Какая уж разница, подумалось Арману, сейчас или на закате? Продлевать агонию, бороться за каждое мгновение? Ныть, просить, умолять?
Боги, не для того родился он арханом, чтобы унижаться. И если уж суждено ему умереть сегодня, то, желательно — не одному, а с погубившей его репутацию нечистью.
Арман кинул в огонь прядь. Волоски извивались, языки огня быстро окрасились черным, заволновался за спиной Искра.
Арман срывающимся голосом начал читать заклинание... А если не поможет? Если принц обманул. Но зачем Миранису обманывать?
Простые слова на старом языке подчинили огонь, и тот заиграл в такт голосу Армана. Дым извивался клубами, распространяя сладковатый запах, от которого закружилась голова, стало легко в груди.
Искра испуганно захрипел. Арман вздрогнул. Конь, оказавшийся по другую сторону костра, поднялся на дыбы. Мелькнули над костром копыта, задевая щеку Армана всего чуть-чуть... но хватило. И последний вопрос перед тьмой — за что?
Кто-то маленький больно укусил в раненую щеку. Арман смахнул навязчивое насекомое, и, когда отхлынула слабость, открыл глаза.
Уже вечерело. Удлинились тени. Покачивались перед глазами листья папоротника, бегали по стволам сосен солнечные блики. Задетая Искрой щека пульсировала болью. Арман огляделся.
Первое, что он увидел — коня.
Искра осторожно принимал яблоко из чужих ладоней. Ладони были маленькими, белыми, и принадлежали кому-то, кого скрывал толстый ствол сосны.
Хрустнул сочный плод, Арман осторожно поднялся на локтях, подвинувшись так, чтобы видеть обладателя ладоней, и вздрогнул от удивления: рядом с Искрой стояла девушка в голубоватом, облегающем стройную фигурку платье. Рожанка, которую Арман часто видел в деревне. Которой даже улыбался, и игнорировал тихий шепот дозорных:
— Податливая она, ласковая. Если архан изволит...
Не изволил. И теперь, приглядевшись повнимательней, даже о том пожалел — красива она, видят боги, красива, притягательна. И тело ее нежное... Не того ждал Ар от заклинания, но, может, это не так уж и плохо — насладится молодым телом красавицы перед самой смертью.
Блеснув глазами, будто услышав мысли Ара, протянула она Искре новое яблоко. Конь фрукт взял, виновато покосившись на Армана.
— Красивое создание, — сказала вдруг рожанка. — Только вот хозяин у него глупый. Молодой. Позвать позвал, да вот о последствиях не подумал.
— А надо? — спросил Арман, поднимаясь.
И все еще отказываясь верить. Вот она — нечисть. В красивом теле, в гибких, осторожных движениях, в невинных, широко распахнутых глазах.
И вдруг немилосердно разболелась голова. И стало гораздо сложнее говорить, тем более, что распухла до онемения щека, да и глаза девки показались почему-то двумя омутами, в которых так сладко было утонуть.
— Ну, это как сказать? — усмехалась красавица. — Может, это было мудрым решением? Серчаешь на меня? Зря... Я знала, что ты лариец, вот под оборотня и красилась. Теперь же придется эти леса покинуть. Хлопотно, знаешь ли. А что поделаешь?
— Людей в покое оставить не можешь? — Арман не мог понять, как такая девушка вообще могла кого-то убить... не верил. Не хотел верить.
— Вижу, красавец, смерти жаждешь? — не ответила она, гладя огнистого по шее. Конь реагировал странно — убегать не убегал, но в глазах был страх, и искры потускнели, окрасившись грязно-желтым. — Правильно. Зачем тебе жить?
Девушка оставила коня и подошла к Арману.
Какие же у нее глаза! Голубые... с вертикальными зрачками. А губы то и дело дрожат, обнажая белые зубы с острыми клыками.
— Кто ты? — выдохнул Арман.
— Я? — девушка осторожно провела тыльной стороной ладони по шее. Сразу же стало тесно в груди, а щека заболела еще больше, обожгла болью, и боль привела в чувство.
— Не оборотень ты! Кто?
— Я — нет. А ты — ты да.
— Что прицепилась? — спросил Арман, делая шаг назад. — Душу родную, тварь, чуешь?
— Чую желание смерти, — шагнула она следом. — И оно пьянит.
— А дальше что?
— А дальше для меня — кровь. Для тебя — мир за чертой. Сладостный... красивый.
— Не верю, — прошипел Арман, отходя, но красавица не отпускала, шла следом, и оставалась все так же близко.
— Глупенький, — мурлыкала она, прижимаясь к Арману. — Мой глупенький. Страх смерти придумали боги, чтобы вас от сладости смерти удержать. А вы и верите. Как дети...
Какое же гибкое у нее тело! А дыхание холодное, смертью пахнет. Губы мягкие, нежные. И не страшно, совсем не страшно. Томительно...
Ржание Искры ударило хлыстом, мгновенно отрезвив. Арман дернулся, оттолкнул прижимавшуюся к нему рожанку, упав на усыпанные хвоей папоротники. Мелькнули в воздухе огромные копыта вставшего на дыбы Искры...
Правая часть лица девки превратилась в месиво, брызнула вокруг черная кровь. Армана передернуло. Любого бы такая рана убила, девка даже не двинулась, будто боли не чует. Будто не замечает, как стекает по ее шее кровь, как взбухает красным голубая ткань платья. Как мягкий аромат хвои сменяется гадкой вонью.
Кружится от вони голова, хочется убежать в лес, предательские ноги отказываются слушаться, отказывает, и сыплет девка проклятиями, каждое из которых горячим хлыстом бьет по коже. И вновь помогает Искра, вклинивается между девкой и Аром, сильным плечом подталкивая хозяина к спасительному лесу.
Злобно шипит упыриха. И воет, жалобно, на одной ноте, когда трясет конь гривой, сыпет на окровавленное платье ярко-красные звездочки-искры.
Вспыхивает ткань, будто из соломы. Орет упыриха. Горько и так пронзительно, что закрывает Арман уши... Не слышать. Не смотреть. Не двигаться. Не дышать...
И вдруг затихает вой. Поднимает голову Арман, смотрит на рожанку. А та меняется: морщится, на глазах выцветает целая половина лица. Желтеют ясные недавно глаза, проступают на иссохших руках корнями жилы...
— Заплатишь! — кричит она ненавистно, не Арману, Искре, пытаясь схватить поводья.
Дергается огнистый. Пятится Арман, стараясь не попасть под копыта. Цепляется за корень. Падает, больно ударившись спиной о тонкое деревце.
Искра уворачивается от девки. Ударяет передними копытами в деревце над головой Армана, ломает хрупкую осину. И пальцы сами хватают обломок ствола. Смыкаются. Вскакивает Ар на ноги. Становится на дыбы Искра. Хватает упыриха за поводья, подставляя Ару обтянутую платьем спину. И всего миг сомнения, прежде чем воткнуть острый конец осины между острыми лопатками.
Еще долго смотрел Ар на кучку пыли, из которой сиротливо торчал осиновый ствол. Задумавшись, отдыхая после короткой битвы, поддаваясь слабости, он не заметил, как закатилось за деревья солнце.
Лишь тогда очнувшись, Арман вышел из леса и посмотрел на поместье. Окрашивалась темным черепичная крыша, в маленькой башенке звонил колокол, прощаясь с жарким, летним днем. В освещенных окнах суетились черные фигурки, доносились оттуда отголоски музыки.
Еще немного и все погрузиться во мглу, а Эдлай произнесет слова призыва.
"Думай, друг мой, — вспомнилось письмо принца. — Думай. Что легче — умереть в муках, или все ж уйти самому? Без стыда, без приговора."
И в самом деле, что?
Рука сама потянулась к поясу, где был спрятан кинжал. Может, ведьма права? И принц прав, именно этого хочет Арман?
— Иди! — велел он, оборачиваясь к Искре. — Иди, друг, возвращайся в поместье. К слуге принца. Возвращайся, откуда пришел...
Искра недовольно фыркнул, забеспокоился.
— Они думают, что я — убийца. И некому их переубедить. А я не хочу и тебя тащить за собой. Понимаешь?
Конь понимал. Стали ярче искры в его гриве, сделались грустными, бездонными его глаза и Арману стало вдруг жаль великолепный подарок принца. Гораздо более жаль, чем себя самого.
— Уходи! — сказал Арман. — Тут ты больше не нужен.
Сказал и вытащил кинжал из ножен.
Болела щека. Пульсировала, не давала дышать. Набухала гноем. Во рту появился привкус крови, охватила предательская слабость. И злость.
— Уходи, — заорал Арман, — немедленно! Проваливай к принцу!
И тут навалился вызов. Не успел. Арман свалился на ниву, схватившись за голову. Он еще пытался сопротивляться, но древняя магия подняла на ноги, заставила идти вперед, на зов главы рода.
Осторожный толчок в спину, поддерживающее фырканье. И чуть приутихла власть зова, позволив Арману вскочить на огнистого.
Искра несся к поместью. Ярче светились в темноте искры. Они слетали с гривы, обжигали больную щеку, попадали в нос, заставляя чихать. И быстро приближалось проклятое поместье.
Распахнулись приветственно ворота. Все так же чихая, въехал Арман во двор, краем глаза заметив метнувшуюся к нему тень:
— Выпейте, мой архан! — прошептал Нар, суя чашу. Обхватили Армана дружеские руки, помогая слезть с коня.
— Уходи! Убегай, пока тебя не видели.
— Мой архан...
— Уходи! Только твоей смерти мне и не хватало! И Искру забери... он твой... и это забери, — Арман достал из-за пояса кошелек, сунул в холодные ладони.
Глаза Нара в свете фонарей расширились от удивления, губы побледнели:
— Недостоин я.
— Больше всех достоин, — ответил Арман, с трудом оставаясь на месте, не поддаваясь зову. — Только ты меня не боялся. Только ты не считаешь убийцей. И няня. Но о няне позаботятся... о тебе — нет! Убьют, как и меня!
— Убьют? — не понимающе переспросил слуга, и руки его, держащие чашу, вдруг задрожали. — Убийца?
— Больше не выдержу, — прошептал Арман, когда со лба скатилась на раненую щеку капля пота, обожгла болью. — Проваливай!
— О боги, как же хорошо, что ты меня тогда не послушал! — прошептал Арман, вновь окунаясь во воспоминания. А дальше все было слишком сумбурно, неразборчиво... Арман помнил, как встал перед жрецом, как упал на колени перед облаченным в торжественные одежды мужчиной. Как привычно уловило врожденное чутье страх слуг, боль няни, сочувствие опекуна и холодный интерес гостей.
Арханы-кассийцы привыкли к подобным сценам. Привыкли карать, привыкли смотреть на убийство. Привыкли настолько, что не видели за властью и смертью человека, не видели боли...
"А вы бы не убили?" — вспомнил Ар давний вопрос рожанина.
А откуда он знал? Он, пятнадцатилетний мальчишка... что он мог знать...
— Можно поскорее? — попросил Арман, пробуя языком больную щеку.
— Можно, — заметил жрец. — У вас высокие покровители, друг мой. И потому мы выбрали для вас наиболее безболезненную смерть. Яд. От вас требуется только опорожнить чашу. А потом вы подниметесь наверх и тихо умрете, — в своей постели, во сне, почти как честный человек.
Почти? Что ж, подумалось Арману, и на том спасибо...
— Не слишком ли мягко? — заметил один из гостей.
— А это решать нашим жрецам, — ответил посланник принца. И, странное дело, высокородный смутился, опустил взгляд в пол... В ответ на слова слуги?
— Почему? — дерзко спросил знакомый голос.
И в этот же миг захотелось Арману ошибиться. Стало вдруг больно и обидно при виде Нара. И почему-то легко... одним сочувствующим больше, что еще желать бедному умирающему... Но и страшно. За Нара страшно.
— Его убиваете? Моего архана? Считаете его худшим, а ведь это не так. Верьте мне, я видел многих! Служил у Лерана — вон он, — стоит, видите?
Жрец посмотрел мельком на побледневшего гостя и вновь пронзил взглядом Нара, как бы прося замолчать. Арман бы замолчал, а его скромный мальчишка-слуга упрямо выдвинул подбородок, продолжая:
— Значит, когда Еран приказал меня засечь за разбитый кувшин, это нормально? Сестру мою уложил в постель — тоже нормально? На рассвете ее распял, ибо не угодила — и это нормально. Не убийство.
Погубит ведь себя дурак, видят боги, погубит...
— А моего архана, ласкового, справедливого, вы караете — и за что? За убийство? Даже не зная, он ли? А Еран — не убивал? У всех на виду? Ему — можно? Или все же казните за нечисть? Так она почти в каждой деревне есть — и что? Господ за нее не убивают! Таких как я — убивают... одного за другим. Так за что все же? Потому что он лариец?
— Не слишком ли ты зазнался, мальчик? — не выдержал Еран.
— Молчать! — оборвал жрец. — Только ты не видишь очевидного. Ярость тебя слепит! А нашего мальчика-ларийца — незнание. Как давно рядом с вами этот слуга?
— Полгода... — удивился Арман.
— Заплатите нашему храму за беспокойство, молодой человек, — оборвал его жрец. — Уже полгода, как вы нашли хариба, а церемония привязки не проведена до сих пор. И ехал я сюда зря. Зря терял время!
Арман не слушал. Он смотрел на своего слугу, да тихонько удивлялся... Не мальчишка он, вовсе не мальчишка...
"Если случится чудо, и ты все ж получишь своего хариба или "тень архана", то бросай эту проклятую деревню, приезжай ко мне. Вместе с моим гонцом, моим харибом.
Такие, как ты, мне нужны, даже если они не нужны нашей Кассии. Незачем гнить в захолустье, — злить суеверных крестьян. Незачем подвергать себя опасности.
Считай это приказом повелителя.
Удачи тебе, лариец!
Наследный принц Кассии, Мир.".
И вкус пощечины от опекуна, когда они остались одни:
— Обманешь в следующий раз — угощу кнутом! И сегодня бы угостил, да ты сам себя наказал. Сходил бы к жрецу рода с мальчишкой, как я приказывал, и ничего бы не было!
Слава богам, Рэми не надо будет искать хариба. Слава богам, он уже давно найден и был рядом... с Арманом.
Тот день, после седмицы со дня "смерти" брата, был на диво дождливым. Ар лежал свернувшись клубком в кровати, вслушивался в шелест капель за окном. И тихо плакал. Он только и делал, что плакал. Не пил, не ел, отказывался вставать с кровати, а только лежал вот так, сжимая подушку, и выл, глядя на дождь.
Ада была рядом. Ар слышал, как шепотом переговаривается она с приехавшим в замок Эдлаем, как объясняет — после смерти наследника виссавийцы больше не приходят в Кассию. А если так и дальше пойдет, Ар уйдет за братом.
Уйдет, ну и пусть! Ар только этого и ждал. Даже не ждал, жаждал, и молил всех богов, чтобы закрыть глаза и больше не просыпаться. Не смотреть, как сыпет каплями на стекло дождь, не слышать уговоры Ады, не видеть хмурого лица Эдлая. А просто уйти за черту, тихо, спокойно...
На третий день Ар от слабости уже не мог оторвать головы от подушки. Почти все время спал, и снился ему то крик братишки, то усталые глаза мачехи. Еще немного... еще чуть...
Заснула и сморенная усталостью Ада. Оттого и не слышала, как мальчик в одной ночной сорочке поднялся с кровати, шатаясь, минул кресло со спящей няней, бесшумно вышел из комнаты, спустился на первый этаж и вышел на улицу.
Стояла ночь. Медленно, пошатываясь спустился Ар по ступенькам господского дома во двор. Полыхали на закате молнии — последняя в этом году гроза. Глухо зазвенел тронутый ветром колокол. Тот же порыв подхватил полы сорочки, полоснул холодом по голым ногам. И вдруг хлынул дождь. Теплый, ласковый, жалеющий.
И хотелось закричать, завыть, смешать свой крик с грохотом грома, но слабость бросила на колени, заставила упасть на землю, сжаться в комок и беспомощно заплакать, зажмуриться, позволяя теплым струям умывать разгоряченное тело...
