Зверь лютый. Книга 31. Корзно

Где и когда русская аристократка могла пересечься с австрийским миннезингером? Так плотненько, чтобы не только ощутить вкус от выслушивания героических баллад, но приобрести навык к их сочинению?

Историки упоминают двух дочерей Остомысла: одна — невеста у мадьяр, другая — княгиня в Новгород-Северском.

Про первую не говорят ничего, даже имени. Кроме того, что она была. В 1164-65 годах. А потом? Умерла? Рассосалась в окружающем пространстве без следа? Или это одна и та же женщина?

Итак.

1. Ефросиния Ярославна — жена князя Игоря. Известно из летописей.

2. Она же — автор "Слова о полку Игореве".

3. Она же — русская невеста-неудачница Иштвана III.

Такой вариант даёт ответ и ещё на один вопрос: "а потом?".

Вот вы сделали. Придумали, сочинили. Опубликовали. Публика — в экстазе. Как у Кирилла Туровского после его проповедей. Нормальная реакция автора на восхищение? — Сща ещё уелбантурю!

У "Слова" второй серии нет. Только римейк — "Задонщина".

В литературе есть немало "авторов одной книги". Пример: "Унесённые ветром". В каждом конкретном случае были конкретные причины.

Например, из-за возвращения мужа и новой беременности стало не хватать времени на сочинительство.

"Помирать и родить — не погодить".

Сын Фроси Роман вырастет и через четверть века, попав в плен к мадьярам, будет выкуплен галицкими боярами и повешен.

"Сдвоенная гипотеза" имеет кучу подтверждений. Косвенных. Типа: как-то, где-то, вроде бы... Впрямую — ни подтвердить, ни опровергнуть. Достоверно могу узнать только у самой Фроси.

Вот почему я сижу в Киеве, а не сбежал давно к себе на Волгу.

У меня там вторую очередь производства хлорки запускают, а я тут... Прогресс культуры мешает прогрессу технологии? А жоподелаешь?

* * *

Майский вечер, медленно опускаются светлые ещё сумерки, улицы уже опустели: хоть Киев и самый большой город "Святой Руси", а спать здесь ложатся как в деревне — рано.

Мы готовили последний, четвёртый обоз с киевской добычей. Обозы пришлось собирать большие, в сотни возов. Проталкивать такие объёмы тяжело, но иначе уж слишком ненадёжно: у меня просто мало людей для охраны. И дело не в том, что полон разбежится или возчики покрадут поклажу — по дороге будет масса посторонних, желающих прибрать и людей, и майно к себе. А чего ж нет, если "лежит плохо"? Или — "плохо едет", без конвоя.

Я угонял из Киева только душ более двух тысяч. Около двух сотен породистых коней, коровы, овцы интересные попались. Одних икон более тысячи. Теперь об оснастке мест отправления культа в новых поселениях Всеволжска можно не беспокоиться. Некоторое время.

Железо мне малоинтересно, злато-серебро, меха-жемчуга ухнули в отправленные вверх и вниз по Днепру караваны, вот шёлк... но его мало.

Процедура подготовки обоза отработана, затыков быть не должно, основная масса ценностей уже отправлена. Но оказывается куча мелочей, которые бросить жалко, или то, что набралось в последние дни.

Николая я отправил с предыдущим обозом. Оставленные им приказчики, вроде бы, досконально проинструктированы, но... Какой чудак ободья у телег не проверил? Видно же, что треснуто. И не надо мне толковать:

— Ни чё, с божьей помощью, авось, милостью Богородицы...

С чего это я буду тратить "милость Богородицы" на всякую хрень, с которой мы и сами можем справиться? "Хрень" это ты, дядя. Это ты недосмотрел. Вот и проси теперь Богоматерь о милости. А меня просить без толку — у меня милости нету.

В тишину майского вечера, в молчание напряжённо затихшего от моего явно выраженного неудовольствия двора въезжает телега. Простая крестьянская одноконная. На телеге замотанная под глаза простолюдинка в каком-то... шушуне. Странная какая-то бабёнка: видны туфли. Вовсе не обычные лапти, как у крестьянок, или прабабошни горожанок. Вышиты цветными нитками.

Хуже: по краюшку мелкий жемчуг. Это уже уровень роскоши. Хотя, конечно, ничего не доказывает: за последние месяцы многие вещи в Киеве сменили своих хозяев. Кто на хлеб менял, кому просто по уху дали да приглянувшееся отобрали.

Рядом с возницей мой парень — постовой с внешнего периметра. Телега ещё не остановилась, а он уже спрыгивает с передка и, придерживая левой рукой палаш на бедре, бежит ко мне.

— Господин воевода! Дозволь докласть!

Факеншит! Когда же я научу их говорить по-русски?! Уже и за собой замечаю подобные словечки.

— Не ори. Докладывай.

— Баба. Сказывает — к тебе. Бобра привезла.

Не понял. Какого бобра? Может — "добра"? В смысле: хабар, барахло?

Такие передачки шли непрерывно густым потоком ещё неделю назад — "десятина ото всего, взятого на гражанах". Но дело, вроде бы, закончилось. Да и присылали мне имущество возами и с гриднями. Чего-то я не вижу мешков со златом-серебром. Один узел, за который эта странная селянка держится.

— Ну, показывай бобра своего.

Бабёнка дёргает узел, затянуто крепко. Наконец, распустился, верхняя тряпка развернулась по телеге.

— В-вот.

Стоп. А с этим бобром я уже знаком. Я об него руки вытирал. Сегодня. Воротник Остомышлёныша. И глаза эти, хоть она старательно прячет лицо, сегодня видел.

— Чего-то ты, Фрося, замоталось сильно. Не узнать. Сними-ка платки.

Сняла верхний. Глаз не поднимает, алеет. А в развернувшемся на телеге узле...

— Да ты, я смотрю, и всё банное с собой принесла. Что ж ты так, племяшка, обо мне нехорошо думаешь? Иль я тебе полотенечка чистого не найду?

* * *

"Вовочка пригласил Машу к себе домой вечером. Поставил на стол торт, коньяк и сигареты. Потом подумал и решил, что еще маленькая и убрал коньяк. Еще подумал — убрал и сигареты. Звонок в дверь, открывает, на пороге Маша с портфелем.

— Маш, а портфель зачем?

— Завтра же в школу с утра...".

У меня — ни коньяка, ни сигарет. Ну, так и она не с портфелем.

* * *

Предусмотрительна. Кто-то в её окружении сообразил, что "любовные приключения" лучше "приключать" в чистоте всех участников. Это у самой красавицы такой опыт или из слуг кто? Скоро узнаю.

— Баня — там. Иди, сейчас служанку пришлю. Заодно и помоемся.

Фрося, ссутулившись под взглядами людей во дворе, отправилась в баню. Чуть позже туда же, прихватив кое-какой инвентарь и кучу моих наставлений, прошмыгнула Агнешка.

Старается экс-государыня. Стремится всякое слово моё выполнить наилучшим образом. В благодарность за вылеченного сына и постельные удовольствия. За тот мир и дружелюбие, которое её в моём доме окружает. Никто на неё не рычит, не шпыняет. Ей хорошо, душевно. Не видал — какой она Великой Княгиней была, но горничной и наложницей у неё хорошо получается. Похоже, что моя прежде венценосная рабыня нашла своё место в жизни: преданно ублажать и обихаживать "Зверя Лютого". От всего сердца, с любовью и почтением.

"Где любовь — там угожденье, а где страх — там принужденье" — русская народная мудрость.

"Принужденье" — уже не нужно.

Сейчас она Фросю помоет-подготовит, а я, тем временем, разберусь с этими треснувшими ободьями и отправлюсь побеседовать. Диспут устрою. Литературно-поэтический. Лютни или арфы у меня нет — музыкальный компонент, если и будет представлен, то акапельно.

Интересно: Фрося в самом деле у Кюренберга училась или с ранним Дитмаром фон Айстом пересеклась? Был такой сочинитель в 1170-х. Вот его:

"Что обиды мои, что досада?

Сердце обручем боли свело.

Для души дорогая услада,

Ты надежда моя и тепло.

Мой любимый в далекой дали.

Воротись и печаль утоли!".

В 1164 г. он, молодой и горячий, мог оказаться в Пожони и просвещать русскую невесту мадьярского короля в части немецкого стихосложения.

Я несколько завозился с текучкой. Добрая упряжь ушла в предыдущие обозы. Всё ж спешно, бегом-бегом. А оставшееся ремонтировали, но не всё проверяли.

— Это что?! Это гужи?! Как ты на них ехать собрался?!

— не... ну чё... гожие гужи, крепкие... удержат... мабуть...

— Сща заведу на колокольню, привяжу этими... гожими и оттуда сброшу. Увисишь — поедешь, порвутся — ляжешь. В землю.

До возчиков дошло. Но приказчику, всё едино — лычку долой.

Вот в таком, несколько взъерошенном состоянии, я и направился в баньку.

В предбаннике было тепло, темно и тихо.

Я уловил шелест тканей, лёгкий шум от падения одежд на скрипучий пол, и вновь наступила тишина. Но из недр этой самой тишины донёсся звук, незаметно родившийся в женской груди; сначала он вышел хриплым, а затем очистился, окреп, приобрёл размах, подобно нотам, которые непрерывно повторяет и наращивает соловей, до тех пор пока они не грянут руладой.

Там, в углу, закрытым для меня столом, женщина боролась с переполнявшим её наслаждением, торопя его к завершению и угасанию; сперва это происходило в спокойном ритме, который ускорялся так гармонично и равномерно, что я принялся вторить ему, покачивая головой в том же темпе, столь же безупречном, как и мелодия.

Поразмыслил о романтической награде, которую она преподносит своему молодому любовнику, о почти несдерживаемом наслаждении, о соловьиных стонах — полнозвучных повторяемых одинаковых нотах, стремительно сменяющих друг друга, до тех пор пока их шаткое равновесие не рухнет на пике бурного рыдания...

Мысли и эмоции по поводу сгнивших гужей вполне оставили меня, когда оттуда, из невидимого мне угла, донёсся полный чувства стон и невнятная скороговорка незнакомым женским голосом:

— Господи! Пресвятая Богородица! Что ж ты со мной делаешь...

— Всё.

А вот голос Агнешки, ласковый, успокаивающий, уверенный, полный удовольствия, я узнал. Да и ответ... Когда она задавала такой вопрос — я часто так отвечал.

Мда... Любовник оказался любовницей, да и не молодой вовсе. Но эффект достигнут, стоны — исторгаются.

Заглянул через стол, щёлкнул зиппой. На половичке уютно устроились два переплетённых руками и ногами женских тела. Оседлав ляжки друг друга, они прижимались, гладились и тёрлись. И о сброшенные комом в сторону простыни, от чего и происходил шорох. Верхняя дама, несколько изогнувшись, держала в губах сосок нижней и, вероятно, прикусывала его. Что и вызвало вышеприведённый стон и риторический вопрос.

Нижняя потчевала её соловьиными руладами, отворачивая лицо, и между тем волосы падали ей на лоб, щёки, полузакрытые ясные глаза, неравнодушные к радости своей повелительницы.

А теперь появился какой-то здоровый мужичина, будто бы нарочно призванный сюда, чтобы рассеять атмосферу близости между ними.

Дамы от света задёргались. Растерянно моргали, глядя на огонёк зажигалки, с трудом вспоминая кто они и где находятся. Э-эх, поломал я красавицам удовольствие. В самый... момент. Они принялись неуверенно шевелиться. С задержкой. Достаточной, чтобы я обошёл стол, присел на корточки и чуть прижал спинку верхней.

— Лежи-лежи. Что, Агнешка, нравится? Молоденькая, жаркая да отзывчивая? Продолжайте, девоньки. А я полюбуюсь.

Агнешка мгновение соображала. Потом вспомнила ставшее уже привычным: "делай по слову господина". Моральные сомнения вместе с нормами приличия и почтением к мнению средневекового общества оставили её.

"Да пошли они все!".

Она снова вернулась в исходное состояние: опустила голову и ухватила губами сосок своей партнёрши. Но Фрося, пребывавшая несколько мгновений в ступоре, вдруг принялась возмущенно повизгивать, елозить ногами и пытаться оттолкнуть "старшую товарищу". Пришлось перехватить её руки, вывести за голову, прижать к полу. Она подёргалась, ощутила безуспешность своих попыток освободиться и скривилась, собираясь заплакать.

— Тебе чего брат говорил, когда сюда посылал?

Она, кажется, не понимая, смотрела на меня, запрокинув лицо.

Агнешка оторвалась от своего увлекательного занятия, внимательно осмотрела раскрасневшийся "результат" своей деятельности, деловито обтёрла ладонью и, примеряясь к другому соску Фроси, проинформировала:

— С её слов сказывал: поди, де, ублажи падлу лысую. А то маменьку плетями забьют, в яме сгноят. Да и нам с тобой не поздоровится. Сделай ему сладко, как он захочет. Тебе-то что. Не целка, не впервой.

— И что, правда?

— Чего? А, да, не девица. Давно уж.

Я с любопытством посмотрел в пламенеющее, запрокинутое ко мне лицо галицкой княжны и несостоявшейся королевы мадьяр, хорват и ещё чего-то там.

— И часто ты... не девичничаешь?

Смысл вопроса дошёл не сразу. Она вспыхнула ещё сильнее, снова задёргалась, заелозила, пытаясь освободиться. Но Агнешка старше и тяжелее. Она телом прижимала Ярославну к половичку. А я держал девушку за руки.

— Отпусти! Не смей! Я отцу скажу! Ай! Не кусайся! Больно же!

Бывшая Великая Княгиня Киевская приподнялась, многообещающе улыбнулась в лицо будущей княгине Северской и поинтересовалась, совершив малозаметное движение рукой, просунутой в место начала общего сплетения их нижних конечностей:

— Вот так лучше?

Уж и не знаю, что экс-государыня Всея Святая Руси сделал своими нежными пальчиками "там внизу", но бедную Фросю аж выгнуло. Постояв чуток на мостике, она рухнула спинкой обратно на половичок и залилась слезами.

Мда, всё-таки женщина понимает женщину значительно лучше, чем мужчина. В том числе, и по точечному воздействию на отдельные... точки. Я бы... ну как-то... не. Надо потом Агнешку расспросить поподробнее. Может, сыщется что-то, чем перед Ноготком похвастаюсь. В смысле: не всё ж плетью да дыбой, можно ж и как-то... "малозаметным движением руки".

Разулся-разделся, прислушиваясь к ахам и охам из-под стола. Хорошо пошло — уже в два голоса.

И чему удивляться? — Русь же Святая! Нифонт Кирику чётко разъяснил:

"... если девица лезет на девицу, и семя у них будет, легче наказать, если не с мужчиной. И если семя изыдет, но девство цело, и тогда повелел дать епитимью".

Поскольку девиц в этой паре нет и никакое "девство цело" быть не может, то всё законно, пусть продолжают.

Глава 622

Забрался в парилку на полок, только прогрелся — красавицы заявляются. С вениками.

Ух как они меня в четыре руки... "Сто капель с носа — фунт грязи с тела". А с души-то сколько! Будто заново народился. Безгрешен аки младенец. Не надолго. Вон какие две привлекательные "народилки" рядом крутятся.

У любой молодой женщины должен быть кто-то, — старшая родственница, родная сестра или близкая подруга, — с кем при нужде можно обсудить, как повседневные пустяки, так и серьёзные жизненные проблемы. Типа: как бить веником голого "Зверя Лютого": вдоль, поперёк или с выподвывертом? — Очень серьёзный вопрос. Фундаментальный.

Общаются они с явной охотой, почувствовав, похоже, друг к другу особого рода симпатию, какая возникает порой между "тетушкой в годах" и "молоденькой племянницей". Родня, однако, рюриковны.

Старшая младшую поучает:

— Сперва ветерок погоняй. Легонько. Потом листиками. Просто потрясти, просто покасаться. Будто волосами своими. Да не спеши ты! Прикоснулась и повела. От затылка и до пяток. Здесь чуток листиками потрепетала и назад, до затылка. И — чуть прижала. Нет, не ладонью — через листья. Пусть он загривком своим твою руку почувствует. Крепко. Не больно, а ласково. Не сомлел? Живой ещё? Тогда переворачивайся.