Пегас остановился. Рэми вывернуло на гниющий капустный лист. Когда он выпрямлялся в седле, сплевывая на землю пропитанную желчным соком слюну, Арис вдруг лягнул. Раздался стон, треск костей. Рэми чудом удержался в седле, оперся рукой о ближайшую стену. И лишь когда из головы вышли остатки мути, он отер грязную ладонь о плащ и обернулся...
Прямо в грязи, лицом вниз лежал, неудачливый убийца. Молодой совсем, возраста Лии, он бился в агонии, все так же не выпуская из сжатых до белизны костяшек пальцев нож.
Рэми вновь замутило, на этот раз от гнева: "Я приказывал не убивать!"
"Или ты, или он! — заметил Арис. — Я выбрал тебя."
Рэми поддался вперед и его в очередной раз вывернуло наизнанку.
"Чего ты хотел от меня, Рэми? — продолжал оправдываться пегас. — Оставить его гнить в этом переулке? Все равно бы умер, правда медленно и с мучением. Прости Рэми, но в городе милосердие часто оборачивается лишними страданиями. Даже если бы его кто-то нашел, этот кто-то прошел бы мимо!"
"Почему?"
"Ну ты, Рэми, даешь! — удивился пегас. — Это ты кассиец, не я! Не видишь татуировки?"
В таком состоянии Рэми не то, что татуировки, храм Радона мог бы не заметить... Но к мальчишке умирающему он все же пригляделся. Арис был прав: на нетронутую его копытом щеке и в самом деле была тщательно нанесена жрецами небольшая, с полпальца, татуировка. Нарисованный паук, казалось, был живым и шевелил лапками, когда лицо мальчишки в очередной раз исходило предсмертными спазмами.
— Неприкасаемый, — прошептал Рэми, отворачиваясь.
"Неприкасаемый, — подтвердил пегас. — Этот — с рождения. В Доме Забвения он родился, в отстойнике, куда вы, кассийцы, замыкаете всех, кто вас не устраивает. Ах да, Рэми, ты ведь не любишь Виссавию за то же самое? За помощь избранным. А что вы делаете, с теми, кто помогает неприкасаемым?"
"Делаем их неприкасаемыми, — продолжил Рэми. — О боги! Едем отсюда!"
Пегас как-то быстро заткнулся и послушался. Вывез Рэми из переулка, с презрением на морде отряхнул серебристые копыта от грязи и уверенно поцокал вправо.
Рэми молчал, не в силах избавиться от дурного послевкусия. И все вспоминал молодую девчонку, что родила сына от любовника. Как счастливый муж, согласно традициям, отнес сына в древний храм, пригласил на посвящение всю деревню, даже десятилетнего Рэми, и как разлилась по храму древняя мелодия. Как выступили на запястьях младенца знаки рода, да только вот не были то знаки рода мужа. И сник как-то мгновенно счастливый "отец", повернулся к жене и отвесил ей оплеуху.
А потом приехали в деревню смотрители с ближайшего Дома Забвения. Забрали воющую девку, прижимавшую к себе почему-то тихого ребенка, и вечером, когда они вернулись домой, мать сказала:
— Лучше б ее сразу убили... Зря она ко мне не пошла... сейчас бы всего этого не было...
— Что такое Дом Забвения? — спросил тогда Рэми.
— Место для отверженных, — прошипела Рид. — Ни один закон не совершенен. В особенности тот, что дает главе рода над тобой полную власть, даже сделать из тебя тряпку в руках каждого нищего. Неприкасаемого, хуже зверя... Человека, которого не замечают, забывают, которого некому защитить. Если убьешь неприкасаемого — заплатишь немного в казну, как за убийство собаки. Если убьешь кого другого — пойдешь на виселицу. Чувствуешь разницу?
Рэми чувствовал. Чувствовал, что ему до боли жаль убитого песагом мальчишку, и в то же время — не жаль. Потому что есть жизнь, которая хуже смерти.
Ноги коснулись цепкие ручонки. Рэми с трудом вынырнул из тяжелых, неприятных воспоминаний, подал монетку грязному мальчишке и осмотрелся.
Они выехали на широкую и более многолюдную улицу. Сновали туда-сюда всадники. Молодые мальчишки возле ларьков выкрикивали названия товаров, хорошенькие девчушки предлагали Рэми букеты цветов "для любимой". Мелькнул в толпе синий балахон жреца силы, и Рэми посчитал это хорошим знаком, но тотчас мысленно сжался, заметив стоявшего в стороне дозорного.
— Дорогу! Дорогу! — раздался крик несущегося по толпе гонца, и Рэми отвел пегаса чуть в сторону, смотря, как прорезает многоголовое море всадник в ярко-красном плаще.
Вновь разболелась голова. Заныла рана, навалилась на плечи тяжесть слабости. Снова затошнило, на этот раз от смеси запахов еды, трав, цветов, пота, лошадиных лепешек, грязи. Легче стало лишь когда Арис уверенно свернул в боковой переулок.
Здесь было гораздо тише. Над глухими заборами склонялись ветви деревьев, на мостовой лежали в опавших листьях полусгнившие яблоки. Невдалеке над домами возвышался купол какого-то храма, разнесся над городом колокольный звон.
"Вроде, тут!" — прозвучал в голове Рэми голос Ариса.
Перед ними был глухой забор, сложенный из серого камня. В нем — обитая железом дверь с решетчатым окошком, закрытым передвижной створкой. На двери — не слишком умелое изображение зверя. То ли медведя, то ли волка — и не понять.
Рэми тяжело вздохнул. Вовремя они пришли! Рана уже не болела — обжигала болью. Рэми лихорадило. И даже пегас, понурый, тихий, уже не шутил, а нервно перебирал копытами и косился в сторону всадника.
С трудом выпрямившись в седле, Рэми схватил подвешенный на цепи молоточек и лишь спустя несколько некоторое время вспомнил, зачем.
Ударил молоточком в небольшой щит. Сначала неуверенно, потом, осмелев, сильнее. По ту сторону двери раздались тяжелые шаги. Со скрипом отодвинулось дверное окошко, и сквозь частую решетку Рэми с трудом разглядел заспанное женское лицо:
— Еще раньше прийти не мог?
— Простите, — смутился Рэми. — Я ищу Бранше, он здесь живет?
— А кого еще? Этот ночью и не спит вовсе — приходит на рассвете и весь день дрыхнет. А теперь еще и приводит кого попало. Заходи уж, не стой! Некогда мне с тобой возиться.
Скрипнула дверь, пропуская гостя, Рэми спешился и ввел пегаса в небольшой дворик. Цвели у крыльца ярко-красные астры, стоял в углу закрытый двухскатной крышей колодец. Копалась в песке пятнистая курица, настороженно смотрел на Рэми кудлатый, небольшой пес. И везде царила какая-то странная тишина и столь неожиданная в столичном городе, столь неуместная, столь знакомая деревенская сонливость... Как дома.
Где теперь этот дом, встрепенулся Рэми. И что стало с матерью, с сестрой? И как Рэми оказался у чужих людей, да еще сморенный слабостью? Как такое могло произойти?
— Чего стоишь? — спросила худая как щепка хозяйка. — Идем уж.
Рэми вздрогнул, посмотрел на уже стоявшего под навесом Ариса и поднялся к ступенькам, входя в дом.
Дом был старый. Пропах плесенью, пылью, и трухой. От запаха не спасали ни ковер на полу, ни мягкая отделка, ни развешенные по углам ароматические травы. И царила здесь такая же сонливость, как и во дворе. Только двор был залит солнцем, а в доме был полумрак, от которого Рэми на время ослеп.
Пока привыкали к полумраку глаза, гость умудрился удариться об угол сундука, задеть подвешенный к потолку амулет и заставить хозяйку обернуться и кинуть:
— Мужчины!
Неприятный дом. И хозяйка какая-то неприятная.
Женщина остановилась. Чудом не налетев на нее в темноте, Рэми вдохнул сквозь сжатые зубы запах влажных волос. Когда-то этот запах ему даже нравился, но теперь вызвал новый позыв к рвоте, заставив дернуться. Не заметив временной слабости гостя, хозяйка вновь зевнула, распахнула дверь и холодно бросила:
— Буди своего Бранше. На твое счастье он сегодня дома.
Она, наконец-то, оставила Рэми одного. Стараясь не шуметь, гость зашел внутрь небольшой комнаты, прикрыл за собой дверь. Как и во всем доме, здесь было темно, душно и невыносимо пахло свечами. Доносилось чуть справа тихое дыхание спящего, и Рэми, не желая будить Бранше, нащупал в темноте кресло, с трудом опустился на мягкую обивку, прикрыл колени плащом. И только тогда позволил себе расслабиться.
Разбудил его шум голосов. Женский кричал, юношеский отвечал тихо, успокаивающе:
— Хватит с меня, Бранше! Приводить в дом преступника, которого ищет повелитель, дозор — это слишком!
— С чего ты взяла, что его ищут?
— Я с чего взяла? Ты, Бранше, вообразил, что я слепая или глухая? Да на рынке только об этом и говорят! Говорят, что сам старшой о мальчишке спрашивал! Арман просто так ни за кем не бегает. Строгий он, но справедливый, коль приятеля твоего по городу сыскивает, значит, тот и в самом деле виноват...
— Больно падкая ты на красоту Армана, — ответил Бранше. — Человека на улицу выгнать хочешь, даже не выслушав!
— А мне что, ради него на виселицу идти? Ты, Бранше, кем себя вообразил!
Рэми почувствовал, как наливаются жаром его щеки. Боль в плече стала почти неощутимой и ему захотелось только одного — броситься прочь из этого дома и не навязываться, не подвергать их опасности.
Арман его ищет? Рэми знал, кто на самом деле его ищет — Мир. И разум шептал, чтобы было бы умнее самому пойти к Арману, сдаться на милость оборотня, а там будь что будет.
Но что-то внутри кричало против. Что-то внутри немилосердно тянуло к Миру и сила того притяжения пугала. Почему? Почему Рэми чувствует себя как мотылек, летящий на огонь? И почему сила желания увидеть Мира, броситься к его ногам, сильнее даже тоски по Аланне?
Ненормально это. Неправильно. И Рэми уйдет из этого дома, но и к Миру не пойдет. Сдохнет под забором, а все равно не пойдет! Потому как знает — так быть не должно! А коль не должно, так и не будет!
Рэми поднялся с кресла, подождал, пока перестанет кружиться голова, оберегая ноющее плечо накинул плащ, и вышел из комнаты. Хозяйка оборвала фразу на полуслове, опустив в пол глаза, Бранше шагнул к Рэми с приветственной улыбкой.
— Вы простите, что вмешиваюсь... — Голос Рэми сипел от слабости, но хозяина еще слушался, не дрожал от напряжения, не срывался на шепот... — Невольно слышал ваш разговор...
— Еще бы не слышать, — прошипел Бранше. — Алисна так орала...
— Вы зря спорите. Я пришел лишь навестить тебя, Бранше, а не остаться...
Показалось Рэми или в самом деле в простоватых глазах толстяка мелькнула тень гнева и разочарования? Чего ты хочешь, дружок? Чтобы Рэми ушел или чтобы остался? И чего добиваешься? Чего добивался тогда, в доме, ослабляя зелье матери?
— Не верю тебе, Рэми, — ответил Бранше, проигнорировав радость Алисны. — Слышал наш спор, вот дурь и несешь. Добрый ты, всегда таким был. Но своей "добротой" ты меня топишь. Дать тебе уйти? Из-за страха глупой бабы? А если я скажу "нет"?
Алисна заметно побледнела, сжала тонкие губы, но спорить с Бранше не стала. Рэми ее понимал. Выставить за дверь кого-то, кого сейчас не видишь, легко, но как это сделать смотря изгнаннику в глаза? Алисна, наверное, не умела... Рэми тоже не умел.
Но и навязываться не умел. Да и кому? Уставшей, озлобившейся женщине? Уши полыхнули огнем, и Рэми потупился, подобно хозяйке. "Не бойся, — успокаивал он мысленно, — я тебе мешать не стану. И Бранше не дам."
— Спасибо, брат, — сказал Рэми, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — На самом деле спасибо. Но я действительно пришел, чтобы увидеть тебя, посмотреть, как ты устроился, а не остаться. У меня в городе тоже есть знакомые, у них и остановлюсь, да и от дозора они меня оберегут лучше.
До Рэми донесся облегченный вздох Алисны. Бранше, как ни странно, возражать больше не стал: похлопал Рэми по плечу, слава богам по здоровому, и кивнул:
— Нормально живу. Что со мной станется?
Рэми улыбнулся как можно более приветственно и мягко сказал Алисне, разбивая тягостное молчание:
— Если так боитесь чужаков, то к чему так легко пустили меня в дом?
— Гостя мы ждали, — голос хозяйки предательски дрожал. — Бранше, растяпа, забыл сказать, что Гаарса он ждал... вот я незнакомца и пустила...
А иначе развернула бы еще на пороге? Что же, отдохнул слегка и на том спасибо... Рэми кивнул, подхватил свою котомку, и напоследок сказал:
— Не пускайте незнакомцев, архана. А то и в самом деле нарветесь на преступника. — Хозяйка вновь покраснела. — Пойду уж. Может, еще встретимся, Бранше.
Но Бранше сдаваться даже не думал. Он вдруг широко улыбнулся, отобрал в Рэми котомку и сказал:
— Так просто ты не отделаешься. Хотя бы поешь с нами, Рэми. Прошу тебя. Хотя бы это.
— Хорошо, — согласился незваный гость, ловя карий взгляд друга. — Но потом я уйду. Прости, но у меня нет времени...
Рэми не врал — времени у него действительно не было. С каждым мгновением чувствовал он себя все хуже, еще немного, и упадет, не сможет подняться... Еще немного и не сможет уйти... Хотя хотел.
Он никогда никому не навязывался и навязываться не собирается.
20. Глава двенадцатая. Гаарс.
Ставни на окнах были распахнуты, общую залу заливал желтый свет. Но сама зала от этого уютнее и гостеприимнее почему-то не стала.
Хозяйка торопливо накрыла добротный, потемневший от старости стол чистой льняной скатертью, расставила покрытые лаком чаши, принесла кувшинчик с вишневой наливкой. Все для дорогого гостя, только уберись скорее — читалось в блеклых глазах. Рэми, уже жалея, что принял приглашение, опустился на скамью напротив Бранше, лихорадочно рассуждая.
К Миру он не пойдет. Хоть и тянет его с жуткой силой, а все равно не пойдет. Не может так тянуть к обычному человеку, пусть даже архану, — морок то, магия, не иначе. Что-то, чем обладают от рождения оборотни...
Вот и Бранше такой — глазки невинные стоит, улыбается, а Рэми чует — непростой он. Далеко не простой. И внутрь его скользнуть не удается даже с магическим зрением, будто мешает что-то, да глаза отводит или скрывает что-то. А если у Бранше есть что-то скрывать, то у Рэми нет повода здесь оставаться.
Рэми дернулся. Почему все друзья оказались не теми, кем он считал их раньше? Сначала Жерл, теперь — Бранше. Дальше что будет?
А Бранше тем временем не спеша ел суп, будто тянул время. Будто нарочно дразнил дрожащую от нетерпения хозяйку, что разве что гостю еду в рот не пихала... выпроводить торопилась.
Что ж, нормальное желание. Рэми тоже торопился. И уже принял решение: надо пойти в храм Милосердия, убежища попросить. Говорят, в храмах всем помогают, татуировок не смотрят. Правда, милосердие их недешево, отработать втридорога придется, но Рэми не привыкать. Лучше так, чем быть для кого-то обузой.
А потом? Самому устроиться в столице? С такой меткой в знаках? Бред... в леса придется податься. В бега... И одному-то ничего, а с матерью и сестрой что делать?
Вновь бросил Бранше на Рэми короткий взгляд. Гость покраснел, чуть не подавившись густым гороховым супом с бараниной. Поговорить бы с Бранше, да по душам. Как мужчина с мужчиной. Хорошо, Рэми, преступника, приютить дружок не может, но двух работящих женщин, то дело другое. А тогда и в леса можно...
Да вот только застревают слова на губах. И не потому, что ноет рана, а потому что ведет себя Бранше ненормально. Сидит как на иголках, в глаза не смотрит, все больше по углам комнаты взглядом стреляет, будто ждет кого-то или чего-то.
Когда раздался стук в дверь, Рэми понял — чего. Бранше расцвел улыбкой, вскочил на ноги и, кинув:
