Зверь лютый. Книга 31. Корзно

— Затем ты бежишь в Новгород. А там уже знают. Люди мои быстрее тебя туда доберутся. Ты к Святой Софии едешь, а вдоль дороги нищие сидят, в тебя пальцами тычат: Подкидыш! Куплёныш! Отброс блуда! Извержение скотское! И встречают тебя люди вятшие, бояре новогородские. Давеча они тебе в пояс кланялись, ныне — и глядя не видят. И говорят тебе слова презрительные, через губу переплёвываемые. Ах, говорят, вор ты проклятый, обманщик бесчестный, семя позорное. Пшёл вон с Новагорода. Чтоб и духу твоего тут не было.

Я представлял подобную картинку по фильмам Эйзенштейна, а вот Роман — по недавно виденному, по свежему для него реалу. Его картинка, явно, была более яркая, более впечатляющая.

— Проглотил ты обиду, умылся позором, собрал майно и побежал. Камо грядеши, Роман? Тебе, отбросу смердячему, князю поддельному, на Святой Руси места нет. Ты же для любого русского человека — крыса бешеная. Забить быстренько, близко не подходя. Чтобы не цапнула ненароком. Куда тебе? К язычникам? К Криве-Кривайто? Так тебя там в жертву принесут. Ихним богам-идолам. Сожгут живьём. В ямке, в валу их капища. К другу своему, к Казимижу? И кто ты ему? Позор сестры? Стыд его любви к тебе? Даже и примет в дом — кем? Дворняжкой безродной? У порога на тряпке половой спать, по слову хозяйскому голос подавать да хвостиком вилять? Да только и Казимир не самовластен. Старшие братья его морды скривят и побежишь ты...

Я неопределённо помотал рукой в воздухе, махнул куда-то в сторону расслабленной презрительно кистью.

— Хотя вряд ли. Зарежут. Зарежут ещё по дороге. Ближники твои, гридни верные. Вскорости после Новагорода. А то и до.

Я чуть прищурился, будто рассматривая картинку:

— Сидят, к примеру, два твоих гридня на привале, болтовню болтают: — Слышь, Торопко, а князь-то у нас того, не настоящий. — Да ну, брехня. — Тю. Сам грамотку видел. Вот так прямо и написано: выродила бездельная бабёнка гулящая. Матушка евоная, ну, Княгиня Великая Агнешка Болеславовна сказывает. — И чё? — Дык... ежели он — не князь, а самого что ни на есть подлого сословия... то нахрена мы ему служим? — Как это? Мы ж присягали. — Х-ха. А ты вспомни. Мы кому присягали? Князю Роману Мстиславовичу. А этот... и не князь, и не мстиславич. Обманули нас, Торопко, обошли-объехали. Стал быть, и присяга наша... обманка. — Ага. Ну. Коль он не князь, а мы-то князю... стал быть, присяги нема. И чё? — А то. Что он вор. Он нас с тобой обманул. Помнишь, ругал, стыдил, сапогом пнул... — И? — От князя мы с тобой такое терпели. А от подлого безродного куплёныша... Надо виру взять. За обиду. — Эт как? В суд его, что ль тащить? — А на что в суд? Сами. Возьмём из майна его чего глянется. — Не. Он драться будет. — И чё? Он-то один, а нас-то двое. И ещё мужи добрые есть. А то — когда спать ляжет. Ты вспомни-вспомни. Как он тебя давеча в Новгороде плетью... А ведь не за что. Чисто по злобе своей. Воровской. Подлой. Безродной.

Я оценил впечатление, произведённое на моего визави воспроизведением гипотетического "диалога в лицах". Парень не шевелился, не дёргался лицом и телом, но, явно, вполне "видел" моё описание. Наверняка, куда лучше представляя в этих ролях конкретных людей из своего окружения.

— Если быстро, то тебя дня через три-четыре прирежут свои же. Может, с участием новогородцев. Им князь-подкидыш — не надобен. А тащить тебя до Новогорода — с другими боярами делиться. Твоим майном. Зная твою вражду с Боголюбским, смоленскими да полоцкими, могут и в узы взять. И твоей головой выкупить княжескую милость. У настоящих князей.

Я чуть пошевелил лист бумаги на столе, подумал.

— А то в Новгороде. Повяжут и Ропаку выдадут. Посадник Якун, говорят, умный. Твоей головой свою шею сбережёт. Тебе-то так и так смерть. За обман народа православного и Руси Святой. А Якун... может и прощение получить.

— Хочешь, чтобы я тебе Новгород отдал?

О! Оклемался. Какая ненависть! В лице и в голосе. И горечь. От безысходности. От множества этих листиков с этим текстом. Их не переспорить, не переговорить, не заткнуть. СМИ — оно именно "М", а какая там "И"...

А ведь парень сдался. Он сам ещё не понял, он ещё будет взбрыкивать да хитрить, но новость от Агнешки принял, и понял, что заход с таких козырей не перебивается. Он ещё может попытаться сбежать. К маврам, к бессерменам. В Гренландию, в Португалию, в Святую Землю — инкогнито.

Кончился князь Роман, сын Мстиславлев, праправнук Мономахов.

Жить — можно. Простым рыцарем. Не высовываясь. Род может подняться: ты — рыцарь. Какого-нибудь "печального образа". Сын — барон, внук — граф. В Палестине, где часто убивают, внук может даже и королём стать.

Он. Не ты.

Бешеное честолюбие Романа, отторгаемого родителями, братьями, требовало его личного возвышения, а не семьи, рода, Руси. Он хотел славы, чести, богатства, земель... себе. Прежде всего. А не потомкам. Хотя сыновья его, пока даже не зачатые, что Даниил, что Василько, будут в РИ славными князьями. Даниил ещё и королём Русским побыть успеет.

— Нет, Романе, Новгород мне не нужен.

Скачки с препятствиями продолжаются. А ты что думал? А подумал бы чуток — понял. Мне Новгород не отдадут. Есть князья русские, есть Ропак, есть Государь. У них там лествица, родовые счёты... Я в ряду претендентов на Новгородское княжение... пункт десятый. А уж сидеть там, как положено князю, я точно не буду.

Злоба, несколько истеричная от невозможности выскочить из ловушки, в которую я загнал его, отступила перед изумлением. Как же так? Вторая столица. Мечта всякого князя.

Не моя. У меня своих мечт вдосталь.

— Квасу хочешь?

Принёс жбанчик, плесканул по кубкам, сам хлебнул: не отравлено.

"Тень кнута" ты осознал, теперь "призрак пряника".

— Про князя Святослава-Барса ты, конечно, знаешь. Святослав спустился по Волге, сжёг Итиль, разгромил хазар. Величайший из воинов русских. Говорил "Иду на вы", ходил аки барс.

Легенда. Все мальчишки из высшей знати заслушиваются историями о подвигах Барса. Вот это герой! Вот это витязь!

— Святослав развалил Хазарию и ушёл на Дунай. Пришло время доделать его дела и превзойти. Превзойти славного предка в славе, величайшего русского воина — в величии воинском. "Превзойти" — тебе.

Злоба, недоверие, настороженность и полное, несколько детское внимание. Как это? Это ж невозможно!

"Нашу славу силой мы возьмём,

А за ней поделим и былую".

Эти слова ещё не написаны, но уже звучат в разных головах. В душах русских князей.

"Добывают острыми мечами

Князю — славы".

Все мальчишки хотят славы. Но для Романа это... вплоть до болезни. Не только от физиологии, от заикания в ярости, но и от ложности его положения в семье. Где он, вроде бы, второй сын. Но первый — не "настоящий". А он, вроде бы, "настоящий", но нелюбимый, отстраняемый, отсылаемый то в Польшу, то в Новгород.

Только успех. Победа, слава дают ему надежду на достойное место в обществе. Достойное его амбиций.

"Тишины хочу, тишины...

Нервы, что ли, обожжены?".

Его нервы "обожжены". Но лекарство — не тишина, а слава.

Превзойти Святослава-Барса, вершину воинской славы "Святой Руси"...

Да, были другие славные воины. Ярослав Мудрый, Владимир Мономах... не то. Барс — единственный, кто уничтожил вражеское государство. Остальные — племена примучивали или резали. Грабили соседей или отбивались от них.

— Доделать? Каганат он развалил. Чего доделывать?

— "Доделать" — значит сделать. Заново. Своё. Русская Хазария.

Слово сказано. Ишь как его встряхнуло. Аж головой мотает. Вскидывает на меня глаза, а я улыбаюсь в ответ:

— Что? Страшно?

Куда делась неприязнь, недоверие. Одно изумление.

— Но...? Как?!

— Просто. Собрать войско, спуститься по Волге, взять Саксин, сесть там князем.

И, наклоняясь к нему над столом, негромко, приватно:

— Хазария. Русская. Княжество. Князь — ты.

Перебор. Роман настолько ошарашен, что перестаёт воспринимать мои слова как предложение — только как насмешку.

"Этого не может быть. Потому что не может быть никогда!".

— Вольно тебе надо мной насмехаться! Глупости говоришь, обманкой манишь! А я как дурак...

Чуть откидываюсь от стола, отстранённо, высокомерно, вовсе не доверительно как минуту назад, оглядываю собеседника:

— У тебя есть выбор? У Казимежа дворовой собачкой — тебе прельстительнее?

Ишь как вздёрнулся. Краска с лица не сходит. Только оттенки меняются от алого до помидорного. Помидоров здесь нет — говорить не надо, не поймут.

— Волга — моя. Моими людьми не раз пройдена. В Шексне стоит расшива. Берёт двадцать пять тысяч пудов. Тысяча воинов. Или две. Сколько соберёшь. Здесь сели, в Саксине на пристань спрыгнули. У хана тысяч таких воинов нету. Предки наши два века тому и низовья волжские, и море хазарское насквозь проходили.

И потомки будут. Стенька Разин, например. Но об этом не надо. Как и о мятеже, которым кончился тот поход.

"Кон-Тики" — четыреста тонн груза. Итальянцы берут пилигримов по три штуки на тонну, работорговцы в 18 в. от Невольничьего берега до Бостона, рейс — полтора-два месяца, по пять голов на тонну. Смертность у груза — 30%, у экипажа — 15%. Основная причина — вода из бочек.

Здесь воды — вся Волга. Воины русские — не негры голые на плантации. И дорога — не пол-Атлантики по меридиану.

Подкидыш трясёт головой. Мираж, фата-моргана. Ловушка, западня.

Объясняю:

— Место важное — через него идёт торг дальше, к бессерменам, в халифат. Тамошний хан был сперва разумен. Мы послали туда новый корабль. Купцы мусульманские испугались, что серебро мимо них поплывёт. Корабль сожгли, двоих убили, подговорили хана против русских. Тот как с цепи сорвался. На кой мне собака бешеная на торговом пути?

Недоверчивый взгляд из подлобья.

— А я, значит, нет?

— В смысле: собака бешеная? Ты — да. Бешеный. Только у тебя там будет вдоволь врагов, которых грызть можно и нужно. При таких делах я тебе — помощник. И ещё ошейник есть. Вот этот.

Я постучал пальцем по лежащему на столе листочку.

Он аж зарычал от ярости.

Да, ошейник. Суровый. Дойдёт такое до дружины — половина в три дня переметнётся. Хоть к кому. Лишь бы не корзно на самозванце. Зарежут. Просто от ощущения обманутости. А в тридцать дней и остальные... разбегутся или придавят. Боброк? — Пожалуй, останется до конца. И его прикончат.

Другое дело, что там, на месте можно каких-нибудь гулямов себе завести. Лично преданная гвардия. Из рабов. Для этого нужны время и деньги.

Снова ходжа Насредин учит своего ишака читать Коран на деньги шаха. Фактор времени. "За двадцать лет кто-то умрёт. Или ходжа, или шах, или ишак".

Я постоянно балансирую, бегу по жёрдочке, проскакиваю по краю. Я не ищу стабильности, наоборот — создаю нестабильность. Меняется общество, расселение, технологии, люди... "Всеволжск взлетает как ракета". А ты, Подкидыш? Ты сможешь перещеголять меня в этом серфинге по реке времени?

— Как ты это себе представляешь?

Заглотил. Идея стала допустимой. Ещё не реализуемой, не обязательной — возможной. Допускаемой. Главное сказано, пошла детализация.

— Сейчас отдаю тебе новогородский полон. Даром.

— И Даньслава?

— Всех. Даньслав... плох. До утра едва ли протянет.

— А что с ним?

— Съел, видать, чего-то не то. Брюхо у него болит.

Конечно, болит. Печень. Такой дозы бледной поганки ни одна человеческая печень не выдержит.

— Идёшь с ними назад. Собираешь свою дружину и кто похочет.

— Бояре? Ушкуйники? Городовики?

— Тебе смотреть. Тебе за них и ответ держать. Теперь время. Четыре седмицы туда, четыре — обратно, четыре — на месте. К первому октября жду тебя в Мологе. Расшива и учаны. Барахло, скотину — не брать. Только люди и оружие. До двух тысяч душ. Сели-поехали. От Мологи до Саксина две тысячи семьсот вёрст. Самосплавом без остановок... Четыре седмицы. К первому ноября — ты в Саксине. Чуть выше города учан с бронями — к расшиве, воины сброю разобрали, ещё вёрст тридцать — прямо к пристаням. Чертежи города у меня есть. Поганых вырезали, сами господами сели. Ты — князь Русской Хазарии. Боголюбскому, конечно — "почитать в отца место". Не морщись. От присяги тебя не убудет, а польза явится немалая. Ты — далеко. Указывать тебе... или с места сковырнуть... Волга — моя. Пока мы с тобой в ладу — тебя никто не достанет. Самовластен.

Я внимательно разглядывал алеющий лобешник Подкидыша. Плохо: он опустил лицо, глаз не видно. Ладно, продолжим.

— Пришла весна. Юг, всё цветёт и зеленеет. Птицы перелётные... по небу от края до края. Море перед тобой. Синее. Тёплое. Ласковое. А по морю, будто лебеди белые, паруса корабликов. Твоих, князь Роман, кораблей. На которых твои славные витязи идут. Добывая себе чести. А князю славы. Такой, какой и у Святослава-Барса не было. Потому что кораблики — мои. Они лучше всего, что там болтается. Море — всё! — твоё. Семендир, Дербент, Ширван, Гилянь, Табаристан... Всё — твоё. Шелка-парча, злато-серебро, яхонты-самоцветы... сколько похочешь. Хоть горстями кидай. Синее море, белые горы, зелёная степь... ты такого не видел. Даже вообразить не можешь. Бабы, кони, оружие редкостное... Мир. Твой мир. На кончике твоего меча.

— Мягко стелишь. Как-то спать будет.

— Никак. Никак спать не придётся. Придётся воевать и строить, думать и делать. Пот и кровь проливать. Может, и свою. Придётся стать. Сделать. Себя. Своё царство. Свои победы. Свою славу. Самому. С моей помощью.

Подкидыш тяжело представлял разворачиваемые мною картинки. В отличие от Севушки, он юга не видал. Горы для него — Карпаты, а не Кавказ. Снять с девушки паранджу... никогда не пробовал. Чистокровного туркмена или араба... никогда на таком не ездил. Слухи, рассказы, мифы... Отчего — ещё завлекательнее.

— Кто ещё предложит такое тебе, Роман? Кто даст корабли, припасы, проведёт по Волге, поможет на месте сразу и потом?

— Обманешь.

— Здрасьте. "Я никогда не лгу" — слышал? И сам подумай: хан саксинский мне враг. Мне там нужен дружественный правитель. Достаточно сильный, чтобы местных придурков побить, достаточно умный, чтобы мне не мешать. Мне нужна твоя победа там. Мне. Самому. По моему собственному интересу.

Он продолжал сидеть с опущенной головой. Потом принялся трясти ею. Отрицательно.

— Нет — так нет. На Святой Руси и другие добрые князья есть. Которым только дай случай — они из себя вывернутся, чтобы славы да княжество себе добыть. Такое княжество... такая слава... раз в жизни. Да и вовсе не во всякой. Братья твои подрастают, братан твой из Луцка... Вот, давеча познакомился с Курским Всеволодом. Ещё годик-другой и, по моему суждению, из него такой... Буй Тур получится. Заглядение.

Что для меня подождать пару лет без торга через Саксин... Ему знать не надо.

— А дружина? Полста курян — хазар в пыль вобьют?

— А про то, что сыновья Боголюбского под Киевом общерусское войско собирают ты не слыхал?

— Н-ну... когда это будет.

— Не про то думаешь. Это — будет. Но — без тебя.

Он снова покрутил головой, фыркнул носом, настороженно, недоверчиво глянул на меня исподлобья. Отхлебнул квасу, покрутил в руках кубок...