следовало знать и заранее любить. По счастью, будущий зять будущей золовки носил простое имя Фредерик — здесь особых проблем не возникало.

Королевский двор из-за отъезда короля и королевы-матери за союзными воинскими подразделениями и по этому поводу совершаемыми брачными церемониями, сильно сократился. В учителя юной невесте попал австриец.

Миннезингер? Жонглёр? В смысле: музыкант? — Сойдёт.

Парня звали Отто фон Нойнкирхен. "Девяти церквей" там, где он родился, явно не было, но звучит... благочестиво. Глаза у него были голубые, как небо в майский день, коротко стриженные светлые волосы курчавились наподобие овечьей шерсти. Он был из тех простых парней, которые обычно и помыслить не могли о том, чтобы сидеть и свободно разговаривать с женщиной вроде Фроси, из её круга. Но других не было.

Полунемец, полувенгр принялся учить девчонку из Галича высотам европейской культуры, постоянно поминая своего наставника — австрийца Кюренберга.

По словам юноши, наставник был порядочной сволочью. В смысле: бил детей струнными инструментами по головам. Особенно часто прилетало роттой: у неё нет тонкостенного резонатора, как у скрипки — меньше риск сломать. И есть смычок. Которым очень удобно бить по пальцам. Но Отто терпел, поскольку был настоящим поэтом:

"Эти песни мне всего

на земле дороже:

то бросает в жар от них,

то — озноб по коже.

Пусть в харчевне я помру,

но на смертном ложе

над поэтом-школяром

смилуйся, о боже!".

* * *

В это время в европейском пении происходит отход от двухголосия (органум). Оно состоит в попеременном схождении и расхождении двух голосов от унисона к кварте и обратно (основной — верхний голос). Слияние голосов происходит в конце слов или в конце всего песнопения. Органум трансформируется в параллельное движение голосов, причём число их путем октавного удвоения доходит до четырёх ("кондукт").

Новомодная музыкальная фишка — противоположное движение голосов, "дискант". Стал применяться нынче, в XII в. Певец изобретал второй "дискантирующий" голос ("dis" — расхождение). Этот голос, так же, как в органуме, исполнял ноту против ноты основного напева.

Желание проявить меньшую связанность привело к искусному расцвечиванию вокальными украшениями, так что на одну ноту основного напева в нижнем голосе приходилось уже несколько нот "дискантирующего". Что позволяло преодолеть гармоническую вялость органума. Дискантовое пение было первоначально двухголосным, потом в этой манере песнопения стали исполнять на три и на четыре голоса.

Другой вид многоголосия: соединение нескольких мелодий с разной ритмикой, с разными по содержанию, даже разноязычными текстами. С XII в. основная форма этой "многомелодии" — "мотет".

* * *

Всё это вываливалось на голову бедной Фроси — парень учил тому, что знал.

Очевидный педагогический приём в подобных условиях: пение на два голоса и песенный диалог.

Например (Маркабрю):

"— Милочка, самой пугливой,

Даже и самой строптивой

Можно привыкнуть на диво

К ласкам любовным, девица;

Судя по речи игривой,

Мы бы любовью счастливой

С вами могли насладиться.

...

— Милочка! Божье творенье

Ищет везде наслажденья,

И рождены, без сомненья,

Мы друг для друга, девица!

Вас призываю под сень я, -

Дайте же без промедленья

Сладкому делу свершиться!...".

Это — мужская часть муз.диалога. Женская же ария отмечена многоточиями, поскольку непрерывно менялась по мере овладевания немецким и венгерским. Постепенно переходя, в смысле смысла, но не мелодии, от примитивного "фу, противный" к возвышенно-изысканному "а давай".

Отто подсовывал Фросе очередной вариант её текста, старательно ставил произношение и мелодию и, когда после десятикратного повторения получался приличный "органум", объяснял ей значения новых, со столь искренним чувством и мастерством пропетых, слов. Отчего она заливалась краской.

А что ж вы хотели? Это ж куртуазная поэзия. Всё — про "сладкое дело".

Несколько раз Фрося решала прекратить занятия. Но слова королевы-матери, сказанные при отъезде:

— Учись. Приеду — проверю, — воспринимались ей как угроза.

И она продолжала. Учиться словам, звукам, пению, выражению чувств, движениям... как это принято в здешних краях, как это будет приятно мужу и свекрови. Чтобы не выглядеть деревенщиной, чтобы не вызывать стыд короля и королевы своим видом, своим звуком, своим поведением.

Из-за отъезда короля и королевы-матери множество людей покинуло двор. Сопровождающие Фросю бояре вернулись в Галич, а оставшиеся из прежних слуг не имели авторитета. Новое же окружение не давало чётких ориентиров. Что хорошо и что плохо, что нормально для здешних жителей, а что не нормально для людей обычных, но допустимо или желательно для королевы...

Представьте себе многократное повторение для отработки мадьярских гласных отрывков типа:

"Ах, Донна милая, когда ж

Найдет поклонник верный ваш

Приют иль просто уголок,

Где б свидеться он с вами мог,

Чтоб этот нежный стан обнять,

Чтоб вас ласкать и миловать,

Вам целовать глаза и рот,

Теряя поцелуям счет,

Сливая все в одно лобзанье

И радуясь до бессознанья".

Девочка, как часто бывает в этом возрасте, мечтала влюбиться. В кого-то. Неясное волнение, предожидание чего-то волнующего, прекрасного. Каждый день ей говорили о поцелуях, ласках, объятиях, любви... И каждый день она сама пела об этом. Своему ментору в рамках изучаемого курса.

* * *

" — Фаечка, доча, тебе просто надо немножечко влюбиться!

— Я вас умоляю, мама, в кого сейчас можно влюбиться?!

— Ой, неужели таки сложно найти жертву?".

Фрося влюбилась. И сама стала жертвой.

* * *

Отработка словарного запаса сопровождается уточнением артикуляции и интонации, переходя к имитации. А затем — к реализации. Пение, пение по ролям, пение с движением...

Одна кансона сменяла другую:

"Когда б я был царем царей,

владыкой суши и морей,

любой владел бы девой,

я всем бы этим пренебрег,

когда проспать бы ночку мог

с мадьярской королевой".

Была ли замена в тексте "английской" королевы (Алиеонора Аквитанская 1122-1204гг.) на "мадьярскую" изобретением Отто или такой вариант является исходным? — Тайна, сокрытая во мраке времён.

Наконец, дело дошло и до столь популярного в СССР Тухманова. В смысле: вагантов. Как это и принято у студиозусов в эту эпоху, текст формируется из чередующихся строчек местного и латинского языков.

"Я скромной девушкой была,

вирго дум флоребам,

нежна, приветлива, мила,

омнибус плацебам.

Пошла я как-то на лужок

флорес адунаре,

да захотел меня дружок

иби дефлораре...

Он мне сорочку снять помог,

корпоре детекта,

и стал мне взламывать замок,

куспиде эректа.

Вонзилось в жертву копьецо,

бене венебатур!

И надо мной — его лицо:

лудус комплеатур!".

Текст песенки был выучен, исполнение — отточено, сюжет... реализован.

"С теми, кто не имеет права с ними сидеть, женщины часто лежат" — Ежи Лец? Да, этот случай.

Накачиваемая туманом сладострастности куртуазных песен, юная принцесса мечтала о любви. И, пусть и не осознавая, последовала другому совету пана Леца: "Не жди, девица, любви с заложенными ногами".

Она ждала, она мечтала... она раздвинула ноги. Как-то... само собой...

Фрося и не поняла сперва. Потом испугалась, расплакалась, начала укорять своего учителя стихосложения. И некоторых танцев.

Тот вовсе не был испуган, хотя дело тянуло на гос.измену. Он ответил юной невесте короля снова стихами:

"— Ну, Фрося, ну зачем опять

Нести бессмыслицу и бред!

Какой же в этом явлен вред -

Свою красавицу ласкать

И невзначай добычу взять?

Теперь, изволь, хоть слезы лей,

Плыви за тридевять морей, -

Святую землю посети

И отпущенье обрети".

"Плыть за тридевять морей" в "Святую Землю" за отпущением — четырнадцатилетняя грешница не решилась. Утратив "девичью честь", княжна немедленно, хоть и поздно, поклялась сама себе, что больше — ни-ни. Что она этого гадкого Отто даже и на порог... и вообще...

Фрося и прежде мало с кем общалась в этом чужом краю. Исповедоваться католическому падре... с его бритой мордой... просить совета у временного мажордома, старого мадьяра, потерявшего глаз в бою с воинами её отца... Даже просто выплакаться в жилетку было не кому.

Самое холодное, самое тёмное время зимы, пустые поля, унылые, насквозь продуваемые рощи. Замок стоял почти пустым, она сидела целыми днями в темноте и одиночестве, переживая своё грехопадение. Отто, под благовидными предлогами, не приходил.

В темноте комнат приходили ей на ум стихи другой женщины:

"Зачем пою? Встает за песней вслед

Любовный бред,

Томит бесплодный зной

Мечты больной,

Лишь муки умножая.

Удел и так мой зол,

Судьбины произвол

Меня и так извел...

Нет! Извелась сама я".

Нет, не "зной". Холодно. "Бесплодный хлад"? А рифма? Почему "бесплодный"? — Лучше "смертельный". "Смертный"? Или "убойный"? — Слова такого нет...

Пребывая в заторможенном состоянии, боясь подумать о будущем, лишённая доверительного общения, она повторяла услышанные стихи, заменяя в них слова на более подходящие её душевному состоянию, добавляя к немецким, мадьярским, латинским словам свои, родные, русские. А почему нет? Это ж "мотет". Который, как Отто говорил, сейчас в моде. Квадро-мотет, четыре языка.

Потом такое полусонное, или, вернее, контуженное состояние внезапно закончилось: из Праги вернулась королева-мать.

Королевский невесте сразу устроили "досмотр". В духе как я когда-то в Рябиновке "паукам" проповедовал по поводу Пригоды. По результатам Фрося получила пару пощёчин от королевы, поток оскорбительных эпитетов из того же источника. И — суд.

Публичность позора добила девочку. Она молчала. Приведённый из темницы Отто выглядел сыто и весело. И распелся соловьём. Он во всем признался: "чистосердечное признание — облегчает наказание".

"Как-то раз наедине

С ней шалили мы сначала,

Но свершить случилось мне

То, что Донна возжелала".

Покаялся, всю вину взвалил на Фросю, добавил пикантные подробности. Обвиняемая в крайней обиде бросилась сбивчиво возражать. Отчего получилось ещё хуже: её слова были использованы как подтверждение её врождённой порочности и к измене предрасположенности.

Потенциальная свекровь вынесла вердикт. Осторожный: невесту — под домашний арест, жонглёра — выгнать. Девочка снова то плакала, то тупо замирала глядя в никуда, в тёмный угол комнаты. Католический священник, присланный для принятия исповеди и дарования утешения грешной блуднице, вызывал у неё отторжение. А православного к ней не пускали: династическая война, как я говорил, имела оттенок ещё и религиозной, все противники Иштвана, включая дядьёв и брата — православные.

К началу весны в Пожонь приехал Иштван. Пообщался с матерью, с придворными и, не заходя к невесте, снова уехал. А Фросе передали высочайшую волю:

— Пшла вон.

Приданое ей, конечно, не вернули, но, как дочку Мономаха под зимний дождь, не выгоняли, особого шума по теме:

— А! Эти русские! Все ...ляди! — тоже не было.

Свекровь-то и сама... из этих. Из рюриковичей. Поэтому — без обобщений. Скромненько собрали обоз и выпихнули.

В Галиче Остомысл повозмущался, наговорил разных громких слов, повсплёскивал руками. Но быстро успокоился: признавать очевидность собственной ошибки не хотелось.

— Да уж. Быват. Что ж ты так? Ну и хрен с ним.

Политические обстоятельства изменились. Андроник помирился с Мануилом, объективная глупость союза с мадьярами уже не замазывалась "горячими" эмоциями.

— А может оно и к лучшему? С византийцами дружить важнее.

Однако многомудрый Остомысл не отправил дочку в монастырь. Сохраняя, тем самым, возможность снова использовать девочку в своих дипломатических планах. Не по образу и подобию Мономаха — внука-то нет. Но опротестовать решение королевы-матери шанс сохранялся. Пострига, который послужил бы признанием вины, не было.

Понятно, что "добрая маменька" высказала "блудливой дочке-сучке" своё материнское поучение, да и в Галиче сыскалось немало любителей позлословить. Фрося снова сидела в одиночестве или с глупыми служанками, старалась быть незаметной, снова вспоминала и переделывала услышанные строфы.

Всё типично, предсказуемо. И объясняет откуда у автора "Слова о полку..." необходимый для сочинительства базис. Удивительный талант, удивительное попадание в "целевую аудиторию" — в Русь/Россию. Национальные несчастия от разгрома вздорного придурка — у нас всегда актуально.

Через четыре года судьба свела меня с некоторыми участниками той истории.

К тому времени Иштвана уже отравили. Операция по его ликвидации имела иную схему, нежели в эпизоде с Фросей: в начале 1172 года Иштван III принимал у себя в королевстве своего крёстного отца Людовика VII Французского, совершавшего паломничество в Святую Землю. Масса нового народа законно толклась в королевском дворце, что и было использовано. Те же люди, византийская агентура, составляли важную часть участников.

Снова греки помогли мадьярам решить их внутренние проблемы. Не в форме исполнения желаний королевы-матери, а против них, в пользу её следующего сына Белы. Бела Великолепный утратил надежду на корону империи после рождения у Мануила сына. В качестве "утешительного приза" ему предложили "сдвоенную" корону мадьяр. Из-под которой пришлось сначала убрать его старшего брата.

Сына-младенца Иштвана заморозили в тюремных подземельях. Его вторую жену милостиво отпустили к её отцу в Вену. Третьего, самого младшего брата Гезу, посадили в темницу, королеву-мать — под домашний арест. В РИ они пытались бежать, попались, и так и провели в заключении большую часть своих жизней. Бела зачищал территорию и избавлял мадьяр от мучений "проблемы выбора" в условиях нестабильного престолонаследия.

В моей АИ узники сумели сбежать — оказанная мною информационная поддержка на основе "пророкизма" оказалась эффективной.

Тогда-то я и узнал судьбу Отто фон Нойнкирхена. Прежде всего он был не "фон", а "фон дер" — нечто типа благородное из Нойнкирхена, не владетель. Парня наняла королева-мать за сотню дукатов для соблазнения невесты.

Идея не нова, доводилось слышать от свекровей и 20 в. Здесь идею и деньги предоставил один из мадьярских вельмож. Который получил их от греков.

Ежи Лец: "Писатели, чьих книг никто не покупает, быстрее всего продаются".

Для нищего "жонглёра" сотня золотых — запредельная сумма.

У парня хватило ума не ввязываться в дело, не получив задатка и прямого приказа от королевы. Но не хватило понять, что при таком нанимателе — мало получить деньги, надо ещё суметь убежать.

Отработав свои показания в суде, юноша забрал заработанное и, полный предвкушений счастливого, весёлого и обеспеченного будущего, отправился домой. В Вену, к товарищам-вагантам, к учителю Кюренбергу.

Не доучился студиозус, не вспомнил давний стихотворный диалог:

— Эх, сеньор, ей-ей,

Лучше без скорбей!

Не люблю печали!

— Эх, Пейроль, ей-ей,

Хуже всех скорбей

Счастье без печали!

"Счастье без печали" в форме густого звона золотых монет превратило его в труп, плывущий по реке: зарезали сразу за Дунаем.

Ныне все тогдашние участники уже умерли. Так что, запиши, детка. Может, каким потомкам сгодится.

— Ну и как же ты эти годы прожила?

Несколько раскрасневшаяся от смущения и выпитого Фрося неопределённо дёрнула плечиком, очень мило закатила глаза:

— Как жила... Тихо. Ни с кем, кроме домашних слуг не говорила, никого не видала. В церковь да в светлицу. Думала уже и постриг принять, да как-то... сердце не лежит.

Протянул руку, сдёрнул слабо замотанную простынку, взял княжну за левую грудь.

— А что делает? Сердце-то? Коли не лежит? То забьётся, то заскачет?

Она ойкнула и отшатнулась, прикрывшись ладонями.

Продолжая нагло улыбаться ей в лицо, напомнил:

— Не забыла — зачем ты сюда пришла? — Ублажать падлу лысую. Меня. Давай, ублажай.

Мгновение она пребывала в неподвижности. Потом, не отрывая от меня остановившегося взгляда, придвинулась. Неловко, недалеко отведя руки. Неуверенно, готовая в любой момент к боли, готовая отшатнуться, вырываться, бежать от чего-то... страшного, стыдного, резкого, прикоснулась соском к моей ладони. Беззвучно ахнула, глубоко и резко вдохнув, когда мои пальцы осторожно тронули её кожу, погладили, пробежались, сжались...

— Не бойся. Радуйся. Наслаждайся. Твоё сердце — в моей руке. Ты вся — в лапах Зверя Лютого. Ничего ужаснее с тобой уже случиться не может. Худое — уже. Было. И прошло. То, что будет — не беда. Мелочи мелкие. Помять твоя, вот об этом, о прикосновении моём, о ласке — у тебя навсегда останется. В смертный час, перед господом душу свою исповедуя, вспомнишь и порадуешься. И Господь наш взглянет на тебя с улыбкой доброй. Ибо принимает людей моих к себе — с милостью и любовью. Дай-ка вторую.

Всё ещё чуть вздрагивая от ощущений и ожиданий, Фрося убрала руки за голову, ещё сильнее наклонилась ко мне, подставляя моим ладоням и другую грудь.

Да уж, такое богачество и караульным тулупом не скроешь.

Такая масса удовольствия! От прикосновения к чистой нежной белой коже, к красе женской, стремительно тяжелеющей, становящейся жаркой в моих руках. Не оторваться. Но надо.

— Агнешка, подай-ка мне торбочку с ленточками.

Экс-государыня, зачарованно взиравшая на наше с Фросей общение, ставшая, судя по её дыханию, по неосознаваемым движениям плеч, третьим участником нашего "диалога о прекрасном", встряхнула головой, с трудом прерывая столь "со-чувственное" состояние и метнулась к сложенным в углу вещам.

— Знаешь ли, Фрося, что это такое?

— Это... холопская гривна. У Агнешки такая же. Но... но ведь на Руси велено всех холопей и роб на волю отпустить?

— Умница. Верно говоришь. Нет более на "Святой Руси" рабов человечьих. А рабы и рабыни — есть. Божьи, например. Или мои. Как Агнешка, к примеру.

— А... А ты? Ты ж ведь не... ну...

— Нет. Я — не бог. И не ангел божий. Но и к людям здешним... Я — это я. Иван. Воевода Всеволжский. По прозванию "Зверь Лютый". Надень. Ошейник. Сама. Своей волей, своими руками.

Когда-то давно, в Пердуновке, по просьбе Трифены я провёл с ней подобный ритуал. Тогда, после её похищения проходящими купцами, после бездны паники, страха, отвращения к похитителям и радости освобождения, она просила меня о "самоликвидаторе", о "заклятии Пригоды", о смерти в случае повторения подобного.

Здесь душевное состояние иное. Да и сами они очень различны. Но я вижу сходное смешение высокой душевной организации, способности к воображению, будь то картинка южно-русского порубежья из "Слова" или "царство божье" у Трифы, с развитыми, "прокачанными" асконами, с хорошей телесной чувственностью. И застоявшейся депрессией, навязанной родственниками, общественными стереотипами.

Она хочет жить. Ярко, страстно, жарко. А ей повторяют: ты — дура, грязный, развратный кусок плоти. Твоё место в запечке. Не смотри, не разговаривай, не думай. И уж тем более — не делай. Молчание. Покаяние. Смирение. В будущем — ничего своего. Ни чувства, ни мысли. Не пнули, не обругали — счастье. Домучиться бы до смерти. Поскорей бы.

Она хочет жить. Но заставляемо и уже желаемо — не жить.

Мне с покойниками скучно. Не хочу.

Поднял Фросю на ноги, придержал за ошейник, когда она дёрнулась от появления по моему зову Сухана. Голая, перед чужим мужиком... плевать. Тебе плевать — воля моя на тебе. Только моя воля — важна для тебя. Только благоволение господина. Всё остальное, все остальные... мелочи. Привыкай.

Сухан, стоя у неё за спиной, осторожно взял кисти рук и развёл в стороны.

Попадизм хренов. С таким же психиатризмом. Вместо того, чтобы спокойно наслаждаться видом обнажённой красивой юной женщины, воспринимать эстетику её нагого тела, находить милые оттенки в её пластике... приходится напряжённо контролировать мимику, дыхание.

Чуть поманил княжну пальцем и показал на пол перед собой. Сухан подтолкнул и она, сделав два шага, опустилась на колени, подползла, уткнулось лбом к моим ногам. Как у неё попочка... подрагивает. Как её всю трясёт... От равнодушного взгляда Сухана, от горящего — Агнешки.

Реквизит уже подготовлен. Берём орарь. Длинная узкая лента красной материи с густым золотым шитьём. Одеваем на девушку по-ипподьяконовски.

Тут такая подробность: это из одеяний священнослужителя. Вносит привкус не то святотатства, не то кощунства. Но — не богохульства. Другое: жёсткая от золотого шитья лента царапает, раздражает нежную кожу. В промежности, на животе, на горле. В отведённых за спину и примотанных друг к другу предплечьях, в отжимаемых орарем в стороны грудях.

Очень даже выразительно получилось: полосы красной с золотом ткани приподнимают и отдавливают в стороны её большие, крепкие груди. Сколько им сегодня досталось... От Агнешки, от меня. И это ещё не конец. Так и тянет погладить.

Фрося стоит выпрямившись на коленях. Она уже потеряла интерес ко всему окружающему. Всё её внимание — во мне. Точнее: в том, что я с ней делаю. Медленно тяну её груди к себе, и она издаёт хорошо слышный стон.

Стон не боли, но страсти. И я, отпустив, наконец, её прелести, беру двумя руками её голову. Моя "страсть" не звучит, но вполне выразительно торчит. Однозначно выразительно. Вы с таким любопытством разглядывали её в парилке. Что ж, "желания исполняются" — твоё любопытство будет удовлетворено. И на вкус, и наощупь. И я — тоже. Переходим от транспортировочного режима в боевой. Чуть приоткрытый, неровно дышащий ротик Фроси — вполне подходящее место. Для моей молчаливой "страсти".

Кажется, она засомневалась, "и чего с этим делать?", но поддержка Агнешки:

— Фросечка, милая, ну, давай..., — отмела сомнения.

Осторожно, медленно пропускает внутрь. Замирает на мгновение. Смотрит на меня снизу испуганными глазами. Ничего не перепутала? Всё правильно? — Молодец, всё правильно, всё хорошо. Рукой у неё на голове чуть заметным давлением задаю темп движениям.

Фрося никак не попадёт в фазу, не добирает "глубины погружения", Агнешка, не выдержав "одиночества зрителя" и "лажи на сцене", кидается на помощь. Пристраивается к ней на коленях сзади, оглаживает попочку будущей княгини, подталкивает её животом. Чтобы в темпе, чтобы глубже. И начинает исполнять "малозаметные движения там внизу".

Факеншит! Болеславовна! Осторожнее. А то эта сдуру да со страсти — и откусить может. Не по злобе, а чисто от полноты чувств.

Наконец, ухватываю Фросину голову двумя руками, плотно прижимаю, вжимаю её лицо в моё тело.

Пауза. Тянем. Ещё тянем.

Чувствую, как она дёргается в моих руках: девочке не хватает воздуха.

Ошибся: тут не недостаток возможности жизни, тут её избыток. Фросин задок дрожит, прогибается и вздёргивается на пальчиках Агнешки.

Терпи. Вот теперь достаточно, теперь и у меня... всё кончилось.

А у неё — нет. Оставить красавицу в "полуприподнятом" состоянии? Нет уж, я не садист.

Поднимаю её лицо к себе и вижу в её глазах насколько эффективна Агнешка. Каждым своим движением.

Как интересно! По трепету ресниц, по вздрагиванию ноздрей и губ, по беззвучным ахам одной женщины — определять степень жестикуляции другой.

Запоминай. Тебе стыдно, тебе страшно, тебе... восхитительно. Когда над тобой моё лицо. Когда твоё горло в моей руке. Когда ты в моей власти.

2-3 минуты, но сколько эмоций. От предельного, даже болезненного напряжения всего тела, до полной, по горлышко, счастьем, радостью — души.

Даже жалко. Что я не... многозарядный. Мог бы — присоединился. Увы...

Утомлённая счастливая улыбка. Но это ещё не всё.

Пошёл текст. Я несколько модифицирую "Заклятие Пригоды". Дополняя его вариациями по теме обряда православного крещения младенцев: они все бывали на крестинах — привязка к их детским воспоминаниям. Добавляю три азимовских закона, "замкнутых на себя", прямо снижаю приоритеты Господа и Государя, отца и мужа.

— Принимаешь ли ты волю мою?

— Д-да.

А как же? Я же "гумнонист" и "дерьмократ" — всё должно быть "по согласию". Подтверждённым лично и добровольно на вербальном и невербальном уровнях.

Девушка осторожно гладит кончиками пальцев свой ошейник и растерянно смотрит на меня.

— Будь осторожна, Фрося. Тот, кто причинит тебе вред — станет и мне врагом. А врагов своих я убиваю. Тот, кто прикоснётся к тебе без моего согласия, кто захочет вывести тебя из воли моей — умрёт.

— А...? А как же...?

Она испуганно смотрит на меня. Дошло? Я — ещё один человек, который может снова засунуть тебя в тоску девичьей светлицы отеческого дома. Или в хладный мрак могилы. Вот таким, колдовским, способом.

А ведь ты хочешь замуж. Хоть за кого, лишь бы из опостылевшей клетки в Галиче. Что ж, дозволяю. Быть счастливой в замужестве. Любить мужа. И хранить ему верность. Под страхом смерти от заклятия.

— Я знаю про твоего жениха, князя Игоря. С ним это заклятие тебя не коснётся. Ему можно. Делать с тобой всё, что ты себе пожелаешь. А вот остальным... Не дразни. Не приманивай людей под мой гнев.

Судя по известным источникам, в РИ они жили счастливо. Любовно. Не только по "Плачу Ярославны", но и по жизни их сыновей. Дети, выросшие в добре, обычно воспроизводят образ жизни родительского дома и в своих семьях. Правда, это не спасёт их от виселицы.

Что ж, хорошее можно и "предсказать":

— Я дарую людям своим удачу. И тебе тоже. Ты будешь жить долго и счастливо. Будут сыновья. Пятеро. Может, и ещё. Ты будешь любить своего мужа, а он тебя. Да и как можно не любить такую красавицу? Он будет без ума от тебя. От твоих... способностей, от смелости в постели, от твоих "соловьиных трелей".

Возможно, лад в будущей семье от опыта Фроси, вдоволь наглядевшейся на своих родителей. Десятилетия непрерывной ссоры, взаимных обманов, козней заставят её особенно ценить доброе отношения мужа. А тот... мужчины довольно "зеркальные" существа. "Кто к нам с мечом — того мы кирпичом". А если "нет", то — "нет".

А может, дело в том, что они оба были, идя под венец, уже взрослыми, по здешней мерке, почти ровесниками. Или оттого, что каждый чувствовал себя "человеком второго сорта" в мире рюриковичей, и они вынуждены были "встать спина к спине". А может быть — мадьярский опыт. И эмоциональный, и сексуальный — Фросе было с чем сравнить и особенно ценить мужа. И поэтический — было чем мужа порадовать. Высокохудожественно.

И сам Игорь, каков бы он не был, но "отринул наследие предков", не последовал старинному русскому совету:

"имея у себе жену велми красну, замыкаше ея всегда от ревности своея к ней, во высочайшем тереме своем, ключи же от терема того при себе ношаше".

К чему носить ключи от замков, когда у тебя ключи от сердца?

Я поднимаю девушку с колен и отечески целую в лобик. Сухан разматывает орарь и накидывает на неё шубу.

— Братец твой, тебя сюда посылая, прислал и воротник от кафтана. Как на торгу — мерка с горкой. Сестра с бобром. Что ж, я принял и то, и другое. Да только глуп он. К такой драгоценности как ты, Фрося, надобна и оправа богатая. Вот тебе шуба соболья. Носи-согревайся. И мехом, и памятью. Нут-ка.

Я покрутил её перед собой. Она, кажется, только об одном думает — как бы быстрее домой отпустили. Не-а, это мне решать — когда и куда тебе идти. Торопишься? — Забудь. Пойдёшь, когда моя воля отпустит.

Сдёрнул шубу с плеч на локти.

"Интеллигентны ли нагие женщины?" — Э-эх, пан Лец, а полунагие?

— Хороша. Отдавать жалко.

Она напряжённо косила глазом, пока я вновь ощупывал, мял её тело.

— Запоминай, красавица. Руки мои. Лапы Зверя Лютого. На теле твоём.

Ухватил за горло, заставил запрокинуть голову.

— Сла-аденькая. Так бы и съел, так бы и загрыз.

Её колотила дрожь. А я ждал, поглаживал, успокаивающе, но не отпуская. Наконец, она выдохнула, обмякла. Взяла себя в руки, смирилась с неизбежным — с её несвободой в моих руках. С моей властью над ней.

Сухан подал ключ, я разомкнул ошейник, но не отпустил, продолжал сжимать в ладонях, поворачивая её голову в разные стороны.

— Железку я снял. А метка осталась. На тебе. На теле и на душе. Невидимая. Несмываемая. Навечно. Теперь иди.

Фрося, ни жива ни мертва, едва попадая ногами в свои шитые жемчугом туфли, запахивая на бегу шубу, кинулась наружу. Сухан, прихватив заготовленный в подарок, но так и не отданный дорогой платок, отправился следом: надо распорядится насчёт запряжки привезшей её телеги и сопровождения.

Я начал одеваться, тяжело вспоминая оставшиеся недоделанные дела по сбору обоза, как вдруг услышал всхлип:

— Агнешка, ты чего?

— Она... она тебе милее... она красивая, молодая. А я... старая, толстая, некрасивая...

— И что? Она-то замуж пойдёт, чёрте где будет. А ты-то рядом, во всяк день под боком. Будешь у меня под боком? Во всяк день?

— Бу-у-уду...

Пришлось экс-государыню утешать, обнимать, по головке гладить, нахваливать.

— А у тебя здорово с Фросей получилась. На служанках натренировалась?

— Нет-нет! Как же можно-то?! Но... мы с моим-то... только когда ему вдруг... А я-то живой человек... Томление такое... неясное. Злиться начинаю. А в Польше как-то одна служанка... а я подсмотрела. Сперва стыдно было, а потом... муж-то и не входит месяцами... А делов-то... две-три минуты и жить уже... веселее.

Ну это ещё мягенько. Нифонт Новогородский рекомендует развод:

"Если же муж не входит к жене без взаимного на то согласия — то жена не виновата, уходя от него".

Какие разнообразные мастера встречаются на "Святой Руси"! И мастерицы. Даже и в Великих Княгинях.

Тут обнаружилось, что я уже... несколько "перезарядился", и утешение перешло в более энергичную форму. Вслушиваясь в "соловьиные трели" Агнешки, которая пыталась воспроизводить звучание Фроси, я размышлял о том, что всего несколько месяцев назад сходно ревновала Гапа. Она-то, поди уже во Всеволжске, ещё с первым обозом отправил. О Софье Кучковне, трясшей меня когда-то за грудки: "Почему тебя раньше не было! Почему всё ей, а не мне!".

Женщины как-то очень болезненно переживают по поводу своей телесной красоты или возраста. А вот Фрося Ярославна... Кому из десятков миллионов людей, изучавших её текст, интересны размер её бюста или окружность бёдер? И с возрастом её понятно: давно умерла. Но красота её слога, сила её чувств... на столетия.

Я не знаю на чём будет стоять русская художественная литература. Того столпа нет и не будет. Не потому, что самая великая сочинительница Руси так мило шлёпала губками по моему "нефритовому жезлу". Потому, что я вмешался в ход истории. Не стремясь к этому, не ставя такой цели. Просто — я есть. Значит "Слова о полку Игоревом" — нет.

Мало иметь талант. Мало иметь школу. Нужно иметь повод. Чтобы проявить и талант, и мастерство.

Нет того катастрофического похода, который послужил причиной для создания шедевра. Поводом для чрезвычайного напряжения душевных сил этой весьма талантливой женщины. Она так и не узнала, не ощутила в своей жизни, что она гениальная сочинительница. Нет этого "щемящего призыва к единению русских княжеств пред угрозой степных кочевников". Поскольку нет ни княжеств, ни кочевников. Есть единая Русь. Не кричат люди у Римова под саблями половецкими.

Нет "Слова" — не будет и "Задонщины". Не только потому, что образца для подражания не написано. Бог даст, и Куликовской битвы не будет. Не знаю на какой уровень поднимется русская литература. Но очень надеюсь, что национальных катастроф, как причин для сочинения высокодуховных и глубокогероических эпосов, "призывов к единению как раз накануне..." — не будет. Пусть лучше "про любовь".

В эти десятилетия что-то происходит с миром: на Западе записали "Нибелунгов" и "Роланда", части уэлльского "Мабиногиона", в Византии "Дигенис Акрит", испанская "Песня о моём Сиде", исландская "Старшая Эдда", на Востоке - "Пандж Гандж" и "Витязь в тигровой шкуре". У нас — "Слово". Какой-то демографический взрыв лит.гениев. В разных местах, в разных культурах, по разным причинам и поводам. Есть гении — будет и поэмы.

Забавно: "Роланд", "Нибелунги", "Слово" придуманы о событиях незначительных для истории. А вот их описания сами стали великими. Образцы духа человеческого. По мелким поводам.

"Слова" не будет. Но Русь талантами богата — найдутся сочинители, найдутся и поводы. Для воспевания тех, кого назначат в герои. Храбрецов-то у нас много, может, среди них и умного выберут. Хотя вряд ли: это ж и сочинителю, и слушателю надо не менее умным быть. Сложно это.

Странно мне: нормальное попандопуло, зная наперёд о непризнанном гении, находит его и "признаёт". Помогает взлететь, пробиться сквозь житейские и бюрократические препоны. А я наоборот. Избавил самую великую поэтессу от пары месяцев страха за мужа и сына и тем не дал её таланту проявиться. Не открыл гения, а "закрыл". Просто чуть уменьшив её личные невзгоды. И — всей Руси.

Конец сто двадцать второй части

Часть 123 "И лежит мой путь далёк, через..."

Глава 623

Светает. Отправил охрану проводить Фросю к братцу её. А сам снова на коня. К Боголюбскому. Он уже наверняка знает: соглядатаи его на моём дворе... должны быть, а закрыть периметр плотно — у меня нет людей.

Надо уходить. Всё, хватит. Накиянился. Подвигов насовершал, дел понаделал. Теперь бы голову целой унести. И вообще — хочу домой.

И сколько бы себе не повторял, как когда-то в Пердуновке: и что это вы, Иван Юрьевич, глупость такую выдумываете? Какой у вас, у эксперта по сложным системам, в этом во всём, в "Святой Руси", может быть дом?

Вот, царя сделал, митрополита нарёк, сам корзнецом обзавёлся, а всё... Средневековье же! Жить в этом дерьме нельзя. А меняется оно... так медленно!

"Ох, господи, не доживу".

Но — тянет. Домой, на Стрелку. К привычным, мною сделанным, придуманным стенам, вещам. К пятками знакомым тропам. К людям. Моим людям.

Отсюда всё там кажется таким... хорошим. Милым, удобным, правильным. А ведь знаю заранее, что приеду и... и не всё будет хорошим. Где-то стены облупились, где-то люди скурвились. Сам себя уговариваю: не жди, не надейся, не выдумывай. Жизнь, она, того... как первая брачная ночь — избавляет от иллюзий. Но — хочу домой.

У Боголюбского сразу провели в прихожую перед опочивальней. Но вышел он явно не с постели. Меч на боку, под кафтаном... как бы не панцирь. Злой. Ни здрасьте, ни слова доброго.

— Сказывай. Про паскудство своё блудливое.

Факеншит! Что, Ваня, думал Боголюбский у тебя в кармане? Что он за твои экзерсисы медку даст да по головушке погладит? — Погладит. Железякой своей.

— О чём ты, Государь? Я парень молодой, неженатый. Она... тоже не дитя нецелованное. Сама пришла, сама игралась. Пошибания не было, "Правды" я не нарушил. Всё — по закону.

— Она дочь сестры моей! И твоей! Ты с ней... С племянницей своей!

— Ага. А как император ромейский Мануил...

— Да плевать! На тех греков! Ты здесь, на Руси, в моём доме! Грех кровосмешения!

Во как. А Государь-то у нас того — не признаёт прецедентное право. И кодифицированное не признаёт?! Будем "по понятиям"?! — Тогда пришибить. Местных "понятий" я не знаю и знать не хочу.

"Разница между разбойной шайкой и государственной властью одна — следование писанному закону".

Бандитской власти мне на "Святой Руси" не надобно.

Он резко выдернул меч из ножен.

— Ехидна похотливая. Зря я тебя в семью принял. Как был шпынь безродный — так и остался.

Он шагнул ко мне, отводя меч для удара.

* * *

" — Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось.

— А ку-ку его знает".

* * *

Факеншит! Это ж преступление! Против "Русской правды"! Там же чётко: "Кто достанет меч, но не ударит — вира 12 гривен". Штраф "за испуг" как за выбитый зуб или вырванную бороду.

Русский князь князь никогда не рубит мечом кроме как в бою. Для казней палачи есть. Самому делать эту работу — позорно. Но Боголюбский, похоже, вообразил себя в кавалерийской атаке. И куда теперь исковое писать? В какой суд?

Итить-ять-фехтовать! Я же ему такие дела государственные втюхивал! Хоть с трудом, но он съедал. А тут кое-какую полудевку разложил, и он меня за это...

Не учёл, Ванюша. Да я...! Да мы...! С братом Андрюшкой! Вдвоём — сила, поодиночке — смерть! Мысли, планы, расчёты, выгода... фигня! Даже и сама жизнь — фигня. Для Андрея семья — свята. Он столько с этим настрадался-намучился. Сам — кого хочет накажет. Но своих в обиду не даст. И своим своих обижать не позволит.

Семьянин, факеншит. Без семейства.

— Стоп. Много на мне грехов. И тяжкие есть. Но кровосмешения нет. И быть не может.

Интересно он руку разворачивает. Похоже на вариант "скрытого удара". Привык саблю у сапога держать? Нет, тут другое, из такой позиции мечом... Восходящий, боковой... может и колющий...

— Ни ты, ни я кровосмешением согрешить не можем. Потому как смешать свою кровь с любой иной можем только вот так, на клинке. Но не в бабе.

Не слышит меня! Сейчас ка-ак...

Стоп. Слышит.

Проверяет. Остался ли я в воле его, буду ли спасать свою жизнь и как? Пасть на колени? Убежать? Контратаковать как тот кувшин? Или нет? Или это не проверка на покорность, а реальное бешенство? Если ошибусь...

— Да и не совал я ей в мохнатку. Нету моего семени в её лоне. Нетути.

Слышит. Тормозит.

Пытается понять. Офигивает. Конкретика, подробности...

— А... а что? Чем же ты с ней в бане всю ночь занимался? Ложь! Люди слышали! Как она от тебя криком кричала, соловьём заливалась!

— Опять?! Сколько повторять?! Я никогда не лгу! Гони своих наушников, Андрей. То Фрося мою Агнешку песням учила. А та — да, заливалась.

Остановился, посмотрел долго в глаза. Повернулся и отошёл к столу. Спину мне подставляет. А меч в ножны не убрал.

— Ну и как мне теперь её сватать? Недевку гулящую?

— А то ты не знал? Что она от мадьяров не-девкой вернулась? Остомысл загнал девчонку на чужбину, не дав ни толковых советников, ни учителей. Бросили ребёнка волкам на съедение. Волчице. Дочери Любавы Дмитриевны. Ты извини, но при таких делах ты и сам бы...

Андрей возмущенно обернулся ко мне:

— Я?! Я — не девка!

— Заметно. Только вспомни себя в те годы. Четырнадцати лет, один, без верных слуг, разумных наставников, на чужбине, где света от тьмы не отличишь, с королевой-матерью во врагинях... Тебя судьба берегла, её — нет.

— Х-ха. Сладко, видать, она тебя ублажила. Коль ты её защищать кидаешься.

— Её? Суд — твой. И неправый — тоже. Вот я и не хочу, чтобы тебе ущерб от неправедности твоего суда был.

Хмыкнул, прошёлся чуть ссутулившись по комнате.

"Ложный донос"? — Для всякого правителя постоянный элемент "правительственной" жизни. А если Ванька говорит правду, как он всегда делает, то греха не было. Ни кровосмесительного, ни блудительного.

"Устав церковный":

"Аще ближний род поимется, митрополиту 40 гривен, а их разлучити, а опитемию приимуть".

Здесь "поимётся" — супружество, брак между близкими родственниками. А не "в блуд впадеть". "В блуд..." — другие статьи. С другими родственниками.

Ванька с Фросей не "свекор со снохой", не "кум с кумой", не "деверь с ятровию"... Даже если и сблудил с племяшкой, то по закону ему ничего. А он говорит, что и вообще... "не совал". Нехорошо, конечно. Разврат и непотребство. Но по закону не наказуемо.

А ведь это была просто проверка! Меня! На прогиб. На испуг. На сохранение в разуме. Гениальный лицедей! А ты, Ваня, не понял? Даже после того спектакля, который он устроил вокруг вручения тебе корзна? Он же законобдень и казнелюб! Он же всегда добивается неукоснительного исполнения "Закона Русского"! Нет преступления закона — нет наказания. Он, конечно, самодур, но "в правовом поле".

"Кодифицированный Государь". Это здорово! Это лучшее, что вообще возможно в средневековье! И не только. Это тебе не "согласно пролетарскому инстинкту" или, там, "классовому сознанию". Но "кодексы" надо менять быстрее.

Ай да Андрюшка, ай да сукин сын! Испугал меня нешуточно. Ситуация моих игр с Фросей для него неприятная. Но совершенно мелкая. Яйца выеденного не стоит. Есть и кое-какие позитивные оттенки: сестрица "место своё" поймёт, Остомысл гадость свою придержит, Северские ниже поклонятся...

Но как он сыграл бешенство! Я даже поверил. Учись Ванюша: "гнев державный" — не слюни яростные вразлёт, а хорошо продуманное и подготовленное действие. Браво, браво, Андрей Юрьевич. Только бисировать не надо. А то... ещё прежний пот от страха не высох.

— Ладно. С Переяславлем не передумал? Тогда я племянников поставлю. Одного в Переяславль, другого в Вышгород.

Ну, факеншит, и переходы. Хотя это и есть сущность феодализма: то про секс, то про земельные владения. Я прав: отыграл ярость и перешёл к делам.

Я требовал, чтобы в Киеве был князь — нельзя оставлять стол пустым. Боголюбский это прекрасно понимал и, как и в РИ, мог поставить только Глеба Перепёлку. То, что сам Боголюбский не остался князем в Киеве — уже само по себе потрясло летописцев. Не поставить второго по старшинству... Народ этого просто не вынесет.

А как тогда Переяславль? Я по старшинству третий. Но я... "Зверь Лютый", Воевода Всеволжский. Я — не хочу. Напрочь.

В РИ в Переяславле оставались "сыновья Глебовы" — старшего бы и поставить князем.

Тут влез я со своим "училищем для рюриковичей".

Исключительно из лучших побуждений! Для укрепления связей в правящем доме, для повышения качества "вертикали власти"! Но, вот в данном конкретном... Переяславль оставлять без князя нельзя. Без хоть какого, хоть двенадцатилетнего мальчишки. От которого никакого толку. Кроме корзна.

Про особенности отношения к князьям на "Святой" Руси я уже... "Князь? — Должен быть".

А годных — нет. Нет потому, что кроме исконно-посконного — "Вся Русь достояние дома Рюрика", есть уже удельная система. Переяславль — владение Всеволода Ярославича Великого. Его сына Мономаха. Сына Мономаха Андрея Доброго, его брата Юрия Долгорукого. И Боголюбский не хочет упускать "семейный удел". Не просто не хочет — не может хотеть. Нельзя отдавать "отцовское наследие" чужим. Другие Рюриковичи, даже и Мономашичи — для него чужие.

С одной стороны, он — Государь Всея Святыя Руси.

С другой — удельный князь. Для которого родовой удел — важнее этой "Всея".

И вот, даже понимая непригодность, ненадёжность племянников, он вынужден ставить их на ключевые позиции, потому что других, подходящих по родству — просто нет.

"Хоть дерьмо, но своё".

Я это понимаю. Умом. Но не — "воспринято с младых ногтей". Сказать прямо "нет" — не могу. Именно сейчас, сразу после моих игр с Фросей. Мои возражения будут восприняты не по смыслу, а по отношению. По отношению к принявшей меня семье, к клану потомков Долгорукого. "В семье не без урода" — проявлением "уродства" и будет моё недоверие к "кровным родственникам".

— Кукушонка приняли, а он в гнезде гадит. Братьев выпихнул невесть куда. С племянницей поразвратничал, теперь племянникам доли не даёт. Падла лысая приблудная.

Так многие подумают. А некоторые скажут и вытекающее — сделают.

Это была ошибка. Две: нельзя было оставлять Перепёлку в Киеве, нельзя было ставить "торцеватых" в Вышгород и Переяславль. Этих княжичей из "вышгородской шестёрки", из семьи покойного Ростислава (Торца), старшего брата Боголюбского, изначально, с детства их, ему враждебных, нельзя было ставить на такие важные места. Но...

Я понадеялся на то, что мы подомнём Волынь, отодвинем смоленских. Что не будет, как в РИ в ближайшие два года, походов волынских князей на Киев, от которых Перепёлка убегал в Переяславль. Но когда через два года Кончак привёл орды с огромными метательными машинами и "греческим огнём" к Переяславлю... было очень тяжело.

Андрей молча рассматривал меня. Буду ли я снова возражать? — Не буду.

Против своего понимания "правильно" он не пойдёт. Чтобы переубедить нужны не логика и подозрения, а "неубиваемые" улики типа прямой и однозначной измены. Такого нет. Придётся принять его решение. Хотя, конечно, глупость.

— Лады. Тогда другое. Я обещал тебе "причастие в земле Русской".

Андрей очень хочет накинуть на меня удавку вассальной клятвы. Так ли, эдак ли. Для этого нужно дать землевладение в "Руськой Земли". Подобное делали английские короли шотландским аристократам: владения в Англии давали больше дохода, и гордые скотты предпочитали служить южанам.

От Переяславля я отказался. Рязань отдать — там свой князь сидит, союзник. Перевести его в Переяславль... Андрею довлеет понятие "родового удела", а Живчик Рязанский не из клана Долгорукого.

— Я говорил с Благочестником. Зимой пойдём выбивать воров с Новагорода. И ты с нами.

Оп-па. Без меня меня женили...

— За это получишь в удел Торопец.

— Торопец? И всё? Нет. От Зубца до Сурожа.

— Сурож у греков! В Крыму!

— У нас — свой. Я от него с Двины на Усвяты шёл. И дальше к Лукам.

Нефиг было шпионом меня тогда посылать. Я ж прежде и не знал, что на Руси такое селение есть. А теперь знаю и могу хотеть.

Я там ножками ходил, ручками махал, глазками глядел. Это не какой-нибудь Конотоп или Червень.

Я — знаю. Знаю — что, как, для чего.

Хочу. Конкретно.

Очень приятное чувство.

Андрей зло, "страшно", "высасывающе" смотрит на меня. Снова мнёт рукоять меча. Увы, я и это знаю. Перетерпел, не испугался, не обделался в первый раз. А теперь... повторы были многочисленны, стали привычны, рутинны. Не страшно. Придётся тебе, Андрюша, какой новый страх для брата Ванечки изобретать.

Факеншит! А вот это — чрезвычайно важная мысль. Боголюбский такой. Изобретатель страхов. Он может. Заелдырит чем-нибудь новеньким.

Не расслабляйся, Ваня.

— Много хочешь. Ишь губу раскатал. Ещё и у меня городок отобрать хочешь.

"Жабизм" удельщины. Зубец в устье Вазузы — Суздальское княжество. Я требую у Боголюбского его городок. Один из десятков.

Моим современникам этого не понять. Типа: Кунашир и Итуруп — Россия. А уж Сахалинская ли это область или Приморский край — какая разница? — Не Япония же.

Зубец — Русь. А под каким князем, Андреем или Иваном...

У удельного князя мысли другие: удел — моё. А "Святая Русь"... ну, пусть будет.

Если Боголюбский отдаёт мне Зубец — он уже, хоть бы частично, хоть бы по мелочи — Государь. Если нет — только князь Суждальский. Пусть бы и с цацкой типа "Шапка Мономаха" на голове, но без чувства "Всея Руси" в мозгу. Не Государь, а так... ряженный.

Если отдаёт — у него появляется моральное право требовать похожего от других князей.

У всех обезьян, и у русских князей тоже, основное воспитание — личным примером, "делай как я". И наоборот: "не желай другому того, чего не желаешь себе".

Тема ещё не "горит", но скоро "полыхнёт". Пока он расставляет князей только в "пустые" уделы: туда, где прежняя власть была враждебна и нами побита. Он — победитель, делит добычу. Да, на Волыни, между делом, "сносит верх" феодальной пирамиды — нет там "светлого князя". Прежняя династия вышибается полностью. Но ставятся, пока, "исконные" князья. Аж два. Кто имеет хоть какое-то право на волынские земли, кто претендовал на них раньше.

Сходно, от "восстановления законности" планируется и судьба Новгорода. А вот о переделе, пересаживании князей в Полоцкой, Черниговской или, не дай бог, Смоленской — и слова не было.

Теперь есть. Смоленский князь отдают кусок своих земель. Вслед за Суздальским. Не по приказу, а "по согласию". Следуя своим, глубоко личным, душевным ценностям. Тому, что для конкретного Благочестника важно — "братолюбию".

Скажи какому-нибудь моему современнику, что "братолюбие" — аргумент для решения вопросов войны и мира, территории, политики — не поймут.

Сиротки, наверное.

Я, конечно, хочу больше. Всю Волгу. От Ярославля вверх. И по Суздальской стороне, и по Новгородской. И Двину всю от Двинца и до моря. Со Смоленскими, Новгородским, Полоцкими, жмудскими, латгальскими, ливскими... берегами. Но говорить об этом нынче глупо: не только потому, что не получу, не только потому, что и вообще ничего не дадут — мне просто нечем взять эти земли. Нет людей, которые могли бы установить и обеспечивать там мои порядки. Тамошние "святорусские" старинные обычаи и обеспечивающие их люди, мне не только бесполезны — вредны.

"Рот не разевай на чужой каравай".

А главное: на тот "каравай", который прожевать не сможешь.

Не разеваю. Пока.

Боголюбский никогда не отдаст те шесть волжских крепостиц, которые поставил Долгорукий после разрушительного похода Изи Блескучего и Ростика Смоленского полтора десятилетия назад по Верхней Волге. Только когда не только самих княжеств — Волынского, Смоленского, Новгородского — не станет, но и исчезнет возможность их возникновения. Когда Русь станет единой и эти места — глубоко внутренними землями. А пока там стоят гарнизоны, служат гридни и крепостные мастера, тратятся казённые деньги...

Андрей уже обсуждал с Ростиславичами тему "приведения Новгорода к разуму". Три брата Благочестника получили уделы в Новгородской земле. "Получили" — "на бумаге". На воле Государя. Теперь их надо реально взять. Князья уже чувствуют себя собственниками новых владений и хотят "вступить в права". Благочестник — он же братолюбивый! — их поддерживает.

"Взять" — война. "Война" — дружины, полки. Люди, кони, припасы, деньги... Земли, которые всё это дадут. Нынче владение только у Благочестника. "Полюбить успешно братьев" он не может: Смоленское княжество не вытянет в одиночку войну с Новгородом. Нужны союзники. И не пара-тройка чьих-то подручных князей — потребны серьёзные силы.

Ради своей "любви к братьям", ради сохранения их "чести" Благочестник и вынужден кланяться Боголюбскому. Ну и ради кое-каких мелочей, вроде мира на северных границах, сохранения "пути из варяг в греки", торговых и юридических преференций.

В РИ союз Боголюбского и Благочестника послужил основой для провального похода на Новгород 1170 г. Потом Ропак умрёт, поставят Рюрика Стололаза. Его новгородцы тоже выгонят. Но интересы Рюрика — на Юге, он и сам не против.

— Честь? — Да-да. Конечно. Но Киев или Белгород — лучше.

Благочестник из союза выйдет и Боголюбский сам, "хлебной блокадой", приведёт мятежный город "в разум".

Забавно: вроде бы есть имущественные, экономические, военные интересы. Но стоило Ропаку умереть, едва отпал вопрос о "чести изгнанного чернью князя", как всё остальное стало уже не столь важным.

В АИ этого пока не случилось, Благочестник делает что может: готовится к новой войне, ищет союзников. И, он вовсе не дурак, пытается "приспособить" новую, проявившуюся в Киеве, силу — Ваньку-лысого.

— Ежели этот... князь новоявленный в Киеве ворота открыл, то пусть он и в Новагороде воротником поработает.

— А с чего бы Ваньке в эти дела лезть?

— Дык... слава же! Богоугодное дело же! Братская любовь меж рюриковичей же жь!

— Не. Он — дикий. С дебрей тока-тока вылезши. Да и вовсе — Не-Русь.

— А... а мы ж заплатим. Как разным диким, как литвинам или кыпчакам.

— Э... слыхал как он княжну-рабыню торговал? Какие там цены сказывал? И чем дело кончилось? Не, деньгами его не сдвинуть. Святынями какими, иконами, там, мощами... Не. Не благочестив он. Разве что — землями. Уделом. Он теперь в корзне — может рюрикович собрату-рюриковичу землицу в удел дать?

Так шли разговоры сперва между суздальскими и смоленскими ближними боярами. Наконец, князья сошлись напрямую. Я подпрыгивал и уелбантуривал, дограблял и упаковывал, выяснял предпосылки возникновения "столпа русской словесности". А Андрей и Роман делали своё княжеское дело: обсуждали как бы нам бы подобустроить бы Русь. Само собой — к благорастворению и процветанию. Меня там не было и быть не могло. Взаимная неприязнь с Благочестником исключает прямые контакты.

Андрей, оказавшийся в роли необходимого (его не обойти) посредника, воспользовался ситуацией. Для продвижения своих интересов.

А их у него два: поставить Новгород на место. Это цель явная, давно и многократно озвученная.

Другой, не озвучиваемый, но очевидный: ослабить вероятного противника.

То, что Ромочка — союзник, можно молодым втюхивать. Андрей в волю навоевался со смоленскими и вполне понимает: после нынешнего разгрома волынских, пока ольговичи в сваре между собой, на Руси две силы: он и Ростиславичи. Едва под ним стол качнётся — они станут врагами явными. С Ростиком он сумел установить баланс. Правда, с участием Черниговского Свояка. Оба партнёра Андрея умерли. А новым... веры нет. Поэтому надо наперёд ослабить "вероятного противника". Например, забрать у него часть земель. И передать их "верному человеку" — Ваньке-лысому. Зря, что ли, ему своё корзно дал поносить? — Пусть работает.

У Андрея — тот же "кадровый голод". Нет надёжных, компетентных людей княжеского происхождения. А я, при всей своей наглости и хамстве, в изменах не замечен. Проверку... проверки — прохожу успешно. Да и прижать меня, ежели что... На худой конец сказать эмиру булгарскому: "Забирай Стрелку".

Забавно, что и Ромочке вариант со мной перспективен.

Дав мне земли по Верхней Волге — Западной Двине Благочестник отгораживается от Новгорода и гарантированно получает союзника. Я их не отдам, я жадный. А новгородцы будут их выжигать. До полного разгрома. Их разгрома. Влезать туда мне придётся всеми силами. А не отрядом в две-три сотни душ, как в Киев. А уж потом, после победы, они с Ропаком зажмут меня между Смоленском, Полоцком и Новгородом.

Зачем тут чужаки? — Пшёл вон, к себе на Стрелку.

"Мавр сделал своё дело? — Мавр может уходить".

Я не негр, но будущее моё Благочестник представляет вполне по-мавритански. Ну... я так думаю.

Эти резоны вполне понятны, при простейшем обдумывании становятся очевидными. Дальше на них накладываются личные отношения и ритуалы. Благочестник не будет со мной разговаривать. Просто исключено: я его несколько раз унизил. И в Смоленске, и в Киеве.

Он бы и к Боголюбскому не пошёл, но братья "плешь грызут" — дай уделы, дай!

— Ладно, дам Ваньке Торопец, а вам уделы он отвоюет.

С этим и ходили к Боголюбскому. Но Андрей уже знает моё желание: вся дуга от Зубца на Волге до Сурожа на Двине.

Андрей озвучил. В ответ:

— Хрен ему, падле плешивой! Ишь губу раскатал! Моё! Исконно-посконное! Отцово-дедово!

"Нет" так "нет". И тогда Боголюбский откладывает своё участие в походе на Новгород до... на неопределённое время. Это означает, что Новгородский князь Роман Подкидыш, в прошлом году не дошедший до Полоцка тридцати вёрст, в этом году сможет повторить такую же хохмочку в направлении Смоленска. С выжиганием и разграблением, всего, до чего дотянутся жадные новогородские ручки.

При этом Андрей не хочет отдавать мне Зубец: "а начни-ка ты со Ржевы".

Городок-то маленький, и говорить не о чем. Но он запирает устье Вазузы, главный выход от Верхнего Днепра через Вязьму, от Смоленска на Верхнюю Волгу. Я там ходил, я там знаю. Знаю, насколько это важно. Важно и для Андрея — он не забыл, как смоленские, волынские и новгородские дружины прошлись по Волге при его отце, оставляя после себя сплошное пепелище, угоняя семитысячный полон.

А я не хочу оставлять у себя в тылу, на коммуникациях такое место. Помня как во время осады Вщижа суздальские "поезжане" с мечами вывалились из Болвы в Десну под Брянском. И дружины восьми князей вдруг поняли, что Магога-то они окружили. Но теперь и сами окружены.

Баланс. Соотношения ожидаемых убытков и ожидаемой выгоды. Для Боголюбского утрата Зубца — невелика потеря. Лишь бы там вороги не ходили. А "примучить Новгород" — огромная выгода.

Для Благочестника — утраты владений существенны. Но Торопец уже выжжен. Завтра и остальное пепелищем станет, если суздальские не помогут. А приобрести можно если не "весь мир", то чувство благостности от благодеяния трём любимым братьям. Радость собственной правоты, истинно христианской жертвенности, братолюбия.

"И прослезился".

Дальше, после радости и умиления от добровольно приносимой жертвы частью семейного имущества, пошёл торг по теме: а как бы сделать эту жертву... подешевле.

— Ну... пусть. Но без Велижа!

Велиж — городок на Двине, запирает устье речки Каспли. Которая прямой ход от Двины к Смоленску. Купцы так уже не ходят, они идут через Вержавск. А вот военному отряду такой маршрут подходит.

— Нет.

Андрей в качестве переговорщика... очень неудобен.

— Ну... ладно. Но чтоб платил урок со всех отдаваемых городков по "Уставной грамотке"!

— Нет.

Тут, кроме заботы Государя о пустоте казны Смоленского князя ещё и намечаемые изменения в налоговой системе.

— Господи Иисусе! Пресвятая Богородица! Да что же это?! Грабёж! Прямой грабёж среди бела дня!

— Грабёж будет, когда тёзка твой Роман новгородские полки на Касплянский волок приведёт да город твой, войны тридцать лет не видавший, начнёт шарпать по-ушкуйному.

Вот так "добрые светлые князья" в несколько заходов решали без меня мою судьбу. Откуда я знаю такие подробности? — Ну вы спросили! Как Андреевы послухи сидят в моём дворе, так и мои "доброхоты" обретаются в его свите. Не просто, не дёшево. Но — надо.

— Гляди, Иване. Вот две грамоты. Первая — князя Романа Ростиславича о передаче Государю всея Руси городков по Двине и Волге. Вторая — о даровании Государем Всея Руси Андреем Юрьевичем князю Ивану Юрьевичу, тебе то есть, владения в Земле Русской.

Общий обычай феодальных войн — "Договариваться лучше на берегу": раздел предполагаемых трофеев производится заранее. Последнюю ночь перед битвой феодалы проводят в молитве. А последней день — в "споре жадюг", в делёжке "шкуры неубитого медведя". Во избежание последующих ссор.

Забавно: в перечне нет Новгородских земель. Было бы естественно делить именно эту "шкуру". Но я не настаиваю: не прожевать. Боголюбский с Благочестником благочестиво и боголюбиво не претендуют: у них "высшие ценности" — мир, честь, закон, любовь. Вроде бы, весь профит Ростиславичам — они получат уделы из рук щедрого и князелюбивого государя.

Мало сделать — надо ещё и пристойно выглядеть.

Умница. Я — про Боголюбского.

Я ничего от Благочестника не получаю, ничем ему не обязан. А обязан я...

— Нынче же принесёшь присягу. Здесь, во дворце, коли тебе в церкви ход заказан. Что почитаешь меня "в отца место".

Смотрит испытующе. Интересно: на смоленской грамоте печать княжеская висит, а на его — нет. Дырки пробиты, но сама блямба отсутствует. Княжеские вислые печати довольно большие — 20-40 мм в диаметре, не заметить трудно.

— Индо ладно, брат. Тяжек крест ты на мою шею взваливаешь. Как бы не треснула. Но коль я тебе нужен... Будь по-твоему.

Это уже я манерничаю, цену себе набиваю. Набрался "святорусского вятшизма", как кобель блох. Глупость, конечно. Но Андрей, похоже, чего-то такого ждал. Хмыкнул удовлетворенно.

Всё не так. Вот три корзна, три князя, неглупых, прямо сказать, планы планировали, переживали, ссорились. Грамотки составляли, каждую букву продумывали. А всё попусту. Дела Новогородские решились иначе, в других местах, в другое время. Не от моего большого ума, а от возможностей, по другим поводам созданных, забот, ими вызванных. И от готовности моей во всяк день чего-нибудь эдак... уелбантурить.

В тот же день я был приведён к присяге. В формулировке княжеской: "почитать в отца место". С уточнением: "во владениях в Святой Руси лежащих".

На церемонии, проводимой в той же трапезной зале Западного дворца, собралась толпа народа. Все наличные рюриковичи, епископы, игумены, бояре и воеводы. Они что, ждут, что я ещё одну "груню" голой на торг выведу?

Кажется, Андрей сам не ожидал такого ажиотажа: всем охота посмотреть, как "Зверь Лютый" колено преклонит перед Государем. Была и истекающая злобой сестрица — Ольга Юрьевна.

"Истекает". Но помалкивает: порка не произведена, но и не отменена. Не поднимала опухших глаз Фрося, заискивающе улыбался Остомышлёныш.

Боголюбский тут же объявил о помолвке Фроси с Игорем (Полковником). Игоря в Киеве нет, но старший брат Матас дал согласие на брак. Дело решённое, только венчание провести.

Благочестника не было. Ни при моей присяге, ни при объявлении меня князем Ржевским, Торопецким и Велижским. А мрачный Ропак подошёл ко мне сразу после процедуры:

— Брат велел спешно взыскать в отдаваемых тебе городках недоимки, да княжим слугам с тех городков уходить. Гонца нынче послал.

Вот же... сволота благочестивая.

— Пошли своего сеунчея, чтобы с дороги вернул. Новгород тебе воевать. Ежели в ободранных в княжью скотницу городках войско собирать... сам понимаешь. Уговори брата. Он — вам, не мне — худо делает.

Ропак с братьями Благочестника уговорит. Но смысл понятен: Ромочка будет делать мне всякую каку, какую сможет.

А пока я порадовался. Глядя на сытого, хорошо одетого, улыбающегося мне Пантелеймона.

Парень в сеунчеях при Ропаке. В холе, в чести, но место своё знает, вперёд не лезет. И мне рад. Он-то и сказал, что Агриппина (Груня), которую я так жёстко публично торговал нагой перед господой русской, жива-здорова и, хоть и песен не поёт, но и плакать перестала.

— Поклон ей передай. Так это, под рукой. Скажи, что я о ней помню. Хорошего желаю.

Пантелеймошка кивнул и, как-то по-воровски оглянувшись вокруг, попросил:

— Господине... поговорить бы... отойдём.

Мы чуток прогулялись по гульбищу.

Вот место, где мы с Михалко обсуждали... привлекательность его задницы и проистекающие от этого геополитические последствия. Нет, о геополитике мы потом говорили, уже у меня в бане. Опять не так: в бане мы говорили о его чести. А о геополитике уже у Боголюбского. Как интересно всё взаимосвязано...

— Господине, забери меня к себе.

— Оп-па. Не понял.

Выглядит-то парнишка вполне. Не голодный, не замученный.

— Обижает? Бьёт?

— Не-не-не. Наоборот. Дрочит.

— Чего?!

Ропак из числа "любителей их наслаждений"?! Как тот нукер, затащивший меня в "бельэтаж", когда я у Алу в пленниках под Седятиным был?

Так это... интересно. Очень. Важное свойство важной для меня персоны.

У Ропака просто... "приключения"? Или — "чуйства"? Какой силы, устойчивости? Какую стратегию посоветовать Пантелейке, чтобы усилить-углубить? Чтобы, как мне тут Юлька-лекарка девять лет назад проповедовала, князь мимо и пройти не мог, чтобы у него "разгорелось"? Мне с Ропаком на войну идти, а это такой "крючок"... да и вообще — противоядие против Благочестника внутри самих Ростиславичей. Только надо, чтобы он "крючок" поглубже заглотил, крепко насадился. Хотя по геометрии... наоборот.

Пантелейке, кажется, такое не в кайф. Ничего, "стерпится-слюбится", "прежде думай о Родине, а потом о себе". В смысле: о собственной заднице и ощущениях в ней. Управляемость второго из смоленских князей — это, по нынешним временам, на четверть снизить вероятность возможной братоубийственной войны. Сотни спасённых жизней, тысячи голодных, умерших, угнанных в полон...

— За попку хватает, под одежду лезет, за уд дёргает?

Пантелеймон ошарашенно уставился на меня. Потом как-то мучительно начал краснеть.

— Не-не-не! Ничего такого! Ты не так понял!

— Как ты сказал — так и понял.

"Каждый понимает в меру своей распущенности" — общеизвестная мудрость.

Хоть не разговаривай. Так ведь и молчание понимают... в аналогичную меру.

— Не... но... он... ну... как... за мной ухаживает... вот... как за девкой.

— Пантелейка, откуда тебе знать — как за девками ухаживают? Ты ещё годами...

Кстати. Интересно: а как здесь это делают? В смысле: конфетно-цветочная стадия? Конфет нет, цветы — только на могилку. Я как-то эту фазу проскочил. Кого — насиловал, кто — сами ко мне в постель прыгали. А вот роль — "ухажёр еёный" как-то мимо прошла. То времени нет, то статус мешает.

Э-эх, не побегать мне в "Святой Руси" на свиданки, не повздыхать тайком под окошком.

Конечно, сделать можно. Построить дом, прорубить окошко, за него девицу посадить. Не то.

Прошло времечко, улетели мои годы молодые. И в этой жизни — уже тоже.

Ну и фиг с ним. "У природы нет плохой погоды".

Так, об чём это я? А, об "крючке для глубокого насаживания". И как оно?

— Ну... подарки всякие делает. Вот, кушак новый. А вчера кису дал, бисером вышитую. И смотрит так... ну... ласково. Заботится. Не дует ли с дверей, понравилось ли... ну, из снеди чего. Не заболел ли, хорошо ли, там, спал-почивал...

Факеншит! У меня в службе парень слышал только два вопроса: ты куда запропастился? И: так ты ещё и спать вздумал? А, да бывал и третий: живой?

— Та-ак. А чего ты говоришь, что дрочит?

— Ну... то соринку с рукава сшибёт, то по волосам потреплет. Так это.... душевно. Как-то оно... не, оно-т хорошо, по-доброму. Только боязно мне, непривычно.

Итить меня каламбурить! Даля забыл! А ведь сказано: "нежить и тешить, ласкать, баловать любя, холить, выкармливать. Дрочить дитя по головке, гладить, баловать, потакать. Дроченое дитятко, баловень".

Мда... русский язык... он такой неоднозначный. А уж в своём святорусском варианте...

Секса не будет. Жаль. Не трахнет матёрый княжище мальчонку-прислужника. Не овладеет простолюдинским детским телом, отдав взамен свою светлокняжескую душу. "Взамен" — в "лапы Зверя Лютого". Не будет "ночная кукушка" князю в ушко мои истины вдувать. Дёргая, по моему совету, ласковыми ручонками за... за разные ниточки.

Учитывая перспективы катастрофического разгрома Ропака в РИ и необходимость моего участия в этом походе в АИ, неуправляемость господина князя запросто может развернуться в гибель тысяч русских людей. Включая моих.

"И был кощей по ногате" — летописец о судьбе пленных смоленских, суздальских, рязанских гридней после этого похода.

Конечно, рабство Боголюбский отменил. Но если будет разгром — всё вернётся на круги своя. Будет как всегда — "по ногате".

— Вот что, Пантелеймон. Я тут с Боголюбским разговаривал, толковал, что тебе, за геройство твоё, надобно боярство дать.

— Чё?! Правда?!

* * *

" — В русском языке нет слов "чё" и "нету".

— Чё?! И вправду нету?!".

* * *

— Факеншит! Только со двора моего ушёл, а уж науку забыл! Я никогда не вру. Повторить? Да, был такой разговор. Порешили, что надо. Но рано. Годами ещё маловат. А как в возраст войдёшь — тогда.

У мальчишки все беды-сомнения — из ума вон. Глаза горят, рот раскрыт. То он из себя всякое слово вымучивал, а то сам нараспашку.

— Теперь о твоих... переживаниях. Выкинь из головы. Ропак... По прозванию его. Скрытен, сдержан, сумрачен. Вовсе не братец его — ко всякой иконе с поцелуем, ко всякому столбу с лаской. Но к своим людям добр и заботлив. Ты для него — свой. А как это по-доброму с малолетками вроде тебя — он не знает. Своих — нету, с братьями, с племянниками малыми... Он жил наособицу. Как тебе приязнь свою выказать... навыка нет. Понял? Ты не шугайся его. Наоборот, покажи радость свою. От его подарков, от заботы. Сам к нему внимателен будь. По-сыновьи. Не наглей, конечно. Жизни учить Ропака не надо.

Пантелеймон обрадовался чрезвычайно. "Снял камень с души". Пару раз переспросил: точно-точно? И убежал вприпрыжку.

Забавно. Тут, понимаешь, "Россию поднял на дыбы". Войны, походы, реформы... Передел собственности! Князья уделы меняют! Итить меня, землемерить. А тут... два доброжелательных друг к другу человека не в состоянии свою приязнь корректно выразить.

Ропак, и вправду, "муж добрый". Но не муж — семьёй не жил, детей не растил, счастья этого — ребёнка баловать да потакать — не пробовал. Не дрочил дитятку. Не умеет.

Да и Пантелеймон... Сирота. Дом мой, конечно, хорош. Голодными да битыми без вины дети не бывают. Но — не семья. Эдакая фабрика. Вещей, идей, людей. Приют сиротский. Не клят, не мят, но ласки к одинокому ребёнку... У меня — времени нет. "Русь Святую", разъедрить её кукурузой, спасать надо. Прогресс, зашибить бы его электричеством, продвигать и подталкивать. А на души человеческие... на самое в мире интересное... ни сил, ни времени. И чем дальше — тем больше.

Обездушивающее болото прогрессизма. Как-то мои коллеги про это... Про то, что от попадуна, личности, человека одна бездушная функция остаётся. Может, у них и сначала души не было? Или они какой холодильник для человечности строят и свои души туда складывают? Чтобы не завонялись?

Ропак ищет в мальчонке сына. Может, и сам не знает, что ищет. Присматривается, подарки дарит, заботится. А Пантелеймон к такой заботе — не приютской, не казарменной — не привык. Не знает что это такое. Вот и увидел то, про что от старших слышал: "как за девкой ухаживает".

Х-ха... Скажи такое Ропаку в лицо — сразу за меч схватится. И его можно обоснованно и подготовлено убить. Но не надо. Необходимость отказаться от наверняка сработавшей бы провокации, вызывает... печаль. Это ж можно было бы так красиво... уелбантурить.

Ваня! Не свихнись! Совсем уж заинтриговался и провакатнулся. Цель видишь? — "Белая изба". Ну и не отвлекайся на "из любви к искусству".

Хорошие люди. Что большой, что малый. Пусть живут и трудятся. Себе на радость, мне на пользу.

— Ну что, ля, теперь-то, как корзно одел, поди, и стишков не скажешь? Ты ж теперя высоко взлетел.

Немолодой, невысокий, небогато одетый гридень. Первый раз вижу его на свету: прежде всё по ночам общались. В бороде чуть седины, сапоги стоптаны, ножны меча обшарпаны. Ничего заметного, особенного. Только взгляд. Смелый, цепкий, весёлый.

— Что, е...ло, х...ло и зап...ло? Прежде щиты княжеские портил — теперя за одёжу принялся. Ты ж, эта, ныне... корзло.

— Тю. Я — корзно, а не козло.

— А пофиг. Как был шпынь злокозненый, так и остался. Росточком прибавил, плечиками поширел. А бороды как не было, так и не выросло. И глаз... Точно. Прыщ хитрокаверзный. Опять каверзу учинил?

— Которую? Ты про "шапку Мономаха", про митрополита наречённого, про войско общерусское?

Гридень кривовато усмехнулся, тряхнул головой.

— Первый раз я тебя увидал когда ты щиты красные со свежим упокойником в Княжье Городище вёз. После за тобой вои княжии скакали. Не догнали. Третий раз стишков твоих послушал — в Луках усадьба сгорела с боярином. А ныне куда?

— Отсюда.

— Ага. Вона чего. И чего тута будет? Мор, глад, трус?

— И не говори. Ухожу и беспокоюся.

Я прищурился, глядя в его спрятавшиеся в морщинках глаза и импровизнул:

— Стишков тебе? Изволь.

Раз пошли мы воевать.

Разтакую княжью мать.

Довелося Киев брать

Всех киянок отъе...ть.

Во-от! Об этом Маяковский и говорил: "Покайтесь во всех отглагольных рифмах!".

— О! Дык... Верно сказывают: тя хрен остановишь. И корзно не поможет. А ещё? Ну, что б на "-ло".

— Да запросто. Про Жиздора к примеру:

Князю я набил е...ло.

Разорвал ему гузно.

Получил за то корзло

И повёз домой майно.

— Едрить тебя, скоморошить! Кидай ты эту хрень нахрен! У нас в корчме — тебе цены не будет! Во всяк день сыт, пьян и заботушка не сушит! Э-эх... Такой талант... А в князьях пропадает.

— А давай ты ко мне, во Всеволжск. Дам и службу, и усадьбу. И песенок попою.

Гридень поморщился.

— Не. У меня в Смоленске всё надобное есть. А чего нет — того и не надобно. Вот только частушек твоих... Но, сам понимаешь, не пойдёт муж добрый от дома да службы за ради... песенок похабных.

— Ну извини. Жаль, однако, что такой талант, талант слушателя и ценителя, в "мужах добрых" пропадает.

Гридень, вполне уловив мою встречную подколку, хмыкнул. Обернулся на чей-то оклик, махнул туда рукой.

— Ну, князь-песенник, бывай здоров. Может ещё свидимся.

Он уже пошёл к своим, стоявшим толпой шагах в двадцати, когда я, уже в спину, спросил:

— А имя-то твоё как? Который раз встречаемся, а имени твоего не знаю.

— А на цо? Хоть горшком назови. Нужен буду — сыщешь.

Он ушёл, а я нехорошо вздрогнул. "Нужен буду — приходи" — моя присказка. После которой у моих собеседников случаются крупные неприятности. А мне чего ждать?

Ну, вроде, всё. Всех дел не переделаешь. Но — пора. Домой.

Через день мой последний обоз с киевской добычей пошёл за Днепр.

Ещё затемно перебрался на ту сторону, развернул Сивку моего мордой к городу. Сидел в седле, смотрел.

Вспоминал, как девять лет назад меня везли этим же путём. Везли — на смерть.

Фатима и Перемог транспортировали "княжну персиянскую", беглого рабёныша, боярского наложника, отыгравшую в аристократической игре свою партию и ставшей лишней пешку. Глупого, ничего не понимающего, ничего не могущего, чуть хлебнувшего дерьма "святорусской жизни", бестолкового, панически испуганного попаданца, проданного, преданного и обманутого. С коротким и беспросветным будущим.

Теперь я снова уходил из Киева. Сам. Иначе. Совсем не так. Но сходство... видно глазами.

Как тогда — на той стороне реки солнечный свет уже накрывал город. Солнце поднималось и полоса его жаркого, остро-яркого света ползла вниз по Днепровской круче. Резко, до болезненности, высвечивая всё это заселённое пространство. С церквами, стенами, теремами... С людьми, которые во всём этом живут.

Этот город для меня — уже не картинка из учебника, не кадр киношки с застроенной бутафорами площадкой. Это — кусок моей жизни. Куски. Место, где я жил. "Точки бифуркации" истории. Моей и человечества. Где я набрался. Опыта, жизни, мыслей. Понимания себя, людей, мира.

Город, где я был холопом, где долгие годы лежала непохороненной моя первая женщина. Где жил мой первый и единственный мужчина. Мой первый господин. Где меня самого впервые назвали "господином" и вбили премудрости истинного служения. Где я впервые сыграл женскую роль и роль прогрессора-инноватора. Где я сделал невозможное: "сделал царя", сделался князем.

Где-то там, в залитых уже утренним светом усадьбах, била поклоны на утренней молитве княжна Груня. Девочка, против воли своей, ценой своей судьбы, своего позора спасшая "Святую Русь" от холопства. Освободившая сотни тысяч русских людей из рабства и обречённая за это на пожизненное заключение в монастырской келье.

Где-то перебирала рифмы, утратившая из-за меня будущие месяцы тревоги и столетия славы другая княжна — Фрося. Неожиданно возникло видение: округлые налитые груди, алеющие от банного жара, качающиеся надо мной в такт взмахов веником. Э-эх... да ещё и поэтесса.

Продумывал свои хитроумные планы не "выброшенный на свалку истории", а вознесённый на вершину церковный иерархии Антоний Черниговский. Бормотал, хмыкая себе под нос, мои рифмы на "-ло" простой непростой смоленский гридень. Трижды спасавший мне жизнь, но так и не назвавший своего имени. Молился, чтобы я "расточился аки дым", Благочестник. Лязгала "зубы в зубы" сестрица Ольга Юрьевна. Напряжённо прикидывал как собирать дружины Ропак. И о чём-то, в восемь слоёв, "кипела" молотилка Боголюбского.

Боюсь, что и для меня в том вареве есть место.

От перевоза вытягивали мои возки. Рядом привычно, по-родственному, препирались меж собой два русских князя, старый и малый, два Глеба, дядя и племянник, Глеб Юрьевич — только что вернувшийся из Переяславля новый князь киевский, и юный Глеб Андреевич — наибольший воевода русского войска.

За Днепром был хорошо виден город. Свежая зелень уже затягивала чёрные проплешины сожжённых подворий. Князья, присланные проводить меня, спорили: что восстанавливать сначала, что потом.

Я смотрел на ограбленную с моим личным участием, но снаружи не пострадавшую Десятинную, на синий верх бесколокольной Андреевской, на неизменный Михайловский златоверхий, вычищенный владимирцами изнутри до пустого эха. Мне очень хотелось никогда не возвращаться в этот город. Но я уже чувствовал, что придётся снова идти сюда и вычищать это кубло огнём и мечом. Пока не станет "мати городов русских" вести себя как добрая матушку. А не девка гулящая, которая только и рада, что зазвать к себе хоть кого. Да сразу на спинку упасть и ножки раскорячить.

От перевоза вытянули очередной возок. Из-под занавески глянули на меня женские глаза. Агнешка Болеславовна, бывшая Великая Княгиня Киевская смотрела на меня влюблённым, ищущим благоволения моего, взором. Совсем не так, как Фатима девять лет назад. Не та женщина, не так смотрела, глаза совсем другие.

Но снова пробрал меня озноб. Не страха смерти, а восторга. Вот ею, этой чужой женой, её телом и душою, разумом и неразумностью, сотворил я великое дело — пробил стену. Берег того русла, что зовётся "течение истории".

И вся эта мешанина, подобная горному селю, из воды и грязи, вывороченных валунов и выкорчеванных деревьев, селянских крыш и унесённых овец... Всё, что зовётся "Святая Русь", уже поворачивает, ползёт, лезет, выдавливается и выпихивается потихоньку, не понимая этого — в новое русло.

Надо ещё будет каждый день долбить и расширять эту дыру, надо ставить препоны в старом русле, чтобы не пошло прежним путём. Да и новое русло, хоть и уводило от бед мне известных, но к иным, мне покуда неизвестным бедам, могло привести.

Но! Я это сделал!

Господи! Ты дал мне силы и разум. Вот я, перед лицом твоим. Делаю что могу, по мере сил собственных и собственного же разумения. От тебя принятых. И если не будет от трудов моих толка, то и грех сей на тебе будет, Господи.

И другим никогда, видишь Бог? — я не буду,

Если что-то не так, ты прости уж меня.

Не надо меня прощать. Я — есть. Подобие твоё. И я делаю всё что могу.

А ты?

На следующее утро, порешав обычные для первого дня движения каравана несуразицы и негоразды, я, с малой охраной, оставил медленно двигающийся обоз.

Навестить места "боевой и трудовой славы". Добраться — наконец-то, через девять лет! — до "золотишка княжны персиянской".

Как оно меня манило, сколько раз за эти годы я зубами скрипел: "лежит же! Его бы сейчас в дело пустить!". Сколько раз оно добавляло мне самоуверенности, наглости: "ежели что — откопаю и расплачусь". Или там: "откопаю и убегу. Отсюда и к едрене фене!".

Помогало. Не тем, что оно есть у меня, а тем, что я знаю где оно.

Точнее: думаю, что знаю. За столько-то лет... мало ли кто по болотам шастает — могли и прибрать.

Понятно, что в болота конями мы не полезли. Да я и не уверен, что нынче и пешком там пройду. Теперь-то ясно — чудом мы с Марьяшей там не утопли, божий промысел, однако.

Выскочили к устью Сейма, к Великому Устью. Тоже памятное место. По походу с Борзятой. Тогда зима была. Мы шли тройками по речному льду. Это было последнее место, где мы видели княжьих гридней — дальше уже "самара", полон половцы гнали.

Вспоминать... и стыдно, и трепетно. Как я тогда чудом жив остался. Ближники спасли, сам бы я точно сгинул. Глупый очень был. И слабый.

Бережёт меня судьба. Для чего-то. Неужто для "прогресса"? Как-то слабо верится: ГБ насчёт прогресса — отрицательно. "Что было — то и будет".

Нынче лето, взяли лодочку, скатились по речке вниз. Чуть мимо не проскочили.

Нету уже ни тех мостков, с которых я Марьяшу, почти бесчувственную, к плоту привязанную, в реку сталкивал. И той девчушки, что на иве прибрежной висела, снизу насквозь копьём пробитая, нет. А ива есть. Разрослась, раскудрявилась. От усадьбы, в тот раз половцами захваченной и сожжённой, только пепелище.

Что тогда оставалось — всё позже выгорело. От сарая у пристани, из ворот которого я тогда плот ножиком мастерил — пара горелых брёвен. Какие-то другие люди спалили. Может, половцы в следующий раз, может свои безобразники. Омшаники, что в стороне стоят, вовсе сгнили, целых крыш ни одной. Всё травой заросло. А в траве — черепа. От пинка катаются. Да кости иной раз под ногой трещат.

"Эти кости в пыли... были раньше людьми... такими же как мы...".

Пустое место. Разорённое, сожжённое, брошенное.

Так по всей Руси будет. После Батыя. После ляхов, после немцев...

Придут люди. Вспашут, построят, обживут. И их вырежут. Раз за разом. Здесь, по южному порубежью — в разных местах каждый год. В тот год, когда я здесь убегал — пять раз. Где — свои, где — поганые. Где — вместе.

Сыскал я и место, где явились мне "серые призраки в ночи". В ночной темноте из болотного тумана. Три серых всадника.

Нынче день ясный, а меня снова трясёт. Как тогда. Не сам страх — память о нём.

Рюриковичи меня никогда не поймут — у них такого страха не было. Другие сильные страхи случаются, а вот такого...

У них бывает страх смерти в бою. Это понятно, с другими видели. Может попасть в плен. Тоже видели, знаем. Утонуть в реке, получить тяжёлую рану... Всё.

Для меня тогда половцы были... все известные несчастия сразу да ещё пачка непредставимых.

Теперь-то я уже представляю. Теперь-то я — ого-го-го! — Ванька корзанутый!

Но память о собственном страхе осталась.

Снова, как с холопством: для них — ну, нехорошо. Для меня — "так жить нельзя и вы так жить не будете".

Значит, и дела со Степью придётся делать как-то... мимо рюриковичей.

А вот у этой берёзы тогда Марьяша на коленках сидела. Глаза — "рублями", рот — нараспашку. И как я ухитрился сообразить...?

Она тогда... одурела. Начала сначала посасывать, потом поняла, задёргалась. И не воткнуть же до упора! Начнёт задыхаться, потом рвать её... шуму будет. Только фелляция. Потихоньку.

Когда на гати копыта застучали, у Марьяшки и глазки закатились. Но сосательный рефлекс у хомосапиенсов — из самых врождённых. Вроде дыхательного и глотательного. Кто не сосал — тот потомства не оставил.

Э-эх, вспомнилось. Фрося. "Золотое перо" русской культуры. И — "золотое горло". В смысле: такие "соловьиные трели"! А вы что подумали?

Мда. Я тогда Марьяше жизнь спас. А она — мне.

Она — больше. Она — нашла мне смысл жизни. Этой моей жизни в "Святой Руси". Секс — гигиена — детская смертность — белые избы. Дала повод найти причину для "не скукситься и не скурвиться".

Как-то она нынче, со своим Урдуром у алан?

Чуть дальше... Ночью, когда закапывал, казалась далеко ходил, а всего-то и двух десятков шагов нет, нашёл то место. На соседних деревьях мои инициалы. Уже и не разобрать. Заросло всё, заплыло. Только если знаешь как оно выглядело — можно углядеть.

Вкопался буквально руками. Вырос я, силы прибавилось. Тогда сперва ножиком корни резал, а теперь могу просто руками рвать. Как собака лапами песок выкидывать. Вот и мешок мой. Подгнил, но содержимое держит.

Вестовой торбу подставил, сам аж дрожит. Не от жадности — от изумления, от восторга: "Зверь Лютый" по земле идёт. Где копнёт — там золото сыскивается. Волшба!".

А я свой "золотой запас" перебираю. Цацки, побрякушки, прикрасы...

Вот лифчик мой придуманный, первый в этом мире. Весь золотишком занавешенный. Вот мои штаны полупрозрачные. Как там, на свадьбе в Киеве, мужики на мои коленки облизывались, слюни пускали...

Зарывал — вспоминал: "Как-то там мой Хотеней поживает? Хозяин-полюбовник-изменщик".

Нету уж давно Хотения. Сам его и зарезал, и сжёг. Теперь сам себе — всё. Сам — хозяин, сам себя люблю. И сам себе не изменять стараюсь.

Нет уже и иных тогдашних персонажей. Казались такими важными, опасными, всемогущими. Сдохли. Все.

Нет. Саввушка-правдовбиватель живой. Потому что мой ошейник принял.

Артемий-мечник. Потому что ко мне, к рабёнышу-наложнику, добр оказался. "Доброта спасёт мир". Не знаю как мир, а Артемия спасла.

Расплясалась наложница-стриптизёрка на той свадебке и даже не перепрыгивая, как в сказках, три раза через лесной пень, обернулась "Зверем Лютым".

Ванька-оборотень? А кто у нас не оборотень? То бегал мальчонка резвый. А то ковыляет ветхий болящий старец. Оборотничество такое, "жизнь" называется.

Это место на песчаной гриве в Черниговских болотах, оказалось для меня "точкой сверки" даже более, чем подворье Степаниды свет Слудовны в Киеве. В городе вечно была суета, что-то надо было быстро делать, куда-то бежать, кого-то резать или трахать.

Здесь ребята из охраны запалили костерок, сообразили перекус, а я сидел в стороне и вспоминал. Не факты — чувства. Себя, свои тогдашние страхи и надежды. Планы... С чего я начинал, как и куда шёл, чего хотел, что получилось.

"Работа над ошибками".

Какой я был глупый!

Это — полезно. Вспомнить, ощутить.

Потому что, есть подозрение, что через десяток лет я снова буду себе такое же повторять.

Шебаршин прав: "Ошибки прошлого — строительный материал политики настоящего".

Мда. Есть у меня много из чего и дальше строить.

Чтобы выбрать правильный курс в море нужно оглядываться на берег, от которого ты отчалил. Вот я и посидел на бережку.

Курс — прежний. "Белая изба".

С конкретизацией: снижение на порядок детской смертности. С добавлением обязательных минимумов: гигиены, пропитания, жилья, безопасности, грамотности... И — по расширяющейся спирали. На витках которой отдельными кусочками-эпизодами, инструментами-приспособами проскакивают то "Шапка Мономаха" на голове Боголюбского, то "Порожная канава", то истребление "серых степных хищников". Множество военных, организационных, технологических, социальных, экономических... мелочей. Для достижения главной, самим себе поставленной цели.

"Всё ли ты сделал для белоизбанутости всея Руси?". Нигде не свернул, не потратил время впустую? Время — наиважнейший ресурс. Невосстановимый. В нём — смерть. Смерти. Много ежедневных, ежечасных смертей маленьких детей.

Вроде — "верным путём идёте, товарищ Ваня".

Даже последний эпизод с Фросей, типа моего чисто личного любопытства "откуда есть пошла худлитра русская?", был необходим: дал время Боголюбскому придти к соглашению с Благочестником. Отчего мне отдаются земли для проекта "Северный 3Б".

Они бы и так договорились. Но позже. И проект бы я начал. Но — позже. А вот войны с Новгородом мне не миновать. И чем раньше мне понятны расклады и условия в той будущей драчке, тем больше у меня времени придумать и продумать разные... заелдыривания и уелбантуривания.

Тут у меня подход вполне наш, русский, прямо по "Мёртвым душам": ежели мне нужное уже отдали, то как бы... и не заплатить. Или — поменьше.

Ну что тут непонятного?! Война — гибель людей. Моих людей. Лучше — меньше.

— Всё, Охрим, подъём. Возвращаемся.

На реке уже ждала вернувшаяся лодочка: пару ребят сгонял поискать "людоловский хутор". Нашли. Живут там люди. Рядом же селище — вот и заселили то... проклятое место. Ловят ли новые жители прохожих для продажи — неизвестно. Надеюсь, что нет.

Хорошие здесь места. Богатые, красивые. Век бы не видать — уж больно мне здесь... больно.

Я спешил уйти с Десны: не хочу снова ввязываться в игры русских князей. Через день-два караван Боголюбского повезёт Фросю в Новгород-Северский. Значит, будут большие посиделки в Чернигове. Где Боголюбский будет нагибать Гамзилу по теме: отдай брата в удельные, отдай детей в училище, отдай гридней в войско, отпусти холопов и закупов, отмени мыто и полюдье... Гамзила будет уворачиваться, торговаться, хитрить... Но "в лоб", в мятеж не пойдёт. Не дурак. А Андрей будет давить, жать, требовать... Но, снова, "в лоб" — отобрать удел, "лишить причастия в Земле Русской" — не будет. Тоже не дурак, такая война сейчас ему не нужна.

Будут долгие хитрые благолепно-зубоскрипные беседы. В поисках баланса. Найдут. Какой-то. И оба будут чувствовать себя обиженными. Или наоборот. Независимо от реального результата. В зависимости от качества эпителия в их толстых кишках и выделяемого серотонина. "Героин счастья". Э-э... виноват — "гормон".

Вернулись к оставленным коням и марш-марш, "волчий скок", вдоль по Сейму на восток. К Курску.

Глава 624

* * *

Древняя земля. Хоженая, топтаная, политая. И кровью, и потом.

200 тыс. лет назад здесь жгли свои костры неандертальцы. Неандертальцев уже нет, а угольки остались. Как и заготовка ашельского копьевидного ручного рубила. Охотились на мамонтов, шерстистого носорога, гигантского оленя, лошадей и бизонов. Которых тыкали листовидным остроконечникником-бифасом и скребли большим скреблом.

На вопрос: чья это земля исконно? — ответ очевиден: неандертальцев. А всякие ориньякцы, мустьерцы и прочие... наглая недавняя набродь.

25 тыс. лет назад — Поздневалдайское похолодание, одно из самых жестоких за всю историю.

Человечество ответило предсказуемо: побежало. Из нынешней Моравии в здешне-тогдашнюю тундру.

Популяции мамонтов нарастили численность и расширили ареал. Столь стремительно, что мамонтовые стада и идущие за ними общины охотников буквально "выплеснулись" на Русскую равнину.

"...вождь с удивительной осторожностью заползает под брюхо слона... схватив обеими руками копье с длинным наконечником, он изо всех сил вонзает его в грудь слона и молниеносно прыгает в сторону. В это время его товарищ вскакивает из зарослей и отвлекает раненое животное. Смертельно раненый зверь умирает в течение нескольких минут".

Крутые ребята здесь жили. Круче африканских пигмеев, которые вот так охотились на слонов.

Как-то картинка... не похожа на школьный учебник. Очередной "разрыв шаблона"? Хотя если подумать...

Потом все вымерли. И мамонты, и охотники на них.

Тут из Скандзы (Скандинавии) через море привел на трех кораблях свой народ готов король Бериг. Привёл — к устью Вислы. Через пять поколений новый король, Филимер, повел народ в счастливую и плодородную страну Ойум.

Пройдя много земель и покорив много народов, готы достигла Черного моря. А часть осела в этих краях (280-е годы н.э.).

Аборигены из "Киевской археологической культуры" проигрывали новосёлам по всем параметрам. Иордан пишет: "венеды — плохие воины", археология показывает: у "киевлян" почти нет вооружения. Ещё нет гончарного круга и плуга с воловьими запряжками. Тогда же (в 4 в.) здесь появились римские монеты, цветное стекло и ариане.

Потом — гунны. Те из местных "киевлян", кто воспринял прогресс от готов (жернова, вертикальный ткацкий станок, массивные железные насадки на пахотные орудия, черняховские пряслица) — убежали за Дунай. Остальные — спрятались в лесах по Десне.

Угро-финны, скифы, сарматы, готы, гунны... все оставили здесь следы. После неандертальцев, конечно.

Иордан и Прокопий Кесарийский: склавины и анты — родственные племена, произошедшие от общих предков-венедов. Они "не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии", обитают в жалких хижинах на большом расстоянии друг от друга "в лесах, у неудобопроходимых рек, болот и озер", часто меняют места поселения, занимая "неимоверно обширную землю" к востоку от Дуная, постоянно враждуют между собой.

"...они коварны и не держат своего слова относительно договоров; их легче подчинить страхом, чем подарками. Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и собираются, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому".

Демократия as is. Народовластие по-венедски.

Естественно — язычники. Уже в Х в. воины князя Святослава после неудачной битвы:

"И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра".

Заколотые безоружные мужчины и женщины, задушенные младенцы... А чё? — По обычаю же! Как с дедов-прадедов!

Сколько же попандопул мечтает лично присоединиться к этому древнему героизму, к этим истокам и скрепам!

Маврикий, славяне на рубеже VI и VII вв:

"Они многочисленны, выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и дождь, и наготу тела, и нехватку пищи. К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны... Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время... но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться за некий выкуп, либо останутся там, как свободные люди и друзья. У них множество разнообразного скота и злаков, сложенных в скирды, в особенности проса и полбы. Жены же их целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве... Все ценное из своих вещей они зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишнего".

Дружелюбны. Но ценное — ховают сразу.

Прокопий Кесарийский:

"Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые... пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом, сильно действующим... Если и случится, что они отважились идти на бой, то они во время его с криком слегка продвигаются вперед все вместе, и если противники не выдержат их крика и дрогнут, то они сильно наступают; в противном случае обращаются в бегство, не спеша померяться с силами неприятелей в рукопашной схватке.

Имея большую помощь в лесах, они направляются к ним, так как среди теснин они умеют отлично сражаться. Часто несомую добычу они бросают [как бы] под влиянием замешательства и бегут в леса, а затем, когда наступающие бросаются на добычу, они без труда поднимаются и наносят неприятелю вред. Все это они мастера делать разнообразными придумываемыми ими способами с целью заманить противника. Вступая в битву, большинство из них идёт на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек, ни плащей, а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бёдрах...".

Племенное ополчение, слабовооружённое, владеющее рядом тактических приёмов.

Увы, ни отравленные стрелы, ни ложные отступления не решают судьбы войны.

Сперва антов очень сильно побил преемник Германириха Винитирий. Потом пришли авары. В последний раз анты упоминаются в 602 году. Были ли анты праславянами или прабалтами — непонятно.

В конце VII в. под давлением кочевников-болгар, которые заняли северную часть Балканского полуострова, жившие там славяне вынуждены были частично покинуть места, освоенные ими за два столетия расселения в пределах Византийской империи. Отток населения шел частью на восток, "на историческую родину", в те места, откуда в эпоху Великого переселения народов ранние славяне пришли к границам Византии. Однако возвращались они уже не теми варварами, примитивный образ жизни которых вызывал удивление византийцев. С берегов Дуная славяне несли навыки пашенного земледелия, использования тяжелого плуга, строительства печей из камня или глины. Горшки, которые они лепили как встарь, от руки, были украшены пальцевыми вдавлениями по краю венчика.

Это и имел в виду Нестор, когда писал, что северяне пришли с Дуная и осели на берегах Десны, Сейма и Сулы. Имя северов упоминается в числе "родов славян", которых болгары выгнали с Балкан.

Развитие славян на Днепровском Левобережье не успело начаться. Новые войны в начале VIII в.н.э. Люди вынуждены прятать свои нехитрые богатства, не каждый может вернуться за своим имуществом.

Северяне стали возводить крепости-городища на расстояние 5-10 км друг от друга. Линии обороны: по Псёлу, по Сейму и его притокам — Тускарь и Рать. Третья — на Свапе.

Пройдёт почти тысяча лет, в Степи будут уже новые народы, Русь станет Московской, но возвратясь в эти земли, новые оборонительные линии часто ставят по прежним местам.

Наконец, к славянам пришёл Хазарский каганат.

Государство — это хорошо. Даже если оно иноверное и иноязычное: освоение лесостепной полосы Днепровского Левобережья происходит под хазарами беспрепятственно. Северяне хранили верность каганам, долго (до 884 г.) вместе с радимичами и вятичами выплачивая дань "по серебряной монете и по белке от дыма". Это позволяло им получать продукцию ремесленных центров каганата, участвовать в торговых операциях с хазарскими, среднеазиатскими и ближневосточными купцами, обеспечивало защиту от кочевников.

Ибн Русте:

"Земля славян есть равнина лесистая; в лесах они и живут... Из дерева выделывают они род кувшинов, в которых находятся у них и ульи для пчел, и мед пчелиный сберегается... Разведением свиней занимаются они, ровно как (другие) овцеводством. Когда умирает кто-либо из них, они сжигают труп его. Женщины их, когда случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. На следующий день по сожжении покойника отправляются на место, где оно происходило, собирают пепел и кладут его в урну, которую ставят затем на холм. Через год по смерти покойника берут кувшинов двадцать меду... и несут их на тот холм, где родственники покойного собираются, едят, пьют и затем расходятся.

Если у покойника было три жены, то та из них, которая утверждает, что она особенно любила его, приносит к трупу его два столба и вбивает их стоймя в землю, потом кладет третий столб поперек, привязывает посреди этой перекладины веревку, становится на скамью, и конец этой веревки завязывает вокруг своей шеи: тогда скамью вытаскивают из-под неё, и женщина остается повисшею, пока не задохнется и не умрет. После этого труп её бросают в огонь, где он и сгорает.

Все славяне — огнепоклонники. Хлеб, наиболее ими возделываемый, — просо. В пору жатвы кладут они просяные зерна в ковш, поднимают его к небу и говорят: "Господи, ты, который даешь нам пищу, снабди теперь нас ею в полной мере!".

Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели. Последние длиною в два локтя, лютня же их восьмиструнная. Хмельной напиток приготовляют из меду. Вооружение их состоит из дротиков, щитов и копий; другого оружия не имеют.

Глава их коронуется, они ему повинуются и от слов его не отступают. Местопребывание его находится в середине страны. И упомянутый глава, которого они называют "главой глав", зовется у них свиетмалик... Он имеет верховых лошадей и питается исключительно кобыльим молоком. Есть у него также прекрасные, прочные и драгоценные кольчуги. Город, в котором он живет, зовется Джерваб. Здесь у славян происходит ежемесячно, в продолжение трех дней, торг.

В земле славян холод бывает до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, который покрывает деревянною остроконечною крышею, какие видим у христианских церквей, и на крышу эту накладывает земли. В такие погреба переселяются со всем семейством, и взяв несколько дров и камней, раскаляют последние на огне докрасна. Когда же раскалятся камни до высшей степени, поливают их водой, от чего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают уже одежду. В таком жилье остаются до самой весны.

Царь ежегодно объезжает их. И если у кого из них есть дочь, то царь берет себе по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в год. У кого же нет ни сына, ни дочери, тот дает по одному из платьев жены или рабыни в год. И если поймает царь в стране своей вора, то либо приказывает его удушить, либо отдает под надзор одного из правителей на окраинах своих владений".

"Свиетмалик", "царь славян" — наместник хазарского кагана. И по титулу "малик" (царь), и по напитку — кобыльему молоку, типичному для степняков.

Хазары в те времена правили всеми, а конкретно здесь жили средне— и узколицые длинноголовые европеоиды с сильно выступающим носом — типичные представители средиземноморской расы с рельефным лицом и тонкими костями. Средний рост мужчин 167,4 см, женщин — 157,3 см, хотя встречаются погребения и высоких, более 180 см людей. Продолжительность жизни мужчин 39,1 года, женщин — 33,6 года.

Тут варяги добрались до Киева. В 883 г. Олег покоряет древлян, в 884 г. — Северскую землю.

"Иде Олег на Северы и победи Северы и возложи на них дань легку и не дал им хозарам дани давать, говоря: я им враг, а вам не к чему".

Годом позже власть руси признали и радимичи. Результат кампании 882-885 гг. Вещего Олега — Русское государство, контроль над путем "из варяг в греки".

Ответ хазар — торговая блокада. Предпринять более решительные действия хазары не могли. Мадьяры под натиском печенегов покинули кочевья и в 895 г. ушли в Паннонию, после чего победители обрушились на северные и западные провинции каганата.

Мощное государство с прочной экономикой, яркой культурой и сильной центральной властью развалилось. В руках хазар осталось несколько таманских и восточно-крымских портов, устье Волги и низовья Дона.

Захват Киевской русью Черниговского Подесенья привел к оттоку северян на Верхнюю Десну и в Посеймье, где во вт.пол.X в. появились новые и разрослись старые поселения. Осваиваются земли по р.Тускарь, которые в X в. "превращаются в один из самых густонаселенных микрорегионов Посемья, входящий в ближайшую округу Курска".

Креститель был не только провозвестником, но и администратором: на рубеже X-XI вв. вдоль Сейма появляется населённая русскими полоса, которая разорвала единый северянский массив. Центр посемьских земель — Курск, основан Владимиром во время похода 985 г. на Булгар. Крепость в устье Кура стала опорной базой Великого Князя.

Последнее упоминание (1024 г.) — активное участие северян в войне сыновей Владимира. Северяне выступили в конфликте между Ярославом (Мудрым) и Мстиславом на стороне последнего, их ополчение в бою у Листвена сыграло решающую роль, дав возможность Мстиславу разгромить по частям войско брата.

Восхищения Мстиславом не скрывал даже близкий к потомкам Ярослава составитель "Повести временных лет":

"Был же Мстислав могуч телом, красив лицом, с большими очами, храбр на ратях, милостив, любил дружину без меры, имения для нее не щадил, ни в питье, ни в пище ничего не запрещал ей".

Пьющие да жрущие без ограничений вояки — идеал русского летописца? О народе, который всё это, "без ограничений", даёт... а кто это?

Ярослав, хромой, с больными ушами и патологически толстолобой женой, убежавший в Новгород из страха соседства со своим братом, бежавший из Киева от ляхов Болеслава, отдавший тому сестёр, защищавшийся гигантской (и дорогой) постройкой своего "града Ярослава"... совсем другой человек.

Конфликт закончился Городцовским миром (1026 г.):

"И послал Мстислав за Ярославом, говоря: "Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра". И не смел Ярослав идти в Киев, пока не помирились... Когда же заключили мир, разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихла усобица и мятеж, и была тишина велика в стране".

Первый раздел Руси, я про это уже...

В 1036 г. Мстислав умирает ("изыде на ловы и разболеся и умре"). Незадолго до этого скончался его единственный сын Евстафий (1033 г.), оставшиеся без правителя земли вновь вернулись под Киевского князя. Ярослав Мудрый получил возможность ставить наместника в Курск.

Первый курянин, известный по имени, появился на свет в Василеве под Киевом. На восьмой день после рождения ребёнка принесли к священнику для крещения. Тот, "видев детища и сердечными очами прозря", нарёк его Феодосием, "Даром Божьим". Отец Феодосия служил Великому Князю, отправлен на дальние рубежи "в ин град, Курск нарицаемый, князю тако повелевшу".

Про Феодосия и его проблемы с матушкой — я уже...

Курск времён Феодосия.

В городе — княжеский наместник, "властелин", управляет здешними землями вместе с "городскими вельможами". На полях знати трудятся "рабы". Есть церкви, при которых действуют школы, на папертях просят милостыню нищие.

К концу XI в. у местных христиан начались захоронения в могильных ямах. Очень разнообразно: в домовинах, в широких неглубоких ямах, перекрытых широкими досками-настилом; в узких ямах глубиной до 0,7 м, перекрытых длинной доской; в ямах без домовин и дощатых перекрытий.

Есть ремесленные мастерские, рынок, где торгуют зерном. Через город проходят обозы купцов и группы паломников.

Куряне живут в квадратных полуземлянках площадью около 9 кв. м. Котлован жилища уходит в землю до 1 м. Вдоль стен — вкопанные в земляной пол деревянные лавки. В углу — массивная глинобитная печь, целиком вылеплена из глины на каркасе из толстых прутьев. Прутья заострены и вбиты в пол. Печной под имеет вымостку из плоских обломков песчаника — камни дольше сохраняют жар. Свод печей также укрепляют камнями и обломками керамики. Близ жилищ — хоз.постройки, слегка углублённые в землю, зерновые ямы. На дворе: свиньи, коровы, собаки, куры. Рыбьи кости. Усадьбы огорожены плетнями.

Есть и укрепление. Его регулярно перестраивают. Небольшой участок стены снесли, на его месте соорудили въезд, через который идёт дорога с деревянной мостовой, спускающаяся от ворот в ров и по его дну выходившая к Тускари. Во вт.пол. XI в. укрепление погибает в пожаре и больше не восстанавливается. Съездом к реке продолжают пользоваться ещё сто лет.

После утверждения в Курске династии из Ольговичей крепость расширяется, линию укреплений переносят севернее. Ещё один пожар в сер.XII в. — укрепления перестроены и усилены. Оборонительный ров глубиной 2 м, ширина 20-25 м. По внутреннему краю рва — частокол из полуметровых бревен, расколотых пополам, плоской стороной внутрь укреплений. Вне детинца — посад и несколько слобод.

Политическая история даёт отдачу в материальную. Вроде расширения крепости при смене династии. А политически здесь так.

В лето 6562 (1054 г.) на семьдесят шестом году жизни скончался Ярослав Мудрый. Перед смертью он поделил Русскую землю между своими сыновьями, "запретив им переступать пределы других братьев и изгонять их".

Северскую землю Ярослав разделил. Святослав Черниговский получил Подесенье и Путивльское Посеймье, Всеволод Переяславльский — земли на Псле, Суле, Ворскле и Курское Посеймье. Единая прежде область северян была разделена.

След этого решения Ярослава местами виден и в 21 в. — в форме гос.границы.

Святослав после смерти отца потребовал передачи ему курских земель. Началась усобица, затянувшаяся более чем на сто лет.

С осени 1138 г. курский стол перешёл к Свояку. Несколько раз Свояк порывался сменить Курск на что-то более престижное и доходное. В 1139 г. его вторично пригласили княжить в Новгород (первый раз — 1136-1138 гг.), но вскоре он возвращается в Курск, изгнанный новгородцами. Неудачна и попытка (1139 г.) совместно с братом Всеволодом, к тому времени — Великим Князем, поменять Курск на Переяславль.

Переяславский Андрей (Добрый): "краше смерть мне с дружиною на своей отчине и на дедовой, нежели Курское княженье. Отец мой не в Курске сидел, а в Переяславле, и я хочу умереть в своей отчине".

С.М.Соловьев:

согласие означало бы "отдать во враждебное племя Переяславль, стол дедовский и отцовский, не только унизить себя, но и нанести бесчестье целому племени, целой линии Мономаховичей, отняв у неё то значение, те преимущества и волости, которые были утверждены за нею Владимиром (Мономахом — авт.) и его двумя старшими сыновьями".

Замечу: рюриковичи не "одно племя", а несколько "племён", враждебных между собой. Эта идея — "краше смерть на своей отчине" — сидит в их головах. И у Боголюбского — тоже. Выгнать дурня с его отчины... можно. Перебив его дружину. Без перемещения князей — имеем нарастающий маразм удельщины, при перемещении — кровавую междоусобицу. Остаётся "проскочить по лезвию". Чем я и занимаюсь.

Вокруг Киева наступает "бодание мамонтов" — войны Изи Блескучего и Юрия Долгорукого. Отдача от "бодания" идёт далеко. Про выжженную Верхнюю Волгу — я уже... Здесь тоже... весело. Курск переходит из рук в руки едва ли не каждый год.

В самом начале 1147 г. Свояк отдаёт Курск сыну Долгорукого Ивану. Но княжич умирает, и поминки по нему превращаются в "основание Москвы". В конце 1150-х гг., после смерти Долгорукого, Курском окончательно завладели Ольговичи.

Проплывший в 1150 г. по водному пути (частью которого является Сейм) из Булгара в Киев Абу Хамид ал-Гарнати:

"Когда я прибыл в их страну, то увидел, что эта страна обширная, обильная медом и пшеницей и ячменем и большими яблоками, лучше которых ничего нет. Жизнь у них дешева.

Рассчитываются они между собой старыми беличьими шкурками, на которых нет шерсти, и которые нельзя ни на что никогда использовать, и которые совсем ни на что не годятся. Если же шкурка головы белки и шкурка ее лапок целы, то каждые восемнадцать шкурок стоят по счету [славян] серебряный дирхем, связывают [шкурки] в связку и называют ее джукн. И за каждую из таких шкурок дают отличный круглый хлеб, которого хватает сильному мужчине. На них покупают любые товары: невольниц, и невольников, и золото, и серебро, и бобров, и другие товары. И если бы эти шкурки были в какой-нибудь другой стране, то не купили бы тысячу их вьюков за хаббу [мельчайшая мера веса, вес ячменного зерна, 1/60 дирхема] и не пригодились бы они совсем ни на что. Когда они [шкурки] испортятся в их домах, то их, [иногда даже] рваные, несут в мешках, направляясь с ними на известный рынок, на котором есть некие люди, а перед ними работники. И вот они кладут их перед ними, и работники нанизывают их на крепкие нитки, каждые восемнадцать в одну связку, и прикрепляют на конец нитки кусочек черного свинца, и припечатывают его печаткой, на которой имеется изображение царя. И берут за каждую печать одну шкурку из этих шкурок, пока не опечатают их все. И никто не может отказаться от них, на них продают и покупают".

Про готовность русских людей, на основании уже существующего опыта, принимать "ден.знаки" — я уже...

"... круглый хлеб, которого хватает сильному мужчине" — примерно 0.8 кг, дирхем — от 2.4 г., соответственно, лысая, ни на что не годная беличья шкурка, она же — цена буханки хлеба, — от 0.13 г серебра.

"У славян строгие порядки. Если кто-нибудь нанесет ущерб невольнице другого, или его сыну, или его скоту или нарушит законность каким-нибудь образом, то берут с нарушителя некоторую сумму денег. А если у него их нет, то продают его сыновей и дочерей и его жену за это преступление. А если нет у него семьи и детей, то продают его. И остается он рабом, служа тому, у кого он находится, пока не умрет или не отдаст то, что заплатили за него. И совсем не засчитывают ему в его цену ничего за служение господину. А страна их надежная. Когда мусульманин имеет дело с кем-нибудь из них и славянин обанкротился, то продает он и детей своих и дом свой и отдает этому купцу долг. Славяне храбры. Они придерживаются византийского толка несторианского христианства".

Про манеру обращать должников и преступников с членами их семей в рабство — я уже...

"Когда... славянин обанкротился, то продает он и детей своих и дом свой и отдает..." — этого не будет: "монополия внешней торговли".

Глава 625

С 1161 по 1164 гг. в Курске правит Олег (Матас). После смерти отца Матас сунулся в Чернигов, но его опередил братан Гамзила. Я про это — уже...

Гамзила отдал Матасу Новгород-Северский, Матас выделил уделы братьям — Игорю (Полковнику) и Всеволоду (Буй-Туру).

Курск вместе с Трубечом (Трубчевск) достался Буй-Туру. Он именуется иногда князем курским, иногда — трубчевским, иногда — курским и трубчевским вместе.

Это моя нынешняя ситуация. По дороге к Киеву я с Буй-Туром не встречался — он был на Десне, встречал войско "11 князей". Но на Киев не ходил. Сейчас ему 14 лет. Долговязый тощий подросток. Как мне говорили, ещё не "Тур", но уже, временами, "Буй". Драчлив, сумасброден, но не злобен. Кажется.

Буй-Тур будет (в РИ) править Курском до мая 1196 г., похоронен в Благовещенской церкви в Чернигове.

Летопись: "преставился Всеволод Святославичь, брат Игорев, месяца мая. И тако спрятавшее тело его вся братья во Олговичех племени с великою честью и с плачем великым и рыданием — понеже бо во Олговичех всих удалее рожаем и воспитаем и возрастом и всею добротою и мужественною доблестью".

В 1947 г. в Благовещенском соборе обнаружены останки:

череп принадлежал сильному, высокому, мускулистому мужчине, умершему в возрасте 45-48 лет, с широким низким лицом, сильно выступающим тонким горбатым носом, низким лбом и крупными, слегка выпуклыми глазами. Отличается от черепов древних черниговцев и более всего походит на черепа новгородцев, однако с отчетливыми признаками средиземноморского типа, указывавшими на наличие греческой крови во втором или третьем поколении.

"Матерью Всеволода была вторая жена Свояка — дочь новгородского посадника Мария, а бабкой по отцу — гречанка Феофания Музалон, жена Олега Гориславича".

Тут ошибка: Феофания Музалон не была Буй-Туру родной бабкой.

Потом... придёт Батый.

Здесь было немало мощных городищ, нередко с 2-3 укрепленными площадками, с примыкающими к ним селищами по 25-30 га. За полтысячи дворов, несколько тысяч душ. Погибли. Даже названия не сохранились. Это — дополнительно к той трети русских городов, известных по летописям, которые не восстановились после нашествия.

В Липинском городище — остатки колодца. Колодец действовал на протяжении полутора тысяч(!) лет — от скифского времени (VI-II до н.э.). Прекратил своё существование в 1239 г.: забросан трупами животных, засыпан землёй.

3 марта 1239 г. "взят град Переяславль копьём, изби весь". Осенью Берке и Батый подступили к Чернигову. Монголы "меташа бо каменем полтора перестрела, а камень можаху 4 мужи сильни поднятии".

Русский "перестрел" — 200-250 м.

18 октября 1239 г. Чернигов сожжён, жители перебиты. Князья черниговские бежали в Венгрию. Монголы разорили русские земели вдоль Десны и Сейма, вернулись в Половецкую степь.

1240 г. — удар ордынцев по Киеву, поход на Запад.

В Курске: "Сплошным слоем вперемешку лежат кости и черепа. Толщина слоя до 30 см".

В Синодике: "убиенного за православную веру князя Андрея Рыльского и княгиню его Елену... князя Василия Рыльского..., князя Дмитрия Курского, княгиню его Феодору и сына их Василия, убиенного от татар... князя Иоанна Путивльского, страстотерпца и чудотворца, убиенного от татар за христианы... князя Андрея Вруцкого и сына его Василия, убитого в Путивле...".

Курск стал резиденцией баскака, центр Курской тьмы.

Плано Карпини о баскаках:

"Башафов или наместников своих они ставят в земле тех [князей], кому позволяют вернуться [в свои владения]; как вождям, так и другим подобает повиноваться их мановению, и если люди какого-либо города или земли не делают того, что они хотят, то эти башафы возражают им, что они неверны татарам, и таким образом разрушают их город и землю, а людей, которые в ней находятся, убивают при помощи сильного отряда татар, которые приходят без ведома жителей по приказу того правителя, которому повинуется упомянутая земля, и внезапно бросаются на них".

Курск сумел восстановится после первых ударов. Его уничтожило за два поколения "иго которого не было".

В 1596 г. на старом Курском городище по указу царя Федора Ивановича Иван Полев и Нелюба Огарев возводят новую крепость. Один из той трети городов русских, что были разрушены и восстановились после нашествия. Через три века.

* * *

Расстояние до Курска от Великого Устья на Десне, где мы с лодочки вылезли да снова на коней влезли — шестьсот вёрст по реке. По дороге в 21 в. — триста. При всём моём желании походить по этим местам, посмотреть-пощупать — нет времени. Перебрались на северный берег и погнали.

Ушли от населённых мест, срезая излучину Сейма, где он огибает Дмитриевско-Рыльскую гряду. Поднялись выше. На сухое. В Степь. Ох и славно здесь поскакивать! Денно и нощно. Днём-то жарко, дышать тяжко. А вот ночью — красота!

Едем... будто в мир. В незнамо куда. Во всюда. Тишина, простор...

"Ой, ты, степь широкая,

Степь раздольная,

Широко ты, матушка,

Протянулася.

Ой, да не степной орел

Подымается,

То Ванёк-князёк

Разгуляется.

Ой, да не летай, орел,

Низко ко земле.

Ой, да не гуляй, Ванёк,

Близко к берегу".

Я народным песням верю. Вот и ушли от реки на высокие места.

Люблю Степь. В мирное время вырос: не жду разнообразных... "работы снайпера".

В звуке движения отряда, в беззвучии Степи приходят стихи. Ефимыч с его гитарными переборами:

"То ли ветер остыл, то ли душа горит

И на что не гляди — всё черным черно.

Сам не знаю куда нынче путь мой лежит,

Да не всё ли равно! Ой, да не всё ли равно

Летняя ночь темна, ну да то не беда,

Чтобы ехати нам ой, да не знамо куда

Не нужна ни Луна и не звёздная шаль,

А нужна лишь одна только даль, да печаль

А может выйдет мне путь не на пир не на бой

Не за ясной звездой и не на встречу с тобой,

А пойдёт он туда, где Земля будто храм,

Обходя города, по полям, по горам.

Там за всё, что люблю в этой жизни земной

Я свечу затеплю и поеду домой".

Мда... А печаль — от дали. От огромности мира и его красоты. И малости себя в нём.

Только я знаю — куда. И путь мой города не обходит — там люди живут. Там и "пир", и "бой", и встречи. Разные. Надо торопиться. Надо успеть встретиться. А свечку... дома затеплю. Когда доберусь. Если...

Все мои интеллектуальные успехи последних месяцев в Киеве, в смысле: без физзарядки и проездки, немедленно отозвались в заднице. В спине, в ногах, в других частях тела, активно вспоминающих о существовании седла. Ни Путивль, ни Рыльск, ни прочие достопримечательности... Задница сильно возражает. По маршруту ехать — ещё кое-как могу уговорить. А вот красоты и пейзажи...

Мы торопились, шли заводными конями по Святославу-Барсу: не варили кашу, не ставили шатров. Такая спешка, вызванная ею усталость, раздражение... Когда у начальника раздражение — у подчинённых "приключения".

Ночь, луна, кони не падают — чего ждать? Сели-поехали.

Я уже объяснял: на "Святой Руси" так не делают — ночью нечисть вылезает, добрые люди по домам сидят.

Кто это сказал "добрые люди" про "Зверя Лютого"? — Свита моя молчит, глаза в землю. Один Охрим своим единственным оком в ночи сверкает, выглядывает слабаков.

— Ребята, без обид. Кому задница дороже — дам службу именно для задницы. Только скажи. А пока — в седло и марш-марш.

Вот так, рысью, то "ходкой", то "лёгкой", выскочили к какой-то речной долине.

Речушка внизу какая-то поблёскивает. Охрим с проводником съехались голова к голове — выясняют как речушку зовут.

Проводник:

— Се — Рать.

А Охрим, который с разными путешественниками о нашем маршруте разговаривал, сомневается:

— Врёшь, падла! Рать за Курском! Не могли мы такой большой город мимо проехать!

Проводник вежливо возражает:

— А нехрен было от реки уходить! Скакальники бешеные! Шли бы бережком — не промахнулись бы. Только это не та Рать, которая за Курском, а та Рать, которая перед!

Афоризмы типа: "А нас рать" актуальны в этом регионе. И речек этих, с одинаковыми именами, несколько. Про повторяемость названий на Руси — я уже... Перед Киевом сам чуть проводника не убил по этому поводу.

Сижу себе на коне, никого не трогаю, пережидаю спор: эта Рать "до-" или "после-"? Любуюсь ночными пейзажами. И вижу.

Факеншит! Точно вижу, не мерещится! С верхнего края долины по склону к речке спускается белая фигура. Человеческая. Нетрезвая? — дёргается, шатается, падает через два-три шага. И...

— А ну тихо всем!

Точно! Ещё и воет. Душа неупокоенная? В смысле: привидение. Или мертвец восставший? В смысле: зомби. Или упырь? Лихой? Как тот давешний новгородский священник?

Ребятки мои в ту сторону повернулись, иные крестятся, иные на меня оглядываются. А чего на меня любоваться? — Я ж атеист. По Ваське Буслаю:

"А не верю я ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай.

А я верую в свой червлёный вяз".

Та-ак, а куда это я свой дрючок сунул?

Фигура спотыкается, шатается, доходит до речки и, широко растопырив руки крестом, туда падает.

Мавка-навка-русалка? Может, нимфа какая залетела? Не в том смысле "залетела", как вы подумали, а водным транспортом. От Эллады досюда и водой доплыть можно. Сообщающиеся сосуды — ареал обитания нимф. Это — оно?

— И часто у вас такое?

Оборачиваюсь к проводнику. Может, в здешних местностях это "такой красивый горский обычай"? В смысле: степной.

У проводника — глаза по плошке, губы трясутся. Впрочем, он весь трясётся. Аж удила у лошади звякают.

— Не-ме-бэ... п-п-п...

Какое первое слово на букву "п" приходит к вам на ум? — Во-от. А я вежливый, интеллигентный человек. Поэтому у меня первое слово не "полиоркетика", а "придурок".

— Сухан, за мной.

Толкнул коня коленями, а он в ответ так на меня посмотрел! Не Сухан, конечно, а Сивко. Типа:

— Хозяин, я знаю, что ты псих. Что четвёртые сутки с моей спины только в сортир слезаешь. Но нахрена в этот хмыжник лезть. Это ж не дорога!

Впрочем, Сивко со мной спорить не стал, знает, что бесполезно. И потрусил потихоньку с дороги вниз к речушке. Долинка довольно глубокая, неширокая, в нескольких местах кустарник, у воды пятна камыша.

За очередными зарослями вдруг с воем вымётывается что-то белое.

Не, не нимфа. Вопит иначе. Я ж помню, как Трифа на гомеровском выдавала. И не русалка. Русалки, сколько я слышал, не блюют. А это стоит на четвереньках посреди воды и пытается от неё избавится. В смысле: из себя. Как оно ухитрилось столько нахлебаться? Здесь же воды по колено.

Конвойные подбежали, вытащили чудо ночное на берег, разложили, начали "искусственное дыхание" исполнять.

Факеншит! Вот что значит молодость! Четвёртые сутки скачки, но едва обнаружилось, что "оно" — "она", как все сразу с предложениями помощи. И участия в лечебных процедурах. Хотя... в мокрой рубашоночке... не, не нимфа, но что-то нимфоманское в ней есть... Главное — нет фундаментально-структурной проблемы русалок. Я — про сросшиеся в хвост ноги. А вы про что?

Ребятки суетятся, собирают костерок запалить, согреть болезную, тут Сухан начинает головой крутить и принюхиваться.

— Горит где-то. Бараний жир.

Этот запах... одно из самых... впечатлений от "Святой Руси". Сколько живу здесь — привыкнуть не могу.

Принюхался — точно. Струйка вони мимо носа прошла.

Забавно. Ночь, степь, пустое место. Бабёнка блюёт надрывно: пыталась утопиться в луже — не преуспела. Говорить она сможет, когда продышится, а будет это... не скоро. Где-то горит светильник. С такой вонючей заправкой... И задница, об седло четыре дня битая, о себе напоминает.

"Не пойтить ли походить.

Морду чью-нибудь разбить.

Не размять ли нам мышцу

По чьему-нибудь лицу".

Надо бы размяться. "Летняя ночь темна, ну да то не беда, Чтобы нам погулять ой, да не знамо куда".

— Сухан, а пойдём-ка поглядим-ка.

Бойцы с конями, с костерком, с недо-утопленницей остались. Топ-топ по склону вверх. Склон кончается вертикальным обрывом метра в три высоты, но бабенция как-то же слезла... Ага. Вот и промоина, пока не подойдёшь — не видно.

Вылезли наверх. Впереди — степь, над степью — звёздный бархат южной летней ночи, "звёздная шаль". Ветерок лёгкий. Запах... как дорогое вино. Молодыми травами, солнцем согретыми, пахнет. Пить — не оторваться. Дышать — не надышаться.

Справа — мыс этой речной долины. Выше основного уровня степи, валом перегорожен. За валом — отблески костров и... да, та самая вонь горящего бараньего жира. Ну и гадость! Полезли.

Ползком на вал, а там...

Там — "капище". Где на мозги капают. Типичное.

На мысу, на возвышенности, окружено небольшим валом, округлая площадка. Внутри по кругу вдоль вала — цепочка плошек с горящим жиром. В центре — идол.

Виноват, два. Два невысоких стоячих резных полена по "метр с кепкой" ростом. Пониже... судя по характерным выступам в верхней части — богиня.

Второй — явно бог. Ну очень явно. На голове — белая круглая тюбетейка, ниже — здоровенный торчащий фаллос. А зовут этого чудака в тюбетейке... а зовут его... Герман. Не тот, который "Уж полночь близится, а Германа всё нет", а наш, славянский. В смысле: южно-славянский. Откуда эти северяне и пришли полтысячелетия назад.

Болгары про Германа в 19 в.:

"Надо, чтобы показывал, откуда появятся тучи: они придут оттуда, куда смотрит его шапка, и будут двигаться туда, куда смотрит его член".

Правильно поставлен. В смысле: по сторонам света — "стрелка компаса" показывает на восток. А тюбетейка, соответственно, на запад. Вот, полено деревянное, а про "тропу циклонов" — в курсе.

Другой такой, со схожими причиндалами — Вицлипуцли в Мезоамерике. Тоже по дождям. Но на культурных связях северян и ацтеков — настаивать не буду. Исключительно по недостатку у нас кровожадности.

Вицлипуцли выпрыгнул из чрева матери в полном воинском облачении, убил сестру-волшебницу, а также множество из 400 своих братьев и сестёр. Забросил отрубленную голову сестры в небо, где та стала луной, а брошенные следом братья и сёстры — звёздами.

Наш Герман менее... байканурный.

А напарница у него... тоже из-за Дуная, звать — Додола. Или Пеперуда:

"Пеперуда лятала,

как са й Бога молила -

Дай ми, Боже, дребен дъжд...".

А всё вместе... обряд вызывания дождя у славян.

Как это мило! Эстетично и этнографично! Исконно посконно и отечественно почвенно!

* * *

Как в "Кавказской пленнице":

"— Вам исключительно повезло.

— В чем?

— Вы хотели посмотреть древний, красивый обычай.

— Конечно, конечно, я мечтаю об этом".

* * *

А я нет. Уже совсем не мечтаю. Потому что "вызывание дождя с помощью Германа" проходит посредством похорон. Хоронят глиняную куклу. Но плакать должны все.

Что я и наблюдаю.

Маленькую фигурку на носилках несут четверо мужчин. Носилки убраны цветами, на них зажжены свечи. В похоронной процессия носильщики, жрец в широком и длиннополом, с горшком на голове вместо камилавки, с лошадиными удилами вместо кадила, "кума", "мать", "сестры" Германа. Жрец что-то поёт, размахивая удилами, процессия обходит площадку по кругу, останавливается у каждой из больших корчаг с водой, расставленных между светильниками. Кланяется корчагам, макает удила, окропляет присутствующих.

В дальней от меня самой высокой части площадки, фигурку снимают с носилок, сгибают, складывают руки и ноги и в таком скрюченном состоянии укладывают в большой широкогорлый горшок. Поливают водой и пивом, чтобы Герман "пустил воду". Горшок осторожно, с хоровым пением опускают в вырытую яму.

Все рыдают. Чем сильнее плачут на таких похоронах, тем больше надежд вызвать дождь. Женщины заставляют плакать маленьких детей. Теперь все обливаются водой.

Я прокручиваю в голове детали увиденного. Какая-то неправильность. Какая-то...

М-мать! Это не кукла! Это нормальный ребёнок! Лет трёх-четырёх. У которого срублена верхняя часть черепа! Та самая, которая насажена тюбетейкой на голову идола!

* * *

"— А как называется этот обряд?

...

— О, черт, красивый обычай...".

* * *

Идиоты! Придурки! На дворе — христианство, а они всё своему язычеству кланяются! Нахрена ребёнка убили?! От этого что, испарение над Атлантикой усилится? Циклоны маршруты поменяют?

Спокойно, Ваня, спокойно. На "Святой Руси" сотни подобных мест. Кроме тупо язычников, есть христиане-строители, которые, обнаружив трещину в фундаменте христианского храма, закапывают под фундамент пару таких же детишек. "Чтобы не проваливался".

Ты же "эксперт по сложным системам"! — Решай систематически. А кидаться на всякое отдельное, единичное, случайно на глаза попавшееся... не оптимально.

На площадке куча народу: человек пятнадцать мужиков, столько же женщин, десятка два детей. Лезть к этим психам, учить их уму-разуму... Чего ради? Не горит. Мальчонку — уже убили. Округа — Курская. В городе — князь, поп. Доберусь — расскажу, пусть разбираются со своими придурками.

Увы, я не учёл наличия двух идолов. Отритуалив в пользу Германа, жрец принялся обрядительствовать в пользу Додолы.

На площадку вывели центральный персонаж — увитую зеленью девочку-подростка. Должна быть сирота или ребёнок, родившийся после смерти отца. Годится последний ребёнок-девочка у матери (если мать родит ещё одного — ожидают большие несчастья).

Снова жрец завёл песенку. Публика подпевает, постепенно заводясь. Девочка... никакая. Опоили? Вокруг неё пляшут, она пытается повторять движения. То рукой не в такт махнёт, то ногой переступит. Жрец имитирует дождь, обливая её через решето. "Додола" вертится, чтобы разбрызгать вокруг себя побольше воды.

Приносят подарки. В 19 в. после такого разбрызгивания одаривают исполнителей, большую долю получает сирота.

Тут девчушка получила всё: ожерелье, бронзовые бубенчики, колечко и скорлуповидные подвески. Каждая вещь сопровождается куплетом и поклоном всех присутствующих. Жрец одевает на шею девчушки длинное, в три нитки, ожерелье. Между синими бусинами — рыбьи позвонки, осторожно придерживая её за руку ведёт к болванам, чуть придавливает на плечи и она опускается на колени. Не перед тем, где торчащий член, а перед торчащими сиськами. Поёт:

"Додолица бога моли:

Да ми, боже, ситну росу!".

Сербский вариант. "Бог" здесь — Перун. Додола, как говорят, его жена. Один — громом громыхает, другая — ворота дождю отворяет. "Муж и жена — одна сатана". Только не говорите этого перунистам — у них обет безбрачия.

Жрец выпевает очень убеждённо, уверенно. Становится на колени у неё за спиной, и я вижу как он затягивает ожерелье на шее девчушки. Пропускает пальцами колючие рыбьи позвонки, перехватывает поудобнее, тянет, душит.

Наверное, они и того мальчонку, первую жертву, сперва задушили. А уж потом отпилили верхушку черепа. Гуманисты. Как с любимой женой у славян: сначала повесилась — потом в костёр.

Как-то я особо и подумать не успел. В смысле: произвести перебор вариантов, взвесить исходы вероятностями, построить дерево следствий... Виноват — инстинкты.

"Так жить нельзя. И вы так жить не будете".

Рывком вперёд, спрыгнул с вала на площадку.

Хорошо, что в плошку с жиром не попал, понаставили тут всякого.

— Слышь ты, хрен худо-погодный, отпусти ребёнка.

Толпа ахнула, шарахнулась в сторону. А жрец даже не дёрнулся. Только медленно повернул ко мне лицо. И продолжает двумя руками затягивать удавку на шее девчушки. Смотрит мне в глаза и тянет. И медленно расплывается в улыбке.

Вот же... слуга богов! Радуется. Провозвестник слякоти.

И я, очень похоже, начинаю улыбаться ему в ответ. Скалиться. Приподнимая чуть подёргивающуюся верхнюю губу. Показывая кончики зубов. Клычки мои.

Поднимаю руки к плечам и неторопливо вытаскиваю свои "огрызки". Никаких резких движений. Медленно достал, медленно опустил. На уровень бедра — рукояти, клинки горизонтально, острия — в лицо жрецу.

— Отпусти. Её.

Жрецу, всё-таки, пришлось остановиться. В затягивании удавки. Протянул правую руку в мою сторону и негромко, очень чётко произнёс:

— Убить.

Я — как святой. Хуже — как безмозглый святой. Из оружия — только "огрызки". Ещё — панцирь в кафтане. Всё.

Скачка, жара — всё что можно снять — снято. Ни "плевательницы" в рукаве, ни палаша на поясе. Осталось только то, что я годами ношу всегда и везде, без чего — просто... голый.

Толпа, прежде замершая после моего нежданного появления, засуетилась и перемешалась. Женщины и дети сгрудились в дальней части площадки, возле ещё не засыпанной ямы с трупом ребёнка в горшке. Мужчины тоже как-то метнулись. И развернулись в цепь лицом ко мне. С метровыми, примерно, довольно тонкими палками.

А не попробовать ли тебе, Ваня, "берёзовой каши"? Или это уже батоги?

"Группа мирных селян забила русского князя. Палочками. Насмерть".

Почему нет? — "Мирно пахавший советский трактор ответным огнём подавил...".

Оп-па! А у них не палочки. Называется такое... бартка, валашка, фокош.

* * *

Напоминает боевые топорики аланов, булгар. Длиннодревковые топоры использовали венгры в IX в. В то время тяжелые двуручные топоры ещё не получили у них распространения, а узкие и лёгкие с длинной рукоятью были в ходу. Всадники вешали этот топор на седло. С коня с длинной рукоятью рубить удобно.

От кого-то из кочевников славяне и позаимствовали конструкцию. Но не для конного бойца, а для пешего пастуха. Валашка — посох, колун, боевой топор. И при таком богатстве возможностей — очень лёгкая.

Топорище — в длину ноги взрослого человека. Лезвие — семь сантиметров. Обух плоский, чтобы опереться. На обратном конце рукояти бывает металлическое навершие, чтобы не повредить топорище при использовании в качестве посоха. Бывает заострённое, что добавляет функционала.

Позже, в веке 17-19 эти топорики посчитают оружием, запретят. Но запрет не распространялся на украшения, и мастера начнут украшать бартки медными и серебряными добавлениями. Вроде головы животного на обратной от лезвия стороне топорика.

* * *

Пока передо мной — самый простой, похоже, ещё от булгар Аспаруха, вариант. Без молотка или клюва на обухе, без наверший. Но, факеншит, их двенадцать штук! Против двух моих "огрызков".

Понатаскали, итить их валашкать, всяких раритетов! Булгарско-аланско-мадьярских...

Так это ж здорово! Это ж не наши славянские исконно-посконные пара копий у каждого или луки с отравленными стрелами! Было бы у них что-нибудь метательное — сделали бы из меня ёжика. А так...

А так их двенадцать. На длинных рукоятках. А у меня — два коротких клинка.

Факеншит! Я что, ГГуй?! — Ну и нефиг...

— Сухан, тревогу.

Негромко произнесённая в сторону фраза потерялась в шорохе движения толпы, выдвигающихся, выстраивающихся передо мной полукругом бойцов.

А вот трель свистка — ударила по ушам. Некоторые аж присели с испугу.

Сколько лет прошло с тех пор, как в Елно я вот так, свистом, призывал своих людей на двор тамошнего посадника!

"Росомах" такой был. Его не стало. А свисток остался. И "пошёл в народ": есть набор сигналов, есть навык их использования. Часто свистульки удобнее труб и рогов. Ребят этому учат, у командиров всегда с собой.

Другое дело, что я лентяй. Таскать лишнее по жаре... сунул в седельную сумку да и оставил. А вот Сухан... Выберусь живым — пойду в обучение к бывшему зомби.

"Пусть меня научат".

Да не свисту! — порядку. Что положено по уставу иметь при себе — надо иметь. При себе, а не при коне.

Жрец внимательно смотревший на меня, на выстраивающихся передо мной "топорников", повернулся ещё дальше, пытаясь рассмотреть "свистуна". Лежащего на валу Сухана не видно, да и темно там. Особенно, по сравнению с освещённой дюжиной плошек площадкой.

Полузадушенная девчушка, которую он удерживал за ожерелье, качнулась вперёд, видимо, теряя сознание, и он резко повторил:

— Убить! Быстро!

Цепочка мужчин с топорами шагнула вперёд, места всем не хватало, за спиной у меня вал. Им пришлось сменить хват: вместо горизонтального или наклонного, они подняли свои палки вертикально вверх.

— Сухан! Бой!

Мгновение и на левом фланге, метрах в шести от меня, с вала спрыгивает фигура. Самый крайний топорник валится от толчка. А второй... разваливается.

Хороши у меня палаши. А в руках хорошего бойца — и вовсе великолепны. Горизонтальный удар слева направо, с проносом, во всю силу, по неприкрытому доспехом, даже рукой, даже топорищем, ничем, кроме рубахи, туловищу...

Верхняя половина валится на соседа, нижняя — тоже падает. Но чуть позже и отдельно.

Левая часть строя смята. Там отшатываются, спотыкаются друг о друга, падают.

Я уже говорил: каждая профессиональная деятельность накладывает свой отпечаток. Здесь какие-то крестьяне. С древними, задунайскими, кажется, тараканами в головах, с тоже древним, около-карпатским оружием в руках. Не футболисты.

Не удивительно — здесь никто не играет в футбол. Но важнее — никто не имеет навыка пинать что-то ногами. Конечно, какие-то движения подобного типа в жизни туземцев встречаются. "И пса голодного от двери, икнув, ногою оттолкнуть".

Но "пыр", "сухой лист", внешней и внутренней стороной стопы... Не-не-не! Я не футболист! Но "Кожаный мяч"... подцепить, поднять, перебросить...

Я — подцепил. Но не перебросил. Плошка с горящим жиром полетела невысоко — прямо в грудь стоявшему передо мной. Стукнула. Выплеснула. Упала. А он, и сосед слева, которому тоже досталось чуток прямо в лицо, бросили топоры, взвыли и живыми факелами покатились по земле, расталкивая остальных.

Очень вовремя. Потому что справа в меня синхронно ударили сверху две валашки. Должно было быть три. Но средний из этой троицы, услыхав вой заживо горящих... смутился. Прижал руки с топориком к груди, отшагнул назад.

Два топора — не смертельно. Вскинул "огрызки" вперёд, поперёк, горизонтально, дёрнул вверх. Толстые обухи моих удивительных клинков легонько стукнулись о топорища, и, стоило их чуть-чуть потянуть, как родные вошли под "бороды" топориков. Я выше туземцев и руки у меня длиннее. Поэтому мне хватило места не только остановить падающие на голову топоры, но ещё и дёрнуть их оружие над собой себе за спину.

Левая отработала чётко. Или, вернее, топорник держал слабо. Лесоруб часто ослабляет хват в конце удара — "сама пойдёт". Топорик "пошёл". В вал за спиной. Обезоруженный хозяин валашки ахнул и отскочил. А второй заупрямился, не отпустил. И я просто шагнул к нему. Поднимая правую, удерживающую его оружие, ещё выше, и опуская левую, удерживающее моё. Уже свободное. Пока не вкололось ему в печень.

"Проворот в конце удара — обязательный элемент всеволжской школы фехтования".

Дядя даже не побежал — тут и завалился.

Четверть минуты боя. У Сухана — три покойника: двоих свалившихся с ног он приколол вслед за первым разрубленным. У меня три "тяжелых": двое обожжённых, один подколотый.

Я думал...

Не так — думать некогда было. Чувствовал, надеялся, ожидал — они разбегутся. Даже профессионалы при потере половины личного состава "делают ноги".

Не учёл двух мелочей.

Глава 626

Мыс речной долины. Вокруг — обрыв. Кроме как через вал, у которого стоим мы с Суханом, им не уйти. У них за спиной их женщины и дети. Которым не уйти тем более.

Мы бы могли поговорить, я ж не собирался никого убивать. Ну, кроме, жреца. Но народ здесь привык к "опасностям жизни". К степной войне, которая геноцид. К возможной внезапной насильственной смерти. Здесь даже женские захоронения — с застрявшими в костях наконечниками стрел. Не в эпоху "Погибели земли Русской", а вот этих, моих нынешних мирных временах.

Второе: действующий политрук.

Жрец обругал всех присутствующих, рявкнул в кучкующуюся на верхнем краю площадки толпу. Оттуда немедленно выскочил подросток с барткой, которую подал жрецу. Тот опрокинул жертвенную девочку на спину, приставил к ней подростка удерживать. Рыкнул на оставшихся мужиков, которые пытались оттащить обожжённых. И шагнул ко мне навстречу.

— Молись. Пришла твоя смерть. Я — здухач.

Мда... Судя по запаху — точно. "Здухач" у сербов и болгар — хрень (человек или животное) с демоническими свойствами, управляет непогодой, защищает свои владения от других демонов.

— Приятно познакомиться. Я — "Зверь Лютый". Кидай топорик да вели остальным бросить. И девку отпустить.

Я смотрел на его оружие. Эта бартка не такая как остальные. Сам топорик больше, с клювом на обухе, выраженным штыком-подтоком. Таким ещё и колоть можно. На обухе и под ним на топорище ажурное украшение из серебра.

Мы стояли на шести шагах, он жмакал в расставленных руках свою бартку, я чуть поигрывал опущенными к горизонту "огрызками". С левого падали капли крови.

Валявшийся справа от меня чудак с пробитой печенью, вдруг взвыл и, не поднимаясь на ноги, кинулся ко мне. Придерживая одной рукой правый бок, залитый кровью, другой ухватил меня за ногу.

У меня — лёгкие клинки. В смысле: они хорошо убивают. Но "останавливающее действие" — слабое. А против психов "на форсаже" — и вовсе.

Он ухватил и дёрнул. Я заваливаюсь вбок и на спину, к валу. Втыкаю, естественно, правый "огрызок" в спину этому северскому "камикадзе" и инстинктивно вскидываю левый: здухач кидается ко мне, вскидывая свою бартку над головой. Слева — звон, стук, вскрик. Сухан кидается мне на помощь. И отскакивает назад: его встречают в шесть топоров.

Факеншит! Длинные рукоятки! Он сбил пару, но их слишком много. И бьют не только сверху, но и по ногам.

Здухач рубит меня сверху, двумя руками, целя в голову. И — промахивается. Та же проблема, что и у меня — слишком лёгкое оружие. Гироскопа в валашке нет, а сама она малоинерционна. Стоило поймать его топорик, уже в падении, уже на длину руки плюс длина "огрызка", кончиком клинка топорище, как я смог повести его. Недалеко. Но мне хватило: серебряные узоры на топорище проскакивают мимо носа. И следом лицом к лицу оказывается сам здухач: провалился за секиркой мне на грудь. Нос к носу.

Бли-ин! У меня обе руки и оба клинка справа. Один — в спине "камикадзе", другим, поверх того придурка, я держу валашку здухача. А он вцепился в топорище двумя руками и, чуть очухается, выдернет оружие и ткнёт меня штыком-подтоком в глазик.

И чего делать? — Сработали стереотипы детства: как "красавица, комсомолка, спортсменка" я постучал перед лицом противника зубами и сказал:

— Гаф!

Здухач рванулся и отскочил на пару шагов, рывком поднявшись на ноги и выдернув из-под моего огрызка бартку. Мгновение смотрел мне в глаза. Потом лицо его исказилось злобой, он снова замахнулся топориком. Издалека, из-за плеча, двумя руками. Зарычал:

— А-а-а!

И отлетел назад. В его солнечном сплетении и правом боку торчали две стрелы. Со знакомыми оперениями в два гусиных пера. У меня так стрелы оперяют.

Блин! Парни не по уставу работают: практической кратчайшей дистанцией для стрельбы в цель является 12 м.

В момент схода с тетивы стрела вибрирует. Поэтому пробивная сила невелика — энергия уходит в "расталкивание" дырки. Дальше древко стабилизируется. Понятно, что здешние лучники посмотреть по-кадрово ускоренную съёмку полёта не могут, но опыта у них...! Поэтому — минимальная боевая дистанция.

Здесь вдвое меньше. Но мне помогло.

В следующее момент раздалось родное:

— Бей! Нахрен!

И дальше матерно.

На площадку с вала спрыгнули четыре фигуры и принялись рубить противников Сухана. Подросток, стоявший на коленях у девочки, державший её за руки, чтобы она не шевелилась, но весь вывернувшийся в нашу сторону, вдруг завопил нечто очень похожее на наше, в смысле: матерно, и броском с колен метнулся ко мне.

Виноват — к здухачу. Выдернул, выворачивая из рук умирающего, лежащую на земле "серебряную" бартку. Потряс ею над головой, отпрыгнул в сторону от очередной стрелы и, дико воя, врубил топориком в меня. Горизонтально на уровне пояса.

Поздно. Я уже на ноги поднялся.

Секирка-то лёгкая — блок опущенным левым "огрызком", широкий шаг навстречу и, подобно его удару, широко, горизонтально, слева направо. На уровне его шеи.

Он только отлетел. Зажимая рану. Начав захлёбываться. Собственной кровью.

Когда-то, не так давно — девять лет прошло, где-то, не так далеко — за Десной, так передо мной захлёбывалась кровью внучка хозяина людоловского хутора. Просто побежала, на мою косу налетела... Добрая девочка — она меня тогда пожалела. Советовала не сопротивляться, а то гречники бьют сильно. Одна беда: не там родилась, не у тех родителей, не те бабушка с дедушкой.

Так и этот: не у тех людей вырос, не те ценности воспринял, не на той стороне оказался.

"Кто к нам с мечом...". Или — с топором...

В этот момент на нас накатила волна бабья с детвой. Вопль метнувшегося ко мне подростка послужил боевым кличем. Народ здесь, как я уже говорил, привык отбиваться от степняков, от которых пощады...

"Танцуют — все". В смысле: драться лезут.

"А куряне — под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены...".

С какого возраста "повиты" и "вскормлены" — понять трудно. В вопящей и кинувшейся на нас толпе были и дети. Оружия в этой ораве не было — палки, поленья, горшочки. Какая-то дура ухватила горящий светильник и метнула его в нас. Увы, при таком её замахе заправка выплеснулась на плошко-метательницу и соседку. Горящая заправка.

Я несколько ошалел от воплей и визгов, но Охрим своё дело знает. В набегающую толпу с вала ударили стрелы, а на самой площадке пятеро мечников просто принялись пластовать палашами мчащееся на них орущее мясо.

Какая-то баба с раззявленным до предела ртом, в сбившемся на сторону платке, кидается ко мне со вскинутым над головой коромыслом. Я отшатываюсь в сторону, наступаю на лежащего в лужи крови "печеночника", едва удерживаю равновесие. Коромысло врубается в землю на том месте, где я только что стоял. Следом падает голова в скособоченном платочке. А сверху, накрывая и коромысло, и отрубленную голову, валится брызжущее фонтаном крови, ещё дёргающее ногами, тело.

Секунд 6-8. Два-три удара мечника, две-три стрелы лучника. У Охрима ещё с Киева в команде некомплект — 3 и 3, а не 4 и 4, как было в начале. Результат: десятка полтора "попробовавших железа".

Собственно бой — кончился.

Пошло добивание. Орущие и воющие, упавшие и скорчившиеся мужики из "первой волны". Такие же, но ещё тянущиеся, стремящиеся ухватить, ударить, укусить нас бабы. Вопящие, плачущие, испуганные до истерики, до ступора на карачках, с прижиманием лица к коленям — лишь бы не видеть, или в бессмысленном дёргании за одежду своих матерей и отцов, или в беспорядочном, бесцельном беге, дети.

— Мама! Мама! Вставай!

У его мамы вдруг изо рта выплёскивает кровь. И ещё раз. И ещё.

Гридни пинают ногами раненых, вцепившихся в них детей. Многие из лежащих скалятся, ругаются. Как-то... не проявляют готовности к сотрудничеству. Какой-то придурок, полусогнутый, со вспоротым животом, тычет в моего гридня ножиком. Тот отшагивает в сторону, протыкает пытающуюся вцепиться в него женщину и, выдёргивая палаш из её тела, не прекращая движения, сносит удобно наклонённую голову чудаку с кишками наружу. Мальчонка лет десяти кидается к бойцу, визжит, пытается укусить. Прогрызть сквозь сапог. Боец, наклонив палаш остриём вниз, прикалывает "грызуна".

Вся часть площадки между валом с нашей стороны и идолами завалена шевелящимися людьми. В недавно белых, но уже густо промокших, залитых кровью, одеждах. Брызги крови, мозгов — везде. На земле, на одежде. И у меня на лице.

Круто я зашёл. Поразмялся.

Может, хватит? Разминку — закончить?

— Охрим! Языка!

Охрим хватает ребят за плечи, трясёт, толкает их в стороны. Молодёжь — вошли в боевой раж и не могут из него выйти. Опьянение кровью, опьянение смертью. Возможной — тебе, наступившей — от тебя.

Понимаю — сам такое проходил. Давно. Когда зарезал пленного прусса в Паучьей веси. Ощущение равенства Творцу. Необратимость действия. Изменение вечности. Он сотворил — я развалил. Как давно это было...

Гридни пинают, толкают, слегка подкалывают способных двигаться в сторону верхнего края площадки. Докалывая остальных.

А я подхожу к "додоле", к той девочке, с которой всё началось. В смысле: при виде удушения которой у меня сработали инстинкты взамен мозгов.

Она уже сидит. Едва её перестали держать, как она раздёрнула, ослабила ожерелье на своей шее. Успела отдышаться, но взгляд ещё бессмысленный, непонимающий.

— Живая, красавица? Сними эту гадость.

Протягиваю руку, чтобы стащить с неё это странное ожерелье с рыбьими позвонками. Она отшатывается, отрицательно трясёт головой, прижимает руками к груди.

— Не-не-не... Моё! Не трогай! Это приданое! Меня с ним Перун в жёны возьмёт!

Она вопит, пытается оторвать, оттолкнуть мои руки. Что-то сильно бьёт меня сзади в печень.

Оборачиваюсь посмотреть. Какая-то дура, с совершенно залитой кровью мордой стоит на коленях и удивлённо смотрит на нож в своих руках. Я и говорю — дура. Ножиком панцирь в моём кафтане не пробить.

Ну я и врезал. Кулаком наотмашь. Она через плечо перевернулась, отлетела. Мордой в землю, но нож не выпускает. Пришлось вставать, подходить к ней. Снова — "огрызок" в руку, упасть на колено, воткнуть под лопатку.

Ребята пропустили, не дорезали. Уж больно она вся в кровищи, будто мёртвая. Но — упущение. Живых врагов за спиной оставлять нельзя.

Оборачиваюсь к "додоле". Она глаз от моего клинка не сводит — с него, теперь с правого, кровь капает. Пялится неотрывно и отступает от меня. Потом взвизгнула и бегом к валу. Не к напольной части, откуда мы с Суханом залезали, не в верхний конец, где мои гридни стоят, толпу пинают, а посредине. Вскочила наверх на четвереньках, выпрямилась во весь рост, мявкнула чего-то и... прыг туда.

Я — следом. Вскарабкался. Мда...

Мы-то залезали через промоину в ровном борте долины. А здесь — мыс. Обрыв... метров десять-двенадцать. Вот там, внизу, на осыпи серой глины лежит фигурка. Подростковая, зеленью перевитая.

Мечтала девочка стать женой Перуна. За ради такой мечты смерть приняла. Хоть умерла с надеждой. На посмертное замужество. А так-то... мы все умрём.

"Так лучше, чем от водки и от простуд".

Я пришёл, и она самоубилась. Не ново: папандопуло — смертелен для окружающих. А не пришёл бы — её бы задушили. И — в горшок, как того мальчонку.

Потом, в 2013 г. в РИ, сюда придут археологи. Найдут ряд округлых ям. Для двух содержимое будет идентифицировано: битая лепная керамика, скрюченные трупики. В одной — мальчик без верхней части черепа, в другой — девочка-подросток. В ожерелье рыбные позвонки сохранятся лучше, чем синие бусы — только одна останется.

— Вот, господине, язык. Вроде.

Охрим притащил за шиворот и толкнул мне к ногам мужичка.

— Подыми.

Что за манера укладывать собеседника мордой в землю? Как я могу понять правду ли он говорит — по его заднице? — Нет, можно и по заднице, но хоть бы без армяка.

Стоп. Забавно. Мы перебили почти всех мужчин на капище. Осталось трое. Древний старик, хромой и этот.

Все были в белом. Пока кровью поливать не начали. В белых рубахах, в белых штанах. Обычная домотканина, застиранная до белизны. А этот в армяке и крашенной рубахе. Тоже застирана, но оттенок другой. И морда... Не "средиземноморская" как у остальных.

— Я — Воевода Всеволжский по прозванию "Зверь Лютый". Будешь врать — в горшок засуну как того мальчонку.

Оп-па. Охрим за волосы вздёргивает голову мужичка, и я вижу гайтан на шее.

— Так ты ещё и христианин?! В бесовском месте, в сатанинском обряде?!

Я снова вытягиваю "огрызок" из-за плеча. Мужичок в панике начинает лепетать:

— Нее-не-не! Не надо меня! Меня нельзя! Я по приказу! По воле пославшего меня!

— И кто ж тебя на бесовщину послал?

— Эта... господин мой... окольничий! Рагуил Добрынич!

Ребята увязывают и перевязывают полон, умывают водой из корчаг. Некоторые отворачиваются, рвутся — их бьют. Но уже не рубят — палаши убраны, на каждый дёрг не натаскаешься. Пленные затихают. Слишком сильные переживания. Кто-то ещё воет, дети тихонько плачут, но становится тише — ступор после потрясения. Остановившиеся, полные ужаса, невидящие глаза. Охрим отправляет часть бойцов за конями: вернуться по дороге наверх и подъехать со стороны степи.

Успевает рассказать о той "нимфе", с которой всё началось. Она не местная — из недавно пришедшего киевского полона. Пригнали, выдали замуж. Сегодня первый раз попала на "обряд призывания дождя". Когда жрец задушил мальчишку — ей стало дурно. Отвели в сторону проблеваться за валом. Оттуда она увидела как ребёнку спиливают верхушку черепа. Не вынесла зрелища и пошла. Куда глаза глядят. Топиться. А тут — чисто рояль в кустах — "Зверь Лютый" мимо скачет, по сторонам любопытствует.

Я оглядывал замусоренную площадку святилища. Больше двух десятков трупов. Лужи крови. Отрубленные головы и руки. Три пальца отдельно рядком. Тонкие. Женские или детские. Схватил лезвие сдуру. Или — схватила. Сами тела после рубленных-резаных-колотых ран... непрезентабельны.

Переключаю внимание на "языка".

Тот понял, что вот прямо сразу его убивать-резать не будут, принялся излагать где-то даже связно.

Тиун, сам полукровка, отец из киевлян. Служит местному окольничему.

Я уже говорил: бояре бывают местные, земские и княжьи, служилые. Разделение не жёсткое: одни в других переходят, а более всего стремятся совместить и вотчину, и службу. Князья постоянно набирают земских в службу и дают служилым вотчины. "Круговорот бояр в природе". Есть относительно устоявшиеся традиции: кто какие должности должен занимать. Посадник, тысяцкий, сотские, кончанские — земские. Конюший, стольник, спальник, ключник — княжие.

Первые — принадлежность города. Курский тысяцкий, например.

Вторые — князя. Стольник князя Всеволода Святославича. Поскольку князья с удела на удел переходят, то стольнику вотчина... или князя, или владение придётся бросать.

Окольничий в перечне "старшей дружины" — из высших должностей. Начальник дорожно-транспортного цеха с правом на убийство. Должен хорошо разбираться в конкретной земле, дорогах на ней. И в возникающих на дорогах... коллизиях. Если в спальники земского никогда не назначат, то в окольничие — нормально.

Таким выдвиженцем из туземцев был Рагуил Добрынич. Предок его попал в эти края вместе с отцом Феодосия. Однако сынок его пошёл не в святость, а в службу княжескую. Получил боярство, вотчинку, жил и благоденствовал. С учётом всех тех бед, которые приходили на эти земли. За прошедшее столетие род то возвышался, приумножался и богател, то нищал и истощался.

Видимо, ещё со времён Феодосия основатель рода сообразил, что богатство боярина не в земле, а в людях, которые её обрабатывают. Как их удержать и приумножить? Страхом? — Все так делают. Дорого и неэффективно. Тут "пугальщики" с саблями и арканами из Степи каждый год прискакивают. Умные люди понимают, что хорошей "привязью" является отделённость. Своих от соседних. Отдельность идеологическая.

Я подробно рассказывал как сходная технология работала у "московской голяди". Здесь "свобода совести" в форме язычества в условиях тотальности и тоталитарности христианства открыто существовать не могла — власть у рюриковичей. Как бы они между собой не грызлись, но язычников вырезают при любой возможности. И древнее язычество, принесённое на эту землю из-за Дуная, реализовалось в форме тайной секты.

Не ново: так пытались, в масштабах всей Руси, работать в пользу Полоцкого Чародея волхвы. Позже сходную технологию применяли русские раскольники.

Смерды-язычники работают лучше, вотчина даёт больше доход. Потому что владетель "поганство" покрывает и получает за это благодарность душевную, любовь народную, в человецах умиротворение и прибавку к подати.

Разбежаться это стадо идолопоклонников не могло, но присматривать и направлять его нужно. На руководящую и контактную с внешним миром роль нужен христианин. Вот и поставили тиуна из потомственной дворни.

Наконец, привели наших коней. Вестовой, "нимфа" и проводник с ужасом смотрели на залитую кровью площадку.

— Э... эта... а чего тута... ну... было?

— Исполнение желаний. Люди просили дождя. Дождь пришёл. Кровавый.

"Бойтесь желаний — они исполняются" — сколько можно повторять? Но потрясённый проводник пытается узнать подробности. Уже сегодня вечером, тайно, полушёпотом, закатывая глаза и наклоняясь к уху собеседника в каком-нибудь постоялом дворе, он будет собирать дань восхищения местных жителей.

— Э... а как же... ну...?

— Ты клинки у Воеводы за плечами видишь? Так чего спрашиваешь? Они бесовщину всякую крепче мечей архангельских секут.

Давняя, ещё пердуновских времён, сказка о "Звере Лютом", скачущем по Руси Святой с двумя клинками за плечами взамен крыльев, или с крыльями, превращающиеся в мечи убивающие, казнящем всяких нехороших, защищающем вдов, сирот, нищих и убогих, уводящий их в свой "край чудесный", где все сразу становятся сытыми (что правда), здоровыми (что часто) и счастливыми (что как когда), получила новое дыхание и дополнительный оттенок: не только установление справедливости, но и истребление бесовщины.

Большинство жителей Святой Руси не являются поклонниками германско-додолянского язычества, истребление чертей с такими именами воспринималось населением позитивно.

Подобный "обряд вызывания дождя" в Центральной России не проходит: влажность выше и дождь чаще имеет негативную коннотацию. "Дождь идёт не когда просим, а когда сено косим". В более сухой Степи дождь — вопрос выживания.

Связи Днепровского Левобережья с Дунаем за последние полтысячелетия то слабели, то укреплялись. Одним из проявлений древнего славянского единства было вот такое язычество. Не кастрированное ещё веками христианства до уровня этнографического милого обряда.

Собрали-увязали полон. Отрубили и сунули в мешок головы жреца и его подростка-помощника, перетряхнули майно — почти ничего ценного нет. Валашки собрали, пояса с ножиками. Сели на коней и поехали. В Курск.

Уже спустившись к речке, сгонял двоих к тому месту куда "додола" упала. Девочка умирала долго, сломанные при ударе о землю рёбра пробили лёгкие. Она захлёбывалась кровью, заливала всё вокруг, пыталась ползти... Так её и нашли мои гридни. Уже мёртвой. Для контроля отрубили голову и привезли мне. Попала ли она в жёны Перуну — не знаю.

Со слов пленного тиуна, до Курска вёрст десять. Проводник тоже опознал, наконец, местность. Топаем. В смысле: мы-то едем, топает полон. Аллюр... хоть спи в седле. Понятно, почему степняки детей в полон не берут — скорость сразу падает до черепашьей.

В селище по дороге разбудили мужичков, заставили запрячь телеги. Конечно, заставили — они ещё торговаться со мной будут! Вот теперь куда быстрее пошло.

Только светать начало — выкатились к Куру. С этой стороны довольно большой посёлок. Из него спустились в пойму. Речка не велика, а пойма у неё версты три. Мостов тут... отродясь. Тиун брод указал, и, сквозь строй слободок, к городским воротам. Бабы полонённые, как жилое место увидела — снова в крик. На родительниц глядя и детишки в вой. Озвучка... как у колоны "скорых помощей" по дороге к месту крушения пассажирского поезда.

Поднялись к собственно "городу". Крепость, обнесена земляным валом и деревянной стеной. Оборонительный ров сооружён из крупного естественного оврага.

Перед воротами пришлось постоять, но недолго: среди воротников нашлись гридни, которые к Киеву ходили — меня в лицо знают, пустили быстро. Потащились к князю.

Рагуил Добрынич, окольничий... Скверно. Я этого человека знаю: в курском отряде, что ходил к Киеву, он был зам.командира. Нормальный дядька, без психов, с матерком и юморком, дело знает, дисциплину понимает, дрался, вроде, не худо.

На княжьем подворье суета, мы успели в последний момент: Буй-Тур нынче утром в Новгород-Северский уходит на свадьбу брата. Лодки уже на Тускари стоят, люди собраны, припасы погружены, последнее добирают.

Пустили во двор, князь перед лестницей встречает, честь оказывает.

— Здрав будь князь Курский и Трубечьский Всеволод Святославич. Прости, что в твоём спешном и добром деле помеху явил. Вот.

Сухан подал мне мешок. Горловину раздёрнул да вывернул. Прямо парню под ноги. Он, конечно, ребёнок. По нормам моего времени. По здешнему — он власть. Главная власть в этом городе и округе. И судебная тоже. Ему решать — кого и как казнить.

— Твой боярин... Вот он стоит, Рагуил Добрынич, окольничий. Покрывал язычников из смердов своих. Ныне на капище были теми погаными убиты два ребёнка. Принесены в жертву. Идолищам мерзким. Мальчик маленький и девка. Вот голова её. Сия мерзость сделана по воле и с согласия твоего окольничего. Вот человек его, тиун. Там, за воротами, пара мужиков, да пяток баб, да десятка полтора детишек. Кто уцелел. Когда волхв, отродье сатанинское, велел им меня убить. А вот секирка того дурня богомерзкого, который вздумал со мной спориться.

Я поднял в руке серебряную секирку убитого жреца. Единственный трофей с серебром после сегодняшней бойни. На полгривны — серебра, на полгривны — работы.

— Лжа! Поклёп!

Х-ха... А что он ещё может сказать?

Он не только сказал, но и сделал. Рагуил шагнул вперёд, вытаскивая меч. Но не ко мне.

— Ах ты гад ползучий, ехидна ядовитая! Вздумал руку хозяйскую, тебя, мерзость воровскую, защитившую и облагодетельствовавшую, кусать?!

Окольничий махнул мечом, срубая голову поставленного перед князем на колени своего тиуна. А я махнул тем, что в руках было — барткой жреца.

Удобная штука. В махе выпускаешь по ладони длинное топорище. Цель не знает — как далеко ударит топорик. С полметра неопределённости. Но стоять надо близко. Или подойти. Но — легковата. Если бы не мой навык постоянно крутить дрючок в руках — не получилось бы. А так... воины, привычные ходить в шлемах, часто высоко подбривают затылок. Вот туда секирка и клюнула.

Рагуил вскрикнул и рухнул на только что упавшее тело своего обезглавленного тиуна.

Куряне, конечно, "с конца копья вскормлены", но навыка закрывать князя телом у них нет, задержка в три секунды может быть смертельной.

Вспомнили, наконец, о своих служебных обязанностях. Шагнули вперёд, выдернули сабли. А зачем? — Уже всё. Бартку я так в затылке у окольничего и оставил.

— Экое ворьё ты возле себя держишь. Надо, брат, барахло в дому прибирать.

По решению Боголюбского я — внук Мономаху, Буй-Тур — внук Гориславичу, сами отцы-основатели меж собой двоюродные братья. Так что мы — в одном колене. В смысле: от Рюрика. Поэтому — "брат", а не, например, "внучок".

— Командуй. Ты ж главный. Мертвяка убрать, имение отобрать. Половина моя.

— Как это? С чего это?

Как чётко срабатывают хватательные рефлексы у русских князей! Все вопросы об обоснованности обвинения, о необходимости самообороны... отступают перед более актуальным: "как делить будем?".

Гордо вздёрнутый длинный тонкий нос на широком, с невысоким лбом, лице, подрагивающий и краснеющий, выглядит забавно. И хорошо сочетается с ломким ещё баском.

— С того, что я там, на поганище перед идолищами, голову свою под топоры да волшбу диавольскую подставлял, что меня да людей моих Пресвятая Богородица Покровом своим сберегла противу множества язычников. Ты пошли людей глянуть — там всё место слугами сатанинскими завалено. Моими мечами поколотыми-порубленными.

И, сняв официальный тон, по-дружески, положив руку юноше на плечо:

— Извини, брат, но придётся тебе на денёк задержаться. Дело-то неслыханное. Чтобы княжий окольничий слуг врага рода человеческого покрывал да подкармливал... Надобно непотребство это сразу выкорчёвывать. Калёным железом выжигать. Сберегать веру нашу православную.

Против "защиты веры" парень не пошёл. Мы забрались в терем и принялись решать текущие заботы.

На старшего годами и прославленного в боях собрата-князя Буй-Тур внаглую не прыгал, а я с уважением, внимательно выслушивал его суждения, соглашался, где только можно, с его предложениями и всячески выказывал доброжелательность.

Опрос полона, проведённый стольником, даже без пыток, подтвердил мою информацию. Наказание, как здесь принято, было наложено на всё семейство. "С чадами и домочадцами". Т.е. включая всех слуг и зависимых. С их барахлом. Что — много. В свите моей хозяйственников нет, но Буй-Тур помог и в сборе обоза, и в изъятии ценностей.

Впрочем, и я не жмотился. Парень был очень рад древнему, полуторавековому мечу основателя рода, конфискованному в мою пользу и подаренного ему.

Мы просидели с ним полночи, разговаривая о разных разностях. Виноват, но похвастал кое-какими боевыми эпизодами. Из взятия Киева, из мордовских моих похождений. Отчёт слуг о кровопролитии на святилище придал моим рассказам особую яркость и достоверность. Уходя утром в свой "свадебный караван", Буй-Тур, смешно шмурыжа длинным носом между покрасневшими от недосыпа глазами, пообещал:

— Приду. В учение. Хоть на годик. Посмотреть как оно у тебя... ну... и вообще.

Лодки его покатились по Тускарю вниз к Сейму, а я принялся разбираться с внезапно свалившимся на меня имуществом убиенного окольничего. И его рода.

Чтоб было понятно: полторы сотни крестьянских семей. Что означает полторы тысячи душ. С их скотом и майном. Плюс усадьба городская, плюс усадьба сельская, плюс охотничий домик, плюс закладные, плюс...

Короче: куча дел. Я уже говорил, что ворога победить куда легче, чем потом за ним прибрать. Нормально победитель-грабитель получает 5-10% от имущества побеждённого. Остальное погибает, разбегается или растаскивается. Поднять эту долю хотя бы до половины, хоть до четверти...

Обычно я сваливал эти заботы на Николая и его людей. Здесь... шестеро конвойных, Охрим, Сухан и мальчишка-вестовой. Так что — всё сам. Хорошо хоть, Буй-Тур перед уходом приказал своим боярам мои пожелания исполнять.

Следующие несколько дней пришлось крутиться. По делам конвойно-денежным. "Денежным" — масса местных набежала:

— Продай! Чего тащить-то?

Хорошо хоть рабство на Святой Руси запрещено, а то... Но кучу вещей и в самом деле тащить неразумно. На что мне те шкурки беличьи облезлые, о которых Гарнати пишет? Даже серебро, без менялы, без проверки пробы... Чувствую, что дурят, но поймать не могу.

В Курске много примет, связанных с деньгами. Если на курском торге рассчитаться с продавцом крупной единицей, вроде ветхой гривны, он обязательно поводит ею по товарам. Говорят — к деньгам.

Курянин не свистит в доме, не стряхивает рукой крошки со стола, ставит веник рукояткой вниз и кладёт хлеб горбушкой вверх. Во время застолья в последнюю очередь чокается с чужой женой. В отхожем месте имеет крышку на дырке и держит очко закрытым, чтобы деньги не утекали в выгребную яму. Если зачесалась ладонь, чешет ее другой рукой, берет с зачесавшейся ладони воображаемые деньги и сует их в кошель. Для верности можно легонько похлопать сверху, чтобы невидимые серебрушки не вывалились.

Конец сто двадцать третьей части

Часть 124 "И от тайги до..."

Глава 627

Через два дня пришёл мой киевский обоз, встал на днёвку. Куча конфиската очень удачно пошла на его нужды. Ещё через день удвоенный караван пошёл дальше. Тяжко такую массу людей, телег, скота организовывать, толкать. Но, смотрю, ребята уже навык имеют.

Через день и я, со своей отдохнувшей свитой и посвежевшими конями, побежал вдоль Тускаря к Снове и дальше к Самодуровскому озеру.

Домой! Хочу домой! Скоро!

Следующая остановка — Тула. А это уже почти...

Как я не торопился, но четыреста вёрст от Курска до Тулы навязывали несколько дней скачки. Мономаху я не следую — на коне едучи, думаю всякую "безлепицу".

В это раз немалое место в моём мозгу занимало очередное "как-то оно будет". В части взятия в управление Верхней Волги и Верхней Двины, озера Пено и окрестностей. Война с Новгородом, взаимодействие с Ропаком, с полоцкими и суздальскими полками. Какие, сколько, когда.

В РИ Ропак действовал от Торжка, выжигая всё на своём пути. Разгромленный под Новгородом, он был вынужден отступать по разорённому маршруту. Новгородский летописец весьма злорадствует по поводу бедственного возвращения русской армии. Сходно отечественные писатели описывают отступление армии Наполеона 1812 г. или замерзающих румын, итальянцев после Сталинграда.

По возвращению Ропак женился и через месяц умер в Вышнем Волочке.

Что здесь неизбежно, а что можно подправить? Западные маршруты — от Двины вдоль Ловати через Луки, Руссу и через Торопец — выжжены в предшествующих походах. Насколько? Реально ли атаковать Новгород с нескольких направлений? Синхронно, с надёжным взаимодействием? Какие силы смогут выставить другие участники?

Мой отряд, с которым я ходил в поход на "хищника киевского"... Потери — половина личного состава. Боевые — единичны. Чуть больше потери "больничные". Преимущественно — во время марша по зимней степи. И много больше — повышения и переводы.

Ребята проявили свои свойства. И им, и мне стало понятно кто на что годен. Иные захотят перейти в гражданскую службу. Иные — в училище, в конвойную, охранную, гарнизонную. Есть рядовые, которым можно давать десятника. И, подучив чуток, ставить начальниками в создаваемые погосты.

Артемий-мечник готовит пополнение. Какое? По качеству, количеству? И родам войск. Лучники для Любима и тяжёлые конные копейщики для Салмана... разные люди. Чарджи остался в Торческе — что делать с собранными им конными стрелками? Потянем мы подготовку и расширение такого формирования? Кто это будет делать?

Помимо военных дел наваливались и дела "мирские". Кого ставить градоначальниками в передаваемые мне городки? Какая там специфика и как её учитывать, как вводить там "Всеволжскую правду" взамен "Правды Русской"? Устраивать ли полное выселение, как я сделал в Городке Радиловом? Вводить ли сразу новую налоговую систему или устроить "Усть-Ветлужское соглашение"? С тотальным изъятием ценностей, оружия и шестилетней "десятиной ото всего"? Какие силы — воинов, чиновников, торговцев, попов, строителей, землемеров, связистов... я могу на это выделить? Введение, например, бумажных денег, с необходимым размещением менял, в этом букете проблем — так, мелкая фишечка.

Стоило коням перейти на шаг, как я подзывал к себе вестового. Тот, мученически кривясь, доставал из торбы блокнот с карандашом — запаса хватило, не все раздарил в Киеве — и записывал мои очередные измышления. На стоянках он переписывал свои каракули набело и с утра читал их мне, тут же исправляя замеченные ошибки и дописывая новые вопросы и идеи.

На Магомета становлюсь похож: тот так диктовал и проверял Коран.

Увы, я не пророк, у меня не откровения, а предположения.

"Как-то оно будет".

Про это мне никакой Аллах не расскажет.

Тяжко. Очень высокий уровень неопределённости. Приходится продумывать десятки вариантов с сотнями подробностей. А реализуется, в конце концов, только один. Он-то и станет историей. Вот этого года, вот этого места.

Тула встретила нас радостно.

Это уже мои края. Власть здесь Рязанского князя, но в городке работают три моих команды.

Основа, как и везде — фактория. Торг солидный — не только с местными, но и с оседлыми, полуоседлыми и почти не оседлыми кочевниками. "С могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами".

Большинство из них живут юго-западнее. Но за хорошим товаром могут и полтыщи вёрст проехать по Степи. А Тула — самая юго-западная, самая близкая к их становищам моя фактория. Ту же колёсную мазь здесь взять, без посредников, а не в Путивле — дешевле получается.

Есть в этих краях и "беловежские".

Саркел (Белая Вежа) в моё время затоплен Цимлянским водохранилищем, а был самой крупной из четырёх крепостей хазар на Волжской переволоке. Там стояли триста таксеотов (наёмных воинов), сменяемых ежегодно. Творение спафарокандидата Петроны: хазары просили василевса Феофила построить им эту крепость.

В 965 году Саркел разгромил Святослав-Барс. Поселение перешло под власть Руси и стало называться Белая Вежа. В киевской Софии есть настенная надпись XI века, в которой упомянут "Тятькюш, попин беловежский". Среди тюрок Саркела были и христиане. В 1103 г. Мономах забрал с собой на Русь печенегов и торков. Половцы в 1117 г. разорили город, население перебралось на Русь. Большинство оказалось на Черниговщине в верховьях Остра. Там поставили новую Белую Вежу. В 1147 г. сожжена Изей Блескучим и Ростиком. Мамонты, знаете ли, по "Святой Руси" топтались.

Уцелевшие снова разбежались. Осели в нескольких местах от Путивля до Тулы. Почти степняки славяно-тюркско-алано-греко-хазарского происхождения. Эти пашенные — покупают мои плуги. Степь подымать — соха не годится.

Кроме торговцев здесь же базируются ещё две мои команды.

Одна — рудознатцы. Уже нашли несколько точек выхода железной руды в окрестностях городка. Мне пока хватает наземной руды Каширско-Серпуховского бассейна, но ресурсную базу нужно развивать опережающими темпами.

Другая...

Что Пётр I у Воронежа Черноморский флот строил — многие знают. А вот насчёт обеспечивающих мероприятий...

* * *

Русская классика в лице Льва Николаевича о здешней гидрографии:

"У старика Ивана было два сына: Шат Иваныч и Дон Иваныч. Шат Иваныч был старший брат; он был сильнее и больше, а Дон Иваныч был меньший и был меньше и слабее. Отец показал каждому дорогу и велел им слушаться. Шат Иваныч не послушался отца и не пошёл по показанной дороге, сбился с пути и пропал. А Дон Иваныч слушал отца и шёл туда, куда отец приказывал. Зато он прошёл всю Россию и стал славен".

В полусотне вёрст от Тулы лежит Иван-озеро. Это и есть тот самый "старик Иван", о котором пишет Толстой в своей сказке. Здесь граница между Атлантическим океаном (Азово-Черноморский бассейн) и Каспийским морем. Между системами Волги и Дона.

Вокруг этого "старика" Пётр I и запустил свой второй проект транспортного перехода с Волги на Дон. Первый — на юге, на речке Камышинке, вблизи нынешнего Волга-Дона.

Идея красивая. Существует Иван-озеро и изливающиеся из него две реки: Дон и Шат, приток Упы, притока Оки. При царе Алексее Михайловиче проводили по их руслам прорезные струги с живыми щуками и сазанами из-под Воронежа для государева стола.

"Прорезные струги" — забавная конструкция. Использовалась с XVII до середины XIX вв. для доставки живой рыбы. Три отсека, разделённых водонепроницаемыми перегородками, в средней части садок с речной водой, носовая и кормовая части для команды.

Де Бруин о посещении этих мест с Петром I в 1703 г.:

"царь лично исследовал здесь еще прежде всю местность и почву земли, точно так же, как он сделал это в другой раз с нами".

Вице-адмирал К.И.Крюйс:

"К городу Воронежу немалое затруднение было ездить для частого осмотру корабельного строения и привозу разных потребностей из Москвы сухим путем, но его величество Петр Алексеевич оные трудности пресек..., чтоб таким образом из Москвы водою в Дон ходить".

Шат и Дон в верховьях маловодны. Иван-озеро длиной метров триста, ширина полтораста, глубина метра полтора, берега топкие. Берега озера незаметно сливаются с долинами Дона и Шата и составляет как бы единое целое. Из Иван-озера на юг по направлению к Дону никакой ручей не вытекает. Озеро в межень своими водами Дона не питает, вешние же воды текут в Шат и лишь избыток их иногда направляется в долину Дона.

Так — в 1895 г.

В 1701 г. Дон вполне вытекал из Иван-озера.

Летом 1701 г. начали прокладку новых русел на Донском участке. Расширяли и углубляли естественные водоемы и водотоки, строили на них шлюзы, копали канал для замены участка русла р. Шат. Техническое руководство — голландцы, работники из 15 уездов (35 тыс. чел.), позже пленные шведы.

Близ Иван-озера выстроен для царя путевой дворец — "государевы светлицы". "Имевшияся во дворце, в передней светлице, девяносто девять бочек заморской земли, называемой "семен" — употреблявшийся при строительстве шлюзов цемент.

Пётр ввозил в Россию не только мадеру и табак, но и стройматериалы. Собственный российский портланд — после Московского пожара. Я про это уже...

Прорыт канал через Бобриковскую долину, расчищено русло Дона. Но все пришлось остановить — недостаток воды для провода судов. В 1707 г. повторили: пропущено около 300 судов, но с невероятными затруднениями, хоть и во время половодья.

Самый нижний из упских шлюзов — в черте современной Тулы, недалеко от Зареченского моста. Строили голландцы, каменщики и "каменосечцы":

"дабы им дело слюзное с приналежащим надобием... на том месте, где, Его Царское Величество изволит учреждати, естли то возможно есть, во всей верности построити и совершить по галанскому обыкновению".

Мастера приехали на канал 25 сентября 1702 г., через неделю руководитель строительства князь Гагарин просил у Москвы разрешить их отпустить: от их "излишних запросов" "делам чинитца великое медление".

Готовивший роспись шлюзовой мастер включил в нее 500 (!) человек "каменшиков самых добрых", столько же потребовал простых "работников з заступы и с лопаты". Гагарин, где мог, урезал аппетиты, но оставил по 200 каменщиков на шлюз.

Шлюзы здесь — две параллельные каменные стены. Камень предполагали возить из-под Москвы. Москва — белокаменная. Вот такое и предполагалось использовать. Но в здешней местности имелись выходы камня-плитняка — годился для устройства фундаментов. А нет ли в окрестностях камня, годного для кладки стен шлюзовых камер? Гагарин обратился к тульским кирпичникам. Конечно, кирпичник и каменщик — разные профессии, но указать место они смогли.

Итог: строительство на составлявших водный ход реках цепочки шлюзов, протянувшихся от Тулы до ниже устья Непрядвы. Трасса в 220 вёрст, почти вся шла по естественным водоёмам. 33 шлюза — 2 на Упе, 12 на Шате, 19 на Дону.

Построили, попробовали. Плоховато поучается. Тут Прутский поход, Россия отдаёт Османской империи отвоёванный Азов. Флота Черноморского нет. А зачем тогда такая канава? Канал хиреет, растаскивается местными жителями.

Вдруг: "Царица! Таврида твоя!". — Хорошо, но как туда добираться? Начинаются ревизии недорастащенного и восстановление сохранившегося.

Произошло это при участии графа Н.П. Румянцева. С августа 1801 г. по апрель 1809 — главный директор водяных коммуникаций, с сентября 1802 г. по сентябрь 1810 — министр коммерции.

Под его общим руководством проводились работы по строительству Березинского, Мариинского, Свирского каналов. И попытка достроить и пустить Ивановскую водную систему.

Работы шли с 1807 по 1809 гг. В это время в селе Иван-озеро "жилось очень весело — много танцовали с инженерами".

Окончательный приговор петровскому проекту — строительство железной дороги, участок которой от расположенной поблизости от села Иван-озеро (в 13 км) станции Узловая до г. Ельца открыт в 1874 г. На немецких картах канал значился ещё в 1892 г.

* * *

В моей АИ я оказался "нос к носу" с двумя нашими вековечными проблемами: "дураки и дороги".

Не хочу фыркать в сторону коллег-попаданцев, но понимаете ли вы, что, чтобы вы не делали, вы делаете короткоживущую фигню? Если не решаете эти две "экзистенциональные" русские проблемы. Никакие победы и супер-вундервафли не имеют значения, если вы не вкладываете большую часть своих ресурсов — денег, людей, собственного времени и внимания — в уменьшение доли "дураков" и в "создание дорог".

"Профиль дорожного полотна" должен по ночам сниться. А всякие Батыи, Наполеоны, Гитлеры... вонькие мелочи. Просто потому, что "дураки" и "дороги" — сущности взаимосвязанные. "Если в одном сколько-нибудь убудет, то в другом столько же прибавится". Про влияние качества коммуникаций на качество человеческого мышления — я уже...

Железные дороги в форме сетки времён "позднего застоя" мне здесь не светят вообще. Про асфальтовые автострады... ну, понятно. Но "Русь — от русла". Русла надо углублять, расширять и связывать.

Вы хотите мне рассказать, как всё это плохо? Дорого, медленно, зимой замерзает, летом пересыхает... Не надо. Я всё это могу и сам изложить. С высокоэмоциональными и глубокосодержательными примерами.

Да вот же, Ивановские каналы! Десять лет! 35 тыс. человек! Каменоломни! А результат? — Из того камня, который из шлюзов выломали, мостик в Туле через Упу построили. В 21 в. стоит ещё.

Поговорили-повздыхали? Поругали проклятый царизм, мастеров-голландцев, царя Петра, рельеф и климат... Дальше? — Есть проблема — её надо решить.

"Возлюби имеющееся".

Есть реки. Их нужно любить. И — улучшать.

Три мощные русские речные системы: Волжская, Днепровская, Западно-Двинская — сходятся на Валдае. Их истоки и притоки, в нескольких местах, сближаются между собой. Про Оку и Десну я уже и много... А вот Дон, который между Днепром и Волгой — выпадает. Удобных выходов — не имеет.

От Волжской системы есть три места, где можно построить переходы в Дон. Но до других пока... не мои земли. А здесь мои люди могут спокойно работать.

Что, с весны прошлого года, они и делают. И получают результат: трасса может быть на треть короче, шлюзов — вдвое меньше. Правда сами они должны быть шире, длиннее, а, главное — глубже. Ориентир, образец для подражания — "Порожняя канава".

— Зачем?! — Возопит иное попандопуло. — Однох... ну, положим — сходно. Воды нет, толку не будет!

Факеншит! Ну нельзя же так заливать бельма ожидаемым "светлым будущим"! Надо же смотреть. Вот на этот мир 12 в. И чуток думать.

Почему у меня воды хватит, а царю Петру не хватало? Потому что между мной и царём Петром почти пять веков. За эти столетия...

В 17 в. началось тульское железоделательное производство.

Вес "русского мушкета" образца 1610 г — 6 кг. Не всё, конечно, железо, пусть 5 кг. Выход железа из руды — половина. Угля надо от руды вчетверо. Дерева для угля, по здешним технологиям, впятеро-всемеро. 10-15 пудов сухого дерева. И это только плавка. А горны для кузнецов греть? Удвояем? Семьям их кашу варить? Удвояем ещё раз? Зимы здесь... вполне. В холоде люди мрут. Ещё удвоякнемся? Столетие перед Петром здешние леса рубили аж с присвистом.

Русь отчаянно отбивалась от татар. Дерево-земляные укрепления, засеки. "Большая засечная черта", например, тянулась на сотни километров. Глубина полосы засек местами — 20-30 км.

Понятно, что не всё именно здесь — в верховьях Шата и Дона. Но что есть — вырубалось начисто и неоднократно. Свои головы дороже любых деревов.

Сравнивая 12 и 18 века чётко вижу разницу в плотности населения в этих местах. Население — преимущественно хлебопашцы, вовсе не садовники поголовно. Им пашня нужна. Конкретно: почти столетие с середины 18 в. постоянно площадь пахоты примерно 1 млн. дес. Расширения нет — некуда. Пока, в 12 в. — нет и двадцатой доли.

А дерево, ежели оно само выросло, хлебопашцы пускают на строительство, поделки. В дым переводят. И новых не сажают — навыка нет. Казна в 17 в. будет заставлять насаждать леса. Вот для этих засек. А сами? — Не-е...

В некоторых местах эти посадки и 21 в. видны.

Ещё: с конца 13 в. по середину 19-го — "малый ледниковый период". Похолодание — не только морозы, но и сухость. Меньше испарение над Атлантикой, меньше воды несут циклоны. Степь сохнет.

Какие из этих причин привели к тому, что к концу 19 в. "Дон Иваныч перестал быть сыном старику Ивану" — поток в Дон из Иван-озера прекратился — не знаю.

У меня ни один из этих факторов ещё не работает. Есть леса, есть относительно стабильный сток, есть высокие уровни в реках и в озере. Конкретно: озеро углублять не надо. Там и так восемь аршин.

Понятно, что не надо портить. Лес, к примеру, придётся тащить от Оки. А здесь запустить лесонасаждения. Первые питомники у меня на Стрелке... дышат. Что можно получить за четыре года? — Опыт выращивания саженца из семечка. Не больше. Дерево так быстро не вырастет.

Надо запускать питомники здесь, надо запретить рубку леса местным, надо кончать с пахотой по склонам и вблизи воды, надо залесить овраги... Надо. Я Живчику говорил. Он согласился. И ничего не изменилось.

"Мели Емеля, твоя неделя".

Может, зря я не дожал Боголюбского по Рязанскому княжеству? Была бы здесь моя власть — переменил бы начальных людей на своих, устроил бы аборигенам прочуханку...

А Пено?

"Плюнь в глаза тому, кто скажет, что может объять необъятное".

Стоял бы перед зеркалом и плевался.

А пока мои гидрографы-топографы проходят по речкам и окрестностям, снимают высоты и глубины, бьют шурфы, проверяя грунт. Уже понятно, что плитняк ломать за сорок вёрст от Тулы нужды нет — есть доброе глинище ближе. Там поставим кирпичный завод, а цемент притащим водой со Стрелки. Правда, и дрова для обжиговых печей тоже придётся с Оки вытаскивать.

Вечерок посидел со своими здешними, порадовались друг другу. Меня, конечно же, сразу загрузили местными заботами. Завтра с утра зван к местному воеводе — теперь представляю что просить, чего требовать, где уступить.

Уже перед отбоем просунулся, наконец-то, парнишка-связист.

— Господин Воевода! Ой, виноват! Господин светлый князь!

— Кончай меня князем обзывать. Князей на Руси много — а Воевода Всеволожский один-единственный.

Это я типа в шутку. Но все запомнили. И не единожды повторят. Типа в споре:

— Тебе кто велел? Князь Рязанский? А мне — Воевода. Который — с большой буквы. Который — вообще на всю Русь — один. Как солнце ясное. Князей на Руси много. Кого слушать будем?

Парнишка смутился и подал мне пакет:

— Эт... ну... сигналки. В книгу подшитые. С как заработало. За всё время. Ты... эта... потом отдай мне.

Ай, молодцы! Уходил зимой к Киеву — связи ещё не было. Пока я там всяким ненужным "хищникам киевским" головы рубил, ребята здесь нужное дело сделали.

Факеншит! Чувство как у алкаша перед первым стаканом. Аж руки трясутся.

Информация. Актуальная, разная, свежая.

Уже без гостей, глубокой ночью сел разбирать сигналки. С последних начиная. Всё поздравления с корзном. От разных начальных людей. Больше мои низкопоклонством занимаются, но немало и туземных поклониться торопятся.

Своих... надо чистить. Не люблю, когда лебезят да перекланиваются. А тут ещё и за казённый счёт. Лебезёж забивает каналы передачи и стоит труда. Ребятишкам-сигнальщикам лишние часы на вышке махать.

Витиевато заелдыривают. Эдак... по-восточному: "с несказанной радостью и нижайшим почтением узнали мы о великом счастье обретения высочайшего и благороднейшего на Руси княжеского достоинства"... и — все в соплях. Ожидая от своей "сопливости" если не повышения, то "хотя бы хуже не будет".

Будет. Блюдо— и корзно-лизы мне не надобны.

С туземными... тут глубже копать надо. Кто просто лизнул на всякий случай, а кто серьёзно "под мою руку"...

К моему удовольствию, осмысленных текстов — мало.

Именно так — к моему удовольствию.

Это означает, что оставленная во Всеволжске команда способна решать текущие задачи. В состоянии обеспечить взаимодействие, не ругаться вдрызг.

Ещё это означает, что я молодец. Планы на время моего отсутствия стали составляться в тот момент, когда Гапа решила отправиться в Киев Катерину навестить.

Э-эх... Катя-Катерина... Её изувеченное тело на леднике в Киевском Порубе...

А мы тогда начали продумывать всякие... варианты по разным темам. Видать, не худо продумали, раз воплем не вопят. Каждый знает что ему делать и, в своей зоне ответственности, способен решать возникающие "неожиданности и неприятности".

Но было несколько сигналок, которые я... закладки вложил. Чтобы ещё раз перечитать и подумать. Потому что это такие... "флуктуации", что уже в моей зоне.

Одна из Саксина: у пристани сожжён "Белый шилохвост", два вахтенных убиты. Хан отказался вести расследование. "Они сами друг друга...". Отменил льготы, вменил джизью за прошлые годы, отобрал "в обеспечение долга" нашу пристань, велел развалить новую недостроенную церковь, присудил туземцам спорный участок земли с нашими складами, мусульманские купцы обнаглели, постоянно задираются, чуть что — бьют в морду, при ответе — тянут в суд. Во всех спорах хан на их стороне. Троих наших уже били палками по пяткам, вкинули в зиндан. Покупать соглашаются только втридешева, продавать — втридорога.

Короче: всё плохо. Работать — нельзя и даже жить — с большой опаской.

Я помню тамошнего фактора — Афоню из Твери. Я тогда решил, что он Афанасию Никитину какой-то предок. Не будет в русской истории "Хождения за три моря" — предок ко мне перебрался. Мы с ним в Бряхимовский поход ходили, в лодке на соседних банках вёслами махали. И потом... были эпизоды. Парень не суетливый, не панический. А тут такое "всёпропалово".

Вся глубина... места в которое я попал, доходила до меня постепенно.

* * *

Самый большое в Швеции изображение половых органов — датируемое каменным веком захоронение в форме матки в Вэстеръётланде. Зайти туда можно через 13-метровое влагалище.

Вот, примерно, туда я зашёл.

* * *

Всё мои серьёзные планы "висели" на Саксине. Точнее: на товарном транзите через этот город.

Мы печатаем Коран и продаём туда. Не в Саксин, конечно, а через него в Иран, Туран... халифат. Мы делаем "золото дураков" и продаём туда же. Да что не возьми — любой экспортный товар идёт туда, идёт через Саксин. Не потому, что я люблю это место, а потому, что именно там — рынок. Огромный, богатый. Там нужное мне олово, шёлк, другие важные вещи, вроде породистых коней, тонкорунных овец, редких книг... Там — деньги.

Деньги-денюжки. Всё тот же арабский дирхем. Нет денег — нет Руси.

Не так. Нет новой Руси. Нет возможности отменить или переделать налоги. Собрать войска, сменить администрацию, кормить людей, вести стройки.

Да, есть моя бумажная "рябиновка", но вводить её насильно... кровью умыться. Русской кровью.

Снижается темп развития моей торговой сети. Всякая новая фактория начинается с кучи платежей серебром. Дальше факторы продолжают так же. Пока местные не взвоют: принимают-то только рябиновки. Обмен денег — серебра на бумагу и обратно — исключительно по желанию клиента. Но с комиссией и проверкой веса и качества серебра. Если у меня не будет притока серебра извне — придётся собирать подчистую вот это, с факторий. А далеко не все местные готовы отдать свой товар или труд за бумажки.

"Северный 3Б" откладывается вовсе: приказчики не смогут без серебра купить нужное на месте.

Нет денег и затянется "Порожная канава". Вовсе не получится с Руяном. Близящаяся война с Новгородом... "Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё раз деньги". А у меня — нет. А у них — есть и много.

Короче: впереди у меня путь во тьму 13-метрового туннеля. Как в том шведском памятнике каменного века.

Саксин мне нужен. Существенно. Жизненно.

Вариантов два.

Терпеть. Тогда — я же прекрасно понимаю тамошнего хана! — он, как "правильный" государь, отберёт всё.

Вот привезли мы товара на 100 гривен. Раньше брали 1. Теперь — 10. Станет — 90.

— Да как же?! Чистый грабёж!

— Но-но! Ты ещё государя разбойником назови. Ещё заплатишь.

Казна будет брать всё, что сможет. Та самая прибыль, которую я собираюсь вкладывать в переустройство "Святой Руси", в безопасность, в продовольственную стабильность, в новые города, школы, приюты, лекарей... останется в кармане у хана.

Неважно как это будет сделано: прямым налогом, обязательным бакшишем чиновнику, "добровольным" платежом мулле местной мечети, введением монополии "только для правоверных", штрафами, платежами "за место на рынке", "экологическим налогом" на выбрасывание "русского мусора"...

Все финансы, которые я планировал вложить в "Святую Русь", в свой Всеволжск, в соседние лесные и степные племена... хан на них новых наложниц купит. И богато украсит.

"Ничего личного — только бизнес".

Я с этим ханом лично незнаком. По отзывам — нормальный мужик. Ну, насколько может быть "нормальным" и "мужиком" городской хан. Как всякому правителю ему нужны деньги. Может, война с "кипчаками и йемеками" намечается, может надо выбить пиратов кызылбашских. Может, любимая жена захотела брульянт несказанной красоты или, там, вымостить город, построить мечеть, подновить башни...

Короче: нужно денег. И он решил их взять. У меня. Согнать с Ваньки нагулянный жирок. Что, в нынешних условиях означает — убить сотни тысяч русских младенцев. Нет денег — нет изменений — дети мрут. Как и всегда. "Все так живут".

Факеншит уелбантуренный! Я — не все!

Я так жить не буду. И вам не дам.

Договариваться с ним? — О чём? Мне жизненно важен рынок халифата. Он сидит на этом пути и другого у меня нет. Он — монополист, он взял меня за горло.

Я могу... могу ходить через Саксин. И платить всё, что он посчитает нужным у меня забрать.

Или — не ходить. Тогда у него упадут доходы. Не сразу, не до нуля. Он может потянуть время. Потерянное время — задержка изменений — мёртвые дети.

Мы будем с ним торговаться:

— Две гривны с десяти — я согласен.

— Нет, восемь с десяти.

Потом сойдёмся в цене, где-нибудь посредине, мои караваны снова пойдут до Каспия, он вдруг решит:

— Я подумал. Восемь с десяти всё-таки лучше. Плати.

Я снова остановлю торговцев. Снова бодяга. Денег нет, дела стоят, дети мрут... Хреново.

Проблема "лишнего реала" трансформируется в проблему "лишнего в реале".

Мы это решали. В Рязани с Калаузом. Но там сошлось несколько важных условий. Мы имели представления о характере цели, о его местах пребывания, привычках, окружении. Собственно инструмент воздействия — та женщина, которая залила полы в церкви синильной кислотой — практически сама свалилась к нам в руки. В момент акции в Рязани был Аким, который сумел перехватить управление в первые часы после смерти князя. В Муроме сидел Живчик, который, по закону и обычаю, принял княжество. И рядом был Боголюбский. Решение которого поставило точку.

В Саксине всего этого нет. "Доступ к телу" не организован, "группа поддержки первого часа" — отсутствует. Не было нужды: прежний хан помер от тифа, новый казался вменяемым: прежних воров прогнал, дал Афоне разные льготы...

Мораль: убийцу для доброго соседа надо готовить заранее.

Нынче, после немилости хана, быстро сформировать серьёзную "группу влияния" там невозможно. Даже те связи, которые были созданы... посыпятся.

Изнутри — не расколоть, нечем. А снаружи?

Ударить по Саксину войском, побить "хищника саксинского". А там, глядишь, и в окружении его найдутся люди, которые сами хотят на его место. И готовы исправить ханскую ошибку. Сделать её юридически ничтожной. Вместе с таковой же, но — головой.

Где взять войско?

У меня столько воинов нет. И — война с Новгородом.

Глава 628

Первый поход русских ратей на Астрахань в 1554 г. — 30000 воинов из Нижнего Новгорода с пушками да 2500 казаков. У меня ни таких масс, ни пушек со стрельцами. Второй поход 1556 г. — 3000. Но у меня и таких сил нет. И, конечно, разница в вооружении моих и противников не столь велика, как разница между царским стрельцом или бронным помещиком и "голым" степным татарином. Ханская гвардия носит примерно те же доспехи, что и хазары. Их так просто не прошибёшь.

Натравить на них соседей? Башкирды и кыпчаки выше по Волге вымерли от тифа. Булгар занят собой, пережёвывает последствия моего "зеркала для услады очей услад очей эмира". Боголюбский — "обшапкнулся". У него про другое нынче голова болит.

Какой я молодец! Всем соседям занятие нашёл! Никто моих границ не потревожит!

Мда. В результате моей успешности решать самую острую сегодняшнюю проблему — нечем.

Ваня! Ты же хотел мира! "Бойтесь желаний — они исполняются".

Я перечитывал донесение о делах Саксинских, проглядел бегло сообщения от Артёмия о завершении подготовки очередной группы новиков, о спуске на воду и ходовых испытаниях новых плавсредств от Отсендиного Дика.

Ребята явно понимают, что я Саксинские выверты не "спущу на тормозах". Не предлагают, не навязывают, но готовятся к лодейному походу. Просто готовятся, так, на всякий случай. Умницы. И от этого особенно обидно: бить-то нечем.

Тиф туда, что ли, запустить? Так там мор недавно был, эффективность будет... низкая. Синильной кислоты в колодцы бубухнуть? — Колодцев много, система децентрализована... не получится.

"Глаз видит, да зуб неймет" — русская народная.

Мой глаз видит "Святую Русь" без душегубок, голодовок, нищеты, мора. А "зуб неймёт". Из-за вполне разумного хана, который считает свои интересы важнее моих.

А что говорит по этому поводу наша народная мудрость? — А наша народная мудрость говорит таковую же, но — гадость:

"Выше лба уши не растут", "Лбом стены не прошибешь", "Выше головы не прыгнешь", "Плетью обуха не перешибешь", "Сила солому ломит", "И сокол выше солнца не летает".

Выше ханского интереса и Ванька не скочит.

Отвратительно.

Никакого решения не вырисовывалось. Такая глубокая и безысходная... Э-э, виноват — шведский памятник.

Я механически перебирал телеграммы и вдруг понял, что разглядываю депешу с другого направления. Усть-Шексна.

Это здорово, это приводит меня в щенячий восторг: могу узнавать новости за сотни вёрст.

Правда, новости эти... из Саксина, например...

"Во многих знаниях — многие печали".

Вот и ещё одна печаль прилетела.

Я оказался прав: едва на Ладоге и юге Онеги сошёл лёд, как Даньслав из Новгорода полез отрядом в Заволочье. Пара сожжённых суздальских погостов, с десяток разорённых стойбищ данников. Ничего серьёзного в части ущерба. Так, неприятность. Тем более — не моя.

Мои люди сидят в Белоозере, за пару сотен вёрст от места событий, смотрят вокруг и шлют подробный отчёт в Усть-Шексну. Там работает моя сигнальная вышка. Выше по речке работы уже идут, но линия ещё не функционирует.

Отчёт несколько... объёмный. С другой стороны это хорошо: фактор даёт данные о своих продажах, о местных ценах, событиях и слухах.

Вот последний раздел и послужил причиной переслать отчёт мне. Толковый парень на приёме в "Торговом приказе" сидит. Надо наградить. Двоих: в моей канцелярии тоже толковый, принял к отправке Воеводе.

Суть простая: Борис Жидиславич — лажанулся.

Присланный Боголюбским "наибольший воевода суздальского наряда" не только не пресёк действий новгородцев, но и настроил против себя местных.

Тут тонкость: город Белоозеро укреплений не имеет. Вообще.

Нынче от стоит в 27 км. от того места, где Белозерск в 21 в., в верстах двух от озера вниз по Шексне. А как же воевать, не имея опоры на собственные крепости? Суздальский воевода первым делом велел собрать мужиков отсыпать валы, городить городни.

Ага. Это Белоозеро и здесь многое не так, как в Суздале. В экономике, в хозяйстве. И в людях.

Конфликт между Жидиславичем и аборигенами был неизбежен. Высокопоставленный суздальский боярин, привыкший командовать в условиях относительно развитой системы феодального типа, нарвался на недоросший до феодализма социум.

Проще: боярин? — А нам пофиг.

* * *

Ещё одна загадка русской истории: призвание Рюрика.

"Рюрик, Трувор и Синай клялися не вести дружины за собою...".

Рюрик сел в Ладоге. Многолюдный город с множеством давно живущих в нём скандинавов. Потом перебрался на "Рюриково Городище" к Ильменю, возле которого вырос славянский Новгород.

Трувор пошёл к Изборску, где уже было мощное селище. Там в VIII-IX веках распространены литейные формочки из известняка, выработанные в "пражской культуре" ранних славян парой столетий раньше.

Синай (Синеус) пошёл в Белоозеро.

В никуда.

В регионе в тот момент нет существенных поселений ни славян, ни веси.

Город Белоозеро создаётся и существует, нарушая все обычные святорусские, да и вообще — европейские традиции. У него нет сельской округи.

Ме-е-едленно.

98% населения — горожане.

Понятно, что сельские селения где-то есть. Вёрст за 25 по южному берегу озера на запад, примерно так же — вниз по Шексне. Рядом — крестьян нет. При этом город столетия растёт быстрее, чем население региона вообще. Сейчас — 56 га. Больше трети всей жилой площади региона. По обоим берегам Шексны. Без укреплений. Даже тына или палисада нет.

На правом берегу Шексны, в двух км от истока, который местные называют "устье", к реке выходит песчаная гряда, в полкилометра длиной. Посередине — речка Васильевка. Высота от меженя 4-5 м. Остальные участки — 2-3 м.

Вот эти 2-3 метра разницы между основным уровнем берега и высокой частью гряды производят столь сильное впечатление, что место будут веками упорно называть "Старое городище". Хотя "города" — ров-вал-стена — там нет.

Ниже по реке вёрст 25 — Крутик. Эталон белозерской веси. В период расцвета в поселении размещались 6-10 жилых построек. Протогород с развитыми бронзолитейным, косторезным, железообрабатывающим и железоделательным производствами. Больше полусотни тиглей, столько же льячек и 7 литейных формочек. По тиглям Крутик сопоставим с Гнёздовым и существенно превосходит Ладогу, Рюриково городище и Изборск. Но места для проживания и прокормления варяжской дружины — нету.

Озеро из десятка самых больших водоёмов Европы, водное зеркало в 1130 кв. км. Примерно как Ильмень или шведское Меларан. Общая озёрность края 10-15% территории. В Белое озеро впадает более 60 рек и речушек, 26 — крупных.

Ни длительных сильных колебаний уровня, как у Каспия, ни сезонных высоких половодий, как на русских реках — здесь нет. Густые леса тормозят таяние снега, система озёр и рек может талые воды спокойно принять. Следствие: селения ставят прямо у воды, без страха затопления. Из двух сотен селений — половина построены так.

Селения невелики: 85% меньше 0.7 га. Обычно одна улица, полоса в 20-30 м шириной вдоль воды.

Нормальная городская усадьба ремесленника — 300 кв.м. Крестьянские, не зажатые городскими стенам, как и боярские в городах, вчетверо большее. В самом Белоозере и в одном ещё селении в 11 га, поменьше. С города получается сотен шесть мужиков-ополченцев, со всего региона — ещё тысяча.

Полторы тысячи северных мужиков, которые поголовно охотники — большая сила. И не так уж худовооружённая: в крестьянских домах в этих краях бывает и боевое оружие. Правда, доспехов, шлемов — нет.

Воинов — нет. Княжеские гридни, кроме нескольких инвалидов, ушли с Боголюбским на юг. Местных бояр-вотчинников нет. Нет, соответственно, и их дружин-хоругвей. Городового полка — нет. Город княжеский, защищать его — забота государя.

Вообще-то и воевать здесь не с кем.

Шастал здесь Ян Вышатич, волхвов гонял:

"Вшед в град к белозерчем, и рече им: "Аще не имете волхву сею, не иду от вас за лето".

В самом Белоозере есть вещи, отсутствующие в других поселениях региона: каменные иконки, книжные застежки, писала, амфорная керамика, золотые украшения с зернью и сканью, актовые печати и пломбы. Бояре, купцы, духовенство сосредоточены именно здесь.

А вот остальное — своё и привозное — почти в каждом селении.

Кроме земледелия на пойменных террасах — скотоводство, охота, собирательство, рыбалка. Для такого, "присваивающего", хозяйства и оставляют между "кустами" селений огромные промежутки.

Поверх идёт "пушной торг". Собственная охота или промысловые караваны дальше на север.

Такое хозяйство делает хлебопашество второстепенным занятием. Земледельческих орудий нет в белозерских поселениях X-XIII вв. Исключение — Белоозеро, где найдены наральник, плужный нож, 8 серпов, жернова.

"Присваивать" легче и местные селяне живут не бедно: образки, амулеты-змеевики, стеклянные браслеты, боевое оружие, замки и ключи, ювелирка... Занятия обитателей селищ разнообразны, интенсивны контакты с внешним миром, высокий доход.

Строят здесь своеобычно: рубленная в обло изба с каменкой. Очаг из дикого камня, а не печь. Часто сложен насухую. Бывает со слоями глины и подушкой из речного песка. Два типа домов: изба с сенями и пристроенным к ней крытым скотным двором, и "изба-двойня" — две избы, соединенных сенями с двором, расположенным сзади.

12 в. — время мощной сельской колонизации по всей Руси. Общая демографическая и экономическая ситуация, Русь на подъёме. Рост числа поселений идёт и в северных, и в южных областях. "Южная переселенческая волна как основной фактор развития расселения на Севере" — некорректно.

Меньше, чем через век этот взлёт оборвёт Батый.

Кроме единственного города Белоозеро, который "не-город", на озере 200-300 селений. Которых на озере нет. Они посажены на берега речек, ручьёв, в их устья. Не лицом к пустому сорокакилометровому пространству озёрной глади.

Селища группируются в "гнезда", образующие "кусты".

Общины не родовые, а соседские. "Куст" не растёт из одного корня, а формируется толпой новосёлов сразу. Потом, конечно, "переливается" внутри себя.

В конце XIII-XIV в. расселение распространится на водоразделы ("взлёт на холмы"), размеры поселений уменьшатся, на смену компактным "гнездам" приходят локальные образования, занимающие большие участки, с более слабой пространственной связью.

Снижается уровень потребления, падает импорт, сокращены лесные промыслы, прежде всего — пушной. Белозерье переходит к более натуральному хозяйству, увеличилась аграрная составляющая, диета станет более вегетарианской.

"Иго, которого не было".

Полчища Батыя сюда не дошли. А вот нищета — вполне докатилась. На столетия.

Обычный размер "куста" — 5-7 км. Между "кустами" 15-30 км.

Принципиальное отличие системы расселения — необычайно высокая для Севера концентрации поселений на небольших участках. Никогда, ни ранее — в эпоху неолита и раннего металла, ни позднее, вплоть до раннего Нового времени — в районе Белого озера такого не было. Неудобство очевидно — вынуждает выносить поля на большие расстояния, разместить их вблизи поселка невозможно.

Так поля и не выносят! Их просто мало.

Многие места поселений "Святой Руси" были населены уже в глубокой древности. В котловинах озер — Ильмень, Неро, Плещеево, Галичское, в долинах рек Ока, Москва-река, Мета, Волга и Молога в их верхнем течении. Речь не о исторической связи населения, обитавшего в этих местах в различные периоды, а о хозяйственной традиции.

Средневековые жители устраивали свои посёлки в тех же урочищах, что и насельники эпохи неолита и раннего железа. Часто на расстоянии нескольких десятков метров. Почти все древнерусские поселения — в микрорегионах, освоенных в эпоху первобытности.

Причины — в свойствах участков. Они изначально оптимальны для обитания, наиболее удобны для создания систем жизнеобеспечения с большим весом присваивающего хозяйства.

Ещё — элементы культурного ландшафта прошедших исторических эпох не полностью утрачивались в периоды запустений. Новые насельники выбирают некогда заселённые участки, на которых первичные леса так и не восстановились.

"Кустовое" расселение — от товарности хозяйства.

Такая система ломает повсеместную манеру переезжать каждое десятилетие на новое место. Здесь есть десятки селений, которые стоят на одном месте больше сотни лет. Ещё больше неподвижность на уровне "кустов". Да и зачем? Новины распахивать? — Всё, что можно, распахали до нас ещё в неолите. Землепашество — не главное. Озеро даёт рыбу, а огромные пустые пространства между "кустами" — "дары леса".

Эта земля не попадёт под удар Батыя. Возвращаясь из Белоозера после ухода татар, епископ Ростовский Кирилл подобрал на р. Сити обезглавленное тело великого князя Юрия Всеволодовича, погибшего в бою, и привез его для погребения в Ростов. Тогда же и образовалось самостоятельное Белозерское княжество. Стол получил Глеб — годовалый сын князя Василька Константиновича, взятого в плен на Сити и казнённого татарами.

После гибели на Куликовом поле белозерских князей старшей линии, княжество перешло под власть Дмитрия Донского.

Затем — "чёрная смерть".

1352 г. "Того же лета бысть мор силен зело в Смоленске, и в Киеве, и в Чернигове и в Суждале, и во всей земле Русстей смерть люта, и напрасна и скора, и бысть страх и трепет велии на всех человецех. В Глухове же тогда ни един человек не остася, вси изомроша, сице же и на Белеозере".

1364 г. "Бысть мор велик в Новгороде и Нижнем и... по всем странам и по волостям... А на Белеозере тогда ни един жив обретеся".

Войны с Новгородом:

1398 г.: "И поидоша на князя великаго волости на Белоозеро, и взяша белозерские волости на щит, повоевав и пожгоша и старый городок Белозерскый пожгоша, а из нового городка вышедши князи белозерскыи и воеводы князя великаго, и добиша челом воеводам новгородчким и всем воем, и взяша у них окупа 60 рублев, а полона поимаша бещисла, и животов поимаша бещисла...".

После несчастий город перебрался в другое место, на тридцатиметровой высоты гряду на южном береге. Где и стоит Белозерск 21 в.

* * *

Глава 629

Борис Жидиславич привык к Суздалю. К людям, которые живут с хлебопашества, с Суздальского Ополья, с боярских вотчинных земель. А здесь... перекати-поле. Рыбаки, охотники, промысловики. И не голь-рвань, а вполне обеспеченные люди. Да ещё и живут не малодворками, а "кустами". В смысле: придави одного — сотня разбираться прибежит.

Попытка взять горлом? — Да пшёл ты.

Перехитрить, улестить? — У нас купцов-болтунов толпы ходят. Нагляделися.

Силой? — А сил-то и нет. Пара-тройка слуг — не сила. А у местных и боевое оружие кое-где в домах висит.

Жидиславич ничего толком сделать не смог — "не слушаются они".

Честно говоря, убеждая Боголюбского послать боярина в Белоозеро, я на такое, примерно, и рассчитывал. По счастью, первый поход Даньслава прошёл по краю волости.

Все сделали устраивающие их выводы. Боря отрапортовал Боголюбскому:

— Трудами моими и милостью божьей на воров новогородских наведён страх великий. Отчего они бежали в испуге, великого ущерба не нанеся.

Местные:

— Придурок-то суждальский верно сказал: придут воры новогородские.

— Чего верно-то?! Нахрена бы мы тут корячились? Рвы-валы-городни... На кой оно? Не в валах сила, а в славе. Новогородские завсегда белозерских боялись. Посмыкали тама по краю и ходу. Полные штаны наклавши.

Все довольны. Кроме меня. Потому что я ожидаю, по летописи, второго похода Даньслава в эти места.

Мне бы радоваться: белозерцы, подобно новгородцам, мои конкуренты на Северах. Выжгут их — и слава богу. Но всучив мне владения "от Зубца до Сурожа", Боголюбский с Благочестником втянули меня в войну с Новгородом. Сам я воевать не рвусь, но победа мне нужна. Для этого полезно "поднять боевой дух" моих союзников. А то пока они только с мирным населением воевать горазды. Ни одного успешного крупного воинского столкновения.

Ещё: полезно себе добавить "славы боевой".

Слава — товар скоропортящийся. "Глория", — как я уже неоднократно, а до меня ещё больше, — того, "мунди". В условиях, когда я навязываю "Святой Руси" часто непопулярные в среде военно-феодальной знати решения — особенно.

Ещё полезно побить новгородцев. "Чтобы помнили". В смысле: боялись.

Попытка представить себе маршрут повторного похода Даньслава, в предположении, что всё пойдёт как в летописях, показала интересную вещь.

Новгородцы идут от Ладоги по Свири. Это далеко и там мы с ними ничего сделать не сможем. Вывалившись в Онежское, они лезут вверх по Вытегре или Андоме, впадающим в это озеро в его юго-восточном углу. И переволакиваются в одну из трёх речек — Шола, Ковжа, Кема. Которые сливаются при впадении в Белое.

Даньслав придёт в эту точку.

* * *

"Если местность не становится полководцу другом, она становится его могилой".

Речки-реченьки, давайте дружить!

* * *

Забавно. Огромный край. Леса, болота, озёра. Но я, сидя за тыщу вёрст, никогда те места в глаза не видав, могу точно сказать, просто глядя на карту от Драгуна, куда приведёт свой отряд опытный командир через, примерно, месяц.

Буду точен: новгородцы могут войти в край с северо-востока. Там тоже неплохая речка с волоком из Онежской системы. Но грести сотни вёрст в обход... с какой стати? Могут выкатится на Андозеро юго-западнее. Но для этого нужно пройти через Белое. И иметь довольно сил, чтобы дальше скатиться по Андоге в Шексну, а оттуда в Волгу. Дальше-то хорошо — их Молога рядом. Но пройти вот так... Не, столько наглости у новогородцев нет.

Наглость новгородских ушкуйников беспредельна. Но она поддерживается расчётом. Если у них достаточно сил, чтобы пройти про Шексне, то и нефиг в обход ходить: сам Белоозеро укреплений не имеет, а город богатый — бери и пользуйся. Если силёнок хватит.

Остаётся Ковжа. Это река. И там же единственное на всю округу укреплённое, с рвом и валом, селище-городище. Они туда неизбежно придут. Потому что это единственное место, где запись предыдущего похода "взял добычу на данниках суздальских" естественно переходит в запись о втором походе "и побил суздальских насельников". Там — "пачка" русских деревень.

Ушкуйники? Они же грабить идут? Добыча — где люди. Люди на озере в больших количествах в трёх местах.

Вот эта Ковжа и её округа.

На южном берегу — Маэкса. Большое селение, в 11 га, два больших "куста" селищ, высокая грива, на которой через столетия Белозерск поставят.

Сам Белоозеро. Самое богатое место. Треть населения, половина достояния, две трети сокровищ. Добыча — там. А защита... так себе.

От Ковжи до Белоозера напрямки вёрст сорок озёрной глади.

"Играем за противника": как бы я сделал.

Поднялся бы от Онежского по Вытегре и перевалил в Ковжу. Тамошние жители частью перебиты, частью разбежались. Системы наблюдательных постов Жидиславич... проспал. Каких-то заград.отрядов... А зачем? "И враг бежит, бежит, бежит". Чего ради там комаров кормить?

Можно пройти тихо и быстренько. Не ввязываясь в грабежи по дороге, скатиться вниз. Выйти в озеро и, не приближаясь к берегу, не тревожа здешних "кустовиков", дунуть прямо к Белоозеру. Он же стоит на реке в двух верстах вниз, озеро просматривается плохо. Ну, встанет мужичок на самую верхнюю точку, ну посмотрит вёрст за десять. Из которых две — ещё до озера.

Последние вёрсты пройти ночью.

Ввалиться в Шексну и, высадившись частью у верхнего конца той гривы, частью прямо с реки у подошвы — в атаку. Да у них там уличные мостовые прямо к воде выходят!

Конечно, там 5-6 сотен мужиков. Но иные в отход ушли, другие по дворам сидят, пока соберутся — стен нет, ушкуйники уже в городе. Кто из местных выскочил — кистенём в лоб. Подмога скоро не подойдёт — сельской округи нет.

На мой вкус — очень красиво получается. А Даньслава я дураком не считаю.

А что должен делать "не-дурак" с этой стороны?

Выбор "вероятной точки столкновения" задаёт и тактику.

Точнее: две.

1. Перехватить противника за несколько вёрст до "устья трёх рек" и... "поливая встречным, кинжальным и перекрёстным".

Мда... чёт я сомневаюсь. Кема в нижнем течении шириной метров сто — сто пятьдесят. Берега низкие, болотистые. Ушкуйники на реке — как в своём дому. Они к таким стычкам привычные. Мечом их не достать, а стрелы кидать они и сами горазды. И луки у них добрые.

2. Пожертвовать им те два "куста", Никольский да Кемский. Убедить их вылезти в озеро. И встретить на озёрной глади. Озеро 4-5 метров глубиной, дно плоское, ни островов, ни отмелей.

В таком бою у меня есть ряд "фигурных болтов".

Мои ушкуи лучше новогородских. Особенно после прохождения Даньславом волоков.

Сигнальщики. Которые превосходят новгородскую судовую связь и по дальности, и по информативности.

"Водомерки". Которые превосходят в скорости, дальнобойности и скорострельности.

"Плевательницы" — ушкуи с огнемётами.

Тащить туда "дрочилу"? — На Свияге мы успешно применили требушет по толпе лодок сувашей. Здесь так вряд ли. И ушкуйники народ более продвинутый, и "толпы" не будет. Бить требушетом по редким подвижным целям типа ушкуй... толку не будет.

Ещё? — Спешно ставить вышку на верхнем конце в самом Белоозере. Двойную, в тридцать метров. Да той гривы пять... И вторую нормальную, в пятнадцать метров, на ту сторону в Ковже, да подзорные трубы... Связь через озеро на сорок вёрст. Летние северные ночи коротки — чтобы подойти к городку скрытно в темноте Даньславу надо выходить из Ковжи засветло. Можно углядеть и подготовится.

Ещё? — Ещё хрень. С Борисом Жидиславичем. Которому я не верю, в котором предполагаю агента новгородцев. Хрень — с туземцами. Которые сплошь свободные гордые славяне. То есть навыков подчинения — не имеют. Ты им объясни да убеди, покажи да дай попробовать. Нет, потом-то, конечно... пойдут и умрут, храбро и геройски.

"Пусть бережет меня вещая птица -

Жареный русский петух за плечом!".

Вот когда "вещая птица" клюнет...

Начинало светать, когда я позвал вестового. Парень глаз продрать со сна не может. Терпи. А ты думал — у Воеводы сладко есть да мягко спать? — Правильно думал. Именно так. В свободное от основной работы время.

— Всё по теме Белозерье шифровать. Потом сигнальщикам. Пиши. Точильщику.

Что непонятного?! Что воинские операции нужно начинать с разведки — странно?

Через два дня первая группа из хозяйства Точильщика отравилась в Белозерье.

Одновременно с первыми телеграммами отправил пакет конной гоньбой в Новгород-Северский. Боголюбский должен понимать, что я собираюсь устроить на его территории. Дать согласие, как минимум, и оказать помощь.

Фактически — я решаю свои проблемы в плане предстоящей войны с Новгородом. Формально — оказываю посильную помощь сюзерену в деле защиты его собственных владений. Но он-то меня о такой помощи не просил! Соответственно, даже если он помощь примет, то требовать большой благодарности я буду не вправе. Но ждать, пока Боголюбский узнает, да созреет, да ко мне обратится — нет времени.

Факеншит! Снова варианты! Или, на время операции, передать власть в регионе моему человеку, или вдолбить Жидиславичу обязанность... взаимодействовать с моими.

Мои ребята уже ни боярству, ни брюху, ни бороде не кланяются. Подмять их не удастся, но надо, чтобы Андрей втолковал местным, чтобы те прибрали свой гонор. Иначе... перережутся.

Андрей, как я понимаю, был раздражён. Это нормально для него, но беседы в Чернигове и Новгород-Северском... Подарков там ему не приготовили. Всё больше "дай" и "не". А "наказать этих сук..." — нельзя. Ещё его, в очередной раз взбесило, что я был прав, предсказывая: "Даньслав вылезет с Новгорода".

Ну и на: "ты кричишь? — вот ты и полетишь".

Другой оттенок: Боголюбский послал гонцов с грамотками в Белоозеро, Ростов, Ярославль, ко мне. Но, понимая спешность и зная уже о моём телеграфе, погнал их к ближайшей вышке, которая нынче за волоком с Болвы. Сигнальщики, конечно же, государевы грамотки просигналили по адресатам, гонцы поскакали дальше, доставляя оригиналы. А я получил копии всех распоряжений Боголюбского. Что позволило сэкономить время.

Два дня стоянки, встречи с местной верхушкой, кое-какие наезды по делам моих здесь работающих людей. И бурная переписка с Всеволжском.

Упа — двести вёрст до Оки, оттуда 1200 — до Всеволжска. Даже вниз по течению, по высокой майской воде, со сменными гребцами — восемь дней.

Шексна — четыреста вёрст, четыреста пятьдесят — от Стрелки до Шексны. Почти тыщу вёрст против течения... Как быстро ребята смогут их пройти? Время...

* * *

"Старый Соломон Маркович уже столько отложил себе на "чёрный день", что таки ждал его с большим нетерпением".

Не могу сказать так про себя. Но удовольствие, азарт от предвкушения успешности использования разнообразного "отложенного" — были.

* * *

Нас, и белозерцев, само собой, спасли две вещи: телеграф и "Кон-Тики".

Первое позволило начать шевелиться раньше, организовать хоть какое-то упреждающее действие.

Синепарусная расшива, оставшаяся без работы из-за взбрыков хана в Саксине, была использована для быстрой доставки людей и груза к Белоозеру.

Бойцы не только загрузились в неё сами.

— Дик, а куда вы "водомерки" дели?

— Внутрь втащили. Они на ходу, ежели далеко... не очень. А так и отвезём, и по дороге светить не будут — мешковиной прикрыли.

— Интересно... Слипы оставь.

— Сли... Кого?

— Вон те... мостки. По которым вы "водомерки" в расшиву втаскивали. Придёте на место, выедете расшивой ворогам навстречу, спустите посередь озера. Они будут вокруг новгородских ушкуев бегать и издалека бить. А стрелки с высокого борта расшивы стрелы пускать.

— А... ага... а если мы на расшиву ещё и самострелы тяжёлые поставим? Ну, коли она тоже в бой пойдёт?

— А люди есть?

Экипажи — стрелок-заряжающие — снимались с остававшихся "водомерок". А на их место ставились подготовленные уже новобранцы. Моя любовь к непрерывным процессам, к просвещению всея и всего, готовность принимать во Всеволжск разного рода калек и давать им дело, а не подаяние, позволяло формировать достаточные команды из одноруких, сухоруких, слепых, одноглазых... которые топали по педалям ножных арбалетов.

Введение в рассмотрение "Кон-Тики", просто потому, что он простаивал у пристани, меняло картинку возможного боя. Появлялась плавучая крепость с дополнительной функцией носителя малых судов.

Понятно, что "перегибать кочергу" не надо: ушкуи с "плевательницами" шли сами. Но здоровенный парус расшивы позволял, ежели ветер, двигаться на марше значительно быстрее, таща ушкуи за собой.

Я так на Аишу ходил булгарский караван встречать.

Верхушка отряда сформировалась быстро, просто по реалу.

Любим — лучники, Дик — кораблики, Точильщик... Я ожидаю измены. И в пользу новгородцев, и просто бузы от местных. А вот главным...

— Командовать отрядом будешь ты, Ольбег.

— Я?!! Не... ну... не...

— Боишься?

— Кто?! Я?!!! Да. Боюсь. Не справлюсь, не сумею, не додумаю чего... Людей положу, дело провалю. Есть же более... ну... опытные, достойные.

— Есть. Но командовать будешь ты. Ивашко ушёл в Саксонию, Чарджи — на Рось. Салман — хорош для конного боя. В лодейном... не очень.

— А Любим? Он же Киев брал!

— Любим — стрелок. Хороший, умный, умелый. Отличный воин, прекрасный командир. Вывести своих людей в нужное место, дать залп в нужное время... Победа в бою — его. А вот победы в войне... ни у кого из вас не было. Побить Даньслава — Любим с Диком сделают. А вот то, что до, и то, что после... твоё с Точильщиком.

Я разглядывал совершенно смущённого, наполненного гордость, радостью от моего предложения, и неуверенностью, опасением Ольбега.

Мы знакомы девять лет. Больше половины его семнадцатилетней жизни.

Помню, как при первой встречи он радовался мне. Что у него свой вуй появился. Что есть кому поплакаться о зарезанном и съеденном любимом барашке. Как он кидался на меня с шашкой в истерике. Как вдребезги ругался с Акимом. И мне пришлось их мирить. Как мордовал Алу у себя на дворе, и очень удивлялся, что я запретил ему это. Как пытался убить наглую холопку Любаву...

Много чего у нас с ним было. Уже здесь, во Всеволжске, он в разных ситуациях повторял свой рефрен: убить, зарезать, сжечь. Во всех конфликтах предлагал наиболее тотально-летальный вариант. Это стало привычным, ожидаемым. Отчасти именно поэтому я и не взял его в Киев. Я знаю — он обиделся. И как-то за последние полгода... перерос. Перерос своё подростковое примитивное мышление. Поумнел? Понял, что смерть врага — не конец проблемы, что у такого "достижения" есть своя цена, часто — горькая?

Я бы не ставил его в начальники. Погонял бы "под рукой", дал бы опыта... Но выбора нет. Задолбавшая меня сословность "Святой Руси". Маразм "вятшизма".

Сам я идти не могу: накопилось множество спешных дел. И не только... "шведский памятник" в Саксине. Две недели мне отсюда не разгрестись. А Даньслав ждать не будет.

Я — князь. Но я уйти не могу. Аким Рябина — смоленский боярин. Но он для такого дела не годен. Да и другая задача для него есть.

— Главным быть тебе. Ты единственный во Всеволжске боярич.

— Э... но ты ж можешь ныне и сам шапки давать?

— Могу. И буду. После вашего возвращения. Пока такое — новизна. Которая ничего, кроме раздражения, у местных не вызовет.

Тема... скользкая. Ольбег — не боярин, ни один князь ему шапки не давал. Он не боярский сын — его отец, убиенный мною Храбрит, боярство получить не успел. Ольбег — боярский внук. Возможно, такие личности попадали в категорию "дети боярские". В 16-17 в. в русских документах постоянно: "дети боярские и дворяне". Пока ни той, ни другой социальной группы нет. У парня... несколько плавающий статус. Но у других нет и этого.

— Запомни: проверять тебя на прогиб будут все. Но если с другими моими людьми такая проверка будет всегда идти до крови, до смерти обидчика, а в обидчиках будет каждый встречный-поперечный, то у тебя есть надежда... не всякое встречалово в убивало перевести. Напыжишься и скажешь гонорово: я — боярич. Глядишь, дурни ошалеют и разговаривать начнут. И, как не крути, ты мне племяш. Хоть и не родной. Но "Зверь Лютый" тебе девять лет вуем был. И любому за тебя хрип перервёт. Собеседники твои... или наперёд поймут, или ты им объясняешь. Вежливо. Но гнуться, хоть перед кем, не смей.

Тяжело парню будет. Недо-боярич перед важными родовитыми вельможами, мальчишка безбородый перед мужами добрыми, умудрёнными, славами осиянными... Неважно. На нем мой казённый кафтан турмана (взводного). И этого достаточно, чтобы любая шмикельдявка боярского, духовного или подлого происхождения — перед ним первым кланялась.

На третий день с рассветом "Кон-Тики" отвалил от пристани. Ушкуи вытащили расшиву из ветровой тени Дятловых гор, синий парус с восходящим солнцем, наполнился и, постепенно разгоняясь, таща за собой подцепившиеся ушкуи, пошёл вверх по Волге.

Вернувшись с проводов, с пристани, повстречал поджидающих меня Акима с Артемием.

— Ну что, Иване, уже и детей на бой посылаем? Сами, значит, негожи стали, ослабели, одряхлели.

— Да, Артемий, посылаем. Только не детей. Ребёнки-то сопливые — выросли, им мужами добрыми становится пора. А для того — дела славные делать.

Артемий прав: впервые в дело идёт не команда собранная мною, а команда выращенная. Почти все пришли ко мне детьми. Росли возле меня, на моём корме, в моём дому, с моим поучением. Прямо хоть молиться начинай: будь благословен ты, Ванька, в детях своих, в иванычах.

Тревожно. Нет, просто страшно. Что эти ребятишки... как-то по глупости, по неопытности... так-то они, конечно, выучены, но соломки-то везде не подстелишь, мамкиным подолом не закроешь.

Артемий их всех учил. Душу свою вкладывал. Пожалуй, и поболее меня. А теперь их... не дай бог... раков в том озере кормить...

— Ишь, раскудахтался. Будто наседка над цыплёнком. Ты ж их хорошо учил? Ну и всё, вылетели ясны соколы из гнезда, порасправили крылья, взвились высоко, с уток-селезней пух повыбить.

Мда. Из новгородских ушкуйников такие кряквы, что орлов сшибают. Аким по жизни подобное не раз переживал. Тоже учил молодёжь, ставил в строй. Потом — хоронил. Свой опыт есть — вот и хорохорится.

Артемий ушёл, и я взялся за Акима.

— Опять, Аким Яныч, та же забота. Кроме тебя — некому. В Саксин идти.

— Во-от! Как забота — так Аким Яныч. А то возгордился. Я — Долгорукого сын! Боголюбскому брат! Корзно одел и глядеть не хочешь! Я — князь, я — князь... Тьфу.

— Дед, а дед, а ведь я такого не говорил.

— И чё? Ну, не говорил. А ведь думал! По морде видать. А ведь я тебя... думал — ты мне... ну, сына в тебе видел... а ты... не мой. И хто я тебе? А не хто... Так, слуга. Дурной да дряхлый.

— Аким Яныч, ты лазаря-то не тяни. От тебя такое — не поверю. Да и по делу: ты мне — всё. Поилец, кормилец, уму-разуму научалец. А как ты мне наконечники для стрел показывал да рассказывал? И таких дел — и не перечесть. Да и то сказать — "индо ладно" — твои слова, от тебя перенял.

Аким бурно переживал моё корзно.

То: "Ванька, сукин сын! Чё ты опять уелбантурил?!". То: "светлый князь Иван Юрьевич". Он очень расстраивался, что я оказался князем. А не его ублюдком. Прежде он гордился мною как сыном, теперь... Теперь есть, по моему суждению, основания гордиться как выучеником, воспитанником. Но ему непривычно, вот его и колбасит. Иной раз приходится и притормаживать, уговаривать вежливо.

И, конечно, рук его за меня в Елно сожжённых, я не забуду.

"Неблагодарность — тяжелейший из грехов".

Многогрешен я. Но не этим.

Забавно: а вот Яков... похоже, просто не поверил. Насчёт моей рюриковизны. И плевать, что сам Боголюбский(!) меня публично братом(!) признал. Один раз с глазу на глаз бросил:

— Корзно? — Ловок.

И всё.

— Ну ладно, Ваня. Э... что я так, по простому...? Не? Или тебе ныне только с поклонами да приседами?

— Аким! Кончай хренью заниматься, времени нет. Тут выходит, что идти тебе спешно в Саксин. Именно тебе. Другого такого нет.

— Вот! Как беда — так и княжьё не в помощь. Только на Рябину и надежда. Ну, ладно. Я на тебя обиды не держу. Не повезло тебе с родителем, быват. Чё там у тя за прыщ вскочил?

После своего кавказского похода Аким несколько отошёл от дел — проблемы со здоровьем. Да и вообще — хвастать по городу о бедах в Саксине ни у кого из знающих желания не было. Пришлось деда ввести в курс дела. Он начал, было, квохтать как курица, поносить всяких... поганых и бессерменных. Потом до него дошло. Он растерянно смотрел на меня:

— И чего ж я тут...? Ну... сделать-то ничего нельзя. Прижать-то поганого нечем.

— Верно говоришь, Аким Яныч. Но вспомни — был у нас сходный случай. В Рязани.

Аким был тогда одним из главных участников. Тоже — пошёл посланником к рязанскому князю Калаузу добиваться отмены разорительного для меня решения. Без серьёзных аргументов, на одном своём гоноре, чувстве независимости и бесстрашии. Переговоры, естественно, провалились. Взбешённый неудачей Аким перешёл к прямым оскорблениям. И закономерно попал в поруб.

Пока в княжьем тереме посла то принимали, то в узилище ввергали, мы смогли вывести в нужную точку носителя ОВ. Э-э-э... носительницу. После чего Калауз со всем семейством и частью верхушки княжества... преставился. Аким вышел из поруба, всех построил, дал знать мне. Я — Живчику в Муром. Живчик пришёл с дружиной в Рязань и сел там княжить. Чем и продолжает заниматься по сю пору. Как вполне законный наследник из оставшихся в живых князей этой ветви рюриковичей.

При моём "технологическом" подходе, при склонности к организации повторяющихся операций, к использованию накопленного опыта и "повторение — мать"... Беда в том, что нынешняя ситуация в Саксине, при некоторой схожести, имеет ряд существенных отличий.

Ещё. Аким не в курсе "тайной части иллюминации Калауза". Для него это всё — удачное стечение обстоятельств, "промысел божий". Пришёл, стал требовать "правды", грешники злокозненные возгордились немеряно, ввергли в узилище, господь разгневался и наказал. Сжёг огнём. Вылез с поруба, утишил чернь. Пришёл законный князь и "сел на стол по праву".

Всё чинно, честно, благородно.

Я не хочу нагружать совесть Акима соучастием в тайном групповом убийстве.

Да, сходство проблем подталкивает к сходным путям решения. Мы с Точильщиком начали проработку вариантов. Да, в посольстве Акима будет два человека из спец.операционистов. И шесть литров синильной кислоты в красивых герметичных сосудах. Но эти ребята... они не "шахиды". Они могут обеспечить, научить применить. Возможно — провести отбраковку и вербовку. Собственно исполнителя надо найти на месте. Незасвеченный персонаж из круга вхожих во дворец. Нетривиально.

Ещё. Нет завершающего аккорда: "Пришёл законный князь и сел на стол по праву".

Кто наследник? Не будет ли хуже?

Будет. Наверняка. Устойчивого наследника нет. Будет свара, замятня. Полгорода сожгут, год-два-три соваться туда с товаром будет нельзя. Потом вероятна интервенция каких-нибудь кипчаков и йемеков. Дальше маячит хорезм-шах...

Слишком далеко, связи нет, что там — непонятно. Аким на роль главы м-м-м... изменения реала не годится. Совесть у него, честь.

Итить блистать сверкать греметь восхваляться! А что там наших людей в зиндане...!

Ладно, проехали.

Он единственный — боярин русский. Единственный старый, ранами изукрашенный. С ним, по общему уважению к старшим и славным будут говорить. Наверное. Он два года назад этим путём ходил, знакомцы остались. Но руководить операцией он не годен по своим морально-этическим принципам. Куда более подходит Афоня. Но он простолюдин. А ещё он на глазах людей хана, возможно — в зиндане.

Единого руководителя — нет, оперативной связи — нет, ситуация — в подробностях не ясна. И главное: нет "завершающего аккорда". Нет "князя", который "сядет".

Два одновременных кризиса: Саксин и Белоозеро. Очень разных. Первый — катастрофа, второй... даже не неприятность. Так, возможность что-то улучшить по мелочи. Но с Саксином я ничего поделать не могу, даже не понимаю — а что делать? Конкретно, по шагам. С Белоозером — могу, имею чем, понимаю возможную выгоду на следующем шаге. И я делаю возможное. Не зная, но надеясь получить нечто, что поможет решить и главную проблему — Саксин. А детализируя её, прихожу к осознанию главного: "нет князя". Чтобы "сел". Не важно — князь, хан, бек.

Забавно. Нет человека. Который стал бы прямым выгодополучателем. С учётом моих интересов, конечно.

Когда я осознал... "Кто ищет — тот всегда найдёт". И решение в Белоозере превратилось, после нескольких шагов, в решение в Саксине. Случайно, конечно. Всё могло иначе обернуться. Но случайность — проявление закономерности. Срабатывание возможностей, которые я создал за эти годы во Всеволжске.

"Боевое крещение" Ольбег принял в Ярославле. Туда, по приказу Боголюбского, собирались воины из Ростова и округи.

"Воины"... Все что могло бежать и ездить с оружием — Боголюбский увёл к Киеву. Оставшееся... идти в поход не желало. Но Андрей возвращается, а попадать под его гнев...

К этому добавлялась маленькая, чисто техническая деталь: телеграммы.

Андрей велел сигналки послать — сигнальщики отработали, получили и вручили местным посадникам. Те объявляют государеву волю. А им в ответ:

— А грамотка княжья где? Где свиток с печатью вислой? Не, указ не настоящий. Надобно тех сопляков, которые тебе такую лжу притащили, в застенок взять да порасспросить с огоньком — сами они такое удумали или подсказал кто?

Посадники знают, что такое телеграф, знают, что за сигнальщиков они ответят головами. Поэтому ребят на расправу не отдают. Но и убедить "обчество", которое идти в поход не хочет, сил не имеют. Идут дебаты и дискуссии. Обычная русская бодяга "с мордобоем до консенсуса". Дело тянется и не делается. Недолго. Следом за сигналками приезжают княжьи сеунчеи с обычными грамотками. После чего все отказники приносят извинения. Мекают и бекают.

— Да мы... никакого худа не замысливали... только от темноты нашей да к новизне непривычности... ты уж прости-пожалей благодетель-милостивец... а мы сей же час... во-во уже... на коне с сабелькой... все как один... живота не щадя...

И снова, нога за ногу, находя причины и выдвигая аргументы, тянут время.

Летописи этой эпохи в аналогичных ситуациях повторяют фразу: "Идучи не идут".

Для знатоков. Тотальная феодальная мобилизация даёт треть от штатной численности бойцов. Остальные... находят причины.

Боголюбский притащил к Киеву тысячи четыре душ своей отборной ("выборной") рати, здесь "по месту", половину-то точно собрать можно. Понятно, что качество их... Но в Ярославле собралось сотня ярославских да сотня ростовских.

С ярославскими понятно: не столь давно Боголюбский переменил местную верхушку. За вымогательство в отношении моих людей. Эти пока "страх имеют" и вменяемы. А ростовские сразу начали права качать:

— Чё этот сопляк на совете делает? Иди с отседова, дитятко.

Это — Ольбегу.

Он аж... в краску кинуло. Но пересилил. Улыбнулся вежливо:

— Ну коль всё ясно, то я, и правда, пойду. Совет не надобен. Выходим на рассвете. Ждать не буду. За час отставания — по десятку плетей. Каждому боярину.

Ростовские попыхтели, громких слов поговорили. Потом ярославских послушали. Послали "мужей добрых" на переговоры.

— Вот бы, надоть бы, погодить бы. Дружины не собраны, люди не кормлены, лодьи не смолены...

Ольбег "закусил удила", слушать не стал:

— Эт вы Государю объясните. А моё дело — майно его поберечь. Коль вам это не забота — так ему и расскажите.

Ещё два раза подсылали бородачей. Без толку: Ольбег понял их слабину. А своей минутной слабости, смущения перед старшими да вятшими — устыдился. И разговаривать не стал.

Бояре — "соль земли". Промеж себя беседуют, гонором надуваются:

— Ды мы...! А он-то хто...?! Сопляк малоумный, хрен чего он без наших хоругвей исделает!

Перед восходом ветерок поднялся, синий парус развернулся и ф-р-р — пошла-поехала, понеслась красавица. С выводком моих ушкуев на привязи. Следом, как солнышко встало, ещё штук шесть-семь лодочек. С ярославскими. А уж потом, хорошо к полудню и ростовские сдвинулись. Не все. А некоторые вскоре вернулись — это ж грести надо, а там... лодка течёт, грузу много, весло тяжёлое...

Глава 630

По Шексне — тяжело. Река-то поуже, парусом так, как на Волге, не попользуешься. Берега болотистые — ножками не пройти. Но команда большая, ребята здоровые, азартные, четыре ушкуя на смену тянут и тянут.

В Белоозере — опять. Саботаж с причмокиванием.

Жидиславич в бешенстве от приказа Андрея сдать командование всеволжским и исполнять их приказы. Но вида не показывает. Старательно жалуется на местных, на их непокорность, собственную слабость. И врубает "классику", "дип.болезнь":

— Болесть у меня приключилася. Только до поганого ведра и дойти могу. Это ж счастье какое! Прозорливость Государя нашего! Что тебя прислал.

Ольбег особой хитрости не сподобился. Он бы и поверил, но я, его отправляя, прямо сказал:

— Будут врать. Все. И начальники — первыми.

Поэтому покивав, посочувствовав, лекаря отрядного послав, Ольбег приказывает всем людям Жидиславича, вместе с теми, кто из Ярославля пришёл — в лодки и в Ковжу.

— В укреплении укрепиться, выслать дозоры по рекам, приготовится к отражению ворогов.

В ответ — очередной виток "нам не надь", "и шоб вас тут и не было". Общее мнение: хрень бессмысленная. Мы ж новгородцев испугали? — Больше они не осмелятся, штаны сушить будут.

Местные просто посылают, на постой не пускают, провиант не продают. Понаехали тут... Проваливайте. Подходят ярославцы с ростовцами с тем же настроением:

— А че? А на чё? А ты хто? Ещё сорок вёрст гребсти?! Да ну нах...

Тут заработала вышка над Белоозером. Ольбег сигналку мне, я — Боголюбскому. Он — в Коломне. Оттуда и отвечает. Директивно и поимённо.

Местные опять:

— Не... хрень, печати вислой нет.

Но ярославский воевода уже знает как такие сигналки оборачиваются.

— Утром — выходим. Кто не идёт — батогами. Я не об двух головах, чтобы нашему государю перечить.

Утром ярославцы с ростовцами и небольшой группой местных, не шатко, не валко, но отправляются на ту сторону озера в Ковжу. Через три дня посланные с отрядом сигнальщики оттуда весть подают:

— Даньслав идёт по Кеме в шешнадцать ушкуев с превеликим поспешанием. Завтра будет здесь.

Едва люди Точильщика добрались в эти края, как по всем трём рекам двинулись типа торговцы. Не подымая пыли и шума поднялись на сотню вёрст по рекам. Вот одна из таких групп и подняла тревогу. А привезённые в Ковжу сигнальщики в два дня, с помощью ярославских, сметали вышку и передали через озеро в Белоозеро. Ночью да с высоты — далеко видать.

Везение? — Конечно! Опоздали бы на два дня — была бы беда.

Ольбег объявляет тревогу: новгородцы идут! Над ним смеются:

— Такого не может быть. Потому что не может быть никогда. Они нас боятся!

Тихий безветренный июньский день. Над озером к обеду появляется дымка, видно... ничего толком не видно. Понятно только, что Ковжа не горит. То ли отбились, то ли Даньслав не решился штурмовать единственное укрепление на весь регион. Ближе к вечеру Жидиславич вдруг подскакивает, грузится в лодку с минимумом барахла и сваливает вниз по Шексне.

— Ой, худо мне, ой в брюхе крутит, ой помру. А в Крутике, говорят, есть дед-ведун, лекарь-травник. Может поможет. А после-то я... как полегчает... обязательно назад. Вот, даже майно своё не беру.

Часов в восемь по полудни уже видно: на той стороне озера — пожары встают. Самого огня не видать, но столбы дыма растут и умножаются. Местные сперва рассказывают, как стерню выжигают, как смолокуры смолу гонят, как углежоги уголь жгут... Потом всё тише, всё чаще затылки чешут.

Приходят выборные.

— Ну, Ольбег-воевода, чего делать-то будем?

— С чем?

— Э... ну... вот... с новгородцами, бают.

— Так их же нет и быть не может, они ж от вас с прошлого раза штаны не высушили.

Парень разозлился здорово, "выспаться" на глупости местных не пропустил.

Солнце к закату, потом сумерки. Ветерок помаленьку дымку согнал.

— Я иду в озеро, ворогов встречать. Кто со мной?

— Не... да как же? А здесь кто город боронить будет? Не, Боголюбский войско прислал город защищать.

— Вот я и буду там защищать, где неприятеля бить удобно. Кто со мной? Нет таких? Ну и хрен с вами. Сидите тут, ждите. Пока вас резать придут.

Местные пытаются соорганизоваться. Но навыка встречи врагов... со времён Вышатича не было. И они сцепляются между собой, вспоминая прежние дела и долги. В городе сотни четыре боеспособных мужчин. Но привести их в состояние единого боевого отряда невозможно. Враг придёт — выйдут биться. Но врага-то не видно. А сидеть ночь, во тьму гляделки пяля... как в набат ударят — так мы и прибежим.

Стемнело, эскадра начинает выдвигаться. Расшиву уже вытянули из реки в озеро, когда сигнальщик засекает огонь на воде. Выдаёт курс и дистанцию: Даньслав в пятнадцати верстах, несколько уклонился к южному берегу. Ребята гребут ещё с час, останавливаются, "Кон-Тики" разворачивается кормой, тихохонько спускают на воду "водомерки", ставят на ушкуи с "плевательницами" "бронирование" — сбитые из плах щиты.

Аким Рябина как-то рассказывал, как они на Вятичевом броде половцев Гоши Долгорукого остановили такими плавучими "блокгаузами" со стрелками внутри. Я запомнил, потом пересказывал и Дику, и Любиму.

Темно, вода чуть плещет, звёзды отражаются... Тут марсовый с верхотуры орёт:

— Тама!

Звук по воде далеко летит. В трёх сотнях метров вспыхивает огонёк. Виден головной новгородский ушкуй и очертания ещё нескольких за ним. На переднем — мужик с факелом, выставил его вперёд, вглядывается в темноту.

Ольбег... он потом рассказывал, что так перенервничал, что пищать начал. Но прокашлялся и командует:

— Осветительными! Раз, два!

Два самострела с расшивы выкидывают осветительные стрелы.

Что тут непонятного? Зажигательные знаете? — очень похоже. Только в хвостике — сложенный парашютик. Как стрелка носом вниз пошла — парашютик выскочил. А что пеньковую обмотку возле наконечника пропитываем составами... Я про свои гелевые светильники рассказывал?

Стрелы до верхней точки траектории дошли, парашютики выскочили, обмотки разгорелись...

Ё-моё! Как и обещали — шестнадцать ушкуев. По штату, точнее — по обычаю, на каждом по два с половиной десятка людей. Здесь — бойцов. У Ольбега и двух сотен душ нет.

Ушкуйники растянулись на полверсты. Начинают подтягиваться. Ольбег командует — "бой".

Напомню: английский лук закидывает стрелу за 220 м. При усилии на тетиве в сто фунтов. Сходно бьют и новгородские составные. У них и рост похожий — 160-190 см. Русский "перестрел" — 200-250 м. 150 м — предельная дистанция эффективной стрельбы, 60 м — оптимальная, 12 м — минимальная.

У моих "велосипедных" арбалетов усилие — 400 фунтов, правда, часть съедается механикой. Метров на 600-700 — добьёт. Только это предельная дальность. Прицельная — вдвое меньше. Но этого хватает — новгородцы на такие дистанции стрелы не закидывают.

Четыре "водомерки" выходят на фланги головной группе, а самострелы с кормы "Кон-Тики" лупят в лоб.

Факеншит! У них же скорострельность как у велосипеда! Только пустые коробки из-под стрел по палубе валяются.

Кто перевернулся, кто просто ход потерял. Битые ушкуйники по бортам валяются, иные в воду выпали.

Дик орёт:

— Огнемёты! Вперёд!

Ага, фиг. Только начали ближе подходить — оттуда стрелы и копья полетели.

Ладно, зря, что ли, эти тесины тесали, да домиком городили? Подошли ближе, лучники дали залп. Помогло. Выходят на дистанцию выстрела — 15 м. Разворачиваются кормой. И лупят из огнемёта. Ушкуй — горит, народ в нём — горит, валятся за борт с разбега. Светло — как днём. Стрелкам на "плевательницах" раздолье — лупят на выбор.

Вторая часть ушкуйников, поглядев на такую забаву, поворачивают кораблики и грести. Ага, от моих "водомерок" не уходят. Боезапас пополнили и вдогонку. Подходят, типа, в крутой бакштаг. И с двух углов наискосок. Что торчало над бортом — всё на дно упало. Следом "плевательница" подбирается. Пока "водомерки" гребцам и стрелкам головы поднять не дают, выходит на дистанцию "плевка".

Я старательно отучал ребят от любви к трофеям. Им эти ушкуи... да ну их нафиг. Своя голова дороже. На абордаж не берут, жгут. Кто выскочил в озеро с оружием — топят. Кто сдаваться не хочет, сажёнками в сторону нарезает — топят. Ушкуйники шли в бой — доспехи, сброю всякую на себя понацепляли. А в воде всякий фунт пудом оборачивается.

Короче: из 16 новгородских ушкуев ни один не ушёл. Человек пять сумели добраться о берега. Их там местные... с большим удовольствием приняли. В топоры.

Вот такой у нас получился "морской бой". На озере.

Но человек шестьдесят сумели-таки, напроситься в плен. Их стаскивают на "Кон-Тики", упаковывают, на палубе укладывают. И Точильщик начинает с ними работать.

Среди прочего — указывают на самого Даньслава и его бирюча. Бирюч, повисев за бортом с булыжником на шее, сообщает, что Даньслав имел сношения с Борисом Жидиславичем. Который, собственно, и приманил новгородцев к Белоозеру. Говорил, что все добрые воины в Ковжу ушли, а всеволжские — сопляки, чуть рявкнуть, зашуметь — разбегутся как цыплята от коршуна.

Часам к шести утра вся эскадра собралась и вернулась к Белоозеру.

Народ в восторге. Ольбега мало что качать не начинают. На радостях он занимает подворье посадника. Принимает подарки и поздравления. Ребят наших то на порог не пускали, а то в дома зазывают. За столы сажают, угощают, наливают.

— Ну! Как оно там было?! Рассказывай! А вы чего? А они? Вот так прямо жидким огнём в морду? Страсти-то какие? А те?

Кому праздник — кому дело. Точильщик с группой поддержки скатывается к Крутику. Вяжет там Бориса Жидиславича с ближними слугами и тащит их в Белоозеро. Дорогой расспрашивает боярского писца:

— А какие у твого боярина с новогородцами дела были?

— Никаких!

— В мешок и в воду.

Через пять минут повтор:

— Искупался? Ещё помыться хочешь? Молодцы мои всю ночь ворогов били, притомились. Могут и упустить. Прям в мешке.

Я сижу во Всеволжске. Нервничаю. Как Ольбег начал людей на бой выводить — мне сигналка. Какой сон?! Я и так-то сплю мало, а тут... Вьюном завиваюсь, места себе не нахожу. Тут и остальные ближники подтягиваться начали. Типа, дела у них. Сидим, на вышку глядим. Связь работает? — Работает. Но от Ольбега пока ничего.

Да факеншит же! Да сколько ж они там телиться будут! Аким с Яковым уже к Саксину ушли, а вот Артемий... то в одном углу повздыхает, то в другом. Ничего делать не могу, всё из рук валится. Как-то оно там?

По своей гнусной привычке начинаю прикидывать варианты. А что будет если...? Если их там побили, если в полон взяли, если всякое чего моё новгородцы захватили да на моём "Кон-Тики" в Волгу вывалятся? Это хорошо, что я ребятам ничего нарезного и крупнокалиберного в руки не давал. За неимением. Но и расшива с "водомерками", "велосипедные" арбалеты с "плевательницами"... Ярославлю — хана. Сожгут в дым. На Ростов пойдут? — Хаживали там ушкуйники, только божье чудо остановило, потомки их там квас варят. Я про это уже...

Не, не пойдут к Ростову, пойдут вниз по Волге. С Мологи пополнение получат. И полетят мои тамошние городки чёрным дымом по поднебесью. А люди — воронью на корм. Хреновастенько.

Таких несчастий навоображал...

Тут сигнальщик бежит, орёт:

— Ура! Победа!

Мужики обнимаются, по спинам друг друга хлопают. Бабы плачут. От радости. А я сижу как дурак. С таковой же улыбкой во всю ширину морды лица.

— Воевода! Победа! Наши верх взяли!

— Слышу. Славно. Подробности?

Через час — первый отчёт. Победа полная, собственные потери незначительные. Ненужное отсекаем, радостную весть — по всем линиям, довести до населения. Особо — Акиму:

— Внук твой одержал важную победу. Достоин восхваления и восхищения. Весь в деда пошёл.

К обеду — второй отчёт. С мощной вставкой от Точильщика. Тут, снова шифровкой, в Боголюбово.

Андрей... похвалил, конечно. И сразу:

— Изменников — ко мне.

Вот кто бы сомневался.

И возникает у меня вопрос: а что делать с пленными новгородцами?

По обычаю, по "был кощей по ногате" — нельзя. Рабство на "Святой Руси" отменено, работорговля — преступление.

Спрашиваю совета у Ольбега. А оттуда, пообщавшись с полоном:

— Новогород их выкупит. Говорят — по десяти гривен за голову. А может и больше.

Денюжки в хозяйстве всегда сгодятся. Хотя, конечно, шесть сотен кунских гривен по моим нынешним оборотам... Эти люди получили боевой опыт, увидели некоторые тактические приёмы... Как бы хуже не было. Опять же — война с Новгородом ещё не закончилась. Более того — моя война ещё и не начиналась.

Сижу-прикидываю как бы не лопухнуться. Пытаюсь представить себе процедуру передачи пленных принимающей стороне в подробностях. Кто, где, когда... И начинает у меня вырисовываться...

А давайте-ка глянем на процэссс глобальненько.

Новгород — мятежный город. Но он не един. Это показала встреча в Великих Луках, чему я сам был свидетелем. Нефига не видел, но был там и людей кое-каких слышал. Есть там "люди русские", которые за Новгород в составе "Святой Руси", а есть "люди новогородские", которые "самостийники". "Сепаратисты" взбунтовались против общего решения. Порушили крестное целование, замышляли извести Ропака и его людей. Перебили "людей русских", подняли мятеж, взяли власть в городе. Получили поддержку "воровского князя" Жиздора.

А кто они? Конкретно.

А конкретно самая верхушка "воров новогородских" — четыре человека.

Князь.

Роман Подкидыш. Не-старший, не-сын убитого мною бывшего волынского, бывшего киевского князя Жидора. Ляшский воспитанник контрафактного, по мнению его матери, происхождения. Парень — бешеный. До такой степени, что в ярости краснеет до боли и теряет способность говорить.

Посадник.

Якун. Карамзин характеризует: "умный". Похоже. Его отец — один из лидеров и выгодополучателей "новгородской революции" 1137 г. Якун десятилетием раньше представлял Новгород, когда Ростик добивался от киевлян призыва "на всей воле его". Я про это уже... Сын этого Якуна через пару десятилетий перетащит Великие Луки на то место, где город и в 21 в. стоит. Укрепит и отстроит.

Архиепископ Илья. Который чертей в церковных сосудах разводит и на них в Иерусалим, с умными людьми потолковать, летает. В РИ в ближайшую зиму, когда войска четырёх русских князей придут к Новгороду, Илья будет поднимать боевой дух защитников, устроит крёстный ход по стенам, чудотворная икона у него в руках плачет и на фелонь падает. Прося у людей новогородских защиты.

Четвёртым должен быть тысяцкий. Он, конечно, есть. Но его нет — в событиях последних лет этот персонаж не всплывает.

Забавно: Новгород воюет. Тысяцкий должен быть "впереди на лихом коне". А его нет. Во главе войск — другие персонажи. Новгородское войско останавливать Ропака у Старой Руссы водил Якун. Могу предположить... Я уже говорил, что тысяцкий в русских городах — "народная должность". Ему городское ополчение в бой вести, а, значит, надо быть "ближе к народу". Но народ-то новгородский, как показала встреча в Луках, вовсе не за "самостийников". Народ заткнули, предводителей поубивали, мозги вправили, но...

Похоже, нынешний тысяцкий в Новгороде — зиц-председатель. Удобная фигура, которая ничего из себя не представляет, ни на что не претендует. Прокладка между верхушкой-сепаратистами и народом.

А реальными боевыми делами занимается сотник. Даньслав. Он пробился в Киев, получил одобрение от Жиздора и привёз в Новогород Подкидыша. Он дважды командовал набегами на суздальские владения на Белоозеро. Почему его не избрали тысяцким? — Не знаю. Может, родовитостью не вышел, может ещё какие тамошние полит.заморочки.

Но именно он наиболее известный, успешный воинский начальник в Новгороде.

Мораль? — Вот его отпускать нельзя. "Армия баранов, предводительствуемая львом" опаснее "армии львов, предводительствуемой бараном". Пусть уж "добрые мужи новгородские" какого-нибудь себе "барана" в вожаки найдут.

"Четыре ноги табуретки" нынешней новгородской самостийности. Победа Ольбега выбила одну ножку. Но табуретка не завалится. Пока.

К Якуну у меня подходов нет. И не нужно. Он — "умный". Когда поймёт, что их дело проиграно — сам будет искать пути к примирению.

Илья вызван на архиерейский собор в Киев. Пойдёт — не пойдёт... Не ясно. Но учитывая его личные качества — возможно. Если не пойдёт, то отлучение. Это, конечно, послабее киевского поруба, но тоже годится.

И остаётся Подкидыш. Роман Мстиславич. Убрать князя из Новгорода — вызвать там "нестроение". Для Новгорода даже несколько месяцев без князя — проблема, специально отмечается в летописи.

"Без царя в голове" — русское народное выражение о бестолковом человеке.

"Народная демократия" в Новгороде настолько ненародна и недемократична, что без князя превращается в массовое убийство.

Честно говоря, мы с Точильщиком готовили варианты физического устранения Подкидыша. Но это далеко и непросто. Опять же — как бы хуже не было. Вот бы выманить его из Новгорода. Куда поближе. С малой свитой.

Во-от.

Выкупать пленных будет князь Роман. В Усть-Шексне под мои гарантии безопасности. "Я никогда не вру" — всем известно. Любому другому — отдам одни головы пленных. Такая я сволочь, "Зверь Лютый".

Два аспекта моей репутации. Третье — вес Даньслава в Новгороде. Там немало "больших людей", которым важно его вернуть. Четвёртое: тайна рождения Подкидыша. Знание получено от Агнешки Болеславовны. Такую инфу — только с глазу на глаз. Пятое — непомерное честолюбие и безбашенность Подкидыша. Шестое — печатный станок. И седьмое...

Факеншит! Саксин! Эту болячку надо выковырять и прижечь.

Пошла обычная административная работа. Ольбег принимает подарки и общается с аборигенами, Дик ремонтирует по мелочи кораблики, собирается в обратный поход, Любим отправился конвоировать изменников в Боголюбово. Ярославцы вернулись в Белоозеро, поглядели на столы с объедками после празднеств, порассказывали как в Ковже страшно было, как к ним народ с округи бежал: там места довольно населённые, ушкуйники не сдержались, начали резать-грабить-жечь. На другой день — "вам в родную сторону". Недовольны. Славы не набрали, хабаром не обзавелись. И чего ходили?

А Точильщик, прихватив пару пленных новгородцев, идёт малым отрядом к Мологе. Где и отпускает пленных ввиду тамошних жителей. Примерно в тех местах, где мы стояли во время Бряхимовского похода. Я там как-то уделал насмерть гадского слуга гадских нурманов.

Мужички несут мою грамотку насчёт отдачи пленных. И вязанки из двух сотен отрезанных ушей: больше мертвяков на месте боя не нашли.

В Мологе посадник за пять лет не сменился, он меня помнит по "божьему полю". И понимает прекрасно, что та чёртова синепарусная громадина, о которой освобождённые рассказывают, с сатанинскими "водомерками" и огнеметательными ушкуями, может и возле его города появиться. А следом — белозерцы приплывут. Тысячи!

Даёт освобожденцам лодочку, припасы, людей и те, с всевозможным поспешанием, бегут в Новгород.

Прямо до Новгорода — четыре сотни вёрст. Прямо здесь и птицы не летают. А по речкам... я здесь проходил, представление имею. Три недели в одну сторону — минимум.

Ольбег в Белоозере "купается в лучах славы". И натыкается на простую вещь. Две сотни ртов его отряда да почти сотню пленных надо кормить. Ещё есть погорельцы у Ковжи. Тоже — дай. Местные начинают цены на хлеб, мясо, рыбу поднимать.

— Люди добрые! Да как же так?! Мы ж вас от разорения и погибели спасли! А вы нам и рыбки не даёте?!

— Эт... вишь ты... было б то разорение иль нет... темна вода в облацех... А вот коли рыбку повыловят — нам кушать нечего будет. Вы, конечно, герои славные. Но много вас, жрёте сильно. Шли бы вы с отседова...

Это хорошо, что в отряде конницы нет. А то с сеном бы да с ячменём — вовсе труба была бы.

Лет двести назад, пока в этих краях весь жила — она ячмень сеяла. Потом пришли русские, пошла пшеница, овёс и рожь. Ржи всё больше. Но на всех не хватает. Всегда прикупают хлеб с Суздальского Ополья. Удобно: по Которосли в Волгу сплавили, чуток вверх поднялись, по Шексне на Белое потянули.

Но вот прямо сейчас не тянут. Не из-за набега Даньслава. Торг хлебом ведут суздальские бояре через своих приказчиков. Русский боярин, как и вообще средневековый феодал, не сколько воин, сколько "хозяйствующий субъект". Пока "хозяин" не топнет — приказчик не побежит. А вся господа ходила с Боголюбским к Киеву. И вот только-только начинает возвращаться.

Речки там невелики, время — июнь...

— А не погодить ли нам? Пока дожди пойдут, вода подымится. А мы покуда сенокос отведём, хабар киевский разложим, болезных с похода подлечим...

В Белоозере цены на еду поднимаются, на хрень, типа пушнины, падают.

Вышел как-то Ольбег инкогнито по торгу погулять, а ему курочку за полугривну предлагают.

— Да я — знаешь кто?! Да ты кого обдурить-ободрать настропалился?!

— А мне пофиг. Мы с Маэксы. Нас эти все дела... Не любо — не бери. И без тебя на мою курочку покупатели сыщутся.

Мужичок прав: ушкуйники шли через озеро от западного берега в юго-восточный угол. Маэкса — на южном, вёрст за тридцать. Разорили бы новгородцы Белоозеро и ушли бы. Был бы кое-какой микровариант Батыя: кого-то режут, но не нас. Потом, правда, и к выжившим нищета приходит.

Ольбег, едва сдерживая обиду телеграфным стилем, жалуется мне и просит разрешения "уйти отсюда едр.фе.". Мне Белоозеро нынче не надо — не прожевать. Особенно, с учётом "свободолюбия" и вооружённости тамошних насельников.

Причём, мы ж не знаем — будет ли третий новгородский набег? Пять половецких набегов в один год я помню. А эта напасть чем хуже? Даньслав в плену, но там и другие витязи есть. Дороги натоптаны, ушкуи просмолены. На новгородских границах каких-то особых угроз нет. Могут. Потретить.

Боголюбский, вернувшись в Залесье, дружины распустил. Собрать и послать в Белоозеро большой отряд... можно. Зимой. А пока отношение населения к спасителям ухудшается прямо пропорционально съеденному.

Я, честно говоря, собрался уже отряд выводить к себе на Стрелку. Другие задачки есть. Но, просто для чистоты взаимопонимания, предлагаю Боголюбскому: а отдай-ка ты мне Усть-Шексну. На время. У озера стоять Ольбег не может, бунт получим, совсем убирать — рискованно, ежели что — не поспеем.

Верхнее и среднее течение Шексны — Белозерье, нижняя — Усть-Шексна, прямо суздальские владения.

Маноха в это время разматывает Жидиславича. Дело выкручивается ещё не в заговор, но в "группу оппозиции". Поход на Киев больно ударил по кишеням бояр. Так и в РИ было. Они недовольны, бурчат промеж себя:

— Как бы... нам бы... князя помягчее... бы...

Иван Грозный Андрею Боголюбскому по крови не потомок, но оба с молодых лет от боярской наглости натерпелись, оба видят, и не безосновательно, множество врагов в приближённых, у обоих степная кровь в жилах кипит.

"Привыкли мы... ломать крестцы... и усмирять строптивых...".

Скифы. Итить их алюром в три креста.

Короче:

— Ванька! Бери Усть-Шексну под себя. Наведи там порядок. И чтобы ни одна гнида....!

На хрена оно мне надо? Но — яволь супер-хер-кайзер!

Шексна нынче — четыреста вёрст, нижняя сотня — суздальская. Отправляю туда небольшую команду из выученников Скородума, чуток приказчиков от Николая, конвойную полусотню. В дополнение к отряду Ольбега. И начинается там... как в Городце Радиловом было — "прогресс в полный рост".

В смысле: рабам — волю, нищим — корм, подати — долой, недоимки — простить.

"Земля крестьянам, мир народам, хлеб голодным".

— Ура! Слава те, Господи!

Детей в охапку и в пересылку. Всем — грамота и гигиена. Ни нитки, ни волосины...

— Не! Никогда! Ни за что!

"Вставай. Проклятьем заклеймённый...".

Вставай и проваливай. К едрене фене. А кто не провалит, того закопают.

Сперва по-хорошему. Потом всё круче. Бунтовщики в лес с семьями ушли, скалятся оттуда, гадости делают. Иные в Белозерье плачутся, просят унять "Зверя Лютого". Там тоже горячие головы:

— Пойдём! Поможем братьям и сёстрам! Избавим народ православный от Идолища Поганого!

Ольбег, получив мой приказ, перекрывает Шексну. Наглухо. Ну, такой-то эскадрой... Речка-то не маленькая, но и не Волга в разлив. Основание простое: это — владение Всеволжска. Во Всеволжске — санитария и монополия внешней торговли.

— Входишь с товаром? — Продай казне. Вон приказчик сидит.

— А без товара?

— Мыться-бриться-клизмоваться.

Повторю: в Белозерье высокий уровень товарности хозяйства. То, что в тех краях получилось из-за "Погибели земли русской" и разгрома торговых путей, то у меня получается таможней на Шексне.

Недовольные могли бы уйти на запад. Но там Новгородские земли, с Новгородом — война. С востока, от Сухоны, с Кубенского подпирают мои погосты. Там сходный режим уже с год. Остаётся север и северо-восток. Там хлеб не растёт. Лесной товар взять можно. А дальше? Кушать ты его не будешь.

Эдакий смягчённый вариант "хлебной блокады", которую Боголюбский (в РИ) через пару лет Новгороду устроит.

Тема мгновенно завертелась остро.

— Мы! Белозерские! Кто нам пути заступать смеет?!

— Никто. Никто и не заступает. Там — брильня. Там — клизмильня. Там — карантильня. На сорок дней. Вперёд.

Мы это уже проходили. Мы это каждый день непрерывно проходим: фильтрационные лагеря на границах работают постоянно. Закрываются только когда граница дальше сдвигается.

Полторы тысячи мужиков с Белозерья снесли бы отряд Ольбега. Но они не все на месте — часть ушла промышлять на север. Есть опаска: бой с Даньславом они видели. И нет напрочь "головы" — некому возглавить общее ополчение.

Потыкались-потыкались...

— Давайте мириться.

— А давайте. Вот наши цены.

— Не! Да ты цо?!

— Мы не торгуемся, мы сообщаем. Втрое. Дешевле. К нам. Втрое дороже — к вам.

Монополия внешней торговли. Дополненная транспортной монополией.

— И, для подтверждения мирности и про меж нами любви с согласием — вернуть всех пошехонских. Которые от нас с Шексны убежали.

Понятно, что всё не просто. По речке сожгли три вышки. По счастью, сигнальщиков удалось вытащить. В Белоозере фактору руки сломали, побили сильно. Но факторию не сожгли, не разгромили. Компенсация за нанесённый ущерб взыскивается с первого попавшегося белозерского купца.

Здесь так принято, "коллективная ответственность по месту прописки", я про это уже...

А вокруг, в леса и болота, входят команды паренька одного. Авундием звать. "Голядь угрянская". У него голядин... три на сотню. Но науку, которую когда-то в Пердуновке битый беззубый боевой волхв Фанг в своих учеников вбивал — знают. Авундий за эти годы вырос, заматерел. Ума не растерял, а навыка ещё приобрёл. И вдруг выясняется, что охотники на пушного зверя — это, конечно, круто. Но против охотников на зверя двуногого... не тянут.

Я — жду. То есть, идёт куча важных дел, в гору взглянуть некуда, пара тысяч только киевлян привезённых... язычники северские... у Прокуя дела важнейшие... хлорку вторую очередь запустили... аккумуляторы и грозоотметчики... удмурты оценили разницу с властью Булгарской — срочно хотят в полноправные... Аким дошёл до Ага-Базара, сцепился там с ташдаром. Нахрена?! Милый, полезный человек, но... не глянулся. Салман остался старшим по военке. Тут-то он и вспомнил, как в походе над прочностью его задницы насмехались. Теперь у всех такие же будут. Чтобы подзорные трубы сквозь двойные тулупы ломать. Где я столько труб найду?!

Вдруг сигналка: "Подкидыш через пять дней будет в Мологе".

Всё кидаю, ночь напролёт раздаю ценные и особо ценные, перед рассветом — в "Ласточку" и спать. Четыре сотни вёрст до Усть-Шексны... отосплюсь.

Ты, девочка, той поры не застала. "Русь Святая" — велика. Это и радость, и гордость. И беда. Куда не пойдёшь чуть дальше нужника — считай дни да недели. Время-времечко. Жизнь — как песок меж пальцев. Вскочил на коня да поскакал. А дело — встало. Ух как меня это злило!

На месте — шумно, людно, село переполнено, но Точильщик уже шатры в стороне поставил, обустроил "переговорную площадку". Я и с Ольбегом пообниматься успел, с людьми поговорил, бойцов с победой поздравил лично, награждения вручил. Осмотрел новый фильтрационный лагерь, таможню. Строители первые "белые избы" под персонал ставят. Есть, конечно, недочёты. Но такими силами, за такое время... молодцы.

Пленных глянул. Так-то мои не зверствовали. Кормёжка, лечение — каждому. Но семеро раненных умерли, двое убиты. С Даньславом познакомился. Яркий мужик, нервный, злой, хитрый. Враждебный. Хоть и пытается выглядеть ягнёнком.

Тут с другого берега речки машут — гости едут. Ну пойдём, поглядим — какой из себя этот... Подкидыш.

Два потрепанных ушкуя с Мологи пристают к берегу. Полно народу. Гребцы — местные, в рубахах, пассажиры — новогородские, в доспехах, с оружием.

— Стоп. Всех оружных-бронных — вернуть в лодейки. Кому охота в бою переведаться — пусть назад идут.

Сеунчей сбегал, пересказал. Там разговоры-выкрики. Выражение эмоций.

Выразили. Принялись сброю снимать.

А места-то мне знакомые. Вон там, с пол-версты, я на песочке лежал, смотрел, как ушкуйники новгородские в Бряхимовском походе бабёнку для походных нужд у местного мужика из-под носа увели. Как же её звали-то? — А, Новожея. Потом мы её у ушкуйников отобрали, под себя приспособили. Лазарь, помнится, всё рвался на ней жениться. Потом в Ростове тогдашний епископ Феодор её, вместе с другими походными девками, в Неро утопил. Позже, я уже на Стрелке сидел, епископ совсем одурел, полез мне мешать, пришлось его... иллюминировать. Через отсечение головы гильотиной. Трупняк-то закопали, а глава и по сю пору у меня в подземельях валяется. Раз-два в год достаём-показываем. Презентация "Голова воровская, оскаленная" входит в курс обучения чиновников и священников.

Ребятки мои — молодцы, правильно всё сделали: поляна большая, на ней два шатра. От края поляны спуск вниз, к Волге. Я на краюшке стою, гляжу, как по склону вверх, по песочку, ко мне лезет "высокая договаривающаяся сторона".

Шесть человек. Трое в шубах, в вычурных меховых шапках, двое в кафтанах, один в корзне. Бедненький. Корзно хорошо, когда ты в седле сидишь, а вокруг, у стремени твоего, всякие... обслуга приподскакивает. Плащик-то под кавалериста шьётся. Пешочком, да в гору, да по песочку... Как баба — подол в руках нести.

Роман — невысок ростом, широк в плечах, лицом красив, черноглаз, черноволос, горбонос. В то время — без бороды и усов.

Что, Ромочка, кипишь? Иль уже выкипел? С берега? С Мологи? С самого Новгорода? Гневаешься? Что тебе, рюриковичу, сыну, внуку и пра-пра... Великих Князей приходится тут по песочку в горку лезть, за плотников безродных просить да кланяться? Покипи-покипи. Ты без этих плотников — никто.

А и с ними — тоже никто. Хуже. Ублюдок-подкидыш. Похлебай, похлебай долю сироты безродного. Долечку. Махонькую.

Остальные — бородачи. Двоих — знаю в лицо.

Слева от князя посадник из Мологи. Помню по тогдашнему "полю" с нурманом. Он был "главным судьёй". Мужик, вроде, нормальный. Но нынешние дела с тогдашними не сравнить. Тогда ему были противны чужаки-нурманы и жаль тощего отрока. Нынче Точильщик с ним поработал. Маразма с идиотизмом не наблюдается. Не фанатик. Но и не союзник. Примкнёт к победителю. Его забота — город сберечь. А видеть, как бродячие псы на пепелище трупы твоих соседей рвут... не радует.

Второй — уже этой зимы знакомец.

— Здрав будь, Дмитрий Иванович, уж месяца четыре как не виделись. По здорову ли дошли?

Боброк от моего приветствия аж согнулся. Будто от удара в поддых.

Я ломаю "вежество". Первым приветствую входящих. Уже это одно... Обращаюсь первым к боярину в присутствии его князя. Выделяю первым волынца, хотя посольство новгородское, там есть бояре старше, родовитее. И подчёркнуто доброжелательно говорю со своим бывшим пленным. Что там, в Киеве, меж нами было... а не перекинулся ли Боброк к "Зверю"?

Привыкайте, ребята. Стипль-чез мозгами по минному полю. Здесь моя земля, моя воля. Это вы ко мне в просителях пришли. А гонор свой боярский новгородский засуньте себе... куда-нибудь. До лучших времён, чтобы не завонялся.

— Э... здрав будь, князь Иван Юрьевич. Дошли... с божьей милостью. Дозволь представить — светлый князь Новогородский Роман Мстиславович.

Обращение... из одних граней. Я — Воевода Всеволжский, но этот титул не используется. Я — князь. Но Всеволжск княжеством не признаётся. Я — князь Ржевский, Торопецкий и Велижский. Но городов не добавляют, будто я безместный. Представьте, что при встрече королей английского и французского, англичанина называют графом, имея ввиду владение им графства Мэн. Тут — хуже

Похоже, Боброк несколько сбился от моей ласковости и говорит примерно так, как они привыкли меня меж собой называть. Типа: ещё один залесский подручный князёк.

Можно обидеться и вспзд...ся. А можно — наоборот. Ловите-ка послы новогородские "гранату". Полную "ласки и к миру устремления".

— О! Радость-то какая! Ай молодец, ай красавец. Ты ж мне... как это по родству выходит? Ты ж мне внучок? Или правнучек? Какой большой-то вырос! Скоро, поди, и усы пробьются. Витязь! Богатырь! Эх, Боброк, как времечко-то летит. Давно ль ты его в колыбельке качал, на горшок высаживал, а он уж во какой. А это у тебя что? Голубь капнул? Не, показалось.

Я делаю шаг вперёд, хватаю Романа за плечи, несу чушь. Кручу его из стороны в сторону.

При первом моём шаге к нему Роман пытается схватить меч на поясе. Но — нету. Оружие на ушкуях осталось. А я заливаю пространство восторгом встречи с родственником и посматриваю на него сверху. Физически — я выше его ростом. Коленами: я, по решению Государя Всея Руси, Мономаху — внук, Роман — праправнук.

Отношение старший-младший — основа основ на "Святой Руси". Отношение "большой-маленький" — общее правило для большинства млекопитающих.

И уже поверху, завиточками по бахроме — он у меня в гостях. Хозяин здесь, на этом куске земли, сейчас — я. Он пришёл просить. У меня. И уходить ему, если он вызовет моё неудовольство, не вытащит пленных, по большому счёту некуда.

Озлобление новгородцев против "самостийников" после разгрома Даньслава усилилось. Гирлянды отрезанных мёртвых ушей, выложенные на паперти Новгородской Софии, произвели впечатление.

У одних:

— Пойти! Отомстить! Истребить!

У других:

— Вот дурни. Так им и надо. Нехрен было в чужой курятник лазать.

У третьих:

— Пойтить-то можно. Только как бы и наши ушки-то... рядом не легли.

Новгород — торговый город. Торговцу нужны прибыли. И не нужны убытки. А какая может быть прибыль у купца, если ему голову отрезали да ушами крыльцо церковное выстлали?

— Господа бояре, прошу в шатёр. Там уж и стол накрыт. А мы пока радости нежданной порадуемся, встрече долгожданной кровных родственников. Я про тебя столько разного слышал (Это — с радостной улыбкой, прямо в запрокинутое лицо зажатого у меня под мышкой Романа).

— Не. Такого уговора не было. Сперва пленников наших отдай.

Один из новгородских вставил своё мнение. Выставляем.

— Некать у себя в Людинском конце будешь. Улицу замостить не можете, с епископа деньгу тяните, а туда же — князьям указывать.

Есть там такое скандальное место. Кому мостить — ссора на пару столетий.

Заговорщицки подмигнув Роману — всякие сявки боярские будут нам, князьям русским, указывать как дела делать, приобнял за плечи и потянул в сторону шатра.

Дёрнувшиеся вслед бояре были остановлены низким поклоном слуги, указавшим на другой шатёр и выдавшего лебезительно-пригласительную тираду о заморских винах и отечественных медах. Моложский посадник пошмыгал носом и направился к шатру. Следом двинулись и остальные. На зависшего в нерешительности Боброка новгородцы оглядывались подозрительно: и сам чужак, и "Зверь Лютый" к нему "ласков".

* * *

" — Троцкого знаешь?

— Да. Обедать у него приходилось.

— Во-от! Сам признался! Закоренелый троцкист! Кормился с руки гидры контрреволюции!".

* * *

Растерянности Романа, даже с ярким покраснением лица и внезапной утратой речи, хватило только до порога. В шатре он резко вывернулся из-под моей руки и отскочил в сторону, судорожно хватая себя за пустой пояс.

Русский князь редко ходит без меча.

Непривычно. Неудобно.

Неуверенно. Тревожно.

Это и должно быть твоим нынешним ощущением, Ромочка.

Профи "по людям", сталкиваясь с новым человеком, должен быстро ответить на три вопроса: опасен? интересен? сложен?

Подкидыш — очень опасен. По моим делам и его возможностям — весьма интересен. Не сложен. Не только по сравнению с Боголюбским, но и с Гнездом или Михалко. Однако, трудно предсказуем. Не из-за глубокой мудрости, а по вздорности характера.

Ловить его я не стал, а присев к столу на низенькую лавочку, кивнул на такую же напротив, и, вытащив из сундучка листик бумаги, положил на стол.

— Садись. Чти. Про тебя.

Он настороженно смотрел на меня, а я вытянул носовой платок.

Ура! Я спрогрессировал носовые платки! Обошлось и без дона Руматы. Теперь сопливые могут обойтись без блестящих рукавов и подолов!

Трубно высморкался. Просквозило где-то на ветерке на Волжских кручах.

Роман послушал аккомпанемент моего аварийного продувания гайморовых полостей и прочих анатомических подробностей. Осторожно подошёл к столику, издалека заглянул в лежащий листик.

— "Господину князю Ивану Юрьевичу, прозываемого "Зверь Лютый" от Великой Княгини Агнешки Болеславовны, ныне, по грехам своим вдовицы убогой, поклон...".

Читал Роман медленно, шевеля губами. То наклоняясь сильнее, то отодвигаясь от столика.

Ага. Увидел.

Прочитал. Не понял.

Перечитал. Не поверил.

Снова побагровел. Ещё раз пробежал строчку глазами.

Схватил лист. Смял в кулаке.

Ещё раз, двумя руками.

Начал рвать. Пополам, ещё пополам. Ещё, ещё.

В клочки. В мелкие. Аж дрожит.

Поднял на меня глаза.

Какой увлекающийся юноша! Даже забыл о моём существовании.

Теперь вспоминает. С трудом. И со стыдом: публично явил несдержанность.

Проявляю доброжелательность и сочувствие. В форме совета:

— В рот и съесть.

Совсем одурел — потянул горсть с бумажными обрывками ко рту. В последний момент одумался, остановился.

— Не хочешь? Сыт? Тогда присядь.

Он ещё смотрит растерянно на меня, а я выкладываю на столик меж нами следующий листок.

— Точно такое же, что тобою порвано. Садись, дочитай до конца.

В здешнем русском языке нет слова "копия". Говорят — "список". Но эти листики не списывали. Приходится как-то описательно.

Роман мгновение смотрел на меня непонимающе. Потом перевёл взгляд на листок на столе. Пробежал взглядом первые строки. Дёрнулся схватить, но кулак занят — в нём клочки от первого экземпляра.

— Хочешь и этот порвать? Не препятствую. Коли надобно тебе это... глупое рвачество, то и рви. У меня тут... ещё с пяток есть. Рви себе на здоровье. До несхочу. А вообще таких листиков — две тьмы. Один в один. Каждая буковка, каждый завиток — одинаков. В каждом листике. Изготовлено типографским способом. Ты про такой способ не слыхивал, но можешь сравнить.

Я вытянул из сундучка ещё пару листиков. Разложил перед Романом на столике и стал тыкать пальчиком:

— Смотри: титло. Здесь, здесь и здесь. Зело — здесь, здесь — один в один каждый завиточек. Ук — вот один, другой, третий — все одинаковы. У ера палочка — всегда на одно расстояние отставлена.

— К-как э-это?

Вопрос потрясённого Романа относился, явно, не к одинаковости всех трёх экземпляров. Но я ответил:

— Есть способ. Типография называется. Ты пощупай. Это не береста, не пергамент. Имею две тьмы таких, один в один, листочков. Во всех одно. Рассказ Великой Княгини Агнешки Болеславовны о том, что ты — не сын. Ни ей, ни князю Мстиславу покойному. Которого ты отцом почитаешь. Она подробно рассказывает про то, как будучи молодкой ещё, не могла понести. И, убоявшись гнева мужа и свёкра, послала свою прислужницу купить новорожденное дитя мужеского пола. Служанка за две ногаты, как за курицу, прикупила в посаде у одной блудливой прачки свежевыроженного мальчика. Отцом которого был какой-то проезжий приказчик. Не то чех, не то жид. Младенца княгиня предъявила мужу для доказательства отсутствия бесплодия. Дитя Жиздору не было интересно, но причина для изгнания жены и возвращения к его тогдашней любовнице отпала. Потом очередная война. Жиздору пришлось бежать к братьям Агнешки. Там, в Польше, она и сама родила. И тебя там оставила. В надежде, что ты сдохнешь на чужбине. Она знала, что ты — помёт прачки-потаскушки и блудодея прохожего. Как-то в сердцах и отцу твоему сказала. Но дела княжеские не позволяли объявить о твоём происхождение от блуда подлых людишек. Да и жил ты тогда в Польше, глаза не мозолил, душу не бередил. Едва же ты вернулся на Русь, как Жиздор, не имея сил от стыда на тебя, подкидыша безродного, смотреть, немедля дал тебе службу — княжение Новогородское. В надежде, что тебя либо по дороге через враждебные земли угробят, либо от погод северных заболеешь, либо буйные новгородцы затопчут. Хоть и яр он был, да не умён. Не съели тебя вороги, не сгноили севера. И вот, ныне сидишь ты передо мной. Безродный подкидыш, плод блуда, дитя разврата. Князь Новогородский.

Роман сидел передо мною, наклонясь к столику с листиками. Молча, потрясенно уставившись в три одинаковых экземпляра своего бесчестья, своей гибели. К которой он лично — отношения не имеет.

Его крах — не его вина. Но здесь, в "Святой Руси" судьба ребёнка — продолжение судьбы его родителей. Шлюхи-портомойни и блудовитого приказчика. Ты не виноват. Но тебя те люди зачали-выродили. И место твоё — среди таких же. Это ж так исконно-посконно, с отцов-прадедов, "от осины не родятся апельсины".

— Нен-навиж-жу...

— Кого? Меня? Отчима? Мачеху? Кровных родителей? Русь Святую? Веру христианскую? С пророками, проклинающих детей блудодеев?

Роман молчал. Не поднимая глаз от листиков бумаги, он пытался как-то... пере... пережить обрушившееся на него.

— Что дальше, Роман? Вон Волга. Вышел и утопился. Булыжник на шею найдётся. Вон сосна с подходящим суком. Могу дать вожжу, чтоб повесился.

— Не верю! Лжа!

— Ну-ну, не скачи. Что мне лжа заборонена — все знают. Но я не об этом. Две тьмы, двадцать тысяч листиков. Вот таких. Один в один. Как эти, перед тобой. Нынче же мои люди понесут их по Руси. Даже если меня нет, если я тут вдруг... Слово сказано и, коли иного моего слова не будет, понесут. В каждую церковь — на ворота. В каждой усадьбе боярской, в каждой крепости во всех башнях, на каждом торгу... Стоят люди, слушают, как грамотей местный читает. Вот это: "... и устрашась гнева мужа и свёкра послала я верную служанку в посад, где и купила она у гулящей бабёнки-прачки, нищей, бездельной, дитя новорожденное мужеска пола...".

— Довольно!

— "... а дала рабыня моя той безчестной бабе за дитя позорное прошенную цену в две ногаты...".

— Хватит!

Почему хватит? Цена не нравится? Меня, уже в куда более взрослом возрасте, за те же две ногаты продали. У тебя, Роман, большая наценка была. За секретность.

— "Хватит", говоришь? Только кто это "хватит" будет кричать по всей Руси? На каждом торгу, в каждом городке, на папертях, в усадьбах боярских да купеческих? Ты? — Русь велика, заорёшься.

Роман вскинул лицо, ненавидяще оглядел меня.

Мы оба без оружия, я, точнее — это тело, чуть старше, больше, тяжелее его. Но концентрация ненависти во взгляде... аж испугался. Содрогнулся. От злобности этого... хорька.

— Дальше будет так. Ты возвращаешься в Мологу. Завтра там все будут знать. Вот это (я приподнял уголок листка). Твоя дружина, бояре эти новогородские, жители... все будут знать, что ты не Роман Мстиславович, а подкидыш, "куплёныш". Нищебродь безродная, отброс отринутый. Дитя похоти, отрыжка разврата. Кусок мерзости. Блевотина бесчестья.

Слова мои били его душу, заставляли судорожно сжиматься руки. Я ежесекундно ожидал, что у него сорвёт стопоры, что он просто кинется на меня, выставив вперёд скрюченные как когти пальцы. То и дело он хватался за пояс. Увы, оружия там не было.

— Затем ты бежишь в Новгород. А там уже знают. Люди мои быстрее тебя туда доберутся. Ты к Святой Софии едешь, а вдоль дороги нищие сидят, в тебя пальцами тычат: Подкидыш! Куплёныш! Отброс блуда! Извержение скотское! И встречают тебя люди вятшие, бояре новогородские. Давеча они тебе в пояс кланялись, ныне — и глядя не видят. И говорят тебе слова презрительные, через губу переплёвываемые. Ах, говорят, вор ты проклятый, обманщик бесчестный, семя позорное. Пшёл вон с Новагорода. Чтоб и духу твоего тут не было.

Я представлял подобную картинку по фильмам Эйзенштейна, а вот Роман — по недавно виденному, по свежему для него реалу. Его картинка, явно, была более яркая, более впечатляющая.

— Проглотил ты обиду, умылся позором, собрал майно и побежал. Камо грядеши, Роман? Тебе, отбросу смердячему, князю поддельному, на Святой Руси места нет. Ты же для любого русского человека — крыса бешеная. Забить быстренько, близко не подходя. Чтобы не цапнула ненароком. Куда тебе? К язычникам? К Криве-Кривайто? Так тебя там в жертву принесут. Ихним богам-идолам. Сожгут живьём. В ямке, в валу их капища. К другу своему, к Казимижу? И кто ты ему? Позор сестры? Стыд его любви к тебе? Даже и примет в дом — кем? Дворняжкой безродной? У порога на тряпке половой спать, по слову хозяйскому голос подавать да хвостиком вилять? Да только и Казимир не самовластен. Старшие братья его морды скривят и побежишь ты...

Я неопределённо помотал рукой в воздухе, махнул куда-то в сторону расслабленной презрительно кистью.

— Хотя вряд ли. Зарежут. Зарежут ещё по дороге. Ближники твои, гридни верные. Вскорости после Новагорода. А то и до.

Я чуть прищурился, будто рассматривая картинку:

— Сидят, к примеру, два твоих гридня на привале, болтовню болтают: — Слышь, Торопко, а князь-то у нас того, не настоящий. — Да ну, брехня. — Тю. Сам грамотку видел. Вот так прямо и написано: выродила бездельная бабёнка гулящая. Матушка евоная, ну, Княгиня Великая Агнешка Болеславовна сказывает. — И чё? — Дык... ежели он — не князь, а самого что ни на есть подлого сословия... то нахрена мы ему служим? — Как это? Мы ж присягали. — Х-ха. А ты вспомни. Мы кому присягали? Князю Роману Мстиславовичу. А этот... и не князь, и не мстиславич. Обманули нас, Торопко, обошли-объехали. Стал быть, и присяга наша... обманка. — Ага. Ну. Коль он не князь, а мы-то князю... стал быть, присяги нема. И чё? — А то. Что он вор. Он нас с тобой обманул. Помнишь, ругал, стыдил, сапогом пнул... — И? — От князя мы с тобой такое терпели. А от подлого безродного куплёныша... Надо виру взять. За обиду. — Эт как? В суд его, что ль тащить? — А на что в суд? Сами. Возьмём из майна его чего глянется. — Не. Он драться будет. — И чё? Он-то один, а нас-то двое. И ещё мужи добрые есть. А то — когда спать ляжет. Ты вспомни-вспомни. Как он тебя давеча в Новгороде плетью... А ведь не за что. Чисто по злобе своей. Воровской. Подлой. Безродной.

Я оценил впечатление, произведённое на моего визави воспроизведением гипотетического "диалога в лицах". Парень не шевелился, не дёргался лицом и телом, но, явно, вполне "видел" моё описание. Наверняка, куда лучше представляя в этих ролях конкретных людей из своего окружения.

— Если быстро, то тебя дня через три-четыре прирежут свои же. Может, с участием новогородцев. Им князь-подкидыш — не надобен. А тащить тебя до Новогорода — с другими боярами делиться. Твоим майном. Зная твою вражду с Боголюбским, смоленскими да полоцкими, могут и в узы взять. И твоей головой выкупить княжескую милость. У настоящих князей.

Я чуть пошевелил лист бумаги на столе, подумал.

— А то в Новгороде. Повяжут и Ропаку выдадут. Посадник Якун, говорят, умный. Твоей головой свою шею сбережёт. Тебе-то так и так смерть. За обман народа православного и Руси Святой. А Якун... может и прощение получить.

— Хочешь, чтобы я тебе Новгород отдал?

О! Оклемался. Какая ненависть! В лице и в голосе. И горечь. От безысходности. От множества этих листиков с этим текстом. Их не переспорить, не переговорить, не заткнуть. СМИ — оно именно "М", а какая там "И"...

А ведь парень сдался. Он сам ещё не понял, он ещё будет взбрыкивать да хитрить, но новость от Агнешки принял, и понял, что заход с таких козырей не перебивается. Он ещё может попытаться сбежать. К маврам, к бессерменам. В Гренландию, в Португалию, в Святую Землю — инкогнито.

Кончился князь Роман, сын Мстиславлев, праправнук Мономахов.

Жить — можно. Простым рыцарем. Не высовываясь. Род может подняться: ты — рыцарь. Какого-нибудь "печального образа". Сын — барон, внук — граф. В Палестине, где часто убивают, внук может даже и королём стать.

Он. Не ты.

Бешеное честолюбие Романа, отторгаемого родителями, братьями, требовало его личного возвышения, а не семьи, рода, Руси. Он хотел славы, чести, богатства, земель... себе. Прежде всего. А не потомкам. Хотя сыновья его, пока даже не зачатые, что Даниил, что Василько, будут в РИ славными князьями. Даниил ещё и королём Русским побыть успеет.

— Нет, Романе, Новгород мне не нужен.

Скачки с препятствиями продолжаются. А ты что думал? А подумал бы чуток — понял. Мне Новгород не отдадут. Есть князья русские, есть Ропак, есть Государь. У них там лествица, родовые счёты... Я в ряду претендентов на Новгородское княжение... пункт десятый. А уж сидеть там, как положено князю, я точно не буду.

Злоба, несколько истеричная от невозможности выскочить из ловушки, в которую я загнал его, отступила перед изумлением. Как же так? Вторая столица. Мечта всякого князя.

Не моя. У меня своих мечт вдосталь.

— Квасу хочешь?

Принёс жбанчик, плесканул по кубкам, сам хлебнул: не отравлено.

"Тень кнута" ты осознал, теперь "призрак пряника".

— Про князя Святослава-Барса ты, конечно, знаешь. Святослав спустился по Волге, сжёг Итиль, разгромил хазар. Величайший из воинов русских. Говорил "Иду на вы", ходил аки барс.

Легенда. Все мальчишки из высшей знати заслушиваются историями о подвигах Барса. Вот это герой! Вот это витязь!

— Святослав развалил Хазарию и ушёл на Дунай. Пришло время доделать его дела и превзойти. Превзойти славного предка в славе, величайшего русского воина — в величии воинском. "Превзойти" — тебе.

Злоба, недоверие, настороженность и полное, несколько детское внимание. Как это? Это ж невозможно!

"Нашу славу силой мы возьмём,

А за ней поделим и былую".

Эти слова ещё не написаны, но уже звучат в разных головах. В душах русских князей.

"Добывают острыми мечами

Князю — славы".

Все мальчишки хотят славы. Но для Романа это... вплоть до болезни. Не только от физиологии, от заикания в ярости, но и от ложности его положения в семье. Где он, вроде бы, второй сын. Но первый — не "настоящий". А он, вроде бы, "настоящий", но нелюбимый, отстраняемый, отсылаемый то в Польшу, то в Новгород.

Только успех. Победа, слава дают ему надежду на достойное место в обществе. Достойное его амбиций.

"Тишины хочу, тишины...

Нервы, что ли, обожжены?".

Его нервы "обожжены". Но лекарство — не тишина, а слава.

Превзойти Святослава-Барса, вершину воинской славы "Святой Руси"...

Да, были другие славные воины. Ярослав Мудрый, Владимир Мономах... не то. Барс — единственный, кто уничтожил вражеское государство. Остальные — племена примучивали или резали. Грабили соседей или отбивались от них.

— Доделать? Каганат он развалил. Чего доделывать?

— "Доделать" — значит сделать. Заново. Своё. Русская Хазария.

Слово сказано. Ишь как его встряхнуло. Аж головой мотает. Вскидывает на меня глаза, а я улыбаюсь в ответ:

— Что? Страшно?

Куда делась неприязнь, недоверие. Одно изумление.

— Но...? Как?!

— Просто. Собрать войско, спуститься по Волге, взять Саксин, сесть там князем.

И, наклоняясь к нему над столом, негромко, приватно:

— Хазария. Русская. Княжество. Князь — ты.

Перебор. Роман настолько ошарашен, что перестаёт воспринимать мои слова как предложение — только как насмешку.

"Этого не может быть. Потому что не может быть никогда!".

— Вольно тебе надо мной насмехаться! Глупости говоришь, обманкой манишь! А я как дурак...

Чуть откидываюсь от стола, отстранённо, высокомерно, вовсе не доверительно как минуту назад, оглядываю собеседника:

— У тебя есть выбор? У Казимежа дворовой собачкой — тебе прельстительнее?

Ишь как вздёрнулся. Краска с лица не сходит. Только оттенки меняются от алого до помидорного. Помидоров здесь нет — говорить не надо, не поймут.

— Волга — моя. Моими людьми не раз пройдена. В Шексне стоит расшива. Берёт двадцать пять тысяч пудов. Тысяча воинов. Или две. Сколько соберёшь. Здесь сели, в Саксине на пристань спрыгнули. У хана тысяч таких воинов нету. Предки наши два века тому и низовья волжские, и море хазарское насквозь проходили.

И потомки будут. Стенька Разин, например. Но об этом не надо. Как и о мятеже, которым кончился тот поход.

"Кон-Тики" — четыреста тонн груза. Итальянцы берут пилигримов по три штуки на тонну, работорговцы в 18 в. от Невольничьего берега до Бостона, рейс — полтора-два месяца, по пять голов на тонну. Смертность у груза — 30%, у экипажа — 15%. Основная причина — вода из бочек.

Здесь воды — вся Волга. Воины русские — не негры голые на плантации. И дорога — не пол-Атлантики по меридиану.

Подкидыш трясёт головой. Мираж, фата-моргана. Ловушка, западня.

Объясняю:

— Место важное — через него идёт торг дальше, к бессерменам, в халифат. Тамошний хан был сперва разумен. Мы послали туда новый корабль. Купцы мусульманские испугались, что серебро мимо них поплывёт. Корабль сожгли, двоих убили, подговорили хана против русских. Тот как с цепи сорвался. На кой мне собака бешеная на торговом пути?

Недоверчивый взгляд из подлобья.

— А я, значит, нет?

— В смысле: собака бешеная? Ты — да. Бешеный. Только у тебя там будет вдоволь врагов, которых грызть можно и нужно. При таких делах я тебе — помощник. И ещё ошейник есть. Вот этот.

Я постучал пальцем по лежащему на столе листочку.

Он аж зарычал от ярости.

Да, ошейник. Суровый. Дойдёт такое до дружины — половина в три дня переметнётся. Хоть к кому. Лишь бы не корзно на самозванце. Зарежут. Просто от ощущения обманутости. А в тридцать дней и остальные... разбегутся или придавят. Боброк? — Пожалуй, останется до конца. И его прикончат.

Другое дело, что там, на месте можно каких-нибудь гулямов себе завести. Лично преданная гвардия. Из рабов. Для этого нужны время и деньги.

Снова ходжа Насредин учит своего ишака читать Коран на деньги шаха. Фактор времени. "За двадцать лет кто-то умрёт. Или ходжа, или шах, или ишак".

Я постоянно балансирую, бегу по жёрдочке, проскакиваю по краю. Я не ищу стабильности, наоборот — создаю нестабильность. Меняется общество, расселение, технологии, люди... "Всеволжск взлетает как ракета". А ты, Подкидыш? Ты сможешь перещеголять меня в этом серфинге по реке времени?

— Как ты это себе представляешь?

Заглотил. Идея стала допустимой. Ещё не реализуемой, не обязательной — возможной. Допускаемой. Главное сказано, пошла детализация.

— Сейчас отдаю тебе новогородский полон. Даром.

— И Даньслава?

— Всех. Даньслав... плох. До утра едва ли протянет.

— А что с ним?

— Съел, видать, чего-то не то. Брюхо у него болит.

Конечно, болит. Печень. Такой дозы бледной поганки ни одна человеческая печень не выдержит.

— Идёшь с ними назад. Собираешь свою дружину и кто похочет.

— Бояре? Ушкуйники? Городовики?

— Тебе смотреть. Тебе за них и ответ держать. Теперь время. Четыре седмицы туда, четыре — обратно, четыре — на месте. К первому октября жду тебя в Мологе. Расшива и учаны. Барахло, скотину — не брать. Только люди и оружие. До двух тысяч душ. Сели-поехали. От Мологи до Саксина две тысячи семьсот вёрст. Самосплавом без остановок... Четыре седмицы. К первому ноября — ты в Саксине. Чуть выше города учан с бронями — к расшиве, воины сброю разобрали, ещё вёрст тридцать — прямо к пристаням. Чертежи города у меня есть. Поганых вырезали, сами господами сели. Ты — князь Русской Хазарии. Боголюбскому, конечно — "почитать в отца место". Не морщись. От присяги тебя не убудет, а польза явится немалая. Ты — далеко. Указывать тебе... или с места сковырнуть... Волга — моя. Пока мы с тобой в ладу — тебя никто не достанет. Самовластен.

Я внимательно разглядывал алеющий лобешник Подкидыша. Плохо: он опустил лицо, глаз не видно. Ладно, продолжим.

— Пришла весна. Юг, всё цветёт и зеленеет. Птицы перелётные... по небу от края до края. Море перед тобой. Синее. Тёплое. Ласковое. А по морю, будто лебеди белые, паруса корабликов. Твоих, князь Роман, кораблей. На которых твои славные витязи идут. Добывая себе чести. А князю славы. Такой, какой и у Святослава-Барса не было. Потому что кораблики — мои. Они лучше всего, что там болтается. Море — всё! — твоё. Семендир, Дербент, Ширван, Гилянь, Табаристан... Всё — твоё. Шелка-парча, злато-серебро, яхонты-самоцветы... сколько похочешь. Хоть горстями кидай. Синее море, белые горы, зелёная степь... ты такого не видел. Даже вообразить не можешь. Бабы, кони, оружие редкостное... Мир. Твой мир. На кончике твоего меча.

— Мягко стелишь. Как-то спать будет.

— Никак. Никак спать не придётся. Придётся воевать и строить, думать и делать. Пот и кровь проливать. Может, и свою. Придётся стать. Сделать. Себя. Своё царство. Свои победы. Свою славу. Самому. С моей помощью.

Подкидыш тяжело представлял разворачиваемые мною картинки. В отличие от Севушки, он юга не видал. Горы для него — Карпаты, а не Кавказ. Снять с девушки паранджу... никогда не пробовал. Чистокровного туркмена или араба... никогда на таком не ездил. Слухи, рассказы, мифы... Отчего — ещё завлекательнее.

— Кто ещё предложит такое тебе, Роман? Кто даст корабли, припасы, проведёт по Волге, поможет на месте сразу и потом?

— Обманешь.

— Здрасьте. "Я никогда не лгу" — слышал? И сам подумай: хан саксинский мне враг. Мне там нужен дружественный правитель. Достаточно сильный, чтобы местных придурков побить, достаточно умный, чтобы мне не мешать. Мне нужна твоя победа там. Мне. Самому. По моему собственному интересу.

Он продолжал сидеть с опущенной головой. Потом принялся трясти ею. Отрицательно.

— Нет — так нет. На Святой Руси и другие добрые князья есть. Которым только дай случай — они из себя вывернутся, чтобы славы да княжество себе добыть. Такое княжество... такая слава... раз в жизни. Да и вовсе не во всякой. Братья твои подрастают, братан твой из Луцка... Вот, давеча познакомился с Курским Всеволодом. Ещё годик-другой и, по моему суждению, из него такой... Буй Тур получится. Заглядение.

Что для меня подождать пару лет без торга через Саксин... Ему знать не надо.

— А дружина? Полста курян — хазар в пыль вобьют?

— А про то, что сыновья Боголюбского под Киевом общерусское войско собирают ты не слыхал?

— Н-ну... когда это будет.

— Не про то думаешь. Это — будет. Но — без тебя.

Он снова покрутил головой, фыркнул носом, настороженно, недоверчиво глянул на меня исподлобья. Отхлебнул квасу, покрутил в руках кубок...

— Ну, предположим.

Всё. Принципиально согласен. Дальше — торг.

— "Предположим" мне не интересно. Да — да, нет — нет.

— Ну ладно. Оружие останется у моих.

— Нет. Караван пойдёт мимо моих берегов. Баловства мне не надо. Без оружия, без остановок. Под оружие — пригоню учан. Пойдёт рядом с расшивой.

— Не. Как это — без остановок? А кашу варить, ноги размять, по земле походить?

— Кашу — мои люди отдельно на другом учане сварят, там же и хлеб испекут. Ноги размять — расшива большая, с носу на корму побегал — размялся. Земля, по которой ходить, в Саксине.

— Аманаты?

— Не надо. Людей без их вины убивать не люблю. Но есть одно условие. Вот это.

Я вытащил из ящичка "холопскую гривну".

— Знаешь что это? Надень.

— Нет! Никогда!

Ишь ты. И выпрямился сразу, и такой благородный гнев в очах.

Я сочувственно киваю.

— Не хочешь в холопы? Понимаю-понимаю. Но и ты пойми. Мне предстоит в тебя вложиться. В твоё княжество. В твою славу. В твою Русскую Хазарию. Корабли, люди, хлеб. Чтобы ты стал чем-то — мне придётся немало взять у своих людей. Из своей казны. Для тебя. Для твоего успеха, для твоей чести. Мне — отдать — тебе. Я не хочу отдавать имение своё — негожему. Если ты не делаешь по просьбе моей, то зачем ты мне?

— Нет! Мы можем договориться. Но холопом тебе я не буду.

— А кем ты будешь? Дрессированной дворняжкой у Казимежа? Предметом показательной казни самозванца? Вернее всего — куском корма для могильных червей в лесном логу. После ночёвки в кругу твоих людей.

Я сочувственно посмотрел Подкидышу в лицо, вытянул вперёд руки ладонями вверх с согнутыми пальцами. Покачал вверх-вниз подобно чашкам весов. Внимательно посмотрел на левую.

— Честь, слава, богатство, власть. Царство. Собственное. Могущественное, блистательное. Синее море, снежные горы, бескрайняя степь. Удивительные люди и вещи. Успех, удача, величие. Всё — твоё.

Потом перевёл взгляд на правую.

— Позор. Стыд. Презрение. Насмешки. Злоба. Изгнание, гонения, преследования. Оплёвывание и издевательства. Навсегда. Всю жизнь. Предательство. Смерть. Скорая.

Покачал перед лицом Романа.

— Две судьбы. Твои. Решай.

Мгновение он сидел неподвижно. Потом резко, рывком схватил ошейник, раздёрнул, не расстёгивая, воротник, приложил к шее и защёлкнул.

— Вот. Доволен?

— Да. Теперь ты мой раб. Я — твой господин. Ты сам надел ошейник, сам, своей волей принял мою волю над собой.

Я произносил свой обычный, для таких случаев, монолог, повторяя слова о вечности подчинения, о высшем счастье раба — заслужить благоволение господина... Смотрел в это красное, злое лицо старательно избегающее глядеть мне в глаза, и понимал: мимо. Мои слова, моё внушение соскальзывает с него как с гуся вода. Какие бы клятвы он не принёс — предаст. Изменит, обманет.

Можно прикинуть варианты. Он вернётся в Мологу, где осталась большая часть его свиты. Там найдётся толковый мастер, который снимет блестяшку. Или замотает шею и доедет до Новгорода. Там мастера ещё круче, просьба князя — будет исполнена. Не думаю, что они смогут отомкнуть замок. Но это же не броневая плита — перекусят, перепилят, напильником сточат. А потом того мастера... как Степанида свет Слудовна своего кузнеца. Чтобы не болтанул.

Роман — князь. Действующий, властвующий, окружённый подчинёнными. Ресурс, который позволит ему освободиться от моей "прикрасы".

Я буду сидеть здесь, ждать его прихода в Мологу. А он... просто сбежит куда-нибудь в Европу. Где мои листочки не будут иметь такого значения. Где он сможет начать новую жизнь. Как польский аристократ второго плана. Этот — может.

Для почти всех русских князей такое — тоска на чужбине. Для него, почти всю жизнь проведшего в Вислице, Кракове, Сандомире — возвращение к привычному.

Другой вариант. Он делает вид, что в моей воле. Приводит отряды к Мологе, я подгоняю туда транспорты. Он их захватывает и топает вниз по Волге. Громя и выжигая по дороге и эту Усть-Шексну, где мы сидим, и Ярославль, и... и Всеволжск.

То, что это не получится, что я отобьюсь и его угроблю — не понимает. И понимать не хочет. Будет переть пока не сдохнет. Сдохнет. Я вывернусь. Но он это поймёт только подыхая. А вреда мне нанесёт много.

Мне всё время приходится оценивать жизненный опыт подобных собеседников. И их способность воспринимать их собственный жизненный опыт.

"История учит, что она ничему не учит".

Это про историю человечества. Или — про историю человека?

Боголюбский и сам похлебал горяченького, и с мозгами в дружбе. Большое Гнездо и Михалко хоть и пожили пока немного, но много разного повидали и поняли. Про себя, по мир. Буй-Тур в Курске — и видел мало, и думал чуток. Но он свою неопытность понимает, готов учиться.

Подкидыш — самый скверный случай. Что-то видел, что-то понял. И уверовал. Что он всё знает, что он всех перехитрит. А остальным... "удар сокола в голову". Плюс психическая нестабильность, превалирование эмоций над рациональностью.

Его и в РИ убьют-то так, по дурости. Разругается со своим благоделем-защитником-воспитателем Казимижем. Пойдёт войной, но не выставит посты вокруг своего лагеря. Какой-то случайный польский отряд... в какой-то мелкой стычке...

Может, его лучше прямо сейчас...? Или бледной поганки дать? Или велеть людям Точильщика, чтобы где-нибудь по дороге...?

"Я никогда не лгу".

Можно попытаться сделать так, что я, типа, не при делах. Типа: "сама-сама". Но осадочек останется. И — Саксин. Подкидыш в Саксине — очень рискованно. Но ждать или воевать самому — не только рискованно, но и долго, и дорого. Другого решения... не вытанцовывается.

Тогда нужно нечто... какой-то знак, символ. Неснимаемый и несмываемый. На душу и на тело. "Чтобы помнил". Церковные обеты ему не стена, он, как я помню по летописям, с женой развёлся, тестя с тёщей насильно в монастырь постриг. Надо что-то другое...

— Итак, раб мой Ромочка, ты принял власть мою. Поклялся, что из воли моей не выйдешь, что всякое слово моё исполнишь. Это радует. Снимай штаны.

Злой взгляд, наполняемый уже приличным к случаю подобострастием, сквозь которое прорывалась жгучая ненависть и мелкая хитрость — вот погоди, вот я только выберусь, уж я-то... кровавыми слезами умоешься... сам на коленках приползёшь, просить-молить будешь — сменился недоумением.

— З-зачем? Пороть, что ли, будешь?

Напомню: среди русских князей нет не поротых. Элемент "счастливого детства". Но Подкидыш отличился и в этой части. К его девятнадцати годам на его совести с десяток убиенных. Пару он убил в бою, остальные — казнённые безоружные. Разные люди. Первую, пожилую служанку в Вислице, которая вздумала ему указывать на грязные сапоги, в которых он с улицы топал по только что намытым полам, запороли насмерть по его приказу.

Откуда знаю? — Факеншит! Я уж столько раз... Едва я уселся на Стрелке, как Драгун и Точильщик начали собирать инфу. И досье на каждого значимого человека в "Святой Руси" — само собой. В киевском полоне были люди и из окружения Подкидыша, с ними тоже разговаривали.

— Ну что ты. Порка — это наказание. А я — наоборот. Хочу попробовать. Твою попочку. Таланты твои узнать. Годишься ли ты сразу для... для наслаждений? Или тебя сперва учителям отдать?

Вышибло. Сразу вышибло и хитрость, и тайное удовольствие от планируемого обмана. Даже злобу. Одно удивление.

"Удивить — победить". Следует ли мне уже переходить к празднованию победы?

Нет, ненависть вернулась.

— Нет!

Ишь ты. Аж подскочил, отпрыгнул ко входу, вцепился в пояс. А пояс-то пустой. А без точенной железяки... "Какие ваши аргументы?".

— Нет — так нет. Вот бог, вот порог. Ты всегда можешь уйти. Или остаться. И упросить господина своего дозволения явить свои таланты. Мясцо на ножках может вызвать благосклонность хозяина мягонькой старательной дырочкой.

— Нет! Давай как-то... ну... иначе...

— Раб мой Ромочка, говорят: "и познаша ея". Вот процесс познания тебя мы и проведём. При полном твоём согласии и душевном устремлении.

Он не находил слов. То ли от своего заикания. То ли от безысходности ситуации. Пришлось продолжить:

— Только что ты принял мой ошейник, мою волю. Ты клялся в этом. Только что. И тут же клятву преступаешь. Как можно тебе верить? Как можно доверить клятвопреступнику, лжецу, обманщику такую ценность? Русская Хазария. Могучее, богатое царство. И изменник во главе?

— Нет-нет. Насчёт Хазарии... всё сделаю как ты скажешь... но...

— Единожды солгавший — кто тебе поверит?

Я снова протянул в его сторону сложенные чашками весов ладони.

— Стыд. Смерть. Или — слава, честь. Твои судьбы. Если твой задок тебе дороже царства, то зачем ты?

Покачал ладонями.

— Твой выбор.

Он смотрел неотрывно. В панике, в ступоре. Это не разрыв шаблона, это разрыв души. Мучительный.

Парень мне лично ничего худого не сделал. Ну, запорол кого-то в Польше, ну выжег какие-то полоцкие земли. Оказался "не на той стороне". Он, по своим личным качествам, по своему положению, может стать полезным инструментом. Для решения обще-свято-русских задач. Добровольным союзником он не нужен — ненадёжен. Видит ближнюю цель и не видит дальней. Будет взбрыкивать и своевольничать. Болтаться как худо насаженный топор. Насаживать инструмент надо правильно, плотно. Вот и придётся мне... поднапрячь своё "топорище".

Я положил ладони на стол.

— Нет — так нет. Головы полонян пришлю в Мологу. Иди.

— Нет!

Подкидыш суетливо, беспорядочно начал расстёгивать пояс, кафтан, что-то бормотать, всхлюповать своим горбатым носом.

— Сапоги сними.

Сколько недоумения. И моя добрая улыбка в ответ:

— Неудобно ж будет. Ножки расставлять.

Кажется, только сейчас до него дошла... натуралистичность предстоящего. Он дёрнулся в сторону выхода. Но... он согласился. Ещё в тот момент, когда я вспомнил про Буй-Тура, когда Роман понял, что эта мечта, эта сияющая вершина его даже невообразимых мечт, может уйти в руки какого-то другого, кого-то подростка из Курска. Он — выбрал свою судьбу. Судьбу князя Русской Хазарии. Дальше... детали, мелочи. Условия достижения. "Достижения" — уже принятой для себя цели.

— Снимай-сниманий. Всё с себя. Надо ж оценить. Во что я буду всовывать. И чего насаживать.

Я старательно держал паузу, держал на лице похотливую, пренебрежительную усмешку. Запоминай, Ромочка. Не меня — себя. Своё ощущение подавленности, подчинённости, бесправия, бессилия. Унижения, позора, стыда. Рабства.

Ты — прах, мусор, жидкая глина в моём кулаке. По твоему собственному, глубоко душевному, желанию.

Ты бы загрыз меня. Буквально. Зубами. Но... а как же "Русская Хазария"? Собственное княжество, слава, честь...

— На колени. У, ты мой хорошенький. Ну, пошли.

Он неумело, с задержкой, опустился на колени. Пришлось вставать, задрать ему подол так и неснятой нижней рубахи на голову, ухватить за ошейник, потащить, так что он побежал на четвереньках, отдёрнуть занавесочку.

— О, и вода уже остыла. Нут-ка, Ромочка-Ромулечка, встань-ка здесь, ножки пошире. Молодчина. Чувствуется кровь предков. Ты, Ромик, в душе, по матери своей, настоящий шлюх. Природа твоя такая. Ты это всегда чувствовал, хотел чего-то такого. А чего — не понимал. Оттого и злобился. А вот как я тебе сейчас... Породу-то не обманешь — то-то тебе радость будет. Долгожда-анна-ая.

Его всего трясло. Вдруг он резко рванулся, но я был наготове — резко вздёрнул за ошейник, пережимая ему горло, заставив опуститься задницей в шайку с горячей водой. Он вцепился руками в мои, бешено кося глазом через плечо, пытался посмотреть мне в лицо. А чего на меня смотреть? — Я улыбаюсь. Почувствовал себя курочкой-гриль? Перед вертелом? Ты сам этого захотел. Это — твой выбор.

Он убрал руки. Ещё шажок. К повиновению. Отказ от сопротивления даже на инстинктивном уровне. Даже чувствуя себя удушаемым, нельзя возражать хозяину. Господин — всегда прав.

— Ну вот и хорошо, ну вот и славненько. А давай-ка я тебя тут... маслицем. Чтоб легче вошло. Ты же рад? Что господин о тебе заботится. Дырочку твою... вот... маслицем набивает. Ты же счастлив? От такой господской заботы?

Только пыхтит. Нет, парнишка. Не я тебя в князья назначил, не я тебе мозги честью и корзном заморочил. Но дурость твою... малость подвину.

— Расскажи мне. Как ты меня, владельца себя, любишь и обожаешь.

Молчит. Дурашка. Ягодицы хорошей формы. Чувствуется многолетние тренировки. Я про особенности развития мышц у фехтовальщиков. А вы что подумали?

— Ай!

Только после щипка Подкидыш начал издавать какие-то слова и звуки. Как всегда: стоит человеку расцепить зубы хоть по какому поводу — дальше легче.

Мне пришлось работать не только умывальником, в смысле: вымыть подлежащую употреблению часть тела.

Отмечу: по сравнению с моими конями, за которыми я, если время выдаётся, предпочитаю ходить сам, здесь всё... миниатюрнее. Хотя пропотел он как жеребец после галопа.

Но и суфлёром. С русским языком у Ромочки... не диктор. То не слышит, то не произносит. Из страстной фразы:

— О! Мой дорогой господин! Ещё!

Произносит только последний звук: "ё!". Да и тот с зубовным скрежетом.

Пришлось ставить дикцию. Путём повторения с вариациями. Поиграл чуток "на грани", на пред-вкушении:

— Чувствуешь? Раб мой Ромочка? Вот, вот, сейчас. Был ты мальчиком, а станешь... не-девочкой. Вот ещё... пару мгновений. Тебе хочется? Скажи мне, признайся, Ромочка-Ромулечка. Ведь хочется? Ведь мечтается? На господскую елду... да поглубже... да почаще. Расскажи мне, развлеки-порадуй. Тебе ж надо заслужить. Благосклонность хозяина.

Лицедей из него никакой. Что радует: вероятная, в будущем, ложь будет улавливаться. Но терпелив: в первый момент только зубами скрипнул. И продолжал скрипеть. Пока я не начал его щипать, требуя изложения его восторга и описания его радости. От происходящего.

Вот теперь уже лучше. Истерично. С взвизгиваниями. Но близко к подсказываемому тексту.

Он будет этот скулёж и визг вспоминать как самое постыдное. Потому что — своё. Не по приказу, не по подсказке. Воин должен переносить боль без звука. А он, оказывается, не стерпел. Не воин. Потому что сын шлюхи?

Ну вот. Сделал дело — гуляй смело. Это я себе.

Что-то пропустил? — А, не сообщил Ромочке радостную новость о его грядущей беременности от "Зверя Лютого". Не поделился блистательными перспективами его пребывания в моём гареме на должности первой жены.

"Нельзя объять необъятное" — я обещал ему Саксин, одно с другим чисто по географии не сходится.

В целом... довольно болезненный и для меня, физически тяжёлый... эпизод укрепления русской государственности. Если бы не моя "беломышесть" и вызванный ею уровень сексуальности — уж и не знаю как бы справился.

"Когда одна палочка и семь дырочек...".

Нафиг-нафиг. Семь подобных "дырочек" моя "палочка" не переживёт. В смысле: сразу подряд. Надо подмыться, отдохнуть. А там... можно будет продолжить... насчёт русской государственности.

А то Сухана придётся на помощь звать. Он, конечно, уже не "живой мертвец", но многие навыки не растерял.

Да, кстати.

Появление Сухана осталось незамеченным. Похоже, что Подкидыш весь ушёл в себя. Интересно — что он там найдёт?

Сухан позвал из соседнего шатра Боброка.

— Извини, Дмитрий Иванович, что от застолья оторвал. Но надо вот это... привести. К виду. И вывести. К лодкам. Задерживаться вам здесь более смысла нет, мы с Ромочкой обо всём договорились.

К этому моменту я уже... смыл лишние жидкости, привёл в порядок одежду, и вальяжно развалившись в сторонке, мог, излучая само— и им-удовлетворённость, выдавать ценные указания.

Если Подкидыш постоянно краснел, то Боброк постоянно бледнел. Но не кидался, не ругался — Киев его многому научил.

Очередная чашка стыда? Тебе стыдно, Боброк, за своего господина? — Это хорошо. Даже если твой воспитанник вздумает взбрыкнуть, то ты, добрым отеческим советом, притормозишь. Не только ради его спасения, но и чтобы самому... не нахлебаться.

Подкидыш был... никакой. Боброку пришлось, по моему совету и под моим наблюдением, набить князю анус дезинфицирующей мазью, наложить повязку, одеть ему штаны. Всё это сопровождалось... Нет, вы неправильно подумали. Никаких наглых насмешек, издевательств, сравнений с явлениями живой, преимущественно — скотоводческой, природы. Исключительно сочувствие, соболезнования, желание помочь. Типа:

— Что ж это, Дмитрий Иваныч, парня-то и не подготовил? Надо было его с самого начала приучать. Отвёл выученника в опочиваленку и там... Разминочку-растяжечку-тренировочку. Каждый вечерок. Он бы тут козликом скакал, а не гусаком переваливался. Твоё упущение.

Полусогнутый, едва переставляющий широко расставляемые ноги, Подкидыш был под руки отведён Суханом и Боброком к лодке. Следом выгнали из соседнего шатра и его свиту.

Перехватил моложского посадника:

— Сейчас полон грузим в лодки. И померших тоже. И отправляем к вам. Назад — найдёшь по паре гребцов, чтобы лодки сплавили. Всё, люди добрые, бывайте здоровы, живите богато, давайте езжайте до дому, до хаты.

На той стороне Шексны уже подгоняли лодки под полон, уже выносили домовины с умершими из их числа. Кажется, новгородские бояре хотели ещё что-то обсудить, но лодка с Романом уже отваливала от берега и они устремились вниз.

Потом... Эта цепочка событий раскручивалась почти без моего личного участия. Конечно, я "держал руку на пульсе", но вмешиваться нужды не было. Редкое удовольствие: работала система.

Я ожидал гадостей. От Подкидыша. От новгородцев, белозерцев, Благочестника, Ропака... У каждой их этих сил были свои интересы. Реально... опасен был один — Государь. Он заподозрил меня в сговоре с новогородцами. Вот с ним пришлось общаться предметно. Объяснять, что мне нужен Саксин, а не Новгород. Убедил.

Роман уходил из Новгорода скандально.

Спровоцировал кровавую драку на торгу, публично разругался с "золотыми поясами". Обозвал их ворами, обвинил посадника и тысяцкого в смерти Даньслава, пустил слух, что помирился с Боголюбским и тот отдал ему земли на Волге.

"Кто хочет воли — за мной!".

"Остальных — суздальские вырежут" — не произносилось. И так всем понятно.

С боем выскочил из города и встал верстах в двадцати на Ильмене. Бояре никак не могли собраться его побить. За время этого противостояния к двум сотням гридней Подкидыша присоединилось около сотни разных "ушкуйников" и, что ещё важнее, около сотни из городового полка. К четырём сотням бойцов добавилось вдвое разных слуг, баб и детей.

Мы были готовы к трём вариантам действий Подкидыша и ещё к мятежу в Белоозере. Обошлось.

В первых числах октября отряды Подкидыша пришли в Мологу и принялись разносить городок. Так что посадник тамошний криком кричал: "Заберите этих придурков!".

Пятого октября "Кон-Тики" и суда сопровождения встали под погрузку. Роман и Боброк понимали, что любой вооружённый придурок в их команде — смертельная опасность для всех. Разоружали примкнувших... болезненно. Затянули рогожами палубу, затопили установленные печки, четыре ушкуя, два учана — один с их оружием и барахлом, второй с припасами и поварами, "ласточку"...

Седьмого Дик вывел эскадру в Волгу.

Дважды меняли конвой. Тяжело. Даже просто сидеть на лавке в лодке. Экипаж расшивы... были бы хоть ножи у пассажиров или плохой корм — убили бы.

Когда проходили мимо Всеволжска пригласил Подкидыша со свитой к себе.

Это было... забавно. Подкидыш был уверен, что я жду... "жарких лобзаний". Но отказаться от встречи не рискнул. Трясло его нешуточно.

"Раз пятнадцать он краснел,

Заикался и бледнел,

Но ни разу улыбнуться не посмел.

Он мрачнел,

Он худел,

И никто ему по-дружески не спел:

"Милый князь, милый князь, улыбнитесь,

Ведь улыбочка — важнее корзна.

Милый князь, милый князь, подтянитесь,

Только смелым покоряются моря!".

Точно. Даже если море — озеро. Каспийское.

Его кидало в пот, в краску. А я старательно держался границ общей дружелюбности, за задницу не хватал, в опочивальню не затаскивал. Отчего он в конце вздохнул с облегчением. И некоторым разочарованием. Он же так готовился! Переживал, представлял, планировал...

Увы, не до того — я хвастал. Не оружием — строениями, светильниками, стеклом... Невидальщиной. Одни — слюной захлебнулись. Другие... Роман и Боброк поняли: то, что Воевода показывает — фигня, упаковка. А что внутри...

Сам захват прошёл так, как я и представлял. Среди ночи расшива на полном ходу влетала в главную городскую пристань. Подкидыш завопил "Ура!" и кинулся на берег. Увы, даже имея карты местности, провести ночную атаку таким составом... Новгородцы сразу занялись грабежом. Когда волынцы выскочили к воротам ханского дворца — сходу взять не смогли. На стене уже горели факела, металась стража. Затем гулямы контратаковали. Около двух сотен, в конном строю, с ханом во главе. Из других ворот, вдоль стены дворца.

Там бы волынцев и положили. Но опыт Любима, избиение мадьярских наёмников у Лядских ворот в Киеве, был воспринят. Турма моих стрелков из конвоя успела забраться на крыши саклей вдоль улицы. И за пару минут завалила конную массу в ограниченном пространстве тысячей стрел.

Всё.

Нет, конечно, после этого было много крови, крика, героизма. Но наиболее боеспособная часть ханской гвардии и он сам — погибли. Волынцы на плечах удирающих ворвались во дворец и принялись убивать всех встречных. В городе некоторые укреплённые дворы отбивались до следующей ночи. Что только усиливало озверение нападавших.

Мои бойцы вытащили из зиндана Акима, Афоню и остальных. Утром исхудавший, замученный, но отмытый и переодетый в богатое платье Аким Янович явился к грязному, забрызганному кровью Подкидышу и, в своём неподражаемом стиле, сообщил:

— Ну, здрав будь князь Русской Хазарии. Ванечка в грамотке просит, чтобы я тебе тута помог. Так уж и быть, подскажу. Ты реку-то закрыл? Э-эх, что ж ты так бестолково?

Город грабили три дня. Всё это время он горел. Кто успел убежать — убежал. Кто не успел... Ушкуйники вообще отличаются жадностью и жестокостью. Подкидыш уступал им только в жадности.

С некоторой задержкой до победителей дошло: они заперты в городе. Сходно с моим положением в Киеве предыдущей зимой. Только хуже: вокруг враждебные соседи. Аким и Афоня, следуя советам в моей грамотке, с самого начала готовились к зимовке. Поэтому и перенесли её лучше остальных. К весне Подкидыш потерял половину своего отряда. Удержать город такими силами он не мог, уходить с награбленным — не хотел. У него оставалась одна надежда. Я.

Вся эта история была... крайне рискованной. Захват Подкидышем Саксина создал две проблемы.

Он сам. Я сменил просто враждебного хана на очень враждебного князя. Ограничение его ненависти ко мне происходило от страха передо мной. К страху добавлялась его зависимость. Военная, экономическая. Эмоции — страх, ненависть — от удалённости и времени слабели. Зависимость же росла.

Его противники. Против Подкидыша восстали и местные жители, и все соседи. Особенно — хорезмшах и ширваншах. Я помогал ему. "В коня корм" — он сам остервенело держался за своё княжество.

То, чего я боялся — прекращение торговли с Табаристаном — случилось.

Подкидыш был воспринят всеми насельниками побережья, как крайне опасный враг. Надо понимать, что знаменитый поход руссов по тамошним землям, после разгрома которых на обратном пути каганом и Волжская Булгария основалась, вполне в памяти народной. Как нечто ужасное, кровавое, нечестивое.

Позже, через два года, когда многое стало понятно, мы провели "штабную игру". Выяснилось, что гибель первого "шилохвоста" — результат местных "легенд и мифов".

В городе всегда существовали две партии: "самаркандская" и "ширванская", "караванщики" и "мореходы". К 1169 г. "ширванская" партия резко усилилась: ширваншах Ахситан I начал строительство мощного флота в несколько десятков больших кораблей для борьбы с пиратами.

В РИ в 1170 г. коалиция ширванских, грузинских и византийских войск нанесла поражение пиратам-бродникам, русам, 73 корабля которых атаковали Баку.

Появление нашего "Белого Шилохвоста" вызвало у людей ширваншаха панику. Вариант "ловушки Фукидида". Они уверовали, что всеволжские, христиане, русские поддержат местных пиратов, для чего и привели такой большой корабль. Хан Саксина, не имевший сильного флота, зависящий в море от ширваншаха, принял их сторону.

Правители прибрежных областей почти три века очень страдали от набегов руссов и, основываясь на вековом опыте, стремились уничтожить любой русский корабль. Анализ показал, что война и остановка торговли были неизбежны. Вопрос был лишь в полноте прекращения и его продолжительности. Наиболее вероятно: пять-семь лет. Мы свели "полную паузу" к двум годам от дня гибели "Белого шилохвоста" и полностью перестроили схему мореплавания и торговли на Каспии.

Весна 1170 года была дружной. По Волге ещё сносило последние льдины, когда мы спустили на воду свою вторую расшиву.

— Ишь, красавица какая. И куды ж она?

— В Мологу, Звяга. Новогородцы, Ропаком выгнанные, ждут не дождутся. Часть городового полка, житьи люди. Две тысячи душ. В Саксин, Подкидышу пополнение.

— А различать-то как будешь? Парус-то тоже синий. Как у первой, у Кон-Тики.

— Рисунок другой. Луна, звёзды. Был один такой... мастер. По луне и звёздам. А звали его — Вицли-Пуцли.

Конец сто двадцать четвёртой части

copyright v.beryk 2012-2022

v.beryk@gmail.com