Лоза Шерена

Лоза Шерена

Часть первая. Лесник

1. Глава первая. Бранше

Лето выдалось тревожным. Одна напасть сменялась другой: то непривычная для этих краев засуха, угрожающая неурожаем и пожарами, то расплодившаяся нечисть, которую не успевали бить дозорные, то странные, непонятные убийства, встревожившие всю округу.

Последние не сильно-то волновали местного лесника (коль боги не допустят, так ничего и не случится, а коль допустят — беги, не убежишь), зато сильно тревожили его семью. Мать умоляла Рэми не возвращаться домой ночами... и Рэми обещал. Но сдержать обещание удавалось не всегда.

Вот и сегодня задержался поздним вечером на болоте. А заодно, если уж забрел в эти края, решил подсобрать для матери рогатых васильков. Давно травница просила, да встречались цветы в лесу редко. А вот на островке посреди болота, как ни странно, уродились богато, темно-синим ковром рассыпавшись на поляне.

Ощущение тревоги дошло до Рэми не сразу. Крякнула утка, предупреждая выводок, хрустнула ветка, вылетела из орешника встревоженная синица.

Рэми еще толком сообразить не успел, что и к чему, а его тело уже начало действовать: руки бережно опустили на землю собранные цветки, потянулись плавно за луком. На всякий случай...

Может, мимо пройдет. Или не пройдет, если это оборотень... те, коль перейдут чудом предел между Кассией и Ларией, то крови ищут, и юного лесника не упустят...

Года два назад Рэми впервые убил оборотня, да и то, скорее, благодаря случайности, чем какому-то умению.

Раньше оборотни в округе не появлялись. Люди поговаривали, что в соседней Ларии их много водилось, да только предел всех бил. Но этот зверь, хоть больной был и ослабевший, а через магическую защиту продрался. Ну и, наверное, как дом в лесу учуял, так на него и потянулся. На человеческую кровь. Говорят, что кровь этим тварям пуще воздуха нужна, что ею оборотни раны лечат.

Рэми, которому в ту пору минуло пятнадцать зим, как раз домой вернулся, когда услышал полный ужаса крик. И вой. А дальше будто провал в памяти. Рэми понятия не имел, как во дворе очутился, как сестру собственным телом закрыл, защищая от облезлого, но все еще полного сил зверя.

Позднее Лия говорила, что брат появился как из воздуха. Рэми не верилось... Да кое-чему поверить пришлось — умирающей под тугими струями первого, весеннего ливня твари со стрелой в горле.

А еще через миг Рэми прижимал к себе рыдающую сестру и смотрел, как облезлый, неказистый зверь превращается в грязного, а все же человека.

— В дом, быстро! — приказала прибежавшая мать.

Потом Рэми сидел в своей комнате, обхватив голову руками, и терпеливо ждал воинов повелителя. А вместе с ними и смерти. Чего же еще? Кто поверит, что зверем человек был? Что Рэми не в юношу тяжело-больного стрелял, в чудовище?

Но боги милостивы. На закате в спальне появился старшой из замка. После долгого и неприятного допроса крепко сбитый Жерл сказал:

— Я тебе, может, и поверю. А вот судьи Кассии поверят вряд ли. Оборотни у нас гости редкие, разбираться никто и не станет. Им легче подумать, что твоя сестра пришлого подобрала, да полюбовником его сделала. А ты их вместе застал, вот и избил сначала как следует, а потом и убил. Они ведь человека видят. Мы — зверя. Так что, слушай меня, Рэми. Я человек простой, но добро помню. Помню, как виссавийцы лечить меня отказались, помню, как твоя мать меня выходила. Потому и скажу — моя стрела была. Мне все поверят. Я зверя убил. Я! Понял?

Рэми понял. И Лия поняла...

На следующий день пронесся по округе слух, что в деревню прибыл маг. Зверя изучать. Шептались люди, что повезло Жерлу — маг попался молодой, но дотошный, старые книги поднял, виссавийцев спросил, выяснил, что вовсе не человека старшой убил, а нечисть, которую маг назвал "звериным оборотнем".

Как оборотень может быть "звериным", Рэми не понимал, но и не спрашивал — главное, что старшому поверили, а еще главнее, что ради Рэми никто бы разбираться не стал... Убили бы на месте, тело оборотня придали бы огню, мать и сестру отправили бы под милость старейшины... И не натягивал бы Рэми тетивы на этом проклятом болоте.

Рэми не хотел вновь убивать. Не хотел, чтобы и теперь его вытаскивали из неприятностей. Но если вновь придется...

"Не дайте боги встать перед судом Кассии. Но лучше так, чем мертвым..." И лучше было слушать мать и дозорных, да не ходить так далеко, рискуя вляпаться в неприятности. Лес в последнее время стал опасным.

Но рыпаться теперь поздно, потому Рэми просто ждал... Даже дышать забыл. О времени забыл. О солнце, что коснулось округлым боком верхушек деревьев. О рогатых васильках, что у ног его рассыпались. О матери, сестре, о лесе, о себе забыл. Все исчезло, растворилось, застыло, а Рэми слушал... И слышал не шелест ветерка в ветвях молодых берез, не стрекот кузнечиков, не жужжание шмеля, только шаги незнакомца, его шумное дыхание...

Плохо идет. Неосторожно. Но уверенно, прямиком к поляне с васильками, будто чует. Может, крови хочет? Обойдется! Пусть, тварь, сначала стрелы опробует, да стрелы не простой — мать каждую заговорила, каждую в отвар травяной окунула — такая и поцарапав нечисть добьет...

А зверь все ближе подходит. И вот уже не только слух, но и зрение вступает в игру, следит за еще неясной тенью в тумане березовых листьев. Вот-вот тетива запоет, пустит стрелу на волю, да... Нет зверя.

Забилось ровно сердце, Рэми слегка расслабился. Перед ним в дымке березняка показался человек, а вовсе не зверь. С человеком можно справиться, тем более с таким: хоть незнакомец на голову выше, и шире в плечах раза в два, но не опасен. Молод еще, Рэми не старше. Неопытен. Стрелка на расстоянии десяти шагов не видит, в землю смотрит, будто ищет чего-то, да еще и заметно прихрамывает на левую ногу.

— Стой, где стоишь! — прошипел Рэми, когда человек подошел слишком близко.

Тот вздрогнул, вытаращил глаза и испуганно застыл.

Одет смешно — штаны короткие, полушубок куцый, на голове — блин какой-то, украшенный птичьим перышком. Сам толстый как колобок, вот-вот покатится, щеки румяные, а волосы рыжие, во все стороны лезут, будто солома с худой крыши... Какой уж там оборотень... даже среди оборотней таких недотеп не водится...

Рэми постарался унять рвущийся наружу смех, да вот только получалось плохо. У матери бы, наверное, получилось...

Травница, целительница, она умела одним взглядом успокоить любого буяна. Рэми же, большую часть времени проводивший в лесу, да в одиночестве, притворялся не очень, оттого и презрительно-снисходительной улыбки не сдержал...

Да толстяк ничего от страха и не видел. Ему и стрелы хватило, смотреть на Рэми он явно опасался.

— Не стреляйте, прошу вас, — прошептал он, делая неожиданный шаг навстречу.

Хрустнула ветка, Рэми вздрогнул. Рука задрожала, и стрела разочарованно пропела возле уха незнакомца, пронзив тонкий ствол березы.

— Стой, где стоишь! — крикнул Рэми, сам испугавшись выстрела и благодаря всех богов, что промазал.

Но тело опять среагировало быстрее — рука привычно выхватила стрелу и кончик стрелы вновь направился в сторону чужака.

— Так и попасть можно, — ошеломленно прошептал толстяк, застывая на месте и стягивая с золотистой головы блин.

— Можно, — съязвил Рэми, и тут же добавил:

— Захотел, попал бы. Еще шаг, и ты — мертвец!

— Ладно, ладно! — в испуге замахал толстыми ладошками незнакомец.

Рэми изо всех сил не поддавался шальному желанию выпустить стрелу еще раз, на этот раз специально. Больно уж забавно пугался чужак. Да вот нельзя играть с человеческой жизнью, даже если это жизнь какого-то недотепы.

— Вы... главное, не серчайте... — с мягким, певучим акцептом сказал незнакомец. — Опять стрелу упустите. А у меня жизнь одна... Жалко...

— Да не серчаю я, — ответил Рэми, опуская лук. Этот идиот только сам для себя опасен... — Как тебя зовут-то, добрый молодец? Как ты в наши болота такой умный забрел-то?

— Забрел и забрел, дурное дело не хитрое. — Толстяк с облегчением выдохнул, прижимая блин к толстому животу. — Не смейтесь, я ведь леса никогда и не видел... Городской я. Бранше меня зовут. Заблудился...

— Я на дурака похож? — грозно спросил Рэми, и Бранше с ужасом покосился на лук. — Заблудился он... В приграничье? Да сюда чужих и не пускают! Что ты здесь ищешь?

— Что?

— Я спрашиваю — что ты здесь ищешь в лесах моего архана? — начинал терять терпение Рэми. — Сразу видно, не кассиец ты. Не разговаривают так кассийцы, и не одеваются. Из Ларии ты, точно! Из-за предела! Сдать бы тебя дозорным, да сам не знаю, к чему с тобой вожусь...

— Выгнали меня из Ларии, — чуть не плача, ответил Бранше. — Я в столицу вашу шел... Родня у меня там... Предел близок, если я вернусь...

— Еще один оборотень? — насторожился Рэми, и руки сами подняли лук...

— Да не оборотень я! — вскричал Бранше. — Был бы оборотнем, в вашу Кассию и не сунулся! Дурак я, что ли?

— Не понимаю, — нахмурился Рэми. — Коль не оборотень, так радоваться должен. Разве нет?

— Нет, — пояснил Бранше. — Предел между нашими странами давно поставили, века назад, вот вы соседей и забыли. Забыли, кто мы на самом деле. Забыли, как мы живем, чем дышим. А наши, кто сюда через предел продирался, вам рассказывать и не спешили.

— А ты добрый, — протянул Рэми. — Ты мне все расскажешь, правда?

— А и расскажу, — явно начинал злиться толстяк. — И нечего в меня целиться, и так все расскажу. И ешьте вы свою правду, на хлеб намазывайте, или с вином мешайте — мне все равно. Все у нас оборотни, слышите! Все! Такие как вы — сытые, красивые, ухоженные — оборотни! А такие как я, кто до срока в зверя не превратился — те изгои. "Недомерками" их величают. В лесах они живут. От людей прячутся.

— От людей ли? — прошипел Рэми.

— От людей ли, от оборотней — то дело неважное, — сник вдруг Бранше. — Я как до посвящения в зверя не превратился, меня и выкинули. Как недомерка... Сказали, вернусь — убьют. У нас таких, как я, за зверей считают, на них даже охотятся. Если бы я остался... — Бранше сглотнул, — вот родители и вспомнили, что было у нас в роду подобное, давно правда, но было. Клан тогда недомерка пожалел, через передел переправил, а тот у вас в столице и пристроился. Хорошо зажил, весточку нам прислал...

Рэми усмехнулся, а толстяк продолжил:

— Поверьте мне, прошу... через границу перешел, мама цех воров подкупила, те от нас ткань тащили, на рынке продавать будут... а так — запрещена ведь, с кожи недомерков-то...

— Дальше рассказывай.

Рэми верил почему-то незнакомцу и верил безоговорочно. Он успокаивался, понемногу переваривая слова толстяка. На людей они охотятся? На тех, кто не может оборотнем обернуться? Одежду из кожи шьют...

По позвоночнику пробежал неприятный холодок, но отношение к Бранше, "недомерку", стало лучше, с легкой насмешки сменившись на сочувствие... сложно, наверное, необоротню в Ларии... как здесь — оборотню...

— Что рассказывать-то? — пожал плечами Бранше, сминая толстыми пальцами блин. — Как к магической стене, пределу, значит, подошли, так они шептать начали, ну и пропустил нас предел. Да я ногу подвернул, совсем плохо шел. Теперь отошла нога... почти, да поздно — бросили меня.

Бросили... что же, с цеха воров станется. Стал обузой, вот и бросили. Жалко вдруг Рэми стало толстяка, жалко глупца, совершенно неприспособленного к жесткой и беспощадной жизни на приграничье. Не место тут таким... тихоньким.

Да вот только делать что с ним? К дозорным такого не поведешь, в деревню тоже — убьют сразу и разбираться не будут. И в лесу ведь не оставишь...

2.

— А что им? — затравленно глядя на Рэми, продолжал Бранше. — Матушке теперь не пожалуюсь... Ну, я бродил, бродил, да и набрел на это проклятое болото. А тут вы со своими стрелами! Смилуйтесь, что я вам сделал? Не оборотень я, не видно?

— Видно, — прошептал Рэми, опуская лук.

И сам удивился. Верил он Бранше и верил безоговорочно. Сердцем чуял, а Рэми сердце слушал, оно никогда его не подводило. Вот и сейчас, хотя разум говорил, что незнакомец может быть опасен, сердце было на стороне Бранше. Рэми почему-то твердо знал: не врал незнакомец, и опасен он не был. А если не врал, значит, в помощи нуждался. А кто ж стреляет в беззащитного, потерявшегося человека?

— Верю я тебе, Бранше. Лесник я здесь, за лесом смотрю. Идем, спешить надо. Темнеет уже. Нехорошее ты место плутать выбрал.

— Зато тебя нашел, — прошептал Бранше, и вдруг спохватился, — простите, вас.

— Я не архан, чтобы мне выкать, — спокойно ответил Рэми, собирая рассыпавшиеся рогатые васильки в полотняный мешочек. Спешить надо, и так много времени потерял. — Котомку принеси!

— Архан это кто?

— Господин, глава, как там у вас величают? Особый... высокорожденный.

— А ты?

— Простой я... лесник. Рожанин. Крестьянин, низкорожденный называй как хочешь. Не понимаешь?

— Ты уж прости, дружок... но на низкорожденного ты не тянешь, — впервые в голосе Бранше появилась ирония. — Больно уж в тебе порода чувствуется.

Рэми застыл, не зная, что ответить, а Бранше, чуть поколебавшись, схватил котомку, да так неловко, что оттуда выкатился завернутый в капустные листья кусок хлеба. Совсем небольшой, Рэми ведь ненадолго в лес уходил.

Но Бранше при виде еды украдкой сглотнул, осторожно взял восхитительно пахнущий ломоть и затравленно протянул Рэми, всем видом извиняясь за свою неуклюжесть. Лесник, чуть поморщившись, быстро бросил:

— Ешь. Вижу же, что голодный. Ешь же!

Бранше с жадностью набросился на хлеб, а Рэми продолжил собирать в котомку испачканные в липком соке цветки. Лишь откусив несколько кусков, лариец спохватился. Покраснел густо, переломил хлеб на две половинки и одну протянул Рэми.

— Прости меня, оглодал я больно... только о себе думаю.

— У нас тот, кто хлебом делится, другом называет, — отрезал Рэми, завязывая мешок с травой. — Осторожнее с дружбой-то. Друга уже не обманешь, не предашь, против него не пойдешь, боги этого не любят. Не знаю, как ваши, а наши — даже карают. Оттого люди дружбой и не разбрасываются.

— Так ты и есть друг, — заметил Бранше. — Не убил меня, и ведешь куда-то...

Больно уж быстро лариец другом быть захотел, подумал Рэми. Он слабо улыбнулся, подобрал упавший капустный лист. Осторожно, чтобы сок рогатых васильков не попал на хлеб, через лист отломил маленький кусочек, вернув остальное Бранше.

— Да вот только я не голоден, — Рэми быстро засунул кусок хлеба в рот пережевал его, почти не ощущая вкуса. Потом перекинул мешок с травой через плечо, а котомку оставил нести Бранше, ведя его к кромке болота. — Долго плутаешь?

— Второй день уж, — с полным ртом ответил Бранше, с трудом поспевая за Рэми со своей больной ногой.

Рэми пошел медленнее, отметив про себя сгущавшиеся сумерки... Домой до темноты точно не успеют. Да и стоит ли этого незнакомца вести домой? Рэми не знал, но и оставить Бранше дозору, да старшине не очень-то хотел. Отдадут ларийца жрецам, даже не задумаются. Рабы в храмах все время нужны: больно часто там люди умирают от непосильной работы, да не очень хорошей еды. А Рэми почему-то не хотел, чтобы Бранше умер. И бросить его в лесу не мог.

Когда они вышли на болото, Бранше уже закончил есть, и слегка покряхтывал, неловко прыгая по кочкам.

Рэми, слушая сопение Бранше за спиной, мог думать только об одном: о недавней находке...

Несколько дней назад на закате, возвращаясь домой, Рэми заметил что-то в высокой, до пояса траве в двух шагах от тропинки. Чуть позднее стоял он на поросшей чернобыльником поляне и не мог поверить, что лежавшее перед ним тело действительно когда-то было человеком. Что золотистые, слипшиеся от грязи и от крови волосы, еще седмицу назад принадлежали смешливой, симпатичной девчонке из соседней деревни.

Рэми ее даже помнил. Помнил, как танцевали на чужой свадьбе: ее горящие глаза, манящие губы, ее пламенные слова и будто бы случайные прикосновения бедра. Лия тогда еще смеялась, мол, женится вскорости братишка, а Рэми все более мрачнел, мечтая поскорее убраться с чужого праздника.

Помнил он и вышитую замысловато голубую ленту, которую и поднял с помятой, так и не сумевшей выпрямиться травы в двух шагах от тела. Вспомнил, как переливалась она на свадьбе в волосах девчонки, как взлетали расшитые бусинками концы, когда она танцевала.

Лента, перепачканная кровью и чем-то зеленым, выпала из ослабевших пальцев, а ноги сами понесли Рэми к дозорным.

Потом друг-конюший, Самал, молчаливый, серьезный, долго отпаивал Рэми крепким вином, пока не помутилось в голове, и не забылась искаженное до неузнаваемости лицо...

— Никому не рассказывай, что видел, — прошептал вернувшийся лишь к вечеру следующего для Жэрл.

— Они все... так? — спросил Рэми, вспоминая ходившие уже с зимы слухи и пропадавших в деревне людей.

— Не думай об этом, Рэми, забудь, — повторил старшой. — А теперь иди домой...

— Это не опасно?

— Опасно... но чаще чем раз в седмицу оно... не убивает. И... — Жерл положил руку на плечо Рэми. — Помни, мальчик. Эта нечисть... она не чужая, она живет среди нас, в нашей деревне. Потому и прошу я тебя сохранять тайну... Обещай мне.

Рэми кивнул. Подхватил плащ и... с трудом побрел к выгребной яме, где его, наконец-то, и вывернуло наизнанку.

Не забыть ему того тела...

И ленты той проклятой — не забыть.

Не время сейчас ходить по темноте, когда ходит по лесу убийца. Потому и стремился Рэми быстрее дойти до дома, да толстяк шел слишком медленно.

В полном молчании спустились они по склону к ручейку, что темной лентой бежал между часто поросших кустов лозы. Вдоль ручья они дошли до шаткого мостика — нескольких бревен, крепко связанных веревкой.

Рэми в мгновение ока оказался на другом берегу, Бранше заколебался. Лесник чуть вздохнул, протянув толстяку руку:

— Я тебя ждать не буду... Идешь?

Бранше неуверенно ступил на брёвна, и тут же подвернул ногу, отчаянно вцепился в руку Рэми. Недобро улыбнувшись, Рэми рывком вытянул Бранше на берег.

— Не улыбайся, — сказал толстяк, потирая больную ногу. — Ты в лесу хорош, а я в городе. Кухарь я. Готовлю так, что народ в харчевню валом прет. Хозяин, как отпускал, аж плакал, да вот только нельзя мне было там оставаться... убили бы... и так посвящение оттягивали. Куда уж дольше?

— Может и так, — примирительно ответил Рэми, которому не хотелось спорить. Он вообще не любил ни спорить, ни что-то доказывать. По пустякам — тем более. — Уже недолго.

Но дошли они до дома в лесу только с наступлением темноты. Показались между деревьями огни. Пахнуло дымом, сонно замычала в хлеву корова. Скрипнула калитка. Клык, которого привез из города Самал, вылетел им навстречу с заливистым лаем, чуть не сбил Бранше с ног и запрыгал вокруг Рэми.

Лай сменился радостным скулежом: Клык льнул к рукам хозяина, подозрительно косился на Бранше, но незнакомца, пришедшего с хозяином, трогать не смел...

Рэми, слегка придержал пса, погладил мохнатые уши. И только сейчас заметил, как сильно припадает гость на больную ногу. Рэми пошел медленнее, замечая краем глаза, как толстяк то и дело прикусывает губу, всеми силами пытаясь сдержать невольный стон.

Ласково мигнул в темноте желтый прямоугольник распахнувшейся двери, в дверях — мелькнула стройная фигурка. Одетая в скромное серое платье, пахнущая вереском Лия повисла у Рэми на шее.

— Вернулся! — шептала черноволосая и черноглазая, как сам Рэми, сестренка. — Мама говорила, что ты у нас везучий, тебя не одна нечисть не возьмет, но мало ли что...

— Лия, гость у нас, — отрезвил сестру Рэми.

Девушка живо повернулась к Бранше, до сих пор смущенно стоявшему в тени. Рэми представил:

— Это моя сестра, Лия, а это — Бранше.

— Гостя на улице держишь, по темноте гоняешь, — спохватилась Лия. — Заходи, заходи, Бранше. И брата моего прости, ему все бы со зверюшками, с людьми он разговаривать давно разучился... Ты входи, холодом уж потянуло, а в доме тепло, ужин на столе, Рэми ждали, но у нас на всех хватит...

Бранше, которому явно не хватило куска хлеба, заметно расслабился при упоминании об ужине. Рэми, уже не беспокоясь, идет за ним гость или нет, вошел в общий зал, лениво зевнул, бросив сестре мешочек с травой. Девушка живо скрылась в одной из дверей, оставив Рэми с неловко переминающимся с ноги на ногу ларийцем.

Хозяин бросил лук и колчан на столик у окна, снял грязные сапоги и надел мягкие, домашние, такие же протянув Бранше. Тому сапожки оказались чуть маловаты, но Бранше послушно переобулся и смущенно уселся на краешке лавки.

Лия, скользнула в залу с горшком, от которого шел ароматный пар. Принесла плошки и от души плеснула в них лукового супа.

— Никогда такого не ел, — восхитился Бранше. — Что ты туда добавила... Гм... чую укроп, лук, мясо но есть что-то еще, мне не знакомое...

— Бранше — повар, — коротко пояснил Рэми.

Лия, слегка раскрасневшись, начала торопливо рассказывать, как надо готовить луковый суп, а Бранше внимательно слушал, то и дело прерывая девушку глупыми, по мнению Рэми, вопросами:

— А сколько луковиц?

— Гм... хорошая ветчина, на еловых ветках?

— А класть до или после?

— А кипятить сколько?

— Э... а что это за травка?

— Правда? А мясо, какое?

— Мелкими кусочками, говоришь, а жарить на масле?

— Не... я делаю иначе, получается вкусно, но по-другому...

— Это хорошо, полезно...

— Не, это гости не любят, да и достать у нас трудно... а чем заменить?

При этом Бранше умудрялся продолжать есть и восхищаться стряпней Лии, а красная от смущения Лия бегать туда и обратно, унося грязную посуду и возвращаясь с новыми яствами.

Рэми ел молча, погрузившись в собственные мысли. Завтра приедет хозяин замка, архан, который, по словам службы, тут уже лет двадцать не показывался. Чего ждать от архана, Рэми не знал, но, по словам дозорных, ничего хорошего. Еще дозорные посоветовали держать Лию подальше от замка. Красавица, мол, девчонка, в свои пятнадцать мужчин с ума сводит.

Рэми, как услышал, вспылил, было обиделся, но теперь, наблюдая искоса за сестрой, вдруг понял: правду дозорные говорили. Хороша Лия, для служанки — излишне хороша: стройная, гибкая, а волосы... Рэми никогда не видел таких волос, как у матери и сестры — густые, чуть вьющиеся, они вечно норовили вылезти из тугой косы, рассыпаться по плечам черной, блестящей пеленой, в то время, как у остальных деревенских волосы были гораздо светлее, грязновато-коричневого оттенка. И фигура у Лии была тонкой, изящной, сильно отличавшейся от ширококостных фигур деревенских девушек.

— Ее бы к архане молодой пристроить, — поговаривал конюший Самал, любуясь идущей по двору Лией. — Харибой. Что же такой красоте в деревне пропадать.

Рэми вздохнул. Давно бы Лия в беду попала, коль за ней в лесу старшой не присматривал, а в замке — Салам, который опекал Рэми как младшего брата, а Лию — как младшую сестренку. Но время шло, Лие пора жениха подыскивать, а она, кажется, о замужестве даже не думает. Рэми пробовал с матерью поговорить, да та все отмахивалась, рано, мол, еще.

А куда там рано? Все ровесницы Лии замужем давно, детишек растят... А сестра красоты своей будто и не замечает вовсе. Вот и теперь улыбается Бранше, а тот и млеет. Благо, что толстяк на горшках помешанный, а то пришлось бы гостя на сеновал выпроваживать...

Рэми вновь вздохнул. Знал он таких "одержимых". Салам тоже за лошадями ходит, будто те людей лучше. Часами в конюшне сидит... Добро это, когда свое дело любишь.

Рэми не любил. Хоть и неплохо ему в лесу было, а душа требовала чего-то большего. Может такого блеска в глазах, как у Бранше, когда тот о еде говорит? А вместо этого уже шесть лет торчит Рэми в проклятом лесу... И даже шанса нет, что когда-нибудь он выберется из приграничья.

Тем временем гость поел, и сияющая Лия живо потащила Бранше в кладовую, хвастаться заготовками. А их у девушки, несмотря на середину лета, набралось немало... Бранше был не против: когда Рэми заглянул в кладовую, гость и Лия как раз взахлеб спорили, как правильно солить капусту.

Рэми улыбнулся, украдкой стащил со стоящего у дверей ящика яблоко, и незаметно ушел в свою комнату, хрустя по дороге сочным плодом. Здесь и нашла его мать.

— Отнесешь прачке? — спросила Рид, подавая кувшинчик с теплым зельем. — Знаю, что темно... но пса возьмешь, да и недалеко тут, а она может до утра не дотянуть...

— Мама, почему они не зовут виссавийцев? — спросил Рэми, накидывая на плечи плащ.

— Ребенка она своего извела, — ответила Рид после некоторой паузы, и в голосе матери Рэми почувствовал знакомое презрение. Не к девушке, к виссавийцам-целителям.

Рэми никогда не понимал виссавийцев, жителей соседней страны. Всем они были хороши: исцеляли, ничего не прося взамен, являлись по первому зову, но в то же время были какие-то странные... Кутались в зеленые тряпки, оставляя открытыми только глаза, будто скрывали что-то. И глаза у них были необычные. Черные, с огромной радужной оболочкой, почти лишенные белка... и холодные. Как можно быть холодным и исцелять?

— Виссавиец лечить отказался. Сказал, боги покарали. Может и так, но... я не могу ее оставить...

— И я не могу, — ответил Рэми, забирая у матери кувшинчик. — Отнесу. Только гость у нас. Нога у него... хромает. Но чужой все же...

— Не бойся. Бранше может быть кем угодно, — мать сделала паузу, и Рэми насторожился. Что это еще за "кто угодно?" — но в дом наш пришел с добрыми намерениями. Я и гостем займусь, и ногой его, — усмехнулась Рид, провожая сына до дверей. — Не задерживайся... Иди... И будь осторожен. Носишь амулет?

— Ношу, мама, — еще более насторожился Рэми.

Он не сильно-то понимал любви матери к всевозможным амулетам, но тем не менее небольшого мешочка с шеи никогда не снимал. В мешочке том была прядь коричнево-красных волос с таинственно поблескивающими искорками... Кому принадлежала та прядь — Рэми не знал. Но мать не любила отвечать на вопросы ни о своих амулетах, ни о травах, ни о странных снах, посещавших изредка Рэми.

И это странное имя, один звук которого заставил как-то мать побледнеть. Ар... кто такой Ар?

3. Глава вторая. Жерл

Рэми оборвал фразу на полуслове и подошел к окну. Так и есть, у них гости. На счастье Бранше, в дом пришелец входить не спешил, топтался на крыльце, поглядывая в сторону окон.

Бранше отпрянул от вышитых по краям занавесок, прошептав:

— Дозорный.

— Дозорный, — мрачно подтвердил Рэми. — Чего ты дрожишь-то? Он ко мне пришел, а не к тебе. А о тебе давно и дозор, и деревенские знают. Они думают, что ты — дальний родственник, оттого и трогать тебя не будут.

— Как уж и благодарить тебя за твою доброту? — выдавил из себя Бранше.

— Пока просто не делай глупостей, этого вполне хватит, — ответил Рэми. — И не шарахайся при виде каждого встречного. Это, знаешь ли, настораживает. А мы ведь не хотим к тебе привлекать лишнего внимания, не так ли?

Судя по виду Бранше, тот вполне был согласен. Рэми, посмотрев еще раз на гостя, схватил со скамьи тяжелый плащ и вышел на улицу, роняя на ходу:

— Оставайся здесь.

Присланный дозорный оказался рослым детиной, что пришел в пограничный отряд совсем недавно, прошлой осенью. Жерл предостерег своих людей, чтобы те при новеньком особо не болтали, потому как присылать нового воина в отряд, когда его не просили, это странно.

Значит, была на то какая-то причина. А причиной у городского начальства могло быть только одно — кто-то что-то до начальства донес, и это что-то решили проверить.

Рэми, как и старшой, чувствовал в Занкле некий подвох. Но время шло, воин из чужого постепенно стал своим, и дозорные, вздохнув с облегчением, все же ему поверили. Все, кроме старшого. Тот посматривал на Занкла косо, успехам нового не радовался, и обаянию не поддавался. А обаянием Занкла наделили сами боги: дозорный, вроде, ничего и не делал, но нравился всем.

Рэми Занкл жаловал. Понапрасну не цеплялся, в лесу при встрече помогал. Своим происхождением перед рожанином не кичился и работы не боялся. Вместе они завалы на дорогах разгребали, вместе убирали упавшие на тракт деревья, вместе выслеживали озверевших прошлой зимой волков. И стали бы друзьями... если б не происхождение Рэми.

Рэми был рожанином, а Занкл — арханом. И не пристало высокорожденному магу дружить c каким-то лесником.

Сила, или магия, была чем-то, чем имели право обладать только арханы, чем-то, что Рэми не понимал до конца, но чего в глубине души побаивался. И с чем сталкивался напрямую всего два раза.

В первый раз — шесть зим назад, ранней весной, во время посвящения. Снег тогда только сошел с полей, оставив влажную, грязевую пленку. Разбухали почки, угрожая взорваться зеленью, цвела у озера лоза, уходил под воду таявший лед.

Воздух, чистый, вешний, будоражил душу, стряхивая с плеч тяжесть зимней спячки. На площади возле храма рода собралась вся деревня. Испуганной, серой стаей столпились рожане у тяжелых дверей пирамидального здания. Чуть поодаль наблюдали за церемонией скучающие дозорные.

Рэми, быстро разделся и отдал одежду мрачной, почему-то бледной матери. Босой, в тонкой тунике до пят, вместе с тремя другими юношами встал на колени посреди площади. Дрожа то ли от холода, то ли от напряжения, не осмеливался он поднять головы, оторвать взгляда от грязно-коричневого песка.

Чувствовал, как все более усиливался ветер, как стонали жалобно растущие по краям площади тополя. Доносился запах сжигаемой прошлогодней травы, смешиваясь со сладким ароматом цветущей вербы. Заскрипел песок под чьими-то ногами, и усталый, раздраженный голос приказал:

— На меня смотри!

Один из коленопреклонных юношей шевельнулся, шумно втянул воздух, чуть слышно застонал.

Рэми скосил глаза. Лен, бывший в шеренге посвященных первым, молодой, задиристый, и бесшабашно грубый, теперь был бледен как снег. Глаза его расширились от ужаса, по щеке, подобно слезе, сбежала капля пота, на запястьях вспыхнула желтым татуировка рода.

В сторону проводившего посвящение архана Рэми посмотреть так и не решился. Вновь перевел взгляд на песок перед собой и с трудом унял охватившую его дрожь.

Ветер вдруг утих. Воцарилась между порывами тишина. И в этой тишине раздался тихий вздох облегчения. Стрелой ударила в грудь сила заклятия, задрожали в воздухе слова клятвы (голос не слушался Лена, предательски дрожал), и вновь заскрипел песок под ногами архана:

— Смотри на меня!

Второй раз прошла церемония, второй раз мальчик на глазах у всей деревни стал мужчиной, затем третий, и, наконец, архан остановился перед Рэми.

А Рэми задрожал уже не от напряжения, от страха. Помнил он, как чуть ли на коленях умолял старейшину позволить ему пройти посвящение, стать главой рода, получить возможность уйти из деревни, слезть с шеи совета и, воспользовавшись приглашением Жерла, найти себе работу. Так просто казалось это тогда, и так сложно — теперь.

— Тебе нет пятнадцати, — сразу же заметил архан.

Впрочем, не заметить было сложно. Рэми, хоть и выглядел старше своего возраста, но, по сути, оставался ребенком и проклинал свое слабое тело. Он ненавидел подачки, ненавидел принимать чужую помощь, но, находясь под властью деревенского совета, не имел другого выхода.

— Одиннадцать, мой архан, — прошептал Рэми.

— Почему ты хочешь стать взрослым раньше времени? Почему не воспользуешься поддержкой деревни, давая себе окрепнуть?

— А вы бы воспользовались? — сам того не ожидая, прошипел Рэми, все так же не поднимая головы.

— Я не рожанин, — ответил архан. — А за дерзость твою, мальчишка, я просьбу исполню. Сделаю из тебя взрослого. И ты уберешься из моей деревни уже сегодня. На меня смотри!

Рэми медленно поднял взгляд. Сначала он увидел темно-синие, без единого пятна, сапоги, потом вышитый замысловатыми знаками рода край плаща того же глубокого синего цвета, выше — скрепляющую плащ золотую брошь, тонкие, презрительно скривившиеся губы, и взгляд... светящийся синим, чужим и пугающим.

Свет взгляда затянул, всколыхнул безумием, жаром разлился по груди и вдруг отозвался прохладой... Нестерпимо жгла запястья татуировка рода, переплетая прежний, детский рисунок в новый — в узоры взрослого мужчины.

А Рэми вдруг успокоился.

Чувствовал он, что маг-мальчишка и сам не умеет пользоваться своей силой, а только бродит слепо по поверхности души, не в состоянии заглянуть в ее глубины. Чувствовал, что делает что-то архан не так, в чем-то ошибается, и ошибается очень сильно.

Но запястья Рэми, еще красные после пробуждения родовых знаков, крепко обняли кожаные браслеты главы рода. Охладил горевший огнем лоб железный обруч, и Рэми твердо выговорил в весеннем, стылом воздухе холодно-уверенные слова клятвы.

Рэми был признан взрослым, клятвенно обязался сам кормить семью, и почувствовал легкое презрение к стоявшему перед ним белобрысому дурню. Архану.

Теперь, когда утихло в глазах мага синее пламя, перед Рэми оказался обычный тринадцатилетний парнишка. Слишком самоуверенный, слишком слабый, слишком ранимый, чтобы нести тяжелое бремя силы, чтобы приказывать и сознавать важность своих приказов...

Облегченно выдохнул за плечами старейшина деревни. Шагнула к Рэми бледная мать. А стоявший у самого края людского круга Жерл неожиданно презрительно посмотрел на довольного собой молодого мага.

— Уверен в том, что делаешь? — спросил он.

— Не тебе решать! — гордо вскинул подбородок архан. Развернулся резко, и темно-синий плащ полоснул все еще коленопреклонного Рэми по щеке, заставив неосознанно моргнуть, оберегая глаза.

Старшой промолчал. Посмотрел зло в спину обходящему лужу арханчику, плюнул в дорожную грязь, протянул Рэми руку.

Разверзлось небо, хлынули на землю тугие, хлесткие струи первого весеннего ливня.

— Скажи спасибо матери! — перекричал шум дождя старшой.

— За что? — не понял Рэми.

— Не спасла бы мне знахарка жизнь... — Рид побледнела еще сильнее, хотя казалось, что больше некуда, старшой осекся, махнул рукой и добавил:

— Ваше дело. Вы и разбирайтесь. Но архану я тому не завидую, аукнется ему глупость.

Жерл был прав. Не умел молодой мальчишка-архан применять магию...

Жерл умел. После случая с оборотнем вывернул он душу Рэми наизнанку, и только тогда понял молодой лесник, что такое на самом деле — допрос при помощи магии. И насколько это неприятно.

В тот день же старшой произнес фразу, что запомнилась на всю жизнь:

— Неважно, какое оружие. Важно — кто его держит. И твое счастье, что и я когда-то баловался с луком.

— Разве лук не для...

— ...рожан? — продолжил Жерл. — Знаю, что многие так думают. Мой отец решил иначе. И с завтрашнего дня будешь учиться, как правильно пользоваться твоей игрушкой. Потому что пока ты только играешься, дружок, настоящая работа у тебя начнется со мной...

На следующий день Рэми пришел домой поздно. Даже не подумав об ужине, он прямо в плаще плюхнулся на кровать, и его последней мыслью была: "Пропади ты пропадом, Жерл, со своим луком!"

Урок с оборотнем Рэми выучил отлично. С луком он больше не расставался. Особенно в последнее время.

А опасаться было чего: контрабандисты ходили через предел, как через удобный мостик, а по деревне медленно ползли слухи об изувеченных телах в лесу, о тайном клане, о шипах демона. Слухи летели по приграничным селам, бередили души простых рожан, доходили и до дозорных.

Дозорные молчали. Но в последнее время в лесу появлялись чаще, да пить стали меньше... до сегодняшнего дня.

— Боялся, что дома тебя нет, — сказал Занкл, стирая пучком травы грязь с сапог. — Что по лесу рыскать придется. Беда у нас. Старшой запил.

Рэми не ответил.

Наблюдал он, как по тропинке из сада идет Лия с корзиной, полной темно-красных вишен. Занкл приветственно улыбнулся, потянулся к ягодам, но Лия высоко вскинула подбородок и быстро вбежала в дом.

— Что это с ней? — удивился Занкл.

— За кошку. На этот раз вы поймали нашу Мурку.

Дозорный лишь пожал плечами, выдав что-то не очень лестное о слишком впечатлительных женщинах. Рэми промолчал.

Убитая кошка была для дозорных символом удачи, висела на арке ворот перед казармами, и обновлялась каждое полнолуние. Полуразлагающийся труп не нравился и Рэми, да кто его спрашивал?

Пару раз рожанин пытался возразить, но то, что касается суеверий и верований, дозорные чтили свято. А посягать на святое не позволяли даже своему любимцу, хоть и выручал их частенько этот любимец во время запоев старшого.

Запои те случались нечасто, но были бедствием для всей казармы. Запив, Жерл становился хуже зверя. Лупил каждого, кто на глаза попадется, громко требовал вина, да покрепче, заставлял всю казарму ходить на цыпочках.

Не было вина — начинал крушить мебель. Дубовые столы летели в окна с легкостью щепок, железный кулак то и дело встречался со стенкой, но отряд все сносил стойко, каждый раз надеясь, что на том забава и закончится.

Не заканчивалась. Наступал момент, когда старшой вдруг успокаивался. Некоторое время не было ни криков, ни буйства, ни требований выпивки. Но отряд настораживался. Тишина в комнате старшого означала одно — Жерл делал мучительный выбор: топиться, вешаться или резаться.

Начиналось всегда одинаково. Старшой пошатываясь выходил из казарм. Плюхался на колени посреди тренировочного двора и приступал к неистовой молитве. Молился громко и невнятно. Вроде, перечислял свои грехи (кто ж разберет в лепете пьяного?) рвал на себе рубаху и посыпал голову песком. Скрежетал зубами и рычал на каждого, кто осмеливался подойти слишком близко.

Потом поднимался. Тянулся за ножом, веревкой, или направлялся к реке, что текла за казармами — в зависимости от выбора, — а дозорные вздыхали и впервые решались вмешаться.

Утихомиривали старшого всем отрядом. Вязали, осторожно относили на кровать и с ужасом ждали утра.

Утро Жерл начинал отборнейшей бранью, а бранился он со вкусом — громко и витиевато. В казармах бросали жребий, выбирали жертву... жертва подходила к кровати, осторожно развязывала старшого и, как правило, получала в морду. За самоуправство. Потом злой от похмелья старшой начинал мстить. Припоминалось во всех подробностях, кто старшого вязал, кто нечаянно заехал кулаком в глаз, а кто выбил "последние" зубы.

Виноватых наказывали. А наказывать старшой любил и умел, на конюшне сек исправно, но возразить никто даже не пытался — более старые и опытные напоминали молодежи, что старшой буянил и дрался нечасто, а вот прежний... тот сек регулярно и со вкусом. Да и поговаривали — хороший дозорный должен боль сносить стойко. И носа не задирать — хоть и архан. Гордыня, она богам не угодна, и в бою — вредна.

4.

На счастье, дозорные способ остановить буйство Жерла. Занкл помнил, как рассказал ему в тайне Дэйл об их "чудотворном средстве" на запои старшого.

Это было сразу после убийства оборотня. Рэми, который понятия не имел о выходках старшого, явился тогда в казармы с благодарственными пирожками, что приготовила для дозорных Лия.

Стоявший на часах Дэйл лишь криво усмехнулся — больно уж не вовремя явился любимый щенок Жерла. Но пирожкам дозорный обрадовался: мать и сестра жили далековато, в соседней деревне, а здесь, в казармах, кормили из рук вон плохо.

Ухватившись за корзину, Дейл было открыл рот, чтобы вежливо выпроводить лесника, да не успел — началась вторая и главная часть запоя Жерла.

Старшой вышел из казарм и плюхнулся на колени, как всегда, начал орать и неистовствовать, посыпать голову грязью, что-то невразумительно мычать.

От удивления Рэми чуть не выпустил пирожки, да не дал Дейл — подхватил корзину и, не спуская взгляда с буяна-старшого, начал подталкивать гостя к воротам. Почти вытолкал, но тут старшой мальчонку и заприметил. Посерел. Перестал вдруг молиться, начал булькать, таращась на обомлевшего Рэми ошеломленными глазами...

Дейл осторожно поставил корзину на землю.

— Отпился, придурок, сердце отказало, — заметил Зэр, его напарник, и оба хотели было броситься к Жерлу, как старшой ожил. Перестал булькать, протянул к Рэми трясущиеся руки и завыл:

— Сынок!

Рэми окаменел. Зэр чуть было не сел на корзину с пирожками, из казарм выбежали на крик старшого встревоженные дозорные.

— Прости, сынок, — продолжал кричать Жерл, на коленях подползая к обомлевшему Рэми. — Прости, родной, прости дурака! Не сберег, не защитил!

Старшой плакал, обнимая ноги лесника. Дейл же знал — проспится дозорный, а слез и унижения ни мальчишке, ни отряду не спустит...

Да и мало что пьяному в голову взбредет? Теперь сыном величает, а через миг вновь взбрыкнет, да и заедет щенку. Пропадет Рэми. Мелкий же он, такому много и не надо. Зашибет старшой дурака, видят боги, а коль Дейл вмешается, может, мальчонка и выживет...

Смирившись с поркой на конюшне, Дейл потянулся к Рэми, как мальчишка-лесник повел себя и вовсе странно:

— Здесь я, батя, — мягко прошептал он, обнимая Жерла за плечи. — Хорошо все будет. Идем.

Высыпавшиеся на улицу дозорные аж рты пораскрывали: старшой, что был на голову выше мальчишки и раза в два шире, как щенок на веревке послушно брел к казармам.

Сам бы точно не дошел, да мальчишка помог, плечо подставил, говорил что-то ласково, спокойно, улыбался глупо. А поздно вечером вышел из комнаты Жерла усталый, задумчивый...

На следующее утро обошлось без порки. И даже без похмелья. Старшой вышел утром хмурый, подошел к бочке с водой и окунул туда голову. А после повел себя как обычно, будто и не было ни проклятого запоя, ни вчерашней сцены...

С тех пор и пошло — стоило старшому выпить, как дозорные посылали за Рэми. И на этот раз вышло не иначе.

Пошел дождь. Занкл и сидящий за его спиной Рэми проехали по опущенному мосту в замок, приветственно махнули часовому. Тот молча кивнул. Заскрипели цепи моста, копыта коня зацокали по выложенному камнями двору.

Рэми спешился. Пока дозорный справлялся с конем, он стоял посреди двора и смотрел на кошку.

Жаль. Ласковая была, мышей ловила исправно, а теперь распятая висела на арке ворот, подставив ветру тугое, полное мертвых котят пузо. Амулет. Глупые суеверия дозорных. Мертвое кошачье тело, омываемое струйками дождя, что окрашивались красным, собираясь под воротами в розоватую лужу.

Рэми передернуло. Даже отсюда чувствовал он ауру смерти и легкий привкус паники, а ведь он не был магом. Зато дозорные были, должны были чувствовать, понимать, да вот только ничего они не понимали.

Вот и Занкл скинул на плечи капюшон плаща, позволяя дождю намочить каштановые волосы, и поклонился начавшему затвердевать трупу. Наверное, с таким же уважением в отряде перерезали ей вчера горло. Что ж поделаешь — тяжело дается уважение младших арханов. Как и любовь хозяина тяжело дается овце...

Рэми расхотелось входить в казармы. Расхотелось ступать по земле, отказывающейся впитывать кровь животного. Однако Занкл уже закончил молиться, накинул на голову капюшон и вопросительно посмотрел на своего спутника. Явно ждал.

Преодолев приступ тошноты, рожанин отвернулся от кошачьего тела и, поднявшись по мокрым ступенькам крыльца, вошел вслед за дозорным в общий зал казарм.

Изнутри пахнуло теплом, гарью и запахом спиртного. Дозорные понуро сидели за потемневшими от времени столами и вполголоса переговаривались, бросая красноречивые взгляды на закрытую дверь в глубине залы. За дверью что-то бухнуло, врезалось в стену, и подававший дозорным вино прислужник вздрогнул, уронив на пол деревянную кружку.

— Иди домой! — кивнул ему Занкл.

Тихо стало. Как на похоронах. Хлопнула дверь за спиной мальчишки-прислужника, взгляды мужчин впились в Рэми, и сидевший ближе к двери дозорный протянул гостю чашу с теплым вином.

— Холодно сегодня.

— Нечисть женится, — подтвердил Занкл, скидывая на скамью мокрый плащ и подходя к огню.

— Ты так и не объяснил, что было в приказе, — заметил молодой, поджарый воин, которого Рэми почти не знал, при этом стукнув о стол кружкой так сильно, что дешевое вино разлилось по дубовой поверхности. — Прав был Жерл, нельзя тебе, падле, доверять. А теперь что? Настучишь? Или уже настучал?

— А ты меня, брат, не суди... — усмехнулся Занкл, усевшись на скамье. — Завтра сам все узнаешь. А сейчас проблемы другие. И гость, если ты не заметил. Которому о нашей вражде знать не обязательно.

Молодой воин хотел вскочить со скамьи, но более опытный, уже начавший седеть сосед удержал его, заражая спокойствием:

— Не враги же мы, чтобы увлекаться ссорами. К чему эти слова, Интер? Или нам проблем мало? Или брата нашего не уважаешь? Или у тебя есть серьезный повод для неуважения? Доказательства?

Интер умолк. Понуро налил в чашу вина и выпил его одним залпом, неприязненно глядя на спокойного Занкла.

— Странно все это, — прошептал он. — Предел каждый день прерывают, в столице от злости бесятся, а ты приказы тайные получаешь... и от кого же, а?

— Не обращай внимания, Рэми, — заметил Дейл. — День сегодня трудный, вот и бесятся все.

Рэми кивнул, поставил на стол опустевшую чашу, положил на скамью лук, плащ и вошел в боковую дверь, за которой находилась комната старшого.

Внутри оказалось гораздо более душно, чем в общей зале. И теплее.

Огонь догорал в камине, шторы были плотно закрыты, а старшой сидел за столом из черного дерева и в неясном свете светильника просматривал какие-то бумаги. Жерл, увидев Рэми, спрятал бумаги в украшенную резьбой шкатулку и кивнул гостю на скамью.

— Хорошо, что пришел, садись.

Рэми напрягся. Странно это. И старшой был странным — тихим, спокойным — к разговору приступать не спешил. Будто и не пьяный вовсе.

Но пил весь день: на столе стоял пустой кувшин, в воздухе пахло хмельным, а взгляд Жерла поддергивался дымкой.

— Что, Рэми, опять позвали? — прошептал старшой, потянувшись к кувшину. — Моего спасителя?

— Мне нальешь? — попросил Рэми, садясь напротив Жерла.

— Пей! — отмахнулся тот, с готовностью двигая к Рэми чашу. — Меня не берет. Бывают такие дни, что и вино не берет, и жить не хочется.

Значит, пьян. И горит желанием поболтать. Как всегда...

Рэми не рассказывал никому о ночах, проведенных с Жерлом. Да и нечего было рассказывать: Рэми просто слушал, Жерл — говорил. Много о чем говорил: о далекой и малопонятной Рэми жизни в столице, о своем детстве, но никогда — о жене и умершем сыне.

Рэми понюхал вино. Крепкое. Дешевое. И кислое.

Отпил глоток. Гадость еще та, но под внимательным взглядом старшого попробуй не выпей. И Рэми выпил. До дна. Перед глазами поплыло, в голове затуманилось, а где-то неожиданно далеко, за густой пеленой, вздохнул Жерл: "Тебя берет. Не обманули, гады. Крепкое. А ты пей, пей, мальчик. Не смотри на меня так, не надо. Сегодня все иначе. День паршивый, вино паршивое, и настроение хуже некуда. Опасное. Когда надо с кем-то поговорить, а нельзя... А надо, иначе душа разорвется. В клочки, понимаешь? Ничего ты не понимаешь. Пей, пей. Слушай. А завтра — забудь!"

"Забудешь тут", — пьяно подумалось Рэми. Душно. И голова тяжелая, сама к столу тянется... и спать хочется...

"Глупый ты, Рэми, — доносился издалека голос старшого. Сам он глупый, глупости несет, да и разговорчив... как всегда по пьяни. — Все вы, рожане, глупые. Смотрите на нас, арханов, с завистью и не понимаете... что счастье от рода не зависит. Вот я счастлив почти и не был... впрочем, я — тварь, заслужил".

Рэми с трудом удержал дрожь, когда буря на улице взвыла, разбиваясь о плотно закрытые ставни. Звякнул тронутый ветром колокол. И вдруг сквозь полуопущенные ресницы почудились Рэми кошачьи глаза у плеча Жерла. Они не были безжизненными, как во дворе, — напротив, смотрели изучающе, гневно... осуждали. Кого? Убившего кошку старшого или все же Рэми, что не сумел остановить дозорных?

"Дураком я был, — продолжал хмуро Жерл. — Брата сводного выгнал. Решил, что если сам перестал быть чудищем, то и Ленара дома терпеть не обязательно..."

Чудищем, удивился Рэми. Брата? У Жерла есть брат? Странно... никогда не рассказывал. О детстве рассказывал, о брате — нет. Интересно, почему?

"Выгнать выгнал, а покоя все равно не было. Дозорным пристроился при замке повелителя, жену в дом взял, сын у меня родился, а покоя не было. Спать не мог... Сон это счастье... тебе, молодому, не понять..."

Повторяется. Чушь несет... жалится. Странно это видеть, как жалится сильный человек. Даже неприятно.

Старшой встал из-за стола, подошел к камину, и подкинул огню дров, а вместе с ними — пучок ароматических трав. В комнате сразу сделалось теплее, уютнее. Глаза Мурки все так же висели над плечом Жерла, и благодаря им, благодаря притупленному вином страху, держался Рэми на грани между сном и реальностью.

"Полнолуние было, — продолжил старшой, возвращаясь к кувшину с вином. — Осень, листья почти облетели. А я опять спать не мог, потому и пошел в тот парк. Там всегда было тихо и спокойно..."

Парк, окружающий замок повелителя. Как говорил Жерл? "Магическая оправа для жемчужины, белоснежного замка". Место, о котором Жерл рассказывал с искренним восхищением. Как же хочется спать...

Рэми овладела странная апатия — он понимал каждое слово старшого, чувствовал его волнение, но в то же время рожанину было все равно — будто он уже спал и знал, что спит.

"Тут-то я зверя и увидел. Красивый был, зараза, крупный. И опасный. Я долго не думал, и выстрелил, — смеясь, продолжил Жерл. — Не ты один по оборотням стрелять умеешь. И не тебе одному повезло. Только тебе повезло, что попал, а мне повезло, что промазал..."

В стену полетела и чаша. Жерл ударил кулаком по столу. Завибрировало под щекой теплое дерево... Не обижай, Жерл, не надо, не виновато оно... И буря за окном не виновата. Воет, плачет... И тополь под окнами не виноват. Стонет... Жерл стонет?

"Думал, в зверя стреляю, а попал в наследного принца. И так бывает. А я, дурень, не знал... радоваться мне или пугаться, что он жив?

Тогда радовался. Рану осмотрел, плащом Мираниса прикрыл... И тут на поляну трое мальчишек выбежало. Телохранителей. Один, что поменьше других был, к принцу подбежал, да стрелу из плеча выдернул... Я даже вмешаться думал — кровью же истечет — но тут светлый телохранитель что-то прошептал и...

Я и до этого знал, что магия лечит. Но чтобы так? Чтобы одно движение ладонью, и нет фонтана крови? Даже виссавийцам такое не под силу, а какому-то мальчику... Мне завидно стало. И страшно...

Когда открылись глаза принца, я радовался как ребенок. Не понимал еще, что жизнь моя в тот миг и закончилась.

А на рассвете ко мне пришли. Не убили, и на том спасибо, но сослали вместе с семьей в эту глушь. И клятву с меня взяли, магическую, что никому я не расскажу о той ночи.

Только, как и в случае твоего посвящения, — клятву-то у меня телохранитель принца брал. Мальчишка еще... вот и ошибся. Чуть-чуть. И тебе, опьяненному вином, не соображающему что и как, я рассказать все же могу... И рассказываю. Самую большую тайну нашей проклятой Кассии.

Может, и не слышишь ты меня, а, Рэми? Но то воля богов, не моя. Не слышишь, знать, они так хотят, чтобы не услышал.

А, знаешь, ведь тут поначалу я был даже счастлив. Только здесь обрел покой. И понял, наконец, важную вещь — у меня есть семья: жена и сын.

Вернулись мы тогда с отрядом поздно. Мальчонка мой привычку глупую имел, выбегал ко мне во двор и прыгал на руки. И тогда выбежал. А жена за ним. Как всегда, улыбающаяся, радостная.

Она первая опасность заметила. Побледнела, как смерть. А потом был крик моего сына... До сих пор он у меня в ушах стоит и стоять будет до самой смерти. Ее крик и яркое весеннее солнце, заливающее светом двор нашего дома. Я успел увидеть лишь напуганное лицо сына и вцепившегося ему в шею зверя".

Старшой вновь замолчал. Рэми закрыл глаза, вслушиваясь в треск огня в камине, а дозорный некоторое время ходил по комнате. От окна к дверям и обратно.

"Волка я убил, а сына... отнес в храм смерти. Сам. А как домой пришел, так жена уже повесилась. Виссавийцы смерть не лечат..."

Вновь пауза. Долгая, бессмысленная. Рэми захотелось спать, сонная одурь уже почти завладела пьяным телом, он даже видел отрывки сновидений, как старейшина продолжил: "Завтра уезжаю. Может, это и к лучшему, вдали от тебя, мальчик, мне будет лучше. Ты даже понятия не имеешь, как похож на Арима! И даже понятия не имеешь, как сжигает меня стыд, когда смотрю я в твои глаза! Но ты мне не сын. Увы или ура — я уж и не знаю. Только долго ты здесь не останешься. Рид думает, что всех обманула, но меня не обманешь... лица я запоминаю хорошо. И выводы делать умею. Да и боги с нашими желаниями не считаются... никогда не считались".

Рэми хотел вынырнуть из пучины пьяного бреда, но уже не смог. И почти не удивился, когда скрипнула рядом лавка, когда пальцы дозорного отбросили прядь волос от его лица, а тон Жерла вдруг изменился:

"Помнишь мою сказку, Рэми? Знаю, что помнишь. Никогда о ней не забывай..."

Проснулся он, наверное, рано, не понять. Кругом царила тишина, и только по крыше казармы лупили крупные капли дождя. Ставни были плотно закрыты, в печи дотлевали угли. Пахло вином, остатками еды, а на столе стояла полная чаша. Рэми отпил глоток. Не то, вчерашнее вино, более слабое, теплое и сладковатое на вкус.

Испарились из головы остатки дури, Рэми нашел в себе силы, чтобы подняться и войти в общий зал. Там было пусто. Лишь на скамье у печи лежал все тот же Занкл.

Дозорный поднялся и протянул гостю плащ:

— Уехал старшой. Все провожать пошли.

— А ты почему не пошел? — спросил Рэми, поднимая со скамьи лук. На улице завыл ветер, кидая горсть капель в закрытые ставни.

— Кто-то уходит, а кто-то должен остаться. Кто-то должен заместить Жерла.

— И этим кем-то будешь ты?

— Вспоминаешь вчерашнюю ссору, — понимающе кивнул Занкл. — Да, неприятно, когда собственные люди тебе не верят. Но приехал я сюда вовсе не за тем, чтобы навредить Жерлу, а чтобы присмотреться к отряду и перенять командование.

— Жерл знал?

— Много задаешь вопросов, юноша, — взгляд Занкла был изучающим, внимательным. — Но я не враг тебе, уволь. У таких как ты враги долго не живут.

— Я никого не убивал! — прошептал Рэми, чувствуя, как горят его щеки.

— Не об убийстве речь идет. О чем-то другом, что знаем и я, и Жерл, но еще не знаешь ты... Довольно. Он просил тебе кое-что передать...

Занкл подал гостю кожаные ножны. В них Рэми, к своему удивлению, нашел тонкий клинок самальской стали. Такой на базаре спокойно могли променять на коня, а то и не на одного.

— И слова... странные, но, может, ты поймешь. "Помни о моей сказке, Рэми, когда будешь делать выбор..."

5. Глава третья. Глава рода

Дождь шел несколько дней. Журчание стекающей с крыши воды успокаивало, маленький домик казался единственным сухим местом в округе, но для Бранше он стал клеткой. Красивой, удобной, теплой клеткой.

В клетке хорошо топили, кормили до пуза и даже развлекали. Развлекаться было чем: Бранше ходил за Рид по пятам и записывал в потертую книжечку в кожаном переплете рецепты кушаний и зелий. Благо, что Рид была на диво терпеливой, отвечала на все вопросы, охотно раскрывала секреты.

Еще бы ей не раскрывать, глаза отводит. В травах, конечно, она разбирается неплохо, но лечит далеко не этим. От матери Рэми несло силой, источник которой Бранше был известен и неизвестен одновременно. Где он встречал подобное? И почему не тревожится? Хотя приучен к охоте на магов...

Превратиться бы в зверя, другая сущность к магии более чувствительна, да нельзя. Не понравится это хозяевам. Гораздо умнее и дальше играть в простачка, у которого в голове горшки и ничего более. И чтобы, не дайте боги, не узнали люди, что его интересует на самом деле — странное поведение амулета удачи, висевшего на шее. Зачем амулет привел Бранше к Рэми?

Переждать дождь? Но оборотни не люди, для них ненастье это не помеха. И давно Бранше был бы в столице, если бы не этот остров, не запах человека, наделенного первобытной магией.

А ведь Рэми не использует свою силу, это видно. Не знает о ней? Может, и не знает, мамочка постаралась... Не зря в чайке "для Рэми" Бранше учуял привкус отнимающего силу зелья. Только Бранше от их игр какая польза?

Рид отвернулась, и гость потянулся к чаше друга. "Нет, колдунья, хоть и добра ты ко мне, а власть твоего зелья мы ослабим", — подумал Бранше, произнося шепотом простенькое заклинание. Посмотрим, что вытворит Рэми, когда его сила пробудится.

Вновь надев маску добродушного и глупого толстяка, Бранше прислушался к разговору матери и дочери. Разговор, на первый взгляд, интересным не был, но в этой жизни никогда не знаешь, что пригодится. Встав рядом с Лией, он раскрыл книжечку и принялся записывать ингредиенты, что девушка быстрыми жестами добавляла в тесто. Кухарю лишние рецепты никогда не помешают.

Разговор между женщинами тем временем зашел об Элдае, хозяине окрестных земель и замка. Из скупых объяснений Рэми Бранше уже знал, что архан ранее в замке не появлялся, а тут всполошил всю округу, заявившись в свои владения со свитой, а так же с молоденькой, хорошенькой воспитанницей, Аланной.

— Не понимаю причину вечной печали Аланны, — пожала плечами Лия, отрывая кусочек теста и пробуя его на вкус.

Бранше повторил жест рожанки. Он хорошо запоминал вкусы, правда, мучного не любил. Но вкус правильно приготовленного теста ему пригодится.

— Красивая, богатая, — продолжила Лия. — Опекун ее почти не замечает, так то и во благо. Более страшного человека в жизни не видела — как глянет, аж дрожь пробивает. До самых костей, понимаешь?

— Может, она просто одинока? — заметила Рид, подавая дочери чашу с соусом.

Стоявший рядом Бранше оторвался от книжечки и тихо спросил:

— Это зачем? — показывая взглядом на пучок зелени в руках Рид.

— Это пряность, — заметила Лия, помешивая соус. — Порежешь?

Бранше с трудом сдержал усмешку. У нормальных людей — пряность. А эту траву собирали с любовью: в нужное время и в нужном месте. От нее так сильно пахло магией, что Бранше не выдержал, поднес пучок зелени к носу, и вместе с горьковатым ароматом вдохнул другой, мягкий, нежный, ощутимый только оборотню.

Ай да колдунья, восхитился он. Умница. Своей магией не довольствуется, берет силу у самой земли. Одна такая травинка и болеть не будешь, уставать не будешь, да и удача мимо не пройдет.

— Как можно быть богатой и одинокой? — пожала плечами Лия, вытягивая из печи горшок с супом. — Да и вообще.... У нее есть эта... хариба.

— Кто такая "хариба"? — поинтересовался Бранше, который использовал любую возможность, чтобы узнать о Кассии побольше. Ему ведь своего играть надо, а это сложно...

Предел между Кассией и Ларией был закрыт уже давно, оттого о кассийцах знали не так и много. Двадцать пять зим назад в Кассию отправилась младшая принцесса, в надежде поправить взаимопонимание с соседом. Но легче не стало. Как Львина погибла, так отношения между странами и вовсе охладели, да и чего им теплыми-то быть? Больно они уж разные — кассийцы и ларийцы. Недомерки и оборотни.

— Арханы — наши высокорожденные, — терпеливо, как маленькому ребенку, пояснила Рид. — Каждый из них имеет личного слугу, который подчиняется только ему. Говорят, что хариб для архана — подарок богов. Его "тень". И появляется он внезапно... боги его приводят. Это как у вас с перевоплощением в зверя — не появится вовремя хариб, архан станет таким как мы — рожанином.

"Хорошо говоришь, — подумалось Бранше. — Даже слишком хорошо для деревенской".

— "Тень арханы" одиночеству не мешает, — заметила Рид, отвечая на вопрос дочери и добавляя порезанную Бранше зелень в соус. — Аланна, как ты говоришь, вечно сидит взаперти, а ее хариба...

— Любезничает с Самалом, — скривилась Лия.

— А ты против? — невинно спросил Бранше.

— Нет, — неожиданно смутилась девушка. — Лили уедет, а Сама... он ведь серьезно, это видно. Нравится ему девчонка, а хариба арханы не оставит.

— Не оставит, — подтвердила Рид. — Хариба никогда не оставит своей арханы. Я не знаю точно, но говорят, что между арханом и харибом странная связь. Магия. Узы богов. Почти как между телохранителями и повелителем. Умирает повелитель — уходят за черту и его телохранители, хотят они этого или нет. Но умирает архан — и его хариб сам восходит на погребальный костер. Я не знаю... традиция то, или в самом магия... иногда разобрать сложно.

— Понимаю, — ответил Бранше.

— Лия, мне показалось, — встрепенулась вдруг Рид, — я что-то слышала. Может, Рэми вернулся?

Лия бросила на стол нож, выглянула в общую залу, а Бранше — за ней. Права Рид, Рэми и в самом деле сидел на лавке у окна и устало стягивал мокрые сапоги. Набухший от влаги плащ уже лежал рядом, и Лия побежала к брату, протягивая ему сухую одежду:

— Скорей бы закончился этот дождь. Принесу тебе горячего супа.

— Спасибо, сестренка, — устало прошептал Рэми, пригладив влажные волосы.

Через мгновение хозяин уже наскоро переодевался, а Бранше воспользовался удобным моментом и начал задавать вопросы.

— Был в деревне? — спросил он, когда Лия поставила на стол чашу с приятно пахнущим мясным супом.

— Поешь со мной? — ответил Рэми вопросом на вопрос, отламывая кусок хлеба.

— Спасибо, меня уже покормили. Ну же, не томи!

— Был, — Рэми взял ложку и принялся за еду, а Лия тихонько села рядом, прислушиваясь к разговору. — Ожидают купеческий обоз. Он должен был приехать несколько дней назад, и люди обеспокоены.

— Обеспокоены? — переспросил Бранше. — Чем?

— Вчера в соседней деревне нашли еще одно тело, — взгляд Рэми метнулся в сторону Бранше, потом вернулся к супу. — Поговаривают, что в лесах водится нечисть. Людям незачем так изувечивать... им достаточно обухом по голове и в болото. Да и силенок на такое у простого человека не хватит, — взгляд Рэми стал настороженным, и Бранше почувствовал его страх. — Боятся, что людей с обоза тоже нечисть погубила, только я не верю. Думаю, обоз задержал дождь.

— Проклятый дождь! — прошипел Бранше.

— Вижу, тебе не терпится в столицу? — Бранше заметил внимательный взгляд Рэми, но отвечать не спешил, задумчиво прожевывая пирожок. Не дождавшись ответа, хозяин продолжил:

— А дорога сейчас нелегкая. Коня у нас, как ты знаешь, нет, у тебя — тоже. Идти пешком в такую погоду никому в радость. Да и с твоей ногой до столицы долго хромать будешь.

"А это ты зря, — подумал Бранше. — Хромали и в худшую... Но послушаем, что дальше скажешь..."

— А вот с обозом, в повозке, это дело другое.

— И стоит немало, — мрачно заметил Бранше, обдумывая услышанное.

Оборотнем оно, конечно, не хуже... но ведь и поймать могут. А дозор шутить не станет — мечом в бок, и путь закончится...

6.

Лия поднялась со скамьи, собрала грязную посуду и скрылась на кухне.

— Если то, что ты говоришь, правда, — парировал Рэми, — и ты хорошо готовишь, то мы можем не беспокоиться, — Бранше уловил слово "если", но промолчал. Готовил он, конечно, похуже Лии, но вполне сносно — в школе магии не жаловались. — Я разговаривал с хозяином таверны. В обозах кухарей вечно не хватает. Хороший кухарь в пути — редкость, любят они больше по городам в тепле сидеть, да в тавернах. А шастать через страну в обозах — не самое любимое дело для вашего брата. Да и платят там не слишком. Вот и приходится в пути есть то, что приготовит охрана, либо ждать ближайшей таверны, что не всегда выгодно и вкусно. Поэтому тебя возьмут в обоз. Платы не потребуют, сами заплатят. Но есть еще татуировка...

— Что за татуировка? — мигом насторожился Бранше.

Рэми бросил ложку в чашу, снял с руки кожаный браслет и положил его на стол. Бранше взял браслет, вгляделся в замысловатые завитушки — украшение, как украшение, только значки какие-то странные, непонятные, ну и легкий привкус магии, как и большинства вещей в этой стране. Но Рэми, видимо, хотел показать не совсем браслеты: закатав рукава, он протянул другу обнаженные запястья:

— Видишь?

Бранше сглотнул. Душа оборотня, порожденная древней магией, впервые встретила что-то столь же древнее и столь же достойное уважения.

Там, где глаза человека замечали лишь замысловатую татуировку, Бранше видел яркие линии огня. Подобно вышивке уходили под кожу и снова из нее показывались, создавая непонятный Бранше рисунок. Но вышивка неподвижна... — это находилось в хаотичном, незаметном глазу движении.

Перед глазами поплыло. Мир вдруг исчез, остался только танец золотистых нитей, обвивающих запястье Рэми. Нити играли с оборотнем. Издевались. Они видели его суть и грозились выдать, но в следующее мгновение переплетались в новом узоре, меняя грозное сияние на мягкое, ласкающее. Они жили своей жизнью, обладали своим разумом и даже дарили видения...

Молодой мужчина с золотистыми волосами. Оборотень. Своего Бранше узнает из тысячи. Рядом с ним — темноволосая женщина. Похожа на кого-то... но на кого? На руках у нее — маленький мальчик. Черноглазый, темноволосый. А рядом — еще один. Светловолосый, как и отец. Вцепился ручонками в юбку женщины и что-то шепчет, но что — совсем не разобрать.

Видение пришло и пропало, оставив чувство беспокойства. Что-то Бранше пропустил. Что-то важное. А нити знали. Они танцевали на запястьях Рэми, то показываясь, то вновь прячась под влажный рукав льняной рубахи.

— И после этого вы нас боитесь! — изумленно прошептал Бранше. — Что это?

— Это мы получаем от богов при рождении, — заметил Рэми, укрывая запястья рукавами рубахи. Бранше сразу же стало легче. — Знак моего рода и принадлежности к Кассии. У матери и сестры такие же. По татуировкам мы встречаем, по ним выбираем друзей и врагов. А браслеты... — Рэми надел кожаный браслет, и тот обнял запястье хозяина, будто его и не покидал, — знак того, что я — глава рода.

— Тоже магический? — спросил Бранше.

— Не понимаю, что плохого в магии, — парировал Рэми. — У нас много магических вещей, которые делают цеха и жрецы, а многие арханы в Кассии чуточку владеют тайным искусством.

— И ты? — спросил Бранше, пронзая Рэми взглядом.

Хозяин промолчал и ответил лишь спустя долгое мгновение:

— Я — не архан. Арханов с даром называют магами и их благословляют. Таких как мы, обладающих даром, называют колдунами и их ненавидят. Маги без голубой крови — проклятие для Кассии. Их приносят в жертву богу смерти.

Мальчишка от ответа ушел, значит, о своем даре все же подозревает. И вопросы задавать умеет:

— Я надеюсь, ты не колдун.

Соврать? Сказать правду?

— Твоя мать... — Бранше перешел в нападение.

— Лечит травами, — оборвал его Рэми. Искренне. А ведь верит в то, что говорит. — Но если ты — колдун...

— Слабый!

— ... то это меняет дело.

Бранше насторожился, почувствовав неладное. По позвоночнику пробежал неприятный холодок, стало тяжело дышать... И тут оборотень понял — не зря Рид приглушает силу Рэми. Стоило мальчишке один раз не выпить зелья, а Бранше уже почувствовал, как что-то незримо изменилось. Не тот это Рэми, что был сегодня утром. Не тот, что подобрал его на поляне. И не тот, что живет как обычный лесник в Кассии.

За спиной мальчишки будто крылья выросли. И нечто большее — тень покровительства. Бранше чуть не застонал и на миг закрыл глаза. У всех есть покровители. Иногда они наблюдают за своими любимцами, иногда помогают, но чтобы присутствовать рядом с ними непрерывно? Да еще так явно?

Рэми уедет, понял Бранше. Не сегодня завтра покинет он этот дом, этот лес... здесь такой силе тесно. И не дайте боги, если придется Бранше встать в битве против этого...

— Не оборотень, говоришь, — продолжил Рэми, вставая из-за стола и подходя к окну. — Слабый колдун... не прибедняйся. Не такой уж и слабый. Плохо это. Без татуировки и колдун. Проверят. Наши дозорные такие вещи издалека видят. И тогда тебе конец. А если была бы татуировка, глядишь, и вопросов не будет. И дар твой я спрятать смогу... Решишься?

— Решусь, — прошептал Бранше, чувствуя, как пересыхает во рту.

Амулет удачи аж нагрелся. Радуется. Только вот Бранше этой радости разделить не может. Разум говорит, что надо подчиниться, а душа оборотня плачет от страха.

Рэми горько улыбнулся. Не спеша потянулся к поясу и обнажил тонкий клинок. Те же знаки на рукоятке, что и на татуировке. Не, в этой Кассии все точно — безумцы!

Бранше не отрываясь смотрел, как вновь снимает Рэми кожаные браслеты, как обнажает запястье, полоснув по нему ножом. Прямо по золотым нитям. Глубокая рана, но крови нет, странно. Страшно. Играют ярче нити, переплетаются в танце, быстрее, быстрее, еще быстрее! Пестрит перед глазами и жаркой волной окатывает панический страх. Что же ты делаешь, Рэми? Кто ты?

— Дай руку!

Ну уж нет!

— Дай руку! — повторяет Рэми, и смотрит так, что Бранше невольно подчиняется.

Не его уже тело. Разум его от ужаса плачет, а тело... над телом властвует Рэми. Охватывают руку тонкие пальцы мальчишки, обжигают холодом... А Бранше трясет. Не видеть, не смотреть на проклятый клинок... не вырывать руку, на большее не хватает...

Боль. Пронзают Бранше огненные нити, как бусинку вплетают в невидимый глазу узор... убивают. Такое нельзя пережить...

Вот тебе и простой лесник...

Когда Бранше очнулся, дождя не было. Он лежал на кровати в комнате Рэми, а хозяин стоял у распахнутого настежь окна, любуясь на восходящее над лесом солнце.

— Красиво, — сказал Рэми, будто почувствовав, что гость проснулся. — Но ненадолго. Ночью будет буря.

— Что ты со мной сделал?

Бранше с трудом сел на кровати, не веря своим глазам. Рэми сильно изменился за эту ночь: сила его возросла настолько, что слепила внутреннее зрение оборотня.

Синее сияние, знак судьбы. Опасная сила, которой Бранше больше не обуздать. И тень покровителя, что овивала теперь Рэми коконом — важен для кого-то мальчишка. И этот кто-то не враг и не друг — младший бог. А с младшими богами играть не стоит... Зря все же Бранше зелье Рид ослабил.

— Ничего, — пожал плечами лесник. — Я принял тебя в свой род, подарив тебе татуировку. И только. Теперь я могу дать тебе это.

Бранше долго не осмеливался поверить в то, что услышал. А Рэми никуда и не спешил. Все так же стоял он у окна, черной тенью на фоне кровавого рассветного неба.

Что это за страна? Что это за люди? Недомерки? Какие уж тут недомерки, если с такой легкостью ломают судьбы. А ведь сделал же оборотня кассийцем. Сделал?

Золотые нити окутывали запястье Бранше частой сеткой. Сияния не было, а нити мирно спали, сплетая золотистый рисунок. Именно так видят нити недомерки. И именно так будет их видеть теперь Бранше.

Рэми обернулся. Глаза его были задумчивы, слегка печальны. Такие бывают у недомерков от наблюдения за чем-то по их мнению красивым, "магическим".

Бранше не понимал, что магического в рассвете, но его друг-недомерок из школы говорил, что рассвет завораживает. "Делает чуточку умнее, придает силы". Может, кому-то и придает. Но у Бранше — отнимает.

— Это лунный свет, — Рэми подал Бранше необработанный черный камушек, висящий на кожаном ремешке. — Камень колдунов. Он впитает в себя твою силу. И ты пройдешь мимо дозора.

— Не надо впитывать, — прошептал Бранше.

И вновь охватил Бранше панический ужас. Такой силы, как у Рэми, нельзя не бояться. Ее не осилить, против не пойти. Это все равно, как пойти против бури или урагана. С таким пусть высшие маги играются, Бранше лесник не по силам.

— Тогда до первого дозора, — недобро улыбнулся мальчишка.

— Мне все равно.

— Так ли?

Рэми взял в ладонь амулет удачи, и вероломная игрушка чуть засветилась, кокетливо заиграла огнями, почуяла сильного хозяина. Только Рэми теперь ни к чему глупые амулеты.

Теперь он маг и немаг одновременно... Бранше похолодел — Рэми и сам не понимает, как опасен. Не видит своей силы. Не знает своего покровителя... не умеет защищаться.

И тут Бранше почувствовал то, чего не чувствовал никогда — желание остаться. Броситься к ногам мальчишки и служить ему до конца своей никчемной жизни. Зачем ему эта жизнь? К чему чьи-то приказы, интриги? Перед ним стоит некто, кто творит судьбы этого мира. Некто слепой. А слепого так легко... убить?

— Я передумал! — выдохнул Бранше. — Я... помоги мне...

Властвуй надо мной!

Рэми сел на кровати. Глаза его на этот раз не были грозными, скорее — печальными. Изучающими. Мягко засветился лунный камень.

Бранше упал на подушки. Несмотря на раскрытое настежь окно, ему стало нестерпимо душно. Он видел только камень, чувствовал его — черный сгусток около своей груди, что втягивал в себя нечто, Бранше очень дорогое...

— Нет, — прошептал он.

— Главе рода не отказывают, — ответило вероломное тело.

7. Глава четвертая. Аланна

Рэми был прав, к вечеру разыгралась буря. Она билась в плотно закрытые ставни, ломилась в стены, пыталась заглянуть в дверь, и иногда казалось, что лесной домик не выдержит. Лесник и Бранше сидели на скамье у пышущего жаром камина. Оба молчали. Рэми задумчиво смотрел в огонь, Бранше точил нож, мысленно готовясь к путешествию.

Быть немагом оказалось нелегко. Без чутья оборотня Бранше чувствовал себя внезапно ослепшим, заблудившимся в темноте. Успокаивали лишь заверения Рэми, что силу можно пробудить в любое мгновение, стоит только мысленно обратиться к висящему на шее камню.

Бранше даже пару раз попробовал. Получилось. Но тотчас глаза Рэми меняли оттенок с черного на глубоко-фиолетовый, и Бранше вздрагивал от страха, загоняя магию обратно в амулет.

Сила Рэми росла с каждым мгновением. И чувствовал то не только гость. Судя по озабоченным взглядам Рид, она тоже была обеспокоена. Да и Лия вдруг перестала по поводу и без прыскать смехом, то и дело тревожно поглядывая на брата.

Бранше краем глаза наблюдал, как Рид подала сыну чашу. Рэми чашу принял, все так же не отрывая взгляда от огня, и стоило Рид отвернуться, как с пальцев мальчишки посыпались в зелье зеленые искры. Вот она, истинная сила мальчишки — меняет питье Рид даже без ведома мага. С таким действительно лучше не связываться.

"Вечно я лезу не в свое дело, — подумал Бранше, пробуя пальцем лезвие ножа. — Убираться отсюда надо и поскорее. Но и полезное в этом есть — теперь меня никто не отличит от настоящего недомерка!"

Бранше покосился на свои запястья и вздохнул. Он уже смирился с татуировкой и лишь изредка чувствовал на руках жжение, беспокойство, как от неудобной, колючей одежды. Чувствовал, как под кожей что-то движется, будто пытается выбраться наружу, но боли не было — было лишь ощущение легкой щекотки и покалывания.

— Злишься? — спросил Рэми, когда молчание стало невыносимым.

— Нет, — мрачно ответил Бранше, пряча клинок в ножны. — Не такой дурак я, чтобы злиться. Понимаю — ты для меня старался. Понимаю, что теперь ты за меня ответственен.

— Рад, что понимаешь, — улыбнулся Рэми, прислонив кочергу к стенке и внимательно изучая Бранше. — Только знай, когда приедешь в столицу, лучше тебе сменить татуировку на знаки своей родни.

— Зачем ты мне помогаешь?

— Зачем? — медленно переспросил Рэми, наливая домашнего вина в две чаши. Одну чашу он забрал себе, а вторую протянул гостю. И при этом так тепло улыбнулся, что Бранше растаял.

И все же вовсе неплох этот недомерок. Странный он, это да, но кто же не странный? Бранше взял чашу и вздрогнул, когда взвыла с новой силой буря, зло швырнула горсть капель в ставни и вновь затихла, жалобно поскуливая. Бранше вдруг стало удобно и хорошо в лесном доме. Как когда-то в доме родителей... До того, как их унесла война с соседним кланом.

В Кассии, наверное, нет вечных войн. И кассийцы даже не знают не имеют, насколько они счастливы.

Вспыхнул и вновь погас огонь в камине. Подмигивали оранжевым угольки. Кисловато пахло вином, отдавало травами и малиной.

— Не знаю, — ответил Рэми на полузабытый вопрос. — Наверное, ты мне просто нравишься.

— Этого мало.

— Мало, — неожиданно легко согласился хозяин. — Всего мало. Я привел тебя в свой дом, хотя ты и лариец. Я оставил тебя наедине с матерью и сестрой, хотя ты и чужой. Я взял за тебя ответственность перед богами, хотя не должен был. Я не знаю, зачем я это делаю, наверное, не хочу отвечать за твою смерть. Если с тобой что случиться, то виноват буду не я. И... ты чего-то не понимаешь. Дай, я объясню.

Бранше вздрогнул. Мгновение назад глаза Рэми были теплыми, как поленья в камине, а теперь в них вновь зажглось синее пламя. Таким же безжалостным, злым, неприступным Рэми был тогда на поляне. Такого Рэми Бранше боялся.

Оборотень начал задыхаться. Схватившись за скамью, как за последнюю опору, повалился на пол. Из груди вместо дыхания вырвался беспомощный хрип. А потом пришла боль. Сильная, но короткая, она быстро отхлынула, оставив за собой облегчение и радость. Он снова мог дышать.

Бранше лежал на полу и глупо улыбался. Как хорошо просто дышать и не чувствовать боли. Вот так лежать, смотреть на угасающие в камине угли и не двигаться...

— Ты можешь встать, — раздался откуда-то сверху спокойный голос Рэми. Это именно его сапоги были перед глазами Бранше, его руки с легкостью подняли с пола, посадив на скамью. — Я хотел тебе показать, что не так уж и рискую, как ты думаешь. Один мой приказ — и ты умрешь. Где бы ты не был.

— Ты... ты...

Ярость затмила разум Бранше. Его, оборотня, учит недомерок?

Последним, что он помнил перед новой вспышкой боли, это удивление в глазах Рэми, сменяющееся беспокойством. А потом усталость и прохлада чаши, прикасающейся к пересохшим губам. Сильный запах спиртного.

Бранше выхватил из рук Рэми чашу с вином, осушил ее одним залпом, чувствуя, как по телу растекается приятное тепло. Рэми налил себе еще вина и сел рядом с Бранше, прошептав:

— Это не я. Ты не можешь пойти против главы рода, меня защищает твое собственное тело. Но ничего страшного, друг мой. Не бойся, — Бранше вздрогнул. — Более ты никогда не почувствуешь моей власти. Завтра уйдешь с обозом, покажешь им свою татуировку, а когда приедешь к родственникам — отдашь им это.

Рэми сунул в руки Бранше маленький треугольник.

— Думаю, они разберутся, что с этим делать. Если захочешь, чтобы они разобрались. Это разрешение тебе, Бранше, сменить свой род.

Бранше посмотрел на металлический треугольник и без лунного камня почувствовал привкус магии. Только не магии Рэми, другого человека, наверное, жреца. И знал, что Рэми говорит правду — не хотел он зла, но и добро у лесника... странное, что ли? Похожее на... Бранше похолодел. На добро младших богов, вот на что похоже! Вроде, облагодетельствовали, но как-то не так, как бы против твоей воли, с противным привкусом покровительства.

Да не виноват Рэми. Он не может иначе... не умеет.

— Прости, — сказал толстяк, чувствуя себя немного глупо. — Твой мир меня...

— Пугает?

"Пугает, да вовсе не мир, — подумал Бранше. — Ты пугаешь!"

— Иногда он и меня пугает. Но ты не понял. Я не показывал тебе своей власти, я показывал, во что ты можешь вляпаться по незнанию. Так что, если ты не доверяешь своей родне... лучше оставайся в моем роду. Без веской причины трогать я тебя не буду, обещаю.

"А ведь не врет! И я ему верю. Самому себе не верю, а ему... ему — да! Глупый мальчишка. В столице я буду господин, там у меня такие покровители, что тебе и не снились... а ты? Почему мне уже все равно? Почему я хочу остаться с тобой? Мой господин..."

— Обещай, что если попадешь в беду, придешь ко мне, — сам того не ожидая прошептал Бранше. — Дашь мне шанс оплатить долг...

— Обещаю, — улыбнулся Рэми. — Только вряд ли это пригодится.

— Кто знает.

Бранше требовательно протянул пустую чашу Рэми, и тот наполнил ее из стоявшего на столе кувшина. Буря на улице завыла так, что содрогнулся дом, и вдруг умолкла, собирая силы для нового удара.

Бранше сделал глоток, пытаясь улыбнуться в ответ на улыбку хозяина. И в самом деле, чего он боится? Что Рэми обманет? До этого, вроде, не пытался... Оборотня даже коробила эта кристальная честность хозяина, будто, глядя на Рэми, он чувствовал червоточинку в себе самом.

— Слышал? — встрепенулся вдруг Рэми.

Бранше допил вино и вопросительно посмотрел на друга.

— Слышал что?

— Крик...

Буря вновь ударила так, что дом завибрировал. Рэми схватил со скамьи плащ.

— С ума сошел! — закричал Бранше, забывая недавний страх — Там же демоны женятся!

— Там кто-то умирает, — бросил Рэми, бросился из комнаты.

Бранше, выругался. Мальчишка! Спаситель всего мира! Такой большой, а такой наивный. Или мудрый? А ему какое дело? Пусть лезет. Получит суком по башке, так туда ему и дорога! Дело сделал, Бранше в род принял, так что пусть! Ну его...

Буря взвыла, будто обрадовавшись новой жертве. Бранше не выдержал и выбежал на улицу. Умирать, так вместе!

Буря разозлилась не на шутку. Жалобно стонали деревья. Сыпались на землю недозрелые яблоки. Ветер был везде. Он мешал дышать, забивал воздухом рот. Он срывал плащ, раздувая его, как крылья. Он кидал в лицо мелкими сучками, царапая кожу.

"Не лезь в мое царство! — вопил ветер. — Не смей!"

Бранше смел. Шипел и проклинал глупость Рэми, да и свою собственную и упрямо спускался по ступенькам. Схватился за столбик крыльца, сопротивляясь, тянущему в темноту ураганному ветру. Повернулся к ветру спиной, чтобы иметь возможность дышать, и позвал:

— Рэми!

И вновь стало тихо. Бранше замер. Воздух, казалось, дрожал от напряжения, ожидая нового удара.

— Помоги! — послышалось рядом.

Бранше встрепенулся. Вбежал по ступенькам, распахнул дверь и помог другу внести внутрь что-то тяжелое, завернутое в белоснежную ткань.

— Зови мать! — жестко приказал Рэми.

Вновь расшумелась за окном буря. Жалея об упущенной жертве, рвала она и метала, пытаясь снести маленький домик. С шумом упало рядом дерево, а Бранше похолодел.

Нельзя гневить ураганных демонов. Никак нельзя. Но в доме был Рэми. И его странный покровитель, чья тень вдруг окрасилась зеленым, целительным сиянием, заставляя демонов умерить пыл, оставить дом в покое. Кто ты, Рэми, что тебя так охраняют?

— Я сказал. Иди за матерью! — резко одернул его Рэми.

— Уже иду, — прошептал Бранше, вылетая за дверь. Когда он вернулся в общую комнату с Рид, все изменилось. Было тихо. Уютно потрескивал огонь в печи, пахло свежей выпечкой, и буря за окном жалобно скулила, как бы жалуясь на несправедливость. Сияние вокруг Рэми тоже поутихло, вновь став едва видимым. Нагрелся вдруг на груди лунный камень, обжигая кожу через рубаху.

Все же ненормально все это. Совсем ненормально. И Бранше совсем не нравится.

Рэми, неожиданно серьезный, опустился у скамьи на колени. Перерезал запутавшиеся завязки белоснежного плаща. Самальская ткань мягко упала на пол, Рэми осторожно отвел от лица спасенной золотистые волосы, и Бранше тихо выдохнул: на скамье лежала молодая девушка, зим пятнадцать, не больше, с красивым кукольным личиком.

— Это Аланна! — вскрикнула вбежавшая за Рид Лия.

— Какая еще Аланна? — прошипел Рэми, подняв девушку на руки и внося ее в комнату матери. Бранше поплелся за ним. Ему стало внезапно интересно.

Лия стянула одеяло с кровати, помогла брату уложить девушку поудобнее и принялась снимать с гостьи заляпанные грязью сапоги, с трудом справляясь с многочисленными мелкими застежками.

— Воспитанница Эдлая, — холодно ответила за дочь Рид, и Бранше с трудом вспомнил недавний разговор на кухне. Та самая высокорожденная с печальными глазами, что приехала в замок вместе с местным арханом.

Бранше зажег светильник, уронив на пол трут. Рид сунула гостье под нос что-то пахнущее резко и неприятно. Веки незнакомки чуть дрогнули, девушка глубоко вздохнула, и сверкнул на ее груди в свете огня амулет в виде свернувшейся в клубок змеи.

— Все хорошо, — прошептала Рид, растирая ладони гости. — Все хорошо, вы в безопасности.

— Где я?

— В доме лесника, — мягко ответила Рид. — Завтра буря стихнет, и вы вернетесь домой.

— Я не вернусь.

Бранше почувствовал повисшую в воздухе угрозу. Даже он, не знавший обычаев Кассии, понимал — за помощь беглой архане Рэми ждут огромные неприятности. И потому желательно сдать красавицу опекуну, пусть тот ею и занимается. И жалеть ее, высокорожденную, незачем. Хоть и сжимают нервно одеяло ее руки, хоть и наполняются слезами голубые глаза.

Рэми все так же молчал. Подошел к стоявшему у окна столику, налил в чашу немного травяного отвара, заставив Бранше вновь покрыться испариной: с пальцев Рэми полился в чашу зеленоватый свет, меняя успокаивающее зелье.

— Отлично, — иронично ответил Рэми, подавая девушке напиток.

Стоило гостье осушить чашу, как щеки ее чуть покраснели, утратив мертвенную бледность, а в глазах приутихло пламя страха.

— И куда ж вы пойдете? — спросил Рэми, забирая чашу.

Архана пристально посмотрела на хозяина.

Бранше не верил своим глазам — еще мгновение назад слабая, как котенок, она вдруг горделиво подняла подбородок, вспыхнула гневом, даже ненавистью:

— А это, Рэми, дело не твое!

8.

Услышав свое имя, Рэми вдруг почувствовал, что все в нем перевернулось. В одно мгновение. Нахлынули вдруг воспоминания, а вместе с ними, казалось, давно похороненные к этой девочке чувства.

А она — помнит? Нет, не так — зачем она помнит? Зачем носит этот дешевый, так неподходящий для арханы браслет из медовых бусинок янтаря, зачем смотрит на него так... будто разочарована. Будто Рэми ее предал...

Рэми грустно улыбнулся и отвел взгляд. Бред. Кого он мог тогда предать? Тринадцатилетний мальчишка, который ничего не знал о жизни? Хотя, случись это сейчас, разве поступил бы он иначе?

Тогда Рэми в первый раз поехал ранней весной с Самалом на рынок. Рынок находился в небольшом городке, охватившем полумесяцем огромный храм рода. На площади перед храмом окрестные ремесленники и земледельцы раз в седмицу выставляли на продажу нехитрые товары, а раз в несколько лун приезжали купцы, открывая ярмарку.

Лия очень хотела поехать с братом, только была она еще мала и сильно тогда болела.

Рэми обещал кашляющей сестренке привезти яркие ленты, сладости, новое платье, самалийские сапожки и даже браслет удачи из храма судьбы, что находился как раз по дороге.

Браслет он купил еще не доехав до ярмарки. Спутники Рэми не могли проехать мимо храма, не остановившись на короткую молитву, и Рэми использовал время остановки, чтобы бросить в глиняную, хитро расписанную чашку монетку и выбрать среди других браслетик. Янтарные камушки, нанизанные на кожаную нить, лежали в раскрытой ладони Рэми, когда мальчик, вместе с на коленях и молился на залитой солнцем, окруженной увитыми плющом арками, храмовой площади.

— Не отнимай покровительства у меня и моей семьи, — шептал он, склонив голову перед величием покровителя Кассии, Радона.

Он протянул руку и монетка упала в корзину подошедшего молодого жреца. Тот милостиво улыбнулся, сотворил в воздухе благословляющее заклинание, коснулся тонкими пальцами браслета удачи и обратился к Рэми:

— Велика судьба твоя, мальчик. Велика ноша, которую боги взвалили на твои плечи. Но велика и их милость.

Рэми удивленно моргнул, набрался было смелости, чтобы попросить объяснить странные слова, но жрец куда-то исчез. Рядом молча шевелил губами Самал, чуть поодаль склонились перед ступеньками храма остальные их спутники, ярко светило солнце, нагревая макушку.

Рэми натянул на голову соломенную шляпу, тяжело поднялся и прошел к повозке.

Всю оставшуюся дорогу он был задумчив. Камни приятно холодили запястье, солнце скрылось за тучей, лошади весело бежали по подсохшей дороге. Переговаривались рядом мужчины, а Рэми мрачным взглядом смотрел на пробегавший мимо весенний, в синих лужах подснежников, лес.

И тут мальчик увидел ее. Маленькую девочку в голубом плаще. Комочек страха под цветущей вербой.

— Стой! — закричал Рэми.

Первыми на крик мальчика откликнулись лошади, застыв посреди дороги, как вкопанные. Кто-то из мужчин витиевато выругался, чуть не вывалившись с повозки, Самал повернулся к Рэми.

— Рэми, друг, ты так не шути, — криво усмехнулся конюх.

— Смотри! — крикнул ему в ответ Рэми, показывая на вербу.

Самал увидел. Спрыгнул с козел, подбежал к девочке, присел рядом на корточки и тихо спросил:

— Архана?

Девочка не ответила. Она все так же сидела на поляне и беззвучно плакала. Ее ясные, голубые глаза были широко распахнуты и отражали наивный, беспомощный ужас. Не бывает у детей такого ужаса, подумалось Рэми. И у взрослых не бывает. Не должно быть.

Самал чуть скривился. Осторожно поднял ребенка на руки, прижал к груди. Девчушка доверчиво обняла его за шею, спрятав лицо в складках плаща. И все так же плечи ее содрогались от бесшумных рыданий, а кулачок вдруг сжался, схватив прядь волос Самала.

Наверное, больно, подумалось Рэми, но Самал и виду не подал, что ему неприятно, лишь прижал ребенка к себе сильнее и понес девочку к повозке.

— Только этого нам не хватало! — прошипел их спутник, толстобрюхий Вран, что заведовал кладовыми поместья.

— Может, именно этого и не хватало, — парировал Самал, отлепляя от себя ребенка и усаживая ее на сложенные в повозке одеяла.

— Присмотри за ней, — приказал он Рэми, впрыгивая на козлы.

Мальчик подвинулся чуть ближе к архане. Совсем немного, но достаточно, чтобы она вздрогнула, прижала колени к груди, обняв их тонкими, украшенными золотыми браслетами руками.

Тронулась повозка, и лошади легко побежали по проселочной дороге.

Девочка больше не плакала. Просто застыла. Она была даже хорошенькой: золотистые, пушистые волосы, рассыпавшиеся по плечам, курносый носик и россыпь веснушек на бледных щеках.

— Меня зовут Рэми. А тебя? — мягко спросил мальчик, подумав, что архане наверное, столько же лет, сколько и Лие.

Девочка молчала. Все так же, не замечая Рэми, смотрела она в заляпанную грязью холщовую стенку повозки.

— Не хочешь, не говори, — надулся мальчик. — Могу тебя называть синеглазое солнышко. Согласна?

Малышка вновь не ответила. Повозка подпрыгнула на ухабе, и девочка чуть было не покатилась на звериные шкуры, которые Самал надеялся продать на ярмарке, но Рэми схватил ее за плечо, удержал на месте. И от мимолетного прикосновения она опять вздрогнула. Но опять промолчала.

— Неразговорчивая ты. Может, просто глупая?

Глаза арханы обрели подобие смысла.

— Моя мама говорит... — продолжил успокаивать Рэми.

— У меня нет мамы, — прошептала вдруг девочка.

Рэми вздрогнул. Маленькая архана вдруг преобразилась. Глаза ее вновь наполнились недетской, серьезной болью, по щекам покатились крупные слезы.

— Наверное, есть отец? — смутился Рэми.

Чувствовал он, что сказать что-то надо, но вот что?

— У меня нет отца, — прошептала та, вдруг бросившись Рэми на шею.

Она плакала тихо, как мышка, содрогаясь от рыданий. Рэми несмело гладил золотистые волосы, прижимал ее к себе, укачивал, пытаясь забрать хоть немного ее боли. Только бы она не плакала так горько, не цеплялась ему в шею, как в последнее спасение.

Повернулся к ним Самал. Посмотрел мягко, сочувствующе. Умолкли мужчины, забыв вдруг о разговорах и шутках. Над повозкой повисла тягостная тишина, омрачаемая тихими всхлипами.

Заморосил дождик, а маленькая архана плакала долго, очень долго, пока не уснула в объятиях потрясенного Рэми.

Вечером Самал осторожно перенес заснувшую девочку из повозки в большой сарай, где они остановились на ночь. Дождь давно закончился, над лесом всходила ущербная луна, загадочно подмигивали звезды.

Рэми не мог заснуть. Он устроился на сене рядом с маленькой арханой и смотрел, как она спит... Пухлые губки порозовели, приоткрылись во сне, девочка то и дело вздрагивала, постанывала. А когда мужчины, наконец, закончили приготовления к ночлегу, и в сарае стихло, маленькая архана вдруг открыла глаза, испуганно встрепенулась.

— Я здесь, — прошептал Рэми.

Девочка сразу же успокоилась, вынырнула из-под одеяла, прижалась к Рэми. Теплая ото сна, пропахшая молоком, она заставила мальчика нервно сглотнуть. Пробудилось в душе жгучее желание защитить, не дать в обиду... кого? Чужую? Высокорожденную? Да он и прикоснуться к такой не имеет права...

Очнувшись, он прижал ее к себе крепче, укутал плащом, и архана завозилась, устраиваясь поудобнее и некоторое время они просто сидели рядом глядя, на догорающий костер.

Хрустели сеном за перегородкой лошади, в огромном сарае было тепло и слегка душно, трещал огонь, и маленькая архана тихо мурлыкала, прижимаясь к своему спасителю, заглядывая ему в лицо неожиданно любящими глазами. И когда успела так... полюбить?

— Есть хочешь?

Девочка кивнула. Рэми, выбравшись из-под теплого плаща, протянул ей кусок хлеба.

— Как тебя зовут?

Девочка откусила кусок, но вновь не ответила.

— Не хочешь, не говори, синеглазое солнышко.

Архана широко улыбнулась, вонзив крепкие зубки в краюху хлеба.

— У тебя есть родные? — та отрицательно покачала головой. — Ну кто-то же должен быть? Опекун?

— Мама... — улыбка сошла с лица девчушки, а хлеб выпал из пухлых, детских ручонок. Испугавшись, что она вновь заплачет, Рэми бросился было к ней, то архана остановила его тихим, совсем недетским вопросом:

— Почему их убили? Рэми, почему?

Запомнила мое имя, подумалось мальчику, когда архана, устав от слез, вновь заснула в его объятиях. На ее тоненьком запястье поблескивал браслет из необработанных камушков янтаря.

Ничего, Лие Рэми при случае купит другое. А с арханой он больше не увидится. Он это знал.

— Единственная, кого разбойники оставили в живых, — счастливо шептал Самал маленькому леснику, когда они выезжали из города. — Глазастый ты, Рэми. Твоя глазастость принесла нам неплохую награду от архана... девчонку-то уже похоронили...

Рэми вздрогнул, чуть было не уронил чашу, и неожиданно мягко ответил:

— Мое, синеглазое солнышко.

Бранше недоумевал. Откуда Рэми знает гостью? Почему так уставился на простой браслет из золотистых камушков? Браслет и браслет... лучше бы на девчонку смотрел.

А посмотреть есть на что — кожа чиста, как крем из хороших сливок, губы, как спелая вишня, а глаза... Яркие, живые, они созданы для того, чтобы покорять. Холодный огонь, а не девчонка, такую бы в Ларии на руках носили. Правда, излишне худа, но Бранше бы ее откормил, это дело недолгое... только не для него она. Этот лакомый кусочек для этих... арханов, которых Бранше временами уже начинал ненавидеть.

— Денег тебе хватит? — так же ровно спросил Рэми. — Ты ведь уже не ребенок, Аланна. А поступаешь как безрассудное дитя.

— Не твое дело! — повторила она так резко, что закашлялась.

Пока архана приходила в себя, Рид выразительно посмотрела на сына и даже Бранше пробрало до самых костей от этого взгляда. Рэми тоже умолк, но уходить отказался, сев на лавке у окна. Бранше, подумав, сел рядом. Почему и нет, теперь это и его род тоже. И хлопоты у них теперь общие...

— Слушай меня, девочка, — прошептала Рид, укутывая Аланну теплым одеялом. — Теперь это и наше дело. Как я понимаю, Эдлай не знает, что ты ушла?

Аланна не ответила, но так посмотрела на Рид, что ответа и не понадобилось.

— Думаю, с завтрашнего утра он начнет тебя искать. С такими ногами хочешь уйти от погони? От дозорных? Или от зова, если Эдлай им воспользуется?

Аланна потупилась, в голубых глазах проступили слезы. Она стыдливо прикрыла одеялом натертые в кровь ноги и густо покраснела. От румянца на белоснежных щеках архана стала еще краше, и Бранше растаял, забыл, что еще мгновение назад боялся не за архану, за ее покровителей.

— От дозорных уйти можно. Но стоит Эдлаю провести ритуал вызова, и твое тело изменит, само к нему пойдет. Знаешь, что будет дальше?

Аланна побледнела, прикусила губу, но ничего не ответила.

— Плохо тебе у Эдлая, так? — прошептал Рэми, и от его голоса щеки красавицы чуть покраснели.

— Однако ты терпела, — продолжила Рид, бросив на сына короткий, предупреждающий взгляд.

Рэми прикусил губу, подобно красавице чуть покраснел и посмотрел в пол. Бранше своим глазам не поверил — Рэми умеет краснеть? О боги, как легко лишаете вы мужчин разума... одним взмахом девичьих ресниц.

— Что случилось? — продолжала Рид, когда молчание стало звенящим, почти живым.

Аланна вновь так сильно побледнела, что Бранше испугался: сейчас упадет в обморок. Но Рид взяла ее за руку и, мягко погладив ладонь, повторила:

— Что случилось?

— В поместье приехал виссавиец, — прошептала Аланна дрожащим голосом.

— И?

— Они ссорились, — девушка говорила так тихо, что Бранше едва слышал. — Я хотела войти в зал, но...

— Подслушала разговор? — осторожно сделала вывод Рид. — Разговор касался тебя?

Аланна кивнула:

— Эдлай шантажирует виссавийца.

— Скажешь чем?

Аланна покачала головой.

— Не могу. Я дала слово арханы. Виссавиец маг, он меня почувствовал... Потом поймал в коридоре. Пригрозил, что если только осмелюсь кому-то рассказать... — по щеке девушки сбежала слеза, — то сама буду просить о смерти.

— Скажешь, чего хочет от виссавийца Эдлай?

— Чтобы я... чтобы Элан женился на мне. И...

Лунный камень на шее Бранше нагрелся, потом вдруг стал ледяным, холодя кожу, и оборотень только сейчас увидел то, что должен был увидеть раньше — быстро крепчавшую нить связи между Аланной и Рэми. Архана и лесник. Союз, который добра не принесет...

— Виссавиец спросил... сказал, что на мне отыграется... а Эдлай ответил, что ему все равно. Хочет меня убить? Пусть убивает. Только ребенка рожу, и дальше — пусть! Хоть кожу снимет! Эдлаю, без разницы. Как он хочет меня убить? Быстро или медленно? Мучительно? Говорят, виссавийцы умеют убивать годами. Не хочу! Не так... Не хочу платить за грехи Эдлая. Не хочу мужа, который меня ненавидит! Я даже лица его не видела, все эти тряпки скрывают. Я даже не знаю, человек ли это... только глаза. Какие безжалостные! Они ведь даже чувствовать, говорят, не умеют... я боюсь, понимаешь? Я так боюсь... Я не могу...

Рид, прикусив губу, прижала Аланну к себе, и тихо прошептала:

— Не надо бояться, верь мне. Оставьте нас.

Рэми кивнул и выразительно посмотрел на Бранше. Тому уходить не хотелось, больно уж красива была архана, больно мягки были золотистые волосы, рассыпавшиеся по худым плечам, и больно уж горько она плакала, вцепившись в плечи Рид... Но в глазах хозяина явно читалось — лучше подчинись. И Бранше, вспомнив недавнюю боль, подчинился.

Некоторое время Бранше сидел рядом с молчаливым Рэми и переваривал услышанное. Виссавийцы. Странные люди из соседней страны, что кутались в ткань, скрывая и фигуры свои, и лица до самых глаз. Всегда в зеленом — целители. Всегда в синем — послы. Но всегда непонятные, недоступные и недосягаемые. Беспощадные и далекие. Чем Эдлаю их удалось зацепить?

Мать Рэми вышла из комнаты спустя долгое время. И не с пустыми руками — с белоснежным конвертом, на котором была выведена замысловатая надпись. Бранше поморщился — витиеватый тайный язык арханов знали немногие даже в Кассии, а уж и Ларии — и подавно.

А хотелось бы знать. Хотелось открыть конверт и посмотреть, что внутри, только такую защиту Бранше не обойти. Откроет конверт кто-то, помимо адресата, и письмо исчезнет, растворится в воздухе, будто и не было. Жалко. И разорвать заклятие под силу только сильному магу... такому, как Рэми.

Чуть больше бы времени... Но предсказание оракула звучало ясно — принцу Кассии скоро будет грозить опасность. И приказ короля сберечь внука не позволял заняться как следует ни лесником, ни его семьей.

А стоило бы. Не зря амулет удачи привел оборотня в этот дом. И не зря именно в эту ночь он познакомился с Аланной, воспитанницей одного из самых опасных и жестких советников повелителя.

— Заснула, — устало заметила Рид. — Рэми, пойдешь в поместье за ее харибой. Попросишь Салама утром пораньше привести кобылку Аланны. Никто не должен знать, что она не ночевала дома.

— Это не опасно? — спросил Рэми, и сразу же добавил:

— Не опасно ли для Аланны возвращаться домой?

Рид некоторое время молчала, а потом ответила.

— Не думаю, что Аланне грозит опасность со стороны виссавийца. Если ты это имеешь ввиду. Я не знаю, как советнику удалось подчинить себе Элана, но я знаю этого... виссавийца. Не будет хранитель вымещать злость на Аланне. Другое дело — Эдлай. Он затеял опасную игру. И эту игру надо закончить. Поэтому, Бранше, у меня к тебе просьба.

Оборотень живо встрепенулся, вопросительно посмотрев на Рид.

— Я прошу тебя о маленькой услуге. Ты передашь письмо Аланны харибу повелителя...

— Это не так просто, — прошептал Бранше, внутренне ликуя.

— Будет просто, если ты покажешь старшому дозора, Арману, это. — Рид дала Бранше небольшой медальон, который недавно висел на шее Аланны. — Этим ты отплатишь нам за свое спасение. А теперь идите спать, мальчики. Завтра будет сложный день.

Бранше усмехнулся. Кто ты, женщина? И почему говоришь о грозном советнике повелителя как о старом знакомом? И откуда знаешь Элана?

И почему так не хочется выдавать старому другу Элану ни его симпатичную, но глупую невесту, ни смущенно смотрящего в огонь Рэми?

Бранше протянул руку, схватив заветный конверт, и в очередной раз вздрогнул, увидев знаки рода на своем запястье. Что же, глава рода Рэми, а по-ларийскому, вождь и кровный брат, сделаем, как ты просишь. И постараемся выпутать тебя из неприятностей, в которые ты так опрометчиво вляпался.

9. Глава пятая. Встреча

Прошло несколько дней, как Бранше покинул лесной домик. Вместе с гостем ушли и дождливые деньки, и над лесом воцарилась сонная, душная жара.

Рэми тронул шестом сеть под кустом ракитника и вздохнул. Окрестные леса принадлежали архану, ловить рыбу в этом озере было запрещено, но некоторых деревенских запреты волновали мало.

Сдавать браконьера Рэми с одной стороны не хотелось — архану рыба в озере была вовсе не нужна, а деревенским семью чем-то кормить надо. С другой — рыбы в сети попалось столько, что на прокорм полдеревни хватит. Пожадничал браконьер, лишнее взял, а вот этого Рэми простить не мог. Значит, придется у озера переночевать и деревенского научить уму разуму, пока дозор не научил.

Рэми вывел лодку на середину озера. Красиво сегодня, тепло. И вода глубокая, чистая, как ее взгляд. Рэми тряхнул головой. Слишком часто в последнее время он думает об архане.

Он помнил, как плакала, бесновалась маленькая девочка отчаянно рвясь из рук дозорного. Выкрикивала его имя, тянула к нему тонкие руки. Потом еще долго снилось Рэми бледное, заплаканное личико. Снилась россыпь веснушек, которые теперь исчезли. Ее слабая улыбка, когда он подарил ей тот злосчастный браслет...

— Рэми! — позвал кто-то.

Он обернулся так резко, что чуть не выпал из лодки. На берегу, у самой кромки воды, стояла Аланна. Не тот хрупкий ребенок, которого помнил Рэми. И не та тихая, усталая девушка, что покидала его дом — на берегу стояла архана. Гордая и неприступная. Роскошные волосы были волосок к волоску собраны под золотую сетку, лицо казалось чужим под аккуратным, тонкой работы рисунком, нанесенным синей краской. Но такой Рэми она даже нравилась. Такой не заставляла она болеть сердце, такую легко забыть, такой легко сделать холодный, вежливый поклон.

— Слушаю вас, моя архана, — ответил Рэми, осторожно подгоняя лодку к берегу.

— Покатаешь? — тепло улыбнулась она.

Ветер погладил легкие юбки ее золотистого платья, игриво бросил к ее ногам сморщенный березовый листик. Аланна подняла листик и начала теребить его в пальцах, не отрывая взгляда от волн, разбивавшихся у самых носков ее туфель. И как она только добралась сюда в этих туфлях?

— Как архана прикажет, — вежливо ответил Рэми, подплывая к берегу.

Он подал ей руку, помогая зайти в лодку. Аланна на мгновение заколебалась. Шаловливый ветерок принес ее запах — тонкий аромат жасмина. Мягкая, белая рука легла в его ладонь, легкое прикосновение лишило сил. И на мгновение мир поплыл перед глазами, растворяясь в неожиданно ярком солнечном мареве.

О боги, как выдержать?

Перешагивая через борт лодки, Аланна пошатнулась. Упала в объятия Рэми. И сразу же перехватило дыхание, потемнело перед глазами. О боги, это же архана! Гордая, неприступная, почти богиня! Ее любить можно, но не как женщину, а как высшее, недосягаемое существо.

Рэми мягко посадил Аланну на скамью. Только тогда он смог вздохнуть свободно.

Оттолкнулся шестом от берега, и острый нос лодки начал бесшумно рассекать волны озера. Выпрыгнула невдалеке крупная рыба. Аланна, вздрогнув, выпустила подобранный на берегу листик. Некоторое время следила она за ним взглядом, задумчиво проводя пальцами по поверхности воды. Рэми всеми силами пытался запомнить ее такой — красивой, недосягаемой, невозможной. Арханой.

Лодка мягко зарылась острым носом в заросли белых лилий. Аланна сорвала ближайший цветок, и несколько капель упали на золотистый плащ, оставив на нем темные пятна.

— Красиво, — прошептала она. — Я и забыла, как хорошо может быть летом на озере.

— Слышал я, что замок повелителя не менее красив, — ответил Рэми. — И уж точно, безопасен. Простите архана, но здесь встречаются крупные звери и змеи. Удивляюсь вашей свите — в лесах находят трупы, а вы гуляете одна.

— А это мое дело, где я гуляю и с кем, — парировала Аланна. — Очень правильный, так? Вежливый, аж скулы сводит! Тогда, в лесу, ты был другим...

— Тогда вы были маленькой девочкой, а я всего лишь глупым мальчишкой...

— А теперь поумнел, не так ли? — Аланна разорвала цветок и швырнула скомканные лепестки за борт. — Не сильно. В доме тоже со мной говорил не так!

— В доме мы были... О боги, да чего ты от меня хочешь! — не выдержал Рэми. — Ты чего-то не понимаешь? Дай я объясню! В твоем присутствии я должен склоняться в поклоне, молчать, и не дайте боги, видеть в тебе...

— Женщину?

— Девчонка ты, а не женщина! Глупая девчонка!

Аланна побледнела. Прикусила губу, и синие глаза засверкали гневом.

— А ты у нас разумный, аж тошно! Боги, как же я ошиблась!!! Столько времени вспоминала тебя, гадала, какой же он... А ты! Ты такой, как и все! Забирай свой браслет!

Аланна надула губки и сорвала браслет так резко, что кожаная нить порвалась, а золотистые бусинки рассыпались, прыгая по дну лодки.

Рэми побледнел. Молча отставил шест и начал собирать желтые камушки. Один за другим. Только бы не смотреть ей в глаза.

— Я такой же, как и все, архана, — ровно ответил он. — Такой же, как те, что незримо вас окружают. Мимо которых вы проходите, не заметив. Такой же, кто не осмеливается поднять на вас дерзкого взгляда. Слуга у ваших ног. Вы приказываете, я исполняю. Чего еще от меня вы ожидали? Я всего лишь рожанин.

Аланна, подняла упавшую рядом с ее туфелькой бусинку и протянула ее Рэми. На мгновение ее пальцы коснулись его ладони. Это прикосновение отозвалось в сердце тягучей болью. Неправильно. Все это слишком неправильно.

— Я — лесник, — продолжил Рэми. — Я им был, я им и остался. Не понимаю ни вашей злости, ни вашего разочарования.

На плаще Аланны появилось еще одно пятно. Рэми, не смея поднять взгляда, продолжал собирать бусинки.

— Я подарил вам этот браслет, потому что мне было жаль потерявшей родителей девочки. Надеялся, что это принесет вам удачу. Знал бы я, что оставил столь глубокий след в вашем сердце...

— ...и убил бы холодом, — дрожащим голосом ответила Аланна. — Этот браслет помог мне выжить. У меня никогда никого не было, кроме родителей. А потом появился мальчик с теплыми глазами. Этот мальчик обнял меня, шептал что-то ласковое, и боль... боль уходила. И плакать не хотелось. А когда было совсем плохо, его глаза подбадривали, а бусинки... они так странно сияли, что становилось спокойно... Они давали мне силу... Я думала, что это твое тепло, Рэми.

— Не мое, архана. Тепло бога судьбы, в чьем храме я купил браслет. Его благодарите, не меня. А воспоминания? Они проходят...

Рэми собрал бусинки и сел на скамью напротив Аланны. Потом взял ее холодную ладонь в свою и пересыпал туда медовую рассыпь камушков. Аланна больше не плакала. Глаза ее были сухими, а злой, колючий взгляд убегал куда-то вдаль, к темной полоске леса за озерной гладью.

Рэми мягко сжал ее пальцы в кулак и вновь встал на носу лодки, гоня ее шестом по теплым водам озера.

На солнышко нашла тучка. Аланна, облизав губы, вдруг прошептала:

— Мне не за что благодарить богов, — сердце Рэми замерло, забилось сильнее, но державшая шест рука не дрогнула, все так же подгоняя лодку в берегу. — За одиночество не благодарят. У меня был брат, названный, он меня забыл. У меня был опекун, он меня предал. А слуги... да, они ходили за мной, слушались каждого приказа, но они меня не любили. Никто не любил. Мне казалось, что хотя бы тот мальчик...

— Аланна, — Рэми на мгновение замолчал, тщательно подбирая слова.

Ни один разговор ни до того, ни после, не казался ему столь тяжелым. С одной стороны ему хотелось обнять девушку, успокоить, как тогда, в лесу. С другой... Аланна явно и сама не знала, во что играет. Единственное, что он может для нее сделать — это оттолкнуть. Поплачет и забудет. У архан это проходит быстро.

— Аланна, и ты меня пойми... тот мальчик и в самом деле полюбил ту девочку. И ему было больно отдавать ее в руки архана. Но мальчик знал — девочке не место с ним в лесу...

— Зачем, Рэми, — заплакала Аланна. — Зачем? Я же просила тебя, богами молила, забери...

— Ты не знаешь, что такое жить, как я, — жестко ответил Рэми. — Ты — архана. Твой род...

— ...принес мне только несчастье. Жених меня ненавидит и опасается. Я знаю его тайну. И хоть дала клятву, а могу ее выдать. Просто из страха. Я каждый день вижу сомнение в его глазах — сначала за общим завтраком, потом за обедом, потом за ужином. И, странно, я его понимаю. С одной стороны Эдлай, что шантажирует, с другой — Аланна, что его боится. Они думали тогда, что я мертва... если бы...

— Не может быть этого "если бы". Как стало, так стало.

— Лучше б я тебя не встретила! Умерла бы тогда в лесу или во время бури...

Рэми похолодел. Не бежала она в тот день от Эдлая, от жизни бежала. К смерти. Аланна же, будто поняв, что сморозила глупость, побледнела еще больше, и быстро приказала:

— Греби к берегу. Забудь об этом разговоре.

— А ты — ты забудешь о своих мыслях? — воскликнул Рэми. — Выбросишь из головы? Боги, да куда смотрит твой виссавиец! Слепой он, что ли?

— Не такой уж и слепой. Элан понял, что я не ночевала дома.

Рэми напрягся, а Аланна продолжала:

— Он встретил меня на пороге комнаты. Сказал, что могу больше не убегать. Потому что он маг, и маг, в отличие от Эдлая, неплохой. Если я только подумаю о побеге, он меня остановит. И знаешь, я поверила... Потом он сказал, что на этот раз поможет утаить мое бегство...

— В обмен на что? — насторожился Рэми.

— В обмен на прощение, — пожала плечами Аланна, слегка улыбнувшись. У Рэми перехватило дыхание от этой улыбки. О боги, как она наивна! Как легко ее обмануть... — Представляешь, виссавиец попросил у меня прощения. За то, что напугал в тот вечер. За свои угрозы. За то, что ошибся... он ведь думал, что я за одно с Эдлаем. И лишь позднее догадался...

— ...что вы враги? — усмехнулся Рэми. — Я б на твоем месте особо жениху не доверял. Неужели не понимаешь, что Эдлай держит его за горло? Надеюсь, ты не рассказала ему о письме?

— Не рассказала. Как и о разговоре с твоей матерью. И о настоящей причине возвращения. Элан всерьез полагает, что я испугалась. Потому и вернулась.

— Считает тебя трусливой дурочкой...

— А ты? — внезапно спросила Аланна, заглянув в глаза Рэми.

— Не все ли тебе равно? — парировал Рэми.

— А если — нет?

— А если нет, — медленно ответил Рэми, — то ты совершаешь большую ошибку, Аланна.

— Ошибку в чем?

— Видишь во мне человека, не слугу. И это ошибка. Я помогу тебе. Не знаю чем, не знаю — как, но помогу. Этого ты хочешь?

— Нет. Я и сама не знаю, чего хочу. Ты прав, я не имею права ничего от тебя требовать.

— Поздно, Аланна. Ты не оставила мне выбора.

— Я не буду тебе навязываться!

— Да не навязываешься ты! — закричал Рэми. — Никогда не навязывалась. Там, на поляне, я первый тебя увидел. И что? Ты бы прошла мимо застывшего в горе ребенка? А потом... ты была такой несчастной, что мне захотелось тебя приободрить. Видимо, перестарался.

— Не перестарался...

— Разговор это бессмысленен, всегда таким был. Видимо, судьбой мне писано быть твоим телохранителем, архана, и помогать тебе избежать глупостей. О, только не смотри на меня так! — прошептал Рэми, когда в глазах Аланны вновь показались слезы, на этот раз благодарности. — Одним хорошим поступком больше, одним меньше, надеюсь, что после смерти мне боги зачтут... за старание.

Рэми и самому хотелось плакать. Ну почему? Почему она не выбрала Лию? Или, на худший случай, его мать? И почему ему в последнее время так везет — сначала Бранше с его проблемами, а теперь и Аланна...

— Зачем тебя делать из меня героя, а, Аланна? Не лучше ли присмотреться к жениху... Может, вы сживетесь?

— Никогда не сживемся! — опустила глаза Аланна, и посмотрела на проплывавшего мимо лебедя, внезапно спросила:

— Почему они такие спокойные? Я думала, вольные птицы боятся людей.

— Меня не боятся, — усмехнулся Рэми. — Они знают, что я их не обижу. В прошлом году этот лебедь повредил крыло, а моя мама его выходила. Но дозора они опасаются...

— Почему?

— Дозорные любят есть на обед свежее мясо.

— Вот и я тебя не боюсь. Знаю, что ты меня не обидишь.

— Если так говоришь, — прошептал Рэми, окунувшись в глубину чистых, синих глаз, — то я уже тебя обидел.

Аланна пожала плечами и опустила руку в воду, сорвав желтую кубышку.

Рэми сглотнул. Боги, что же он делает? Почему жаждет обнять, прижать к себе, успокоить. Как сестру? Нет...

Пухловатые губы притягивали, глаза волновали и хотелось сорвать с ее волос золотистую сетку, распустить их по плечам, смыть поцелуями краску с бледных щек, заставить ее вновь превратиться в ту самую девочку, что сидела тогда на поляне.

Но нельзя.

Хоть и знал Рэми, что и она того жаждет, а нельзя.

Потому что больше то, чем страсть... это любовь.

Нельзя, чтобы она страдала. А ведь будет. Будет, если Рэми не сможет сдержаться, если выдаст свои чувства.

А он? Он уже пропал. На этот раз — окончательно. И Рэми молился всем богам только об одном — помочь Аланне подружиться с женихом или избавиться от помолвки раньше, чем он совершит очередную глупость.

10. Глава шестая. Младший бог

Стараясь не думать о будущем, Аланна наслаждалась каждым мгновением золотой осени.

Скоро ее счастье закончится. Опадут последние листья, опустеют поля, отпразднуют в деревнях праздник урожая. Накроет Кассию снежным покрывалом, и она примет ненавистную клятву Элана, став женой виссавийца.

Но это зимой. А сейчас каждое утро встречала она с нетерпением, приказывала оседлать любимую кобылку и направлялась в лес.

Стоило скрыться за деревьями неуютному, угрюмому замку, как Аланна пришпоривала Лакомку и спешила к озеру, к растущей у самого берега плакучей иве.

Там она спешивалась. Отпускала кобылку гулять по заливным лугам, и знала — Лакомка ее не подведет. Не убежит далеко, примчится на первый зов, потянется за припасенным яблоком, косясь на хозяйку, даст погладить бархатистую шею. Утешит, ведь расставаясь с Рэми, Аланна каждый раз нуждалась в утешении. Встречаясь — каждый раз забывала обо всем на свете.

Странными были их встречи. Молча кланялся Рэми. Молча кивала ему Аланна. Молча садилась она в лодку. Молча отталкивался юноша шестом от берега...

Аланна любила эти мгновения: с Рэми и молчание было наполнено смыслом. Да и тепло как-то было на душе, и временами казалось ей, что не стоит Рэми на носу лодки, а сидит рядом, прижимая ее к пахнущему травами плащу. Она даже чувствовала тепло его тела, растворялась в его нежности. И вдруг вздрагивала, понимая, что все это она себе придумала.

В такие мгновения Рэми, будто чувствуя, отрывал взгляд от озера и смотрел на Аланну. Улыбался. Тепло, искренне, как давно не умеют улыбаться при дворе. В тот же миг сомнения куда-то уходили и на душе становилось спокойно. Пусть Рэми всегда вежлив и молчалив, но он ее любит. Аланна знала, любит.

Рэми отвозил ее на островок, поросший столетними дубами. Помогал сойти на берег, прятал лодку в мягко шелестевшем рогозе.

Пока он возился с суденышком, Аланна собирала созревшую за день малину. Нагретые солнцем крупные ягоды казались необычно вкусными, но стоило Рэми управиться с лодкой, как Аланна забывала обо всем на свете и бросалась к нему.

Не ради ягод ездила она на этот остров, ради хрипловатого голоса, ради теплого, ласкового взгляда, ради красноречивого молчания.

Рэми отводил ее на небольшую полянку под столетним дубом. И каждый день ждало там Аланну нечто особенное. То это была крупная, отборная черника, то еще белые внутри лесные орешки, то непонятные на вкус коренья, пропеченные на огне, а то просто домашние пирожки, вкуснее которых Аланна никогда не ела. Потому что все это он подавал ей сам, все так же тепло улыбаясь, все так же купая ее в мягкости своего взгляда. Эти черные, глубокие глаза, о которых она грезила с самого детства, были так близко и дак далеко одновременно...

А потом он опускался рядом на траву и начинал говорить. Аланна растворялась в бархатистом тембре его голоса, и могла до бесконечности слушать его рассказы о лесе, о повадках животных, о простых деревенских праздниках, о холодных, зимних вечерах и историях, рассказанных путниками. Он заново открывал ей мир, который, оказывается, не заканчивался за стенами замка. Этот странный, притягательный мир, куда он отказывался ее забирать.

И Аланну это не устраивало.

Образ Рэми не отпускал ее весь день, даже в поместье. Заметила молодого человека и глазастая Лили.

Мягким осенним днем шептала хариба Аланне, что местный лесник, Рэми, хоть и красив, как младший бог, а больно уж заносчив. В последнее время и вовсе изменился — смотрит странно, будто взглядом пронзает. С посторонними не разговаривает, в поместье появляется редко, а как появляется, так ни улыбок девичьих не замечает, ни красоты их... Как неживой.

— С дозорными водится, вот нос и задирает, — смеялась Лили. — Себя арханом вообразил, а сам обычный рожанин, такой же, как остальные.

Аланна понимала, что так задело Лили: редкой красоты хариба сводила с ума любого мужчину, а вот на Рэми ее чары совсем не действовали.

Лили всегда получала того, кого хотела. Одной улыбкой, одним движением округлых бедер она соблазняла и сама легко поддавалась соблазну.

Позднее начинались хлопоты: Аланна вновь открывала шкатулку, одаривая плачущую харибу золотом. Архане вовсе не нравилось, что собирается делать Лили, но и отдавать харибу во власть жрецов ей не хотелось. Узнай Эдлай о беременности рожанки, и у Аланны не было бы выбора.

Каждый раз Лили возвращалась от знахарки бледная и подавленная. Каждый раз целовала руки арханы и со слезами на глазах клялась — впредь она будет осторожнее. Но Аланна не верила. Сжимала нервно зубы и услышанные в детстве слова виссавийца... Мать, убившая дитя, сама достойна смерти.

Лили убила уже пятерых и должна будет за это заплатить. Либо она, либо ее архана.

И вновь, стоя на коленях перед алтарем богини-матери, Аланна тихо плакала. Не Лили убила — она. Именно она не смогла удержать харибы. Одна только фраза: "Никогда не возляжешь ты с мужчиной!" И не было бы ни изведенных знахаркой детей, ни мук совести. Хариб не может ослушаться своего архана — узы богов ему не позволят. Но Аланна не могла подавить волю Лили, не имела сил. Может, и зря.

— Самал говорит, что Рэми вообще-то парень хороший, — продолжала беззаботно щебетать Лили, расчесывая волосы госпожи. — Только детство у него было сложное. Отец умер, когда Рэми мелким был, а других родственников у них нет.

Хариба собрала волосы арханы под сетку и ловко скрепила их шпильками.

— Рэми гордый совсем, не хотел жить на милости других, вот и стал рано главой рода, поклялся своих родных защищать... Сложно ему, наверное. С самого детства семью на плечах тащить. Мать странная какая-то, да еще и младшая сестренка, у которой характер не сахар. Видела я эту Лию. Нос задирает и смотрит недобро.

— Может, ей нравится Самал? — спросила Аланна, которой наскучила болтовня Лили.

— Может, — мечтательно ответила хариба. — Только Самал мой. И этого ничто не изменит.

— Если он тебе не надоест, — резко отрезала Аланна, поднимаясь. — Как надоел дозорный в столице. А так же сын дворцового пекаря. Мне продолжать? Лили! Ты же обещала...

— Не знаешь ты, архана, что такое страсть к мужчине, — тихо ответила девушка. — Это когда легче умереть, чем отказать... Когда ничего не можешь с собой поделать, скажу даже больше — не хочешь. Да, я часто любила... но что за жизнь без любви? И что за любовь без возможности прикоснуться к тому, кого любишь? Хотя бы на миг?

Аланна замерла, как громом пораженная. Что за любовь? Ее любовь! Вот только... любовь ли?

— А как же Самал? — тихо спросила она, резко оборачиваясь. — Мы ведь... уедем скоро. Не будешь жалеть?

В синих глазах Лили мелькнула печаль.

— Я буду с Самалом столько, сколько смогу... Такова наша судьба, архана. Женщина редко остается с тем, кого на самом деле любит.

— Ты любишь Самала?

— Думаю, что да.

— Так же, как любила остальных?

— Гораздо сильнее. Думаю, что тех, раньше, я и не любила вовсе.

— А Самал, он тебя любит?

Лили задумалась. Положила на столик черепаховый гребень, и долго молчала, прежде чем мрачно ответить:

— Я надеюсь, что нет. Пусть лучше не любит, не страдает.

— Хочешь я тебя отпущу? — мягко спросила Аланна, забирая со столика хлыст, а с вазы — яблоко, гостинец для Лакомки. — Выйдешь замуж за Самала, детишек ему родишь.

— Не хочу, — ответила девушка. — Самал забрал мое сердце, вы — мою душу. Вы даже понять не можете до конца, что сотворил со мной ритуал привязки... И до тех пор, пока вы сами меня не прогоните, никуда я от вас не пойду. А даже если прогоните — умру. Любовь к мужчине это важно... но живу я для вас. Другой судьбы не хочу. Не представляю.

Аланна вздрогнула. И вспомнила вдруг, как летом в столице упал с лошади и сломал шею молодой парень-архан. И как его хариб, сам, без приказа, вошел в погребальный огонь. Вспомнила непонятную ей тогда пустоту в глазах молодого еще юноши и впервые задумалась — может, не просто так называют харибов "тенью архана"?

А сама она смогла бы отказаться от Лили? Аланна сглотнула. Вряд ли.

— Я люблю Рэми, — прошептала вдруг она. — Сильно люблю...

— Я знаю, — ответила вдруг хариба, опустившись перед Аланной на колени и целуя ее сжатые судорожно пальцы. — И Самал знает. Мы не выдадим... но... Архана, умоляю! Нельзя так!

— А сама?

Хариба опустила взгляд в пол.

— Я не архана. Рэми — не архан.

— Почему ты не понимаешь, — вдруг взмолилась Аланна. — Люблю его, ничего поделать с собой не могу... ну не могу я!

— Я понимаю, — дрожащим голосом ответила Лили. — Все понимаю. Но эта любовь вас погубит, моя архана. Прошу вас, образумьтесь!

Аланна сглотнула и резко оттолкнула от себя харибу. С трудом сдержав слезы, она швырнула хлыст на стол и выбежала из комнаты, уронив по дороге яблоко.

Она летела по коридорам замка, как безумная, не разбирая дороги. Понимала, что Лили права, что нельзя так, но душу Аланны переворачивало вовсе не это.

Рэми ее не любит. Когда любят, пытаются прикоснуться, быть ближе. А он? Всегда далекий, всегда холодный. Что она вообще себе вообразила?

Девушка заплакала. Как слепая, шла она по коридору, опираясь на увешенную гобеленами стену. Рэми ее не любит. И этого ничто не изменит...

Гобелен вдруг поддался под ладонями, и Аланна полетела во тьму...

Очнулась она в полной темноте. Некоторое время не понимала, где находится и как сюда попала. Почувствовала, как холодной рукой сжимает сердце страх, пыталась успокоиться, но уже не могла — ее трясла нервная дрожь. Страшно болела ушибленная коленка. Вдавился в спину острый угол. Проползло по ладони что-то пушистое.

Аланна в ужасе закричала, дернулась, больно ударилась локтем о стену. Нога ее уперлась в что-то мягкое, метнулась тяжелая ткань, пропуская солнечный свет, и Аланна сообразила наконец-то, что сидит в нише, спрятанной за плотным гобеленом. И что пугаться и орать было незачем.

Разозлившись на собственную глупость, она быстро произнесла заклинание, формируя шар света и выдохнула с облегчением. Ничего страшного. Пушистый комок — это всего лишь симпатичный, серый мышонок, что забился в угол, смотрит на нее глазами-бусинками и наверняка боится не меньше, чем боялась мгновение назад сама Аланна.

Усмехнувшись, она поднялась, отряхнула платье и осторожно взяла зверька на руки. Мышонок доверчиво уселся на раскрытой ладони, умывая мордочку коротенькими лапками.

Некоторые их боятся. Лили, например. А Аланне вот он кажется таким милым и симпатичным. Улыбнувшись, она отпустила мышонка и осторожно отодвинула пропахшую пылью ткань гобелена. Как и ожидалось, за ней был узкий, погруженный в полумрак коридор. Как и ожидалось, бояться нечего.

Она заставила магический шар засветиться ярче, опуская ткань и оглядываясь. Маленькая ниша когда-то служила чем-то, вроде молельнной. Был здесь и пустой теперь пьедестал, небольшой, для статуи неизвестного Аланне бога. Перед ним — специальная ступенька для светильников. А на пьедестале витиевато выведенная надпись: "Бойся желаний своих, они имеют свойство исполняться!"

Желания? У Аланны было только одно желание, невыполнимое — быть вместе с Рэми, стать его женой. Но этого боги не сделают, не в их правилах...

11.

— Почему не сделают? — раздался рядом тихий шепот.

Аланна вздрогнула. Выпустила из ладони магический шар, и тот упал на пол, покатился по запыленным камням и потух у самой стены, вспыхнув на прощание серебристыми искрами.

Стало темно. А создавать новый шар было страшно. Такого голоса у смертных не бывает — так говорят только боги. А богов лучше не злить... Лучше стоять, не двигаться и слушать. Может, тогда пронесет...

— Очень даже сделают девочка, — скучающе протянул голос. — Если будешь умницей.

— Прости что потревожила, — прошептала Аланна.

— Ну что ты, девочка, компании я только рад. Зовут меня Марнис. Увы, вижу, обо мне ты не слышала. Как мимолетна человеческая память. А ведь когда-то я был очень популярен, пока не помог маленькому мальчику, Акиму. Знаешь, чего он захотел? Умереть с почестями, ну и умер... только вот беда, повелитель мне его смерти не простил. Вы люди, существа странные, часто вините тех, кто вам помогает. Теперь я сам нуждаюсь в помощи. И ты мне можешь помочь...

— Взамен на что? — живо спросила Алана и тотчас умолкла, испугавшись собственной дерзости.

— Взамен на исполнение заветного желания. Разве этого мало? Только... легко не будет. Предупреждаю.

— Я все сделаю...

— Как я люблю эти слова, — прошептало божество. — Как я по ним соскучился. По человеческой глупости!

Раздался резкий звук, будто кто-то хлопнул в ладоши.

— Твой выбор, Аланна!

Аланна перевела дыхание, и на ее раскрытой ладони засветился новый шар света. Голос исчез, а с ним и неприятное, давящее ощущение густого воздуха. Она осталась одна в этой нише, и ничего не изменилось: вот он, пыльный гобелен, вот он, алтарь, вот осколки магического шара у стены. И даже маленький мышонок, ворочавшийся в уголке.

Аланну начали мучить сомнения. Что, если это божество темное и она, в слабости своей, обещала помочь злу? Такого боги ей не простят.

— Не темный я! — обиженно вмешался в мысли знакомый голос.

Аланна вновь вздрогнула. И вновь выпустила шар, оставшись в темноте. Душу перевернуло от внезапного холода.

— Ну не белый — тоже. А что-то посерединке. Да ты не бойся, зла я тебе не желаю, как и твоим людям. Вы мне нужны живыми. Для силы. А ты свет-то зажги! И бояться перестань...

Страх и в самом деле ушел, наверняка, не без помощи божества, а на место ему пришло тупое равнодушие. Аланна создала новый шар света и чуть было вновь его не упустила: стена за пьедесталом исчезла, открывая пасть темного прохода.

— Т-с-с... это не моя работа, — ответило божество на ее мысли. — Проход построили люди, не я. Иди, не бойся. Хочу тебе кое-что показать.

Аланна неуверенно вступила в темноту. Здесь было душно и холодно. Пыль покрывала пол толстым слоем, сквозняки шевелили паутину на стенах, кое-где остались на серых стенах и потолке следы копоти, а издалека доносились приглушенные голоса.

Вскоре на стенах начали появляться окошки, небольшие, всего с ладонь шириной, скрытые частой решеткой.

Аланна посмотрела сквозь одно из них и увидела комнату Эдлая. Опекун сидел за столом, изучая какие-то бумаги. Потом вдруг раздраженно смял лист в комок и бросил его в камин. Огонь с радостью принял подачку, ответил счастливыми искрами.

— Интересное зрелище, правда? — съязвил все тот же насмешливый голос. — Не бойся, он нас не видит и не слышит. Коридор делали маги — даже для магического зрения он недоступен. И ты здесь — в безопасности.

Шар мигнул в ладони арханы, на мгновение обжигая пальцы. Аланна усилием воли поправила заклинание, и свет шара стал ярче, интенсивней, а поверхность магического светильника сделалась мягкой и приятной на ощупь.

— Умница! — заметило божество. — Люблю одаренных людей. Но мы не на Эдлая пришли любоваться. Кому он, хрыч старый, нужен? Так что идем...

Аланна пошла. Странно, но незримое присутствие божества ее больше не пугало, скорее — успокаивало. Она проходила мимо решетчатых окон и слышала знакомые голоса — то Элана, то людей на кухне, то слуг в мастерской. И бесконечные повороты, то вправо, то влево, череда окон, через которые смотреть ей больше не разрешалось.

Божество торопило. Аланна начинала уставать. Вновь окошки, иногда — лужицы чего-то серого на полу, и пыльная духота. Архана уже собиралась спросить, когда они наконец дойдут до цели, когда ей можно будет отдохнуть, как коридор раздвоился.

— Влево! — подсказало божество.

Аланна повернула. Дышалось тут гораздо легче. Пахнуло свежим воздухом, а окошко вдруг появилось не справа, как раньше, а слева, и сквозь него в коридор проникли солнечные лучи.

— Смотри!

Аланна посмотрела и в испуге отпрянула: за стеной, в двух шагах от нее, стоял Рэми.

— Опять вздрагиваешь! А зря, — раздраженно одернуло ее божество. — Я ж предупредил — тебя никто не заметит. Даже твой дружок-маг.

— Рэми не маг, — быстро ответила Аланна.

— Это ты так думаешь, — язвительно отозвался голос.

Аланна вновь посмотрела в окошко и впервые задумалась. А, может, божество право? Что за человек Рэми? Аланна и сама сегодня утром не знала, что не поедет на озеро, а он знал. И не ждал ее на берегу, как обычно, а стоял у стены, окружающей тренировочное поле и наблюдал за дозорными.

Погода же была восхитительной, вполне подходящей для конной прогулки и Аланна пожалела, что осталась в замке. Мягко падали на песок ярко-красные листья обвивающего ворота винограда, золотились в воздухе паутинки. На шерстяной плащ Рэми опустилась вдруг крупная бабочка, невесть каким образом дожившая до столь поздней поры. Насекомое махнуло черными, в крупную крапинку крыльями, устраиваясь поудобнее. А Рэми ее даже не заметил: он жадно наблюдал за борющимися на песке дозорными.

— Твой друг любит играть в войну, как и все мальчишки, — усмехнулось божество.

Аланну передернуло.

На противоположном конце поля появился старшой. Занл шепнул что-то Дейлу. Тот покосился в сторону лесника и с готовностью кивнул. Потом вышел на середину поля, стянул тонкую тунику, поманил к себе Рэми.

Все тренировки разом прекратились. Дозорные образовали правильный круг, в которой вступил скидывающий на ходу тунику Рэми.

Аланна почувствовала, что краснеет. Ее взгляд ласково скользил по загоревшим плечам Рэми, целовал каждую впадинку, льнул к его обнаженной груди. И вдруг захотелось прижаться к нему, почувствовать тепло и мягкость его кожи, и на душе заныло от разочарования. Никогда этого не будет.

— Т-с-с... — прошептало божество. — Потерпи, красавица, и все тебе будет. Гораздо раньше, чем ты ожидаешь...

Аланна вспыхнула. Любуясь на Рэми она и думать забыла, что не одна в коридоре. А коварное божество все это время читало ее мысли, купалось в ее запретных чувствах... нельзя так думать о Рэми, нельзя!

— Конечно, можно, — заметил ироничный голос. — Но ты опять отвлекаешься. Пропустишь самое интересное...

Противник Рэми улыбнулся. Занл сложил на груди руки. Дозорные что-то кричали, подбадривая стоящих в круге. Рэми стал в стойку... перед глазами Аланны поплыло.

Давние воспоминания нахлынули так резко, что стало дурно. Что за радость мужчины находят в драках? В убийствах? Как тогда, на весенней поляне. Молодой мужчина и ее отец. Тот же чуть ироничный призыв. Та же поза готовности и...

Аланна сползла по стенке, закрыла лицо ладонями. Та борьба не была долгой. Отец вдруг побледнел, его противник сделал шаг назад.

На дорогих Аланне губах появилась кровавая пена. Дико закричала мама, кинулась к мужу, а отец... он смотрел на Аланну. Только на нее. Смотрел и шептал заклинание.

Потом все исчезло. Подул легкий ветерок, пытаясь осушить ползущие по щекам слезы. Сладкий запах цветущей лозы. Щемящее душу одиночество. И тяжесть на плечах. Мамы больше нет. И папы нет.

Больше Аланна ничего не помнила из того дня. Очнулась она от звуков голоса Рэми. И лишь гораздо позднее ей объяснили, что отец отдал последние силы на заклинание, чтобы отшвырнуть дочь подальше от наемных убийц. Этим и спас ей жизнь.

— Пропустишь самое интересное! — азартно вскричало божество.

Аланна бросилась к окошку. Но увидеть удалось немногое. Слишком быстро они двигаются, глазам не уследить.

— Конечно! — заметило божество, и время вдруг поплыло медленно, лениво.

Удар Рэми по животу дозорного. Удивление на лице Дэйла. Второй удар по шее. Но дозорный успевает уйти. Удивление на его лице сменяется маской ярости. Быстрый выпад, слишком быстрый, даже в этом времени. Рука Дейла у шеи Рэми. Аланна поняла — это конец...

— Энхен!

Дозорный остановился...

Аланна моргнула, а когда открыла глаза, то злой Рэми лежал на песке, дозорный стоял над ним, а время текло нормально.

Старшой встал между Дейлом и Рэми, помог рожанину подняться и повернулся к его противнику:

— Прости, забылся! — виновато сказал тот.

— Забылся? — зло переспросил старшой. — Это же рожанин, простой мальчишка, а ты — воин.

— Дрался он не как простой мальчишка, — ответил дозорный, отходя к концу поля. — Только его бы твой приказ не остановил...

Занл выругался. Потянул Рэми за собой, к стене, за которой стояла Аланна.

— Ты что творишь! — вскричал Занл. — Перевел учебный бой в настоящий, был готов убить! Не понимаешь, что Дейл — воин? Что его тело быстрее разума? Что он сначала убил бы тебя, а потом начал бы жалеть?

— Что ты приказал дозорному?

Занл осекся. Ярость на его лице быстро сменилась удивлением:

— Ты меня слышал?

Рэми не ответил, лишь сильно покраснел, прикусив губу. Потом поднял с песка тунику, натянув ее на мокрое от пота тело. И все избегал взгляда Занкла...

— Как давно слышишь приказы дозорных? — продолжал настаивать Занкл, но Рэми молчал. — Ну же, отвечай!

— С отъезда Жерла...

Дозорный выругался сквозь зубы.

— Ты, мальчик, чего-то не понимаешь. Тайный язык отряда слышат только дозорные, либо... очень сильные маги. То слово означает "не убивай"... Дэйл был готов тебя убить.

Аланна отпрянула от стены.

— Не отвлекайся, — остудил ее холодный голос божества. — Ты здесь ради этого разговора. И ради него позволил я тебе услышать приказ дозорного. А вот твой Рэми услышал его сам...

— Он действительно — маг? — не поверила Аланна.

Божество не ответило, а Аланна вновь приникла к окошку.

— Зачем вам тайный язык? — спросил Рэми, завязывая у шеи завязки плаща.

— Ты ведь понимаешь, что не любой приказ может быть понят посторонними правильно? — уклончиво ответил Занл. — Иногда нам приходится делать сложный выбор... но остальным об этом знать не обязательно. И я надеюсь, что ты сохранишь нашу тайну.

— Но я... ты сам...

— Нет, я тебя не выдам, — быстро парировал Занл. — Хотел бы — давно выдал. И, если сказать по чести, не знаю... Может, именно это тебе и нужно.

— О чем ты?

— Не я эту кашу заварил, Рэми, не мне ее и расхлебывать. Твоя мать совершила огромную ошибку... но ни я, ни Жерл вмешиваться не собираемся. А вот кто-то вмешался. Высвободил твою силу...

— Знаешь, откуда эта сила?

Занл некоторое время молчал, прежде чем ответить.

— Знаю.

— И не скажешь мне?

— Я уже объяснил, это не мое дело.

Аланна видела, как Рэми побледнел. Как глаза его вдруг начали загораться синим, и стоявший неподалеку Дейл шагнул к старшому, явно намериваясь вмешаться... "Это не может быть Рэми, не может", — думала Аланна, смотря на менявшегося на глазах любимого.

Хлесткий удар пощечины. Рэми упал на землю, удивленно держась за щеку, но глаза его вновь приобрели привычный оттенок.

— Прости! — старшой подал Рэми руку. — Держи себя в руках, маг. Теперь твоя злость может... стоить мне и отряду жизни. Надеюсь, впредь ты сможешь себя сдерживать.

— Думаешь, я опасен? — спросил Рэми, сплевывая на песок кровью.

— Не думаю. Знаю.

— Что мне делать?

— А это уже правильный вопрос, Рэми. Если твоя сила вновь пробудилась, то жить как прежде и делать вид, что все в порядке, мы не можем. Ты больше не будешь появляться в поместье. Ни я, ни мои люди тебя не выдадим, но есть тут виссавийцы и Эдлай. Они ведь тоже не слепые, не так ли? Завтра я тебя жду на опушке леса. На рассвете.

— Я... не могу, — смутился Рэми.

— Можешь! — ответил Занл, грозя Рэми. — Это моя территория, я за нее отвечаю. Ты мне симпатичен, Рэми, но позволить ходить по лесу магу-недоучке я не могу.

— Почему ты мне помогаешь?

— Потому что дал слово Жэрлу. И потому что... — Занкл прикусил губу. — Потому что это правильно — тебе помочь.

Ту ночь Аланна провела без сна. Рэми — маг. Божество обещало ей, что Рэми будет ее мужем. А Занл говорил о какой-то тайне. Вот бы и ей, Аланне, знать эту тайну. Она с каждым мгновением все больше понимала, что знала своего возлюбленного очень плохо... и в то же время.

Рэми не захотел пойти на встречу с Занклом утром потому что явно надеялся на встречу с Аланной. Но если встреча со старшим будет утром, то она пойдет на озеро вечером. И будет молиться всем богам, чтобы Рэми там был. Потому что... времени больше нет. О боги, как же все запуталось!

12. Глава седьмая. Разлука

На следующий день погода вновь порадовала теплом и ярким солнышком. Плакали золотыми листьями и желудями дубы, шуршал невдалеке прибрежный рогоз, тянуло от озера сыростью и холодом, и то и дело причесывал легкий ветерок спутанные кудри пожелтевшего порея.

Аланна не ошиблась в Рэми — в тот день он ждал ее на берегу не утром, а вечером. И, как всегда, ничего не объяснил, как всегда молча привез ее на этот проклятый остров, как всегда молча поставил перед ней корзину.

В корзине нашлась отборная, налитая соком клюква. Но ни клюква, ни погожий денек, ни теплая улыбка Рэми сегодня не радовали. Горько было на душе, противно. Хотелось поговорить с Рэми по душам, но Аланна все не решалась. Да и о чем говорить?

Решив не портить погожего дня, с трудом она сосредоточилась на его звуке его голоса, на его словах. Кажется, Рэми что-то рассказывал о Жерле. Кажется, что-то смешное и интересное, но у Аланны не было сил этого слушать.

Надолго ее не хватило. Почувствовав, что сейчас заплачет, Аланна отвернулась. Украдкой смахнула слезу и попыталась улыбнуться, потянувшись за новой ягодой. Надо выдержать еще немного. Надо запомнить этот день таким — залитым солнцем, счастливым. И спокойным.

Но Рэми будто что-то почувствовал. Голос его стал мягче, чуть задрожал, и Аланне вдруг показалось, что ее с любовью укутали в мягкое, теплое одеяло. Уходила из души горечь, обида, осталось лишь знакомое до боли, бесшабашное счастье.

Что ей за дело, что будет завтра, если живет она сейчас? Если сейчас рука Рэми вдруг мягко ложится на ее руку, осторожно сжимает ее пальцы. И сердце вдруг пронзает молнией, расцветает яркими красками душа, растекается по груди сладкая истома.

Осмелев, Аланна села чуть ближе. Склонила голову на его плечо, прижавшись щекой к пахнущему травами плащу. Сегодня последний их день, сегодня можно все. Рэми не возражал, но и не двигался, даже не пытаясь ни ее оттолкнуть, ни ее обнять. Аланна глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но уже не могла. Более не сдерживаемые волей, потекли по щекам горькие слезы, оставляя темные пятна на его сером плаще.

Он ни о чем не спрашивал. Лишь на мгновение напрягся, и Аланна панически испугалась, что сейчас он ее оттолкнет, как тогда, в первый день их встречи на озере. Но Рэми лишь вздохнул глубоко, и вдруг обнял, прижал к груди, мягко поцеловал в волосы.

А потом начал укачивать, успокаивая, нашептывая ласковые слова. Как он ее называл? Синеглазое солнышко, мое синеглазое солнышко... Когда-то это Аланне помогло... когда-то этого хватило... Не сейчас... Сейчас ей безумно хотелось чего-то большего, только она и сама не знала чего.

Она прижалась к Рэми еще сильнее, вслушиваясь в его тяжелое дыхание... Прерывистое, как у безнадежно больного. И сердце его стучит, как сумасшедшее. Нет, наверное, это кровь в висках Аланны...

Рэми вдруг замирает, обнимая ее еще крепче. Аланна поднимает голову, чтобы заглянуть ему в глаза, спросить, что случилось... и застывает. Такого взгляда Рэми она никогда не видела. Глубокий, бездонный, а где-то далеко внутри пытает в нем неугасимое, синее пламя.

Рэми молчит, смотрит на нее выжидающе. Его руки не держат. Его глаза не зовут. Он дает выбор. И Аланна выбирает.

Губы Рэми пахнут спелой смородиной, все увереннее его поцелуи, все жестче его руки, и Аланна наконец-то понимает... Не с ней боролся Рэми, с собой боролся. А победила все равно Аланна.

Аланна быстрыми движениями собрала волосы под сетку и посмотрела на озеро. Вечерело. Неяркое солнышко купалось в темных водах, знакомый Аланне лебедь подплыл поближе, ожидая припасенного лакомства.

Аланна ничего не замечала. Счастье охватило ее с головой, окунув в глубокий, мягкий омут незнакомых ей ранее чувств.

Рэми накинул на ее плечи золотистый плащ, прижал к себе и поцеловал, ласково прошептав:

— Не можешь даже себе представить, как я этого хотел! И как боялся, что ты будешь страдать.

— Я ничего не боюсь, — с той же улыбкой ответила Аланна. — Пришел ответ от повелителя. Завтра я уезжаю с Эдлаем в столицу. Я не знаю, чем это закончится, и я не знаю, закончится ли вообще — но теперь я счастлива! Мне все равно...

— Мне не все равно, — ответил Рэми. — Мне надо научиться жить без тебя. А тебе — без меня.

Аланна прижалась к Рэми и вдруг расплакалась, вцепившись в его плащ. Как же ей хотелось остановить время, остаться на этом острове, есть ягоды с его ладоней и забыть обо всем на свете! О повелителе, о женихе, о Эдлае!

Рэми молчал, гладя ее волосы. Но Аланна и без него знала — жалеет он о происшедшем на острове, уже жалеет. А ей все равно! Как сумасшедшая, вдыхала она его запах, потому что в последний раз, пила из его губ, потому что в последний раз, гладила его волосы, потому что в последний раз.

Только бы запомнить его таким, сохранить его в сердце, а дальше уже все равно. И что, и как.

Рэми жаркими поцелуями осушил ее слезы, но Аланна уже не плакала — она таяла под его руками, прижималась к нему всем телом и молила богов только об одном — вот теперь умереть, унести это чувство в могилу и наслаждаться им вечно.

Но мгновение закончилось. Рэми оторвал от себя Аланну и посадил в лодку. Лебедь плыл за ними по кроваво-красным волнам озера, а Аланна смотрела на птицу, стараясь не плакать. В душе поднималось к горлу дурное предчувствие. Разлуки ли, беды, она не знала. Не хотела выходить из лодки, не спешила прижиматься к Рэми, будто чувствовала на себе чужой взгляд.

Он еще долгое время не решался выйти из кустов, опасаясь, что мальчишка-Рэми где-то еще рядом. Все же дружок дозорных, если такого трогать, то только потихоньку, пока не видит никто. И если уж его закладывать, то уж самому архану. А от Эдлая никакая дружба Рэми не спасет.

— А какой правильный-то, а? Лес архана бережет. Сети мои тревожит. Дотревожился, полюбовничек, — прошептал коренастый мужчина, вылезая из кустов. — Уж теперь я найду на тебя управу.

А новый лесник, глядишь, таким глазастым не будет.

13. Глава восьмая. Сон

Рэми знал, что спит и в который раз видит тот самый сон. Себя, маленьким, беззащитным мальчиком, мать в чужих, незнакомых одеждах, испуганную, беспомощную малышку-Лию...

Они бегут через окрашенный кроваво-красными лучами дубовую рощу. Утопают в ворохах листьев ступни, бьют по лицу ветви боярышника, и земля вдруг уходит вниз, срывается в кусты орешника, а за ним виднеется темневший, заживо гниющий березовый лес.

Рэми не любил это место. Здесь пахло тлением и смертью. Но за спиной был страх, безумие, и острое, давящее на сердце чувство опасности.

Чмокает под шагами подсохшее за жаркое лето болото. Гонит вперед страх. Нет сил бежать дальше. Ноги тяжелеют, как в железо укутанные, и кажется, не сделаешь больше и шагу, но они все бегут, бегут, и еще бегут, пока в густеющей мгле не слышится долгожданное:

— Остановимся...

Рэми сползает на землю. Идет от листьев прелый, влажный аромат. Намокает под ним домашняя, легкая рубаха, плачет неподалеку Лия, и Рид вытаскивает сына из вороха гниющих листьев, заставляет сесть на кочку повыше и прислониться спиной к березе.

Страшно болит рука, испачканная чем-то темным, и долго, зло трет мать больное место пучком мха, пока кожа не краснеет, а пахнущий пряным серый порошок не перестает щипать.

К тому времени испуганная Лия уже не плачет — жмется к Рэми и смотрит на мать широко раскрытыми, блестящими в полумраке глазами.

— Ар, — вдруг начинает ныть она. — Мама, к Ару!

— Забудь об Аре, — зло замечает Рид, накидывая на влажные плечи сына свой плащ. — Ара больше нет. И той жизни больше нет. Нет! Слышишь!

А потом схватила сына за плечи, глубоко заглядывая ему в глаза. Она ничего не говорила, но Рэми вдруг понял, что мать очень сильно боится. За себя боится, но еще сильнее — за него и Лию. И хочет попросить о чем-то сына, только не знает как.

Пошел вдруг снег. Лицо мамы, бледное, чужое, расплывалось в белоснежных сполохах, земля быстро покрывалась белым. Все вокруг укутала снежная тишина. Рэми вдруг успокоился. Улыбнулся матери, показал свои запястья, на которых медленно потухала золотистая татуировка.

— Этого ты хочешь? — по-взрослому серьезно спросил он.

Мать затравленно кивнула.

Рэми сглотнул, погладив сестру по волосам и позволил подняться в груди теплой волне. Так, как учили его виссавийцы.

— Больно, — простонала малышка.

— Прости... — шептал Рэми, прижимая ее к себе.

Сила струилась через него, окутывая ребенка мягким, исцеляющим коконом. Рэми мягко вошел в сознание сестры, стал с Лией единым целым и принял на себя огонь ее боли. Где-то вдалеке его собственное тело судорожно всхлипнуло, сжало зубы и ответило на боль горькими, беспомощными слезами.

Лия заснула. Окружающее ее пламя вдруг погасло. Рэми, только сейчас поняв, что мелко дрожит от напряжения, посмотрел на увитые золотыми завитушками запястья сестры и спросил мать:

— Мама, потом ты должна будешь мне помочь...

— Да, сын.

— Мама... дай мне руку.

Когда потухло золото на руках Рид, Рэми почувствовал себя страшно уставшим. Где-то глубоко внутри мягко закрылась тяжелая дверь, увитая серебристыми рунами. А за той дверью осталось что-то очень важное. Что-то, что Рэми не хотел больше вспоминать.

Едва переставляя ноги по налитому водой снегу, он брел куда-то за Рид. Он почему-то чувствовал себя оглохшим и ослепшим, совершенно беспомощным, а потому испуганно шарахался от каждого шороха, пока усталость не взяла свое и не стало все равно. Мать все успокаивала уставшим шепотом, мол, немного осталось, когда спавшая на ее руках Лия вдруг встрепенулась и сонно сказала:

— Хочу к Ару...

— Кто такой Ар? — удивленно спросил Рэми.

Рэми на мгновение проснулся. Вновь этот сон, что повторяется из ночи в ночь, каждый раз кажется таким ярким, реальным, но утром забывается, оставляя неясное беспокойство. Только то имя Рэми забыть не в состоянии... Ар... И эту проклятую литую дверь с искрящимися на ней серебром рунами. Каждую ночь, сколько себя помнит, стоит он перед этой двери, страстно желая ее открыть. До недавнего времени получилось только однажды.

Рэми повернулся на другой бок, смял в ногах одеяло. Влажные от пота простыни были отвратительно холодными, нестерпимо пахло мокрой тканью. Сон, столь реальный мгновение назад, растворился, сменившись другим — более спокойным.

В этом сне Рэми все так же стоял в темноте, глядя на знакомый до боли танец серебристых рун на почти черном, тяжелом металле. Раньше ему было всего лишь любопытно, что за той дверью, но уже много дней подряд чувствовал он необъяснимую, тяжелую тоску. Будто что-то должен сделать, а не знает что.

Рэми протянул руку и провел по обжигающе холодному металлу пальцами, прослеживая узор серебристой руны. Что-то там, за дверью, непривычно укололо кожу нестерпимым отчаянием. Рэми вздрогнул. Потом вдруг отважился и легонько толкнул створку ладонью, сам не веря, что у него получится. Раньше не получалось. Но на этот раз створка чуточку приоткрылась, в образовавшуюся щель выползли густые, пряно пахнущие клубы серебристого тумана.

Рэми дернулся, испугавшись не на шутку. Он хотел убежать, но ноги налило свинцом, приковывая его к месту. Туман, подобно живому существу, вдруг довольно заурчал. Его плети, мягкие, упругие, метнулись к Рэми, укутывая его в пушистый, ватный кокон. Рэми закричал, неосознанно зажмурившись.

Он сжался в комок, ожидая боли, но время шло и ничего не происходило. Устав бояться, Рэми открыл глаза.

Вокруг — поляна, густо заросшая малинником. Напитанные соком, еще нетронутые человеком ягоды. Капельки росы, рассыпавшиеся на листьях, темных от влаги. Стрелки сосен, а над ними — рваное, тонкое одеяло багровых облаков.

Рэми оторвал взгляд от облаков и посмотрел на темноволосого, лет пяти мальчишку, с потемневшим от времени берестовым лукошком в руках.

Мальчик увидел, наконец-то, Рэми, моргнул и повел вдруг себя странно: выпустил лукошко на мокрую от росы траву, опустился на колени, счастливо улыбнулся, и Рэми на мгновение показалось, что он смотрит в зеркало, отражающее даже не тело, душу.

— Пойдешь к Ару! — сказал Рэми и сам не узнал свой голос — и в этом сне он был всего лишь мальчиком, чуть более старшим, чем стоявший перед ним на коленях. Но мальчиком, который приказывал, мало того — имел право приказывать.

Другой Рэми, вне сна, почувствовал себя неловко. Он не любил причинять другим боль, как и его маленькая копия, в душе которого клубилась горечь и сострадание.

— Да, мой архан, — затравленно прошептал мальчик.

Рэми встрепенулся. Еще никто и никогда не называл его арханом. Так почему же в этом сне...

Тот, другой Рэми, почему-то не удивился, в повторил:

— Поможешь ему.

Слова давались очень тяжело. Рэми сжигало внутри желание забрать мальчишку с собой, но в то время он понимал, что нельзя, да и некуда забирать. Оттого и приходилось грубо, безжалостно рвать соединявшие их нити, причиняя себе не меньшую боль, чем тому мальчику.

— Мой архан... не надо, — взмолился темноволосый мальчонка, обнимая колени Рэми. — Не отталкивайте меня, я не выдержу.

— Выдержишь, Эл, — уже мягче ответил Рэми. — Ар умирает... а я не могу ему помочь... помоги ты. Пожалуйста. Я приду за тобой. Подожди меня... Я обещаю, что приду.

Рэми опустился на колени и прижал мальчика к себе.

— Я буду ждать... — шептал Эл, цепляясь в плащ Рэми.

И вновь Рэми вышвырнуло в реальность. И вновь втянуло в другой сон, все к той же двери. И вновь он стоял в темноте, любуясь на игру серебристых нитей.

Дверь была приоткрыта в снах Рэми уже давно, пару лун. И уже давно Рэми привык к серебристому, окутывавшему его туману. И давно не боялся. Только за дверь заглянуть так и решился.

— Рэми... — позвало его что-то.

Он шагнул вперед, смело толкнув неожиданно легкую створку. Из-за двери пахнуло ветром, наполненным влагой и ароматом незнакомых трав. Там, за дверью, не было тумана, лишь густая ночь, полная, спокойная луна, да плескавшее темными волнами озеро. Мягкий ветерок причесал прибрежные травы, скользнул, ласкаясь, к Рэми, погладил волосы, остудил разгоряченную кожу.

Рэми все еще спал. Это не могло быть явью. А все же — было.

С тех пор, как она видела мальчика в последний раз, Рэми вырос. Повзрослел. Но еще не окреп. Еще верен юношеским иллюзиям и все еще слаб...

Она не могла ждать. Она и так долго ждала, даже поддалась недостойному жрицы сомнению — неужели богиня забыла своих детей и более не обратит в их сторону благосклонного взгляда?

И когда несколько лун назад хранительница вновь почувствовала вдалеке ауру наследника, она поняла — младшая богиня, как всегда, знала что делает. Она просто ждала, пока Рэми окрепнет, лучше — вне клана и подальше от собственного дяди.

Когда-нибудь он станет великим магом. А пока похож на слепого мышонка. Он бежит и бежит по зеленому лугу, радостно попискивая, и понятия не имеет, что там, за ромашками, ждет его притаившаяся лисица.

Хранительница видела внутренним зрением и ромашки, и лисицу. Если бы дело касалось другого человека, она бы промолчала. Была бы опасность меньше — она и тогда бы промолчала. Но сейчас, когда от Рэми зависит будущее клана, она не может себе позволить ни молчать, ни бездействовать, ни, как она делала всегда, позволить наследнику заметить опасность самому.

Рэми должен увидеть лисицу. Сейчас.

Некоторое время мальчик просто стоял на берегу озера, смотрел на воду, и не двигался. Она терпеливо ждала, давая ему свыкнуться с новой, непонятной для него реальностью.

Наконец он обернулся, будто почувствовав, что за ним наблюдают. Глаза его, черные миг назад, зажглись синим сиянием. Вместо мальчишки, ошеломленного и испуганного, смотрел на хранительницу едва пробудившийся, оттого до беспомощности слабый маг.

— Ты кто? — голос его предательски хрипел.

Жрица видела себя его глазами — худую, высокую, в длинном, едва светившимся в темноте платье, с распущенными по плечам седыми волосами... и главное... с безглазым, безжизненным лицом, похожим на маску.

Ей не нужны были глаза, они ей даже мешали. Она с детства "видела" иначе, умела вглядываться в души людей, читать их мысли, смотреть их глазами, чувствовать их душами. Она — хранительница. Она мостик между младшей богиней и ее детьми. Она — помощница и верная служанка... Рэми. Но он еще об этом не знает.

И знает одновременно. Они такие, в его роду. Сначала чувствуют, потом действуют, потом думают.

И этот — чувствует струящуюся вокруг силу богини. Улыбается и как губка впитывает всполохи, специально окрашенные хранительницей в синий. И льется через него мощь, равной которой он никогда раньше не видел, да, наверное, и не увидит.

— Достаточно! — хрипит хранительница, сжимая пальцы в кулак.

Мальчик, бывший всего мгновение назад почти богом, безвольной куклой падает на землю.

14.

Рэми не понимал, что происходит. Полуоглушенный новыми, непонятными ему ощущениями, он медленно поднялся с травы и прошептал:

— Защити меня, Радон.

А бог молчал. Вся жизнь Рэми подобно разбитому стеклу пошла трещинами и рассыпалась на осколки, а бог, который должен был его защищать — молчал. Зато внутри проснулось нечто, чему Рэми не знал названия. Даже не хотел знать, боялся этого нового себя, и в тоже время им восхищался.

— Молишь чужих богов, когда у тебя есть свой? — заговорила эта, безглазая. — Почему, Рэми?

— Кто ты! Что ты со мной сделала? Почему я чувствую себя...

— Магом?

— Чудовищем...

— Другие жизнь бы отдали, чтобы побыть таким вот "чудовищем". Так почему же ты, Рэми, все еще сопротивляешься?

Рэми усмехнулся. Благодетельница. Одна из тех, кто одарит через силу, а потом требует благодарности. А нужен ли Рэми этот дар? И как жить теперь с этим ему, обычному рожанину? Бояться, что в любой момент жрецы узнают и не поздоровиться тогда и Рэми, и его оставшейся без кормильца семье?

Но уже ничего не изменить. Внутри, где раньше было спокойно и тихо, теперь плескало волнами синее море. Та самая сила, что раньше проявлялась иногда, только чуть-чуть, теперь переполняла Рэми, и это пугало.

Не обращая внимания на странную, безглазую женщину, Рэми пошатываясь подошел к озеру, набрал в ладони воды и сделал несколько жадных глотков. Вода оказалась неприятно сладковатой на вкус, но все же успокоила и на какое-то время Рэми стало легче дышать.

— Зачем я здесь? — спросил Рэми, глядя на озеро. — Кто ты?

— Я хранительница. Служительница богини, жрица. Называй как хочешь.

— Какой богини? Их много.

— Для тебя — одна. И принадлежишь ты одной.

— Ошибаешься, женщина! — взвился Рэми, оборачиваясь. — Никому я не принадлежу. Это вы, жрицы, служите одному богу. Я — свободный рожанин. Покровителя выбираю сам!

— Ты прав, ты свободен, — усмехнулась хранительница. — Не смотри на меня так, юноша. Не дано богам познать власти над тобой. Но и людям дано не будет!

— Повторяю вопрос, хранительница! — не унимался Рэми, поднимаясь с травы. — Кем ты меня сделала?

— Кем тебя сделала Рид? Много лет она усыпляла твою силу, прятала тебя от моей госпожи. Лишь глупый оборотень, что ослабил заклятие...

— Бранше...

— Человек, который спас тебе жизнь! Если бы не он...

— Ты слепа или глупа, женщина, — сам для себя неожиданно усмехнулся Рэми. — Неужели ты действительно вообразила, что я дал бы себя опоить? Если бы не хотел?

Хранительница вздрогнула.

— По какому праву ты меня сюда притащила? Зачем раскрыла раньше времени мою силу? Я тебя просил? Нет — я тебе приказывал? Ты смеешь меня ослушаться?

Жрица вдруг опустилась перед Рэми на колени, и душа простого кассийского мальчишки дрогнула, но маг в нем был неумолим. Маг смотрел на жрицу холодным, пронизывающим взглядом. Маг был в ярости.

— Прости меня, наследник. Но ты должен знать...

Потемнело вокруг. Озеро, сияние луны, все слилось в сплошную спираль, захватило в водоворот и отпустило...

Мощь и ярость вдруг опустили Рэми. Он вдруг оказался в маленькой, слабо освещенной каморке с покрытыми зеленоватой плесенью стенами. Сквозь крохотное окошко под потолком пробивался уставший за день солнечный луч. Было душно, нестерпимо воняло разлагающейся мочой и прелой травой. К горлу подкатил комок, а в желудке отозвалось неприятной резью.

Взгляд Рэми оторвался от окошка, скользнул по голым стенам и зацепился за грязную, сваленную в кучу солому. На соломе лежал человек. Тощий до выпирающих ребер, немытый, вонючий, он свернулся клубком, спрятав лицо под давно спутанными волосами. Спал, вздрагивая во сне, дрожал под остатками когда-то добротной рубахи, изредка постанывал... И вдруг закашлялся, да так, что даже Рэми понял — долго не проживет. День, два, и добьет его лихорадка, если раньше не добьют голод и жажда...

Помочь? Хотя бы попытаться? Укрыть собственной туникой, чтобы не дрожал так и не страдал от холода?

— Успокойся, — раздается рядом голос ненавистной хранительницы, хотя самой хранительницы не видно. — Он тебя не видит, ты не в силах что-то изменить. Просто смотри...

Рэми не до конца поверил жрице. Он сел на корточки и попробовал откинуть от лица спящего волосы, чтобы рассмотреть черты лица узника... Почему Рэми казалось важным, как тот выглядит. Но пальцы, не встретив сопротивления, вошли в чужой череп, почувствовав упругое течение мыслей.

Содрогнувшись от отвращения, Рэми одернул руку и уже собирался встать, как тот, другой, вдруг медленно поднял голову, и взгляд его, почти черный в полумраке, обвел каморку, останавливаясь на Рэми.

Видит? Рэми не был уверен, но все же прошептал:

— Все будет хорошо.

Зачем и сам не знал. Да и слова вышли какими-то глупыми, бессмысленными. И есть ли вообще смысл в словах? Тем более — сейчас. Тем более — здесь.

— Ты выдержишь...

— Я выдержу, — внезапно повторил незнакомец, и затрясся в приступе сухого кашля. На обветренных, покрытых струпьями губах выступила кровавая пена. Узник вновь задрожал, свернулся в клубок и вжался спиной в стену, будто хотел найти тепло у камня...

За дверью раздались быстрые шаги. Рэми поспешно встал и отошел в угол, где тень была погуще. Скрипнула дверь, хлынул в каморку свет, и Рэми зажмурился, оберегая глаза от внезапно ярких солнечных лучей.

— Смотри! — потребовала хранительница. — Смотри же!

Рэми послушно посмотрел на дверь.

А в дверях застыла Аланна. Бледная, похудевшая, в скрепленным золотой застежкой белоснежном плаще, на котором медленно таяли крупные хлопья снега.

— Рэми! — мучительно позвала она.

Рэми шагнул навстречу, стремясь обнять, успокоить, спросить, что случилось, но Аланна, будто и не заметив, пролетела сквозь него, как сквозь воздух. Перехватило дыхание. Втянуло в себя на миг пламя чужих, ярких эмоций, и, раньше, чем согнуться в три погибели от внезапной боли, Рэми поверил. Да, это все происходит на самом деле. И хранительница не обманывает.

Когда он очнулся, к ногам его медленно покатилась поломанная бабочка-застежка, а Аланна, плача, кутала в свой плащ дрожащего узника, ласково шептала:

— Что, что он с тобой сделал, что... Рэми... миленький, хороший, не сдавайся. Я найду способ, слышишь, я все сделаю. Рэми... пожалуйста, не сдавайся. Только не сдавайся! Еще чуточку потерпи. Совсем чуть-чуть!

— На твоем месте я не давал бы таких обещаний.

Рэми лишь несколько раз, да и то издали видел этого человека, но узнал сразу. Архана Эдлая, опекуна Аланны, было трудно с кем-то спутать: высокий, худой до безобразия, он походил на потерявшее листья, высохшее дерево, столь твердое, что даже черви его есть отказывались.

Всегда холодные, хлесткие глаза; тщательно прочерченный, орлиный профиль; жидкие, цвета грязной соломы, седеющие волосы... и полное неприятие всего, что движется.

Этот человек явно ненавидел мир, но он знал, как его подогнуть под себя, что с завидным постоянством и делал. Боялись его в замке все. Возразить ему не решался никто. И приказы его повторялись всего раз и выполнялись мгновенно...

Но Аланна опекуна явно сейчас не боялась. Она встала с грязной соломы, гордо выпрямилась, и, подойдя к Эдлаю, отвесила ему пощечину.

Тот лишь усмехнулся.

— Посмеешь еще раз, и я твоего щенка на дыбу отправлю. А если доведешь меня сильнее — приведу наемников. Они умеют пытать... твой Рэми умирать будет долго... он и сейчас умирает... Но пока почти легко. Я просто дал вам попрощаться. Не заставляй меня жалеть о своей милости. А теперь девочка, пообещай мне быть послушной. И я ему дам поесть... Может, в последний раз.

Губы Аланны вздрогнули. Она побледнела как снег и окинула Эдлая полным ненависти взглядом.

— Пить! — простонал узник.

Одно слово того "Рэми" и Аланне хватило: вся ее гордость вдруг куда-то пропала, и архана поникла, опустила голову и прошептала:

— Сделаю как прикажешь...

— Тогда иди за едой, красавица, — не настаивал больше Эдлай. — Так уж и быть, сама его накормишь. Ты ведь мне больше не доверяешь? И спеши, пока я не передумал...

Аланна еще миг стояла, явно ошеломленная услышанным, а потом вдруг дернулась и устремилась к двери. Выбегая, она зацепилась платьем о проем. Рванулась. Послышался треск ткани. Белый лоскут остался на щеколде, а в коридоре уже удалялись быстрые шаги...

Эдлай наклонился, поднял застежку. Носком сапога ткнул лежащего в плечо, испачкав грязью белоснежный плащ. Зазвенели цепи. Узник поднял голову, посмотрел на Эдлая, и Рэми вздрогнул: не было в том взгляде и тени слабости...

— Дура! Даже ты ее обманываешь. Не надейся на свою силу, Рэми, — сказал Эдлай, подбрасывая застежку на ладони. — Замок строили маги. Ты уже проверил и не раз, не так ли? Как только Аланна выйдет замуж, ты умрешь. Может, и раньше, если боги над тобой смилостивятся... Но ведь и это не главное... Припомни, что в Кассии делают с незаконорожденными... Аланну я спасу, она мне нужна, а вот твой ублюдок... увы!

Пленник медленно поднялся. Слипшиеся волосы свисали с головы сосульками, впавший рот растянулся в улыбке. Плащ Аланны с легким шелестом упал с плеч, обнажая грязное тело. Глаза узника сверкнули синим, на лице появилось зверское выражение. Эдлай побледнел. Попятился к двери, да было поздно.

А дальше все произошло мгновенно. Разорвала полумрак вспышка света, накрытая черной, пожирающей все волной. Эдлая отбросило к стене. Хрустнули кости. Рэми, не узнавая себя в смеющемся безумце-узнике, погрузился в спасительное беспамятство.

Очнулся он у того же озера. Хранительница стояла рядом, повернувшись к нему спиной. Тихо перебирал волосы легкий ветерок, собирались над озером тяжелые тучи, что подкрадывались по усыпанному звездами небу к ярко светившей луне.

— Эдлай выживет. Что я бы не сказала о тебе. Опекуна найдет Аланна и вытащит из огня. А потом пойдет к жениху и во всем признается... Элан всегда был несдержан. Боюсь, Эдлай умрет от его руки. Прежде, чем Виссавия отдаст Элана повелителю Кассии, он успеет жениться на Аланне и дать имя вашему сыну. Твой сын будет великим человеком, но он не успеет вырасти — наш враг ударит раньше.

— Зачем ты мне это говоришь? — простонал Рэми.

Болела голова. В глазах резало, а сегодняшняя ночь сохранилась в памяти не как что-то целостное, законченное, а как яркие отрывки, будто подсмотренные во вспышках молнии. Ничего не хотелось ни знать, ни чувствовать, ни слышать... А в душе — обжигающая пустота, как после очень сильного выплеска эмоций.

Хранительница не ответила.

Мелькнуло перед глазами, и Рэми поглотило новое то ли воспоминание, то ли видение.

Он опять был мальчишкой и стоял у этого проклятого озера, но не спящего под луной, а залитого солнечным светом. Опустился перед ним на корточки мужчина с глубокими, темными глазами. Ласково улыбаясь, он потрепал волосы Рэми.

— Начинаешь вспоминать, — прошептала где-то рядом и все же далеко хранительница.

— Когда-нибудь это будет твоим, мальчик, — сказал мужчина и голос его показался Рэми чужим и знакомым одновременно.

— Прошу тебя, — холодно возразила где-то рядом Рид. — Ты молод, красив. У тебя двое сильных сыновей. Почему именно моего сына пророчишь ты в наследники?

— Потому что чувствую... А чутье никогда меня не подводило, ты же знаешь.

Рэми моргнул. Озеро стремительно потемнело. Повеяло откуда-то запахом мокрой листвы, вскрикнула в ветвях спящая птица, и Рэми резко повернулся к жрице, заставив ее отшатнуться. Он чувствовал, как хлещет женщину его гнев, оставляя где-то внутри глубокие, трудно заживающие раны. Что он делает?

— Проклятие! — прошипел Рэми, хватаясь за голову. — Зачем ты мне все это показываешь?

— Рэми, — шагнула к нему хранительница. — Прости меня, прости, что я вмешалась. Но ты должен бежать. Сейчас... То, что ты видел... этого не должно случиться.

— Бежать? — вскричал Рэми. — И оставить сестру и мать Эдлаю...

— Мой наследник... даю тебе слово, что с твоей семьей ничего не станет... клянусь свой богиней. Занкл сможет защитить их, но он не защитит тебя.

Рэми поверил.

Захлопнулась резко дверь. Рэми не переживал. Хватит ему чудес, тайн и загадок.

Синее море внутри встрепенулось волнами и успокоилось.

Всего пару десятков лет назад было иначе. В тронном зале услаждали слух тихие песнопения жрецов, горели круглые сутки в лампадах огни, танцевали у входа гибкие танцовщицы, дрожали на их руках браслеты.

Когда-то Марниса любили и уважали, когда-то к нему приходили самые знатные люди, когда-то его культ не был под запретом, а над храмом в остроконечных горах не возвышался магический щит. Когда-то за его милость платили золотом, а теперь — головой.

Эта проклятая пещера стала для него темницей. Святой источник, был осквернен кровью жрецов, и даже его имя в Кассии стало под запретом. Осталась лишь последняя надежда — забытый всеми алтарь в старом, заброшенном замке. И глупая девчонка, что его нашла.

Осталось ждать, осторожно меняя нити судьбы. А ждать Марнис не любил. И одиночества не переносил, потому даже своей своенравной сестренке неимоверно обрадовался. Хоть полыхала она праведным гневом.

— Не тронь моего наследника, Марнис! — зашипела богиня. Ну да, старшая сестрица никогда не отличалась сдержанностью.

Она была одной из самых красивых младших богинь — гибкий стан, белоснежная кожа, которую красиво оттеняла тонкая, золотистая ткань, волосы, огненным водопадом ниспадающие до самой земли.

В другом положении Марнис поостерегся бы злить своенравную богиню. В отличие от других богов, поделивших власть в Кассии, сестренка захотела жить отдельно, в пустыне, где и создала понемногу свой таинственный клан, укрыв под магическим щитом самых сильных магов.

Она сама была независимой и любила независимых людей. А Рэми? Рэми ее дитя, ее воспитанник, ее гордость. По хорошему, в его сторону лучше даже и не смотреть, но Марнис хотел жить... Младший бог силу черпает в поклонении людей, и умирает в человеческом забвении. Марнис умирал.

— Не смей давить на моих хранительниц.

— Приказываешь мне?

— Пока — прошу. Рэми мой.

— Мне очень жаль тебя расстраивать, сестра, но пока Рэми в Кассии, он не твой. Он общий.

— Ты прекрасно знаешь, что будущее непредсказуемо. Ты показал моей глупой жрице один из вариантов, но это не значит, что он — единственно возможный. Не смей более подменять мои видения своими!

— Каждый защищается как умеет.

— И ты не отступишь?

— Нет. Я просил тебя помочь после смерти Акима, но ты...

— Я никогда не приказываю своим людям, ты же знаешь...

— Тогда не приказывай и мне. Деммид завалил мои пещеры камнями, убил моих жрецов, и теперь я умираю... твой Рэми даст мне возможность выжить, неужели ты думаешь, что я ее упущу?

— Зачем ты уговорил Радона сделать Рэми избранником?

— А он не сильно-то и сопротивлялся.

— Мальчик не принадлежит Кассии, когда ты это поймешь?

— Пока он здесь — принадлежит. И если ты мне не помогаешь, то почему я не могу просить о помощи нашего брата?

— Радон слишком милостив, не находишь? Не задумался почему? Или не понимаешь, что с тобой всего лишь играют, стремясь получить для Кассии сильного мага? Моего сильного мага!

— Прости, но ничего изменить я не могу. Аланна получит своего рожанина, а я — свое спасение.

— Пожалеешь, Марнис!

— Думаешь, может быть хуже?

— Может... верь мне, может.

15. Глава девятая. Побег

Проснулся Рэми от нестерпимой духоты. Медленно поднялся с кровати, подошел к окну. Тихо скрипнули под босыми ногами половицы. Рэми широко распахнул створки, пустив внутрь прохладный, пахнущий травами ветер и неожиданно яркий лунный свет.

Тяжело дыша он опустился на подоконник. Глупо это — верить снам. Но ведь что-то изменилось? И Рэми почему-то казалось, что синее море внутри — оно никуда не делось.

Так правда или бред? Эта проклятая сила... Как вчера.

Вчерашнее утро было на удивление красивым. Воздух бодрил легким морозцем. Разлилась по небу краснота, которая понемногу светлела, сменяясь светло-голубой, бездонной гладью. Тихо шелестели иголками сосны, окружающие небольшую, поросшую чистотелом поляну.

Стремительно засвистел воздух, рассекаемой палкой и вновь удар обрушился на бок Рэми.

За одно утро показали ему, насколько он слаб и беззащитен. И даже его, Рэми, сила не спасла. Потому как не было этой проклятой силы!

— Знаешь, почему ты проигрываешь? — кричал раздетый до пояса Занл, нанося новые удары. — Не потому, что твой дар меньше! О нет! Потому как ты — рожанин. Я — архан. И боги дали мне право связать твою силу, подчинять таких, как ты.

Рэми, тяжело дыша, упал на землю и стиснул зубы, пытаясь сдержать рвущийся наружу гнев.

— Злишься? — засмеялся Занкл. — Я вижу твою злость. Так же я вижу, что творится внутри у любого рожанина. Ты не имеешь права прикрываться от меня щитами, ты для меня — как на раскрытой ладони. Твоя выдержка, твоя способность все держать в себе... она для меня ничего не значит. Как и для любого из них, — Закнл показал на дозорных. — Помни об этом!

Рэми тихо застонал поднимаясь.

— Любой, даже самый слабый архан всегда будет сильнее наисильнейшего рожанина! Помни об этом, когда будешь делать выбор!

— Какой выбор?

Рожанин пропустил удар и поплатился: живот разорвало болью и Рэми вновь оказался в траве. Плечи обожгло крапивой, руки испачкались в густом соке чистотела. Стоявший у края поляны Дейл не смог сдержать снисходительной улыбки. Занкл перебросил палку с правой ладони в левую и протянул свободную руку Рэми, помогая встать.

— Тот самый, о котором говорил Жерл, — ответил он на полузабытый вопрос.

— Только ты от меня ждешь другого? — заметил Рэми, делая выпад.

Дозорный легко ушел от удара, и палка его обрушилась на бедра, заставив упасть на колени.

— Да, Рэми! — Рэми откатился, избегая нового поцелуя палки. — В этом мы с Жерлом расходимся. И сильно.

Тяжело дыша, Рэми поднялся на одно колено. Исподлобья посмотрел на Занла, и палка вдруг сама собой легла в ладонь, а через мгновение уже не Рэми, Занл лежал на земле, и воздух, подобно удару хлыста, разорвал приказ:

— Энхен!

Рэми удивленно опустил палку. Встревоженный Дейл вернулся на свое место, с которого сорвался мгновение назад. Занл потер пострадавшее плечо, и вдруг сказал:

— И ты сильнее, чем я даже думал.

— Откуда ты знаешь о моем выборе? — спросил Рэми, в свою очередь подавая дозорному руку.

Занкл помощь принял, похлопал Рэми по плечу и потянулся за туникой.

— Думаешь, мы с Жерлом были врагами? Не были... поначалу я к нему приглядывался, а постепенно стал уважать. Я давно ему рассказал о приказе старшого городского дозора. Как и о том, кто должен его заменить. А Жерл... он даже не удивился. И доверил мне в ответ историю... твою.

— Почему именно мою?

— Потому что он уезжал, а я оставался. И он хотел, чтобы я не ошибся, не наделал сдуру глупостей. Когда он впервые перепутал тебя спьяну со своим сыном, он продал отцовский меч, чтобы заплатить жрецам за предсказание... о тебе. Жрецы были очень удивлены. Мягко говоря. Все расспрашивали Жерла, чью судьбу пытался он вычитать в зеркале правды, да Жерл не выдал... а тайна ритуала слишком свята... вот жрецы неохотно, а отстали.

— Что было в том зеркале?

— Твой выбор. Сделаешь его, как хочет Жерл, и сам будешь счастлив... но есть и другой путь.

— Путь чего?

— Жертвы. Встанешь на него и будешь орудием в руках судьбы. Зато обретешь славу. А что лучше для воина, для архана, чем слава?

— Я не архан, — прошипел Рэми.

— Не архан, — ответил Занкл. — А теперь подумай. Только что ты положил меня, воина, на лопатки. Только что использовал мою силу против меня же, и сам того не заметил. И хоть ты и рожанин, а можешь противостоять архану. Можешь. Если захочешь. Но проблема в том, что обычно ты не хочешь, предпочитая играть роль просточка.

— Тогда почему ты встал против меня? Не боишься смерти? От руки мальчишки?

— Брось, Рэми! — рассмеялся Занкл. — Никто и никогда, даже во власти ярости, вина, наркотиков, не убьет того, кого не хочет убивать трезвым. А если убил, значит, об этом тайно мечтал и думал. Ты не хочешь мне навредить. И поэтому я не опасаюсь. Но если на твоей дороге станет враг...

— У меня нет врагов!

— У таких, как ты, они всегда будут, — усмехнулся краем рта Занл. — Передышка закончена. Стойка, Рэми! Ожел! Дэн! Покажите парнишке, что такое настоящая драка!

Тяжело дыша, Рэми поднял палку.

"У таких как ты, они всегда будут." Вчера, на поляне, Рэми не хотел слушать, решив, что Занкл бредит. А теперь, после этих странных снов, именно они не давали Рэми покоя. Почему-то чувствовал он всей шкурой, что спокойная жизнь закончилась.

Рэми резким движением поднялся с подоконника. Все это бред. И озеро бред. И видение бред. И Эл — тоже бред.

А конь? Летающий... Бред?

Рэми удивленно моргнул и попятился вглубь комнаты. Но взгляда от странного видения оторвать так и не сумел. Он невольно залюбовался на стоявшее под окном создание: изящные, мягкие линии; белоснежная, ниспадающая до самой земли грива; нереально тонкие, казавшиеся хрупкими ноги, увенчанные серебристыми копытами. И, что главное — сложенные за спиной, огромные крылья.

Такой красоты Рэми еще никогда не видел.

— Арис! — выдохнул он.

Крылатый конь посмотрел Рэми прямо в глаза, лишив последних сил.

— Ты ведь звал меня, Рэми?

Занкл не спал. Он вообще спал мало: с детства мучился бессонницей, а теперь к ней даже привык, проводя длинные ночи за привезенными из столицы книгами. Хоть это ему осталось от давней славы: после того, как Занкл "нечаянно" врезал по морде зарвавшемуся сынку советника, ему пришлось удалиться в провинцию.

"Зря ты осиное гнездо ворошил, — сказал глава северного рода. — За слабость приходится платить, друг мой. Посидишь пока у предела, а к следующей весне постараюсь тебя вытащить."

Да, Арман никогда снисходительным не был. Но главе рода снисходительным быть и не надо. Пусть лучше будет сильным. А друг наследного принца, не смотря на свою относительную молодость, был как никто силен, хоть и ходили об "белом" Армане странные слухи. Лариец ведь он, при этом чистый, главой рода стал скорее по случайности, но род при нем поднялся, обогатился, потому Армана уважали. Особенно молодые, как Занкл, что стал Арману даже другом. Если можно назвать другом кого-то, кто все равно остается загадкой.

Как Рэми. Странно, Арман светловолосый, холодный, как лед, а Рэми... сгусток эмоций, часто никому ненужных, темноволосый, с вечно блестящими, черными глазами. Что может быть в этих двоих общего... а все же что-то было. Занкл нутром чуял.

Подбросив в огонь пучок трав, Занкл вдохнул полной грудью сладковатый аромат. Рид говорила, что это должно помочь заснуть. Только пока почему-то совсем не помогало.

К тому же потяжелел неприятно подаренный матерью перстень с кровавиком. Камень, наполненный магией, всегда тяжелел, предупреждая владельца об опасности. Так же потяжелел он перед смертью матери, когда переехала ее спешившая куда-то карета ублюдка-архана. А потом Занкл ворвался в поместье урода и сделал из убийцы матери кровавое месиво. Оттащили его, к несчастью, слишком рано — убить любимого сынка главы Южного рода он не успел. Лишь благодаря Арману он отделался тогда простым изгнанием.

Когда раздался стук в дверь, Занкл уже знал — что-то случилось.

— Войди.

Дверь распахнулась, в проеме показался Дейл. Занкл ценил этого простоватого мальчишку. Такие, казалось, никогда не взрослеют, но в бою вдруг начинают полыхать яростью, снося все вокруг. Впрочем, для обычного дозорного ум не так уж и обязателен. Думать за него должен старшой.

Сегодня обычно озорной, как мальчишка, дозорный казался неожиданно серьезным и, даже повзрослевшим, что встревожило Занкла еще больше.

— Эдлай зовет, — сказал он, непривычно отводя взгляд. — Злой, как оса... на Рэми.

— Кажется, я приказал мальчишке не показываться архану на глаза. Так чем же он сумел аж так досадить нашему Эдлаю? — спросил Занкл, быстро одеваясь.

— С арханой скрутился... давно слухи ходили, но сам знаешь... мало ли, что глупые рожане болтают.

— А ты, урод, молчал?

Дейл покачнулся, ожидая удара, но Занкл лишь отмахнулся. Что придурка за дурость наказывать? Умнее от этого не станет. Да и Рэми это не спасет.

Кони остановились перед прятавшимся среди яблонь домом.

Полная луна заливала сад мертвенным сиянием. В такую ночь даже факелы не нужны, и так светло. Волновались под всадниками кони, раздраженно прикусывал губу Занкл. Все же Эдлай наглец. Целый отряд дозорных выслал на одного мальчишку! Стыд.

Но бывшему опекуну Армана так просто не возразишь. Вот и приходится тащиться посреди ночи арестовывать собственного друга. Только бы Рэми не сопротивлялся... не показывал своего дара. Или? Занкл сам не знал... может, лучше бы сопротивлялся.

Хотя маг Рэми или не маг, а от целого отряда дозорных ему не уйти... И отпускать его Занкл не собирался. Дружба дружбой, а своя шкура дороже. Гораздо дороже. Занкл обещал Арману не ввязываться в новые неприятности и обещание свое сдержит.

— Смотри, старшой!

В голосе Дейла промелькнуло удивление. Проследив за его взглядом, Занкл сначала вздрогнул, а потом довольно улыбнулся.

Старшой многое в жизни повидал. Но летающего коня видел впервые.

Изящное, красивое животное так заворожило падкого на красивые вещи дозорного, что тот не сразу и заметил сидящего на спине пегаса человека.

— Стреляй! — отрезвил его крик Эдлая. — Стреляй, уйдет же!

— Энхен! — крикнул старшой, и почти физически почувствовал, как расслабились за его спиной дозорные.

Оно и понятно. В отряде Рэми любили, а Эдлая — нет, потому и летели стрелы упрямо мимо, хоть и близко: деятельность дозорные изображали умело.

— Придурки! — закричал Эдлай.

Вспыхнули синим татуировки на запястьях Эдлай, разорвали воздух магические слова, и заклятие вызова серебристой стрелой метнулось в бездонное небо.

Занкл в раздражении сплюнул в траву. Что же, он сделал все, что мог. Еще немного и полетит мальчишка на землю, а с такой высоты... дайте боги, чтобы не убился. И на том спасибо...

Но тут случилось неожиданное: фигурки пегаса и всадника плотным коконом окружило синее сияние, зеркалом отразило стрелу заклятия, и Эдлай глухо застонал за спиной Занкла, падая в траву.

— Что это? — шептал архан, пока один из дозорных помогал ему подняться.

— Понятия не имею, архан.

Занкл говорил правду. Еще не один кассиец не устоял против заклятия вызова. Ни архан, ни, тем более, рожанин. Дозорный и не знал, что Рэми аж так силен... а потому слишком опасен, чтобы жить.

Уже жалея и себя, и мальчишку, Занкл поднял лук. Пропела стрела, несясь к цели, дернулась фигурка на пегасе, предательски задрожали пальцы, чуть было не роняя лук...

Рэми удержался, не упал, пегас взмахнул крыльями, еще, унося всадника в усыпанное яркими звездами небо, и стрелы уже беспомощно падали на яблони, не в силах долететь ни до всадника, ни до крылатого коня.

Ушел. Но ранен.

"Не знаю, молиться мне за тебя, или просить богов, чтобы ты умер, Рэми."

— В дом! — приказал Эдлай.

— Нет, — встал на его пути Занкл. — Мальчишка виноват, признаю. Но он маг. И теперь это не твое дело, архан, а мое, моего отряда и Армана. Ты близко не подойдешь к семье лесника.

— Ты мне грозишь?

— Нет. Но ты занимаешься своей арханой, я — местными магами. Если Рэми наказывают за связь с Аланной, то семья его к этой связи никакого отношения не имеет. Если мы ищем источник силы Рэми, то это дело уже не наше, а хозяина замка — Армана. Прости. Но в дом к Рэми я тебя не пущу.

Занкл выдержал полыхнувший синим взгляд архана, шагнули к старшому дозорные, даруя молчаливую поддержку, и Эдлай сдался. Зло сплюнул на темнеющую в полумраке дорожку, сел на коня и ускакал в темноту.

Только бы не наткнулся на ту тварь, что людей в лесу губит. Хоть и приутихла в последнее время, а все же...

— Проследи, чтобы доехал, — приказал Занкл Дейлу, срывая яблоко. — А я пока поговорю с Рид. И... — прости, Рэми! — приведете в замок жреца родов. Мы изменим знаки рода мальчишки.

Дозорные разом замолкли, но возразить никто не осмелился... А Занкл в тот миг так хотел, чтобы ему возразили.

Занкл вздохнул. Сейчас самое главное — уберечь семью Рэми. А мальчик пусть, увы, выкручивается сам. Как он может выкрутиться, Занкл представлял себе плохо.

— Я чувствую кровь, — прошептал пегас, и от звука его голоса и без того ошеломленный Рэми вздрогнул, чуть было не свалившись с теплой спины Ариса. — Ты ранен?

— Ерунда, — даже не соврал Рэми.

Рана в плече почти не беспокоила. Гораздо больше донимал Рэми холод. Ледяной ветер бил в лицо, судорожно вцепившиеся в гриву пегаса пальцы покрыл иней. Еще немного и Рэми не выдержит, свалится со спины Ариса, а там и разбиться недолго.

"Чем мне помочь тебе, Рэми?" — вмешался в его мысли осторожный голос хранительницы.

"Убирайся! Мне не нужна твоя помощь!"

"Я чувствую, что ты слабеешь. Не позволяй гордости взять вверх над рассудком. Я прошу тебя, мой мальчик..."

"Я хочу оказаться в столице, — устало ответил Рэми. — Подальше от тебя и от твоих предсказаний. Всего лишь, ничего большего. Но ты мне в этом не поможешь, не так ли? Потому просто не мешай и не трать понапрасну мои силы."

"Как скажешь!"

Рэми равнодушно повел онемевшим плечом и вздрогнул: чуть правее и ниже растекалась на фоне неба черная клякса.

— Держись! — вскричал Арис.

Пегас резко развернулся. Взмахнул крыльями, потом сложил их, и стрелой влетел в самый центр кляксы.

Воцарилась вдруг тишина. Вокруг мелькнула пустота, мелькнула и пропала, и раньше, чем Рэми успел на самом деле испугаться, пейзаж вокруг изменился.

Пегас широко расправил крылья, паря в воздухе. Пахнуло смолой и внизу зашуршали уже не знакомые Рэми дубы, а высокие сосны. Луна, недавно висевшая чуть правее, переместилась вперед, едва видная сквозь прорезь в облаках. Шел мелкий дождик, раскинулся перед Рэми горящий огнями огромный город.

"Столица Кассии, — пояснила хранительница. — Я не перенесла тебя в столицу, Арис там будет гостем нежеланным, а мимо дозорных крылатый коль точно не пройдет. Но стоит тебе приказать..."

"Не прикажу", — огрызнулся Рэми.

"Позволь мне излечить твою рану."

"До сих пор справлялся без тебя, и теперь справлюсь..."

"Почему же ты столь упрям, Рэми..." — голос хранительницы чуть отдавал усмешкой, а чуть позднее и вовсе пропал.

— Спустись! — приказал Рэми пегасу.

Арис спланировал на поросшую высокой травой поляну, в темную, пахнущую полынью, поросль. Рэми устало слез со спины Ариса, растирая больное предплечье. Вздрагивая от боли, обломал древко стрелы, но наконечник трогать не стал, поплотнее закутавшись в плащ.

— А теперь уходи! — сказал он ожидавшему невдалеке пегасу.

— Рэми, прошу тебя! Отказываешься от помощи хранительницы, от моей, а сам едва на ногах стоишь? Разве так можно?

— Рожанин верхом это редкость, — ответил Рэми. — Верхом на пегасе это редкость вдвойне. А я — беглец и не должен обращать на себя внимания. Это раз. Два — ворота открывают только с рассветом. До рассвета еще далеко, потому я пройдусь... Пешком...

— Раненый?

— Далась тебе моя рана! Я же сказал — царапина!

— А если — нет?

Рэми и сам не знал. Рана ныла, было холодно, дождь усилился. Но гораздо большее жег изнутри стыд. Рэми бежал, оставив семью, как последний трус. А он ненавидел чувствовать себя трусом.

— Мне надо подумать, — сказал вслух Рэми, чтобы не затягивать молчание.

— Рэми, я всегда буду рядом. Только позови, и я приду. Могу даже без крыльев.

Рэми горько улыбнулся. Крылья Ариса вдруг исчезли, а перед рожанином стоял хоть и излишне длинноногий, слишком белоснежный, чуть светившийся в темноте, а все же конь.

Рэми ласково провел ладонью по морде пегаса, впитывая в себя его страх и горечь. Это обрадовало и испугало одновременно: с каких это пор Рэми начал чувствовать чужие эмоции? И почему ему это так неприятно?

— Я хочу остаться один. Ненадолго. Понимаешь?

— Понимаю. Но если передумаешь, знай, я не буду тебе обузой. Молчать и изображать дурака-коня я не люблю, но умею. И, если вдруг захочешь поговорить...

— Расскажешь мне о хранительнице?

— Не имею права.

— Откуда моя сила?

— Не могу, — повесил голову пегас.

— Откуда я тебя знаю?

— Прости... — ответил тот, нервно перебирая копытами.

— Тогда уходи!

— Ухожу! — смирился пегас, исчезая за деревьями.

16.

Рэми облегченно вздохнул и осмотрел в свете луны рану: крови немного, но стрела вошла глубоко, и болело сильно. Да и лихорадить начинало, накатывалась волнами слабость — если так и дальше пойдет, до утра ему точно не дотянуть.

Синее море внутри чуть колыхнулось. Рэми почувствовал на мгновение, что его окутал теплый кокон. Сразу стало легче, но в горле невыносимо пересохло. Захотелось пить.

Где-то чуть ниже шумел ручей. Поколебавшись Рэми начал осторожно спускаться по отвесному склону. Нога его вдруг соскользнула на влажной почве, и Рэми упал на спину, чудом ухватившись за растущий на откосе куст чернобыльника.

Плечо вспыхнуло огнем. Все вокруг поплыло, лунный свет резанул по глазам. С трудом отдышавшись, Рэми отел пот, выступивший на лбу, и, вдохнув горький запах полыни, продолжил спускаться более осторожно. На этот раз удалось без приключений. Кое-как устроившись на маленьком, песчаном пяточке у ручья, Рэми намочил край плаща и приложил к распаленному лбу...

Ему сразу полегчало. Рэми напился горьковатой на вкус воды, слегка охладил разгоряченное лицо, и осторожно поднялся наверх.

Дождь пошел сильнее. Рэми запоздало натянул капюшон, огляделся... Столица была в стороне, противоположной ручью, этого направления надо и держаться...

Рэми повезло: особо не поплутав по лесу, он наткнулся на ровную дорогу, один из торговых трактов, ведущих к воротам столицы.

Дорога оказалась пустой. Это слегка удивило и встревожило — поговаривали, что на ведущих к столице дорогах всегда полно народу, что очередь перед воротами выстраивается с ночи, но этот хороший, добротный и не поросший травой тракт был неожиданно пуст.

Но больше всего Рэми тревожила царившая вокруг тишина: лес всегда полон звуков, ночью ли, днем ли, а в этом проклятом месте будто все вымерло либо чего-то ожидало.

Рэми не нравилось это ожидание. Он остановился, прислушиваясь и в тот же миг тишину пронзил вой. Все вокруг взорвалось звуками: грозным рычанием, вперемешку с лаем, визгом и криками. Рэми, сорвавшись с места, бросился бежать по дороге. Там, где охотится нечисть, человеку делать нечего.

— Мир, беги! — закричал кто-то за спиной. — Ради богов! Беги!

Рэми резко остановился. Еще некоторое время, всего миг, он не мог решить — бежать из леса или бежать на помощь? Он не герой. Он ранен. Он безоружен. Он не может помочь...

Крик повторился. И Рэми, уже ругая себя за глупость, метнулся туда, где орали, рычали, визжали. Били по лицу ветви, рвало болью плечо, сбивалось дыхание, но куда-то ушел страх, и на встречу ему пришел животный ужас... не успеть.

Рэми и не успел. Вылетел на поляну и тотчас шагнул назад, скрываясь во спасительной темноте леса. Он хотел уже вновь рвануть к тракту, но что-то заставило его обернуться. Снова заволновалось внутри проклятое море, сопротивляясь. Рэми вдруг понял, что уйти так просто он не сможет. Что-то на поляне его держит.

А ведь, кажется, что и держать-то нечему: поросшую высокой травой лужайку заливает лунный свет. Гнилым зубом посреди лужайки стоит обломанное дерево, а вокруг дерева, в густой, обляпанной черным траве — разбросны хаотично тела. Возле тел копошатся небольшие, с крупную кошку, пушистые комочки.

И жутко. Кружится от вони голова, хочется бежать, нырнуть в темноту, поддаться орущему внутри инстинкту и уйти. Дурно от запаха свежей крови, от звуков раздираемого мяса, от непрерывного чавканья.

Но Рэми все равно стоит и смотрит на поляну, будто его ноги приросли в земле.

Один из комочков вдруг задрал острую мордочку к луне и запел.

Рэми не понравилась мелодия, но его собственное тело уже не слушалось. Синее море внутри, до того спокойное, вдруг грозно ощетинилось волнами, почуяв серьезного противника, и Рэми окатила волной предательская слабость.

Песня комочка становилась все громче, одно из человеческих тел на поляне дернулось, потом плавно поднялось в воздух, будто кто-то невидимый ласково прижимал умершего к груди и аккуратно нес прямо к узловатому дереву.

Комочки прыгали в немом восторге, наблюдая, как этот кто-то поставил умершего на ноги, прислонил к дереву, языком черного пламени погладил по щеке, как бы пробуя ее на вкус. И исчез. А Рэми, наконец-то, смог дышать.

Нечисть владеет магией? Рэми, рожанину, нельзя, а нечисти можно?

Не давая умершему вновь упасть, комочки вбежали на дерево, сноровисто привязывая тело к стволу. Рэми отвернулся. Вот что его держит на поляне. Тот человек наверняка жив. И наверняка вскорости очень о том пожалеет.

Рэми, наконец-то, понял, что это за нечисть, и почему этот человек еще жив. Как наяву услышал он вдруг голос Жерла, вспомнив полузабытую и, казалось, вовсе не важную историю.

— Магия не всегда приводит к добру, Рэми, — сидевший на скамье Жерл поднял на рожанина пьяный взгляд. Дернулось пламя стоявшей на столе свечи, рискуя погрузить комнату во тьму, зашелестел за окном летний дождик. — И только кажется, что сила сплошное благо, иногда она бывает и во вред... Когда-то давно, сотню лет назад, один маг решил создать новый вид животных. Умных, быстрых, злобных и верных — идеальную охрану для своего поместья. И создал. Дал им верность собаки, хитрость кота, быстроту и ум змеи. Скрестил лучшее, что было в лучших творениях богов. Сам себя почувствовал богом... Только вот мы ведь не боги, понимаешь? И однажды созданные магией создания восстали против своего творца. Это мы так думаем. А они думали, что своего архана сделали лучше, совершеннее. Отдали долг...

— Долг? — переспросил Рэми, когда Жерл потянулся за кувшином, за новой порцией вина.

— Они отдали долг. Уволокли хозяина в чащу, вызвали духов леса, и пытали мага семь дней. Пили его кровь каплю за каплей, не давая умереть. Не смотри на меня так, Рэми. Жизнь — штука хорошая, но иногда лучше б ее отняли и быстро. Маг хотел быть богом? Он им стал. Для своих созданий, для карри. А для людей он стал чудовищем, изгнанником... Когда карри отпустили своего творца, он явился в замок. Поздней ночью вошел в свои покои, заперся в них и отказывался показываться домочадцам. Пока хариб не взломал дверь... Хариб ведь тоже имел долг перед своим арханом. И он его отдал...

— Как?

— Убивая. Собственноручно вынес завернутый в плащ труп, развел во дворе огонь, удостоверился, что пламя пожрало то, что осталось от его господина, и вошел на костер сам. Это был первый случай в Кассии, когда хариб убил своего архана... Пожалел... чтобы тот не мучился.

— Не думал я, что связь хариба с арханом так сильна, — сказал Рэми, посмотрев на стоявшего за спиной дозорного мужчину. Тот лишь поклонился гостю и подлил Рэми еще немного вина.

— Сильнее, чем ты думаешь, — ответил Жерл. — Удивляюсь, что ты не знаешь, — Рэми вздрогнул. — Но я не успел рассказать до конца. Создатель умер, а создания остались и плодились так быстро, что стали истинным бедствием для северных лесов. Вмешались маги. Они загнали глуповатых карри вглубь чащи, заключили с ними негласный пакт — люди не лезут на их территорию, а они — на людскую. Карри расселились по болотам, по гиблым местам, где обычному человеку делать нечего... Люди туда и не суются. Да вот только далеко не все. Некоторые... забывают о запретах, может, просто блудят по болотам, а иногда сами ищут встречи с племенем нечисти. Хотят стать их богами, получить мощь... и, поговаривают, становятся. Только ведь никто толком и не знает. Не выдает нечисть своих тайн. Говорят, что карри любят необычных людей, наверное, и тебя бы полюбили, сделали бы своим богом... Хотел бы быть богом, а, Рэми?

Тогда он ответил: "Почему бы и нет?" Теперь ответ, наверное, был бы другим, и Рэми стало жаль незнакомца, привязанного к дереву. Наверное, и его ждала участь "бога".

Дождь перестал, выглянула из-за тучи луна, заливая поляну серебристым светом. Плотной толпой собрались вокруг дерева карри. Воцарилась на поляне вязкая тишина, но и она длилась недолго.

Заблестели на траве капельки воды, задрали к луне морды карри и вновь запели. Пленник начал приходить в себя. Рэми сначала почувствовал страх незнакомца, медленно переходящий в ужас, а лишь потом увидел, как тот поднял голову, окинув поляну непонимающим, затуманенным взглядом. Тихо застонал, и страх его принял другой оттенок, смешавшись с сожалением, чувством жгучего стыда и горечью потери.

Чужие эмоции захлестнули Рэми горячей волной. Показалось вдруг ему, что в этом лесу и нет никого, кроме него и узника карри. Человека, чей страх и горечь постепенно перерастают в обжигающее душу отчаяние.

Он уже ничего не ждал и ничего не боялся. Он смотрел на неожиданно яркую, огромную луну и о чем-то молил.

Молить ночную госпожу может лишь нечисть, усмехнулся Рэми. Человеку милости от нее ждать нечего. И Рэми больше не может прятаться в тени и ничего не делать. Медленно, не спуская взгляда с поляны, он потянулся за лежащим рядом суком. Ветхое оружие, правая рука онемела, но все же лучше, чем просто уйти. Или стоять в темноте и смотреть, как нечисть измывается над человеком.

Карри бросились на ствол, перегрызли веревки. Узник со стоном повалился на траву.

Рэми оторвался от дерева, чуть было не упал от слабости. С трудом дыша, оперся рукой о влажный ствол сосны, проклиная и рану, и ранивших его дозорных.

Пение карри стало угрожающим. Человек с трудом встал на четвереньки.

Рэми сделал шаг вперед и остановился... Что-то изменилось: в душе незнакомца бездна отчаяния быстро заполнялась шальной, ненормальной радостью и чем-то еще... С одной стороны мучительно знакомым, с другой...

Рэми вздрогнул. Узник упал в траву и изошелся мелкой, непонятной Рэми дрожью. Затрещала одежда, пронесся над поляной затяжной стон. Незнакомец выгнулся дугой и мучительно закричал... Крик его, сначала человеческий, вдруг перешел в раскатистое, низкое рычание. Рэми испуганно моргнул. Человек исчез, а с травы медленно поднялась кошка, размером с низкую лошадь, с шикарной, до самой земли гривой. Такая, как на картинках в старых книгах, что давал читать Рэми Жерл. Но Рэми даже понятия не имел, что они столь огромны.

Лев. Красивый, грациозный. Зверь. Даже не зверь — нечисть. Еще один оборотень, ради которого лучше не рисковать жизнью. Надо уходить.

Только что-то внутри все так же упрямо сопротивлялось. Рэми жалкий, трясущийся в лихорадке, все так же застыл с палкой в руке на краю поляны. Потому что чувства внутри льва были все еще понятные, близкие и человеческие. И вновь чужой страх, неудержимый, отчаянный, захлестнул Рэми с головой, вымывая из души остатки сомнения. Это зверь. Но он чувствует, живет и страдает.

Карри, казалось, не испугались внезапного превращения, а ему даже обрадовались. Радостно вскрикивая, они прыгали вокруг льва, опрыскивая траву вонючими выделениями. Над поляной поднялся острый, чуть пряный аромат. Рэми содрогнулся от поднявшейся к горлу тошноты и резким движением привлек к себе внимание зверя.

Лев был единственным кто заметил Рэми. Он не спускал с рожанина долгого, глубокого взгляда и, казалось, молил: "Помоги, если можешь, не можешь — уходи".

Рэми не выдержал... Он сам не понял, что сделал и как. Не понял, как оказался возле зверя, как в одной ладони его появился светящийся шар, а пальцы другой легли на холку льва, вплетаясь в мягкую, запутанную гриву.

Поднятый высоко над поляной шар света раздулся как мыльный пузырь, разогнал ночную тьму, и карри зашипели, отползая за границы светящегося круга. Оказывается, они ненавидят свет.

Еще не веря, что это он, что это его магия, Рэми шаг за шагом, начал уходить с поляны. Оборотень шел вровень, рука Рэми все так же лежала на его холке, и через пальцы горячей волной перекал страх зверя, смешанный с надеждой.

Рэми не надеялся. Капля за каплей истощала магия силы, плечо болело, как шальное, державшая шар рука начинала дрожать, а свет шара — блекнуть. Рэми понял, что долго не выдержит. Еще немного и исчерпает этот проклятый шар море силы внутри, и тогда сдерживающий нечисть свет исчезнет и не повезет и Рэми, и зверю.

"Не уходи, — шептали где-то в глубине сознания карри. — Мы тебя любим. Мы вас обоих любим. Мы сделаем вас сильными, прекрасными, богами. Останься... к чему тебе люди? К чему тебе тот, другой мир? У тебя есть мы!"

— Молчать! — закричал Рэми, поднимая руку выше. Шар засветил ярче, и карри с шипением отползли за границы света.

"Мы подождем... Ты обессилеешь, и мы тебя получим... ты поймешь. Мы объясним. Ты наш бог!"

Рэми затрясло от отвращения и наиболее смелые карри подползли ближе, глядя на мага и зверя влюбленными глазами. Они настолько увлеклись, что вытолкнули один из комочков на середину светового круга, и над поляной разнесся запах паленой шерсти, сменившийся острой вонью.

От вони мгновенно закружилась голова и зарезало в глазах. Плечо вспыхнуло болью, и хотелось упасть на траву, забыться сном, да удерживал на грани реальности разум. И мягкое тепло под пальцами... Они еще жили.

Рэми почувствовал, как зверь осторожно потянул зубами его штанину. В голове послышался новый, холодный голос: "Садись на меня!"

Не поверив, Рэми скосил глаза на зверя. Боги, да зверь ли это? Взгляд-то почти человеческий. И эмоции, теперь уже слегка приутихшие — человеческие.

"Садись на меня, мальчик!" — повторил лев. Мальчик? Рэми хотел огреть наглеца словечком, да покрепче, только вспомнил вовремя где и они и зачем. Посомневавшись еще мгновение, он подчинился.

Спина зверя изогнулась в прыжке. Всеми силами удерживая шар света, Рэми вцепился свободной рукой в гриву. Лев побежал.

Лес слился в черно-серебристую полосу. По лицу лупили еловые лапы, норовили выцарапать глаза. Что-то зацепило больное плечо. Рэми задохнулся от боли. Чувствуя, что сейчас упадет, он выпустил в траву шар и обоими руками вцепился в гриву льва. Радостно взвыли за спиной карри. Зверь побежал еще быстрее. Рэми прижался грудью в его теплой холке, спрятав лицо в гриве.

Прыжок был для Рэми неожиданностью. Блеснул под лапами льва лунный свет на неспокойной глади ручья. Разлетелись вокруг брызги и вой нечисти за спиной стал вдруг разочарованным.

Зверь пошел медленнее, почти с трудом. Вскарабкавшись по склону на лесную поляну, он вдруг заметно захромал. Карри все так же орали по другую сторону ручья, почему-то не рискуя переходить хрупкую, журчащую преграду.

Зверь начал валиться на бок. Рэми едва успел соскочить, оберегая ногу от перелома. Плечо вновь рвануло болью, швырнув Рэми в короткое беспамятство.

Очнулся он лежащим на траве. Еще не понимая, где он находится и как сюда попал, медленно поднялся. Была еще глубокая ночь и луна медленно заходила за деревья. Он стоял на невысоком, поросшим редким березняком холме. Внизу холма бежала серебристая лента ручья, по другую сторону которой все так же неистовствовали карри. За спиной, под шепчущей осиной, лежал, тяжело дыша, огромный зверь.

— И все же мы ушли, — прошептал Рэми.

Оборотень не боялся. Рэми чувствовал в нем боль и усталость, ничего больше. Даже радости не было, только глухое, безнадежное отупение.

Зверь окинул Рэми долгим, внимательным взглядом, будто запоминая, и послал магу мягкую волну благодарности. Рэми улыбнулся. В груди вдруг потеплело, и Рэми вдруг понял, что не хочет и не может испытывать ко льву неприязнь.

Зверь вновь задрожал, выгнулся вдруг дугой, как бы скидывая с себя звериную личину, и снова обернулся человеком.

— И все же ты нечисть, — прошептал Рэми, опасливо подходя к незнакомцу.

Тот лежал, по-детски поджав к груди колени. Рэми отметил про себя, что у оборотня стройное тело, в котором даже в человеческом облике осталась звериная гибкость. Волосы у него темные, до плеч, цвета в лунном свете не разглядишь, лицо узкое, с четко очерченными чертами. И молод — незнакомец был старше Рэми на лет пять, не больше.

— Потерпи немного, — выдавил Рэми, приглядываясь к ране на боку оборотня. Вроде залечена, но выглядит теперь плохо, мокра от гноя, кровоточит.

— Но ведь и ты, дружок, нечисть... — сказал Рэми, оглядываясь в поисках подорожника, — так подохнешь здесь, мне-то какое дело?

Оборотень, будто услышав, дернулся, до скрежета сжав зубы. Тело его сотрясли конвульсии, и Рэми, испугавшись не на шутку, закричал:

— Ты что творишь, тварь! Не смей умирать, слышишь! Не смей! Я жизнь чуть не отдал, а ты!?

Приступ вдруг отпустил. Незнакомец сжался в комочек и чуть слышно прошептал:

— Прости.

Как этот зверь может чувствовать себя виноватым? Рэми пробила дрожь бессилия. Прикусив до крови губу, он осторожно прикоснулся к ране на боку незнакомца, от всей души надеясь, что проклятая сила и здесь поможет. Но море внутри, недавно столь бурное, теперь почему-то молчало.

Незнакомец задрожал. Внутри него разливалась пустота, и Рэми не знал, чем ее наполнить. Казалось ему, что жизнь медленно, но неумолимо истекает из холодного, как лед, тела оборотня, и уже не вернуть ее, как и не старайся. В последнем, отчаянном усилии, Рэми скинул с себя плащ, лег рядом, прижался к спине зверя, обнимая его руками. Даря свое тепло и тепло своей души, окутывая себя и оборотня мягким коконом синего сияния.

"Не уходи, прошу, — шептал Рэми. — Держись!"

Внезапно накатила на Рэми слабость, и веки будто свинцом налило. Отчаянным, последним усилием рожанин попытался заставить себя не спать, но и сам не заметил, как погрузился в глубокое, тягучее беспамятство. Снов на этот раз не было.

Проснулся он рывком и сразу. Луна ушла за деревья. Все тело болело от неудобной позы, плечо ныло болью. Некоторое время Рэми лежал неподвижно тревожно вслушиваясь в дыхание зверя и все опасался, что тому стало хуже. Дыхание было размеренным, глубоким. Чужое сердце под ладонями Рэми билось мерно, тело оборотня заметно согрелось, и ему, кажется, снилось что-то хорошее. На Рэми дохнуло эмоциями зверя: тихим счастьем, мягким покоем.

Рэми вынырнул из-под теплого плаща и сразу же замерз на промозглом предрассветном воздухе. Не обращая внимания на дрожь и усилившуюся боль в плече, Рэми осторожно оголил бок оборотня, стремясь увидеть его рану. Раны не было. Остался лишь темнеющий в полумраке рубец, который, наверное, вскоре сойдет, сменившись едва заметным шрамом. Оборотень застонал во сне и завернулся в плащ, пытаясь согреться. Рэми вздрогнул.

— Скажи... Мир, это я сделал или ты?

Рэми раздраженно прикусил губу. Новые способности, с одной стороны — радовали, с другой — начинали раздражать своей непредсказуемостью. Вот и теперь — зверь обрел внезапно имя.

17. Глава десятая. Арман

Рэми достал из-за пояса подаренный Жерлом кинжал и нарезал у края поляны высокой травы. Зарыв в ней все так же невинно спящего Мира, он побродил по березняку, собирая хворост.

Попытался развести огонь. Удалось не сразу — раненая рука уже почти не слушалась, на Рэми то и дело нахлынывали волны слабости, бросало то в жар, то в холод, страшно хотелось пить.

Но преодолевая слабость, Рэми нарыл ножом у ручья корней земляного ореха, у края поляны срезал пару подосиновиков, набрал в лист лопуха немного малины. Потом сел у костра, подбрасывая прожорливому пламени чудом не отсыревшие ветки, найденные под корнями дерева.

— Кто ты?

От неожиданности Рэми упустил подосиновик. Взгляд оборотня, казалось, буравил спину, но того, что у Мира было внутри, Рэми больше не чувствовал.

— Не думаю, что должен отвечать, — ответил он, выуживая из травы потерянный было гриб. — Я не спрашиваю, кто ты. А ты не спрашивай, кто я.

— Да будет так, — протянул оборотень, вылезая из травы.

Он расстелил плащ по другую сторону костра и сел на него, вовсе не стесняясь своей наготы. Зато заживший бок осмотрел внимательно, ковырнул ногтем рубец и зловеще улыбнулся:

— Опытный целитель, надо же, — в его голосе послышались нотки уважения. — Неужто, виссавиец?

— Неужто — лариец? — зло парировал Рэми. — Вот что дружок, давай договоримся. Я — целитель. Ты — оборотень. Тайны есть у всех, а вот открывают тайны далеко не всем.

— Невежливо, знаешь ли, — съязвил Мир. Он снял с палки испеченный гриб, отломал от него кусочек и сунул его в рот.

— Ты закрылся от меня, — ответил Рэми. — Это тоже невежливо.

— Ты имеешь ввиду щиты? — пожал плечами Мир. — Знаешь ли, не люблю быть прозрачным. А тебе, вижу, стесняться нечего.

Рэми вздрогнул, впервые сообразив, что не только он умеет читать чужие эмоции.

— Готовишь ты неплохо, — добавил вдруг оборотень, разрывая неловкую тишину.

Рэми пожал плечами: в конце-концов, ему не привыкать быть "прозрачным" для арханов. Он растормошил палкой угли, достал запекшиеся корни земляного ореха. Нанизал один из них на прутик и подал через костер зверю. Мир протянул руку... и схватил Рэми за запястье.

Блеснули синим глаза Мира, руку Рэми обожгло болью, упал на землю кожаный браслет, заиграли на запястье нити татуировки. Взволновалось море внутри, угрожая выпустить силу наружу, но раньше, чем Рэми успел очнуться, Мир уже ослабил хватку, взяв предложенный корень.

— Нет, не виссавиец. — Он дунул на дымящееся кушанье. — Кассиец. С такой силой, странно...

Ответить Рэми не успел. Запястья вдруг вновь обожгло болью, да гораздо более сильной. Уже на грани яви Рэми почувствовал, как у самой земли его подхватили заботливые руки, как соскользнул с его левой руки другой браслет и чьи-то холодные ладони обхватили запястья, даруя исцеляющий, успокаивающий холод.

Долго приходить в себя ему не дал оборотень:

— С такой раной ты еще кого-то спасать решился? — тихо сказал Мир. — А еще и с измененными татуировками.

Рэми посмотрел на запястье и вздрогнул, увидев прошившую золотые нити ярко-красную руну.

— Что это?

— Насколько я понял, всего лишь просьба задержать тебя, — ответил Мир, возвращаясь на свое место, — мой друг. Потому что ты маг и рожанин, осмелившийся заглядеться на хорошенькую воспитанницу Эдлая, Аланну, не так ли?

Рэми вздрогнул, почувствовав в словах Мира неожиданную угрозу и даже неприязнь. Он вдруг понял, что сейчас самым умным будет вскочить с места и скрыться в лесу, пока не рассвело. Потому что добра рядом с оборотнем не жди.

— Не двигайся!

Рэми не ожидал приказа, оттого и застыл на месте, не в силах пошевелиться. Вот тебе и оборотень: приказывать явно привык и умел. Одним тоном ставил на место, и не ослушаться же, да и как тут ослушаешься? Наблюдают полыхающие синим пламенем глаза, не отпускают. Двинутся не дают. Мир не только оборотень, но и архан, маг. Еще один спасенный на голову Рэми.

В полной тишине Мир доел корень, вытер испачканные в золе пальцы о плащ Рэми и продолжил:

— Успокойся. Не враг я тебе, не видишь? Оборотень, это да, но не враг. И Эдлаю я... не друг. Я помогу. Ты — забудешь Аланну, я — приструню Эдлая.

— Нет!

— Нет? — протянул Мир, откусывая кусок нового корня. — Вкусно. Ты, брат, хоть представляешь, что я могу с тобой сделать? Да и делать-то многого не надо. Кинуть в темницу и забыть. Я забуду, Эдлай — нет.

— У меня нет выбора, — прошептал Рэми, опуская голову. — Без Аланны я умру быстрее.

Про ребенка Рэми промолчал. Он мог убежать, но отказаться от беременной женщины не мог. И от сына отказаться не мог.

— Ну, ну... Рэми, — протянул оборотень. — А выход у тебя какой? Аланна не для тебя — это же ясно. И слова тут твоего мне даже не требуется — и без того к ней не подойдешь. Да вот только пока я тебя спрашиваю, а не приказываю — не люблю без причины приказывать. Мальчик ты порывистый, нервный, маг, что б их... За твои глупости я отвечать не намерен. Ну, согласен?

— Я подумаю, — процедил сквозь зубы Рэми.

— Долго не думай, ладно? — недобро сверкнул глазами Мир. И в слова его Рэми почему-то верил. — Не привык я, чтобы мне отказывали. И что бы условия ставили — не привык. А вот боятся меня часто... тебе — не следует. Пока. Ешь!

Рэми повиновался: взял свой корень, косясь на Мира, откусил кусок и прожевал, не чувствуя вкуса. И все не мог оторвать взгляда от тонких пальцев оборотня, запачканных сажей, от их плавного, едва заметного движения...

Странно это. Рэми — маг, хоть и больной, хоть и уставший. Напротив сидит зверь. Стоит только Рэми действительно захотеть, освободить свою силу, и зверя этого больше не будет! И угроз его не будет.

Но нет сил... сопротивляться. И почему-то в глубине души тлеет желание подчиниться, пойти за ним, забыть и Аланну, и весь мир. Почему?

— Только этого мне не хватало, — неожиданно тепло прошептал оборотень, и сделал нечто, что показалось Рэми еще более неожиданным: ласковым жестом откинул от лба Рэми прядь слипшихся волос, будто хотел что-то разглядеть, а потом задумчиво сказал:

— Еще один... избранный. И рожанин? А ты, брат, дрожишь. Загоняла лунная ночка, а?

— Неужто жалеешь? — огрызнулся Рэми.

— Может, и жалею... — горько усмехнулся оборотень, подбросив в огонь хвороста. — Хотя в твоем случае лучше не жалеть. Ты сам не знаешь, что хочешь, а боги, увы, уже все решили.

Потом сверкнул глазами, и одежда сама обняла его обнаженное тело, а в руках появился теплый плащ. Рэми вздрогнул. Никогда раньше не видел он, чтобы вещи появлялись из воздуха, никогда раньше не видел, чтобы кто-то одевался при помощи магии, никогда не знал, что это возможно.

Мир поднялся и подошел к Рэми. Приказал:

— Встань.

Они были примерно одного роста, и глаза Мира оказались на одном уровне с глазами Рэми. Рэми, давно уже поняв, что имеет дело с арханом, хотел по привычке отвести взгляд, но полыхающие синим огнем глаза Мира не позволили.

— Какой послушный, — усмехнулся оборотень. — Иногда послушный, иногда дерзкий до дури. Ты когда-нибудь бываешь нормальным?

Он плавным жестом достал из-за пояса Рэми кинжал. В полумраке его глаза казались бездонными и зловещими.

— Красивое оружие, — протянул Мир. — Странное для рожанина.

— Что ты делаешь? — выдохнул Рэми, когда тонкое лезвие прошлось по его больному плечу, разрезая ткань.

— Ничего особенного. Помогаю тебе избавиться от грязной одежды. И я сказал же тебе, не двигаться.

— Здесь не жарко, знаешь ли, — прошипел Рэми.

Взгляд Мира отпустил, и оборотень одним плавным движением оказался за спиной Рэми.

— Не двигайся... Если не желаешь осложнений.

Рэми краем глаза видел руку Мира с кинжалом. Видел, как белоснежное лезвие вдруг сначала почернело, а потом вдруг раскалилось до бела. Видел и дрожал, не понимая, что Мир собирается делать, но знал, что это "что-то" ему не понравится.

Мир произнес несколько слов. Рэми не успел понять, что происходит, как застрявший в его плече наконечник вырвался наружу, открыв фонтан крови. Мир обхватил одной рукой Рэми за талию, прижимая к себе, другой резким движением коснулся раскаленной сталью раны. Рэми закричал. Пахнуло в воздухе паленным мясом, разорвало плечо от боли и какое долгое мгновение казалось, что Рэми этого не выдержит.

— Было не так уж и страшно, правда?

Рэми понял, что сидит на земле, а Мир уже заканчивает перевязку. Старая туника Рэми была разорвана на ленты, плечо рвало болью, но боль была уже терпимой.

— Ты прости... я не виссавиец, лечить при помощи магии не умею. Пришлось использовать подручные средства. Ну и успокоить боль, это уже я слегка могу.

Мир подал Рэми новенькую, мягкую тунику.

— Держи.

— Если ты маг, то почему сам не освободился на поляне? — зло парировал Рэми, медленно, стараясь лишний раз не потревожить плечо, одеваясь.

— А это и не моя сила. Твоя. Лечить ты можешь, но лечишь очень плохо. Ты дал мне слишком много...

— Так много, что ты и против меня используешь?

Оборотень промолчал. Глаза его сузились и засверкали зло. Рэми думал, что доигрался и сейчас оборотень вспыхнет от гнева, но Мир вдруг улыбнулся и подал Рэми кинжал.

— Тайны есть у всех, а вот открывают тайны далеко не всем, — повторил он недавние слова Рэми. — Вот ты, например. Мальчишка в лесу, рожанин, маг, изгнанник. Раненный, что даже не подумал позвать виссавийцев. Что еще? Ах да, вечно всем недовольный. Хотя было бы чем... с такой раной ты вряд ли бы до города сам дошел. Карри тоже утихли. Они боятся бегущей воды, так что опасность миновала. На время. Но будет лучше, если мы доберемся до города как можно быстрее, не так ли? Ты ведь у нас парень сообразительный? Неужели не понял, что я мог бы тебя убить давно, если бы захотел... а я не хочу.

Рэми придержал рвущиеся на язык резкие слова и кивнул:

— Прости.

— Вот и умница.

Дорога, укутанная в туман, отыскалась неожиданно быстро. По обе стороны ее росли невысокие, молодые ели, под ногами скрипел мокрый песок, поросший еще несмелой и чахлой травой, налипали к сапогам рыжие иголки.

Рэми ненавидел идущего впереди оборотня. Ненавидел его прямую спину. Его уверенные движения, его привычку насвистывать под нос, покусывая сорванную по пути травинку. Но больше всего ненавидел повисший в воздухе вопрос. Выбор. Свобода от Эдлая или Аланна?

Рэми, собственно, уже давно сделал выбор. Ему не нужен был ни Мир, ни его странная, похожая на хомут помощь. Ему нужно было просто добраться до города и встретить Бранше. А дальше? А дальше посмотрим. Вопрос был в другом — как избавиться, да поскорее от этого зверя?

Стук копыт за спиной более привычный к лесу Рэми уловил первым. Решившись, он мысленно долбанул по щитам Мира, приказав ему заснуть. Мир удивленно обернулся, оборвав свист на высокой ноте, глаза его сверкнули гневом и тотчас закрылись.

Не дав Миру упасть, Рэми подхватил его у земли и оттащил к обочине. Плечо болело невыносимо, но теперь это казалось неважным.

Невидимый путник был все ближе. Мелькнула в белом тумане тень, вылетел на дорогу всадник, и решившись, Рэми бросился наперерез несущейся лошади.

— С дороги!

Засвистел кнут, обжег спину, заставил упасть на колени. Но выдавить Рэми сумел:

— Помогите, пожалуйста, моему другу плохо!

Всадник резко осадил лошадь окинув коленопреклонного рожанина внимательным взглядом. Лица его в тени капюшона Рэми разглядеть не мог, да, собственно, и не пытался. Его мучил только один вопрос — можно ли этому человеку доверить Мира?

Всадник кинул Рэми поводья и спрыгнул с седла.

Рэми тотчас забыл об архане, уставившись на коня. Это животное было столь же совершенно, как и Арис. И было таким же порождением магии. Черная с красным отливом шкура, длинная грива, в которой то и дело вспыхивали искры, недобрый взгляд... Огнистый. И рука сама собой потянулась к шее, к амулету матери, сжала его крепко, а пальцы вспомнили шелковистость спрятанных в мешочке волос с искорками... Вот они чьи... такого же Огнистого, как и этот...

— Шей! — шепнул Рэми, копируя Самала. — Шей ми сай, шей, дон

В темно-красных глазах необычного коня появилось что-то вроде понимания. Рэми протянул руку и осторожно погладил морду животного, не обращая внимания на обжигающие пальцы искры. Опустил поводья. Теперь этот конь точно никуда уйдет. После заветных слов еще никто не уходил.

— Животное умнее, чем человек думает, — говорил Самал. — И тоже умеет говорить, чувствовать. И умеет доверять. Слова, которым я тебя научу, на самом деле не важны. Важно — как ты их произнесешь. А если произнесешь правильно, то ни одно животное в подлунном мире не сумеет тебе противостоять, и ни одно не пойдет против твоей воли.

— Что значат эти слова?

— Ничего не значат. Напоминают они братьям нашим меньшим, кому боги отдали власть над миром. Человеку. Но не каждый человек той власти достоин.

— Простите за удар кнутом, — сказал архан, подходя к лежавшему на обочине Миру. — Я действительно не хотел, но иногда рука быстрее разума, вы же так неосмотрительно бросились под лошадь...

Рэми оторвал взгляд от лошади и понял, что если он хочет уйти, то уходить надо сейчас.

— С вашим другом все в порядке, — продолжил маг, не замечая волнения Рэми. — Сейчас мы его разбудим.

Сейчас он разбудит Мира и обратит внимание на Рэми, проверит его знаки и поймет, наконец-то, что дорогой плащ покрывает плечи рожанина.

Глаза незнакомца засветились синим, проступили на запястьях сквозь рукава знаки рода, синие, как и подобает архану, разорвали воздух магические фразы. И в воздухе запахло озоном.

Рэми сделал шаг в сторону леса, стараясь не замечать внимательного, понимающего взгляда излишне умного коня.

— Мир! — воскликнул архан.

В голосе его послышалось такое облегчение, что Рэми мгновенно перестал беспокоиться об оборотне, начал беспокоиться о себе и метнулся в сторону леса.

— Арман! — услышал Рэми недовольный, усталый голос Мира. — Это опять ты...

Арман... О боги, откуда ему знакомо это имя?

— Прячься, идиот! — раздался за спиной раздраженный шепот.

Чья-то сильная ладонь заткнула Рэми рот. Обожгло болью раненое плечо. Полулишившись сознания, чувствовал Рэми, как его тащат в ближайшие кусты, бросают лицом на кучу прошлогодней листвы и что-то наваливается сверху, вжимая в гниющую мякоть.

Запах мокрой земли казался невыносимым, вызывая тошноту. В рот набились листья. Окатила с головой паника.

— Молчи! Ради всех богов, молчи! — зашипел кто-то, а со стороны дороги раздался крик оборотня:

— Держи Рэми! Держи придурка!

18. Глава одиннадцатая. Город.

— Сиди тихо, — прошипел кто-то на ухо, надавив Рэми на затылок.

Рэми сидел. Вернее, лежал. И усиленно старался не замечать ни ноющей боли в плече, ни накатывавшей волнами слабости, ни смыкающихся глаз.

Он вдыхал запах прелых листьев, и слушал, как неподалеку кричит и ругается оборотень, как осторожно отвечает ему Арман, явно пытаясь успокоить... Как раздается на дороге лошадиный топот, и к двум голосам присоединяются другие. А вокруг начинает шуршать...

— Только этого не хватало! Вот удружил, Рэми. Рожу спрячь!

Рэми повиновался, задыхаясь от запаха гнили. Но надолго его не хватило. Осторожно оторвав лицо от преющих листьев, он выглянул из-за кустов на поляну и тотчас пожалел о своей смелости: стоявший на поляне Арман медленно опускал на плечи капюшон плаща. Тот самый Арман, которого Рэми не еще знал, а уже почему-то ненавидел.

Разве можно было не ненавидеть эти высокомерные голубые глаза? Эти прилизанные, словно нарисованные, светлые волосы? Это белоснежное, будто из льда высеченное лицо? Сжатые в презрении тонкие губы? Длинные пальцы, унизанные перстнями, что ласково поглаживали рукоятку кнута?

И разве можно сознавать, что ты гораздо сильнее, гораздо способнее, но этот... архан, а должен лежать в кустах? Дрожать от страха — и перед кем? Перед слабым магом. Но он — маг, потому что архан. А ты — ты рожанин, потому — колдун. Пусть и сильный. И даже через щиты Армана тебе никогда не проникнуть, не увидеть, что он чувствует на самом деле. Не дано тебе этого.

И самое главное — почему так сердце ноет? Почему хочется выйти, заглянуть в холодные глаза архана, гордо вскинув голову. Ответить на его взгляд, как равный. Рэми почему-то знал, что имеет на это право. Но в то же время хотелось чтобы Арман наконец-то ушел, оставил их в покое.

Арман медленно натянул перчатки, тихонько свистнул. Раздался топот копыт, и из кустов орешника выскочил Огнистый. Рэми вновь вжался в листья, когда упали невдалеке на землю красные искорки, оставляя яркие звездочки, когда прошлись рядом огромные, черные копыта, когда конь захрипел, подчиняясь уверенной руке архана.

— Тише, Искра, — сказал Арман, и его голос вызвал у Рэми новый приступ дрожи.

О боги, что сегодня за ночь? Почему так действуют на него и Мир, и Арман, почему так тяжело на сердце, будто совершает Рэми огромную глупость, хоть и приказывает разум прятаться?

Арман встал между конем и Рэми, ласково поглаживая точеную морду животного. Раскосые глаза Искры ответили хозяину теплом и вдруг уверенно пронзили раскрашенную осенью листву встретившись взглядом с Рэми. Показалось рожанину или в самом деле где-то в пылающей жаром душе Огнистого шевельнулось... осуждение?

"Не выдавай меня, — молил Рэми. — Прошу..."

Конь понял. Глаза его на мгновение вспыхнули искрами, и взгляд отпустил Рэми, вновь переходя на хозяина. Лаская, прося прощения, что не выдал чужака. Рэми вздохнул с облегчением. Арман ловко вскочил в седло, заставил огнистого развернуться и ускакал в туман.

Вскоре раздались с дороги недовольные крики, сменившиеся топотом копыт, и все замерло. Рэми почувствовал, что его отпустили. Услышал, как кто-то рядом тяжело поднялся, вздохнул облегченно. И только тогда обернулся, впервые увидев лицо своего то ли друга, то ли похитителя. Сердце дрогнуло, раз, другой, с губ сорвалось глупое:

— Что здесь делаешь, Жерл?

— Я? Я тут работаю, — холодно ответил старшой, подавая Рэми руку и помогая встать. — А ты? Впрочем, и так понятно, не отвечай. Я рад, что ты выбрал правильно.

— Был бы я так уверен, что правильно, — задумчиво ответил Рэми, отряхивая с плаща прилипшие листья. — Сказать по правде, я уже ничего не понимаю. Ни Мира, ни Армана.

— А имена узнал? Не почувствовал, что где-то их слышал? — настороженно поинтересовался Жерл.

Неожиданный вопрос заставил Рэми замереть, посмотреть внимательней на дозорного. А ведь Жерл изменился. Странно изменился — постарел, осунулся. И взгляд его, всегда ясный, прямой, как будто приобрел оттенок безумия, да и где взгляд этот? Воровато шарит по листьям орешника, отказывается встречаться с глазами Рэми, будто Жерл стыдится. Чего?

Впервые Рэми увидел скрывающие душу дозорного щиты и впервые захотелось ему, очень захотелось, те щиты убрать, чтобы проникнуть в мысли Жерла. Да вот только старшой такой вольности не простит.

— Изменился ты, — повторил мысли друга дозорный. — И уж не знаю, у добру ли, ко злу... Слишком большая сила это ведь не только дар, это проклятие. И цена не нее бывает неподъемной.

— Что ты об этом знаешь? — зло спросил Рэми. — Ты — архан. А я — рожанин! Колдун, не так ли? Естественно, моя сила до добра не доводит, но тебе жаловаться не на что!

— Пусть так, — не стал спорить Жерл.

Рэми прикусил губу, сдерживая вопросы. Еще недавно Жерл был ему близок, наверное, ближе чем родной отец. А теперь? Теперь Рэми почти физически чувствовал, как ширится между ними пропасть, чувствовал, что что-то грызет Жерла изнутри, просится наружу и не находит выхода.

Не доверяет больше Рэми дозорный. И Рэми ему не доверяет. Волнуется, душит в груди дурное предчувствие. И почему-то благодарит богов, что перестала болеть рана, лишь ныла, да и нытье то было едва ощутимым.

Сейчас не время быть слабым, подумалось Рэми. Среди... врагов быть сильным необходимо. А Жерл мог быть теперь врагом. И хотя сердце Рэми кричало обратное, разум молча предостерегал — будь осторожнее.

Жерл тем временем отвернулся, встал, чуть расставив ноги, приложил ладони к лицу и ухнул. Из кустов справа раздался ответ. Еще один — со стороны дороги, а потом еще несколько — сзади...

— Не одни мы? — выдохнул Рэми. — Объяснишь мне, наконец, что тут происходит?

— Тихо! — прошептал Жерл. — Держись как можно ближе и вопросов не задавай. Помни, что некоторые вопросы бывают опасны.

И некоторые люди бывают опасны. Рэми все более жалел, что не пошел с оборотнем, втянувшись невольно в чью-то не очень красивую игру. И чувства эти только усилились, когда из тумана вынырнул первый дозорный, окинув Рэми удивленно-неприязненным взглядом.

Но вопросов дозорный не задавал. Ни этот, ни еще четверо, ни пятый, что вел на поводу лошадей.

Когда отряд собрался, Жерл молча вскочил в седло и подал Рэми руку. Рэми подчинился. Привычно устроился за спиной старшого, привычно обнял его за талию, прижимаясь к плащу.

И совсем непривычно подкатила к горлу тошнота от знакомой крепкой смеси запаха лошадиного пота, вина и давно немытого тела. Да и молчание было непривычным — раньше, в родном лесу, вокруг были друзья, приветливые лица, звучали шутки и подколки.

А теперь? Тишина. Бесшумная скачка, начавшаяся по молчаливому знаку дозорного.

Пахнуло слева влагой. Брызнула из-под копыт вода неглубокого ручейка. Кони вскарабкались по крутому склону, бесшумно перелетели через упавшее дерево и выбежали на дорогу.

Вновь пустынную, подумалось Рэми. Сколько таких — диких, полузабытых, дорог вокруг столицы? И почему так вольно разгулялась нечисть у стен Андреана? Ведь на приграничье ее и не было считай — все дозорные били. А здесь и дозор сильнее, и маги имеются, так все же — почему?

Ударили по бокам коней ветви орешника, лента тракта скользнула вниз, туман постепенно осел, а по обе стороны дороги показалось покрытое мхом болото. Увязали в подсохшей грязи копыта, пахнуло гнилью, и от нового запаха Рэми чуть было не вывернуло на плащ дозорного.

С трудом сдержав позыв к рвоте, он прикрыл рот ладонью и едва не свалился с лошади, когда дорога резко вильнула влево, и конь, летевший на полном скаку, чуть наклонился в противоположную от поворота сторону.

— Крепче держись! — шепнул дозорный, и Рэми вновь прижался к плащу Жерла. — Места здесь гиблые, лучше их проехать быстрее.

С болот раздался долгий, тоскливый вой. Испуганно всхрапнула одна из лошадей, тихо успокоил ее всадник, а Жерл прошипел сквозь зубы:

— Проклятие!

А когда-то, в приграничье, Жерлу не надо было волноваться из-за какого-то странного воя. Вооруженного отряда дозорных, да еще и посреди белого дня, там боялась любая нечисть.

Рэми почему-то охватило дурное предчувствие. Перед конем Жерла мелькнула тень. Лошадь заржала и поднялась на дыбы. Рэми, не удержавшись, полетел с крупа, больно ударился спиной о землю, и откатился в сторону, избегая копыт следующей за ними коня.

— Живой? — в голосе Жерла послышалось беспокойство.

Приученный к тренировкам с дозорными Рэми лишь улыбнулся, вскочил на ноги, одним прыжком оказался возле коня Жерла, пугая идущую следом лошадь, принял протянутую руку и вновь устроился за спиной старшого.

Лошадь под ними была подобно застывшей на натянутой тетиве стреле. Ее страх передался частично и Рэми. Сам же он почему-то смотрел на стоявшего на дороге поджарого, похожего на крупного волка, зверя спокойно. Почему-то знал, что тварь, не спускающая взгляда с Жерла, не причинит им вреда.

За спиной Рэми волновались другие лошади, сыпались короткие приказы, мягким одеялом стелилась успокаивающая сила арханов-дозорных, и слышались первые слова ударного заклинания.

— Нет! — оборвал нить магии Жерл.

Рэми привычно отстраняется, не мешая старшому выхватить из висевшего на спине колчана стрелу. Все же некоторые вещи не меняются. И Жерл до сих пор носит с собой лук.

Зверь, похожий на волка, не движется. Смотрит на старшого и, казалось, выжидает. Да и не зверь то. Не бывает у зверей умных, понимающих глаз, не бывает скользившего во взгляде вопроса... и насмешки...

— Уходи, Ленар, — шепчет старшой. — Уходи, пока не получил стрелу в бок. Уходи!

"Зря ты это, — Рэми вновь задрожал, когда в его разум пробрался чужой, холодный голос. — Не вздрагивай, твои псы нас не слышат. Ты, как всегда, окружил себя слабаками..."

Рэми прикусил губу, стараясь сдержать стон.

"Послушай, брат, — продолжил зверь. — Я знаю, что ты меня ненавидишь, но все же послушай. Откажись от лозы! Я помогу, я знаю магов, что способны тебя излечить. Откажись, пока не поздно..."

"Не нужна мне твоя помощь!"

"Так ли? — голос оборотня вдруг окрасился усмешкой. — Дурак ты, Жерл. Отказался от меня, а сам так до конца и не понял — не я чудовище, ты!"

— Не твое дело, тварь! — процедил сквозь зубы старшой.

"Когда-то я не был для тебя тварью, — в голосе оборотня послышалась грусть. — Когда-то ты считал меня опорой. А потом изменился. Выставил за дверь. Но я не в обиде на тебя, брат."

— Уходи! — взмолился Жерл.

"Я-то уйду, — ответил оборотень. — Но кому ты теперь плачешься в жилетку? Кому жалишься после каждого убийства? И чего ради убиваешь? Подставляешь своих людей? Ради него? Такого же, как и ты? Жертвы Шерена? Жерл! Очнись! Всеми богами прошу тебя! Очнись, пока не поздно! Пока не сделаешь нечто, из-за чего не сможешь жить!"

Пропела вдруг стрела. Вонзилась у лап оборотня, задрожала от разочарования, и зверь оскалился, окинув старшого неприязненным взглядом. Жерл молниеносно выхватил из колчана новую стрелу и продолжил:

— В следующий раз не промахнусь. Не доводи до греха, богами молю!

"Помни, брат, я пытался", — ответил оборотень, отпрыгивая в сторону. Рэми и моргнуть не успел, как зверь исчез в осеннем лесу, будто и не было его тут никогда.

Воцарилось молчание. Тихо шелестели возле дороги осины, и все так же дрожала в грязи стрела...

Подозрительно затряслись плечи Жерла. Но рука дозорного крепко сжала поводья, сорвался с места конь, подчиняясь приказу всадника. И отряд продолжил свой путь. В таком же молчании.

Резко пошла дорога в гору. Летели кони, как стрелы, туман рассеялся, и вдалеке, за равниной, показались стены города. Они все более росли, нависая над всадниками, все ближе была ведущая к столице вереница повозок, и кони дозорных маневрировали между склоняющимися в поклоне рожанами, быстро приближаясь к распахнутым воротам.

Остановить их никто не пытался. Стоявший у ворот верзила-дозорный приветственно махнул Жерлу, и отряд врезался в городскую толпу, резко снижая скорость.

Рэми не помнил города. Рана жгла болью, перед глазами плыло. Улицы, люди, ларьки с товарами, городская вонь — все это было как в тумане. Далеко. Очнулся Рэми, лишь когда разгоряченный скачкой конь Жерла заплясал во внутреннем дворе казарм.

— Куда дальше? — спросил Жерл, когда Рэми спешился. — Может, к нам? Рэми, мальчик мой, ты меня слышишь? Откуда такая бледность?

Рэми смотрел на старшого и не слышал. Вспоминал почему-то изувеченное тело молодой рожанки, которое он нашел полгода назад на берегу озера. Вспоминал испачканные в крови золотые волосы. Как боялся он рассказать о находке матери, как бледнел при виде тела молодой маг-следователь. И как прекратились убийства, когда уехал Жерл.

Принц-оборотень, значит. Чудовище.

Такое ли чудовище? Бранше, Мир... они ведь тоже оборотни, но не убивают. Теперь Рэми это знал. А ты? Ты, Жерл? В самом ли деле не убиваешь? Кому верить? Тебе или Миру?

И как же больно смотреть в теплые глаза старшого и как же хочется ему верить... но ведь не оправдывался Жерл перед братом, даже не пытался... Будто Ленар был прав.

И запах. Запах от седельных сумок, от которого кружится голова. Пряный запах, тот самый, что гораздо сильнее, интенсивнее, чувствовал Рэми на проклятой поляне. Запах выделений карри. Запах, знакомый нечисти, на который так легко привлечь пушистые комочки. Зачем тебе это, Жерл? Что ты творишь?

— Ничего страшного... — вслух сказал Рэми, глядя в глаза другу. Только вот другу ли? — Устал я, проголодался. Путь был долгим, сам знаешь, да и коня у меня нет, вот и вымотался. А теперь прости, но мне пора. Родня у меня в столице. К ней и шел.

— Родня, говоришь? — глаза Жерла недобро сузились. — Но что же, Рэми, коль так тебе не терпится — иди. Не мне тебя задерживать.

Не тебе, согласился Рэми. Терпеливо выдержал дружеское объятие дозорного, заглянул в глаза Жерла и вдруг понял... Когда-нибудь они могут оказаться врагами. Могут! И больно от этого "могут" и противно, но сейчас ответил Рэми улыбкой на улыбку Жерла и вышел из двора казарм, сопровождаемый неприязненными взглядами отряда.

"Вот она, столица!" — думал он чуть позднее, с трудом привыкая к городской духоте. Стало тепло, даже жарко, взвилась над улицами густая пыль, и плащ оборотня уже не согревал, мешал.

Но снимать его Рэми не стал, великолепно зная, что рана от скачки с Жерлом открылась, и испачкала кровью подаренную оборотнем тунику. Да и спокойнее было с капюшоном, со скрытыми под плащом родовыми знаками.

Устав расспрашивать о нужном направлении, Рэми свернул на узкую улочку и пересчитал спрятанные в поясной сумке деньги. Монет было немного, на мальчишку-проводника точно хватит, но Рэми чувствовал, что долго на ногах не выдержит. Плечо болело все больше, городской воздух казался невыносимо тяжелым, перед глазами плыло, и Рэми, вспомнив недавний разговор с пегасом, оперся о высокий, овитый диким виноградником забор и позвал:

— Арис!

Никто не явился. Рэми сглотнул, представил себе, как пробирается в одиночестве через шумную, разноцветную толпу, как глотает придорожную пыль и каждое мгновение кто-то касается его плечом, бередя и без того пылающую рану. И нельзя застонать, нельзя показать, что что-то не в порядке, надо идти вперед... только вот как?

— Явись, Арис! И без крыльев! Иначе сам тебе крылья оторву! — и тотчас устало добавил:

— Ты мне нужен... Если не придешь, я не выдержу.

19.

— Я здесь, Рэми, — раздался рядом ответный шепот, и Рэми облегченно поддался вперед, прижался к теплой шее пегаса, чувствуя, как уходят на это простое движение последние силы.

— Хорошенький плащик, — с ноткой беспокойства заметил пегас, щеголяя симпатичными, хотя и скромными седлом и сбруей. — Вижу, что мы в городе. Вижу, что ты живой... пока!

— Живой... — протянул Рэми. И добавил:

— Пока...

Лишь с третьего раза удалось Рэми взобраться в седло. И лишь когда развеялась тьма перед глазами, когда хватило сил выпрямиться, он прошипел:

— Едь!

"Еду! — на этот раз голос пегаса прозвучал в голове. — Вопрос только — куда?"

"Северный переулок, — заметил Рэми. — Второй дом от храма счастья. Счас спрошу..."

"Не надо никого спрашивать, — ответил Арис, и голос его показался Рэми преувеличенно бодрым. — Мы, пегасы, никогда не плутаем. Хочешь Северный переулок, будет тебе Северный переулок. Только что с хвостом делать будет?"

"Хвостом?" — с трудом сосредоточился на вопросе Рэми, борясь с очередным приступом слабости.

"С хорошеньким мальчиком, что удивляется появившейся ниоткуда лошади. Я ведь из-за него к тебе и не спешил. Знаю, что ты свидетелей не любишь... но когда понял, как тебе плохо..."

Рэми хотел возразить, что ему вовсе не плохо, но сил на спор уже не осталось. Ни на что их не осталось: удержаться бы в седле, и на том спасибо...

Пегас выехал на шумную улицу, и в толпе Рэми, как ни странно, стало легче.

"Рэми... я знаю, что тебе плохо, но с мальчиком надо решать... Я ведь его мысли давно читаю. Он не просто следит, он выжидает, подбирает момент, когда ножичком в толпе ударить... Рэми... прошу тебя... Не молчи! Хочешь, я его...?"

Рэми выплыл из волн слабости, бросил сидевшей у храма нищенке монетку и купил у разносчицы булку.

От свежего хлеба полегчало, но захотелось пить. Заказав у торговца кружку пива, Рэми одним глотком выпил половину, делая вид, что слушает похожего на кабана в фартуке мужчину.

— Вижу, ты приезжий, — сказал толстяк, наклоняясь к Рэми. — Мой тебе совет, дружок, в городе после темноты не разгуливай. Плохо у нас теперь. Нечисть разбушевалась, а дозорные все поймать не могут. Трупы уже каждый день находят. Страшные... мой зять, как увидел, вторую ночь спать не может. А парень он крепкий, другого я бы в семью не взял. Говорит, на человека это не похоже, на кусок мяса, который кто-то кнутом сек. И по всему телу какие-то ямы странные... а крови, крови-то и нет. Вообще нет, понимаешь... Нету! Выпил кто-то!

Рэми сглотнул и скосил глаза чуть в сторону, туда, где рассматривал дешевые деревянные браслеты тонкий, юркий мальчишка.

"Он?" — спросил Рэми, допивая пиво и отирая губы рукавом.

"Он, — подтвердил пегас. — Позволь мне! Рэми, позволь! Скажи только слова, и мальчишка отстанет!"

"Только не убей!" — смирился Рэми, отдавая жестяную кружку.

— Спасибо за совет, — сказал он торговцу, благодаря его еще одной мелкой монеткой, — не беспокойся, родня у меня тут... и незачем мне по ночам гулять. Да и по переулкам глухим — незачем.

— Смотри, сынок! — тепло ответил торговец. — Вижу, человек ты неплохой, вот и жалко тебя стало. А коль коняшку недолугого продать захочешь, так у меня родня по стороне матери... мальчик есть, кого хошь продаст.

— Спасибо, — ответил Рэми, поглаживая шею ругающегося в голове пегаса и приказывая Арису отступить в толпу.

Пегас слегка сбавил шаг. Улица сузилась. Крадя еще неясный солнечный свет, нависали над ними балконы второго этажа, кое-где попадались люди. Шарахнулась в переулок облаченная в лохмотья девчушка, калека на костылях проводил Рэми недобрым взглядом. Слишком ярко одетая женщина улыбнулась призывно, сладко. Зря улыбается, подумалось Рэми. Только время тратит.

Пегас еще раз свернул в одну из боковых улочек, и копыта его увязли в гниющих здесь отходах. Рэми вновь затошнило. Запросился наружу недавно съеденный хлеб. Подавив позыв к рвоте, он поднес ко рту руку, согнулся в седле, пережидая приступ слабости. И тут краем глаза уловил тень. Мальчишка следовал за ними следом. А Рэми так надеялся.

Пегас остановился. Рэми вывернуло на гниющий капустный лист. Когда он выпрямлялся в седле, сплевывая на землю пропитанную желчным соком слюну, Арис вдруг лягнул. Раздался стон, треск костей. Рэми чудом удержался в седле, оперся рукой о ближайшую стену. И лишь когда из головы вышли остатки мути, он отер грязную ладонь о плащ и обернулся...

Прямо в грязи, лицом вниз лежал, неудачливый убийца. Молодой совсем, возраста Лии, он бился в агонии, все так же не выпуская из сжатых до белизны костяшек пальцев нож.

Рэми вновь замутило, на этот раз от гнева: "Я приказывал не убивать!"

"Или ты, или он! — заметил Арис. — Я выбрал тебя."

Рэми поддался вперед и его в очередной раз вывернуло наизнанку.

"Чего ты хотел от меня, Рэми? — продолжал оправдываться пегас. — Оставить его гнить в этом переулке? Все равно бы умер, правда медленно и с мучением. Прости Рэми, но в городе милосердие часто оборачивается лишними страданиями. Даже если бы его кто-то нашел, этот кто-то прошел бы мимо!"

"Почему?"

"Ну ты, Рэми, даешь! — удивился пегас. — Это ты кассиец, не я! Не видишь татуировки?"

В таком состоянии Рэми не то, что татуировки, храм Радона мог бы не заметить... Но к мальчишке умирающему он все же пригляделся. Арис был прав: на нетронутую его копытом щеке и в самом деле была тщательно нанесена жрецами небольшая, с полпальца, татуировка. Нарисованный паук, казалось, был живым и шевелил лапками, когда лицо мальчишки в очередной раз исходило предсмертными спазмами.

— Неприкасаемый, — прошептал Рэми, отворачиваясь.

"Неприкасаемый, — подтвердил пегас. — Этот — с рождения. В Доме Забвения он родился, в отстойнике, куда вы, кассийцы, замыкаете всех, кто вас не устраивает. Ах да, Рэми, ты ведь не любишь Виссавию за то же самое? За помощь избранным. А что вы делаете, с теми, кто помогает неприкасаемым?"

"Делаем их неприкасаемыми, — продолжил Рэми. — О боги! Едем отсюда!"

Пегас как-то быстро заткнулся и послушался. Вывез Рэми из переулка, с презрением на морде отряхнул серебристые копыта от грязи и уверенно поцокал вправо.

Рэми молчал, не в силах избавиться от дурного послевкусия. И все вспоминал молодую девчонку, что родила сына от любовника. Как счастливый муж, согласно традициям, отнес сына в древний храм, пригласил на посвящение всю деревню, даже десятилетнего Рэми, и как разлилась по храму древняя мелодия. Как выступили на запястьях младенца знаки рода, да только вот не были то знаки рода мужа. И сник как-то мгновенно счастливый "отец", повернулся к жене и отвесил ей оплеуху.

А потом приехали в деревню смотрители с ближайшего Дома Забвения. Забрали воющую девку, прижимавшую к себе почему-то тихого ребенка, и вечером, когда они вернулись домой, мать сказала:

— Лучше б ее сразу убили... Зря она ко мне не пошла... сейчас бы всего этого не было...

— Что такое Дом Забвения? — спросил тогда Рэми.

— Место для отверженных, — прошипела Рид. — Ни один закон не совершенен. В особенности тот, что дает главе рода над тобой полную власть, даже сделать из тебя тряпку в руках каждого нищего. Неприкасаемого, хуже зверя... Человека, которого не замечают, забывают, которого некому защитить. Если убьешь неприкасаемого — заплатишь немного в казну, как за убийство собаки. Если убьешь кого другого — пойдешь на виселицу. Чувствуешь разницу?

Рэми чувствовал. Чувствовал, что ему до боли жаль убитого песагом мальчишку, и в то же время — не жаль. Потому что есть жизнь, которая хуже смерти.

Ноги коснулись цепкие ручонки. Рэми с трудом вынырнул из тяжелых, неприятных воспоминаний, подал монетку грязному мальчишке и осмотрелся.

Они выехали на широкую и более многолюдную улицу. Сновали туда-сюда всадники. Молодые мальчишки возле ларьков выкрикивали названия товаров, хорошенькие девчушки предлагали Рэми букеты цветов "для любимой". Мелькнул в толпе синий балахон жреца силы, и Рэми посчитал это хорошим знаком, но тотчас мысленно сжался, заметив стоявшего в стороне дозорного.

— Дорогу! Дорогу! — раздался крик несущегося по толпе гонца, и Рэми отвел пегаса чуть в сторону, смотря, как прорезает многоголовое море всадник в ярко-красном плаще.

Вновь разболелась голова. Заныла рана, навалилась на плечи тяжесть слабости. Снова затошнило, на этот раз от смеси запахов еды, трав, цветов, пота, лошадиных лепешек, грязи. Легче стало лишь когда Арис уверенно свернул в боковой переулок.

Здесь было гораздо тише. Над глухими заборами склонялись ветви деревьев, на мостовой лежали в опавших листьях полусгнившие яблоки. Невдалеке над домами возвышался купол какого-то храма, разнесся над городом колокольный звон.

"Вроде, тут!" — прозвучал в голове Рэми голос Ариса.

Перед ними был глухой забор, сложенный из серого камня. В нем — обитая железом дверь с решетчатым окошком, закрытым передвижной створкой. На двери — не слишком умелое изображение зверя. То ли медведя, то ли волка — и не понять.

Рэми тяжело вздохнул. Вовремя они пришли! Рана уже не болела — обжигала болью. Рэми лихорадило. И даже пегас, понурый, тихий, уже не шутил, а нервно перебирал копытами и косился в сторону всадника.

С трудом выпрямившись в седле, Рэми схватил подвешенный на цепи молоточек и лишь спустя несколько некоторое время вспомнил, зачем.

Ударил молоточком в небольшой щит. Сначала неуверенно, потом, осмелев, сильнее. По ту сторону двери раздались тяжелые шаги. Со скрипом отодвинулось дверное окошко, и сквозь частую решетку Рэми с трудом разглядел заспанное женское лицо:

— Еще раньше прийти не мог?

— Простите, — смутился Рэми. — Я ищу Бранше, он здесь живет?

— А кого еще? Этот ночью и не спит вовсе — приходит на рассвете и весь день дрыхнет. А теперь еще и приводит кого попало. Заходи уж, не стой! Некогда мне с тобой возиться.

Скрипнула дверь, пропуская гостя, Рэми спешился и ввел пегаса в небольшой дворик. Цвели у крыльца ярко-красные астры, стоял в углу закрытый двухскатной крышей колодец. Копалась в песке пятнистая курица, настороженно смотрел на Рэми кудлатый, небольшой пес. И везде царила какая-то странная тишина и столь неожиданная в столичном городе, столь неуместная, столь знакомая деревенская сонливость... Как дома.

Где теперь этот дом, встрепенулся Рэми. И что стало с матерью, с сестрой? И как Рэми оказался у чужих людей, да еще сморенный слабостью? Как такое могло произойти?

— Чего стоишь? — спросила худая как щепка хозяйка. — Идем уж.

Рэми вздрогнул, посмотрел на уже стоявшего под навесом Ариса и поднялся к ступенькам, входя в дом.

Дом был старый. Пропах плесенью, пылью, и трухой. От запаха не спасали ни ковер на полу, ни мягкая отделка, ни развешенные по углам ароматические травы. И царила здесь такая же сонливость, как и во дворе. Только двор был залит солнцем, а в доме был полумрак, от которого Рэми на время ослеп.

Пока привыкали к полумраку глаза, гость умудрился удариться об угол сундука, задеть подвешенный к потолку амулет и заставить хозяйку обернуться и кинуть:

— Мужчины!

Неприятный дом. И хозяйка какая-то неприятная.

Женщина остановилась. Чудом не налетев на нее в темноте, Рэми вдохнул сквозь сжатые зубы запах влажных волос. Когда-то этот запах ему даже нравился, но теперь вызвал новый позыв к рвоте, заставив дернуться. Не заметив временной слабости гостя, хозяйка вновь зевнула, распахнула дверь и холодно бросила:

— Буди своего Бранше. На твое счастье он сегодня дома.

Она, наконец-то, оставила Рэми одного. Стараясь не шуметь, гость зашел внутрь небольшой комнаты, прикрыл за собой дверь. Как и во всем доме, здесь было темно, душно и невыносимо пахло свечами. Доносилось чуть справа тихое дыхание спящего, и Рэми, не желая будить Бранше, нащупал в темноте кресло, с трудом опустился на мягкую обивку, прикрыл колени плащом. И только тогда позволил себе расслабиться.

Разбудил его шум голосов. Женский кричал, юношеский отвечал тихо, успокаивающе:

— Хватит с меня, Бранше! Приводить в дом преступника, которого ищет повелитель, дозор — это слишком!

— С чего ты взяла, что его ищут?

— Я с чего взяла? Ты, Бранше, вообразил, что я слепая или глухая? Да на рынке только об этом и говорят! Говорят, что сам старшой о мальчишке спрашивал! Арман просто так ни за кем не бегает. Строгий он, но справедливый, коль приятеля твоего по городу сыскивает, значит, тот и в самом деле виноват...

— Больно падкая ты на красоту Армана, — ответил Бранше. — Человека на улицу выгнать хочешь, даже не выслушав!

— А мне что, ради него на виселицу идти? Ты, Бранше, кем себя вообразил!

Рэми почувствовал, как наливаются жаром его щеки. Боль в плече стала почти неощутимой и ему захотелось только одного — броситься прочь из этого дома и не навязываться, не подвергать их опасности.

Арман его ищет? Рэми знал, кто на самом деле его ищет — Мир. И разум шептал, чтобы было бы умнее самому пойти к Арману, сдаться на милость оборотня, а там будь что будет.

Но что-то внутри кричало против. Что-то внутри немилосердно тянуло к Миру и сила того притяжения пугала. Почему? Почему Рэми чувствует себя как мотылек, летящий на огонь? И почему сила желания увидеть Мира, броситься к его ногам, сильнее даже тоски по Аланне?

Ненормально это. Неправильно. И Рэми уйдет из этого дома, но и к Миру не пойдет. Сдохнет под забором, а все равно не пойдет! Потому как знает — так быть не должно! А коль не должно, так и не будет!

Рэми поднялся с кресла, подождал, пока перестанет кружиться голова, оберегая ноющее плечо накинул плащ, и вышел из комнаты. Хозяйка оборвала фразу на полуслове, опустив в пол глаза, Бранше шагнул к Рэми с приветственной улыбкой.

— Вы простите, что вмешиваюсь... — Голос Рэми сипел от слабости, но хозяина еще слушался, не дрожал от напряжения, не срывался на шепот... — Невольно слышал ваш разговор...

— Еще бы не слышать, — прошипел Бранше. — Алисна так орала...

— Вы зря спорите. Я пришел лишь навестить тебя, Бранше, а не остаться...

Показалось Рэми или в самом деле в простоватых глазах толстяка мелькнула тень гнева и разочарования? Чего ты хочешь, дружок? Чтобы Рэми ушел или чтобы остался? И чего добиваешься? Чего добивался тогда, в доме, ослабляя зелье матери?

— Не верю тебе, Рэми, — ответил Бранше, проигнорировав радость Алисны. — Слышал наш спор, вот дурь и несешь. Добрый ты, всегда таким был. Но своей "добротой" ты меня топишь. Дать тебе уйти? Из-за страха глупой бабы? А если я скажу "нет"?

Алисна заметно побледнела, сжала тонкие губы, но спорить с Бранше не стала. Рэми ее понимал. Выставить за дверь кого-то, кого сейчас не видишь, легко, но как это сделать смотря изгнаннику в глаза? Алисна, наверное, не умела... Рэми тоже не умел.

Но и навязываться не умел. Да и кому? Уставшей, озлобившейся женщине? Уши полыхнули огнем, и Рэми потупился, подобно хозяйке. "Не бойся, — успокаивал он мысленно, — я тебе мешать не стану. И Бранше не дам."

— Спасибо, брат, — сказал Рэми, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — На самом деле спасибо. Но я действительно пришел, чтобы увидеть тебя, посмотреть, как ты устроился, а не остаться. У меня в городе тоже есть знакомые, у них и остановлюсь, да и от дозора они меня оберегут лучше.

До Рэми донесся облегченный вздох Алисны. Бранше, как ни странно, возражать больше не стал: похлопал Рэми по плечу, слава богам по здоровому, и кивнул:

— Нормально живу. Что со мной станется?

Рэми улыбнулся как можно более приветственно и мягко сказал Алисне, разбивая тягостное молчание:

— Если так боитесь чужаков, то к чему так легко пустили меня в дом?

— Гостя мы ждали, — голос хозяйки предательски дрожал. — Бранше, растяпа, забыл сказать, что Гаарса он ждал... вот я незнакомца и пустила...

А иначе развернула бы еще на пороге? Что же, отдохнул слегка и на том спасибо... Рэми кивнул, подхватил свою котомку, и напоследок сказал:

— Не пускайте незнакомцев, архана. А то и в самом деле нарветесь на преступника. — Хозяйка вновь покраснела. — Пойду уж. Может, еще встретимся, Бранше.

Но Бранше сдаваться даже не думал. Он вдруг широко улыбнулся, отобрал в Рэми котомку и сказал:

— Так просто ты не отделаешься. Хотя бы поешь с нами, Рэми. Прошу тебя. Хотя бы это.

— Хорошо, — согласился незваный гость, ловя карий взгляд друга. — Но потом я уйду. Прости, но у меня нет времени...

Рэми не врал — времени у него действительно не было. С каждым мгновением чувствовал он себя все хуже, еще немного, и упадет, не сможет подняться... Еще немного и не сможет уйти... Хотя хотел.

Он никогда никому не навязывался и навязываться не собирается.

20. Глава двенадцатая. Гаарс.

Ставни на окнах были распахнуты, общую залу заливал желтый свет. Но сама зала от этого уютнее и гостеприимнее почему-то не стала.

Хозяйка торопливо накрыла добротный, потемневший от старости стол чистой льняной скатертью, расставила покрытые лаком чаши, принесла кувшинчик с вишневой наливкой. Все для дорогого гостя, только уберись скорее — читалось в блеклых глазах. Рэми, уже жалея, что принял приглашение, опустился на скамью напротив Бранше, лихорадочно рассуждая.

К Миру он не пойдет. Хоть и тянет его с жуткой силой, а все равно не пойдет. Не может так тянуть к обычному человеку, пусть даже архану, — морок то, магия, не иначе. Что-то, чем обладают от рождения оборотни...

Вот и Бранше такой — глазки невинные стоит, улыбается, а Рэми чует — непростой он. Далеко не простой. И внутрь его скользнуть не удается даже с магическим зрением, будто мешает что-то, да глаза отводит или скрывает что-то. А если у Бранше есть что-то скрывать, то у Рэми нет повода здесь оставаться.

Рэми дернулся. Почему все друзья оказались не теми, кем он считал их раньше? Сначала Жерл, теперь — Бранше. Дальше что будет?

А Бранше тем временем не спеша ел суп, будто тянул время. Будто нарочно дразнил дрожащую от нетерпения хозяйку, что разве что гостю еду в рот не пихала... выпроводить торопилась.

Что ж, нормальное желание. Рэми тоже торопился. И уже принял решение: надо пойти в храм Милосердия, убежища попросить. Говорят, в храмах всем помогают, татуировок не смотрят. Правда, милосердие их недешево, отработать втридорога придется, но Рэми не привыкать. Лучше так, чем быть для кого-то обузой.

А потом? Самому устроиться в столице? С такой меткой в знаках? Бред... в леса придется податься. В бега... И одному-то ничего, а с матерью и сестрой что делать?

Вновь бросил Бранше на Рэми короткий взгляд. Гость покраснел, чуть не подавившись густым гороховым супом с бараниной. Поговорить бы с Бранше, да по душам. Как мужчина с мужчиной. Хорошо, Рэми, преступника, приютить дружок не может, но двух работящих женщин, то дело другое. А тогда и в леса можно...

Да вот только застревают слова на губах. И не потому, что ноет рана, а потому что ведет себя Бранше ненормально. Сидит как на иголках, в глаза не смотрит, все больше по углам комнаты взглядом стреляет, будто ждет кого-то или чего-то.

Когда раздался стук в дверь, Рэми понял — чего. Бранше расцвел улыбкой, вскочил на ноги и, кинув:

— Я открою! Рэми, здесь жди. Я счас вернусь! — убежал.

Исчезла на кухне хозяйка. Рэми, устав притворяться, что голоден, отодвинул от себя чашу с супом, потянулся к котомке и достал оттуда небольшой, с горошину, сгусток магии. Он положил светящийся желтым шарик на ладонь и открыл его коротким заклинанием. Некоторое время Рэми любовался на возникшее в воздухе туманное изображение смеющихся сестры и матери.

— Ваша семья? — мягко спросил кто-то, и Рэми, вздрогнув, сомкнул ладонь.

Магическое изображение исчезло, Рэми живо спрятал сгусток магии в карман и обернулся.

— Расстаралась для вас Алисна, — сказал незнакомец, садясь на место Бранше и принимаясь за суп. — Да, женщина она сложная, но готовит отменно.

Рэми молчал, насторожено рассматривая нового гостя. Зим тому было не более тридцати. По виду — стройный, даже худой, можно сказать — ничего особенного. Но двигался незнакомец с какой-то едва уловимой ловкостью, от которой у Рэми сразу же заныла спина. Вспомнил он, где видел подобное — у холодного как лед дозорного, которого беспощадный Занкл часто ставил в тренировочных боях против Рэми. Что бил метко, больно и беспощадно.

А в быту он был таким же, как и незнакомец — преувеличенно спокойным. Рэми вздохнул. Встать и уйти, но Бранше пока не возвращался, а уйти без прощания Рэми не мог. Но уйти хотелось. Ко всему прочему новый гость Алисны обладал излишне острым, хватким взглядом, что, вроде, на Рэми и не остановился ни разу толком, а все же... Рэми чувствовал, что незнакомец не маг, но клубилась в этом человеке внутренняя сила, которой Рэми никак не мог подобрать названия...

— Меня зовут Гаарсом, — разорвал затянувшееся молчание мужчина. — Бранше мне о вас рассказывал. И о беде вашей рассказывал...

— Зря, — неожиданно даже сам для себя огрызнулся Рэми. — Она вас не касается.

— Так ли? — искренне удивился незнакомец. — Почему не едите, друг мой? В вашем возрасте аппетит должен быть диким... если вы только не больны...

— Слишком много вопросов, — ответил Рэми, принимаясь за суп. — Где Бранше? Хотел бы уже попрощаться...

— Не спешите, Рэми, — ответил Гаарс. — Наш дружок на время вышел, но скоро вернется. Раньше, чем успеете доесть. Однако мы продолжим. Вы не правы. Ваши дела меня еще как касаются. Помнится, вы спасли Бранше жизнь? Он — мой друг. А у нас, знаете ли, за долги друзей принято платить.

— Вы всегда лезете в чужие дела? Особенно когда вас не просят?

— Нет, — невозмутимо ответил незнакомец, наливая себе немного наливки. — Далеко не всегда. Но это — мое дело.

— С чего бы это?

— Я же объяснил. Бранше — мое дело. А он просил вам помочь...

— Не боитесь?

— А, Алисна, — усмехнулся тот. — Добрая душа, но на язык несдержанна... И... — незнакомец поддался вперед, переходя на шепот. — Глупа слегка, да наивна до жути, но то, молодой человек, между нами. Делали бы мы все так, как она хочет, то давно умерли от голода. Она до сих пор воображает, что повелитель и его верные советники правы, а мы — дураки, которые этого не понимают. Ведь мы идем против воли богов, а за это нам грозит страшная кара.

Рэми усмехнувшись, почувствовал себя немного легче. Он уже не заметил, как Гаарс налил в другую чашу немного отвара из кувшина и передал чашу через стол гостю, продолжив:

— Нет, я не боюсь. Я в любой момент могу отойти в сторону и сдать вас дозору — в конце концов, я не маг и мог не заметить вашей метки. Или не различить ее, а вы, такой коварный, обманули простого труженика, сказав, что это — отличие вашего высокого рода. Но делать я этого не стану, если вы будете играть по нашим правилам.

— Вы мне угрожаете? — изумился Рэми.

— Нет, — быстро ответил Граас. — Но вы, что бы вы не говорили, пришли сюда за помощью. И я объясняю, что я потребую за эту помощь. В конце концов, это не так уж и много...

— Чего же вы ходите?

— Верности... Молчания, где это необходимо...

— Это само собой разумеется, если мы будем жить в одном доме, — Рэми пригубил из поданной чаши. — Чего еще?

— Вы должны войти в мой род, — Рэми вздрогнул, когда тон мужчины неожиданно ожесточился, из легкого, осторожного, вдруг став жестко-деловым. — Добровольно. С такими знаками, что вы имеете сейчас, я за вас отвечать отказываюсь.

Рэми оторопел, сглотнул, и продолжил лишь после долгой паузы:

— Я подумаю. Это... слишком важное решение... сейчас...

— Понимаю. И не тороплю. Понимаю, что вы устали и нуждаетесь в отдыхе. Ваша бледность ведь не случайность, не так ли? И обычно вы так не выглядите? Вас лихорадит, друг мой. В таком состоянии принимать важные решения — глупость. А требовать принятия решения — подлость. Но видя ваше сомнение, я все ж закончу. Я отведу вас к одному хорошему человеку, который снимет лишние завитушки со знаков вашего рода. С моей защитой он сделает это в долг, но будьте осторожнее — этот человек долгов не прощает. Я сделаю это вне зависимости от того, согласитесь ли вы на мое предложение или нет. Это будет вам наградой за помощь Бранше.

Однако если вы хотите оставаться в моем доме и дальше, если вы хотите моего покровительства, вы должны войти в мой род. Увы, но это мое окончательное решение. Вы в состоянии его понять?

Рэми кивнул.

— Вот и отлично. А теперь вы встанете и пойдете со мной. Доверитесь ли вы мне? Выдержите еще немного?

— У меня нет выбора, — вздохнул Рэми, устало потирая виски. — Вы прекрасно понимаете, что сейчас мне деться некуда.

— Понимаю, — кивнул Гаарс раньше, чем Рэми понял, что сказал... — И потому вы поживете до выздоровления у меня. Живу я не один, но моя сестра не Алисна — она не будет вас мучить долгими нравоучениями. Еды у нас хватит на всех — мой род не настолько беден, чтобы несколько дней не суметь прокормить гостя, так что обременять меня вы не будете. За это время вы успокоитесь, отдохнете, осмотритесь, решите свою проблему со знаками рода и примите решение. А потом мы поговорим. Собирайтесь, Рэми. Не будем более нервировать Алисну — она и так многое пережила.

— Сомневаюсь, что я смогу показаться на улице, — покачал головой Рэми. — Алисна сказала, что меня ищут.

— Алисна, как всегда, преувеличивает. Вас ищет только Арман, да и то осторожно, почти тайно. Я понимаю, что это странно и попахивает личными счетами со старшим, но спрашивать вас не буду. Захотите — сами расскажите. Не захотите — дело ваше. Уберечь вас сил у меня хватит. Натяните капюшон пониже, не подавайте виду, что боитесь, и все обойдется — идти до моего дома недалеко, а там вы будете в безопасности. Коня пока оставим здесь. Его точно никто не ищет... что, вообще-то, странно... конь-то необычный...

Добраться до дома Гаарса оказалось делом нелегким. Рэми чувствовал, что слабеет с каждым шагом, голова кружилась, в горле невыносимо пересохло, а съеденное просилось наружу. Когда Рэми в очередной раз оступился, Гаарс обернулся, явно намериваясь его поддержать, но Рэми лишь отшатнулся:

— Все хорошо.

— Горды вы, молодой человек, — с легким укором заметил Гаарс. — По мне — так излишне горды для рожанина. Но то дело ваше, меня интересует другое — дойдете?

— Дойду, — прошипел Рэми, выпрямляясь.

Дойдет, хоть и расплывается перед глазами, хоть и тошнит от горьковатого запаха пижмы, хоть и дается каждый шаг с трудом. Но дойдет... сам дойдет...

Когда они добрались до увитого ежевичником забора, Гаарс открыл замысловатым ключом калитку и пропустил Рэми внутрь. За калиткой оказался садик, усаженный бархатцами и настурциями, с небольшими яблоньками у забора и низкой вишней у крыльца. Без той тягучей тишины, что была во дворе Алисны, да и не могло быть тишины рядом с розовощеким мальчонкой, что сбежал по ступенькам и с громким визгом бросился Гаарсу на шею:

— Мама, мама, дядя плиехал!

Семья, подумалось Рэми. Теплая, искренняя, полная любви, в которой Рэми был лишним. Да только не совсем. Гаарс, хоть мальчонку и обнимал, а все посматривал с тревогой на гостя. Да и не особо уже Рэми притворялся: опирался о борт колодца, чувствуя себя все хуже и хуже.

Сказать Гаарсу, что ему плохо, или еще немного подождать?

— Чего кричишь? — прервал размышления громкий смех, и Рэми еще успел заметить, как по лестнице спустилась, вернее, скатилась полноватая рожанка лет так тридцати. — День не видел, а как встречает. Аж завидно. Как я домой приду, так только — мама что принесла вкусненького? А как дядя, так сразу на шею!

— Кончай ворчать, Варина, — ответил Гаарс, суя мальчику припасенное лакомство. — Сам знаешь, у мальчонки радостей совсем мало...

— Ты его балуешь, Гаарс.

— Варина, — оборвал ее мужчина. — Не сейчас. Это Рэми. Он немного поживет с нами.

— Ужас какой! — взмахнула руками Варина, сразу забыв о сыне. — Его одежда, плащ! Рис, а ну-ка живо беги в комнату дяди и подыщи чего-нибудь гостю на замену!

Рэми почувствовал, как заливаются жаром его щеки. Давно ему не было так неловко. Но сил оставалось все меньше, и Рэми уже не сопротивлялся ласковым толчкам Варены, что привели его в затемненную спальню.

Варина проворно сняла с Рэми плащ, не заметила в потемках крови на тунике и хотела помочь гостю ее снять, как вмешался Гаарс:

— Имей совесть, женщина, это взрослый мужчина, не ребенок! Далее мы сами!

Варина вспыхнула и быстро выбежала из комнаты. Гаарс подошел к окну и раздвинул тяжелые занавеси.

— Ну ты, друг, даешь! Давно сказать не мог?

Рэми не успел ответить — беспамятство поймало его раньше

Рэми видел то пожиравший его дом синий огонь, то страх в глазах матери, то испуганное лицо Лии. Видел светловолосого мальчика, который кричал и бился в руках Ады.

— Ада... Отпусти его, Ада, — прошептал Рэми, вновь погрузившись с головой в пучину боли. Он задыхался от жара, рвался из охваченного огнем тела, пытался встать. Кто-то сильный вжал его во влажные от пота простыни. Он то тихо успокаивал, то мягко корил.

— Тише, тише, родной, — молила то Лия, то Аланна, то мама. — Тише, все будет хорошо...

Ничего не будет хорошо, хотел крикнуть Рэми.

И словно в подтверждая, прошептал рядом чужой голос:

— Если мы не приведем мага, то он умрет.

Рэми вновь погрузился в пучину боли, а когда очнулся, то шуршал на улице последний в этом году ливень, а рядом с кроватью спал в кресле Бранше.

— Помоги мне... — прошептал Рэми, с трудом оторвав голову от подушки. — Помоги!

Кого звал, Рэми не знал и сам, но просьбу услышали. Вспыхнул за окном гром, створки вдруг распахнулись, впуская порыв ветра. На пол упала со стола глиняная чаша, разбилась на множество мелких кусочков, покатилось по чисто вымытым половицам краснобокое яблоко.

— Помоги мне, — прошептал Рэми, висящему в воздухе пегасу. — Помоги мне, Арис! Я не хочу... умирать...

Вскочивший с кресла Бранше поскользнулся о яблоко и упал, больно ударившись плечом о край стола. Выругавшись и шипя от боли, он с трудом захлопнул окно.

А когда обернулся к кровати, Рэми уже не было...

21. Глава тринадцатая. Вторая встреча

В глазах рябило о смеси золотого, кроваво-красного и темно-коричного. Сразу же вспыхнула болью голова, и неожиданно громкое журчание воды в фонтане показалось невыносимым. Рэми с трудом опустился на ажурную скамью, проклиная и беседку, в которой он оказался, и буйство осени вокруг и, особенно — молчание Ариса.

Молчание пегаса убивало. Ранила жалость, что так хорошо читалась в глубоком взгляде необычного животного, донимала беспомощность:

— Куда ты меня притащил?

— Я порылся в твоей памяти, Рэми, — невозмутимо ответил пегас, жуя сорванный с куста листик. — Ты не хочешь помощи хранительницы, а я нашел только одного человека в Кассии, который сможет и захочет тебе помочь. И привел тебя именно к нему.

Рэми усмехнулся, откидываясь на спинку скамьи. Вот она, помощь пегаса — в смерти не в кровати, не рядом с Бранше, а в изящной, неведомо кем и неведомо где поставленной беседке, среди налитых соком гроздей овивающего тонкие колоны винограда, среди застывшего в преддверии грозы воздуха, рядом с журчащим посреди беседки фонтаном. Может, и не плохая такая смерть? Бывает и хуже...

Кто-то засмеялся. Глухо загрохотал гром, зашуршал под чьими-то ногами гравий, и Рэми нашел в себе силы, чтобы повернуть голову на звук.

На дорожку упали несколько капель. Хорошенькая архана махнула каштановыми волосами, схватила за запястье стоявшего рядом юношу и потянула его в беседку. Смеясь, держась за руки, он вбежали по ступенькам и остановились у фонтана, повернувшись лицом к парку.

Небо разверзлось. Хлынули на землю потоки дождя. Мгновенно потемнела тронутая осенью листва, краски начали насыщаться, став ярче, а запахи, недавно едва ощутимые, окутали беседку горьковатым, непереносимым ароматом.

Девушка села на край фонтана и засмеялась. Она набрала в ладошку воды и плеснула ею на кавалера.

— Ну погоди ты мне! — усмехнулся тот, обнимая подругу за талию.

Девушка выгнулась, застучала кулачками о грудь юноши, но это не избавило ее от властного, самоуверенного поцелуя. Через мгновение красавица расслабилась, зарыла пальцы в темно-каштановые волосы любимого, тихо застонала... Губы незнакомца прошлись по стройной шее, смех его запутался в шоколадных волосах, а девушка запрокинула голову и счастливо вздохнула.

Рэми отвернулся.

— О, да мы тут не одни! — зловеще протянул вдруг где-то рядом архан. Голос его показался Рэми подозрительно знакомым, но так ли это уже важно?

— Вы бледны, друг мой, — присоединился к мужскому голосу звонкий, похожий на журчание ручейка девичий голосок.

Мелькает рядом светлое платье. Нежные девичьи руки легко касаются лба. Упругий локон мимолетом задевает щеку, дышит в лицо ароматом тонких духов. И медленно, очень медленно Рэми вновь поворачивает голову, чтобы разглядеть лицо стоявшего за спиной девушки юноши.

"Ты сам просил, — заметил ироничный голос пегаса в ответ на охвативший Рэми ужас. — Теперь жалуешься? Кого еще я мог найти?"

— Это ты... — прошептал Рэми.

— Я, — холодно ответил Мир. — Не думал, что встречу тебя тут.

— Представь себе, я тоже не думал... — Мир мягко отодвинул от Рэми девушку, и, сняв плащ, укутал рожанина в еще хранившую тепло ткань. Рэми понял, что дрожит, но, больше не от холода в парке, а от холода в глазах оборотня.

— Кто это? — очнулась, наконец-то от удивления архана.

— Старый друг. Или враг, как тебе больше нравится, а, Рэми?

Враг, друг, какая уже разница? Поздно. Тихий свет, что лился в душу, одаривал покоем, это конец. Оборотень опоздал. А, может, и к лучшему?

— Смотри не меня!

Рэми равнодушно посмотрел на Мира. Приказ? Ему снова приказывают? Пусть поприказывает... напоследок.

— Рэми, на меня смотри! Не смей уходить, слышишь!

Рэми попытался подняться, но внезапная слабость отбросила его назад на скамью. Лицо оборотня вновь расплылось, боль захлестнула волной, и на какой миг Рэми потерял сознание.

Когда он очнулся, Мир был рядом и смотрел уже не настороженно, а встревожено, мягко. Беспокоится? Рэми попытался улыбнуться... но даже на это ему сил не хватило.

— Тисмен! — закричал Мир, устраивая Рэми поудобнее на скамье. Дождь чуть приутих. Как и боль.

— Тисмен!

Рэми выгнулся дугой, проклиная пегаса. К чему было ему встречаться с Миром? Чтобы умереть на руках оборотня?

— Рэми... — испуганно прошептал Мир.

— Прости...

Будто со стороны, без эмоций, без любопытства, смотрел Рэми, как по темной от дождя дорожке идет невысокий, худой человек, повидавший в своей жизни лет двадцать пять, не больше. Легкий ветерок развивает полы изумрудного плаща, шаги незнакомца мягки и упруги, как у хищника, а зеленые глаза чуть светятся синим блеском.

Рэми никогда не любил подобный блеск. И сразу же невзлюбил незнакомца.

— Тисмен! — вновь позвал чей-то смутно знакомый голос, но незнакомца зов, казалось, не касался. Он медленно обернулся и вдруг посмотрел на Рэми, холодно изучая его взглядом. Рэми почему-то удивился. Смертные не должны его видеть... А сам он кто?

Рэми охватил страх, медленно переходящий в ужас. Глаза незнакомца вспыхнули синим сиянием. Он медленно поднял руку и поманил Рэми к себе.

Рэми покачал головой. Поздно. Озарилось все вокруг мягким, золотистым сиянием, и Рэми стало легко и спокойно, как в далеком, давно забытом детстве.

Медленно, одна за другой, рвались нити привязанностей, уходили в землю ненужные эмоции, а тело ли, душа ли, какая разница, с каждым мгновением легчала, поднимаясь к небу.

А незнакомец тем временем все более хмурился. Зеленые глаза стали холодными, жесткими, а с тонких губ слетел приказ:

— Вернись!

Рэми продолжал медленно подниматься вверх, ему не было дело до чужих приказов. Ни до чего не было дела.

— Вернись!

Маг разозлился не на шутку. Темно-зеленые глаза полыхнули огнем, в воздухе запахло грозой, и Рэми понесло к беседке. Испугаться он не успел — раньше его догнала боль.

Он не мог дышать: легкие полыхали жаром, сжирал все изнутри огонь боли. Рэми попытался вскочить, но кто-то вжал его в скамью и заорал:

— Я убью тебя, Тисмен!

Крик оборотня резанул лоб болью. Рэми попытался вдохнуть побольше воздуха, но лишь беспомощно закашлялся, задыхаясь от нового приступа.

— Отойди!

Перед глазами мелькнуло что-то зеленое. Рэми скатился со скамьи, ударившись локтем о мрамор. Его вырвало кровью, живот пронзило болью, будто кто-то вогнал туда кинжал и медленно поворачивал, накручивая на лезвие кишки.

— Тише! — шептал мягкий голос. — Тише... дыши... Дыши... спокойно... дыши со мной...

Рэми хватал ртом воздух. Рука незнакомца легла ему на спину, и через чужую ладонь влилось в грудь холодное, зелено-синее сияние. Стало гораздо легче. Рэми несмело вдохнул. И хотя в груди разорвалось от боли, но боль теперь можно было терпеть. Только зачем?

— Нет! — приказал кто-то, когда Рэми вновь попытался вырваться из пылающего тела. — Я сказал — нет!

Рэми перевернули на спину, да так грубо, что плечо полыхнуло жаром. Рэми застонал, где-то рядом оборотень выругался, крикнув:

— Полегче!

На грудь навалилась тяжесть, боль вдруг отхлынула, и Рэми остался лежать, наслаждаясь отдыхом, вдыхая полной грудью влажный воздух и не в силах надышаться.

— Жить будет, — насмешливо сказал чей-то голос. — Остальное позднее. Спи!

— Нет! — резко ответил Рэми, пытаясь подняться.

— Спи! — повторил Тисмен.

Зеленые глаза вновь загорелись синим, на Рэми нахлынула чужая мощь, подчиняя и завораживая, новый приказ обжег не только слух, но и душу, глуша гнев и непокорность.

— Спи!

Рэми не мог сопротивляться. Тело стало тяжелым, несвоим, вновь накатилась предательская слабость. Рэми подняли и осторожно уложили на скамью, щеки коснулась на мгновение мягкая ткань, и рожанин отдался во власть целительного сна, погрузившись в прохладный белоснежный туман. Ему стало хорошо и спокойно.

Сквозь дрему чувствовал он, как его выносят из парка. Потом — прохлада простыней, холодная ладонь на лбу и быстрая череда приказов. Рэми с трудом понимал большую часть из них, но, услышав знакомое слово, простонал:

— Не надо Виссавии, — возражение было слабым, но его услышали:

— Не будет Виссавии, — мягко заверил Мир.

Проснулся он глубокой ночью, когда кто-то настойчиво поднимал его на кровати, подкладывая под спину подушки:

— Не двигайтесь, — сказал этот кто-то, и холодный голос показался Рэми смутно знакомым. — Слабость сейчас пройдет.

Рэми медленно открыл глаза. Понадобилось время, чтобы очертания комнаты стали нормальными, но боли уже не было, осталось лишь тягучая тяжесть в плече и мягкое одеяло слабости. Через туман Рэми медленно узнавал сидящего возле кровати зеленоглазого человека. Разглядывал его изящные, лепленные богами с любовью и тщательностью черты, его чуть горькую улыбку, внимательных взгляд, бледное лицо в обрамлении коротко стриженных каштановых волос. И медленно вспоминал имя — Тисмен.

Взяв с прикроватного столика чашу, архан протянул ее гостю.

— Это были вы... — с трудом сказал Рэми, отпивая глоток кисловатого, густого питья.

— Где? — искренне удивился Тисмен.

Рэми вздрогнул. Странным был этот маг. В одно мгновение жесткий до жестокости, а в другое — как сейчас, искренний и улыбающийся.

— Я ведь умер, так? — осторожно поинтересовался Рэми, допивая зелье. — Умеете возвращать мертвых?

— Ну что вы! Я не всесильный, — усмехнулся Тисмен, забирая от Рэми пустую чашу. — Вы не хотели уходить, тело еще не остыло и вернуть вас оказалось почти просто. Но мы поговорим не об этом.

— Не будем мы говорить! — насторожился Рэми, чувствуя в словах мага осторожную угрозу.

— Уверены? — мгновенно ожесточился Тисмен, и Рэми только теперь понял — играет с ним архан. Как кошка с мышью играет. — А я вам что-то объясню. Я умею лечить, это правда. Но у моей силы есть две стороны: боль я причиняю так же легко, как ее исцеляю.

Глаза мага вновь загорелись синим, и Рэми сглотнул.

— Не пугайте меня, архан, — медленно сказал он. — Сила пугает тех, кто с нею не знаком. Я уже давно знаком.

Маг перестал улыбаться. Взял руку Рэми, изучил его запястье, не активизируя, впрочем, нити татуировки.

— Рожанин, — сказал он почти презрительно.

— А вы — архан, — в тон ему ответил Рэми.

— И маг.

— Как и я.

— Нет, я — маг. Вы — колдун. Разница огромная.

— Отдадите меня жрецам? — устало съязвил Рэми.

— Должен бы, — ответил Тисмен, поднимая со стола нож и разрезая повязки.

Рэми зашипел, когда маг неосторожно оторвал льняную ткань от раны и тотчас получил:

— Не ведите себя как ребенок! Терпите. Нет, я не вас не отдам. Не я решаю вашу судьбу, а тот, кто решает, отдавать вас никому не спешит. Пока.

Маг начал намазывать края раны пряно пахнущей мазью.

— Однако, был бы признателен, если б вы все же сказали — кто и когда наслал на вас этот удар?

— Не понимаю...

— Ваша рана не должна быть смертельной. Мир хорошо с вами поработал там, в лесу. Но пока вы возвращались домой, вы вновь куда-то влипли, мой друг. Кто-то наслал на вас заклятие, несколько неловкое. Скорее всего этот кто-то видел вас всего мгновение, не знал вашего имени, вот и действовал почти наугад, оттого заклинание вас не убило, а очень сильно ослабило, ну а рана сделала все остальное.

— Вам какое дело? — взвился Рэми, и Тисмен осадил его, нажав на плечо.

— Будете дергаться, применю силу. И более жгучую мазь. Сидите спокойно и дайте мне закончить перевязку. Мне большое дело. Маг всегда рвется к власти. И чтобы обуздать это стремление, придумали Кодекс, и именно Кодекс не дает магам применять свою силу против более слабых. Рожан, например. Маг же, не обремененный Кодексом, а ваш явно не обременен, может угрожать Миру.

— Не понимаю, — сказал рожанин, когда Тисмен закончил перевязку, помог Рэми натянуть через голову тунику и лечь на кровати. — Почему именно Миру?

Маг вздрогнул, чуть было не выронив маленькую коробочку с мазью, потом улыбнулся, мягко, как ребенку и сказал:

— Действительно, не понимаете. Только вот — мое ли дело вам объяснять, а, Рэми? Простите, друг мой, но мне на время надо выйти. Мы говорим позднее — нам есть о чем поговорить, не так ли? Я могу вам доверять, Рэми? Вы не сделаете глупостей и постараетесь поспать? Или мне вновь усыпить вас силой?

— Не говорите со мной, как с ребенком! — вспыхнул Рэми.

— Как себя ведете, так с вами и разговариваю, — холодно ответил Тисмен, положил мазь на прикроватный столик и вышел.

22.

Рэми сел на кровати, откинув теплое одеяло. Некоторое время подождал, пока перестанет кружиться голова, и успокоиться жар в предплечье. Потом осторожно поднялся... далось ему это нелегко — бешено случало сердце, шумело в ушах, но Рэми упрямо выпрямился и сделал шаг вперед.

Перед глазами слегка прояснилось. Очертания комнаты стали четкими, мир перестал вертеться, а пол приобрел устойчивость. Рэми облизнул губы.

Встал с кровати, подошел к столу и налил в чашу немного воды. Прохладная жидкость придала сил, слегка остудила жар в груди, прояснила мысли. Рэми огляделся.

Вокруг поражало обилием зелени. Увешанные мягкими, зелеными гобеленами стены, того же цвета, только чуть темнее, ковер на полу, зеленые покрывала на кровати, зеленые подушки и зеленый, тяжелый балдахин.

На столе посреди комнаты стояла ваза из малахита и того же материала две чаши с темными прожилками, на полках из темного, старого дерева, аккуратно разместились многочисленные коробочки из бересты.

"Рэми! — отрезвил его знакомый зов Ариса. — Ты должен выбрать. Сейчас. Остаться или уйти. Выбери, потом будет поздно..."

Рэми выбрал. Он понимал, что рожден и создан для мира рожан, а не для той непонятной, полной сомнения жизни, что предлагал ему Миранис. И когда чуть позднее у него на шее повисла Варина, когда Гаарс мягко приказал сестре дать Рэми отдохнуть, когда промелькнуло в глазах похудевшего Бранше облегчение, он понял — выбор правильный.

Что бы не нужно было от него Миру, его семья здесь. Не там.

Через несколько дней Рэми вернулся в дом Гаарса уставшим и разбитым. Процедура изменения татуировки оказалась долгой и болезненной, походила на пытку. Но Рэми вздохнул с облегчением — он был свободен.

Как и предполагалось, тощий до уродства, коротконогий колдун не потребовал от Рэми немедленной платы. Вообще никакой не потребовал. Подвел его к замутненному зеркалу, долго вглядывался в изображение гостя, а потом сказал:

— Думаю, вы еще успеете со мной рассчитаться, молодой человек, но не сейчас. Позднее.

— Премного вам благодарен, — заметил Рэми, накидывая на плечи плащ, — но вы же понимаете... некоторой цены мне оплатить никак не по силам...

— Вам, молодой человек, по силам оплатить многое, — ответил колдун, потирая в задумчивости крючковатый нос. — Э... если вы вдруг захотите найти учителя, то буду весьма рад... на первых порах. Потом мне вас, опасаюсь, не потянуть.

— Боитесь, что стану сильнее?

— Зачем бояться того, что и так станет? — Колдун похлопал Рэми по плечу. — Ну, ну, молодой человек. Пришлите ко мне Гаарса. Нам есть, о чем поговорить...

Рэми поклонился колдуну и вышел на улицу. Стоял поздний вечер, накапывал дождик, может, последний в этом году. Рэми вдруг с удивлением понял, что провел у колдуна целый день, а казалось и совсем недолго.

Шустрая девочка подвела недовольно косящегося на Рэми Ариса, и рожанин, с трудом улыбнувшись веснушчатой мордашке, сунул ей в руку монетку.

— Дивный конь, — улыбаясь заметил колдун, который, оказывается, вышел проводить гостя. — Так подходит такому юноше...

— Вы о чем? — спросил Рэми, вскакивая на спину Ариса.

— То, что пегасы водятся только в Виссавии, — без улыбки ответил хозяин, поглаживая белоснежную шею коня. — И только виссавийцам подчиняются. Поезжай, юноша, вижу, что тебе не терпится... А лошадку свою не мучай. На некоторые вопросы отвечать рано.

Дома уже ждали. Дверь открылась раньше, чем Рэми успел в нее постучать, на мостовую упал неясный свет свечи, и за створкой показалась мордашка Риса.

— Здластвуй, Лами..., — прошептал мальчик, пуская гостя внутрь. — Ты меня на ласадке покатаешь?

Рэми слабо улыбнулся, посмотрел на "лошадку" и уже хотел кивнуть, как из дома выбежала Варина.

— Рис! Ты еще не спишь, негодник! А ну в кровать!!!

— Дядя сказал, что Лами плиедет..., — обиженно заметил Рис. — Я ждал.

— Рэми никуда до утра не сбежит, уж я-то прослежу, не сомневайся, — ответила мать, толкая мальчика в дом. — А ты спать! Живо!

Рис вздохнул и скрылся в глубине дома, а Рэми прошел неярко освещенную общую залу. Гаарс его уже ждал, сидя за столом и просматривая какие-то бумаги.

— Вижу, что колдун сделал свою работу, — сказал мужчина, откладывая бумаги и двигая к Рэми плошку с супом. — Голодны?

— Могли бы и не ждать, — ответил Рэми, скидывая плащ. Он только сейчас почувствовал, как проголодался, и принимаясь за еду.

— Мог бы, но подождал... Думаю, нам пора поговорить.

— Думаю, вы и так знаете ответ, — заметил Рэми, чуть не подавившись супом. — В моем случае другого и быть не может.

— О нет, юноша! Так мы разговаривать не будем! — сузил глаза Гаарс. — Не делайте из меня худшего человека, чем я есть. Бранше кое-что о вас рассказал, — Гаарс некоторое время молчал, а потом продолжил. — Если бы вы пришли сюда чистым, без татуировки, я бы вас принял таким, какой вы есть, оставил бы вам вашу драгоценную свободу. Если бы вы были просто преступником, я бы все равно принял вас таким, какой вы есть. Но с вашей силой...

— Откуда вы знаете о моей силе? — встрепенулся Рэми.

— Так ли это важно? — улыбнулся Гаарс. — Вижу, что Бранше не прав. И вы все ж о ней знаете.

Рэми облизнул губы и отодвинул плошку с недоеденным супом, окончательно потеряв аппетит.

— Значит, я ошибся в Бранше.

— Посчитав, что он безобиден?

Рэми промолчал, предпочитая не рассказывать ни о хранительнице, ни о своем видении. А Гаарс продолжил:

— Да, ошиблись. Мой маленький родственник не такой простачок, каким кажется. И вам, Рэми, стоило бы это знать. Хотя бы сейчас. Но мы не об этом, мы о ваших браслетах главы рода.

— Зачем вам это? — спросил Рэми, неосознанно наклоняясь к Гаарсу и заглядывая ему в глаза. — Хотите подчинить роду мага?

— А почему бы и нет? — равнодушно пожал плечами мужчина. — И это тоже. Не надо хмуриться, мой друг. Чего вы хотите, стать обузой? Вижу по глазам, что не хотите. Потому я начал разговор так, как начал. Хочу показать вам, Рэми, что вы сокровище, которое моему роду очень даже пригодится...

— Для каких целей? Зачем вам нужна моя сила?

Гаарс некоторое время молчал, явно подбирая слова. Вошедшая Варина покачала половой и забрала почти полную плошку, оставив на столе пирожки. Рэми потянулся за пирожком, не спуская с Гаарса внимательного взгляда.

Неприятный разговор. Но иного и быть не могло. Рэми учил Бранше тому, в чем был сам уверен — глава рода может сделать с ним, Рэми, все что угодно. Как и с его родственниками. Стоит ли подвергать себя такой опасности и чего ради?

— Боитесь, что я использую свою силу, чтобы заставить вас сделать нечто, чего вы не хотите, — сказал, наконец, Гаарс. Его голос разорвал напряженную тишину, и Рэми откинулся на спинку скамьи, почувствовав себя чуть свободнее. — Успокойтесь, Рэми. Я чудовище, но не настолько же. Неволить мага я не стану...

— Колдуна! — машинально поправил его Рэми, пережевывая пирожок.

Бились в голове вместе с пульсом слова хранительницы: "Боги над тобой не властны, и люди не будут!". Не будут... Значит, и Гаарс не будет иметь над ним власти? И опасности нет? С самого детства учили Рэми — магию родов нельзя обмануть. А что если можно? Рэми вздрогнул, подавившись пирожком.

Разве можно обмануть архана при инициации... а Рэми обманул.

Разве можно противостоять прямому приказу Эдлая, а Рэми противостоял...

— Бросьте эти предрассудки, — усмехнулся Гаарс возвращая Рэми в реальный мир. — Какого колдуна? Мага! Необученного, сильного, потому опасного. Об этом вы не подумали? Не подумали, что сильно изменились? Стали упрямы, как сказал Бранше. Это в вас кипит ваша сила. И когда она выйдет наружу, я хочу иметь способ ее обуздать. Теперь понятно?

— Понятно, — потупился тот, дожевывая пирожок.

Понятно, что ничего не понятно. Но Рэми вдруг захотелось рискнуть. Захотелось отчаянно, безумно. Почему бы и нет?

— Если я дам вам слово, что никогда не заставлю вас сделать то, что вы не хотите, слово главы рода, — продолжал уговаривать Гаарс, но Рэми его уже не слушал. — Дам слово, что не буду злоупотреблять своей властью. Вы мне подчинитесь?

— Вы загнали меня в угол, — усмехнулся Рэми, поймав взгляд Гаарса. И странно, мужчина вздрогнул, отводя глаза, будто был в чем-то виноват... — И хочу вас предупредить — чувствую я, что моя сила уже вышла из-под контроля магии родов. Не боитесь?

— Нет, — прошептал Гаарс, но в его голосе Рэми не почувствовал былой уверенности.

— И тебе ли не знать, что любой закон можно обойти?

— Да.

— И ты сознаешь, что в этой игре, может быть, рискую не я, а ты? — прошипел Рэми, наклоняясь вперед.

— Может, ты и прав, — дернулся Гаарс, внезапно обретая былую уверенность. — Но я принял решение. А ты? Подчинишься?

— А почему бы и нет? — равнодушно пожал плечами Рэми, доедая пирожок.

А потом, под внимательным взглядом Гаарса он медленно стянул браслеты власти, подавая их мужчине.

Глаза Гаарса сверкнули торжеством. И с новым глотком воздуха Рэми вдохнул боль.

Прошла седмица. Рэми устроился охранником в небольшой таверне в центре столицы. Свободное время он проводил с Бранше, и Алисна, привыкнув к дружелюбному обаятельному парню, быстро позабыла о злосчастной татуировке.

Рэми с помощью Гаарса нашел себе небольшой домик неподалеку таверны. Алисна и Варина живо принялись за работу, и за несколько дней непритязательное с виду жилище стало внутри милым и уютным гнездышком.

Рэми передал главе рода просьбу колдуна о встрече. О чем Гаарс говорил с Урием, рожанин не знал, но вернулся хозяин неожиданно серьезный и задумчивый. На вопросы глава рода отвечать отказывался и лишь за ужином, глянув зло и неприязненно, сказал:

— Завтра пойдешь к Урию.

— Зачем? — тихо спросил Рэми.

— Он решил обучить тебя магии...

Рэми не то, чтобы обрадовался или огорчился, просто принял к сведению. С одной стороны, приятно научиться управлять своей силой, с другой — больно уж глаза у колдуна хитрющие. Больно уж ранят Рэми слова о Виссавии... и больно уж много колдун о нем знает. Гораздо больше, чем он сам...

Но недолгие уроки Урия Рэми не тревожили. Гораздо больше боялся он молчаливых, безмолвных вечеров в одиноком доме. Боялся воспоминаний, что не давали ему покоя, боялся тихого шепота силы внутри, боялся связи с хранительницей, что все более крепчала. Боялся собственной мощи, что пыталась выйти наружу, но не находила выхода. Боялся и трусливого желания расспросить Алисну, кто такой Арман и все же поговорить с Миром. Это проклятая и непонятная тоска по Миру...

Тоска та не давала Рэми спать ночами, истязала его и днем. И Рэми забывался в работе, шутя растаскивал по углам пьяных посетителей, окунался с головой в обучение с колдуном, приходил домой лишь поздним вечером, падал на не расстеленную кровать и забывался тяжелым сном.

А если усталость не помогала, то помогало крепкое вино, магические зелья и экстракты, которые Рэми с легкостью творил в тайном подвале колдуна.

Учитель все видел, но молчал... пока однажды вечером не повесил на шею Рэми круглый амулет из малахита в виде свернувшейся клубком спящей кошки:

— Попробуй это, мой мальчик. Понятия не имею, что тебя так мучает, но ты все же попробуй.

Тоска сразу же приутихла, и Рэми облегченно вздохнул. Тогда он в первый раз с момента встречи с Миром смог заснуть нормально.

И хоть томила еще тоска, да боль стала переносимой. Но все равно ночами снились Рэми его глаза, слышался его голос, его зов... Он звал... каждое мгновение звал... и Рэми сжимал амулет до хруста в пальцах, молясь всем богам, чтобы это закончилось... а потом просыпался на рассвете, садился на кровати, стирал пот с лица и думал об Аланне.

Мысли об Аланне странным образом успокаивали. Одно воспоминание о ее глубоких голубых глазах тушило боль, и днем частенько казалось Рэми, что лицо Аланны мелькает среди городской толпы. Один раз он ее и в самом деле увидел — на празднике урожая.

Темно-желтый плащ окутывал тонкую фигуру, капюшон был плотно натянут на голову, скрывая лицо, но от Рэми это ее не прятало. К тому времени колдун уже успел научить многому, в том числе — видеть человека иным зрением. И Рэми видел... Аланна не была беременна, хранительница его обманула.

Марнис отошел от ока, представляющего собой каменную чашу на высокой подставке, наполненной водой, и сел на троне, поморщившись от запаха тухлятины. Давно не было здесь жрецов, давно никто не занимался святым источником, и трупы былых сторонников отравили чистую когда-то воду, а камни завалили вход в пещеру младшего бога.

— Нет, Рэми, — сказал божественный мальчик, поглаживая подлокотник трона. — Нет, родной. Думаешь, сделал выбор? Ничего ты не сделал. И не уйдешь ты от Мираниса, как бы не пытался и от Аланны не уйдешь... Тебя хочет глупая девочка? А да пожалуйста! Возьми Рэми и потеряй шанс стать повелительницей!

— Ты еще не наигрался? — раздался позади знакомый голос.

— А ты? — парировал Марнис. — Убила сына Рэми, чтобы спасти ему жизнь. Красиво, не так ли? А у своего любимчика бы спросила?

— Рэми не обязательно знать...

— Некоторые вещи не спрячешь, Виссавия. И я не понимаю. Ты могла бы вернуть Рэми в клан еще сегодня — стоит только разбудить его воспоминания, а вместе этого даешь ему упиваться ненавистью к тебе и клану.

— Начинаешь понимать...

— Понимать что?

— Что не один ты играешь...

23. Глава четырнадцатая. Предсказание

Арману никогда не нравился конец осени. Доставало предзимнее уныние и вечно затянутое тучами небо. Раздражала тоска, что мучила его от конца листопада до первого снега. Но больше всего ненавидел он первое от праздника урожая новолуние. Потому для кого праздник, а для него — день тройного траура.

Из года в год Арман в этот день напивался. Все равно где, все равно чем, абы забыться. И встать утром обновленным, способным прожить еще один год...

Этот год другим не был. И сегодня проснулся Арман ночью хмурым и злым, разгневанной тенью пронесся мимо часовых, вскочил на Искру, и помчался в город. Туда, где погасли последние фонари, где между ночными тенями проскальзывали воры, туда, где рядом с храмом смерти горели огни Дома Веселья.

Хорошее местечко для траура, подумалось Арману, когда он начал, не спешиваясь, лупить ногой в ворота. А коль до смерти обопьется, так и жрецы со своими обрядами рядом. Через два дома. Тащить тело далеко не придется.

Ворота распахнулись не сразу. Мелькнули в темноте за решеткой испуганные глаза привратника, и вскоре Арман все же ввел огнистого во внутренний дворик, привычно осматриваясь.

Тихо, спокойно. Мерцает в полумраке свет свечи, укрытой от дождя и ветра стеклянным фонарем, тихо повизгивает в сарае запертый пес, переминается с ноги на ногу стоявший в дверях верзила.

Наверняка вышибала. И наверняка его, Армана, не тронет. Даже если весь Дом Веселья архан по камушку разнесет — не тронет. Потому что описал дугу тяжелый мешочек, упал в клешни хозяина, заставил того широко улыбнуться, и вслед за хозяином заулыбался верзила, начал сгибаться в поясе, изображая поклон. Даже в глазах выбежавшего босого мальчонки и то светилась радость. Шальная, безумная надежда, что подобревший от знатной выручки хозяин и накормит сытнее и высечь сегодня забудет.

Приплясывая, мальчишка принял от Армана повод, даже необычного огнистого бояться забыл, хоть и храпел конь зловеще, что и понятно. Искра родное стойло любит, ночевать по чужим конюшням не привык, да только сегодня вот Арману плевать на чувства Искры. Он брата потерял!

— Я о коне позабочусь, — раздался рядом тихий шепот.

Вновь Нар. Вновь пошел за ним, проигнорировав приказ остаться в казармах. И ведь нет сил наказать наглеца, хотя и следовало бы, Нар ведь не дерзит... заботится.

В этом мире всего трое тех, кто заботится: няня Ада, опекун Эдлай, и этот... хариб. Личный слуга, который каким-то непостижимым образом сумел стать единственным другом.

— Завтра с тобой разберусь! — пообещал Арман харибу. — Завтра.

Вбежал по крутым ступенькам резного крыльца, ворвался в задымленный общий зал и сбросил на руки прислужника тяжелый плащ.

— Прошу, архан! — раздается рядом шепот хозяина.

Арман резко оборачивается и успевает заметить, как стройные, в одних набедренных повязках рабыни поднимают углы тяжелого ковра, открывая проход в соседний зал.

— Прошу в покои для особых гостей, — прислуживается хозяин.

Тут, за ковром, тихо и спокойно. Царит полумрак. Витает в воздухе запах благовоний, укрывает пол толстый ларийский ковер, ярко-красный, как листья виноградника. Пылает щедро накормленный огонь в огромном, во всю стену, камине, а на ковре, вокруг низкого столика разбросаны темные бархатные подушки.

Идеальное место, чтобы забыться. Идеальное место, чтобы спрятаться. Идеальное, да не совсем. Потому что на горе подушек полулежит раздетый до пояса мужчина со светлыми волосами.

Если боец, то только на словах, сразу же определяет Арман. Такие не дерутся, такие управляют драками. Но не это худшее: на запястьях незнакомца поблескивают желтые знаки рожанина.

Но в Дом Веселья — это не улица. Здесь все равны. И здесь может сказать рожанин архану:

— Простите, но здесь был первым. За ночь заплатил и уходить не собираюсь.

— Значит, не повезло тебе, — равнодушно пожал плечами Арман, пинками скидывая подушки в кучу. — Подвинешься.

Лежать на подушках оказалось неожиданно тепло. Запах благовоний расслаблял, и Арману до боли не хотелось ни с кем разговаривать. Хотелось только пить.

Но собеседник сегодня попался непонимающий, настырный. А Арман не привык уходить от ответа.

— Не боитесь пить с рожанином? — продолжал дерзить незнакомец, наклоняясь над столом, чтобы взять цыпленка под вишневым соусом.

Странный выбор для рожанина, слишком дорогой, слишком неестественный. И Арман привычно протянул руку, чтобы проверить татуировку. Да незнакомец не дался, посмотрел холодно и сказал:

— Нет, мой архан. Дом Веселья имен не терпит.

— Нет, не боюсь, — ответил Арман на полузабытый вопрос и развалился вольготно на подушках. — И если соблюдать традиции, то до конца. Выпьем, безымянный друг. Этой ночью мы равны! На "ты". Или ты забыл?

— Я-то нет! — протянул рожанин, наливая в серебряную чашу темно-красного вина и подавая через стол Арману. — Но арханы народ странный. Для вас закон и обычаи — лишь удобное оружие. Когда захотел — достал, когда не захотел — спрятал. Но не хмурься, друг, коль и в самом деле не брезгуешь, так приглашаю...

— Завтра на улицах...

— ...мы можем стать врагами. Не дурак, понимаю. Выпьем?

Дернулся ковер, вплыли смуглые девушки, забили в бубны и запели. Тихо, надрывно, будто изливая на красный ковер тягучую тоску.

Словно тени двигались они вокруг гостей, манили полураздетыми телами, улыбались призывно и ждали только знака, чтобы передохнуть, опуститься на подушки.

Но Арман не был заинтересован. Не волновали его танцовщицы. Вино волновало. Сладкое вино, обильно приправленное пряностями и сопутствующее ему забвение. Пленительная пустота в груди...

И раз за разом требовательно подавал он опустевшую чашу миловидной, полураздетой служанке, что сидела рядом. И раз за разом слышалось тихое журчание, когда лилось вино в чашу, мелькали в свете камина медные браслеты прислужницы, поблескивали призывно глаза танцовщиц, и все больше хотелось спать...

— Быстро пьянеешь, друг, — донесся издалека голос рожанина, и Арман моргнул, с трудом выныривая из пьяной дури.

— Тебе что за дело, аль мешаю? — усмехнулся Арман, глядя как рожанин притягивает на колени тяжело дышавшую танцовщицу, как впивается поцелуем в лебединую шею девки, и как усмехается Арману, а усмешка та расплывается перед глазами и вновь хочется спать... очень хочется.

Сам рожанин не пьет. Кормит танцовщицу виноградом, смеется утробно, в шею целует, в губы, гладит золотистые волосы, и рука его скользит по груди, переходя на бедра.

— Странно это, — ответил рожанин. — За что платишь, архан? Я думал, в Дом Веселья не для выпивки ходят...

— Деньги мои считаешь?

Арман теребил амулет на груди и пьяно наблюдал, как рука рожанина, скользнула к подолу туники, зацепила тонкую, розоватую в свете огня ткань, и медленно пошла вверх, оголяя упругие белые бедра.

Девке, наверное, понравилось. Она уселась верхом на мужчине, поймала вторую его ладонь, положила на другое бедро. И улыбнулась призывно, выгибаясь дугой, показывая обтянутые тонкой тканью упругие груди.

— Да не считаю я, — протянул рожанин, одобрительно окинув девку взглядом. — Хороша, красавица. Да вот только...

Мужчина внезапно скинул девку с колен, да так, что та разбила колено о край стола. Задребезжали стоявшие на столе чаши, танцовщица чуть простонала от боли, но тотчас поднялась и присоединяясь к танцующим подругам:

-... только не люблю я в таких делах свидетелей, — продолжил рожанин. — Приходишь в Дом Веселья один, ничего не ешь, зачем? Чтобы выпить?

— Да и сам ты один, — пьяно усмехнулся архан.

Музыка уже не манила, раздражала, девки казались темными тенями, и хотелось закричать, потребовать, чтоб убрались, оставили одного, но было лень...

— Скучно, — протянул Арман, подавая слуге чашу. — Одному пить скучно...

— А с друзьями?

— А с друзьями нельзя. Они, сволочи, вопросы задают. Сегодня я не люблю вопросов. Сегодня я люблю глупые разговоры ни о чем. Понимаешь?

— Понимаю. Что же, не буду задавать... умных вопросов. Да вот только не переношу я угрюмых рож, так что не обессудь! — рожанин хлопнул в ладоши, и тотчас из соседней комнаты тенью выскользнул темнокожий слуга, встал на колени и поцеловал ковер у сапог клиента.

— Не видишь, не нравятся архану девки. Ты ему что-нибудь получше подыщи, посвежее, да смотри у меня, чтоб здорова была!

Слуга молча поклонился, живо вскочил на ноги и скрылся за той же дверью в глубине залы.

Вернулся он не один: следом шла, а вернее, плыла по ковру завернутая в полупрозрачную ткань фигурка.

Упало под властной рукой слуги на землю покрывало, высвободило тугие, рыжие пряди. Вслед за ним мягкой волной лег на кроваво-красный ковер золотистый плащ, под которым оказалась расшитая серебром темная туника до середины бедер, что скорее открывала, чем скрывала слегка округлую фигурку и точеные, длинные ноги.

Легкий толчок в спину, и девка пошатнулась, упав Арману на колени.

— Новенькая, — завистливо заметил рожанин. — Везет тебе брат, ластится к дозору хозяин... буду знать.

Красива, податлива, как глина под пальцами. И в другой день Арман бы взял ее в свое ложе, но не сегодня. Сегодня мешал ошейник рабыни на стройной шее, сегодня все мешало... день траура. И вспомнив, зачем сюда пришел, Арман хотел вскочить на ноги, да не сумел — хмель оказался сильнее.

— Не приказывай мне, рожанин! — зашипел Арман. — Не смей говорить, что мне делать. Не нужна мне твоя девка! — сказал и толкнул рабыню так сильно, что та покатилась по полу, и ее туника задралась, открывая аккуратные ягодицы.

— К чему красавицу обижаешь? — невозмутимо усмехнулся рожанин, глядя, как девка неожиданно стыдливо одергивает темную ткань, стараясь прикрыть стройные ноги.

— Не люблю рабынь, — мгновенно успокоился Арман, возвращаясь к своей чаше.

— Любишь развратниц. Но одно другому не мешает, да и красив ты, бабам приятен. Не обижай девочку. Ты с ней не пойдешь, пойдет другой. Может, менее приятный.

— А ты мне не указывай!

24.

— Ай-яй-яй! Опять гневаться изволишь. Забыл, что на входе говорил? А ты, красавица, не лежи как бревно. Поднимайся! Покажи архану, что умеешь, авось он и передумает.

Рабыня послушалась. Медленно, танцующе встала с пола, разгладила ладонями тунику и присела на пятки рядом с разгоряченным от вина Арманом.

— Не хотите поцелуев, — тихо прошептала она, все так же не поднимая глаз, — так дайте я погадаю.

— Смотри-ка, а рабыня еще и талантлива! — усмехнулся рожанин, наклоняясь через стол и пропуская между пальцами рыжие пряди. — А, знаешь, архан, я передумал. Ты ее не хочешь, так я возьму. Она у меня от страсти взвоет, а потом и погадаем...

— Не спеши, — поймал его запястье Арман. — Не забывай, что рабыня моя. И я с ней еще не закончил.

— О как заговорил, — сузил на миг глаза рожанин, но тотчас рассмеялся. — Пусть и так. Посмотрим, что девка умеет...

Рабыня вздрогнула, покраснела под пристальным взглядом Армана и дрожащими руками протянула ему серебряную чашу.

Арман улыбнулся. Забрал чашу, на этот раз собственноручно наполнил ее вином, отпил глоток и подал рабыне. И та, подняв на архана зеленый взгляд, вдруг повернула чашу в ладонях, мягким поцелуем коснулась губами ободка в том месте, где только что касались губы Армана.

Глаза рабыни вдруг утратили ясность, подернулись дымкой. Движения стали замедленными, осторожными, а тихий голос неожиданно утробным:

— Дай мне руку, архан.

Арман, вздрогнув, протянув рабыне унизанную перстнями ладонь.

— Найдешь врага своего, архан, но не ты его убьешь, брат твой.

— Нет у меня брата!

Арман врал. Был у него брат. Когда-то давно. Поздней осенью, в такое время, как и сейчас, увезла их мачеха в густые дубовые леса Арлерана, и к закату второго дня пути они въехали в покосившееся ворота, окружавшие маленький замок.

Арман, которому едва исполнилось одиннадцать, едва держался в седле. И подбежавший слуга подхватил "арханчонка" на руки, перенес в комнату, уложил в кровать.

Ловкие пальцы справлялись с одеждой, а Арман устало ворчал, пытался возражать, что он сам, что он не маленький, не больной, но никто не слушал. И когда наконец-то его оставили в покое, накатила сонная одурь, и Арман погрузился в глубокий сон.

Утром было и того хуже. На улице шел дождь. Раскалывалось от усталости тело, клонило ко сну, и лишь к полудню тот же слуга растолкал "арханчонка", заставив поесть.

После неожиданно жирной еды прошел сон. К вечеру, когда заходило в серой пелене дождя солнце, Арман в первый раз понял, куда попал: не было и быть не могло в поместье ни друзей, ни книг, ни долгих игр в саду, ни шалостей с друзьями. Были только грязь, дождь, испуганные рожане и сжигающая душу скука...

В скуке Арман медленно зверел три дня. На четвертый, когда закончился дождь, явился к мачехе.

— Я, архан, глава рода, — сказал он, выпячивая грудь. — Я приказываю тебе вернуться в столицу!

— Не можешь ты мне приказывать, мальчик, — ровно ответила Астрид. — Мал еще, и многого не понимаешь...

Арман отшатнулся. Не привык он к подобным словам, не привык к холодности в голосе мачехи, но еще более не привык к страху в ее глазах. Она боится? И страх взрослой, смелой обычно женщины передался и ее пасынку, заставив мальчика задрожать от неожиданного дурного предчувствия.

— Позднее, Ар, позднее, мальчик, — продолжила Астрид. — А сейчас у меня нет времени. И сил нет. Ада, уведи Армана.

Мальчик? Арман вывернулся из рук Ады, поймал взгляд мачехи, и та вздрогнула, как от удара кнута, хотела что-то сказать, но Ар не слушал. Сбежал в тишину окружающего поместье сада, упал на кучу гниющих листьев, горько заплакал.

И почти не почувствовал, как на плечи его упал плащ, как чьи-то руки подняли с листьев, крепко прижали к груди, как чьи-то губы что-то шептали на ухо, и лишь когда начали проходить острая боль и обида, Арман узнал няню, Аду.

— Ар, вернемся домой.

— У меня нет дома, — прошептал мальчик, вытирая слезы, — и родных нет. Никого нет!

— У тебя есть я. Есть Эрр, есть Лана, есть... мачеха...

— Я не нужен Астрид. У Ланы есть мать.

— А Эрр? Вы недавно потеряли отца. Сложно, я понимаю. Но Эрр целитель, чуткий маг. Ему нужен старший брат. Ты нужен.

— У него есть целая Виссавия! — вскричал Арман, сжимая кулаки. — Огромный клан целителей! А что есть у меня?

— У тебя есть я.

— И у Эрра...

— Эрр — ребенок.

— А я — нет?

— Ты... — Ада некоторое время молчала, а потом ответила:

— Ты — глава рода.

Глава рода, которого никто не слушает.

Глава рода, которого все игнорируют.

Эрр... Глупый, бесполезный мальчишка! Истинный виссавиец — темноглазый, темноволосый. И с самого детства — сильный маг.

Эрр, чьему таланту Арман тайно завидовал. Эрр, который всегда задавал кучу вопросов, не давал покоя, ходил следом. Эрр, с которым все возились, которому все потакали. "Это целитель, виссавиец, тонкая душа", — говорила няня. А Арман, значит, не тонкая?

— Ненавижу его! — прошипел мальчик. — Ненавижу!

Кто-то тихо всхлипнул. Зашуршали рядом листья. Вскочила на ноги няня, бросилась вслед мальчишеской фигурке, но не успела. Никто бы не успел. А Арман и не хотел успевать, лишь упрямо прижимал колени к груди и шептал:

— Ну и пусть. Пусть валит, к мамочке! У него есть мать, а у меня — у меня никого нет! И ты вали за ним! Успокой! Он же бедный, ранимая душа, а я? Нет меня!

Но няня не ушла. Она села рядом на преющие листья, и начала тихо говорить. Сначала Арман не вслушивался в ее слова, но понемногу начал доходить до него смысл. А вместе со смыслом забирался в душу страх...

— Боги, что же я наделал! — вскричал Арман, вскакивая на ноги.

Они уже были почти у входа, когда разверзлось вдруг темное закатное небо. Когда упал на поместье столб света, и под ярко-желтыми лучами дом начал таять... стекать вниз серыми грязевыми струйками.

Через мгновение столб исчез, а от поместья осталась зловонная серая лужа. И крепкие объятия Ады, из которых почему-то не удавалось вырваться...

— Это ты, ты виновата! — кричал Арман. — Ты! Э-э-э-э-эрр!

Тогда он плакал в последний раз. И в первый раз возненавидел снег. Он возненавидел сыпавшиеся на землю белые хлопья. Слишком ранние. Первые в том году.

Под горькими, тяжелыми воспоминаниями испарился из головы хмель, сменяясь злостью.

— Может я и ошиблась, — не успокаивалась девка, хотя служитель и поджал губы, готовясь в любой момент вмешаться и увести глупую рабыню от медленно зверевшего клиента. — Доверься мне, архан, еще раз. Дай мне твою руку.

Довериться? Арман с трудом сдерживал гнев, смотря на дерзкую девчонку. Дрожала за его спиной прислужница, краснел прибежавший служитель, а рабыня упрямо склонилась над его ладонью. Рыжие волосы упали на запястье Армана, активизировав на мгновение синие знаки рода. Арман сжал зубы, удерживая поднимавшуюся внутри волну ярости.

— Дай слово, архан, — улыбнулась гадалка, отодвигая от лица пряди, чтобы лучше рассмотреть ладонь.

— Не наглей!

— Дай слово, что меня выкупишь, если сказанное еще новолуния окажется правдой, — твердо ответила рабыня.

— Даю, — усмехнулся Арман, глуша в себе злость. Хочет поиграть? Что ж, они поиграют...

— Говори, тварь! — прошипел Арман.

Боится. Хоть и не показывает. Но пальцы ее вспотели и дрожат, а все равно мягко касаются ладони Армана, разглаживая загрубевшую от знакомства с мечом кожу.

И сходит бледность с ее щек. Розовеют губы. Опускаются веки, становится голос мягким, заволакивающим, а между пальцев показываются клубы синего дыма.

Язычки синего пламени жгут руку Армана, жаркими поцелуями лижут пальцы, нежно знакомятся со знаками рода, изучая, и светящимся браслетом окутывают запястье. Арман с трудом сдержался, чтобы не вырвать ладонь из лап гадалки. Но было почему-то очень важно сидеть неподвижно и... слушать.

— Вижу огонь, — совсем другим, загробным голосом начала девушка, — огонь разлуки в твоих глазах. Тени, что много лет не дают покоя и которые скоро вновь встанут на пути твоем, архан. Твой брат...

— Нет у меня брата! — орет Арман, вновь поддаваясь власти гнева.

Он вскочил на ноги и отвесил гадалке пощечину. Дерзкая рабыня повалилась на пол, держась за щеку. Но Арману было мало. Он прыжком оказался возле гадалки, схватил девку за волосы и притянул к себе, шипя:

— Нет у меня брата!

— Есть, — упрямо захрипела гадалка, и Арман, сплевывая презрительно, отпустил рабыню, как надоевшую игрушку.

Та плача падает к его ногам, сжимается в клубок, дрожит, и все воет, воет. И хочется пнуть ее, закричать, чтоб заткнулась, но взгляд вдруг останавливается на задумчивом лице рожанина.

А тот даже не шелохнется. Не пытается ни вмешаться, ни помочь рабыне, ни поддержать Армана, лишь попивает теплое, приправленное пряностями вино, и холодно улыбается.

Одной той улыбки хватает, чтобы протрезветь окончательно. Посмотреть на рабыню и самому устыдиться того, что сделал. И в то же время почувствовать другую ярость, не сжигающую внутри, а холодную, которая не лечится временем.

— Простите дуру, архан, — заискивающе шепчет прибежавший на шум хозяин, — простите! Мы вам сейчас другую девочку найдем, ласковую, послушную. А эту... тварь — на конюшню! Высечь! Если хотите, можете сами...

Сам, усмехается Арман. И уже делает шаг к двери, проклиная и этот Дом Веселья, и сегодняшний день, и усмехающегося рожанина.

Но рыжей девке было, казалось, мало. Она вдруг очнулась, блеснула глазами, змеей скользнула к ногам Армана, обняла колени и завыла:

— Помни о своем обещании. Богами прошу! Помни!

— Помню! Выкуплю! — прошипел Арман, хватая ее за волосы, да так, что из глаз гадалки потекли слезы боли. — И в полнолуние прикажу высечь так сильно, чтобы ты никогда больше не смела потешаться над чужим горем!

А потом развернулся. И вышел. Под хохот рожанина.

— Архан, вы как? — шептал хариб, накидывая на его плечи плащ. — Давно надо было закончить с этим трауром. Давно надо было забыть.

— Забыть? — простонал Арман, перед глазами которого стоял Эрр... всегда понимающий, не по возрасту серьезный Эрр. Брат, которого Арман, хоть и не признавался никогда, а любил больше чем когда и кого либо. — А ты, ты бы забыл?

— Я бы не забыл, — осторожно ответил Нар. — Но вы — не я. Вы — сильнее. Вы — глава рода. Вы — архан!

Арман усмехнулся. Опять эти разговоры. Опять — он глава рода и должен быть сильным, беспристрастным... Как там учитель говорил? Должен превратить сердце в камень, а душу в спокойный поток. Должен, но может ли?

Обычно может, да не сегодня. Сегодня хочется вернуться в зал и лупить наглую девку, лупить, пока кровью не изойдет, пока не взмолится о пощаде и не скажет, что соврала. Лупить, как последнему рожанину... Будто это что-то изменит. Будто вернет жизнь Эрру.

— Мой архан, — осторожно протянул Нар.

— Выкупишь рабыню, — медленно приказал архан. — Сейчас! Запрешь в моем доме и проследишь, чтобы она дожила до полнолуния. А в полнолуние шкуру с нее сдерешь! Собственноручно!

— А если?

— Никаких "если"! — закричал Арман, вскакивая на лошадь и вылетая через распахнутые ворота.

Чуть позднее, уже успокоившись и протрезвев окончательно, проезжая мимо лавок, он вспомнил, что давно не навещал няню. Остановив коня, Арман бросил хорошенькой девушке золотую монетку. Получив взамен маленькую корзинку со засахаренными фруктами, он наградил красавицу еще одной монеткой.

— Да благословят вас боги, мой архан! — шепнула девушка.

Но дозорный не слышал. Не заметил он, как выпала из рук корзина, как вывалились в снег сладости. Как чумазый мальчишка, рискуя попасть под копыта Искры, кинулся собирать в грязном снегу засахаренные кусочки фруктов. И как конь заволновался под рукой хозяина, захрипел, но с места не двинулся, явно боясь навредить хрупкому мальчишескому телу...

Арман видел лишь стоявшего у оружейной лавки юношу-рожанина. Горячо споря со своим спутником, рожанин подвинулся, пропуская проезжавшую мимо лошадь. И на мгновение его необычно темные, почти черные глаза встретились со взглядом Армана.

— Бред! — вздрогнул дозорный, отворачиваясь.

Но уже через миг любопытство, смешанное с предчувствием, заставило его вновь повернуть голову в том же направлении. Черноглазого рожанина не было. На его месте стояла толстоватая рожанка в простом светлом плаще из некрашеной шерсти. Рядом, с аппетитом жуя сдобную булочку, примостился мальчуган лет десяти.

Арман улыбнулся мальчонке, сунул в худую ручку небольшую монетку и, окончательно придя в себя, выпрямился в седле. Прав Нар — пора завязывать с траурными днями. Хватит!

А улицы столицы покрывались снегом. Первым в этом году. И неожиданно ранним.

Часть вторая. Телохранитель

1. Глава первая. Арест.

— Лами, ласскажи сказку! — просил Рис.

— Не знаю я сказок, — неуверенно улыбнулся маг.

Он вообще-то любил Риса, но при шустром мальчишке терялся, боялся сказать что-то не то, неуклюже повернуться. Ведь Рис казался таким хрупким, болезненным. Только глазищи — огромные, цвета грозового неба — были у него живыми. Любознательными. И цепкими.

— Ну ласскажи! — продолжал ныть мальчик.

Рэми действительно не знал сказок. Он слишком рано стал взрослым, да и мать Рэми серьезная, неулыбчивая, сказками детей не баловала.

Потому Рэми хотел было уже отказать мальчишке, да вспомнил так некстати давние слова Жэрла "Помни о моей сказке, Рэми".

— Хорошо. Есть в далеком краю волшебный лес, — начал Рэми, слово за словом повторяя услышанную много раз историю.

Рис нырнул под одеяло, положив голову на колени сидевшего на краю кровати Рэми. Юноша мягко улыбнулся, погладил светлые кудри ребенка, осторожно перебирая их пальцами.

— Плодолжай! — прошептал мальчик.

— В том лесу было много деревьев, но одно выросло особенно высоким. Возвышалось оно над другими собратьями, и весь лес ему завидовал. Завидовал пышной кроне, тянувшимся в солнцу ветвям, ручейку, что поил его корни... И дерево радовалось чужой зависти. Возгордилось.

— Глупое делево, — сонно буркнул Рис.

— Глупое, — задумчиво подтвердил Рэми. И сам он глупый. Почем Жерл просил помнить эту историю? — Однажды дерево услышало голос. Слабый, почти неразличимый в шуме ветра, он доносился из-под самых корней...

"Кто ты? — спросило дерево. — Чего ты хочешь?"

"Милое деревце, помоги мне, я умираю, — ответил голосок. — Ты такое сильное, такое высокое... а мне не хватает света. Не хватает солнышка... помоги!"

"Что за дело мне до какого-то ростка?" — усмехнулось дерево.

"Но ведь у каждого должен быть друг?"

И дерево замолчало. Друг? Зачем ему друг? Зачем ему кто-то? Разве мало ему солнца? Мало ветра? Мало птиц, что клюют его ягоды, вьют гнезда в его ветвях? Разве они не друзья?

Но слова ростка запали в душу. Вспомнило дерево времена, когда было маленьким и слабеньким. Вспомнило, как тяжело было дотянуться до солнечных лучей, как было холодно и страшно внизу, одиноко... вспомнило и старую, покрытую мхом березу, что росла рядом. Береза все время шелестела успокаивающе ветвями, уговаривала не сдаваться, расти ввысь, и дерево слушало. Не сдавалось.

А когда дерево догнало березу, разыгралась страшная буря. Гнула она, пыталась сломать, и дерево жалобно стонало, сопротивляясь, но с каждым перерывом в завываниях ветра распрямляя ствол...

На рассвете все утихло, опустилась на лес тишина, и дерево поняло — чего-то ему не хватает. Не было рядом березы. Были острые щепки пня и покрытый мхом сломанный ствол у корней...

Друг, подумало дерево. Была ли та береза его другом?

— Была, — мурлыкнул Рис. — Плодолжай, Лами... прошу...

— И дереву вдруг захотелось ощутить давнее тепло, поговорить с кем-то... наполнить чувством бездну одиночества.

"Живой ли ты еще, росток?" — спросило оно.

"Живой... но уже недолго..."

"Как я могу тебе помочь?"

"Разреши взобраться по тебе к солнцу... прошу..."

И дерево разрешило. Почти радовалось оно, когда что-то нежно касалось его корней, обвивало ствол, стремилось по ветвям, щекоча кору мягкими усиками, рассказывая сказки. И дерево засыпало под тихий голос ростка, и просыпалось только с одним желанием: услышать его вновь. Порадоваться тому, что растенице за ночь подросло еще немного... совсем чуть-чуть. Еще чуть-чуть...

Когда нежные, светло-зеленые стебли достигли самой вершины, дерево было счастливо. И не заметило, как облетели листья на лозе, как мягкие, зеленые стебли стали быстро крепчать, становясь коричневыми, жесткими. Как выросли на них шипы... и лишь когда врезались они в кору, выпивая соки, иссушая, дерево взмолилось:

"За что?"

"Я тоже хочу жить!" — ответила лоза.

И когда сменилась луна с ущербной на полную, пролетал над лесом демон. Увидел огромное, иссохшее дерево, увидел увитые колючей лозой ветви и засмеялся...

Вот так пришла в мир лоза Шерена.

Рис?

Рис спал.

Рэми осторожно уложил мальчика на кровать, укутал одеялом и, потушив стоявший на столике светильник, вышел в коридор.

— Вернулся Гаарс? — спросил он у ожидавшей его Варины.

— Нет, — покачала головой женщина. — Рэми, иди, я постелила тебе в спальне брата. Поздно уже, отдохни. Когда Гаарс вернется, я тебя разбужу.

Рэми кивнул. Он не чувствовал себя уставшим, но лучше и в самом деле немного вздремнуть — ночь обещала быть длинной.

И ближайшие дни — нервотрепными. Еще вчера, на празднике первого снега, почуял Рэми, как что-то меняется вокруг... И с тех пор не мог найти себе покоя.

Рэми вчера очень жалел, что дал Бранше уговорить себя выйти из дома, "повеселиться" на празднике первого глубокого снега.

— Нельзя скучать! — кричала Даша, знакомая Бранше и упрямо тянуло Рэми в самую гущу веселой, пьяной толпы.

Даша была действительно хороша: молодое, гибкое тело нежно укутал короткий полушубок, пеной вздымались на качелях юбки, ножки защищали красные, вышитые серебром сапожки.

Она смеялась так звонко, что Рэми не выдержал, заразился от нее весельем и впервые за долгое время почувствовал себя почти счастливым. Вскоре вместе с Дашей он летел с горки, перекидывался снежками с беззаботной молодежью, пил до дна горькое, с пряностями пиво, танцевал с ручными медведями и рассекал лед коньками. Был счастлив.

И Даша — с растрепанными волосами, вымазанном в снегу полушубке казалась почти красивой. Податливой. И близкой.

В пьяном угаре, под украшенными омелой воротами, под хохот молодежи, они поцеловались в первый раз.

— Молодец! — заметил Бранше, обнимая розовощекую и столь же растрепанную подружку. — Вижу, времени зря не теряешь. Но мне, увы, пора. Дела, знаешь ли... Рэми, даже не думай — ты никуда не пойдешь! Правда, Дашенька?

— Правда! — зарделась красавица. — До утра я тебя, Рэми, не отпущу. А утро еще нескоро...

И утро действительно нескоро.

Веселилась вокруг пьяная толпа, бегали ряженные, кричали лоточники, предлагая товар, и мягкие губы Даши то и дело игриво касались щек, губ, глаз. Заставляя на время забыть и тоску по Аланне, и уже сдерживаемое амулетом непонятное чувство к Миру, и даже о себе самом забыть, отдавшись угару столичного праздника.

Но все испортил неприятный, свистящий голос за спиной.

— Простите, как пройти к площади Трех Фонарей?

Странно это. И вопрос невинный, и незнакомец смотрит открыто. Но от разноглазого взгляда Рэми трясет, и собственный голос чуть дрожит, будто принадлежит кому-то другому.

Прижимая к себе все еще смеющуюся Дашу Рэми объясняет, а сам не в силах избавиться от чувства, что незнакомец его внимательно рассматривает, не вслушиваясь в слова:

— Три квартала по этой улице, налево, через мост, и два квартала вперед, — с усмешкой и без единой ошибки повторил разноглазый. Рэми кивнул. Незнакомец сказав:

— Спасибо, — развернулся и побрел по заснеженной улице.

Рэми смотрел ему вслед и казалось ему, что праздник закончился. И спокойная жизнь его закончилась. Прямо здесь, прямо сейчас, рядом с горько пахнущими елками по обе стороны дороги, и под разноцветными фонариками, красящими снег шаловливыми искорками.

— На меня смотри! — обиженно протянула Даша, поднявшись на цыпочки и пытаясь поймать губами губы кавалера.

Рэми ответил поцелуем на поцелуй, прижал Дашу к себе и сам удивился: губы девчонки уже не казались сладкими, и сама она стала вдруг другой... пошлой, пахнущей вином, слишком веселой. А Даша пила все больше.

Рэми раз за разом покупал ей сладкое вино. И чем больше она пьянела, тем больше он трезвел. Когда же Даша в очередной раз потянула его к ларьку с напитками, Рэми отказал.

— Жадина! — пьяно насупилась Даша. — Жадина!

— Идем домой, — осторожно вставил Рэми. — Я провожу...

— А что мне дома? — взвилась Даша. — Батька пьяный, мать усталая или куча братишек-сестренок? Ночь мне портить надумал? А не выйдет! Что я, зря тряпки одалживала? Зря весь вечер за тобой бегала... теперь, милок, ты мой.

— Я не твой, — спокойно заметил Рэми.

— Тогда и отстань!

Рэми усмехнулся. Прижал Дашу к себе, крепко, погладил растрепанные каштановые волосы и дал выход силе... Так, как учил его Урий. Отрезвляя, успокаивая неразумную девчонку в сладких объятиях магии. А когда отпустил, Даша вдруг сникла, заплакала, размазывая рукавичкой слезы по щекам:

— Что ж ты думаешь? Все тебе можно?

Рэми вдруг понял, что ошибся и лишив девчонку шального, праздничного безрассудства, вернул ее в суровую, неприятную для ее явь. Не стоило.

— Идем домой!

— Не пойду! — закричала Даша. — И ты за мной не ходи! Слышишь!

— Даша...

Чуть позднее сидел он на скамье у катка и смотрел, как Даша зло режет лед коньками. И хотелось ему пойти, извиниться, да вот только вины за собой он не чувствовал. Да и Даша в извинении, кажется, не нуждалась — спустя мгновение она улыбалась симпатичному, высокому парню, давалась ему в руки, двигалась в такт мелодии флейты, и смеясь, прижималась к новому кавалеру.

Рэми кавалера узнал и мгновенно успокоился — Хлыст, друг Бранше, девчонку не обидит, да и домой проводит. Может, оно и к лучшему — к чему портить Даше праздник только потому, что у самого на душе кошки скребутся?

Людей становилось все больше — все ожидали рассвета, а с ним — удара колокола, оканчивающего праздник. Встали у бортика конькобежцы, а на лед выбежали танцоры. Некоторое время Рэми следил за замысловатыми движениями, но вскоре заскучал. Посмотрел на прижимавшуюся спиной к новому кавалеру Дашу, на ее покрытые румянцем щеки, на обнимавшие тонкую талию чужие руки и усмехнулся.

Что ж, выбор твой. Да и не жаль.

Прощаясь с праздником и с хорошим настроением он скользнул взглядом по толпе зрителей — сначала по рожанам, потом по ложам арханов. И вздрогнул.

Аланна сидела на подушках и скучающе рассматривала пушистую муфту. А за ней стоял виссавиец. Жених.

Закутанный в синюю ткань до самых глаз он отличался от арханов, как отличается орел от оленя. Если сила архана чувствовалась лишь слегка, то синяя аура Элана слепила внутренне зрение так сильно, что Рэми не сразу и понял: виссавиец смотрит в его сторону...

Померкла вдруг аура виссавийца. Мгновенно, безжалостно. Как огонек свечи, задутый сквозняком.

Рэми попятился назад... Но не отпускал взгляд виссавийца, и было глазах Элана все — гнев, смятение, надежда, даже слезы.

Смесь чувств, столь сильных, что Рэми захлестнуло, заставило неосознанно заслониться щитом, отбросить чужие эмоции назад, на Элана, потому как чужие, потому как ненужные, потому как слишком сильные!

Виссавиец медленно бледнел. И все смотрел и смотрел на Рэми, будто видел в мальчишке-маге что-то важное, знакомое. А потом вдруг легко перемахнул через борт ложи и плавно слетел на каток.

Шарахались от безумца изумленные танцоры, бросилась к перилам ложи Аланна, смолкла на мгновение мелодия, чтобы, подчиняясь жесту стоявшего у края катка старшого, заиграть вновь. А Элан ничего не видя шел... К Рэми.

Рэми с головой погрузился в молчание магии, и остались в этом мире только он и бегущий в нему все быстрее виссавиец. Очнувшись, Рэми резко развернулся, врезавшись в праздничную, казавшуюся танцами разноцветных теней, толпу.

Люди его уже не видели. Не переставая смеяться, шутить, не отрывая взгляда от танцоров на катке, они чуть отходили в сторону, давая невидимому магу дорогу. И Рэми бежал. Все быстрее, чувствуя всей кожей, что Элан не отстает, не отказывается от преследования, а пронзает толпу в шагах десятков от Рэми, не упуская юного мага из виду.

Толпа стала реже, фонарики на узкой, заснеженной улице, уже почти не появлялись. Рэми пролетел мимо целующейся парочки, скользнул в темный переулок, и вжался в стену.

От запаха гнили становится плохо. Темнота, чуть рассеянная далекими звездами, густеет. И молчание магии, столько знакомое, давит на грудь, мешает дышать. Где-то вдалеке разносится смех. А здесь... здесь осталось только биение сердца. И в такт ему — шаги виссавийца.

По подбородку течет кровь. Прокушенная губа пульсирует болью. А Элан близко, совсем близко — протянуть руку и дотронуться.

Но виссавиец Рэми почему-то не видит, будто ослеп. Стоит рядом, в двух шагах, тяжело дышит и вслушивается в темноту. Рэми чувствует его запах... сирень, от виссавийца пахнет цветущей сиренью. Свежестью раннего утра. И пряным ароматом магии...

— Этого не может быть! — прошептал Элан, опираясь ладонью о стену. — Он мертв, не береди рану! Это не может быть он...

Рэми еще больше вжимается в стену. Закрывает глаза, усиливая вокруг поле магии. И молится богам, чтобы этот скрывающий лицо урод-виссавиец не заметил и прошел мимо.

И тот прошел...

Лишь спустя пару ударов сердца Рэми удивленно встрепенулся. Обмануть мага так легко? И виссавийцы, холодные, безжалостные целители, хранители морали в Кассии... неужели они способны на чувства?

Рэми вынырнул из вчерашних воспоминаний, не очень-то горя желанием думать о преследующем его виссавийце и о том незнакомце, с разными глазами. Не хотелось думать и о Даше, забыв о которой, Рэми после встречи с виссавийцем вернулся домой. И за которую очень сильно получил позднее от Бранше... мол, Рэми девушку доверили, а Рэми ее даже до дома не проводил.

Не проводил... потому что вернуться на площадь после встречи с Эланом было выше его сил.

Рэми сел на кровати и быстрым жестом стянул через голову тунику. Снял домашние, мягкие сапожки, раздвинул занавеси и лег на кровать, любуясь на усыпанные звездами небо, сам не заметив, как погрузился в глубокий, обжигающий сон.

Холодно. Покрывается мурашками обнаженная кожа и шершавая ладонь проводит по груди, размазывая едкую, неприятную мазь.

— Красивое тело, — шепчет Урий, втирая кашку в живот Рэми. — Жалко. И силы твоей жалко, только вот у меня нет выбора... совсем нет.

И Рэми чувствует, как что-то ласкает его ступни, мягко связывает их вместе, а потом делает виток вокруг голеней, овивает бедра, живот, грудь, шею, щекочет щеку и появляется перед глазами. Росток. Маленький, нежный, и такой безобидный, что касается губ приветливая улыбка.

— А теперь не шевелись, мой мальчик, — сказал Урий. — Не сопротивляйся. Тогда болеть будет меньше.

Нежный росток быстро крепчает, становясь коричневым, и ласкавшие тело побеги вдруг врезаются в кожу, оставляя кровавые следы. И хочется кричать, но губы не слушаются, не размыкаются, и горло будто чужое, пересохла, отказываясь исторгнуть даже самый слабый стон.

Лишь льются из глаз слезы, горькие, беспомощные, и хочется поймать взгляд Урия, да не удается. Не смотрит он на Рэми, лишь поправляет лозу, давая шипам крепче ворваться в тело, разорвать мышцы, добираясь до самых костей. И единственное, что может Рэми — это выгнуться от боли, едва слышно застонав сквозь зубы.

— Тише, мой мальчик, — сочувственно шепчет Урий, гладя волосы Рэми. — Прости меня... но ему нужна сила.

Урий вдруг исчезает с поля зрения Рэми, а где-то рядом слышится звук удара, следом — крик колдуна и треск костей.

— Не тронешь ты моего сына, проклятое создание! — бьет словами, как кнутом кто-то, и Рэми чувствует, как выходят из тела шипы, как уползает куда-то лоза, как он вновь может двигаться, может свернуться комочком на холодном полу.

— Я не знал, о богиня, я не знал, — извиняющее шепчет Урий... — не знал я...

Рэми рывком сел на кровати, потирая виски. Несколько дней один и тот же сон, один и тот же кошмар. Мокрые от пота простыни, пробивающая тело дрожь и шумное дыхание...

Тихий стук в дверь:

— Ты стонал во сне, — сказала Варина, стараясь не смотреть на обнаженного до пояса гостя.

Рэми горько усмехнулся, встал с кровати, прошлепал босиком к столику и налил из кувшина воды, залпом осушив чашу.

— Прости, — прошептал он. — Рис не проснулся?

— Рису надо нечто большее, чем стон, чтобы проснуться, — ответила Варина. — Беспокоюсь за тебя. Бледный ты какой-то, тени под глазами, не ешь совсем... Худой стал, смотреть страшно. Что тебя мучает, а, Рэми? Что тревожит... если тот колдун, то я поговорю с братом. И Урий тебя больше пальцем не тронет. Слышишь? Не молчи, мальчик! Ну же!

Рэми одел тунику, затянув ее на талии тонким поясом.

— Урий? — удивился он, вспомнив паршивый сон, как раз за разом шершавые руки колдуна намазывают на тело вонючую мазь, как раз за разом шепчут губы коротышки знакомые слова, и как в глазах Урия то и дело проблескивает страх.

— Не переживай, Варина, — сказал Рэми, целуя женщину в лоб. — Справлюсь...

— Все вы мужчины такие, — чуть было не заплакала женщина, гладя Рэми по щеке. — Себя не бережете. Вот приедет твоя мать, всыплет тебе... и будет права.

— Варина! — погрозил ей пальцем Рэми, садясь на кровать и быстро натягивая сапоги. — Я не Рис. Из возраста "всыплет" давно вырос. Ты сама себя, родная, накручиваешь. Все со мной в порядке. Новая работа, новые места, новые люди, но не более. Привыкну.

— Как знаешь. Только помни, что ты для меня всегда будешь как младший брат, помни, что я всегда рядом. — Рэми кивнул. — Да не за тем я пришла. Иди, мальчик, Гаарс вернулся.

Рэми вновь кивнул, еще раз поцеловал женщину в лоб и прошептал:

— Все в порядке. Ты ведь молишься за меня домашним богам? — теперь настала очередь женщины кивнуть. — Значит, все будет в порядке. Боги ведь не слепые, они все видят. Они лучше нас знают.

Быть бы самому в этом уверенным...

Варина покраснела, и вдруг быстрым жестом словила руку Рэми, надевая на его запястье тоненький кожаный браслет.

— Береги себя, мальчик! Чует мое сердце, беда тебе грозит.

Рэми смутился, осторожно отстранился и вышел из спальни. Тоска... проклятая тоска сегодня была особенно сильной.

Натопленная общая зала была освещена лишь неярким светильником на столе. Гаарс махнул приветственно Рэми и продолжил есть наваристый суп из баранины.

— Поздно ты, — сказал Рэми, усаживаясь на скамье напротив главы рода и неохотно принимаясь за суп, что поставила перед ним Варина.

— Тебя искали на празднике, — как бы между прочим сказал Гаарс, когда его сестра скрылась на кухне.

Рэми кивнул, продолжая есть и не подавая виду, что встревожен. Виссавиец, оказывается, упрям, погони ему не хватило. И даже кассийцев не побрезговал попросить...

— Но не нашли, — быстро добавил Гаарс.

Естественно, не нашли. Если бы нашли, не сидел бы Рэми перед Гаарсом. Не ел бы суп, который казался безвкусным. И уж тем более — не боялся смотреть Гаарсу в глаза.

— Почему молчишь?

— Я должен что-то говорить? — удивился Рэми.

— Поблагодарить, хотя бы.

— Благодарю.

Рэми отодвинул от себя полупустую тарелку. Разные они с Гаарсом, очень разные. Может, даже слишком. И не нравится Рэми ни этот разговор, ни приготовленный для Гаарса маленький мешочек за пазухой.

— Я порасспросил слегка о виссавийце. — Гаарс подхватил ножом кусок мяса, положив его на тарелку. — Поговаривают, что он хочет жениться на кассийке. Это только случайность, друг мой, что кассийка последнее лето провела в том же замке, где ты работал лесником?

— Я принес, — ушел Рэми от ответа.

Гаарс вздрогнул. Кусок мяса вдруг слетел с ножа и упал на тарелку, заляпав стол жирными каплями соуса. Глава рода выругался, облизав испачканные пальцы.

Рэми достал из-за пазухи теплый еще от человеческого тепла мешочек и бросил его на стол. Гаарс кивнул, потянулся за мешочком, но Рэми накрыл его ладонь своей и заметил:

— У каждого из нас свои тайны, не так ли?

— Пусть будет так, — задумчиво ответил Гаарс. — Зря ты, брат.

— Зря ты, брат, — как эхо повторил Рэми, глядя прямо в глаза Гаарсу.

Мужчина отвел взгляд. Красноречиво посмотрел на запястья Рэми, где играли золотистые знаки рода. Усмехнулся.

Сердце Рэми сжалось. Значит, это правда. Правда, что он связан магической клятвой с наемником. С убийцей.

Рэми убрал ладонь и дал Гаарсу забрать мешочек.

Проклятая тоска... почему не даешь ты покоя?

2.

Неприятное послевкусие после разговора с Гаарсом не прошло и утром. Снегопад, длившийся всю ночь, внезапно закончился. По ярко-голубому небу медленно поднялось солнце и покрытый белым одеялом город окрасился золотыми искорками.

С самого утра город будоражило. Раздавался скрежет лопат: жители разгребали у домов сугробы. Бросались снежками мальчишки, стучали по расчищенной мостовой копыта коней. Наконец-то пришла настоящая зима.

Рэми в это утро ничего не радовало. Даже долгожданный приезд матери и Лии не мог вырвать его из объятий апатии. Он и сам не знал, откуда эти дурные предчувствия. Из-за бессонной ночи? Тяжелого расставания с Гаарсом? Вчерашнего разговора с колдуном?

Рэми выругался, упустив на пол нож. С порезанного пальца капнула на деревянные половицы кровь, всколыхнулся огонь в камине, тронул сквозняк тяжелые занавеси, и стало вдруг тихо. Слишком тихо.

А в повисшей тишине раздался неожиданно громкий стук в ворота.

Со стуком вернулись и звуки: скрежет лопат, приветственный лай Дины — щенка Рэми, — да треск огня в камине.

Рэми поднял с пола нож, схватил со стола льняную салфетку и обернул порезанный палец. Неловко набросил на плечи здоровой рукой плащ и выбежал во двор.

Пахнуло в лицо морозом, защипало щеки, запершило в носу. Дина завизжала: радуясь она прыгала вокруг Рэми, напрашиваясь на ласку. Все так же промокая салфеткой кровоточащий палец, Рэми здоровой рукой погладил собаку между ушей и быстро направился по протопанной в сугробах тропинке к воротам.

И все же много снега нанесло этой ночью. А расчистить и некогда толком — сегодня приезжают родные, надо дом подготовить, а позднее направляться к воротам: встречать. Хорошо, хоть Варина обещалась помочь... и на том спасибо. Сам бы Рэми обязательно что-то, а забыл бы...

— Рад тебя видеть! — улыбнулся хозяин гостье, открывая калитку в воротах. И осекся: вне обыкновения бледная как снег Варина не ответила, не улыбнулась, согнувшись, как под тяжестью какой-то ноши, проскользнула в двор, и, даже не посмотрев на горячо любимую Дину, чуть ли не побежала к крыльцу.

Рэми прикрикнул на озадаченного щенка, наскоро закрыл ворота и поспешно вошел в дом. Варина, так и не снявшая плаща и заляпанных снегом сапог, сидела на скамье в общей комнате, прижимая к груди корзину.

— Я тут... приготовила немного... для семьи... твоей, — бесцветно шептала она. Рэми, кинув плащ на скамью, сел рядом с ней на корточки, мягко забирая прикрытые льняным полотенцем гостинцы.

— Спасибо, — улыбнулся он как можно более ласково, всматриваясь в лицо Варины. — А теперь скажи мне, что случилось?

Варина молчала. Рэми встал, потянувшись к кувшину с водой. Но, посмотрев на Варину еще раз, передумал, полез на верхнюю полку за припрятанной для матери вишневой наливкой. Налил немного в чашу и подал гостье, вновь опускаясь перед ней на корточки.

Руки женщины дрожали так сильно, что Рэми пришлось помочь ей отпить глоток. Потом еще, и еще. Лишь когда глаза Варины покрылись дымкой безразличия, Рэми спросил:

— Что случилось?

— Гаарса арестовали, — дрожащим голосом ответила гостья. — Рэми, родненький... Они говорят, что мой брат — убийца! Ты ведь не веришь, правда? Скажи, что не веришь?

Рэми никогда не умел врать. Раньше, чем он успел ответить, Варина прочитала все в его глазах. Побледнела еще больше, хоть и казалось — более некуда, выпустила на пол чашу и остатки наливки пролились по недавно чистым половицам красной лужей. Закрыв лицо руками, гостья заплакала. Рэми поднял с пола чашу, наполнил ее до краев наливкой и выпил жидкость залпом. Но легче не стало. И не станет.

Рэми знал, что так будет... но ничего не сделал.

Вчера вечером, когда начинало темнеть, в каморку, где работал Рэми, вошел Урий. Некоторое время карлик возился, зажигая свечу, и ставя ее перед погруженным в работу учеником. Потом повертел в руках один из законченных Рэми амулетов и сказал:

— Как всегда хорошая работа.

— Обычный амулет связи, — холодно ответил Рэми.

— Обычный-то обычный, но... — колдун мгновение промолчал, собираясь со словами, а потом добавил:

— Рэми, пойми меня правильно — наш мир он... несколько отличается от того, для которого ты создан.

— А для какого я создан?

— Не для мира убийц, — ответил учитель, смахивая начиненные магией амулеты в специальную шкатулку.

Шкатулка нашла свое место среди многих на полке, а Рэми взял из стоящей рядом берестяной коробочки еще один амулетик.

Обычная статуэтка змеи — хоть и сделана с любовью, но пустышка. Однако стоило пальцам Рэми пройтись по вылитым с помощью формы кольцам, как метал ожил, на мгновение вспыхнул синим, и готовый амулет с глухим стуком упал на стол. А Рэми потянулся за следующим.

— А вы?

— Я? — учитель тяжело опустился на стул возле Рэми. — Я... я создан для темного цеха. Послушай меня, мальчик... Твой глава рода... принадлежит к цеху наемников.

Статуэтка змеи в руках молодого мага вспыхнула красным, металл расплавился, и начал капать на стол, но Рэми все так же поднимал глаз на учителя. Лишь спокойно заметил:

— Ошибаешься. Гаарс — хороший человек. Он не может быть убийцей.

— Вот только не надо виссавийских штучек! — покраснел колдун. — Каждый в этом мире имеет свое место и свою цель. Дележку на плохие-хорошие давай-ка оставим на совести богов, с нас, смертных, хватит и собственного выбора. Перед которым тебя вскорости поставят.

— Не понимаю? — прошипел Рэми, оставляя работу и в упор посмотрев на Урия. — Ты о чем?

Странно, но учитель не выдержал взгляда Рэми. Отвел глаза, взял из берестяной коробки "пустышку" и так же легко, как и ученик, наполнил ее магией.

— Вчера был у меня кое-кто из цеха наемников, — уже гораздо спокойнее заметил он. — Хотел узнать о твоих способностях. И ты знаешь, я вообще-то его понимаю. Еще бы — такое сокровище, маг, не подвластный Кодексу. Маг, который может убивать. Сильный, подвластный наемнику. Знаешь, какая это редкость?

— Дальше...

— А что дальше? Дальше все понятно. В скором времени тебе предложат выбор, мой мальчик. И я бы очень хотел... когда это произойдет... чтобы ты не спешил с ответом, а пришел ко мне.

— А какая мне разница? — холодно ответил Рэми. — Вы меня используете или они?

Колдун опять замолчал. Прикусил губу, потом сделал еще один амулетик и вдруг прошептал:

— Разница в том, что мы не требуем клятвы магов. Мы-то не наемники, с силой знакомы гораздо лучше. Нам невыгодно тебя принуждать.

— С чего бы это? — спросил Рэми, пытаясь поймать взгляд учителя.

И поймал. На свою голову. Рэми шумно выдохнул, расплавил еще один амулет и, уже не обращая внимания на стекающий по пальцам металл, отрезал:

— Боитесь? Кого?

— Твоего покровителя, — быстро ответил колдун. — Мы все боимся.

— Тогда зачем я здесь? — спросил Рэми, глядя на стекшую с пальцев металлическую лужу. Странно... почему показалось Рэми, что лужа та страшно напоминает своей формой свернувшегося в клубок пушистого зверя...

— Хорошие вопросы задаешь, — усмехнулся колдун. — Правильные. Все вы, виссавийцы, это умеете — задавать правильные вопросы.

— Я не виссавиец! — прошипел Рэми. — А ты уходишь от ответа. Почему? Почему я здесь? Если вы меня боитесь, к чему было связываться? А?

— Знак барса, — задумчиво сказал колдун, разглядывая лужу. — Знак судьбы...

— Отвечай на вопрос! — не выдержал Рэми.

— Что? — оторвался колдун от созерцания лужи. — Зачем ты здесь? Чтобы делать амулеты...

— Врешь!

— А какой ответ ты ожидал услышать?

— Правду!

— Слушай тогда правду, — усмехнулся тот. — Ты — маг. Сильный, да неопытный, аж смотреть страшно. Как лавина — ты можешь в любую минуту обрушиться и снести нас всех. Да и фиг с ними, всеми! Ты можешь снести себя самого, а это гораздо страшнее!

— А какая вам уж разница? Повторяю вопрос — какая вам в том выгода?

— Историю плохо знаешь, мальчик, вот какая! — вспылил колдун. — Знаешь, что тут было двадцать лет назад? Не знаешь, не помнишь. А я — помню. Люди умирали от глупости, от царапины. Потому что помочь было некому.

И даже моя мать умерла, а я как дурак — стоял и смотрел, как она мучается. А знаешь почему? Потому что молод был и глуп. Принципиален, как говорят.

И сила моя, которой теперь я горжусь, дремала. Была спрятана, чтобы не дайте боги, кто-то не узнал, не отправил бы меня на костер. Только ведь я знал... и когда целитель выжрал у нас все деньги, да махнул рукой, попытался помочь матери сам. Знаний не хватило... я ее изжарил. Заживо!

Что ты на меня смотришь? Она умирала, а я ускорил. Дал умереть в мучениях — ее крик до сих пор у меня в ушах стоит. Не дает спать ночами, а тогда... я и вовсе с ума сошел.

Бежал из дома, проклял все на свете, а в особенности — цех целителей. И того "целителя", которому я сам, этими вот руками, отдал последние деньги. Я ходил по лесам, прятался в болотах, как зверь, и выл, медленно сходя с ума. Каждый миг ожидая зова. Даже жаждал его, потому что сам умереть не мог, так хоть бы другие помогли...

Братишка младшенький, ему тогда всего семь было, меня нашел. И просветил — жрец смерти на мать мою посмотрел, головой покачал, и никому ничего не сказал... Сам тело ее омыл, сам завернул в саван, так и зарыли. Никто и не узнал. А жрец братишку в сенях отловил и шепнул — чтоб я вернулся. Сам. И к нему пришел.

Только как я мог вернуться, а? Нет, я, вернулся, но к жрецу не пошел. Я к целителишке тому ночью пошел. И спалил. Заживо. На этот раз — специально, а он даже сопротивляться не мог — не было в нем силы. Одна только дурь была, слышишь! И папочка — старейшина. Все!

А потом я решил, что все кончено. И жизнь моя кончена. И сопротивляться я тому не думал. Сел на пол у кровати и ждал. Жреца смерти.

Тот явился быстро, солнце взойти не успело, как явился. И, знаешь, что он сделал? Сдал меня дозору? Как же! Денег дал, и в город отправил. С письмом.

А здесь в городе оказалось все иначе. И мой дар никому не мешал, и учителя нашлись, даже слово "убийца" их не остановило. Понемногу я и семью сюда перевез, как человек зажил, да и страх забыл... только вот цех целителей ненавидел все так же сильно. Потому что не лечили они — денег брали много, а не лечили. И нам бы, темным, радоваться — да магия исцеления, это ж штука хитрая. Даже нам неподвластная.

Люди умирали, один за другим, богатые ли бедные, умирали, а цех целителей жировал. Жить-то всем хочется. И что б любимые жили — тоже хочется. Вот люди и платили... а куда ж денешься?

Некоторое время Урий молчал, а потом продолжил.

Меня ведь тоже устраивало. Пока братишка мой не заболел. Метался в кровати, кровавым потом исходил. Все простыни красными были. И кричал страшно... а целители... только руками разводили. Деньги брали, а помочь, помочь не могли. И магия моя, сила моя — не могла... Навредить к тому времени тоже не могла, но и помочь... Знаешь, что это такое — смотреть на любимого человека, как он страдает, и быть бессильным?

Ничего ты не знаешь... Из-за желания спасти брата я совершил самую большую глупость в своей жизни и, что самое обидное, совершил зря.

А чуть позднее прибыли в город послы ларийцев. А вместе с ними — виссавиец. Странный такой. Тонкий, как тростиночка, лицо все время какой-то тряпкой закрывал, будто солнца боялся. Поговаривали, что урод он, безумный.

Может, и безумный, но брат мой умирал. А по городу ходили странные слухи, мол, виссавиец исцелять умеет. Одной только силой...

Ну я как-то ночью и не выдержал. Братишку в одеяло завернул, взял пару верных слуг и понес к тому целителю. Знаешь, а он меня принял. Без виссавийской вуали, без вопросов.

А сам... не уроды они, Рэми, вовсе не уроды. Такие, как мы. А тот мальчик был совсем. Худой, маленький... А глазищи — как у тебя, огромные, черные. Ручки тоненькие, счас переломятся. И сам он какой-то хлюпкий.

Но, хлюпкий телом, он духом посильнее нас с тобой был. Как брата моего увидел, как и собрался весь. И глаза, до этого улыбчивые, серьезными стали. И голос, мягкий, спокойный, вдруг жестким сделался. Не как у этих целителешек, совсем не так. Те болтали — этот делал. Приказывал.

Брата моего быстро наверх унесли. Раздели, на кровать уложили. И меня никто не гнал, так я вслед за мальчишкой в комнату и закрался, в уголке притаился.

А слуги шторы задернули. Совсем темно стало. И тихо — только братишка мой во сне постанывал. А потом, смотрю, сияние зеленое появилось. Не синее, как у арханов, зеленое, оно лилось от ладоней виссавийца на грудь моего брата.

Свет тот, наверное, болезненный был. Братишка мой метался, орал, а слуги его к кровати прижимали. И лицо виссавийца в зеленом свете все более бледнело. Взмок он весь, волосы от пота слиплись, а от ладоней все зеленый свет струился и струился...

И вдруг все закончилось. Погасло сияние. Темно стало. Упало что-то. А когда слуги раздвинули занавески, виссавиец на полу лежал. Без сознания. А мой брат... он спал. Вечером проснулся и на поправку пошел.

Я собрал столько денег, сколько имел, к виссавийцу начал проситься... не пускали. Говорили, спит он. Три дня спал. А на четвертый меня принял, бледный такой, уставший, денег не взял, лишь улыбнулся слабо и попросил своей богине, Виссавии, помолиться. Я и помолился... три дня постился, три дня стоял на коленях перед ее алтарем, молился, благодарил... даже плакал. В последний раз в жизни тогда я плакал. И все вспоминал бледную улыбку своего брата, что очнулся после болезни.

А на четвертый дал себе клятву помогать виссавийцам. И помог. Благодаря нашему цеху они получили патент на целительство в Кассии. И пусть они исцеляют не всегда, пусть иногда отказывают — но они умеют это делать. А цех целителей, который теперь дохнет от голода — не умел.

— Все это хорошо, — прошептал Рэми. — А при чем здесь я?

Учитель опять замолчал, собираясь со словами, а потом заметил:

— Вчера я видел... странный сон. Слепую женщину с белоснежными волосами, что напоминала мне о спасенном брате. И ее слова... Времена изменились. Виссавийцы пришли в Кассию как просители, то теперь у нее есть Лария, есть Салам. И Кассия для нее не важна... потому мы должны доказать, что достойны ее покровительства. Мы должны уберечь ее сына...

Рэми вздрогнул.

— Меня?

— Тебя. Или целители более никогда не появятся на землях Кассии. Потому я и предупреждаю тебя о Гаарсе. Только потому...

— Не верю...

— Не веришь? — усмехнулся колдун. — Тогда сам отнеси своему Гаарсу заказанную вещицу.

Учитель достал из-за пазухи маленький мешочек, протянул его Рэми. Мешочек хранил еще тепло человеческого тела и был сделан из замши, украшенной затейливо вышитыми серебром цветами. Приятная на ощупь ткань. И дорогой отделки — такую использовали для ценных, деликатных вещей.

Рэми вопросительно посмотрел на учителя.

— Можешь посмотреть, что внутри, — кивнул тот.

Рэми осторожно развязал завязки и вытряхнул на стол тщательно отполированный кусок дерева на кожаном ремешке. Рэми вздрогнул. Ему вдруг показалась, что он узнает этот незамысловатый амулет... где он подобное видел?

Бурая с черными прожилками ветвь эррэминуэля срезанная на закате солнца в преддверии полнолуния. Когда прилетает шальной, неведомо откуда взявшийся ветерок, и ветви, с упругими, темно-зелеными листьями, начинают сталкиваться друг с другом, чуть слышно звенеть, складывая звон в песню.

Где-то слышал Рэми эту песню. И даже отрезал осторожно ветвь дерева, кому-то протягивал...

— Хорошая работа, правда? — с ноткой гордости в голосе сказал колдун, разгоняя то ли сон, то ли воспоминание.

Рэми не ответил. Осторожно потер между пальцами кусочек дерева, даря ему часть своего тепла. И вдруг потеплело на сердце. Закружилась голова, обострились запахи и вспомнился... Тисмен. Нет, не Тисмен, его, Рэми смерть в беседке.

— Отдай! — приказал колдун. — Вижу, что не умерла твоя память... И ошибается хранительница.

— О чем ты? — непонимающе спросил Рэми, отдавая амулет Урию. Но колдун, хоть вещицу и взял, но на вопрос опять не ответил. А Рэми на этот раз и не настаивал.

— Эта вещичка сделана для конкретного человека, Рэми. Есть у нас в городе один дозорный... зовут его Арманом. Тебе ведь знакомо это имя?

Рэми вздрогнул. Еще как знакомо. Арман ведь не унимался, уже какой день Рэми искал. Гаарс аж руками разводил, не понимая упрямства дозорного. Все пытался выведать у Рэми, чем этот тот аж так Арману не угодил? Сказать по чести, Рэми и сам не знал, чем.

— Глава Северного Рода, гордый до жути, — продолжал Урий. — Но мужик справедливый, понятливый, по судьям не отдает, и за то спасибо.

— Почему ты говоришь мне о нем? — задумчиво спросил Рэми.

— Заказали этого архана цеху наемников.

— За что? — удивился Рэми, наблюдая, как узловатые пальцы колдуна прятали кусочек дерева в мешочек.

— Меня спрашиваешь? Я почем знаю? Такие вещи людям не рассказывают... Другое я тебе расскажу — Арман раз в году устраивает пьянку...

— И...

— В такие дни идет он в Дом Веселья, заказывает целый зал и пьет до умопомрачения. Только он мужик сильный, и пьяный умеет быть опасным. И разума никогда не теряет. А в этот раз потерял. Вспылил на девчонку, и амулетик его выпал... Говорят, вещичка эта принадлежала погибшему братцу дозорного, и на следующий день Арман за ним сам пришел. Все углы в Доме перерыл, да не отыскал... Что и понятно. В тот день в Доме Веселья был один наш друг. Как он там оказался, дело не наше, но вещичку он подобрал. Хотел было Арману вернуть, да вот только забывал как-то. А как пришел заказ на дозорного... вещичка та перепала мне.

— Я-то тут при чем?

— Амулет твой Гаарс заказывал. И именно он понесет его в замок.

— И?

— Заладил со свои "и"! Умрет Арман завтра, не чуешь? Магия это, сильная, древняя, и заряжен амулет мною... а с меня клятвы неубийста никто не брал. В твоих руках — безобидная игрушка, в его... А теперь отнеси это Гаарсу и посмотри, что он сделает.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Чтобы когда тебя поставят перед выбором, ты хорошенько подумал...

Выбор, опять выбор!

Рэми глубоко вздохнул, потирая виски пальцами. Голова болела немилосердно. И почему именно сегодня Гаарсу надо было вляпаться во все это? Почему именно Армана он пытался убить? И почему Рэми это так волнует.

И этот выбор... Вчера был выбор — отдавать Гаарсу тот проклятый амулет или нет, прислушиваться к своей интуиции, или нет, а сегодня вновь выбор — спасать Гаарса или нет. Хотя какой там выбор, что он может сделать?

— Рэми, родненький помоги! — плакала где-то рядом Варина.

Рэми шумно выдохнул. Что же он — не о себе теперь думать надо, о Варине. О Алисне, о Бранше, о Рисе, которые потеряли главу рода. О семье...

— Хотел бы, — беспомощно ответил он, — но чем?

— Знаю, родненький! Знаю, что для тебя этот день значит, — взмолилась Варина, цепляясь за рукав Рэми, — но к кому мне пойти за помощью? К Бранше? Он дурак, а ты, Рэми, ты умный! Все сделаешь, как надо. Только поспеши, его еще можно спасти...

— Что я могу? — устало спросил Рэми, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод. — Чего ты от меня хочешь?

— Можешь! Отнеси это в замок повелителя, миленький! — Варена вскочила со скамьи, откуда только силы взялись, порылась в корзине и сунула в руки Рэми небольшой сверток.

— Гаарс помог важному человеку, — быстро шептала она, будто боялась, что Рэми передумает. — Я не знаю, что у них там случилось. Миленький, ничего не знаю. Но архан долго у нас дома лежал. Если бы не мы, помер бы... истек кровью. Рэми, хороший мой, ласковый, напомни ему о долге, может, он сможет что-то сделать... Родненький мой, отнеси это в замок! Сама бы сделала, но сил у меня нет, смелости... И с арханами я разговаривать не умею, а ты все же мужчина... Сильный!

Рэми до крови прикусил губу, посмотрел на расширенные, полные страха глаза Варины, и вдруг явственно услышал, хлопок. Это захлопнулась за его спиной ловушка.

Медленно развязал шнур на свертке, он развернул на столе кусок ткани и устало посмотрел на небольшой округлый амулетик на кожаном шнурке. Амулет, узоры на котором в точности повторяли очертания вчерашней лужи. Свернувшийся клубком снежный барс.

Не ходи, кричала интуиция, не смей! Гаарс всего лишь убийца, которому нужен лишь твой дар. Ничего более... А попробуй не пойди, собственная совесть замучает. Хоть и убийца Гаарс, хоть и наемник, а Рэми помог.

— Встретишь моих? — устало спросил юноша, сжимая в руке проклятый амулет.

— Спасибо, Рэми, знала, что ты мне не откажешь — Варина спрятала бледное лицо на плече Рэми. — Кому еще доверится?

— Мне надо идти, — ласково ответил Рэми, сажая Варину на скамью. — Позаботься о Лие и матери.

Варина исполнила обещание. Когда солнце клонилось к закату, стояла она у Северных ворот, там, где встречали подъезжавшие сани.

Равнина за воротами слепила белизной. Очередь из саней медленно продвигалась ко въезду в город. Возничие быстро спрыгивали с козел, направляясь к стоявшей в сторонке будке дозорного.

Подбегавшие прислужники отвозили сани в специально для этого поставленные возле ворот сараи, наскоро меняли их на повозки — по расчищенным городским улицам на санях не проедешь.

Ругались дозорные и купцы, споря о налогах. Кричали приветственно лавочники, встречая товар. Сидевшие в сторонке младшие жрецы в разноцветных плащах ожидали милостыни на храм.

Более всего получал жрец бога торговли Варха, а так же жрец бога удачи Хей. Доставалось неплохо и богине плодородия — матери Эйме. Но чаще всего люди подходили к жрецу черного Айде, бога смерти, потому что смерти подвластны все — и богатые и бедные. И даже Варина, уставшая, одуревшая от страха, кинула в деревянную чашу пару монеток:

— Помоги мне, Айде! Не забирай Гаарса!

Жрец не слышал бесшумной молитвы, но молча подобрал из чаши монеты, поклонился Варине, прочертил в воздухе благословляющий знак.

Женщина запахнулась получше в накинутый на плечи шерстяной платок и устало посмотрела на остановившиеся у ворот украшенные яркой росписью сани. В санях, помимо возничего, какого-то старика и кашляющего юноши, сидели две женщины. Одна молоденькая, совсем девочка, а вторая — возраста Варины. Или чуть больше.

Бородатый возничий весело поздоровался с прислужником, кинул тому монетку. Затем помог женщинам сгрузить прямо на снег немногочисленные узлы, вежливо поклонился попутчицам и направился к дозорному.

Варина шагнула вперед. Темные глаза, ироничная улыбка на губах старшей и бешеный восторг на лице девчонки. Выбившийся из-под капюшона плаща черный локон и легкое сходство с Рэми в чертах шальной, веселой девушки — несомненно, это те, кого ждала Варина.

И кому придется объяснять отсутствие Рэми.

Город, встречал ночь, заливаясь смущенным закатным румянцем. Снег, укутал улицы, приглушил звуки, а вместе с ними и давящую на душу тоску. В этом году Арман так и не сумел до конца оправиться после пьянки в Доме Веселья.

Но завтра все измениться. Арман отошел от окна и зло усмехнулся. Завтра новолуние. И послезавтра, на рассвете, Арман прикажет высечь рабыню. На столичной площади. Прилюдно. Чтобы никто и никогда больше не осмелился смеяться над его чувствами.

3. Глава вторая. Встреча

От окружавший замок повелителя изгороди чуть заметно тянуло мягким ароматом магии. Аромат этот казался почти осязаемым, он топил снег на изумрудно-зеленых листьях, заставлял цвести огромные, с ладонь, ярко-желтые цветы, испускающие кисловатый аромат. Лето посреди снега. И неосознанная дрожь: там, за воротами, был другой мир. Замок повелителя Кассии... мир, в который Рэми входить было страшно. Потому как хотелось. В последнее время он слишком часто испытывал эту смесь чувств: и отталкивает, и тянет.

Мир, Арман... теперь и этот проклятый парк, которым так недавно и так давно восхищался у предела Жерл.

— Чего застыл! — раздался сзади крик.

Рэми поспешно отвел Ариса к обочине, давая дорогу. Коренастый возничий в натянутой до самой бровей меховой шапке бросил на Рэми недобрый взгляд, прикрикнул на лошадей, и те послушно потянули тяжелую, груженную бочонками повозку. Пахнуло запахом спиртного, упали в снег несколько ярко-красных капель, распахнулись широко резные ворота, и одна за другой груженные провизией повозки потянулись в замок.

Пропустив последнюю, Рэми тронулся следом. Но не успел Арис сделать и пару шагов, как был остановлен криком:

— Куда прешь, бродяжка?

Арис застыл, нервно перебирая копытами. Ворота закрылись. А там, за решеткой был осыпанный снегом парк. Прозрачно-голубые сосульки на ветвях и тихий шепот слетающего с деревьев снега. Место, куда Рэми непременно должен был попасть.

Дозорный встал перед Арисом, и Рэми вдруг понял — не пропустит. Такие никогда не пропускают, любят унижать, потому что боятся. И этот боится не зря.

Маг он, как и любой архан, но очень слабый, Рэми не чета. И в замковые попал не по способностям, а по крови. А кровь у него, судя по вышитым золотом знакам по подолу серого плаща очень даже благородная. Младший сынок главы рода арханов. Глупый, бездарный, но горячо любимый. Уверенный в себе мальчишка, которого Рэми так просто было бы одолеть... одним движением.

— Мой архан, не могли бы вы передать духу замка эту вещицу, — Рэми спешился, привычно изобразил глуповатого и трусливого горожанина, потупился и протянул часовому приготовленный амулет.

Дозорный на вещицу даже не взглянул. Он грубо толкнул Рэми и амулет полетел в сугроб, оставив в подтаявшем снегу глубокую нору.

— Ни к чему духу замка твои побрякушки!

— Прошу, архан, — как можно спокойнее продолжал просить Рэми, выуживая амулет из сугроба. — Если дух замка рассердится, то я готов понести наказание...

Слова Рэми подействовали на дозорного не сразу. Духа в Кассии боялись все. Поговаривали, что шуток защитник замка повелителя не понимает: если что, убивает сразу и всякого. Оттого и лезть к нему без причины побаивались.

Рэми, не поднимая взгляда, легко пробрался через слабые щиты архана и осторожно подсказал: "Убьет дух замка рожанина, так тебе какое дело? Это ведь даже интересно. Будет что бабам в таверне рассказать..."

Архан, наверное, бы сдался. Уже начинал сдаваться. Но помешал появившийся на дороге к замку отряд.

Выругавшись про себя, Рэми вновь поспешно отвел Ариса к обочине. Лишь оказавшись в безопасном пятачке у сугроба, он осмелился перевести взгляд на приезжих и едва сумел удержать дрожь — во главе отряда гордо ступал огнистый. Только у одного человека в столице был такой конь. У Армана — друга Мира.

Арман равнодушно посмотрел на дозорного, потом на Рэми и Ариса, и вновь вперед, к открывающимся воротам.

Не узнал, выдохнул Рэми. И тотчас, спохватившись, поклонился, как и положено, опуская взгляд с лица архана на бока огнистого, прикрытые полой белоснежного плаща.

Только где там успокоиться? По отделанной золотистым мехом ткани пробежалась вышивка... черточка в черточку повторяя узор на амулете.

Совпадение? Не бывает таких совпадений. Не в мире арханов, где каждый знак, а что-то значит... И к Арману это несет Рэми амулет, у него должен просить милости для Гаарса. И его должен избегать. Так рискнуть? Или уйти? Рэми или Гаарс?

Все тот же вопрос, все то же сомнение, и решение было тем же. Рэми вновь рискнул. Смело шагнул вперед, вслед за уже почти въехавшим в парк огнистым.

— Архан, прошу вас!

Голос Рэми предательски дрожал и хрипел. И в глубине души Рэми надеялся, что Арман не услышит. Услышал. Осадил коня, повернулся, чуть нахмурил брови и безошибочно отыскал взглядом Рэми.

— Я тебя где-то видел? Не помню лица, но голос кажется знакомым....

— Простите, архан, вы ошибаетесь, я вас вижу впервые, — пробормотал Рэми, молясь всем богам, чтобы Арман поверил.

На счастье, боги услышали и Арман кивнул, бросив:

— Чего ты хочешь?

— Простите за смелость, — вновь извинился Рэми.

Знал он, что высокорожденные любят, когда перед ними извиняются. Настолько любят, что не замечают всего остального, например, каверзных вопросов:

— Что значат знаки, вышитые на вашем плаще?

Некоторое время Арман молчал. Рассматривал Рэми, и тот усердно таращился в побитый копытами снег, изображая испуганного, глуповатого горожанина. Только бы не раскрыть душу перед чуть полыхающими синим глазами архана, не показать, как он боится... Вернее — чего боится.

И вновь удалось. Взгляд Армана утратил синий блеск, рука в белоснежной перчатке сжала поводья, огнистый переступил копытами, покосясь на Рэми. Этот знает, коня не обмануть, но не выдаст... как не выдал тогда в лесу. Рэми и понятия не имел, почему конь, славившийся своей верностью хозяину аж так благосклонен к какому-то мальчишке-рожанину.

— Мне не нравится твой вопрос, но я отвечу. Это знаки рода моего отца. Мой отец был уроженцем Ларии, из клана снежного барса, потому его тотем и вышит на всех моих одеждах. Надеюсь, я утолил твое любопытство? И теперь ты мне скажешь... к чему был этот вопрос? Или ты всех арханов так дерзко останавливаешь? Не верю... иначе бы ты уже не жил.

Не диво, что дружишь с оборотнем, нахмурился Рэми, ты ведь и сам можешь быть нечистью... сын ларийца! Караете рожан за мелочи, а у самих, что не архан, так оборотень! Но внешне Рэми гнева не выдал, поклонился архану и протянул амулет:

— Мой друг... просил это передать духу замка...

Амулета Арман не взял. Прошелся взглядом по раскрытой ладони, потом посмотрел в глаза и спросил:

— Чего ты хочешь?

— Я думал... это вам... дух замка...

— Неправильно думал. Не мне дух замка должен был передать эту игрушку... — оборвал Арман. — Ты увидишь хозяина амулета, но прежде... Порядки ты знаешь, не маленький...

Рэми знал. И потому шагнул смело к огнистому, протянув Арману запястье. От души надеясь, что Урий постарался на славу, и архан, который явно дураком не был, лишнего в знаках не прочитает.

Арман не спешил. Медленно снял перчатки, положил их на луку седла и привычным жестом закатал рукав рожанина, обнажил запястье Рэми.

Осмотр был быстрым, на диво безболезненным. И даже не успев испугаться, Рэми понял, что свободен. Судя по столь же холодному взгляду, Арман ничего подозрительного в татуировке Рэми не заметил. Как же вы осторожничаете, господа арханы, и как легко вы поддаетесь обману!

— Конь у тебя какой-то странный, — заметил Арман, одевая перчатки. — Не сказал бы, что некрасивый, но странный, никогда таких не видел.

Рэми не ответил, но архан в ответе и не нуждался.

— Слушай меня внимательно, юноша. В парке не отставай. Для своего же блага. Но если ищешь приятной и легкой смерти, не слушай зануду-архана.

Выполнить приказ оказалось нелегко. Не успел Рэми вскочить на пегаса, как отряд уже мчался по парку, и когда Арису удалось нагнать быстрых коней свиты, аллея вдруг закончилась, оборвавшись на небольшой площадке перед входом в замок.

Рэми спешился. Дождавшись, пока молодой прислужник принял Ариса, он поднялся вслед за людьми Армана по белоснежным ступеням. И не мог избавиться от ощущения, что стоящие по обе стороны лестницы статуи провожают его взглядами. Что сидящая у основания ступенек мраморная русалка приветственно улыбается, каменный пегас, раскинувший крылья над входом, коситься в его сторону... а лев вверху площадки напоминает Мира... оборотня.

— Я ждать не буду!

Рэми понял, что отстал, безнадежно отстал, и весь отряд, помимо Армана, уже скрылся внутри замка. А архан стоял наверху ступенек и смотрел с ледяным интересом, от которого Рэми вновь пробила неприятная дрожь.

Странный этот Арман. И никого, ни Эдлая, ни Мира, не боится Рэми так, как этого ларийца. Почему?

— Я повторять не привык! — еще раз сказал Арман, и Рэми быстро поднялся по ступенькам, входя в замок.

Внутри оказалось многолюдно и тепло. Даже слишком тепло, и Рэми хотел было сбросить плащ на руки подбежавшего слуги, как встретил взгляд Армана.

— Ты не собираешься оставаться надолго, не так ли?

Рэми сжался. Невольный страх его не прошел незамеченным — архан неожиданно горько улыбнулся, жестом подзывая стоявшего неподалеку слугу. Рэми посмотрел на Армана внимательней. Может, не так уж и плох этот гордый дозорный? Обычно арханы любят, когда их боятся...

Пока Арман и слуга тихо перешептывались, Рэми не осмеливался оторвать взгляда от мозаики на полу. От сладковатого запаха курений закружилась голова, стало жарко, душно, теплый плащ давил на плечи, и Рэми почувствовал, что слабеет:

— Вам плохо?

Рэми посмотрел на говорившего и вновь не удержал дрожи. Никогда прежде не видел он так близко виссавица, никогда не чувствовал мягкого аромата их силы... не силы целителя, нет...

И одет это был странно — не в зеленое, как обычно одевались целители, а темно-синее. Только у одного виссавийца видел Рэми такое же цвет одеяний — у Элана.

Да вот Элана Рэми видел только в плаще, а этот плащ скинул. И остался в просторной, до пят, синей тунике, перевязанной на талии того же цвета поясом в три пальца. И оттого казался Рэми женственным, так как только женщины носили в Кассии такие длинные туники, только женщины имели длинные, по пояса волосы, собранные в тугую, хотя и жидкую косу. А этот еще и закрывал нижнюю половину лица густой вуалью, оставив открытыми высокий лоб и большие глаза, с густыми, как у девушки ресницами.

Только выражение глаз было неженским — слишком жестоким, но в то же время понимающим. Все они, виссавийцы, кажутся понимающими... до поры до времени.

— Это мой гость, посол, — заметил мгновенно появившийся рядом Арман. — Не думаю, что ему плохо... в конце концов, наш друг — не девица, чтобы падать в обморок, не так ли?

— Ваш друг — не девица, вы правы, — сказал посол Виссавии, приглядываясь к Рэми. И от этого взгляда стало вдруг муторно на душе, и одновременно — противно. — Но вот глаза у него черные... и волосы... как у нашей расы.

— И тем не менее, он — кассиец и рожанин, — быстро ответил Арман, в свою очередь присматриваясь к Рэми. — Верьте мне. Я видел его татуировки. Однако, время не терпит. Вынужден просить нас не задерживать.

— Рожанин, вот оно что, — глаза виссавийца недобро блеснули, и он шагнул вперед, оказавшись вдруг близко, совсем близко к Рэми, прошептал едва слышно:

— Я вас не выдам, маг. Не бледнейте вы, ради Виссавии. Замок пропитан силой Деммида, потому и стало вам не по себе. Это пройдет. Вы привыкните. А пока привыкните, я помогу...

Виссавиец на мгновение коснулся ладони Рэми и вдруг сам побледнел. Но дело свое сделал, и рожанин почувствовал себя гораздо увереннее. Зато заволновался виссавиец:

— Кто вы?

— Простой рожанин, — заслонил Рэми от виссавийца Арман. — Дерзкий, но ничего более...

— Вы правы, — неожиданно смутился виссавиец. — Это... глупо... не может быть... не может...

Арман не дал виссавийцу очнуться. Схватил Рэми за запястье и потянул к боковой двери...

А Рэми все более удивлялся: кто они, эти виссавийцы? Почему хватило одного прикосновения посла, чтобы ушла тошнота и страх перед Арманом?

— Спокойно грохнуться в обморок ты не мог! — Арман грубо втиснул Рэми в стену узкого коридора. — Боги, чем ты умудрился заинтересовать посла Виссавии? Да и в самом деле, откуда ты такой взялся? Темноволосый, рожанин!

— А архан-лариец? — огрызнулся Рэми.

— Вижу, поработал над тобой виссавиец, — холодно отрезал Арман. — Не забывайся! А то после встречи могу угостить тебя кнутом. За дерзость.

Рэми прикусил губу, сдерживая рвущийся наружу резкий ответ. Архан... оборотень... лариец! Друг Мира... и слабый, слабый, дунь на щиты и дрогнут. Магии в нем почти нет... но все же... и Гаарс его уважает, и Урий, и Алисна. За что? Ну за что его уважать?

И надо найти силы, чтобы продолжать притворяться. Чтобы опустить глаза в пол, как положено простому рожанину, чтобы вновь не надерзить, не сказать лишнего. Рэми должен помочь Гаарсу... и должен уйти из замка живым. Ради Лии, ради матери, ради Варины и ее сына... он должен играть в простого, напуганного горожанина... Ибо не стоят дерзкие слова его жизни.

А промолчать-то как? Если Рэми сначала говорит, а потом — думает?

— Успокоился?

— Да, архан.

— Вот и отлично! — отпустил Рэми Арман. — Не отставай! В разговоры не вступай, на глаза не показывайся! Это тебе не город, здесь каждое слово может стоить жизни и тебе, и мне. Боги, только обиженных послов мне и не хватало!

Даже не оглянувшись на Рэми, Арман быстро пошел по едва освещенным светильниками коридорам. Толстые ковры скрадывали шаги, вышитые портьеры слегка покачивались, будто за ними кто-то прятался, то и дело раздавались из-за закрытых дверей голоса, но сами коридоры были пусты. Будто вымерли.

Арман ударом руки распахнул очередную дверь, в лицо Рэми хлынул свет. И чистый, морозный воздух.

На миг свет ослепил. И лишь когда глаза привыкли, понял Рэми, что Арман тащит его по ступенькам на тонкую ленту вьющейся среди сугробов дорожки. В уснувший под снегом лес, в царство капели, в звон тронутых ветром висящих на деревьях сосулек. Тот самый заветный парк, окружающий замок повелителя.

Странное это место. Ненормальное. Цветет неподалеку куст жасмина. Манит ярко-красными цветами роза. Сыпет под ноги лепестки черемуха, и тут же — спит под снежным покрывалом ель.

— Вперед! — рычит Арман, толкая в спину застывшего в удивлении Рэми. — И не дрожи так! Как дерзить мне — не дрожишь, а магии парка — боишься! Никто тебя не тронет...

— Недавно вы говорили...

— Опять дерзишь? — сузил глаза Арман.

— Может, просто не доверяю? — вновь не выдержал Рэми. — Вы же оборотень, не так ли?

Арман на миг замер, побледнев. Задышал часто, схватился за рукоятку приточенного к поясу кнута, и Рэми наконец-то понял: договорился... ой, договорился... и сейчас получит.

— Сам не знаю, почему я тебя терплю, рожанин. — От проскользнувшего в голосе Армана холода Рэми замер. — Может, просто не привык к дерзости? И пока ты меня слегка... забавляешь. Но советовал бы помнить — я не отличаюсь терпением. Будешь продолжать в том же духе — я тебя кнутом полечу... Еще до встречи...

— Повторяетесь!

— Опять грубишь? Откуда знаешь, что я оборотень?

Рэми не знал. Нет, знал. Чувствовал. От Армана исходил тот самый, едва ощутимый звериный запах, что и от Мира. Раньше Рэми не понимал, что это такое, но теперь до него дошло... Арман — оборотень. Как и Мир...

— Язык прикусил? — ответил Арман. — Что же, шел ты не ко мне, это правда. Но после разговора с моим другом тебя ждет другой. Очень нелегкий. А спрашивать я умею. И люблю. Пошел вперед!

Рэми прикусил губу, сдерживая рвущуюся наружу ярость. Арман ему грозит, но не знает — кому грозит. Не знает, что хватит одного движения Рэми, чтобы не очень-то сильного арханчика по елкам размазать, хватит, а нельзя. И приходится сдерживать злость, идти вперед и помнить — сначала Гаарс, сначала его спасти. Поговорить с покровителем, потом, только потом — думать о себе.

Но сложно-то как! И сила замка опьяняет, почему-то увеличивая силу Рэми в несколько раз. Встречает, будто старого знакомого, и хочется, очень хочется, прогуляться по парку в одиночестве, насладиться властью магии — а нельзя! Надо изображать глупого и напуганного мальчишку-рожанина, который и знать не знает, что такое магия, надо подчиняться... Пока!

И надо смотреть под ноги, чтобы нос не разбить, подумалось Рэми, когда он поскользнулся и упал в сугроб.

— Еще и слепой! — прошипел Арман. — Дай мне амулет!

Рэми поспешно поднялся, достал спрятанный за пазухой мешочек и окоченевшими пальцами начал развязывать завязки. Но терпение Армана иссякло — он выхватил мешочек, толкнул Рэми к стоявшей неподалеку беседке и приказал:

— Жди здесь! И из беседки не выходи. Ты меня слышал...

— Я слышал, архан, — ответил Рэми, с трудом сдерживая улыбку.

Слышал-то слышал, а вот слушал ли? Архан зря пугает. Ну что может быть страшного в этом парке?

4.

И стоило затихнуть скрипу снега под ногами Армана, как Рэми спустился со ступенек беседки и с интересом посмотрел в глубину пронзенного тоненькими, едва видными, золотистыми ниточками магии леса.

А лес жил. Каждое растение жило, каждое шептало, каждое звало, каждое манило, каждое просило выслушать. Но Рэми было некогда! Времени так мало, а второго шанса попасть в замок повелителя у него может и не быть. Он смело шагнул в сугроб и удивился, когда вместо снега ступил на тщательно утрамбованную тропинку.

— Помогаешь мне? — шепнул он парку.

Обошел беседку, и парк все так же кидал ему под ноги удобную тропу, вел среди сугробов, между цветущих розовых кустов, к берегу небольшого, округлого озерца с крутыми, уходящими вниз берегами.

Озеро, как ни странно, не замерзло. Черная, густая вода, резко контрастирующая с голубовато-белоснежными сугробами. А в темной, как душа отверженного, воде мелькает что-то серебристое... похожее на стройное женское тело.

Колыхается черная гладь, идет волнами. Захватывают взгляд Рэми ярко-зеленые глаза, завораживает водопад изумрудных волос, увлекает серебристый, похожий на песню ручейка смех. И Рэми, забыв где он и зачем, делает шаг навстречу протянутым рукам, ласковой улыбке...

Хорошо здесь. К чему уходить?

"И не надо! — позвала русалка. — Останься!"

Арман нашел Мира там где и ожидал — у круто уходящего вниз обрыва. Там, внизу, раскинулась столица — передвигались в лабиринтах улиц маленькие, с муравьев, человечки, дышали, переживали, жили.

А Мир — будто и не жил. Сидел на зеленом коврике скрестив ноги. Руки его лежали ладонями вверх на коленях, грудь медленно, плавно вздымалась в такт дыханию, каштановые волосы гладил легкий ветерок. И Арман разозлился — вновь ушел друг в свой мир, убежал, оставил позади проблемы. В который раз... и так не вовремя... и так не хочется его оттуда вытаскивать...

В одной тунике, в одежде простого горожанина, Мир казался моложе. Слабее. Только вот слабости в нем мало. А вот нетерпеливости — хоть отбавляй.

— Ты нашел?

Арман вздрогнул — слух Мира в последнее время обострился, может, даже слишком. Да и нервным он стал, беспокойным. И все почему? Из-за мальчишки, которого Арман не знал, а уже почти ненавидел. На которого вынужден был тратить время, искать в тавернах, на постоялых дворах, и в то же время хранить поиски в тайне.

Мир так приказал. И приходится повиноваться, потому что некоторым друзьям противиться нельзя...

— Я задал вопрос! — Мир поднялся с коврика. — Ты нашел Рэми?

— Нет... — покачал головой Арман, и осторожно продолжил:

— Думаю, тебе стоит сказать опекуну, что юноша в столице. Чем больше проходит времени...

— А я думаю, ты слишком доверяешь Эдлаю.

— Ему доверяет твой отец, этого должно быть достаточно...

Мир не ответил. Посмотрел в последний раз на раскинувшийся внизу город и повернулся к другу.

— Давно хотел с тобой об этом поговорить, да вот оказии как-то не было, — сказал он, натягивая белоснежные перчатки. — Ты все в делах... не смотри на меня, знаю, что перерываешь столицу в поисках мальчика, знаю, что исполняешь мой приказ. Но все ж хотел бы почаще видеть тебя в замке...

— У тебя есть телохранители, — заметил Арман, показывая взглядом на стоящих неподалеку трех мужчин.

Мир скривился. Арман — нахмурился. Знал он, что друг любит своих телохранителей, но не любит однообразие. А еще — советов, на которые тот же Лерин никогда не скупился.

— Не хватает одного, — ответил Мир.

— Может, не все избранные становятся телохранителями? Ты не подумал об этом? Может, Рэми только резерв, тот, кому не суждено стать кем-то большим?

— Может, — задумчиво ответил Мир, накидывая на плечи теплый плащ. Арману не понравился этот ответ, ему показалось, что Мир что-то не договаривает. Впрочем, Арман совсем мало знал о магических связях между Миром и его телохранителями, как мало о них знал любой в Кассии. Государственная тайна... либо что-то, о чем Мир предпочитал не рассказывать.

Арман оглянулся на сопровождающую Мира троицу и впервые задал себе вопрос — что в них такого, чего нет в других? Сильный дар? Или что-то еще?

Один из телохранителей, Кадм скучающе кормил мясом медвежонка, поглаживая его по брюшку. Но Арман знал, что с таким выражением скуки на лице воин вонзил бы меч в брюхо зверя, да по самую рукоять, да еще перевернул бы лезвие пару раз, наслаждаясь каждый предсмертным вздохом животного. Жесткий и беспринципный, ироничный и безжалостный — таким был на самом деле телохранитель силы.

С таким же безразличием ворвался он вчера в комнату Армана, одним ударом отбрасывая наемного убийцу к стене.

И теперь сложно было забыть Арману как безжалостные глаза телохранителя, так и стоны убийцы. И крики, вызванные бесконечной чередой умелых пыток. И капли крови на ковре, книгах, даже стенах.

Кадм и не вспомнил, что в покоях находится Арман. Раз за разом бил он выплесками силы лежавшего у его ног, задавая один и тот же странный вопрос — кому нужна смерть Армана? Но ответа так и не получил, а измученный убийца, наконец-то, потерял сознание. И лишь тогда усталый Кадм повернулся к ошеломленному хозяину покоев:

— Прошу прощения. Слуга замка приберет беспорядок...

Беспорядок... Арман был дозорным. Много раз ловил воров, убийц, много раз дрался на улицах, наказывал слуг за провинности. Но никогда не пытал. И только вчера уяснил, что пытать не сможет.

Кадм, так мило сейчас игравший с медвежонком, еще как мог.

— Но они не понимают, — так же спокойно ответил Мир, — они многого не понимают...

Арман вздохнул глубже. Он не был согласен. Тонкий и хрупкий с виду Тисмен, наверное, бы понял. Зеленый телохранитель, вообще любил все зверье, даже нечисть.

И оборотней не чурался. Потому к Арману приглядывался с повышенным интересом, задавал глубокие, осторожные вопросы. И с таким же холодным интересом в зеленых глазах подал он недавно Арману кувшинчик... чтобы проверить, "как действует зелье на оборотней в период новолуния".

— Ты — поймешь...

Вот кто действительно не понимает, так это третий телохранитель Мира. Лерин. Холодный, расчетливый, — истинный кассиец. Высокий, хорошо сложенный, с гладко зачесанными седыми волосами. Всегда невозмутимый, всегда правильный, Лерин был истинным сыном рода Балезара, знал своих родственников до десятого колена и с огромным трудом принимал истину: Мир — оборотень.

Потому, может, Лерин седым и стал — от стыда. Вот и сейчас посматривал на Армана с легким презрением, а в глазах его читалось — ты лариец, и именно ларийская, поганая кровь разбавила чистую кровь арханов... принесла в Кассию беду.

— Тисмен все время ищет какие-то зелья, — начал шептать Мир. — Покоя мне полнолуниями не дает — опаивает по уши. Все боится, что вновь стану... им. А я... а я уже не боюсь.

Арман вздрогнул, оторвал взгляд от Лерина и повернулся к другу.

— В ту ночь я опять превратился...

— Ты мне говорил.

— Но сумел остаться человеком, этого я тебе не говорил. Оказалось, это так легко — стать зверем только снаружи, сохранив человеческий разум. Арман, я могу не убивать. Я могу превращаться не терять рассудка. Тогда что в этом плохого? Почему я должен скрываться ото всех, почему я должен врать? Пить эти проклятые зелья... видеть страх в глазах собственных телохранителей? Они ведь бояться. Что меня разоблачат, что меня раскроют. А я уже ничего не боюсь.

— Мир, это не игра! И ты не можешь быть тем, кем хочешь — люди не поймут. И не поверят, — холодно ответил Арман. — Им не объяснишь, что оборотень не теряет разума. Не объяснишь, что шкура зверя — это как одежда... она лишь помогает познать мир...

— И ты знал...

— И я знал... — ответил Арман.

— Так почему не сказал? — глаза Мира вспыхнули гневом, и Кадм оставил на мгновение медвежонка, насторожился, почувствовав гнев своего архана. Но Мир продолжал, а телохранитель успокоился, вернувшись к зверю:

— Почему позволил мне бояться!

— Потому что... — Арман замялся, — потому что сложно долго оставаться человеком, когда знаешь, что это такое... как лунный свет ласкает шкуру. Как ветерок гладит траву, и ты бежишь в темноте, чувствуешь иначе, живешь иначе, дышишь иначе! Сливаешься... с лесом... А теперь, в городе, я не могу стать...

— Зверем? — спросил Мир.

— Зверем... — подтвердил Арман.

Он вдруг вспомнил, как выпрыгивал лунными ночами в окно поместья, как бежал по спящему саду, а трава ласкала плечи, грудь, расчесывала шерсть. Как растекался под лапами ночной туман, и роса бодрила, заставляла бежать быстрее, еще быстрее... чтобы на рассвете вернуться довольным и усталым, впрыгнуть в окно, приласкаться к рукам няни, услышать тихий шепот:

— Знаю, как тебе тяжело, знаю, родной... но на сегодня хватит.

И вновь стать человеком. Почувствовать кожей ткань, носить одежду, улыбаться, быть среди них, но чувствовать глубже, слышать лучше, видеть острее... потому что тело для оборотня — это помощник. А для человека часто — враг.

— Ты должен скрывать нашу кровь, Мир, — продолжал уговаривать Арман с трудом вырвавшись из приятных воспоминаний. — Как должен это делать я — глава Северного рода.

— Иногда я жалею, что вытащил тебя из той деревни...

— Я об этом никогда не жалею, — ответил Арман. — За все надо платить. Я стал арханом, почти нормальным кассийцем, почти забыл кто я, и кем был когда-то. И тебе надо об этом забыть. И о той ночи, и, уж прости, о Рэми.

— О Рэми мне не забыть, — заметил Мир, оглянувшись на Лерина. — Тебе не понять, что такое связь с телохранителем. Это даже больше, чем связь с харибом. От хариба я могу отказаться, от телохранителя — нет. И не понимаю... почему.

— Почему что?

— Почему он убежал...

— Потому что увидел оборотня. Мужчину. И почувствовал сильное притяжение, которого не понимал. К архану, а рожане, как правило, арханов боятся. А теперь поставь себя на место мальчишки-рожанина. Что он мог подумать? Что бы ты подумал?

— Что сошел с ума... это похоже на любовь, но это не любовь... это ослепление. Страшная жажда. Но у меня есть еще трое — у него нет никого помимо меня. О боги, почему я дал ему уйти! И как он может быть вдали от меня? Его должно тянуть, должно, понимаешь? Другой бы уже давно на коленях приполз... почему этот упрямец с черными глазами сопротивляется? Нет, не так. Откуда находит силы сопротивляться?

— Не слишком ли много чести для простого мальчишки, пусть даже для избранника? — холодно ответил Арман. — Ты чего-то не видишь, Мир? Я тебе объясню — мы потратили много времени на поиски. И все зря. А мальчика твой — рожанин-маг. Представляешь, что будет, если до него доберется темный цех? А? Мир, это опасно. Дай мне поговорить с опекуном. Иначе мы получим избранника под властью черной силы. Позволь мне...

-... убить его...

— ... иногда так лучше...

— ...позволяю.

Тяжело далось Миру это решение. Ему все, что касалось Рэми, давалось тяжело. И сжигающая душу тоска по кому-то, кто должен быть рядом, а не был, и обида на мальчишку, что дважды ускользнул, и разочарование... Чувства, которые до встречи с Рэми были Миру незнакомы.

И теперь он был благодарен, что Арман промолчал. Лишь кивнул, положил руку на плечо, даря поддержку. А поддержка Миру была необходима.

Может, и в самом деле, так лучше?

Лучше... читается в глазах Лерина.

Что ж ты делаешь — молча спрашивает Тисмен.

Мне все равно — отзывается душа Кадма.

И ему, Миру, должно быть все равно. Рэми ведь все равно. Ушел, проигнорировав сильный зов связи, и живет себе где-то в столице, не чувствует, как душа Мира обливается кровью...

А ведь он уже и забыл, что такое встреча с новым телохранителем. Что такое нетерпеливое ожидание привязки, пока маги и жрецы адаптируют душу избранника для новой роли. И какое облегчение вызывает сам вид этого избранника, горящие счастьем глаза. Ведь это огромная честь... Честь, от которой Рэми убежал.

И завтра, когда Эдлай узнает, где находится Рэми, отряды дозорных перевернут город, осмотрят знаки каждого горожанина, прочешут столицу квартал за кварталом. Арман не может, у Армана нет стольких людей, а советник повелителя — то дело другое.

И Рэми найдут. Но ведь горд мальчишка, и живым людям Эдлая не дастся. Мир это знал. И ничего поделать не мог... Да уже и не хотел.

— Ты пришел не за этим? — повернулся он к Арману, ежась под теплым плащом.

Почему стало вдруг так холодно? Ведь если Рэми умрет, исчезнет тоска... уйдет с душой упрямого мальчишки и станет легче. Должно стать легче...

— И за этим тоже, — мягко ответил Арман. — По дороге в замок я встретил странного человека. Но ищет он не меня. Тебя. И просил тебе передать это!

Мир задумчиво взял с ладони Армана кругляш, улыбаясь повертел его между пальцами. Вспомнил он небольшой загородный дом, духоту тесной комнаты, жесткие, много раз стиранные простыни. И аромат сосновых веток, стоявших в небольшой вазе на покрытом вышитой скатертью столе.

Удачно спаситель явился... Будет с кем поболтать, посидеть за чашей вина в покоях, забыть на время о паршивце, который бежит от собственного призвания.

— Где он? — набрался решительности Мир, отдавая кругляш Арману.

— В беседке у озера, — ответил дозорный, заглядывая другу в глаза. — Прости, я не стал вести его сюда, хотел с тобой поговорить... сначала дела твои, а потом твоих подопечных. Не так ли, Мир?

Мир вздрогнул, да издевку съел. Но блеснули неприязнью глаза Лерина: не любил белый телохранитель Армана, не одобрял таких вот дружеских подколок, хотя сам до них частенько опускался...

Несправедливо это. В этом мире многое несправедливо. И Миранис прекрасно знал, за что его телохранитель не любит Армана — за кровь оборотня. Ту самую кровь, что течет и в жилах Мира.

Резко развернувшись, Мир направился к беседке. Надо срочно выпить. Одному нельзя, телохранители не захотят, Арман и вовсе белый пушистый, пьет редко, а вот Гаарс подойдет вполне.

Привычно прокладывал дорогу под ноги сад, сыпались на снег розовые лепестки, капало с сосулек, и выглядывали из-за деревьев магические создания.

Мир любил населять парк "нечистью". Отец сопротивлялся сначала, потом смирился, и вскоре в парке появились русалки, драконы, гарпии, единороги, пара сфинксов.

Мир хотел поселить сюда и пегаса, но пегасы водились только в Виссавии, а виссавийцы категорически отказались привозить их в Кассию. Почему — не объясняли. Они никогда и ничего не объясняли.

И отец ничего не объяснял. Все щадили Мира, оберегали, будто он был дорогой, но ненужной игрушкой. Сменялись учителя, сила Мира росла вместе со знанием, но дало ли это ему власть? К власти отец сына не допускал... И к интригам не пускал, зато недавно интриги ворвались в жизнь Мира сами.

Одно покушение за другим. Беспокойство в глазах телохранителей, бессилие дозорных. И постоянное наблюдение, которого Мир ненавидел... если бы не оно — давно бы сбежал в город, а таверну, залился бы до самого горла дешевым вином и был бы счастлив. Потому что здесь, в замке, в золотой клетке, счастливым быть невозможно.

— Где Гаарс? — спросил Мир, когда они дошли до беседки.

Арман прикусил губу — явный признак того, что дозорный в ярости — огляделся.

— Что-то и у тебя не сильно-то получается влиять на рожан, — усмехнулся Мир, срывая с овивавшего беседку виноградника тяжелую кисть. Приправленная морозным холодом ягода растаяла на языке, наполнив рот кисловатым соком. Искать пропажу Мир и не думал, забавляясь гневом Армана. Куда денется эта пропажа из парка? Отсюда еще никто не сбегал.

— Вы, случаем, ищите не мальчишку, лет так семнадцати, с черными волосами? — невинно поинтересовался стоявший неподалеку Кадм.

— Нет! Да! — одновременно ответили Мир с Арман.

Это стало даже интересным. Гаарс на юношу похож не был... значит, амулет принес не он... так кто?

— Кого ты привел? — спросил Мир Армана, наслаждаясь бледностью обычно спокойного дозорного.

И все же зря Лерин не дружит с Арманом. Они оба так хорошо бы спелись... зануды! Правильны до скрежета зубов... и столь же скучны и предсказуемы...

— Мальчишка вам живой нужен или не очень? — продолжал язвить за спиной Мира Кадм.

— Живой! — прошипел Мир, отбрасывая недоеденный виноград.

И в самом деле. С Арманом поиграть он еще успеет. Сейчас гораздо интереснее этот неведомый гость... мальчишка.

Посмотрев на озеро, Мир еще успел заметить, как утаскивают кого-то под черную воду зеленоватые руки. Не, русалочка, гость этот принадлежит мне! И ты его, тварь зеленая, не получишь

— Именем повелителя Кассии, — начал Мир, — приказываю немедленно выпустить человека!

Мир и не надеялся, что русалка подчиниться сразу. Еще не было того, чтобы нечисть так легко сдавалась, но именно за эту дерзость Мир русалочку и любил... Так не хватало этой самой дерзости при дворе... Скучно...

Русалка вынырнула, все так же сжимая мальчишку в объятиях, повернула к беседке лицо, и Мир сглотнул...

Расползается по груди мягкая истома, сжимает сердце, потом заставляет его биться гулко, тревожно... И Мир делает шаг вперед, стремясь перепрыгнуть через ограждение, броситься в воду, наслаждаясь дарующим покой холодом... Но телохранители быстрее, как всегда, быстрее: крепко жмет плечо рука Тисмена, удерживая. Обжигает сила Лерина, отрезвляя. Отталкивает Мира от ограждения Кадм, грубо, беспощадно, встав перед своим арханом....

— Уже! — шепчет Мир, чувствуя, как скатывается по щеке капля пота. — Уже все в порядке.

Кадм послушно шагает в сторону, Лерин отводит пылающий силой взгляд... А Тисмен скучающе отходит к скамье. А Мир медленно звереет, понимая, что его сейчас чуть было не заворожили. Что же, игры закончились.

— Не мани меня, — кричит Мир русалке. — Не смей! Или силы моей не знаешь? Не знаешь моих телохранителей? Отпусти человека. Я не хочу тебя ранить. Отпусти добровольно!

Но не слушает русалка, нечисть бездушная! Хмурит кустистые брови, растягивает губы в усмешке. И вдруг впивается в губы жертвы жарким поцелуем...

Дался ей этот мальчишка! И Миру он почему-то дался. Может, из любопытства? Или из-за упрямства? А какая разница! Этот мальчишка к нему пришел и русалке его Мир не отдаст!

Как не странно, безвольная до сих пор жертва вдруг отвечает поцелуем на поцелуй. И человеческие руки обхватывают русалку за талию, проводят ласково по чешуе... заставляя затрепетать холодное русалочье тело.

— Умеет в женщинами обращаться, — одобрительно заметил Кадм. — Может, не будем им мешать?

Издевка телохранителя лишила Мира остатков разума. Еще как он им помешает! Но не успел Мир шагу сделать, как темная вода вокруг целующихся вдруг окрасилась синим...

— Ты говорил, что это рожанин, — как всегда, первым сделал вывод Лерин. И, как всегда, не упустил шанса подколоть Армана. — Умеешь ты гостей выбирать, дозорный... Привел к Миру мага? Не проверил?

— Лерин! — одернул его Мир. — Чего стоишь, вмешайся!

Лерин подчинился сразу, оставив на время Армана в покое. Короткое заклинание и русалка закричала от боли, беспомощно извиваясь, когда вместе ее с человеком выдернуло из воды и грубо швырнуло к ногам Мира...

— Я предупреждал, — прошипел Мир.

Русалка возмущенно ударила хвостом по белоснежному мрамору, окатывая людей озерной водой. Лерин выругался. Он терпеть не мог, когда ему портили одежду.

— Я сказал, — продолжал настаивать Мир. — Отпусти человека! Уходи в озеро и отпусти человека.

— Он мой, — упрямо шипит русалка. — Мой. Отдай мне его... у тебя много. А я одна... мне плохо. Прошу тебя...

Мир глубоко вздохнул, почувствовав вдруг себя виноватым. Ведь в ярко-зеленых глазах русалки прочитал он не ожидаемое упрямство, не каприз, а обжигающее душу одиночество.

— Отпусти человека! — мягко сказал он. — Даю слово, я найду тебе пару...

— Верни меня в воду... — перестала вдруг сопротивляться русалка, — задыхаюсь, сжалься...

Мир посмотрел на Лерина и телохранитель чуть видно кивнул. Вновь загорелись синим его глаза, вновь разорвало зимний воздух заклинание. За спиной раздался тихий плеск. Кадм наклонился и легко поднял неудачливую жертву русалки на руки, с помощью Лерина устраивая его на скамье и пропуская Тисмена.

— Мир... Это же... — прошептал зеленый телохранитель.

Мир и сам видел. И не знал в этот миг, плакать ему или смеяться.

Знакомые черные волосы. Бледное лицо, настолько бледное, что, кажется, принадлежит мертвому. Упрямый изгиб покрытых инеем губ.

— Блокируй его силу, быстро! — прошипел Мир, приходя в себя. — И если он опять удерет, я с тебя шкуру спущу.

— От меня еще никто дважды не удирал, — недобро улыбнулся Тисмен.

5. Глава третья. Пробуждение

Кружится голова. Болью вспыхивают в сознании искры, давит к кровати слабость и так не хочется отпускать неясный сон. Думать не хочется. Даже дышать не хочется. Потому что тягостно, потому что наполняет жаром при каждом вздохе легкие, и поддаться бы слабости, да забыться, но не дает кто-то вне. Тянет упрямо вверх, ведет сквозь пелену сна к свету, заставляет дышать глубже, ровнее. Ощутить болезненность кожи, жадно глотнуть воздух, задыхаясь, содрогнуться от кашля.

— Тише, спокойнее, — мягко уговаривает тихий голос.

Чужие руки прижимают ко рту платок, смоченный в едкой жидкости. Ненадолго резкий запах обжигает легкие болью, зато проходит удушливый приступ кашля, и обессилевшему Рэми чьи-то заботливые руки помогают опуститься на подушки.

— Спокойнее. Не двигайтесь... дайте себе время...

Осторожно, еще не веря, что боль прошла, Рэми открывает глаза.

— Не спешите, — уговаривает тот же голос.

Медленно, очень медленно, перестает быть ярким свет. Из расплывчатых становятся резкими очертания комнаты, приходит узнавание... пока еще неясное, оно не оформилось в мысль, не вызвало эмоций.

Рэми отдыхает. Ему сейчас так надо отдохнуть. Но разум рывком выдирает его из ласкового плена сонливости. И Рэми, наконец-то узнает холодные, зеленые глаза человека, сидевшего у кровати.

— С возвращением! — холодно заметил Тисмен. — На этот раз вам не убежать, даже не надейтесь.

Рэми молчал, пытаясь выгнать из головы сонную дурь. Устроился с помощью Тисмена на кровати, послушно сделал глоток из нефритовой чаши и вновь обессилено опустился на подушки...

Страх холодной змейкой проскользнул по позвоночнику. Он опять был в "зеленых" покоях Тисмена и вновь больной, лежал на той же самой кровати, что и луну назад.

Только одного тут сегодня не было: одиночества. И пустая когда-то комната полна людей: сидит у камина в кресле с резными ручками Мир. Откинувшись на спинку, перекинув нога на ногу, он мирно беседует со склонившемся над ним молодым высоким мужчиной.

Опасен тот мужчина. Неприятен. Будто вырезанная из льда статуя: идеальная, правильная до последней складки сложного наряда, холодная, с седыми, почти сливающимися с кожей жидкими волосами.

"Старик", прозвал его сразу Рэми, отводя взгляд. Молод, а все равно как старик...

— Посмотрите мне в глаза, — приказывает Тисмен.

Рэми подчиняется. Вздрагивает, когда захватывает его взгляд архана, тянет за собой, растворяет в синем свете. И ужасается, когда осознает — он может не ответить тем же. Спит внутри бушующее когда-то море, покрывшись темно-синим льдом...

— Отлично, Кадм, — довольно улыбнулся Тисмен, поворачиваясь к коренастому мужчине, сидящему в ногах Рэми. — Сила его спит и наш рожанин стал почти нормальным.

Мужчина, которого Рэми прозвал про себя воином, не ответил. Он был занят: забавлялся со уродливой, похожей на большого таракана, зверюшкой. Зверюшка, азартно поблескивая агатовыми глазками, шипела, недовольно фыркала, пытаясь поймать привязанный к веревке кусочек мяса.

— Нормальным он, боюсь, не будет никогда, — холодно ответил, наконец-то, Кадм, отрывая мясо от веревки и бросая его уродцу. — Хватит с тебя сегодня, маленькое чудовище.

Зверюшка съела кусок и довольно урча отправилась спать у камина, а Кадм подвинулся ближе к Рэми, заглянул ему в глаза и тихо прошептал:

— Теперь поговорим.

— Не о чем говорить, — сжался под холодным взглядом Рэми.

— Есть о чем, молодой человек. А ты, кажется, со снадобьем переборщил, Тисмен, — вмешался в разговор Мир. — Наш беглец стал слегка трусливым и забыл о своей дерзости.

— Я помогу. — Старик пытался было подойти, но Рэми дернулся от колдуна, как от зачумленного.

Его уже тошнило от магии, арханов, замка, секретов, оборотней. И безумно хотелось назад, в лес. Где все спокойно, все понятно, и где не путают благодарность с золотым поводком.

— Зря... — холодно сказал Старик, вновь отходя к Миру. — Вы уже и так слишком долго от нас бегали, молодой человек. Может, достаточно сопротивляться-то?

— А вы решили, что меня сломали! — прошипел Рэми. — Не надейтесь! К Эдлаю я так просто, как ягненочек на веревочке, не пойду!

— У нас с тобой хватает и других, более приятных, тем для разговора, чем Эдлай, — осадил его оборотень.

— Например?

— Например, тот день, когда ты спас мне жизнь.

— Говорила мама, что не доведет до добра любопытство, и была права! Если бы я тогда прошел мимо...

Кадм хмыкнул. Поймав неодобрительный взгляд оборотня, он подавил усмешку, смахнул невидимую пылинку с коричневой туники и отвернулся к окну.

— Я просто хотел поблагодарить тебя за услугу.

— Правда? — воскликнул Рэми, с трудом поднимаясь. — Поблагодарили? Благодарность принята. Теперь мне можно уйти?

— Почему вы столь упрямы? — не выдержал зеленоглазый. — Вы ведь сами к нам пришли. Никакой ловушки не было...

— Жаль, что по пути ноги не отвалились! — прошипел Рэми, и плечи смотревшего в окно Кадма подозрительно затряслись.

— Хватит, Рэми! — перебил его оборотень. — Всю жизнь желаешь быть беглецом? Твоя татуировка теперь чиста, это правда. И об этом у нас будет разговор особый, но тебя все равно ищут и когда-нибудь обязательно найдут. Даже если я отпущу.

— Вам какое дело? — огрызнулся Рэми. — Ну спас я вам жизнь — ну так забудьте и идите дальше. Чего вы ко мне привязались? Чего вам от меня надо?

— Да ничего мне от тебя не надо, — горько улыбнулся оборотень. — Напротив, я предлагаю: защиту.

— А нужна ли мне ваша защита? Аль не видите — я и так неплохо устроился. Неплохо жил и без вас?

— Ошибаешься, — горько усмехнулся оборотень. — Жил ты только благодаря моей доброте. Но если ты уйдешь, доброта моя иссякнет. И я скажу Эдлаю, что ты в столице, буду вынужден это сделать. А Эдлай — советник повелителя, ты не забыл? В его руках все отряды дозорных, и я сильно удивлюсь, если завтра ты не будешь в темнице.

— Грозишь мне? — отшатнулся Рэми. — Мне? Своему спасителю?

— Да, грожу, — ответил Мир. — Да, своему спасителю. Потому что ты спаситель, а я — отвечаю за столицу. И не могу отпустить на свободу сильного мага. Не могу оставить тебя без присмотра, не имею права, слышишь? И потому либо ты будешь служить мне, либо умрешь. Другого выбора нет ни у тебя, ни, увы, у меня.

Во как дело обернул, подумалось Рэми. Смертью грозишь, да еще и на жалость давишь. Мол, я тоже в безвыходном положении, я тоже должен. Только вот не верится почему-то.

Думаешь, поймал у ловушку, вообразил, что выхода нет? Есть.

— Разговор бесполезен, — расслабился Рэми, не обращая внимания, как ползут вверх брови Мира, как оборачивается Кадм и уже не усмехается, смотрит с неприкрытым любопытством.

— Разговор бесполезен, — повторяет Рэми. — Не с тем говоришь, Мир. За меня решает глава рода.

Мир побледнел, так сильно, что Рэми мысленно сжался... плохо это, когда архан бледнеет от ярости, для рожанина всегда плохо. А в ситуации Рэми — и того хуже.

Мир медленно, не спуская взгляда со своего пленника, поднялся с кресла. Подошел к Рэми, схватил его за руку, да дернул на себя так сильно, что тот не сумел сдержать гримасу боли. Вновь неприятный осмотр, вновь обожгла запястье игра золотистых нитей, нахлынула слабость и незнакомая доселе Рэми гримаса гнева на миг исказила черты Мира.

— На поляне ты был главой рода. Видел это и Тисмен. Ты не захотел подчиниться мне и продал свою хваленную свободу другому? Ну ты, брат, и дурак...

— У меня не было выхода...

— Мог пойти со мной! — жестко ответил Мир.

— С оборотнем? С нечистью? А с чего бы это? — Кадм перестал улыбаться и глаза его стали серьезными, настолько серьезными, что даже Рэми понял — сморозил глупость. И еще какую! Прикусив губу, он сжался, когда глаза седовласого засветились синим. Сейчас архан обожжет магией, и Рэми не в силах будет сопротивляться...

— Я — не нечисть, — отчеканил Мир, жестом останавливая Старика.

— Нечисть! — упрямо возразил Рэми, которому терять уже было нечего. — А если даже и не так, нам не по пути. Отпусти меня.

— Боги, да ты еще больший дурак, чем я думал! — взмолился Мир. — Если бы я на поляне не увидел тех знаков... то летел бы ты сейчас из замка мячиком, если так любишь свободу. Если бы не твоя сила, что скорее опасна, чем полезна, и тогда бы ты полетел отсюда! Зачем мне с тобой играться? Много чести для тебя, рожанин, слышишь! Но не могу я тебя отпустить. Ты маг. Неуравновешенный, глупый маг. Но и этого мало. Властью судьбы, ты избранник! И я имею право требовать от тебя многого!

— Я так не думаю, — упрямо ответил Рэми. — Я не знаю, что вы там увидели, но увидели вы неправильно. Когда вы, наконец, поймете, что мне не нужно ваше покровительство? Что я и без него отлично справляюсь?

Кадм вновь хмыкнул. Тисмен медленно краснел. Старик чуть улыбнулся. А Мир продолжал уговаривать. Мягко, как ребенка:

— Два раза ты ушел, теперь я тебя не отпущу.

— Почему?

— А ты не знаешь? Ты слеп или настолько дурак, что действительно не догадываешься? Не чувствуешь?

Рэми задумался. Может, и знает... Или только догадывается. А Мир заглянул неожиданно в глаза, вывернул душу Рэми наизнанку, и засмеялся:

— Знаешь! И все равно сопротивляешься... Да только поздно, Рэми. Ты прав, я не могу надавить на тебя, но я могу надавить на твоего главу рода. И верь мне, ты особый. Другие не сопротивляются. И ты исполнишь свой долг... маг-рожанин! Хочешь ты того или нет... Потому что ты сам не знаешь, чего хочешь! Не так ли?

Мир распахнул ворот рубахи Рэми и сорвал амулет Урия, да так грубо, что шею Рэми резануло болью.

— Вот оно как. Хороша игрушка, сильна, — сказал Мир, любуясь на висящий на кожаном ремешке кусочек метала. — Вот как ты от меня бегал, вот почему не отзывался на мой зов. Вот почему и сейчас ерепенишься. Кто это тебе дал?

Рэми отвернулся, не отвечая. Про себя он может сказать многое, но Урия не выдаст. Никого не выдаст. Пусть Мир его пытает, пусть на куски режет, а не выдаст...

Но пытать Мир не спешил. Вдруг оставил Рэми в покое и бросил амулет Кадму:

— Можешь не отвечать. Не надо. Без амулета ты быстро поймешь, что к чему. И станешь моим, хочешь ты это или нет. А игрушек подобной этой тебе больше, радость моя, не понадобится. И теперь ты в полной мере вкусишь сладость уз богов... и сам взмолишься, чтобы стать моим телохранителем... На коленях будешь умолять, чтобы я смилостивился и тебя не отвергал. А потом сам мне все расскажешь...

— Никогда, — прошипел Рэми. — Никогда ты меня не сломаешь...

— Уже сломал, — ответил Мир. — Кадм... приведи мне этого главу рода... Хочу посмотреть на рожу того, кто уломал нашего недотрогу...

Рэми откинулся на подушки. Неясная тревога, полузабытая, спавшая глубоко внутри, вдруг всколыхнула его душу, да так, сильно, что Рэми послушно вынес новый осмотр знаков рода, забыв даже скривиться от резкой боли.

А Кадм не унимался, бросая на одеяло знакомый кругляш амулета:

— Еще один вопрос, прежде чем ты окончательно заснешь, — жестко спросил Мир. — Что это значит? Какое отношение имеешь ты к Гаарсу?

— Гаарс — глава моего рода, — устало прошептал Рэми. — И единственный человек в этом мире, которому я доверял.

— "Доверял"? — усмехнулся Мир. — А теперь?

— А теперь — не твое дело... — прошептал Рэми и вдруг почувствовал, как жар заливает ему щеку... поняв, что грубит. И кому? Миру?

— П-р-о-с-т-и... — прошептал он, чувствуя себя неловко. Мир вздрогнул, потом ласково улыбнулся и мягко спросил:

— За что, друг мой?

— Не должен... не могу... не понимаю... Я... не... прости...

Рэми действительно не понимал, как он раньше осмеливался даже слово дерзкое сказать своему архану. Не понимал, как он мог бегать от Мира, скрываясь от него в городе, ведь теперь, когда оборотень сидел рядом, казалось Рэми, что он предал своего господина, тому, кому поклялся служить до самой смерти.

Стыдно... и противно от собственной глупости.

— Надо же! — усмехнулся Кадм. — Ты, как всегда, прав, Миранис. Это его амулетик глушил. А теперь наш мальчик начинает в полной мере чувствовать узы богов... и тебя уже любит...

— Иногда мне хочется повесить ему эту игрушку обратно, — без улыбки ответил Мир. — Без нее он был симпатичнее.

— Ну тут выбор небольшой. Либо ты его сломаешь, либо сломают боги. Как по мне — второе предпочительнее... ты погляди на мальчика... неужели и я на тебя так смотрел?

— Успокойся, Кадм! — отрезал Мир. — Нашел время для своих издевок. Лучше делом займись. Вскоре Рэми подпривыкнет к узам богов и вновь придет в себя. И пока он не наделал глупостей, найди мне его главу рода и верни Рэми его драгоценную свободу.

— А чего его искать-то? — Кадм внимательно рассматривал ногти, игнорируя удивленный взгляд Мира. — В замковой темнице он.

— А подробнее?

— А подробнее не будет, Миранис! Только история взамен на историю! Как ты оказался в долгу у этого человека?

Мир нахмурился. Рэми казалось, что он вот-вот брызнет гневом, но принц лишь усмехнулся и, усевшись в кресло, поинтересовался:

— Мы не опоздаем с Гаарсом?

— Ты меня знаешь, — ответил Кадм.

— Тогда посидим, как друзья, и поговорим... расскажем... История за историю, друг мой. Тисмен, не спеши нашего красавца превращать в спящего принца. Пусть послушает...

6. Глава четвертая. История Мираниса

— Мне было скучно. Не надо на меня так смотреть, Лерин, мне действительно было скучно, и твое кислое лицо ничего не изменит. Отец отозвал Армана, придворные опостылели со своей глупостью и с вечным "мы вам просим, осторожнее!" Ваш присмотр стал невыносимым, вот я и решил... вдохнуть свежего воздуха.

Оставалось выбрать место. Столица давно не была для меня так мила, как прежде. Скучно в ней, не нашлось бы ни единого уголка, где бы я не был. Ни единого кабака, где бы я не отпил вина, и не единого хозяина таверны, которому не дали бы амулет опознавания. Но кому я рассказываю, а Кадм? Ты ведь собственными ручками раздавал те амулеты!

— А ты придумал, как их обойти, — жестко заметил воин.

— Придумал... Но позднее. А тогда ты был в выигрыше, Кадм. Что за радость сбегать из дворца, если первый же тавернщик меня бы узнал. А узнав, вызвал бы моих телохранителей? Вот и я решил сделать вылазку покруче.

В парке было тогда темно. А как же иначе — безлунная ночь, небо затянутое тучами. И совершенно безопасно. Скучно! Я уже переход открыл в выбранное место... как что-то бросилось мне в ноги.

Увы, но со мной это случается часто. Мой гнев, видимо, для некоторых ничто с гневом моего отца, и дозорный, что умолял меня не входить в переход, был очень убедителен. Только вот беда — я решил. А менять решения, как вы знаете, не в моих привычках.

Мы с дозорным поладили. После пары фраз он, верно, понял, что сопротивляться бесполезно, напросился меня сопровождать. Не скажу, что мне это понравилось. Но что мне оставалось — либо он и его несколько друзей пойдут со мной, либо я скроюсь в переходе, и он поднимет шум... Шума мне не хотелось, так не убивать назойливого дозорного за его верность?

И мы вместе вошли в переход... Рассчитал я правильно — на то есть замковые карты — и вылезли мы как раз перед небольшой таверной у тракта. Путешественники ту таверну очень хвалят, мол, там еда неплохая, и можно снять хорошенькую девочку.

— Тут тебе девочек не хватает, — съязвил Лерин.

— Хватает, хватает, другой мой. Но повторюсь — мне было скучно. Душа требовала разнообразия. А так как некоторые отрезали мне путь в увеселительные места столицы, пришлось искать нечто иное.

Таверна оказалась грязноватой, гораздо хуже столичной, да и пахло внутри не слишком ароматно — чем-то паленым. Там я впервые попробовал ферс...

— Ничего иного от тебя не ожидал, — заметил Лерин, за что немедленно получил в бок локтем от Кадма.

— Морали читать потом будешь, — заметил коренастый. — Сейчас мы слушаем.

— Ферс оказался кисловатым на вкус и очень хорошо прочищал мозги. Но только вот не надо так на меня смотреть, Лерин, твои морали слегка припоздали. Я поплатился за ту шалость и... сомневаюсь, что когда-нибудь ее повторю.

Ферс отнял у меня нечто большее, чем скуку. Осторожность. И здравый рассудок. А этого я не люблю.

Тот незнакомец вошел в таверну перед самым закатом. Я уже собирался уходить, как он нашел меня взглядом и сел за мой столик. Нагло, без разрешения, так, что послушно кисший до этого дозорный вскочил на ноги, решив вмешаться...

Только не люблю я, когда веселье портят. Вот дозорного и осадил: с забавными людьми поболтать всегда интересно.

А новый знакомый был забавным. Кожа серая, будто летами солнца не видела, пальцы длинные с синими ногтями, но ведь и не это ведь главное. Глаза у него были особые. Вытаращенные, как у рыбы, и цвета разного. Один синий, другой, кажется, зеленый. Странный человек. И улыбка странная у него была — будто не улыбался вовсе, а угрожал. Мне-то? Смешно...

Да и разговор он начал неожиданно:

— Вы необычны.

— Вы — тоже! — недолго думая ляпнул я.

И в тот же миг, встретившись с ним взглядом, я его невзлюбил. Не нравятся мне такие — холодные, бездушные... было в этом человеке нечто рыбье. И нездоровое... Не нравился он, в общем, очень не нравился. И в то же время интриговал. Хорошая мишень для насмешек, не так ли?

— Но я не оборотень, — усмехнулся он.

Думаете, я испугался? Или задумался? В тот момент не я говорил, ферс. И ферс дал мне смелости, хорошо, Лерин, не надо так на меня смотреть — скорее безумства, чем смелости... Вот я и не насторожился, а всего лишь усмехнулся, налил из кувшина еще вина и ответил:

— Почему вы решили, что я оборотень?

— Потому что вижу, — невозмутимо ответил незнакомец.

— Вы виссавиец, не так ли? — спросил я, и представляете, наш друг побледнел. Будто я наступил на его любимую мозоль, а вы ведь знаете, как я люблю чужие больные мозоли....

— С чего вы взяли? — нашелся он достаточно нескоро: я, помнится, успел допить вино и налил себе еще... и еще...

— Только виссавийцы и ларийцы могут так сходу определить в человеке оборотня, — пояснил я. — Кассийцы, даже маги, к таким знакам слепы. Надо провести сложный ритуал... на который у вас времени не было. На ларийца вы тоже не похожи.

Незнакомец заметно расслабился. И налил себе вина. Сладкого и густого, такое любят женщины. Он не подтвердил и не опровергнул, что он — виссавиец, просто откинулся на спинку скамьи, стряхнул с черного плаща прилипший листик, и заметил:

— Знаете, сложная история это мое происхождение. И, думаю, сейчас она не должна вас интересовать. Интересовать вас должно другое.

— Например?

— Был здесь недавно один человек. Кассиец, между нами говоря. И он точно знал, что вы оборотень. Иначе с чего бы ему шептать: "Проклятый зверь!", смотря в вашу сторону? Боюсь, вы имеете очень влиятельных врагов.

— Боюсь, я сам влиятельнее этих врагов.

— Я предупредил.

— Я — выслушал.

Разноглазый встал из-за стола и направился к двери, а я... продолжил напиваться.

— И не спросил, как выглядел тот кассиец! — вспылил Лерин. — Миранис, когда же ты повзрослеешь!

— Не для пса колбаса! Такие мелочи меня интересуют мало, — заметил оборотень. — Я не для того, дружок, полез в таверну, чтобы выполнять работу телохранителей. И вообще — будешь прерывать, откажусь рассказывать дальше.

— Ты забываешь, что не всем...

— А ты забываешь, что Рэми знает, кто я. Можешь расслабиться.

— Расслабиться? Несколько лун ходил Рэми ходил по столице! Мог проболтаться...

— Ну ты тоже ходишь, — прошипел Миранис.

— Успокойся, Лерин! — встрял Кадм. — Поздно что-то менять. И мы тут слушаем историю, не так ли? Или ты забыл, как для нас это важно?

— Важно, так важно. Я напился. О, Лерин, не смотри на меня такими глазами! Будто ты сам никогда не напивался...

И тогда вошла она... Она была такой... такой... Округлые формы, распущенные по плечам волосы... Золотой водопад в сочетании с карими глазами. Кожа, как золотая... А грудь! Какая у нее была грудь!

Хорошо, хорошо, Лерин, о самом интересном я умолчу. Буду щадить столь непонятную мне щепетильность. Скажу только, что такой красоты никогда я раньше не видел...

Кадм хмыкнул, и на этот раз была очередь Лерина толкнуть друга локтем в бок.

Я с ума сошел от страсти. Хотел иметь ее прямо сейчас, прямо на столе! Удержал все тот же дозорный...

Не надо так смотреть, Лерин, ты же знаешь... обычно так на меня дамы не действуют. Подозреваю, что то говорил наркотик вперемешку с вином. Подозреваю, что теперь, без наркотика, я бы на "красавицу" даже не глянул. Но вы же знаете, для пьяного каждая женщина красавица. Для балдеющего под наркотиком, оказалось, тоже.

Остановил меня хозяин. Да, да, не в каждой таверне хозяева тупые и заплывшие жиром, тот был очень даже молод и, что важнее — умен. Он сумел найти подходящие слова, и я согласился подождать... всего чуть-чуть, а потом меня обещали провести в специальные покои и дать насладиться телом красотки.

Лерин, опять хмуришься? Не одергивай его, Кадм, мне это даже нравится.

Я топил ожидание в хмельном напитке, который становился все более кислым... Хозяин оказался еще и хитрым. Решив, что я достаточно пьян, он начал поить меня дешевкой. Не знал, что к дешевке я непривычен... оттого ее так хорошо и чуял.

— Вас ждут комната и дама, — заметил наш умник, протягивая когтистую ладонь за деньгами.

И получил их! Тогда за ночь с красавицей не жалко было отдать половину Кассии, что мне были какие-то золотые!

Я поднялся из-за стола, безвольно прошел за худеньким мальчонкой. Комната, куда он меня привел, была совсем маленькой, пустой. Большую часть ее занимала укрытая красным покрывалом кровать. На ней — моя красотка. Точеные ножки, тонкая талия, полуоткрытая грудь. И ласкающие ее чужие руки.

Наверное, я ругался и громко. Хозяин услышал. Втиснулся в комнату (я ведь так в дверях и замер), оторвал девку от мужика и от души отвесил ей пощечину. Но что мне эта девка? Интересовал меня он, тот, кто осмелился покуситься на мою добычу!

Лерин, наркотик то был, наркотик. Трезвый, я бы посмеялся и прошел мимо. И пьяный бы посмеялся...

Но эта дрянь была сильнее! Я потянулся за ножом. А тот, другой, тоже трусом не был. Натянул штаны и вытащил из-под вороха одежды кинжал.

Кадм, ты знаешь, драться я умею... и люблю. Да и мой противник слабаком не был. Только удары он наносил по-другому... Мы тут учимся драться, он учился — убивать. Достать его удалось не сразу... Но я достал. Даже под влиянием наркотика я был сильнее.

Наверное, на этом все бы и закончилось — небольшим шрамом на его бедре, малой кровью. Наркотик наркотиком, но убивать хорошего воина ради девки? Боги бы мне этого не простили...

Да и мой враг это понимал. Я протянул ему руку, помогая встать, и тут почувствовал толчок в плечо... Обернулся. Девка стояла за моей спиной, и морда у нее была такая торжественная, что я засмеялся... а потом застонал...

— Подохни! — орала она, сжимая в руке окровавленный нож.

С ее ревом пришла и боль. Вместе со слабостью. И не в силах стоять, я повалился на землю, зажимая кровоточащую рану в боку. Скажу вам, что это удовольствие сомнительное — видеть собственную кровь. Чувствовать, как она течет сквозь пальцы, слышать, как она капает на пол... капля за каплей... кап... кап...

Это был самый громкий звук в комнате. Громче торопливых шагов моего глупого дозорного... Громче криков хозяина... Громче хлопка пощечины...

Мой противник огрел девку от души. Хозяин-то до этого красавицу щадил, личико ей повредить боялся. А былой любовник шарахнул так, что девка точно зубов не досчиталась... И все равно смотрела на этого придурка с любовью. С той безумной, бесшабашной любовью, о которой поют менестрели... Странно, мне было ее даже жаль. Но только мне.

— Пошла вон, шлюха! — холодно сказал ее любовник. — Драка должна быть честной!

И больше я не помнил...

Девку мне все же жалко. Молодая она, глупая, да порывистая. Любимого защитить хотела... вот и полезла. А я зачем полез? Что мне надо было и от нее, и от ее любовника? Теперь я не знаю...

Лерин, не улыбайся. Но тогда я хотел, чтобы ты был рядом. И Тисмен. Я много раз был ранен, но никогда не лечился без магии. Не лежал в горячке. Именно поэтому меня не было тогда целых поллуны...

Очнулся я слабый и оболевший. В крохотной, душной комнате, в которой пахло мокрыми, гниющими тряпками. Болело все, казалось, вся кожа полыхала огнем. Каждый вздох отзывался мукой... жить не хотелось... А рядом сидел этот... с таверны. Полюбовничек...

— Жив?

— Жив, — прошептал я, ругая собственную глупость. — Как тебя зовут?

— Гаарс. Прости, не уберег от девки... у нас так не положено...

— Знаю, — с трудом отмахнулся я. — Где мои люди?

— Я не знаю кто ты, — ответил Гаарс. — Не знаю, что ты натворил, но дело плохо. Людей твоих дозор ищет. И нашел бы, так как ищут усердно, но мы не в столице. У матери моей мы... а здесь, в лесах, нас не потревожат... Ты уж прости, что виссавийцев не позвал. Но правильные они, а ты на правильного не похож... боюсь, помощь целителей не для нас.

Я почему-то не стал его разубеждать. Сам не люблю этих холодных виссавийцев.

— Мы не знали! — прошептал Тисмен. — Мы думали, что дозорные тебя похитили. Поэтому был тот приказ.

— Поэтому вам надо было найти того, кто распустил слухи, — съязвил Миранис. — А не отдавать приказ убить дозорных на месте.

— Такого приказа не было, — побледнел еще больше Тисмен.

— Был... в том-то и дело, что был, — сквозь зубы заметил Миранис. — И ваше счастье, что я знаю магов и вне замка. Я пригласил одного из подопечных Армана из магической школы. Эллиса... да что ты вздрагиваешь вечно, Рэми!

— Тебя лечил ученик? — удивился Лерин.

— Он вылечил мое тело, но не сумел вернуть мою силу. Я чувствовал себя слабым, как ребенок.

— Вернее, рожанином, — парировал Кадм.

— Пусть будет так, рожанином, — мечтательно улыбнулся Миранис. — Но я не мог более оставаться в том доме. Дело было не в даже в том, что я жаждал поскорее вернутся в столицу, а в их отношении.

После визита мага хозяин дома начал соображать, что я не простой рожанин. И сильно изменился. Был настолько предусмотрительным, что стало тошно. Там архан, сям архан. Не хотите ли подушечку? У его женщины руки дрожали, когда она еду приносила. А мальчишка... тот и вовсе смешной был. Дверь приоткроет и смотрит, смотрит... А потом как шепнет:

— А алхан колдун или не очень?

Кадм засмеялся. Проснувшийся зверек-таракан глянул на него недобро, оскалившись.

— Шин! — прошептал Рэми.

Зверек-то успокоился, зато насторожился Тисмен, странно посмотрев на рожанина. В другое время Рэми бы, наверное, бы встревожился, но сейчас ему было все равно. Теперь ему было интересно, что скажет Миранис, и страшно хотелось спать. Так страшно, что Рэми сосредоточил все свои силы на том, чтобы не заснуть, дослушать до конца рассказ... обожаемого Мираниса.

Рэми закрыл глаза... ненормально это чувство к Миру... Разум это знает, потому сопротивляется из последних сил, но что-то внутри было сильнее... намного сильно.

— Не смейся, мне смешно не было! Выдержал я ровно день, пока прошла сонливость после визита мага, а потом собрался в дорогу.

Благодаря вашей травле — собрался ночью, чтобы к рассвету добраться до ворот. Знал я, что в первой страже будет мой старый знакомый из отряда Армана, а там и с лошадьми бы помогли, ну и в замок бы проводили.

Да не все оказалось так просто. Забыл я в передрягах, что настало полнолуние. А как вспомнил... Было поздно. Меня тянуло в чащу, да так тянуло, что я сошел с дороги сам не соображая, что делаю. Просто хотел окунуться в темноту, вдохнуть запах мокрой от росы травы... А когда очнулся, то мы уже далеко от дороги отошли. Дозорные умоляли меня образумится и вернуться на тракт.

Я пытался. Честно пытался. Но полная луна действовала похуже ферса, кружилась голова, хотелось выть. Хотелось стать зверем, снести дозорного с его мольбами. Убить, разорвать, уничтожить! Только вот, на счастье, силы во мне не было ни капли. Магия спала. А без силы не было и превращения.

А потом зашла за тучу луна, и пошел дождь. О боги, мы вымокли до нитки, но я был счастлив! Наваждение отпустило. И злость отпустила. Полнолуние уходило, лес кончался, ночь перевалила за середину. И тут мы услышали вой...

Дозорный, верно, воя боялся меньше, чем меня.. Видимо, о чем-то догадывался, может, просто предчувствовал, все шел впереди и косился в мою сторону. Его два товарища выглядели не лучше.

Улыбаешься, Кадм? А я молился тогда богам, чтобы луна не вышла из-за туч. Чтобы пережить эту проклятую ночь вместе со всеми провожатыми. И лес тот был какой-то странный. Тихий, наверное. Хотелось побыстрее его миновать, да вернуться в замок, хотя обычно я темноты не боялся.

И тут на тропинку перед нами выскочило что-то округлое и серое. Я вздрогнул. Помнится, тут же сам на себя разозлился — испугаться животного величиной с кошку? Да тут зверек зубки показал... куда уж до него нашим собачкам!

Дозорному, что впереди шел, зубки зверька тоже, наверное, не понравились. Он выхватил меч, зарубив маленькое чудовище одним махом, и меч почему-то не спрятал. Лишь через биение сердца я понял почему — вокруг шуршало, и на тропинку выкатывались все новые комочки. Их было слишком много.

Поняв, что мечом таких не одолеть, я потянул защитника к себе и рванул к лесу. Остальные бросились за мной. Совсем недалеко чутьем оборотня я ощущал воду, и молил только об одном! Добежать! Успеть! Дозорные не отставали ни на шаг. Приближался шум ручья, осталось до него шагов десять, как я упал. Шандарахнулся головой о ствол дерева и потерял сознание.

Наверное, они бы сумели добежать. Без меня. Наверное, сумели бы перебраться на тот берег. Но со мной они не успели...

Когда я очнулся, вокруг стояла тьма. Я был привязан в дереву, а эти мелкие твари танцевали вокруг. Ну и пели... Боги, как красиво они пели. Ты наш. Мы тебя любим! Мы принимаем тебя, таким, какой ты есть. Пусть ты оборотень — для нас ты бог. Мы сделаем тебя богом — сильным, красивым, свободным. Надо только потерпеть...

Терпи!? Я орал! Звал, но не спасение. Луну. Я хотел быть зверем. Жаждал! Быть как они — сильным, безжалостным! Почуять кровь на губах! Разорвать хотя бы парочку этих проклятых тварей, отомстить за разбросанные вокруг трупы. И луна меня услышала.

Некоторое время Мир молчал. Сидел опустив голову на ладони, вплетя длинные пальцы в каштановые волосы. И Рэми боялся дышать. Боялся спугнуть тишину, хоть и знал продолжение.

— Когда меня окунуло в серебристый свет, все поплыло перед глазами. Как сквозь сон я помню, что эти твари перегрызли веревки, позволяя мне упасть на траву... Только вот легче мне не стало. Я даже встать на колени был не в состоянии. Ничего не мог, кроме того, чтобы стонать и смотреть на луну, растворяясь в ее свете.

Вы знаете, я становился зверем лишь пару раз. И каждый раз сопротивлялся. Кричал. От боли. И теперь кричал! Но от радости. Вообразил, что сейчас стану зверем и хорошенько позабавлюсь с проклятой нечистью прежде, чем умереть.

Зверем я стал, но внутри ничего не изменилось. Да, обострились и сильно запахи, усилились звуки, и я меня чуть не стошнило от запаха крови, смешанного с вонью выделений нечисти.

А они радовались. Будто ждали и надеялись, что я стану зверем. Они бесились вокруг от удовольствия. "Боль ведет к безумию, — пели проклятые твари, — а безумие освобождает..."

Я не хотел быть безумным, я хотел умереть. Я приготовился к схватке, когда увидел на краю поляны кого-то, кого там быть не должно — испуганного, ошеломленного мальчишку.

Рэми почувствовал, как заливаются жаром щеки, когда его поймал взгляд Мира. Шумно перевел дыхание Кадм, Лерин налил в чашу вина и выпил его залпом, и Рэми краем глаза заметил, насколько он бледен.

И понял. Эти люди считали дар Мира проклятием. А он? Он считал? И Рэми тотчас ответил — нет. С того самого момента, как встретился взглядом с Миром на той проклятой поляне, он не считал его чудовищем.

"Почему же ты не пошел со мной?" — вопрошал взгляд Мира.

"Не знаю", — моргнул Рэми.

И взгляд оборотня отпустил, скользнув к окну.

— Мне показалось, что время остановилось. Куда-то в одно мгновение ушел страх, а вместе с ней и безумная ярость. На поляне остались только мы: я и молодой, дрожащий мальчишка у самой кромки укутанного темнотой леса. Испуганный рожанин, не спускавший с меня ошеломленного взгляда.

А потом я вдруг вернулся из сладкого мира иллюзий на проклятую поляну и почувствовал запах смерти дозорных, тех, чьи полусъеденые тела грудой лежали вокруг дерева.

И тут я всей душой захотел, чтобы этот мальчишка не умер и не стал бы духом. Пожелал ему жизни так сильно, как никогда не желал себе.

"Иди! — шептал я. — Не можешь помочь, тогда уходи!"

Он вздрогнул, как будто услышав, но понял все равно по-своему. Глаза его вдруг засветились синим, и волна магии загустила воздух на поляне. Я это почувствовал. И нечисть почувствовала, вдруг воспылав к мальчишке такой же страстью, что и ко мне. Они обрадовались сильному, недоученному мага. И наивному, до боли...

А мальчишка лишь улыбнулся, вскинул руку и над ладонью его вырос шар света. Он все более рос в размерах, заливая поляну ярким, желтоватым сиянием. Твари испугались. Они выли от разочарования. Отползали в кусты, там, где не доставало их сияние шара, но уходить не смешили. Они чувствовали то же, что и я: маг неопытен и ранен. Он растерялся. И выплеснул слишком много сил на простое заклинание. Надолго его не хватит.

Мальчишка уже меня не боялся. Он подошел, положил руку мне на холку, и мы начали медленно отходить во тьму. Твари, оставаясь за границами света — за нами.

"Садись на меня!" — молил я, надеясь, что маг услышит. Услышал, но далеко не сразу. Посмотрел удивленно, кивнул, и залез мне на спину.

Смеешься, Кадм? Да, я нес на себе человека. Не скажу, что было легко. Для тебя ведь тоже, Рэми?

Шар погас почти сразу. Завыла за нами радостно нечисть. Поняв, что теперь все зависит от меня, что было сил я несся вперед. Знаете, мне нравился этот бег. Нравился ветер в ушах! Нравилась опасность. Нравилось, как ласкает лапы трава. Но я быстро уставал. Открылась рана в боку, и чувствовал я, что вместе с кровью уходят и последние силы, что еще чуть-чуть и я свалюсь, угробив и свою жизнь, и жизнь мальчишки.

Я не знаю, каким чудом мне удалось донести его до ручья. Но когда вода приятно охладила мне шкуру, я почувствовал такое облегчение, как никогда в жизни. Хотя и понимал... что сейчас медленно умираю. Почувствовав, что падаю, я постарался скинуть человека со спины, чтобы не переломать ему ноги, а когда очнулся...

Светало. Я лежал под плащом, укутанный в траве. Великий маг дрожал у огня. Жалкий, охваченный лихорадкой, с наконечником стрелы в плече. Но этот недоучка сделал больше, чем выпускник магической школы, он не только вылечил до конца мою рану, но и вернул мне силу, вычерпанную лихорадкой.

А сам? Сам едва на ногах стоял от слабости. И всей душой захотел я помочь, решил отвезти его в столицу, показать тебе, Тисмен, дать ему то, что он заслуживал с его магическим даром. Только мальчик-то наш решил иначе...

А ведь мы беседовали на эту тему, Рэми. И, казалось, договорились. Только мне казалось? Ты оглушил меня столь благородно, отдав на руки Арману. Зачем, Рэми?

— Потому что боги надо мной не властны, Миранис, — ответил рожанин, пытаясь выгнать из головы предательскую слабость. — И ты властен не будешь. Хотя... хотя... я не могу тебе сопротивляться. Но не будешь...

— А это мы еще посмотрим!

Мир пожал плечами. Взял на руки Тисменову зверюшку, поглаживая чешуйчатую спину и заставляя Старика нервничать, когда таракан-переросток начинал недовольно сипеть:

— Я исполнил свое обещание, Кадм. Время для твоего рассказа.

Рэми потер виски, пытаясь выгнать из головы тягучую боль. Тоска, которую столько времени глушил в себе амулет, вернулась с удвоенной силой. И Рэми стало стыдно... знал он, что это не его, чужое, но хотелось броситься в ноги Миранису и умолять о прощении... за то, что убегал...

Тьма все так же окутывала проклятую пещеру, делая ее похожей на могилу, но Марнис знал, что заточение его будет длиться не так уж и долго. Постепенно блекло отражение чужой комнаты в наполненной водой каменной чаше. Марнис оторвался от ока. Заклинания требовали сил, много сил, а их у младшего божества почти не осталось. Потому и наблюдать за Рэми удавалось урывками.

Но то, что он увидел, его вполне устроило. Еще немного и Аланна получит своего мальчишку, а вместе с этим будет вынуждена исполнить свое обещание.

Марнис станет свободным. И сильным, как когда-то.

— И все же ты настоял на своем, — Виссавия как всегда появилась неожиданно. — Рэми вернулся к Миру.

— Ты ожидала чего-то другого?

— Не видишь, мальчик задыхается... не понимает, что происходит — и я не могу помочь. Зелье Тисмена действует метко, блокирует все внешние влияния... И мои, и, как я понимаю, — твои. Если с Рэми что-то случится...

— Ничего с ним не случится.

— Помни, я лучше тебя знаю своих детей. Не будь так уверен... То, что там происходит, перерастает Рэми. Мои дети любят свободу, а Рэми сейчас окутывают сети богов. Ты ведь знаешь, что это значит?

— Не слишком ли хрупкими ты сделала своих детей?

— Может и так... — задумчиво ответила богиня. — Может, и так.

7. Глава пятая. История Кадма

— Однако твой рассказ был интересным, — задумчиво заметил коренастый. — Боюсь, обмен не будет равноценным.

— Это решать мне, — протянул Мир. — Рассказывай!

— Как знаешь, — усмехнулся Кадм. — Я сидел в своей комнате, когда хариб доложил о странном посетителе. Скажем так, выходить не совсем хотелось, так как у жены советника было ко мне важное дело...

— Избавь нас от подробностей! — прошипел Лерин.

— Уже избавляю, друг мой, — усмехнулся Кадм. — Хариб намекнул, что посетитель, вроде, дело имеет серьезное. Да и сам гость странный. Не из замка, а все ж миновал каким-то образом охрану парка... Пришлось одеться, оставить даму и выйти из затемненных покоев.

— Какое интересное "важное дело", — протянул Миранис. — И это ты мне после этого читаешь морали?

— Я тебе не за женщин читаю морали, мой дорогой, а за то, что не умеешь с ними обращаться, бросаешь их и наживаешь нам врагов. А я делаю вид, что они меня бросают сами. Но мы не об этом...

Гость был кассийцем, сомнений не было: татуировка, уверенный взгляд, стандартная внешность. Этакий отожравшийся клубок, сын богатого рожанина: четыре щеки, ленивые движения, каштановая копна волос. Вонь от пота. И веснушчатое лицо.

Не смотрите так на меня, Рэми, ничего против рожан не имею. Но кое-что имею против некоторых их представителей.

— Как вы сюда добрались? — спросил я.

— Скажем так, — ответил он, — у меня есть некоторые связи при дворе.

— У рожанина?

— Может, и у рожанина.

— Как вас зовут?

— Имеет ли это значение?

Я замер. Разговор начинал казаться интересным, а первое впечатление "простоватого сына богатого рожанина" развеиваться. Толстячок прост не был. Да и в вороте рубахи я заметил игрушку, которой у бедняка быть не должно — редкой формы необработанный лунный камень...

Мне показалось, или вы вздрогнули, Рэми?

— Вам показалось. Продолжайте.

— Он так же сказал. Почти так:

— Продолжим? Разговор будет долгим, но сначала я хочу поставить вам условие.

Хамство гостя уже не забавляло, но я решил еще немного поиграть:

— Условия здесь ставлю я.

— Вы? — усмехнулся гость. — Так ли? У меня есть знания, которые вам пригодятся, а что есть у вас? Власть? Вы даже не можете меня арестовать, потому как не за что.

— Дерзость — достаточный повод. У нас на конюшне секут за меньшее.

— Вы правы. И достаточный повод, что я использовал заклинание забвения... и тогда никакие пытки не вырвут из меня то, что я собираюсь рассказать добровольно. Вы же знаете, как это просто. Раскусить горошину....

Мне начала забавлять это игра в поддавки. Гость не был прост, ой не был. И смотрел на меня так... Он тоже играл. И знал, что выйдет из игры победителем. А я мог бы показать, на что способен высший маг, но зачем?

Мне, в конце концов, нужен был не толстяк, не победа, а информация, что он принес. Желательно, очищенная от шелухи магического безумия. И впервые в жизни я все ж сдался рожанину...

— Я вас слушаю.

— Вы не будете выяснять моего имени, — заметил он, подхватив со стола плод санте.

Видимо, он чувствовал себя гораздо увереннее, чем мне хотелось. Этакий наглец, который не знает одной мелочи: одно мое слово, и он не то, что горошину съесть не успеет, в ногах будет валяться, чтобы рассказать, с чем пришел, а заодно и все свои тайны. Но есть люди, которых так просто не унижают. Тот толстяк мне нравился, да и не заигрывался... Пока.

— Я уйду без слежки, и вы забудете мое лицо. Дайте мне в том слово архана.

— Может, еще и клятву мага? — парировал я.

И, представь себе, Мир, наш рожанин даже бровью не повел. Будто не заметил насмешки. И продолжал тем же тоном:

— Это будет излишним. Вы — честный человек. Я — не желаю вам зла, напротив. Так давайте друг другу слегка подыграем.

— Слегка? — съязвил я.

— Так ли уж нужна эта перепалка? Мы теряем время. А время, поверьте мне, дорого.

— Пусть будет так, — смирился я, садясь в кресло. — Я даю вам слово. Продолжайте.

— Я живу в одном очень странном доме, — заметил толстяк, устроившись на лавке. Моя бедная лавка давно не испытывала такой тяжести и жалобно заскрипела, моля о помощи. — И никогда не выдал бы тайн его обитателей... Но меня поставили перед выбором.

— Между кем и чем? — заинтересовался я.

Нет, право, Миранис, тебе надо было бы познакомиться с моим гостем. Более странного человека я в жизни не видал. И более умного видел редко. Особенно при дворе.

— Между моим долгом и моей дружбой.

— Вы выбрали долг?

— А что бы выбрали вы? — парировал он. — Ваши вопросы не облегчают нашего разговора. Сами понимаете...

— Продолжайте.

— Хозяин моего дома принял вчера странного гостя. Никогда не видел его раньше, и, надеюсь, никогда не увижу и впредь. Еще надеюсь, что тот человек никогда не узнает о нашем разговоре. Он принес моему знакомому деньги...

— За что-то?

— Он принес заказ цеху наемников на некого... Армана, друга наследника повелителя Кассии.

Опять вы вздрогнули, Рэми. Не любите Армана? Ну так то и не диво, его мало кто любит. Ой, только не смотри на меня так, Мир, уже молчу об Армане и продолжаю о госте.

— Вам какое дело? — поинтересовался я, начиная раздумывать — гость ведь знал слишком много, и был слишком интересен, чтобы его отпускать так просто. Но данное слово надо держать... Да и пока рожанин сам выдавал информацию, давить на него я не решался. Знаете же, как неадекватны люди под пытками. Начинают рассказывать о своем детстве, о глупый обидах и прочем, забывая о нужном палачу... Уже, уже, Мир, замолкаю о пытках, продолжаю о незнакомце.

— Скажем так. Для начала заказчик заплатил за убийство Армана. Так сказать, в качестве испытания, что цех способен подобраться очень близко к наследному принцу. Если бы убийство удалось, он заплатил бы цеху в десять раз больше золота за голову...

— Мираниса...

— О так!

— Еще раз спрашиваю, вам какое дело?

— А если я скажу что-то еще? О предсказании, что род Деммида угаснет. А также о разочаровании короля Ларии, для которого ваш архан является...

— Внуком, — гость кивнул. — Я слушаю вас.

— Мой король послал меня, чтобы я кое-что выяснил.

— Вы ведь не кассиец?

— Не совсем. Татуировка у меня настоящая... кое-кто все же принял меня в свой род, а следуя вашим обычаям этого достаточно, чтобы стать настоящим кассийцем. Как вы угадали, родом я из Ларии.

— Что я могу сделать?

— Вы должны охранить Армана этой ночью. Даже ценой смерти моего знакомого, которому дали задание... он получил некую вещичку, очень сильную. Как он ее использует, я знать не могу, но использует уже сегодня. А я через своих друзей вызову из Виссавии одного человека, который попросит цех наемников об услуге... никогда не поднимать руку на наследника трона Кассии.

— Какого виссавийца вы вызовите, позвольте поинтересоваться...

— Арама, сына Акима, слышали о нем? — я кивнул, естественно, слышал. Кто не слышал о любимом советнике вождя Виссавии? — И, надеюсь, знаете, что цех должен Араму.

— Забавно, — усмехнулся я. — И что же вы такое можете предложить виссавийцам, чего нет у нас?

— Это не важно. Важно, что вы получите передышку.

— Только передышку?

— Цех не выдаст заказчика. Это знаем и я, и вы. Знаем и то, что повелителю не нужен конфликт с цехом наемников. Я заставлю цех отступить от заказа. Вы — сделаете вид, что ничего не произошло. И... постараетесь пощадить наемника. Он всего лишь исполнитель... на том я раскланиваюсь.

Слово свое я сдержал. Хотя отдал бы много, чтобы выяснить, кем был тот человек и куда он ушел, но убийцу я поймал. И даже немного помучил. Но, как и ожидалось, цех наемников умеет хранить свои тайны и барьеры у них сильные. Только вот... зараза... наемником был твой Гаарс, Мир.

А теперь я хочу спросить — какое отношение наш друг Рэми имеет к покушению на лучшего друга наследного принца Кассии?

Рэми открыл было рот, но тут вмешался Миранис.

— Говоришь, меня хотят убить? — спросил он, вставая с кресла.

— Видимо, так, — ответил Кадм.

— А чтобы убедиться, что цех наемников в состоянии добраться до меня, потребовали голову моего друга, Армана? Здесь, в замке?

— И с этим согласен.

— А почему именно Армана? Ни тебя, ни Тисмена, ни Лерина?

— И в самом деле, почему, — спокойно спросил Кадм, смотря в окно. — Что общего между тобой и Арманом, помимо дружбы?

— Нет! — побледнел Миранис.

— Да! — заметил Лерин. — Кровь оборотня. А кто помимо нас знает об этой крови?

Рэми замер, начиная понимать, что влип. Еще как влип. Все вдруг посмотрели на него, и ничего хорошего в тех взглядах не было. Подошел к двери Кадм, явно отрезая путь к спасению, потянулся за мечом. А Рэми открыл было рот, чтобы оправдаться, нагрубить как обычно, крикнуть, что все это домыслы и чуть собачья, как взгляд его упал на Мираниса. Неужели... и Мир в нем сомневается?

Рэми не понимал, откуда было это жгучее чувство обиды. Обычно он бы посмеялся над недоверием Мираниса, пытался бы что-то объяснить, но теперь вдруг почувствовал себя предателем. А что, если они все правы?

— Бред! — протянул Миранис, наливая себе вина. — Он же меня спас!

— И тотчас предал, — холодно заметил Лерин. — Упрямо не хотел быть твоим телохранителем, водит дружбу с цехом наемников, — Рэми икнул. — То, что иные воспринимают как честь, он упорно отвергает. Так бывает? Чтобы обычный рожанин отвергал титул? Чтобы преступник и колдун не хотел стать магом? Что, если он не только дал клятву главе рода, но и подчинился цеху наемников? Что, если он пришел сюда с одной целью — закончить то, что не закончил его дружок?

Закончить? Убить? Мира?

Решение пришло само собой, а вместе с ним — неожиданное спокойствие:

— Вы не доверяете мне?

— А мы можем вам доверять? — ответил Тисмен.

— Почему?

— Может, не хотим ошибиться?

— Понимаю, — поднялся Рэми, сам уже не зная, что он делает и зачем. — Я обманул ваше доверие. Понимаю, что выход у меня один.

— О боги, да успокойтесь вы! — обеспокоился Тисмен.

— Да я и спокоен. Только позвольте, я сам.

— Сам что? — не понял Мир.

Кадм медленно высвободил из ножен меч. Миранис встал с кресла, хотел подойти к Рэми, но его удержал Лерин.

Рэми усмехнулся. Значит, он все понял правильно. Эти люди думают, что Рэми пришел сюда убить Мира. Что же... тот, кто хочет убить Мира, кто обманул его доверие, не достоин...

— Нет, Кадм! — остановил телохранителя Миранис. — Рэми, прошу тебя.

— Я тебя предал, мой архан. Я сопротивлялся тебе, это непростительно.

— Кадм, убери меч, — неожиданно спокойно сказал Тисмен. — Тебе не стыдно? Это же мальчик. Он на ногах едва стоит, бредит, безоружный, под действием наркотика, лишенный силы. Ты без меча не справишься?

— Уже убрал, — покраснел коренастый.

Миранис сделал шаг вперед, протянул руку:

— Рэми, успокойся... Что ты несешь, Рэми?!

— Не подходи, Мир. Я все понял.

— Тисмен, ради богов! — вскричал Лерин. — Что за гадость ты положил в зелье?

Зелье тут совсем не причем. Рэми посмотрел в расширенные от страха глаза Мираниса. Мягко улыбнулся:

— Клянусь всеми богами, никогда тебя не предавал. И не предам. Но ты мне больше не веришь, а телохранитель принца, которому не верят, жить не достоин.

А потом прыгнул в окно, своим телом разбивая стекло. В кожу вонзилось множество иголок. Быстро приблизилась укутанная снегом земля. Удар. Тьма.

Марнис сжал зубы и отшатнулся от ока. Все еще не в силах успокоить жрущий последние силы гнев, он опустился на трон, приказывая оку погаснуть.

Впервые тьма показалась ему спасением. Этот мальчишка действительно безумец.

— Доигрался? — сестра, как всегда в последнее, появилась внезапно.

— Не понимаю этих магов, — простонал Марнис. — Выброситься из окна, почему?

— Ну это не первый и не последний сюрприз с Рэми. С моими детьми, Марнис, надо обходится осторожно. И слова подбирать правильно...

— Ну да, я и забыл. Вложенная в них проклятая верность...

— И мгновенная смерть, когда эта верность подвергается сомнению.

— Твои люди никогда не совершают ошибок? Смерть все же это слишком.

— Совершают. Но верь мне, гораздо реже, чем кассийцы.

— Почему ты так спокойна?

— Играешь с судьбами людей, а до сих пор их так плохо знаешь? Стыдно, брат.

8. Глава шестая. Казнь

Этим утром так холодно. Низко, касаясь верхушек тополей, плывут свинцовые тучи. Воет пронзительный ветер, швыряет в толпу колкими снежинками, пытается разогнать разношерстный народ, но люди не расходятся. Ждут. Зрелища. Казни.

В толпе лишь несколько человек, что ждут не казни, а спасения. Не замечает ветра, не чувствует холода бледная Варина. Хоть и дрожит под слишком тонким плащом, хоть и побледнели ее щеки. Но сжимает судорожно в посиневших ладонях фигурку божества милосердия, Иилы, и беззвучно шевелит губами в такт молитве.

Однако небеса, к которым Варина то и дело поднимает взгляд, сегодня глухи. Сыплют снегом. И молчат.

Ветер рвет плащ, толпа расступается вокруг, будто боится ее горя, словно она заразная. Люди отводят глаза. Стараются уйти подальше, не думать, не слышать, и лишь Рид, молчаливая и серьезная, стойко стоит рядом, обнимая новую родственницу за талию и то и дело стирая с ее глаз бегущие слезы. Поддерживала, говорила правильные слова, успокаивала, хотя сама наверняка сходила с ума из-за пропавшего Рэми.

Рядом стоит и Бранше. Обычно веселый, он понуро смотрит на возвышающийся над толпой помост, и вместе со всеми старается не думать. О горе Варины лучше не думать. Так спокойнее...

Боги, да что же это? Не так должно было быть...

Бранше в тот день вернулся поздно. Стараясь никого не разбудить, прокрался он в свою комнату, и уже почти прошел мимо спальни Гаарса, как услышал:

— Не понимаешь! — говорил чужой голос. — Мастер волнуется. Рэми, твой подопечный — сильный маг. А мы не можем его использовать?

— Но используем же! — парировал Гаарс.

— Это используем? Не смеши меня! Колдун нахвалиться на мальчишку не может, говорит, что такой силы в Кассии не сыщешь. Только горд Рэми, независим, слышишь! Мастер начал опасаться. Если ты сейчас не надавишь на Рэми, то это может сделать кто-то другой! Заставь его дать клятву мага. А потом... он уже не сможет противиться заказам цеха.

— Идиоты вы! Сейчас Рэми вам полезен, это правда, но клятва его погубит!

— В таком случае он умрет. Если Рэми и в самом деле такой правильный, то лучше убить его сейчас, пока он слаб и нам доверяет.

Гаарс некоторое время молчал. Бранше молился всем знакомым ему богам, чтобы те дали главе рода силы для отказа, а заодно и вложили бы в уста Гаарса правильные слова, чтобы убедить цех наемников.

— Не могу.

— Тогда я не прошу, я приказываю, — изменил тон незнакомец. — После того, как ты отнесешь Арману переданную Урием вещичку.

— Даете это задание мне?

— Кому еще? Лучшего у нас нет, а таких денег, что предложил заказчик, цех никогда не видел. Наш заказчик хочет гарантии.

— Гарантии чего?

— Что мы можем добраться до Мираниса. А смерть наследного принца стоит очень дорого, таких денег мы в жизни не видели. Завтра ночью ты лично убьешь Армана во дворце, в покоях, которые граничат с покоями принца. И докажешь, что нам не страшны обереги. А потом Мастер возьмется за наследника и помогать ему в этом будет Рэми! Либо Рэми умрет вместе с Арманом. Больше ждать мы не будем. Ты меня понял, Гаарс!

Бранше вжался в тень, и только чудом вышедший человек его не заметил. Когда стихли внизу шаги, Бранше пробрался в свою комнату и не раздеваясь бросился на кровать.

Спать, не смотря на усталость, не хотелось. Оставшийся кусок ночи пролежал он, уставившись в балку потолка. Смотрел на таинственно шевелившиеся тени ветвей яблонь и думал.

Гаарс попал в ловушку. Бранше знал, что глава рода испытывает к Рэми слабость... Почему-то все испытывают к этому мальчишке слабость, даже он, оборотень и лариец, и тот попался — что уже говорить о Гаарсе, у которого ни младшего брата нет, ни сына...

Племянник — глупый, наивный — не в счет. И теперь, припертый к стенке, Гаарс не хотел ни убивать Рэми, ни принуждать его к наемничеству, да только выбора не было. Ни у него, ни у Бранше.

Гаарс не убьет Рэми, жуку ясно. Заставит мальчика, ради его же блага, дать клятву, и потом — заставит Рэми убить Мираниса. А у мальчишки получится... у Рэми всегда получалось.

Бранше должен вмешаться. Вопрос — как?

Надо пробраться в замок. Благодаря Рэми и его драгоценной Аланне это легче легкого: когда Бранше отнес письмо девчонки во дворец, он неожиданно получил доверие, которого даже не ожидал. А вместе с доверием — маленький амулетик-пропуск в парк.

Стоило с амулетиком подойти к изгороди парка, как защищавшая замок магия пропускала внутрь. А там до дворца рукой подать... А что во дворце?

Бранше встал с кровати и подошел к окну, распахнул его настежь, пуская внутрь холодный зимний воздух. Думай, Бранше, думай! Если ты остановишь Гаарса, то глава рода умрет, а на его место придет другой. Бранше потеряет доступ к клану наемников.

О боги, нужно время. Через несколько дней в город приедет Элан. Жених Аланны и тайный друг, человек, что поверит оборотню, и позовет сюда Арама...

Арам напрямик использует власть, которую Бранше использовал лишь косвенно — именно по просьбе виссавийца цех покровительствует Бранше, по его просьбе ларийца встретили здесь как друга...

Но придется раскрыть пророчество... "Только в крайнем случае, — приказал повелитель, — только если не будет другого выхода... ты скажешь виссавийцам, что наследник жив".

Наследник жив, но он, Бранше, его не нашел. Даже следов не нашел, и что же он имеет? Крохотное пророчество, что судьба наследника связана с судьбой Мираниса?

Араму хватит чтобы вмешаться в судьбу Кассии, напомнить цеху наемников о старом долге и заставить их отказаться от заказа. Большего пока и не надо: Бранше получит время, а время сейчас дорого.

Итак, с цехом решили, а что делать с Гаарсом? Как его остановить? Обезвредить на несколько дней?

Боги, опять этот Рэми! Рэми или Миранис... или приказ повелителя Ларии!

Если главу рода выдать? Бранше вздрогнул. Нельзя. В Кассии, как и в Ларии, подобное решается быстро — казнью. На место Гаарса придет другой, заберет род вместе с Рэми и тогда мальчишке придется худо.

И тут Бранше осенило. Амулет, который украдкой показала ему Варина. Амулет, от которого пахло оборотнем. Сколько оборотней в замке? Всего два. Это не Арман, нет... значит, принц. За которым всегда ходят телохранители.

Принц должен Гаарсу, и должен настолько, что казнь отменят, а если амулет отнесет Рэми... Бранше улыбнулся. Телохранители принца не наемники, они не слепы и если им предложить Рэми на тарелочке, мальчишку больше из рук своих не выпустят и из лап цеха наемников вырвут. Заодно и Гаарс вернется в дом... живой.

Но как правильно выдать Гаарса и при этом добиться, чтобы его не убили? Выдать кому-то, кто гораздо сильнее, например, телохранителю принца. Заодно дать ему немного "лишней" информации, предупредить о заказчике... и остаться самому живым...

Вроде получилось. Телохранитель Бранше выслушал, отпустил, Рэми взялся отнести амулет в замок, и... пропал.

Что-то пошло не так. Либо Рэми по дороге перехватил цех наемников, либо телохранители все же решили пожертвовать Гаарсом. И амулет удачи подвел! Хотя не должен был!

И что теперь? Все сильнее сыпет хлопьями серое небо. К лучшему. Меньше увидит и без того бледная Варина, да и толпе любоваться на казнь незачем. Вот оно, варварство кассийцев — в Ларии узников убивали тихо, за толстыми стенами, а здесь на казнь ходят, как на праздник, целыми семьями.

Кричат в нетерпении, смакуют подробности и не думают о родственниках, что кусают до крови губы, бледнеют под тающим снегом и все смотрят и смотрят на помост, не в силах оторваться. На веревочные петли, покачивающиеся из сторону в сторону. Вправо, влево... как маятник в часах бога смерти.

Но вот толпа отрывает взгляды от виселицы, поворачивает многоликое лицо к выкрашенному сажей храму смерти, а от храма медленно тянется телега. Скрипит снег под полускрытыми длинной шерстью копытами лошадей-тяжеловозов, ведет лошадей под уздцы укрытый черным плащом жрец смерти, защищают его дозорные, а в телеге стоят одетые в легкие туники смертники.

И опускает Бранше надежда, давит на грудь тоска — между осужденными, в сполохах снега, видит он Гаарса. Видит опухшее от синяков лицо, разбитую губу, запекшуюся в светлых, растрепанных волосах кровь. И сжимает руки в кулаки, постанывая. Где же ты, Рэми? Где же ты, зараза? О боги, как же вы допустили...

Всхлип Варины, горький, безнадежный, бьет по плечам, заставляет согнуться пополам, как от боли. И отказывается Бранше смотреть на повозку, но смотрит, и видит, как летит к Гаарсу гнилой помидор, как вздрагивает мужчина от удара, как растекается по серой рубахе красное пятно.

И как глаза смертника шарят по толпе, находят родных и улыбаются... Страшно от этой улыбки. Хочется превратиться в зверя, рвануть по головам к повозке, перегрызть веревки, что стянули запястья друга... и ластиться к ладоням, испрашивая прощения.

Где же ты, Рэми?

Вздрагивает довольно людское море, исходит волнами, когда повозка достигает цели. Осужденных пинками выталкивают на помост, ставят на раскрашенные черной краской табуреты, надевают на шеи петли, и жрец смерти начинает свою песню.

Плачет толпа, вспоминает умерших. Почти жалеет тех, дрожащих на помосте. Вздрагивающих, когда песнь достигает хрустальных вершин, ожидающих пустоты под ногами...

Поддавшись отчаянию, Бранше не сразу заметил, как толкнуло его к Варине: недавно плотная толпа расступалась, давая дорогу какому-то человеку, укутанному в синий плащ.

Маг, екнуло сердце оборотня. Сильный маг, пришел полюбоваться на смерть Гаарса. Маг, до которого Бранше нет дела. Ни до чего нет дела: смотрит он, как падает на усыпанную снегом землю перчатка старшого, как послушно хватаются за табуреты дозорные, готовясь вырвать их из-под ног осужденных. И как гаснет медленно взгляд Гаарса, потерявшего надежду. А была ли она, эта надежда?

— Остановить!

Вспыхнули гневом глаза старшого. Упал на плечи мага капюшон. Вновь заволновалась толпа, опускаясь на колени, шепча слова благословения. И рука Рид потянула Бранше вниз, заставила упасть в талый снег, проявить неслыханное для оборотня-ларийца почтение.

— Склонитесь перед Алдекадмом, — дрожащим голосом начал перечислять глашатай. — Телохранителем силы наследного принца Кассии Мираниса. Владельцем Араганда, высшим магом, высшим жрецом храма рода, любимцем богов и хранителю силы двенадцати...

— Именем наследного принца Кассии, Мираниса, — тихо начал телохранитель, но его голос разносился над толпой, увеличенный магией, и каждому на площади казалось — Кадм говорит только для него. Только ему шепчет на ухо великую тайну. Только ему объясняет, — я дарую тебе жизнь, глава рода, Гаарс.

Вспыхивает вокруг мага синим, светом по глазам, а когда Бранше вновь смог видеть, уже не было телохранителя у помоста, а вокруг медленно поднимались с колен ошеломленные люди.

Бранше вдруг почуял страх толпы, страх перед человеком, с которым сам Бранше несколько дней назад общался так запросто — телохранителем наследного принца.

Пока Бранше поднимался с колен, дозорные уже молча исполняли приказ и резали веревки на запястьях Гаарса. Они грубо толкнули бывшего смертника в толпу, и люди разошлись пропуская в свои ряды неловко двигающегося мужчину. А сами не отрывали глаз от помоста, туда, где из-под ног осужденных вылетали табуреты.

Бранше стоял под вполохами снега и глупо улыбался. Успел Рэми... глупый мальчишка, успел...

— Звал меня? — тихо поинтересовался кто-то за спиной.

Бранше обернулся и поспешно поклонился: перед ним стоял черноглазый, тонкий человек в одежде простого кассийца. Арам.

Краем глаза видел Бранше, как Варина бросилась на шею брату, как ласково улыбнулась Рид...

— Я вынужден настаивать, — сказал Арам. — У меня очень мало времени, Бранше. Ты же знаешь...

Бранше знал. Помнил он, как лет десяток назад, поздней осенью созданное неумелым магом животное обожгло нерадивого ученика, да так, что виссайцы лишь руками развели. Такое неподвластно даже магам-целителям. Такое не лечится.

А потом из перехода вышел кто-то невысокий, не выше двенадцатилетних учеников, но в зеленом плаще целителя, с закрытым, как и полагалось виссавийцу, лицом, скинул плащ на руки учителя и остался в одной тунике, перевязанной поясом, шириной в ладонь.

И ученики-ларийцы вздрогнули от зависти — такой молодой, их не старше, а уже советник самого вождя Виссавии, наделен силой, о которой они и мечтать не смели. Смели только бояться, отходя в сторону и уступая ему дорогу.

Мальчишка окинул испуганных учеников печальным, слишком уж для его возраста мудрым взглядом, и вдруг ушел куда-то страх и беспокойство, остался лишь покой. Благодатный, вязкий покой, который ничего не могло нарушить. Даже доносящиеся из распахнутых окон крики исцеляемого.

Крики продолжались два дня. Потом Арам вышел из спальни больного, кивнул директору магической школы и осел на руки ожидавших виссавийцев.

Арам спал в комнате Бранше. Беспомощный, вызывал он теперь не страх и почтение, а жалость. Казался обычным, сгоравшем в лихорадке мальчиком...

Одним только видом опровергал Арам сплетни: мол, не зря виссавийцы закрывали лица, мол, уроды они. Вовсе не уроды... черты лица у виссавийца были несколько более нежные, чем у ларийцев, будто лепившие их богини старались быть аккуратнее, сгладить резкие углы, наделив зато мальчишку тщательно вылепленными губами, тонкой, белоснежной кожей, и длинными, как у девчонки, ресницами.

Семь дней метался он в бреду, выкрикивая слова на незнакомом языке. Семь дней сидел Бранше рядом, ел тут, спал тут, менял холодные компрессы. И молился, чтобы гость выжил. Чтобы в комнату, под опущенный купол, смог войти кто-то помимо Бранше и дать ему отдохнуть.

Но никто войти не мог. А маги-виссавийцы не вмешивались. Ждали в приготовленных для них покоях и на все вопросы отвечали — это пройдет.

Прошло. Утром восьмого дня, проснувшись на рассвете, Бранше поймал на себе внимательный взгляд. Виссавиец не спал. Лежал с открытыми глазами и что-то шептал.

— Не понимаю, — покраснел Бранше.

— Прости, — ответил виссавиец на чистом ларийском. — Я забыл. Почему я не в клане?

— Какая-то защита...

— Моя вина, — слегка смутился мальчик. — Это твоя комната?

— Да.

— Потому ты смог войти. А где твой товарищ? В комнате должно быть двое...

— Умер. Утонул в реке этом летом.

— Тебе до сих пор больно, — сморщил брови мальчишка. — До сих пор оплакиваешь...

А потом веки Бранше вдруг сами собой опустились, и он заснул. А когда проснулся, Арама не было в школе магии. Зато ушла из души горечь и тоска по погибшему другу, а на подушке остался амулет удачи...

Арам почти не изменился с тех пор. Тело его выросло, окрепло, а глаза остались такими же — широко распахнутыми, кажущимися на первый взгляд невинными. Только не невинность то была — мудрость. И Бранше, не обманываясь хрупким видом виссавийца, с почтением поклонился Араму, любимому советнику вождя Виссавии. Юноше, что и мальчишкой был сильнее большинства магов клана. Сыну одолевшего демона Шерена Акима.

— Прошу прощения, друг, — сказал Арам, когда они вошли в небольшой дом, спрятавшийся за укутанными снегом елями. — Но ты знаешь нечто, что я знать не должен.

Бранше не спорил. Он давно уже привык к странностям виссавийцев, к их таинственным "так приказала богиня", потому вопросов не задавал, принял из рук Арама чашу с вином и кивнул.

— До нашей встречи я разговаривал с хранительницей. Ее воля для меня более священна, чем воля вождя. Хранительница приказала помочь тебе, не требуя за это награды. Еще передала лично для тебя, — взгляд виссавийца стал глубоким, зрачки расширились, а голос приобрел зловещие нотки, — чтобы ты не считал себя особо умным... возможно мы знаем даже больше, чем тебе хотелось бы. Ты знаешь, кого ищешь, мы знаем, где он.

Чаша в руках Бранше дрогнула, и вино чуть было не пролилось на пол: знают, и тем не менее подвергают его опасности? Да в одной Ларии найдется куча людей, которые захотели бы получить власть над наследником магической страны. Арам не замечал волнения друга. Он стянул перчатки и начал греть над огнем посиневшие от холода пальцы.

— Не люблю Кассию. Не люблю снег.

— В Виссавии нет снега? — осторожно поинтересовался Бранше.

— В Виссавии есть все, что хочет ее вождь, — уклончиво ответил Арам. — Но ты позвал меня не за этим, правда? Я ценю твое общество, Бранше, но времени нет. Мне надо знать, чем я могу помочь... и отправиться на встречу с повелителем Кассии.

— Виссавия решила все же вмешаться? — встрепенулся Бранше.

— Ты задаешь вопросы, которые тебя не касаются, — отрезал Арам. — При всей моей любви к тебе, есть вещи...

— Я понимаю...

— Я рад, что понимаешь. Мне сложно тебе отказывать.

Вот он какой... Мужчина, ради которого так плакала это глупышка Варина, ради которого пошел в замок Рэми. Тот, что сумел подчинить себе мальчика-виссавийца. А ведь даже ей, Рид, удавалось с трудом...

Чем ты его взял? Уверенной улыбкой? Умным блеском глаз? Ну да, Рэми всегда такой был — мудрость ценил выше положения и силы... Вот и Занкла мальчик чем-то подцепил — рискуя положением, старшой все же позволил женщинам уехать из замка, не спрашивая, ни куда они едут, ни зачем.

— Где Рэми? — спросил Гаарс, поспешно выводя их из толпы.

— Я и сама хотела знать — где, — ответила вопросом на вопрос Рид. — Мне сказали, что Рэми спасает вас. Вы тут, а мой сын... пропал. И все из-за того, что вы взяли на себя слишком тяжелую ношу, приняли в род мага. Выдержите ли?

— Бросаете мне вызов? — засмеялся Гаарс. — Трудностей я никогда не боялся. Еще раз спрашиваю, где Рэми? И что это за ерунда со спасением?

— Я виновата, — вновь заплакала Варина. По мнению Рид, она плакала слишком часто. В этом мире нельзя расслабляться, нельзя расклеиваться. Слезы не дают ничего хорошего, Рид по себе знала. — Попросила его отнести тот амулет, что ты мне дал. Еще два дня назад. И больше его никто не видел.

Взревела победоносно толпа, Рид инстинктивно повернулась к виселицам и сжалась, задохнувшись от ауры насильно оборванной жизни. Как только кассийцы ее не чувствуют? Как могут восхищаться близостью бога смерти? Как смеют оскорблять его непочтением?

— Догадываетесь, почему? — спросил Рид Гаарс, увлекая женщин за собой в переулок.

— Откуда? — натянуто улыбаясь, ответила Рид.

Она поскользнулась на скользкой дороге и упала бы, если б рука Гаарса не поддержала. Она тотчас отшатнулась, вспомнив вдруг полузабытые сильные руки мужа. Воспоминания, которых Рид боялась и которые спугнула шедшая им навстречу знакомая фигура. "Быстрый ты, — восхитилась Рид, — дело свое знаешь. Исчез эффектно, и появляешься не хуже..."

— Была бы моя воля — сказала Рид, — шагу бы Рэми не сделал в сторону замка! Но есть некто, кто ответит на наши вопросы.

Гаарс обернулся и, увидев Кадма, почтительно поклонился телохранителю. Но Рид успела заметить в глазах одного из мужчин неприкрытый страх, а на губах другого — мимолетную жесткую улыбку.

— Бросьте эти церемонии, — голос Кадма был холодным, и Рид вдруг поняла — Гаарс боится не зря. — Несколько дней назад наша встреча была менее приятной. Не забывайте, что Арман мне друг.

— Не забываю. И ценю вашу защиту. Хотя и не понимаю...

— Вам и не следует понимать. Вы ввязались в игру, которая может стоить вам всем жизни. И если ваш цех еще раз так промахнется, вы умрете. Я не остановлюсь перед тем, чтобы ваших друзей вырезать под корень. Однако сейчас вы проследуете за мной. Не волнуйтесь, архана, — быстро добавил он, уловив волнение Варины. — С вашим главой рода ничего не случится, если он будет вести себя правильно. Даю слово.

— Еду с вами! — крикнула Рид, оттолкнув в сторону Варины Лию.

— Оставайся здесь, Рид, — прервал ее Гаарс. — Это приказ главы рода.

— Мне очень жаль, но это решать не тебе, — ответила Рид, упрямо посмотрев на телохранителя принца. — Мой сын отправился к вам? И не вернулся. Вы ведь за этим пришли? Знаете, где Рэми?

— Теперь вижу, откуда взялось у Рэми ослиное упрямство, — заметил телохранитель, взмахнув рукой. Из тени мгновенно вывели трех лошадей. — Да, Рэми у нас. Да, именно поэтому я забираю Гаарса. Нет, ваше присутствие в замке не только нежелательно, но и неуместно. Однако, вижу, вы так же упрямы, как ваш сын, и если я не возьму вас с собой, натворите глупостей?

Рид не ответила. Ей не надо было отвечать и взгляда прятать не надо было. Она не Гаарс — с арханами разговаривать умеет. И знает, каким выражением глаз поддеть любого — даже телохранителя самого наследника. И поддела, заставив великого мага вздрогнуть...

Но прошел миг, гулко ударило сердце, и Кадм улыбнулся, сузив глаза:

— Не просты вы, архана, ой как не просты.

— Может, и так, — усмехнулась Рид.

— А может и нет, — холодно отрезал Кадм. — Поедете с нами. И теперь это не ответ на вашу просьбу, а приказ. Боюсь, вы сильно пожалеете о вашей дерзости. Иногда лучше послушаться... главы рода. Даже вам, Рид, не так ли?

9. Глава седьмая. Отказ

Мир остолбенел, не в силах поверить, что Рэми это и в самом деле сделал. Молнией пробежал мимо него Лерин, выкрикнул на ходу заклятие и стрелой пустил его вниз, вдогонку летящему к земле телу мальчишки. Раньше, чем Мир моргнуть успел, телохранитель прыгнул в окно и мягко спланировал вниз. Вслед за ним, не задержавшись ни на мгновение — Кадм и Тисмен.

— Ради богов, Тисмен! Из чего ты варил это проклятое зелье? — раздался снизу голос Кадма. — От тебя я такого не ожидал!

— Откуда мне было знать! — взорвался Тисмен. — Это я обвинял будущего телохранителя в измене? Это я срывал с него амулет, заставляя вспомнить о привязке? Да еще так внезапно! Боги, я же предупреждал... осторожнее надо быть, мягче! А ты с мечом? На мальчика!

Судя по тому, что они находят время ссориться, жить Рэми будет. Мир облегченно вздохнул, подошел к окну и выпрыгнул вниз, на залитый красными пятнами снег.

— Заткнитесь оба! — прошипел он. — Нашли время!

Он склонился над Рэми и поймал его медленно тускнеющий взгляд:

— Куда собрался, друг мой? Тебе никто не позволял уходить.

— Я не нужен тебе, — шептал Рэми.

— Ты мне нужен, — эхом отвечал Мир.

— Ты не веришь мне.

— Я тебе верю. Посмотри на меня, — Миранис взял руку Рэми и осторожно погладил юношу по волосам. — Посмотри мне в глаза. Я всегда тебе верил. Никогда в тебе не сомневался. Я искал тебя, ты же знаешь?

— Знаю.

— То что ты чувствуешь... ты просто не привык, это слишком внезапно, это наркотик, это не ты...

Мир и сам не верил, что это он на глазах у собственных телохранителей подобно любящей матери уговаривает отуманенного наркотиком мальчишку не делать глупостей, еще более не верил, что это ему важно, чтобы Рэми наконец-то понял, услышал, и не вздумал уходить...

— Кости целы, — резюмировал не терявший времени Тисмен. — Лерину надо спасибо сказать. А крови много, так это потому как стеклом порезался. Но кровь я остановлю... И умереть вам, Рэми, не дам, не надейтесь.

Кадм подхватил Рэми на руки и, мягко отпружинив от земли, взлетел со своей ношей к разбитому окну в спальню Тисмена. Вскоре он уже укладывал так и не потерявшего сознание мальчишку на кровати, не обращая внимания на быстро темневшие от крови простыни.

По приказу Лерина дух замка восстановил на окне стекло, вспыхнул ярче огонь в камине, и в комнате стало тепло и уютно. Сев в кресло, Мир хмуро смотрел, как Тисмен быстрыми движениями разрезает на своенравном мальчишке тунику, один за другим исцеляя многочисленные порезы.

Под мягкими движениями Тисмена Рэми постепенно расслаблялся, а Мир нервно кусал губы: пригласить бы жрецов, а лучше — умудренных опытом телохранителей отца, они быстро бы успокоили Рэми, объяснили бы, что такое привязка, примирили бы его силу и его разум.

Но Рэми, ради богов, не архан. Впервые за всю историю Кассии избранник одиннадцати — простой рожанин. И, что еще хуже — целитель судеб.

Если Рэми сейчас попадет к жрецам, то ему, скорее всего, не жить. Рожанин, целитель судеб и сильный, вспыльчивый маг это вызов всем мыслимым и немыслимым законам Кассии, значит, существовать не может. Другое дело, если Рэми пройдет привязки и только тогда явится к жрецам. Такого тронуть не посмеют. Такого будут терпеливо обучать, носить на руках и перед ним поклоняться.

— Я надеюсь, что ты понимаешь... что делаешь, — ожидаемо начал ныть Лерин. — Твой Рэми слишком чувствителен и для рожанина, и для мага. Объясни мне, как он может быть твоим телохранителем при такой ранимости? Или нам вместо одного принца охранять двух?

Рэми встрепенулся в руках Тисмена, посмотрел на Лерина затравленным взглядом и потерял сознание.

— Иногда мне хочется тебе врезать, Лерин, — прошипел Миранис. — Всем вам врезать. Мне напомнить, как вы себя вели перед привязкой? Или вы сами вспомните и заткнетесь?

Лерин покраснел и было от чего. Пятнадцать лет назад гордый архан доставил жрецам немало хлопот... Еще бы: избранник родился в семье главы рода, мало того — был единственным сыном, горячо любимым наследником, гордостью горцев... которые так и не смирились до конца с властью повелителя.

Он приехал тогда в замок вместе с отцом: неприступный, несмотря на свои десять лет. И как увидел маленького принца...

Мир тогда так не понял, почему сын высокого гостя стал вдруг серым... Лерин ведь ничего не сказал. А через некоторое время уехавшие, казалось, с миром горцы объявили повелителю войну:

— Вы отравили сына главы рода, — прыскал слюной гонец.

— Чем? — удивился повелитель.

— Любовью к наследному принцу.

Повелитель ничего не сказал, но не сдержал довольной улыбки. В игру вмешались жрецы и дипломаты, а через луну Лерин вернулся в замок. И в ту же ночь Мир проснулся с кинжалом у своего горла:

— Отец сказал, что если я тебя убью, — шептал гордый мальчик, — то смогу спать ночами.

— А ты сможешь меня убить?

Мир тогда уже знал... а Лерин — нет. И когда лезвие чуть глубже надавило на шею, царапнув кожу, принц даже не пошевелился... а руки Лерина уже начали дрожать...

— Я убивал! Я — мужчина! Я могу! — плакал сидевший на полу мальчишка-горец, когда в спальню принца ворвался дозор.

— Ваше высочество! — склонился перед Миранисом телохранитель отца. — Вы ранены?

Мир отер кровоточащую шею, посмотрел сначала на свои испачканные кровью пальцы, потом на все так же дрожащего в руках дозорных мальчишку-избранника и приказал:

— Всего лишь царапина... Будь с ним помягче.

— Не волнуйтесь, мой принц, — вновь поклонился телохранитель.

Мир не видел нового телохранителя до самой привязки. Спустя луну неожиданно спокойный Лерин встал перед принцем на колени, добровольно приступив к сложной церемонии. И в холодных глазах избранника светилась уже не ненависть — слепое обожание, которое перевернуло душу молодого принца.

И лишь гораздо позднее узнал Мир, как дорого стоил мальчику-горцу этот шаг: узнав, что Лерин не сумел убить наследного принца, отец его проклял, восстал против повелителя, а уже к концу лета погиб в бою с войсками Деммида.

Лерин никогда не разговаривал с принцем о своем прошлом и семейных связях. Но Мир знал, что мало-помалу телохранитель, если не восстановил свое положение среди горцев, то хотя бы наладил неплохие отношения с новым главой клана. И он же помог Деммиду заключить мир со своим гордым народом.

Марнис облегченно выдохнул, оторвавшись от ока. Он не столько жалел гордого Рэми, сколько не хотел его терять. Устроившись на троне, младший бог восстанавливал потерянные на око силы, медленно приходя в себя. Присутствия сестры, которая в последнее время здесь была чаще, чем у себя в храме, он уже не замечал.

— Это последний раз, когда я тебе помогаю, — сказала Виссавия, — когда я исправляю твои ошибки. Рэми мне нужен живым, и я очень надеюсь, что ты это понимаешь...

— Он и мне нужен живым, — выдохнул Марнис.

— Я уже говорила и повторюсь — ты многого не понимаешь. Мои дети... они не кассийцы, они думают иначе, они и живут иначе. Ты не знаешь Рэми, как не знал когда-то Акима. Думаешь ты выиграл? Посмотри на них, на телохранителей принца. Каждый из них получает силу одиннадцати. Тисмен — зеленый телохранитель. Травник. Лерин — чистый маг. Белый. Кадм — воин, коричневый. Боевая магия, оружие... как ты думаешь, кем из двенадцати станет Рэми? Мальчик, который показал самому наследному принцу — с ним опасно связываться. И на него опасно давить.

— Не посмеешь!

— Это ты посмел, не я! Ты подверг опасности род повелителя, вернув им целителя судеб. Как только он станет телохранителем, он выйдет из-под твоей власти. И, самое смешное, ты сам это сделал. Ты, не я, уговорил Радона сделать его избранником... а теперь, когда Мир его получил, менять что-то стало поздно...

— Ты ошибаешься. Я не хочу, чтобы Рэми стал телохранителем. Мне надо только одно — возвысить его до Аланны. С Миранисом он не останется!

— А это еще мы посмотрим! Ты до сих пор не понял? Мы оба играли с судьбой Рэми. Но если до сих пор у нас была одна дорога, то теперь мы расходимся. И сейчас я вмешаюсь.

— Ты, ты...

— Что ты мне сделаешь?

Рэми опять видел странный сон.

Он стоял в небольшой галерее, одну из стен которой прорезал ряд стрельчатых, высоких окон. За ними благоухали розовые кусты: и белоснежные, как только выпавший снег, и ярко-красные, как пролитая невинно кровь, и нежно-розовые, как румянец на щеках смущенной девицы. Противоположная стена галереи была украшена зеркалами, что отражали цветущий парк, обкиданное белоснежными клочками облаков бездонное небо, проносившихся по небу стрижей и неподвижно стоявшего спиной к Рэми мужчину.

Мужчина медленно обернулся на раздавшийся в пустой галерее звук шагов. На руках его встрепенулся укутанный в кружева младенец, вскинул пухлые, розовые ручки, вцепился в украшавшую плащ мужчины золотую брошь и недовольно загукал, когда украшение отказалось отрываться от темно-синего шелкового плаща.

— Мой повелитель? — выдохнул Рэми, узнавая, наконец-то, знакомый с монет профиль и падая перед Деммидом на колени.

"Он тебя не видит, — вновь услышал Рэми ненавистный голос хранительницы. — Смотри, и ничему не удивляйся."

В зал вошла молодая пара: мужчина и женщина. Они было упали перед повелителем на колени, но по знаку Деммида поднялись и повелитель осторожно отдал женщине ребенка, сказав:

— Я думаю, вам объяснили, что надо делать.

Малышка сморщила личико, протянула в Деммиду ручонки, в ее голубых глазах вдруг выступили слезы.

— Да, мой повелитель, — быстро ответил мужчина. — Нам надо спрятать девочку и никому никогда не рассказывать, кто ее настоящий отец. Могу ли я узнать имя младенца?

— Аланна. Мою дочь зовут Аланна.

Деммид кинул последний взгляд на внезапно взорвавшегося плачем ребенка и отвернулся.

— А теперь уходите.

Чуть позднее Рэми сидел в кресле, любовался на падающий за окном снег, и размышлял — если лениво двигающиеся в голове мысли можно было назвать размышлениями. Аланна — дочь повелителя. И даже если Рэми станет телохранителем Мира, девушки ему не видать...

— Рэми, вы как-то необычно тихи. Это настораживает.

Кадм появился, как всегда, бесшумно, подобно большому, но осторожному зверю. Некоторое время он стоял перед Рэми, мешая любоваться на игру снежинок. Рэми не обращал на назойливого мужчину внимания. Не раздражался. Не дерзил... Зачем? Ему казалось, что он покачивался на теплых, ласковых волнах, и весь мир был где-то далеко и неважен. И Кадм далеко.

Телохранитель покачал головой и вновь исчез за спинкой кресла.

— Не смотри на меня так, Тисмен! — раздался откуда-то издалека его голос. — Помню, помню: власть зелья. Надеюсь, ты справился с маленьким... недоразумением, потому как я еду в город, за главой рода, и помочь тебе с Рэми не могу. Лерин же, как ты знаешь, на дежурстве у принца.

Гаарсом? Что-то встрепенулось внутри Рэми, но вновь утонуло в ласковых, густых волнах. Сидеть в кресле было так хорошо и спокойно.

— Надеюсь, ты его не слишком помял?

— Мен, тебе ли удивляться? — жестко ответил Кадм. — Ты меня знаешь. Просто так ни цеху, ни наемнику покушение на Мира я не спущу. Они должны понять, что свобода свободой, деньги деньгами, но границы дозволенности существуют и для них. Не волнуйся, я оставил наемнику рассудок. Но я не из тех, кто облегчает смерть врагам Мира. И я хочу, чтобы даже помилованный, этот урод почувствовал, как ласково обнимает шею веревка...

— И потому медлишь со спасением до самой казни? Кадм, когда ты образумишься?

— Никогда. Во-первых, я не умею прощать. Во-вторых, люблю эффектные выступления. И люблю, когда люди получают по заслугам. Цех наемников сегодня не получит... а жаль!

Тисмен оказался вдруг перед креслом, подал Рэми наполненную зельем чашу. И под взглядом телохранителя Рэми выпил темно-зеленую тягучую жидкость до последней капли, не почувствовав вкуса.

— Чем ты его поишь? — встревожено спросил Кадм.

— А ты мне не доверяешь? — в голосе Тисмена послышалась легкая обида.

— После вчерашнего...

— Ничем особенным я его больше не пою. Рэми полностью спокоен, его сила спит, и это все.

— Но мальчик-то совсем бледный. Ты уверен, с ним все в порядке?

— В порядке. Иди за Гаарсом. А я сохраню Рэми здоровым, не сомневайся.

— Это ты называешь здоровьем? Иногда я тебя боюсь, Тисмен. Тихоня тихоней, а временами ты меня поражаешь... Однако погодка на улице. Не люблю снег. Побаливают старые раны и даже твои магические настойки не помогают. Чует мое сердце, только начались наши неприятности...

— Ноешь...

— И в самом деле, ною. Недостойно мужчины и телохранителя, да?

А вот Рэми нравился снег. Нравилось наблюдать за снежинками. Нравилось останавливать картинку, всего на мгновение, а потом вновь пускать вихрь белых сполохов.

Нравился покой, которому не мешал ни разговор телохранителей, ни спавшая глубоко внутри смутная тревога. Зачем тревожиться... зачем вставать? Зачем думать? Так много "зачем" и так мало "потому что".

Ветер подмел снежинками стекло. Рэми откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, уселся поудобнее и вдруг подумал, что в комнате слишком душно, слишком тепло, и он хочет морозной свежести, легкости ветра, поцелуев снега на щеках...

— Проклятье! — вскрикнул Тисмен, и Рэми открыл глаза.

Окна не было. Быстро становилось холодно, и пушистые комочки снега мягко ложились на укрывавший колени Рэми плед. Свежесть... наконец-то он ее почувствовал.

— Однако ж! — восхитился Кадм. — Сила его спит, говоришь?

— Замок, верни стекло на место! — закричал Тисмен, подбегая к окну и оборачиваясь к Рэми:

— Опять бежать вздумали? Забудьте! Вы меня поняли?

Чего он хочет, удивился Рэми. Бежать? Бред! В кресле так хорошо и удобно, куда и зачем отсюда бежать?

— Наш мальчик приучил духа замка, — продолжал издеваться Кадм. — Я же говорил, он у нас талантливый. И русалок привораживает, и окна испаряет! Осторожнее, Тисмен! И удачи! Она тебе ой как пригодится!

Хлопнула входная дверь. Стекло вернулось на место, в камине вспыхнул с новой силой огонь, в комнате быстро становилось тепло. И душно.

Тисмен с сожалением посмотрел на сломанный ветром цветок, потом на Рэми, покачал головой и опять скрылся за креслом. Скрипнула скамья. Зашуршали страницы. И воцарилась тишина...

Рэми все смотрел в окно. Небо постепенно перестало сыпать белый пух, хотя и осталось серо-синим, угрюмым. Дорожки тотчас расчистились, будто невидимая метла смахнула с них тонкое одеяло. Магия, и здесь магия, но Рэми было все равно. Он наблюдал. Он следил взглядом за солнцем, что медленно катилось к далеким крышам домов. Снег любил солнце. Он отражал его лучи, одаривая их золотом и румянился, подобно влюбленной девице.

Хорошо там, внизу. Там ласкает мороз бодрящей свежестью, там испускают нежный аромат розы, там окутывает теплым одеялом магия парка...

10.

Рэми хотел на улицу. Ему надоело это кресло. Он закрыл глаза, а когда вновь их открыл, то оказался в знакомой беседке, на ажурной белоснежной скамье, возле все так же журчащего фонтана. В этом парке ведь ничего не замерзает...

Медленно поднявшись, чуть покачиваясь от слабости, Рэми с трудом спустился по ступенькам.

Парк, как и раньше, укладывал под его ноги ровную дорожку, вел в глубину зарослей, туда, где цвели тронутые красным розы, где с шелестом падали на снег нежные лепестки. Рэми наклонился, поднял один из них, и чуть удивился, когда лег на его плечи теплый плащ.

— О боги! — прошептал Тисмен. — Этот день будет длинным. Рэми, посмотрите на меня.

Рэми посмотрел. Слабо улыбнулся. Ему казалось, что Тисмен за него волнуется, и это удивило. Слегка.

— Я понимаю — вы плохо соображаете. Понимаю, что мои зелья действуют на вас странно, но вы ведь меня слышите, правда?

— Я вас слышу.

— И понимаете?

— Я вас понимаю.

— Я прошу не покидать моей комнаты. Только сегодня. Очень прошу.

— Там душно.

— Я попрошу замок проветрить... Могу даже, о боги, не верю в это, оставить окно открытым... надо только перенести в кабинет цветы, и дерса...

Рэми не слушал. Он смотрел на розовато-голубые тени, на укутанные снегом ели, вдыхал морозный воздух и вовсе не жаждал возвращаться в искусственную зелень покоев Тисмена.

— Откуда вы так много знаете о магии?

Рэми понял вопрос далеко не сразу. Он был занят — рассматривал крупный цветок розы, что вместо нежно-розового, как его соседки, окрасился вдруг кроваво-красным.

— Меня научил друг.

— Многому вас научили "друзья". Наблюдая за вами мне становится страшно: оказывается подводный мир столицы гораздо глубже, чем я думал. Вы, мой друг, владеете магией получше многих арханов. И все же многого еще не умеете. Однако для рожанина очень неплохо.

— Но недостаточно, чтобы стать телохранителем принца, — устало ответил Рэми, срывая ярко-красный цветок.

Шип розы уколол палец, на снег упала алая капля, и Тисмен взял ладонь Рэми в свою, тепло улыбнулся, одним движением другой руки залечивая ранку.

— Видишь ли... — начал Тисмен. — Я могу называть вас на "ты"? — Рэми кивнул. — Мы не выбираем своей судьбы. Принц не просто так прочит тебя в телохранители. Там в лесу... вот тут, — Тисмен коснулся лба Рэми, — проступили знаки...

— Знаки чего?

— Знаки твоей избранности. И здесь уже не идет речь ни о твоем желании, ни о нашем, а о воле богов.

— Мне говорили, что боги надо мной не властны.

— Иногда я в это верю, — задумчиво ответил Тисмен, смотря, как роза в руках Рэми вдруг становится бутоном. Пальцы рожанина разжались и цветок упал на тропинку, вонзился в снег, стебель его начал удлиняться, разветвляясь, наращивая листья, и стремительно превращаясь в украшенный ярко-красными цветами куст. — Ты особый. И мне стало страшно, когда ты появился.

— Почему?

— Потому что человек-судьба появляется нечасто. А когда появляется...

— То кто-то умирает. И что-то заканчивается.

— Чаще всего — династия, — заметил Тисмен.

— Ты тоже считаешь, что я опасен? — спросил Рэми, ломая новый цветок.

— Не играй со своей силой! — предупредил Тисмен. — Не сейчас, когда не до конца понимаешь, что делаешь... отдай мне цветок. — Рэми отдал, и Тисмен отбросил его в снег. — "Тоже" — это о Кадме, правда? — Рэми вновь кивнул. — Нет, не считаю. Сказать по правде, и Кадм вряд ли считает.

Рэми посмотрел на Тисмена и вздрогнул. Морозный воздух понемногу возвращал разум, и Рэми всеми силами пытался собраться с мыслями. Не сказать лишнего.

А молчать следовало о двух вещах. Первая — видение. О том, что Аланна — дочь повелителя, и понятно теперь зачем Эдлаю "зять под каблуком".

Вторая... Второй было странное поведение Жерла той ночью. Жерл знал, что Миранис — оборотень, знал принца в лицо. Знал, что Миранис... предложит Рэми стать телохранителем, и пытался намекнуть — Рэми должен отказаться.

Откуда знал? Почему пытался предупредить? Рэми чувствовал, что это надо узнать, да как можно скорее, но...

Позднее... сейчас болит голова. От мыслей, от зелья Тисмена и от внимательного взгляда мага.

— Ты ведь не читаешь мыслей? — запоздало спохватился Рэми.

— А следовало бы? — насторожился Тисмен.

Рэми не хотел отвечать на этот вопрос. Он вообще недолюбливал этого "добренького" телохранителя, доверяя открытому и ироничному Кадму, да и вечно злому Лерину, гораздо более. Те хоть понятны.

А этот? Сочувствует, но Рэми знал — так же легко, как сейчас лечит его царапины, Тисмен убьет по первому приказу Мира. Лицемер. Рэми ненавидел лицемеров.

— Вот вы где!

— Ваше высочество, я... — сбиваясь, начал Рэми.

— Забудь про "ваше высочество", у нас есть дела поважнее, — рука Мираниса твердо легла на плечо, снег ударил вспышкой и, чтобы спасти глаза, пришлось зажмуриться....

Когда Рэми вновь смог видеть, они уже были в небольшом, уютном зале. Подбежавший молодой слуга робко улыбнулся, снимая с плеч Рэми плащ. Подхалимствует, как архану, и ошибается — Рэми не архан и никогда им не будет. А надо? Надо ли ему проклятая кровь высокорожденного, чтобы быть счастливым?

Проклятое зелье Тисмена постепенно переставало действовать. Тем не менее и сила притяжения к Миранису слегка притупилась, оттого Рэми теперь мог почти нормально соображать. И злиться.

Надо найти амулет, успокоить тоску по Миру, забрать из замка Аланну... и... пусть они играют в свои игры сами, без него. А их хваленые законы, татуировки и дозоры вполне можно, оказывается, обойти. У матери когда-то получилось и у Рэми получится.

— Впустите их, — приказал Мир.

Бесшумно распахнулись раскрашенные позолотой двери, в дверях показался Кадм, а за ним — Гаарс и Рид. Рэми слегка удивился, сделал шаг матери навстречу, но был остановлен шепотом Тисмена:

— Позднее...

Мать чуть заметно кивнула сыну и по приказу Кадма осталась стоять у дверей, почтительно поклонившись Миру.

Повинуясь Тисмену, Рэми повернулся лицом к принцу и только теперь смог его рассмотреть: в церемониальном, в тяжелом, украшенном драгоценными камнями наряде, с разрисованным синей краской лицом, подведенными черным глазами, он казался Рэми чужим. Безликим.

Чужая, безликая статуя покровительственно кивнула Рид, села на трон, указав Рэми на ступени у ног.

Рэми подчинился. Не сразу, после толчка Тисмена, когда брови Мира начали сходиться на переносице.

"Зря ты его опоил, — Рэми вздрогнул, услышав в голове голос Кадма. — Нам теперь нужен "разумный" Рэми, а еще лучше — "Рэми тоскующий по принцу". Гаарс не хочет приказывать мальчику стать телохранителем, а принц не хочет давить. Если так и дальше пойдет — он отпустит мага."

Более Рэми не слышал. Он чувствовал, что телохранители еще переговариваются друг с другом, но мыслей тех уловить не мог — сил не хватало. Оттого начинал злиться: на себя, потому как слишком легко поддался, на Тисмена, что лишил его возможности защищаться, даже на Мира... но на последнего лишь слегка. Не хотел он тревожить спавшую в глубине души проклятую тоску, не хотел вновь возненавидеть себя, за что "изменил"...

— Подойди, Гаарс! — вслух сказал невозмутимый Тисмен.

Глава рода повиновался. Выглядел он неважно: уставший, избитый, грязный. Гнев окатил Рэми при виде расползшегося по щеке Гаарса синяка, разбитой губы и спекшейся в волосах крови. Но теплая волна зелья остудила гнев. Рэми вновь стало все равно.

— Подойди ближе, — приказал принц. — Не бойся!

Гаарс шагнул вперед. Опустился на колени на ступеньках трона, поцеловав вышитый жемчугом край плаща наследного принца. Он был так близко, что почти касался Рэми, но, казалось, не обращал на друга никакого внимания, глядя только на Мираниса.

Тонкая рука принца в темно-синей перчатке, унизанная перстнями, покровительственно взяла мужчину за подбородок, ласково провела пальцами по синяку, и протянула ему знакомый до боли амулет.

— Возвращаю. И надеюсь, что в следующий раз ты не совершишь подобной ошибки.

— Никогда... клянусь, никогда более не пойду я против вас, наследный принц... и сейчас бы не пошел... знай я... мы ведь братья почти...

Сказал и осекся. Даже опоенный Рэми понял почему — негоже это какому-то рожанину называть наследного принца "братом".

Миранис сделал вид или в самом деле не заметил дерзости, кивнул Тисмену и телохранитель приказал:

— Отойди назад!

Гаарс повиновался.

"Кадм, ты его так обработал? — иронично поинтересовался принц, когда глава рода, подчинившись новому приказу телохранителя, вновь стал на колени. — Теперь понимаю, за что меня величают деспотом. Как иначе, если телохранители принца играют в палачей? И зная тебя, Кадм, уверен — тело Гаарса выглядит не лучше."

"А ты решил, что я так просто дам покушаться на твою жизнь?"

"Гаарс мой друг."

"Гаарс — наемник. И он не дает избраннику стать твоим телохранителем. А Рэми — опасен."

"Ты опять начинаешь?"

"Он нас не слышит, не так ли? А с тобой я могу говорить открыто. Или я ошибаюсь?"

Рэми вздрогнул. Его невольное движение не ускользнуло от внимательных глаз Тисмена:

"Рэми, посмотри на меня..."

Рэми сначала подчинился, а лишь потом понял, что совершил ошибку:

"Он слышит нас..."

"А, значит, все равно уже, что сделает Гаарс, — усмехнулся Мир, и Рэми почувствовал, как его плечо сжала рука принца. — Рэми, ты мой, не так ли?"

Рэми не понимал смысла слов Мираниса. Что значит — его? Только что Кадм говорил, что Гаарс сопротивляется, а принц ведет себя так, будто все уже решено. Что, если и в самом деле — решено? Ведь Гаарс — обычный рожанин, Миранис — наследный принц, стоит второму приказать, и первому ничего не останется, как подчиниться.

— Гаарс, мне очень хочется тебе верить, но могу ли я? — начал Миранис. — Ты покусился на жизнь моего лучшего друга, а я не люблю, когда друзей моих насильно толкают за черту. Да и сам я туда, знаешь ли, не спешу. Но на этот раз — забудем. Променяем жизнь на жизнь, и сидел бы ты уже дома... если бы не Рэми. Кадм сказал, что ты знаешь, в чем дело. И уже принял решение. Я слушаю.

— Вы правы, мой принц, телохранитель мне объяснил. И я понимаю, — начал Гаарс, и голос его неожиданно задрожал. — Понимаю, что прошу многого. Но я вынужден отказать, хотя нелегко мне вам отказывать. Прошу вас отпустить моего родственника. Мы заключили договор, мой архан. Цех больше не будет вредить ни вам, ни вашему другу. Все закончилось. Возносить же простого юношу на немыслимые высоты было бы ошибкой.

— Так ли уж простого? — парировал Кадм.

— Мой архан, если вы хотите контролировать силу Рэми, можете назначить над ним куратора. Цех не будет воздействовать на мальчика, и вы уже получили тому подтверждение. Даже со своей силой Рэми более не представляет для вас опасности.

— Мы не говорили об опасности, — холодно заметил Мир. — Не обольщайся Гаарс. Рэми — сильный маг, это правда. Опасен ли он для меня? Нет. Но неконтролируемый маг может многое натворить. А Рэми к тому же порывист. И упрям. Очень неудачное сочетание для вольного с огромной силой.

— Поймите, — продолжал Гаарс, — он не создан для придворной жизни. И простите, что напрямик, а я все же спрошу — вы уверены, что двор примет телохранителя-рожанина? Пусть даже избранного богами?

— Это уже моя проблема.

— Я вижу, мой принц, вы хотите мальчику добра, — осмелел Гаарс. — Я хочу того же. Но иначе смотрим мы на это добро. Простите меня, ваше высочество, за смелость. Я вижу одурманенного, испуганного юношу. Рэми пришлось оглушить магией, чтобы навязать вашу волю. Разве так одаривают? Через силу? Мой принц, скажите мне, согласился бы Рэми стать вашим телохранителем в здравом рассудке? Что бы он выбрал? Давайте не будем заставлять...

— А ты считаешь, что я заставляю? — Рэми вздрогнул, услышав в голосе Мира плохо скрываемую усмешку. — Неволю? Это не так. Оглушали Рэми не потому, что он не хочет стать моим телохранителем, а потому что слишком хочет... Но ты не поймешь. Думаю, и он не понимает. Пусть будет так. Я докажу тебе, что мне не надо неволить Рэми. Я отпущу его. Мой телохранитель за ним присмотрит, чтобы ни ты, ни твой цех, ни твои друзья вновь не всучили бы Рэми какого-нибудь амулетика, что притуплял бы его чуткость. И уж прости, дружок, но я сильно сомневаюсь, что Рэми долго выдержит вдалеке от меня. Ты не понимаешь, что такое привязка. Не понимаешь, что такое связь между телохранителем и принцем, но, судя по всему, Рэми этого тоже не понимает. И потому, только потому, а вовсе не по твоей просьбе, я дам ему очнуться, обдумать все и принять правильное решение. Мне не нужен телохранитель, "которого заставили". Да и время у нас есть. А теперь уходите!

Гаарс поднялся, поклонился принцу и подал Рэми руку. Но встать почему-то не удалось. Почему-то потемнело перед глазами, и уже через мгновение, Рэми вновь упал к ногам Мира. Бросился к нему Тисмен, побледнел вдруг и закричал:

— Гаарс, выведи мальчика! Через те двери! Быстро!

Но Гаарс не успел.

Марнис, младшее божество Кассии, почти и не удивился, когда в его пещере появился новый гость.

— Приветствую тебя, брат. Решил меня навестить? Не много ли чести?

— Вижу, что не слишком ты устроился, — презрительно ответил мужской голос. — Воняет здесь... темно... не понимаю.

— Что тут понимать? — усмехнулся Марнис. — Аким умер, я остался, а мой культ за смерть героя сравняли с землей.

— Я давно говорил тебе — осторожнее играй с Виссавией. Аким был все же ее...

— О нет! — прошипел Марнис. — Ты чего-то не помнишь! Аким был грязным, оборванным мальчишкой, дурным и никому не нужным. Аким пришел ко мне ублюдком, не знающим отца, а героем, гордостью Виссавии, сделал его я! И что получил взамен? Аким сумел восстановить культ нашей милой сестрички, но его последователи разорили мой. Воняет? Да потому что святые источники завалили трупами моих жрецов! И даже на то, чтобы их убрать, сил мне теперь не хватает...

— А направлять судьбу Рэми — хватает?

— Каждый из нас хочет выжить.

— А ты еще пытаешься и отомстить.

— Я не мщу. Я восстанавливаю то, что принадлежит мне. И не с помощью Рэми, а с помощью его драгоценной Аланны.

— Мстишь... — перебил его Радон. — Но должен тебя разочаровать — выиграет все равно Виссавия. И твой культ будет восстановлен. Не так, так иначе. Я даю тебе слово. Мне дороги вы оба. И вы помиритесь, хотите вы того или нет. Даже герой Аким не стоит ссоры между богами.

11. Брат

Широко распахнулись украшенные резьбой двери. Поднялся с трона принц, низко поклонились телохранители, Гаарс и Рид, и только Рэми беспомощно сидел на ступеньках трона, как рыба выброшенная на берег хватая ртом воздух.

"Успокойся! — раздался в голове голос Тисмена. — Он так всегда действует в первый раз на мага... Подчинись, не сопротивляйся и станет легче..."

Кто "он"? Рэми закрыл рот рукой, сдерживая порыв к рвоте, глотнул воздух, и согнулся пополам, все так же не в силах перестать задыхаться:

— Вирес, помоги ему! — приказал чужой голос.

От расплывающейся перед глазами группы людей отделился один в темно-синем плаще. Он подошел к Рэми, опустился перед ним на колени, коснулся ладонью щеки юноши и прошептал:

— На меня смотри...

Рэми с трудом поднял взгляд. Полыхнуло синее сияние в глазах архана, знакомо наполнила душу чужая, непонятная сила, подчиняя, и Рэми вдруг стало легче.

— Подойди, Рэми! — властно приказал чужой голос.

Рэми послушно встал, благо, что сил теперь хватало, и, опустив глаза в пол, подчинился, отчаянно пытаясь притушить горевший в душе страх.

Только у одного человека в Кассии может быть столь густая аура силы, только один человек в Кассии может заставить Рэми дрожать, как лист на ветру одним только взглядом... Только перед одним склоняется в поклоне даже наследный принц. Перед повелителем.

И согласно давнему обычаю, упал Рэми перед Деммидом на колени, видя лишь носы ларийских сапог, да край украшенного серебряной вышивкой синего плаща.

— Можешь встать! — ровный приказ.

И не угадать по тону: милостив? В гневе ли? А угадать было необходимо: Рэми почему-то знал, что повелитель явился в это зал ради него.

— Посмотри на меня!

Рэми посмотрел. Глаза повелителя не горели синим — Деммиду не надо было вызывать свою силу, она всегда его окружала, — но поразило Рэми не это.

Как же похож, оказывается, Мир на своего отца! Тот же упрямый взгляд, те же синие, пронзительные глаза, те же каштановые волосы и тонкие, сложенные в язвительную усмешку, губы. И все же это не Мир. Мир родной, знакомый и... близкий. А этот — чужой, холодный, жесткий. Беспощадный.

— Жаль тебя, — неожиданно мягко сказал повелитель, да вот только не совсем для Рэми предназначалась та мягкость.

Все это делалось ради наследника, чтобы его убедить, а Рэми... его судьба уже была решена. Рэми читал ее в холодном взгляде повелителя, в чуть изогнутых в презрении уголках губ. И понял, что пропал.

— Давно не видел я такой силы, но рожанин не может быть магом. Так решили боги. Рожанин-маг должен умереть, — Рэми сглотнул. — И так решили боги. Только ради Мира я отдам тебя не Эдлаю, а жрецам: пусть они сделают из мага-рожанина слугу богов. Но большего даже я сделать не в силах.

— Отец! — ужаснулся принц. — Отдашь жрецам избранника богов?

— Нет, Миранис, это ты его отдашь. Ты сам примешь трудное, но правильное решение. Я жду.

— А если откажусь?

— Как знаешь.

Рэми вдруг показалось, что в маленьком, но наполненном людьми зале существуют только двое: повелитель и его сын. Мир не сдавался. Краем глаза видел Рэми, что принц смотрит упрямо, высоко поднимает подборок, а Рид чуть ли не оседает на пол, поддерживаемая стоявшим рядом Гаарсом.

Быстро густеет воздух, появляется неведомо откуда синеватый туман, и то и дело пробегают в тумане тоненькие ниточки молний. Трудно дышать: гложет душу тревога и едва удерживается на ногах Рэми, даже привычные к силе повелителя и наследника телохранители заметно бледнеют, и тут Рэми вновь начинает задыхаться.

Наполняется рот кровью, сгибает по пополам резь в желудке, и Рэми падает на колени, как рыба выброшенная на берег глотая ртом ставший опасным воздух.

— Отец, ты ранишь его! — кричит сквозь все более плотневший туман Миранис.

Дышать... только дышать... Холодный пол под ладонями, но руки не держат, дрожат. Струится через пальцы синий туман, шумит в ушах, предательски темнеет перед глазами. Реальность растворяется в боли, и кажется Рэми, что он стоит за своим телом, смотрит на себя самого, скорчившегося, беспомощного, со стороны, видит, как стекает черным туманом из своего-чужого тела боль, как лижет острые концы сапог повелителя, как ластится к расплывающемуся перед глазами синему плащу подобно верной собачке.

— Отдай его и это прекратится, — слышит Рэми откуда-то издалека голос Деммида. — Или умрет прямо здесь.

Где-то слабо вскрикивает мать. От ее жалобного вскрика Рэми рывком возвращается в реальность, отирает кровоточивший нос, пытается встать, но не держат ноги, подкашиваются колени, и Рэми, вспомнив, что может говорить с принцем мысленно, молит:

"Не на глазах матери, прошу... — отворачивается от него Тисмен, и кажется Рэми или в зеленых глазах телохранителя мелькает сочувствие? — ради всего святого, что у вас есть, не на глазах матери! Выведите ее, мой принц! Я со всем смирюсь, слышишь, только не при матери!"

— Прекрати, — бледнеет Миранис. — Я... я отдам тебе своего телохранителя. Только прекрати! Не мучай больше ни его... ни нас.

Опускает вдруг боль, и некоторое время Рэми неподвижно стоит на коленях, боясь пошевелиться. И вновь не дает упасть Вирес: вновь помогает прийти в себя, вновь заставляет Рэми найти силы, чтобы встать... и благодарить богов — все закончилось. Все равно, чем, но — закончилось.

— Выведи Рэми, Арман, — тихо приказал Деммид. — Арман!

Все как-то сразу забыли о Рэми и вспомнили об Армане, повернувшись к стоявшему у дверей дозорному. Бледный, посеревший, Арман, казалось, не слышал приказа. Великий придворный совершил невероятную дерзость: он смотрел не на Рэми, не на повелителя, ни на принца, а на забытую всеми в суматохе Рид, все так же опирающуюся на руку Гаарса.

А потом, будто очнувшись, глава Северного рода сделал шаг вперед. И глаза его, недавно ошеломленные, быстро ожесточались, из голубых став почти черными.

Рэми был знаком этот взгляд. Испугавшись за мать, он подбежал к Гаарсу, заслонил собой Рид и открыто посмотрел в загоравшиеся синим глаза дозорного.

— Вы можете делать со мной все, что угодно, — прошипел Рэми. — Но моя мать ни в чем не виновата, оставьте ее в покое, архан!

Арман цирка не любил. Скандалов тоже. Он не понимал, почему мгновенно не был выполнен приказ повелителя, почему Мир сопротивляется, не отдает Рэми, почему все более бледнеет Тисмен, прикусывая губу, и почему даже Кадм, безжалостный воин, смотрит на коленопреклонного мальчишку с жалостью.

Кого жалеть? На что тут смотреть? На бледного рожанина, что стирает кровь с подбородка. На преступника?

Боги, как все это наигранно! Деммиду не стоило убеждать сына, достаточно только приказать. Мир все равно не поймет, а дальнейший разговор лишь принесет лишние страдание и Рэми, и Миру... К чему все это?

Ждут в соседних покоях жрецы, осведомлен Эдлай, и стоит повелителю сказать только слово... Одно слово, и весь этот кошмар закончится.

Однако, представление продолжается. Мальчишка едва держится на грани реальности, еще немного и упадет в обморок. Еще немного и сломается. Жалко... сильный был маг, а умрет из-за глупости принца. Умрет, хотя мог бы жить, ведь жрецы тоже живут...

Тихий стон привлек внимание Армана. Обернувшись, он увидел, как стоявший в стороне рожанин удерживает беснующуюся в истерике женщину.

— Прекрати. Я... я отдам тебе своего телохранителя. Только прекрати! Не мучай больше ни его... ни нас, — слышит долгожданные слова принца Арман. Но они не доходят. Темнеет перед глазами от годами сдерживаемых гнева и боли, нахлынывают столь неуместные, казалось, похороненные воспоминания...

Алкадий решительно толкнул дверь и вошел в затемненные, душные сени. Стряхнув с плаща налипший снег, опустил щеколду и прошел в горницу.

Тут было тепло и пахло свежей выпечкой. Алкадий почти ласково улыбнулся хлопотавшей у накрытого белоснежной скатертью стола молодой женщине, решив, что сегодня, пожалуй, спать в одиночестве он не будет. Рожанка зарделась, низко поклонилась, и что-то там пролепетала непонятное... наверное, "добро пожаловать", впрочем, Алкадию было все равно.

— Позови Кона, — приказал он, — и сходи прогуляйся до вечера.

— Да, мой архан.

Когда ученик бесшумно вошел в горницу, Алкадий уже успел скинуть плащ и устроился у камина, непрерывно глядя в ненасытное пламя. Он так же ненасытен — сколько ему не давай, а все мало, и проклятое нутро требует больше.

— Мой учитель, — низко поклонился Кон.

— Ты сделал все, как я приказал?

— Да, мой учитель.

— Подойди.

Худощавый, низкий мальчишка подошел ближе и опустился перед Алкадием на колени. Маг медленно снял с ладони мягкую перчатку, взял ученика за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза:

— Я недоволен тобой, Кон, — мальчишка ожидаемо вздрогнул и задрожал. — Ты был неосторожен и позволил себя ранить.

— Маг... он сильный.

— Я знаю, что сильный и опасный. Именно потому я дал тебе амулет, — рука Алкадия скользнула в ворот рубахи Нара, в поисках тонкого шнурка... и застыла: шнурка не было.

— Прости, — прикусив губу, пролепетал Кон. — Ремешок оказался слабым...

Через мгновение Алкадий вставал со скамьи, вновь натягивая перчатки — его кожа так и не привыкла к сухому воздуху Кассии, — а глупый ученик сжался на полу в комочек, поскуливая от боли.

— Вставай, — приказал Алкадий. — Наказание было мягким. Тебе повезло: сегодня ты мне нужен в добром рассудке.

Кон послушно встал с тщательно вымытых половиц, но дрожать так и не перестал. Полыхнул ярче огонь в камине, завыл за окном ветер и Алкадий поежился — он не любил зимы и непогоды.

— Сними тунику и ляг на скамью, — приказал учитель.

Ученик дрожащими пальцами развязал пояс, стянул через голову тунику и послушно лег на спину на скамью у окна. Алкадий выбрал из аккуратно уложенной у камина стопки хвороста кусок ветви с большой палец толщиной, и обернулся к Кону. Окинув его недовольным взглядом тщедушное тело ученика, он вытянул из-за пояса кинжал и разрезал на груди мальчишки смоченные неприятно пахнущим снадобьем повязки:

— Кто тебя лечил? — спросил он, оглядывая аккуратно обработанную рану.

— Ила.

— Да молодая женщина? Не так ли?

— Да, учитель.

— Непростая девочка. Мне очень жаль, что ты так слаб, Кон, — усмехнулся Алкадий. — Если ты думал, что тебе недавно было больно, то теперь ты поймешь, что такое боль. Прикуси, — от властно поднес ко рту ученика кусок дерева, и Нар, побледнев, подчинился. — Сиди тихо, за каждый стон я тебя накажу. А ты знаешь, как я люблю наказывать.

В серых глазах Кона заструился страх. Алкадий, усмехнувшись, закрыл ладонью кровоточащую рану ученика и позволил зеленому сиянию политься с пальцев. Кон, вытаращив глаза, выгнулся, впившись зубами в ветвь, на лбу его выступили капельки пота, но с губ не сорвалось ни единого стона, когда целительно сияние заставляло покрыться новой, розоватой кожей, нанесенный магией ожег.

— Я доволен тобой, — сказал Алкадий, убирая ладонь. На месте раны остался лишь едва заметный рубец. — Взамен я позволю тебе задать тот вопрос, который так тебя мучает...

— Зачем вам эти маги? — Кон сел на скамье, быстро забыв о недавней боли. — У вас есть лоза...

Алкадий поднялся, сел за стол и, подвинув к себе кувшин с вином, налил полную чашу настоянного на травах вина.

— Когда я жил в Виссавии, вместо еды мы пили эльзир, — он задумчиво повертел в пальцах чашу. — Это напиток, который давал нашему телу все, что ему было необходимо, но... эльзир безвкусен, совсем. Представь себе — каждый день ты ешь нечто очень полезное, но всегда одинаковое. После такого даже хлеб кажется чудом. Так и с магией, мой ученик. Да, я питаюсь чужой силой. Да, лоза дает мне то, что необходимо магическую вампиру — чувство сытости. Но... сила, передаваемая лозой — безвкусна, тогда как взятая прямо от человека... Это нечто, что доставляет мне удовольствие. Теперь ты понимаешь?

Кон натянул тунику, перевязал ее на талии расшитым бисером поясом (наверняка подарком Илы), и опустив голову, сказал:

— Да, мой учитель, понимаю.

— Что еще тебя мучает, Кон?

— Я хочу служить вам.

— Ты служишь, — отрезал Алкадий, отпивая немного вина.

— Как носитель.

Алкадий усмехнулся.

— Хочешь получить свою лозу?

— Да.

— Дурак. Считаешь привилегией то, что на самом деле является проклятием. Это когда мой господин был жив, лоза давала носителю силу. Теперь же силу получаю только я. А ты, несмотря на свою тупость, мне дорог, мальчик. Потому я не позволю тебе стать носителем. На этом разговор закончен. Где маг?

— В подвале.

— Вот и хорошо. Пора обедать.

Арману тогда исполнилось одиннадцать, что он мог сделать?

Спальня была затемнена. Ар в последнее время не любил света. Не любил солнца, не любил огня, ему мешал даже огонь в камине.

И ненавидел виссавийцев. В Виссавии умер его отец. В Виссавии ушел он за своей повелительницей, и целители ничего не смогли сделать. И мачеха не смогла.

— Не понимаешь, — кричал за стеной чужой мальчишеский голос.

Ар сжался. Он почему-то боялся того мальчика, что кричал за стеной, и впервые в жизни не смел вмешаться в разговор, хотя очень хотелось.

— Не понимаешь, что он — мой наследник? Я приказываю тебе вернуться в Виссавию! Слышишь!

— Ты? Ты мне приказываешь? — смеялась Астрид. — Ничего ты мне не в силах приказать! Мой сын — не собственность Виссавии, он лариец, кассиец, кто угодно, но не виссавиец! Ты меня слышал!

— Ты вернешься в клан! — закричал мальчишка. — Хочешь этого или нет — вернешься в клан вместе с детьми! Оставишь ларийского щенка здесь! Или умрешь! А Рэми все равно будет со мной! Тут, в вашей уродливой, прогнившей насквозь Кассии ему не место!

Дохнуло пряным ароматом магии, и в доме вдруг воцарилась тишина. А потом тихонько отворилась дверь, мачеха заглянула внутрь и тихо спросила:

— Спишь?

Арман не ответил. Вцепился пальцами в подушку, прикусил губу, чтобы не закричать, бесшумно заплакал. И молился всем богам, чтобы мачеха не передумала, не увезла бы брата и Лану в Виссавию. Не оставила бы Ара одного... Потому что уже в одиннадцать лет Арман знал — не место главе Северного Рода в чужой стране...

А на следующий день, с самого утра, они уехали в поместье, а через несколько дней Арман потерял все: и брата, и сестру, и мачеху.

12.

— Арман! — жестко вернул на землю голос повелителя. — Уведи мальчика.

Вот она, Астрид. А ведь она же. Пусть и постаревшая, пусть и с сединой в волосах, но она же!

В один миг вспомнил Арман, как мучился все эти годы, как сходил с ума после смерти брата, как мечтал умереть с ними... в том столбе магии, и как долго, мучительно боролся с собственными кошмарами. Все это было обманом? Астрид жива? Может и...

— Вы можете делать со мной все, что угодно, — прошипел Рэми. — Но моя мать ни в чем не виновата, оставьте ее в покое, архан!

Он? Боги, какой же Арман дурак. Как раньше не узнал? Как же раньше не заметил? Глаза... Те же огромные черные глаза, почти лишенные белков, тот же упрямый взгляд. То же неистовство тела, а за ним — хрупкая душа целителя.

Мальчик, гордый, непримиримый. И глупый... Защищает мать, хоть сам и бледен, как только выпавший снег. Хоть дрожит, хоть ноги его не держат, а по подбородку стекает струйка крови...

Всегда был таким, думает Арман, доставая из рукава платок. Всегда старался защитить, кого любит, хоть самого себя защитить не в силах... Глупый кассиец с душою целителя... что же ты творишь?

Не замечая всеобщего удивления, Арман мягким жестом отер кровь с подбородка мальчишки-рожанина. Рука дрожала, едва удерживая кружевной платок, хотя никогда не дрожала под тяжестью меча, и Арман сжал пальцы, мысленно отправляя зов харибу.

— Это ведь вы, не так ли? — спрашивает он Рид. Голос предательски осип, не слушаясь хозяина. — Давно не виделись...

— Не знаю уж, благодарить мне богов или проклинать, — быстро успокаивается женщина, вспоминая явно давно забытые повадки арханы. — Да, Арман, это я.

— Кто этот юноша? — жестко спросил мужчина. — Он...

— А если и так?

— Поплатишься за это! — шипит Арман, активизируя знаки власти и не замечая, как напрягаются телохранители повелителя, как шагает к нему Вирес, явно вознамериваясь вмешаться.

Арман видел только черноглазого юношу, и дерзко обращаясь к повелителю без позволения, мысленно молил Деммида только об одном: "Прошу не отдавать моего брата жрецам, мой повелитель!"

Деммид довольно улыбнулся. Остановил жестом Виреса и кивнул Арману.

Никогда в жизни не чувствовал себя Рэми столь униженным. Он не понимал. К чему все это? Почему отирает ему лицо Арман? Почему смотрит иначе, почти мягко? Почему толкает вновь к повелителю?

Боги, неужели они еще не закончили? Почему не могут просто отдать его жрецам, не заставлять вновь и вновь чувствовать себя беспомощным ребенком? И все это на глазах у матери, будто повелитель захотел добить его стыдом. Потому как Рэми было стыдно, почти до слез: за свою слабость, за свою беспомощность, за отказывающее подчиняться тело, за уснувшую под действием магии Тисмена силу.

И вновь приходится послушно упасть перед повелителем на колени, вновь надо склонить голову, ожидая нового унижения.

— Встань, Рэми.

Сколько можно? Неужели опять? Но почему? Что Рэми сделал не так, чтобы вновь заслужить гнев Деммида? Он же смирился... чего еще им надо?

— Посмотри на меня.

Рэми посмотрел. И вздрогнул, когда повелитель покровительственно взял его за подбородок, заглянув в глаза. Отвести бы взгляд, но нельзя. Все так отдает приказы в голове Вирес: "Глаз не отводи... дай ему себя изучить".

К чему изучать-то? Еще немного и Рэми отдадут жрецам, замкнут в каком-нибудь провинциальном храме, заставят служить неведомому божеству и забудут... как страшный сон. Даже Мир забудет: высокорожденные обладают короткой памятью, когда дело касается сломанных судьб рожан.

— Ты бледен, мой мальчик. Почему?

Вопрос Рэми удивил. Но тон удивил еще больше: повелитель мягок? Такие, как он, вообще мягкими бывают? Скорее — нет. Скорее опять какая-нибудь ловушка или новый урок для своенравного сыночка.

Вот только повелитель почему-то ждет ответа. А что ответить-то? Да и язык не слушается...

Потому что дрожит еще тело, помнит недавнюю боль, потому что кричит в ужасе разум — перед тобой стоит тот, для кого ты всего лишь заноза... не более.

И вновь приходит извне помощь, на этот раз от телохранителей принца. Прежде, чем Рэми успел рот раскрыть, Тисмен уже пояснил:

— Наш мальчик слишком порывист, мой повелитель, и упрям. Нам пришлось его опоить. Боюсь, он не понимает, что здесь происходит.

"Сам-то понимаешь?" — хотелось спросить Рэми. По глазам Мира и его телохранителей было видно — нет, не понимают...

— Порывист, — повторил повелитель. — И прямолинеен. Как его отец... Сядь.

Рэми неосознанно задрожал, когда тяжелая рука Деммида легла на плечо и надавила, заставляя вновь опуститься на ступеньки трона.

— Будет по-твоему, сын, — начал повелитель, обращаясь к Миранису. — Но не по-твоему, Гаарс. Рэми останется в замке и станет телохранителем наследника.

— Мой повелитель забывает...

Рэми, на которого штучки Тисмена действовали с каждым мгновением все меньше, вздрогнул. Даже он понял, что Гаарс дерзок...

Деммид рожанина за дерзость почему-то не карает. Он, казалось, даже не слушает. Но делает к шаг Гаарсу один из телохранителей повелителя, что-то шепчет на ухо, и Гаарс бледнеет, отходя к двери.

Вновь подходит к Рэми Вирес, уверенно закатывает ему рукава и внимательно изучает, не активизируя, знаки рода.

— Желтые. Мир не ошибся — у мальчика и в самом деле татуировка рожанина, — сказал он, и повелитель резко обернулся к Рид. Рэми попытался встать, но был остановлен все так же стоявшим рядом Виресом:

— Будет лучше, и не только для вас, если вы не вмешаетесь.

Некоторое время Деммид изучал лицо Рид, черточка за черточкой, а все остальные в зале боялись даже двинуться. А Рэми даже дышать боялся, но с трудом удерживал себя, чтобы не броситься на защиту матери, не воспротивиться самому повелителю, как воспротивился он недавно Арману. Все равно ведь убьют... быть жрецом — хуже смерти. Но крепко держит плечо худая рука телохранителя и выражение на лице Виреса такое... что не ослушаешься.

— Не ожидал от тебя, Астрид, — сказал, наконец-то Деммид. — А ведь это ты... это действительно ты, и Арман не ошибся. И ты будешь жить, сама знаешь почему. Только вот не радуйся прежде времени, думаю, жрецам будет очень интересно, как ты обошла магию родов.

— Меня волнует только судьба сына.

— Волнует так сильно, что ты чуть было не отдала Рэми Эдлаю? Его злейшему врагу? Иногда материнская любовь меня поражает...

— Есть нечто сильнее Эдлая.

— И об этом мы поговорим, Астрид. Лично. Но позднее... если я начну с тобой говорить сейчас, до утра ты не доживешь.

Астрид вздрогнула и невольно шагнула назад, побледнев так сильно, что Рэми все же вскочил на ноги. И опять ему не дали вмешаться: на этот раз Арман. Изменившийся Арман, перехвативший его за пояс, шепчущий горячо на ухо:

— Молчи! Ради всех богов молчи, если желаешь ей добра. Не видишь — повелитель в ярости. Не помнишь, как он учит ослушников? Хочешь угробить мать?

Рэми остановился, почувствовав в голосе Армана неожиданное беспокойство. Но сам Рэми ярости Деммида не замечал: хоть и стал гуще проклятый туман, хоть появлялись в нем чаще молнии, но говорил повелитель ровно, спокойно. Да вот только все в зале, включая Мираниса, почему-то стояли тихо. Телохранители опустили глаза в пол, Гаарс отошел ближе к стене, одна только Рид смотрела гордо, дерзко, не склоняла перед Деммидом головы, хоть и дрожала от напряжения.

— Да, Астрид, — начал Деммид. — Даже не представляешь, какую цену пришлось мне заплатить за смерть мальчика. Даже не представляешь, как долго уговаривали мы целителей вернуться в Кассию. Даже не представляешь, что мы им обещали! Как унижались. Как дорого мне дались твои игры!

— Ты не понима... — начала Рид.

— Молчи! — оборвал ее Деммид. — Когда-то я был твоим другом, это правда! Но ты меня предала, не помнишь? И теперь ты — архана. Ты подчинишься моему приказу! Где Лилиана?

— Жива, — выдохнула Рид.

— У Гаарса? Отвечай, женщина!

— Да...

— Вирес, поедешь с Гаарсом и привезешь ее в замок. А ты, Астрид, под страхом смерти не подойдешь к детям! Ты меня слышала?

— Да, мой повелитель...

— Ты меня слышал, Рэми? Сделаешь шаг к матери, и она умрет... Ты мне нужен — она уже нет. Помни об этом!

Нар отскочил, когда распахнулись двери, склонился перед выходящим из зала повелителем и его телохранителями, и лишь тогда скользнул внутрь, в уже почти сомкнувшуюся щель.

Вновь сделать поклон, на этот раз принцу, его телохранителям и гостям, не обращать внимание на неестественную тишину, мягко подойти к архану, стараясь быть как можно незаметнее, привычно застыть за его правым плечом. И принять из унизанных перстнями ладоней Армана испачканный кровью платок.

"Видишь этого мальчика?" — Нар вздрогнул, выдав постыдное удивление. Сложно не выдать, если он явственно чувствовал смятение архана. А ведь, сколько Нар помнил Армана, тот всегда был уверен в себе. Даже когда превращался в зверя.

"Вижу, мой архан", — ответил Нар, приглядываясь к стоявшему рядом с Арманом мальчишке. И не заметил ничего особенного: глаза этого юноши, правда, необычно черные, и волосы слишком темны для кассийца. Худоват он, слишком хрупок для мужчины, но боги часто награждают таких хрупких на вид стальным стержнем. Так что сразу и не разберешь...

Да и во взгляде странное выражение, какое бывает только у целителей или у жрецов, помеченных печатью богов: желание понять, простить, помочь...

Кому помогать-то? Мальчишка и сам нуждается в помощи: лицо бледное, вспотел весь, и взгляд подернут дымкой. Да и пахнет от него неприятно — приторно сладко. Его явно опоили наркотиком, только вот к чему столь много чести для обычного рожанина?

"Запомни его. Когда он выйдет из залы, проведешь его в покои моего отца..."

И вновь Нар усилием воли заглушил в себе удивление. В покои отца? Те самые, что закрыты уже не первый десяток лет? Те самые, куда Арман уединялся раз в луну, чтобы провести там долгую, бессонную ночь? Что стали для архана храмом умерших родственников? Куда даже ему, Нару, не было входа?

"Не спускай с него взгляда, и не давай разговаривать с этой женщиной."

Нар слышит, но понимает ли? Кажется, сегодня в этом зале никто ничего не понимает. Вон и принц неожиданно молчалив, и в глазах его удивление смешанное с задумчивостью.

— Слышишь меня, Рэми? — спросил Арман, и голос его слегка задрожал.

Женщина, которую Нар заметил далеко не сразу, дернулась к мальчишке, но Тисмен вдруг встал на ее пути и холодно отрезал:

— Нет.

— Это мой сын, телохранитель, — взвилась женщина. — Вы не имеете права!

— Нет! — вновь отрезал Тисмен, и Нар явственно услышал, как телохранитель мысленно зовет дозорных.

Раскрылись двери, пропуская дежурившего перед залом старшого, и высокий, малознакомый Нару мужчина склонился перед телохранителем, ожидая приказа:

— Проводите ее в белые покои. И проследите, чтобы не удрала.

— Слышишь меня, Рэми? — повторил Арман.

Странно, вновь удивился Нар. Обычно архан не повторял. Обычно всем хватало и первого раза, а с теми, кому не хватало, Арман не церемонился. А теперь смотрел на мальчишку неожиданно мягко и... терпеливо ожидал ответа.

— Слышу вас, архан, — изволил, наконец-то, ответить рожанин. — Но обязан ли вас слышать?

— Когда выйдешь из залы, — Нар вновь удивился — архан явно пытался говорить с дерзким мальчишкой как можно мягче и спокойнее. А ведь обычно Арман с чувствами других особо не считался, — ты пойдешь с моим харибом.

— А если не пойду? — сузил глаза мальчишка, и Нар мысленно сжался, ожидая привычной вспышки гнева. Однако архан вновь удивил:

— Пойдешь! — отрезал он, направляясь к выходу.

— А это еще мы посмотрим, — вздернул подбородок мальчишка. — Меня сам принц одолеть не смог, а вы, архан, на что надеетесь? На мое добровольное согласие? Тогда надеетесь зря!

— Рэми, — вмешался молчавший до сих пор принц. — До сих пор не понял, что чудом сегодня остался в живых?

— Миранис, я...

— Хватит с меня и вчерашнего! — заметил принц. — До сих пор я тебе не приказывал, а теперь приказываю — подчинись! Забыл, кто я? Иди, Арман. Рэми не покинет замка и пойдет за твоим харибом, даю тебе слово.

— А что ты сделаешь? Вновь применишь магию? — закричал Рэми. — А, может, еще немного зелья? А давай прям счас к жрецам смерти, тогда точно никуда не денусь!

— Лерин! — приказал принц.

Нар не понял, что произошло. Просто глаза Лерина блеснули синим, стрелой пронеслось короткое заклинание, и дерзкий мальчишка согнулся пополам, застонав. А когда выпрямился, то лицо его было спокойным, как у ребенка, а глаза безжизненными. Что же, может, оно и к лучшему.

Но развернувшийся в дверях Арман так не думал. Он вдруг помрачнел, подошел к Рэми, взял его за подбородок и заглянул в глаза. А потом посмотрел на принца и жестко спросил:

— Ты что творишь!

— Арман, я... — неожиданно смутился наследник.

— Ошалел? Так хочешь сделать его телохранителем?

— Арман...

— Я сам справлюсь, слышишь! И никакой магии. Никаких зелий. Или не видать тебе нового телохранителя, как своих ушей. Неволить Рэми я даже не дам. Даже не надейся!

— Интересно, а как иначе я его остановлю? — не выдержал принц. — Он ведь опять сбежит.

— Я его остановлю, — ответил Арман. — От меня не сбежит... Нар! Отведи юношу в его покои и приведи в порядок! Я хочу, чтобы к завтрашнему утру ты вернул ему рассудок.

Нар мысленно сжался, ожидая, что принц накажет архана за дерзость. Но сегодня все было необычно: Миранис жестом остановил дернувшихся телохранителей и лишь усмехнулся:

— Дорог тебе Рэми, если ты решился со мной так разговаривать.

Арман слегка побледнел:

— Прошу прощения, мой принц.

— Я прощаю, — холодно ответил Миранис. — Но будет лучше, если ты вновь научишься держать себя в руках, глава Северного рода! Не смотря на нашу дружбу, я — наследный принц. Будущий повелитель. А ты — мой подданный. Чего стоишь, Нар? Выведи Рэми, пока Арман не натворил глупостей.

Нар поклонился принцу, архану, потянул Рэми к выходу. И тот пошел. Безвольно, улыбаясь, будто лучшему другу. Кто же ты такой, мальчик?

Дороги до комнаты Рэми не помнил. Помнил, как его выворачивало наизнанку, а стоявший рядом слуга то и дело менял тазики. Помнил, как прикасался ко лбу смоченный в холодной воде платок. Как вновь накатывала волной тошнота, заставляя согнуться в новом приступе.

А утром, обессиленный и уставший, Рэми с удовлетворением улыбнулся. Плескалось в нем море силы. Возвратился разум... И тоска по принцу уже почему-то не мешала. Она спала внутри, свернувшись где-то в глубине калачиком. Может, притомилась?

— Спасибо, — сказал он молчаливому слуге Армана.

— Не надо благодарить, — ответил тот.

Так ли уж не надо? Перед Рэми стоял маг — сильный, уверенный в себе, а все же слуга... рожанин, как и он...

Не стать Рэми телохранителем принца. Не будет он таким же бесправным слугой-магом, как Нар и жрецом не будет, не дождетесь!

— Вам надо отдохнуть, прошу, мой архан, — настаивал слуга.

— Кто ты?

— Я хариб Армана, мой архан. Меня зовут Нар.

— Арман отдал мне своего личного слугу... интересно, — по глазам Нара было видно, что хариб тоже не понимал, что и к чему. — Так ты мой новый тюремщик, не так ли?

— Сомневаюсь, что в таком состоянии вы можете убежать.

— Ты меня плохо знаешь...

— Арман не приказывал мне вас задерживать. Если вы действительно этого хотите — дверь открыта. Я не буду вам препятствовать.

Рэми вздрогнул.

— Даже так...

Рэми попытался встать, но слабость вновь отбросила его на кровать.

— Проклятье!

— Слабость минует к утру, — невозмутимо заметил слуга. — И тогда вы сможете нас покинуть... если заходите. А пока отдохните, прошу вас.

Рэми лишь посмотрел с ненавистью посмотрел на слугу, но послушно лег на кровать. Убегать из замка на карачках Рэми все же не хотелось... звать же Ариса было опасно. Возможно, завтра все будет иначе.

— Рэми вернул свой статус, хорошо... — Марнис уже почти и не удивился, услышав рядом с собой голос сестры. — Ты притупил его связь с Миранисом — плохо.

— Так почему не вернешь мальчишке любовь к наследнику?

— Потому что Рэми пойдет за Миром не ради какой-то там привязки... он сам того захочет.

— А если нет?

— Пойдет... я его слишком хорошо знаю.

— А если нет?

— То я отдам его тебе, — Марнис вздрогнул. — А если пойдет Рэми за Миранисом, то ты... простишь мне историю с Акимом, брат. А я тебе помогу восстановить культ...

— Ты отдашь мне наследника? Не верю.

— Я же уже сказала — я уверена в победе и ничем не рискую.

— Но ты знаешь мою силу...

— Я знаю и силу человеческих чувств, Марнис. Итак... ты согласен?

— Да!

13. Тяжелый разговор

Проснулся Рэми поздно, когда проникали сквозь незашторенное окно в спальню сумерки. И, вспомнив вчерашний день, вздохнул с облегчением — он закончился. Не важно чем, не важно как — но закончился. И теперь Рэми один, хоть и в чужих покоях, но в голове почти не осталось тумана, а море силы тихонько волновалось, избавившись от сковывающего его льда.

Рэми вновь был магом, а не слепым, забитым, опоенным наркотиками рожанином. Это очень даже успокаивало — Рэми не любил быть беспомощным.

Стоило ему пошевелиться, как на стоявшем в глубине комнаты столике неярко засветилась небольшая лампа, зачадив сладковатым дымом. Рэми огляделся. Спальня, где он находился, отличалась от покоев Тисмена, но была столь же богато отделанной, только убранной не в зелень, а в светлые тона и настолько чистой, что сама чистота набивала на зубах оскомину.

Простая кровать, пара кресел и небольшой стол, над которым покоилась заставленная книгами полка. На столе чернильница, несколько перьев, аккуратно сложенные листы тонкой, дорогой бумаги с вензелями, небольшая лампа. И раскинувшая широко крылья статуэтка Лери — богини мудрости.

Возле резных дверей — большие до середины человеческого роста — мраморные статуи сидящих барсов. Глаза их, сделанные их горного хрусталя, чуть поблескивали в полумраке и казалось Рэми, что статуи за ним настороженно наблюдали, будто ожидали какой-то пакости.

В этом проклятом замке все кажется живым. Кажется, что кто-то или что-то за тобой неотступно следит, не оставляя надежды хотя бы на мгновение остаться одному.

Рэми потянулся к стоявшей у кровати скамье, на которой лежала аккуратной стопкой одежда: черные штаны, белая рубаха до колен, тонкий пояс в тон штанам с вышитыми краями, теплый плащ на двойной подкладке с опушенным капюшоном.

Обычный наряд горожанина, обычный, да не совсем, и пальцы Рэми удивленно прошлись по ткани, оценив ее мягкость. Простой покрой дорогой ткани — нечто, кем-то сотворенное специально для таких, как Рэми. Непонятных — кто и не архан, чтобы одевать одежду без швов, но и не рожанин... Невесть кто.

Встав с кровати, Рэми задернул шторы и стоявшая на столе лампа незамедлительно засветилась ярче, разгоняя тьму. Рэми быстро оделся. Нашел под скамьей теплые, высокие, до колен замшевые сапоги, а в ящике стола — гребень, причесал густые, слипшиеся от пота волосы. Пригляделся к своему отражению в зеркале, разгладив ладонями складки на рубахе. И вздрогнул, когда в дверь постучали.

— Войдите, — напрягся юноша, отходя к окну, не понимая, кому нужно в этом замке нужно его разрешение. Он здесь вообще невесть кто: ни пленник, ни гость, ни господин...

Но за дверью, видимо, только и ждали разрешения. Створка широко распахнулась, и внутрь вошли, вернее, валились переговаривающиеся между собой телохранители.

— Нет, ты представляешь рожу ее мужа? — смеялся Кадм, бесцеремонно устраиваясь в кресле. — Целители беднягу едва откачали. А что он вообразил? Красавицу жену при дворе оставить... А коль оставил, так будь добр о возвращениях предупреждать... Здравствуй, Рэми! Рад, что ты уже встал и выглядишь гораздо лучше.

— Кадм, история должна быть тебе наукой, — резонно заметил Лерин, усаживаясь на скамью напротив друга. — Не понимаешь, что и сам можешь попасться? Добрый день, Рэми.

— Для этого я слишком умен!

— Не сомневаюсь. — Тисмен, осторожно снял защитную магическую пленку с принесенной чаши. — Это для тебя Рэми. Выпей.

Выпей? Опять наркотики?

— Нет! — прошипел Рэми, когда все уставились на него, явно ожидая ответа. — Арман приказал меня не опаивать. Он ведь мой архан, не так ли?

— Опять дерзишь, дружок! — парировал Кадм, забирая у Тисмена чашу и делая глоток. — Отличное бодрящее зелье. Жаль, что не для меня. Выпей, Рэми! Ты до сих пор бледен...

Рэми хотел возразить, но вновь поймав усмешку в глазах Лерина, передумал. Вовремя вспомнил, как легко его Лерин "успокоил" вчера в зале, потому все же взял чашу и быстро выпил густо-зеленую, пахнущую травами жидкость. Зелье, в котором чувствовалась примесь мяты, и в самом деле бодрило. Развеяло усталость... и... слегка успокоило.

— А теперь мы объяснимся, — Лерин взглянул на статую барса и почему-то скривился. — Принц у Армана в соседних покоях, а мы хотели посмотреть, как вы себя чувствуете. Знаем, что Арман приказал харибу вывести из вас остатки зелий, отсюда и ваша усталость, однако, вижу, вы не поумнели. Никто не собирался вас неволить, но у нас не было времени на игры. Это так сложно понять?

— А вы бы поняли?

— Я бы — нет, — усмехнулся Кадм. — Я смирялся с ролью телохранителя полгода. Но, боюсь, у тебя времени не будет.

— Кадм, не помогаешь, — осторожно оборвал его Лерин.

— А когда и я кому помогал? Лерин, друг мой, мне положено. Это я в этой комнате солдафон законченный, так что режу правду матку, какая она есть.

— Вы все еще хотите покинуть замок? — перебил его Лерин.

— Мне казалось, вы не читаете мыслей... — покраснел Рэми.

— Я не читаю мыслей. Не потому, что не в состоянии, а потому что не хочу. Потому что у нас есть Арман и его власть над вами, так что если вновь собираетесь убежать...

— ... то лучше забудь, — быстро оборвал его Кадм, отправляя в рот виноградину. — Ой, ой, Лерин, какой взгляд! Слава богам, что я тебе нужен — иначе точно бы убил. Но даже мне уже надоела твоя долгая и занудная речь, а мальчику...

— Я не мальчик, — отрезал Рэми.

— Мальчик, — ответил Кадм. — Грубишь нам, грубишь принцу, пытаешь убежать от привязки, покончив жизнь убив себя, потому ведешь себя как мальчик...

Рэми хотел возразить, но не успел: в спальню из боковой двери вошел Мир. Он слабо улыбнулся Рэми, направляясь к выходу. Трое телохранителей обменялись с появившимся на пороге Арманом поклонами, и все четверо вышли, оставил рожанина наедине с дозорным.

Арман сегодня был не тем Арманом, что несколько дней назад встретил Рэми у ворот. Казалось, с него слетела вся спесь и высокомерие, оставив смертельно уставшего человека. Легли под глазами темные тени, лицо его слегка побледнело, и еще более подчеркивала эту бледность белоснежная, вышитая серебром туника, повязанная на талии сплетенным из серебряных нитей поясом. Но еще больше удивило Рэми отсутствие у архана оружия.

А ведь то дозорный. Человек, что хоть и использовал магию, но редко, и для которого оружие было второй кожей, важнее, чем одежда. Всегда, но не сейчас. Сейчас он казался каким-то рассеянным, задумчивым. Так же рассеянно поздоровался он с Рэми, указал на соседние покои, из которых только что вышел с принцем, и спросил:

— Поешь со мной?

Рэми коротко кивнул, переступая через порог. За дверью оказался небольшой кабинет. Мягкий, темно-коричневый ковер на полу, шкаф со всевозможными шкатулками и чашами со сгустками магии. Книги, старинные свитки, карты, дорогие гобелены на стенах, письменный стол, заваленный с ладонь треугольниками из вырезанного ажуром металла. Рэми, зная как много может скрываться в таком кусочке металла, взял один из треугольников, пытаясь открыть его своей силой, но Арман остановил его. Забрал ксэн, кинул его на стол в общую кучу и заметил:

— Это потом. У тебя будет много времени, верь мне.

Арман махнул рукой, и стол очистился, заставив Рэми тихонько вздохнуть от разочарования. Но вместо интересных треугольников появилось на гладкой поверхности блюдо с приятно пахнущими горячими колбасами, две чаши с наваристым супом, нарезанный хлеб, мягкое, свежее масло...

— Много чести для рожанина, — съязвил Рэми.

Арман ничего не ответил. Сел на один стул, жестом указал Рэми на другой и начал не спеша есть суп.

Рэми последовал его примеру. Суп был вкусным, но у Лии выходило вкуснее. Только вот где теперь Лия? С Гаарсом? Одна среди чужих людей? Или уже в замке? Спросить бы... но Рэми боялся напоминать о сестре. Дайте боги, забудут — а с Гаарсом ей будет спокойнее.

— Чего вы от меня хотите, архан? — спросил Рэми, отодвигая чашу.

— Для начала, чтобы ты нормально поел.

— Я не привык объедаться...

— Надеюсь, ты не голодал, — чуть побледнел Арман.

— Я не маленький ребенок, а мужчина, руки ноги у меня целы, содержать и себя, и семью я умею, — заметил Рэми. — Мы никогда не голодали... Жили небогато, то правда. Но голодать... нет, архан. До встречи с Миранисом я и не знал, что такое настоящие неприятности.

— Лукавишь, — спокойно ответил Арман, заканчивая есть суп и принимаясь за колбасы. — Неприятности с Эдлаем были до встречи с принцем, не так ли?

— Слишком много знаете, архан. К чему такой интерес к моей скромной персоне?

— На "ты", Эрр....

— Меня зовут Рэми!

— Пусть будет так, — не спорил Арман.

— Не могу называть архана на "ты". Но если прикажете...

— Я не буду тебе приказывать. Ты сам начнешь называть меня на "ты". Я рассказывать буду, а ты слушай. Могу я тебя попросить слушать и не перебивать? Хотя бы это!

Рэми кивнул, не совсем понимая, чего хочет от него Арман. Чего добивается? И почему сегодня дозорный вновь добр и мягок? Почему мнет в пальцах шарик хлеба, и прикусывает губу, будто подбирает слова. Архан подбирает слова в разговоре с рожанином? Уже одно то было необычным.

— Выпей! — сказал Арман, протягивая Рэми чашу. И когда только успел наполнить? — Выпей! Не отравлено!

Рэми взял в руки чашу, отхлебнув немного. Сразу же обожгло горло, стало тепло в груди, и Рэми, сам того не заметив, сделал еще один глоток.

— Хорошее вино, не так ли? — усмехнулся Арман, задумчиво наблюдая за Рэми и потирая подбородок большим пальцем правой руки. — Я заказал его в Ларии... Стране, где я родился. Оттуда же и ткань твоей одежды.

— Страна оборотней, — прошипел Рэми, заставив Армана вздрогнуть.

— Страна оборотней Эрр... — подтвердил Арман, бросив хлебный шарик на тарелку принимаясь за новый и поправляясь, — Рэми. Знаю, что здесь не любят ни Ларии ни ее жителей. С некоторых пор отношения между Ларией и Кассией стали натянутыми, и люди забыли... что когда-то было иначе. Забыли, кто на самом деле живет в стране кланов. Но ты откуда-то знаешь...

— Может, не все забыли? — Рэми и сам не знал, почему язвил.

Просто не мог спокойно сидеть рядом с Арманом, и вино, оказавшееся гораздо крепче обычного, ударило в голову, заставив замолчать рассудок. Да и говорил ли этот рассудок в присутствии Армана? Ненавидел, как же Рэми его ненавидел...

— Но, вижу, ты начинаешь утомляться нашим разговором. Когда мне три года, умерла моя мать, во время мора. Моего отца и меня спасла Виссавия... Вижу, что ты хмуришься, и мне это не нравится. Не знаю, за что ты не любишь Виссавию...

— Это не ваше дело! В душу мне не лезьте!

— Не мое, — кивнул Арман. — Продолжим. Когда мне исполнилось четыре года, все изменилось. Кассия и Лария, что столько лет казались врагами, вдруг сблизились. И ларийская принцесса вышла замуж за младшего принца Кассии. Тогда это казалось удачным политическим ходом — у повелителя Кассии было трое сыновей. Кто же знал, что самый младший станет повелителем Кассии? А его сын, рожденный от ларийки — наследным принцем?

— И оборотнем... — прошептал Рэми.

— И оборотнем, — холодно подтвердил Арман. — О твоем отношении к оборотням мы тоже поговорим, позднее. Вместе со свитой молодой принцессы приехал в Кассию и мой отец — телохранитель Львины, матери Мираниса.

— Не понимаю. Это обязательный этап пытки — выслушивать перед смертью родословную архана? — засмеялся Рэми. — К чему томите, Арман?

— Уже не томлю. Терпения, Эрр... Рэми, рассказ подходит к концу. Вскоре мой отец встретил Астрид... женился на ней. У них родился сын. Но все не было так просто. Далеко не все встретили ларийцев спокойно. Один из придворных напал на моего отца... ранил его. За кассийца вступился глава рода, за моего отца — повелитель Кассии. Состоялась жестокая дуэль... отец выиграл и по старым законам Кассии стал главой Северного рода.

— Дал вам титул.

— Что плохого в титуле? — усмехнулся Арман.

— Наверняка вам сложно... я б не хотел иметь оборотня главой рода.

— Странный взгляд на вещи, — скривился Арман. — Для оборотня... — Рэми вздрогнул, но Арман не пояснял, продолжая. — А потом была короткая война с демоном. В войне погиб почти весь род повелителя, кроме Деммида... Но все проходит, мы жили дальше, и у мачехи родилась дочь. А Деммид начал изменять жене...

— Это я тоже знаю, — усмехнулся Рэми.

— Да, слишком много знаешь, — серьезно ответил Арман. — Опасно много. Молодая повелительница была красивой, но страшно порывистой. И глупой, чего уж там таить. Узнав об измене мужа, она убила себя. Это было непростое время для нас всех. Львина умерла мгновенно. Ты ведь знаешь, таковы законы Кассии — после смерти кого-то из семьи повелителя, мгновенно умирают и их телохранители. Мой отец, подобно его архане, сгорел заживо на глазах мачехи.

Некоторое время Арман молчал, водя тонкими пальцами по ободку чаши... и на этот раз Рэми не решился разорвать воцарившуюся тишину.

— Астрид поссорилась с виссавийцами. Обвиняла целителей в том, что не спасли ее мужа... И в первый раз воспротивилась вождю. Элизар хотел, чтобы мы остались в Виссавии. На самом деле не мы, а мой брат, моя мачеха и моя сестра, а я? Я соседней стране целителей был не нужен. Астрид воспротивилась, увезла нас обратно в Кассию. Тогда я был рад. Сегодня я считаю это ошибкой... Ну и история моя закончилась и вовсе трагично — поместье, где находилась моя мачеха и ее дети уничтожила магия. А повелитель... повелитель приказал забыть... все и забыли...

— Грустно, архан, но при чем здесь я?

— Да ни причем, — усмехнулся Арман. — Вчера я встретил Астрид при дворе, и это — твоя мать. Я — глава твоего рода и твой брат. И ты выслушаешь меня, хочешь ты этого или нет!

— Не верю, — прошептал Рэми, вставая из-за стола. — Не верю тебе, архан! Я — обычный лесник, горожанин, свободный человек. Я — сирота, старший мужчина, глава рода с десяти лет! Я — кровный родственник Гаарса и добровольно отдал ему в руки свою судьбу. Но я не имею никакого отношения ни к тебе, ни твоей семье! А даже, если и имею? Отпусти меня! К чему делить наследство?

— О каком наследстве ты говоришь? — воскликнул Арман. — О том, что оставил наш отец здесь, в Ларии, или бросила твоя мать в Виссавии? Хочешь свою долю? Бери! Прямо сейчас! Наш род богат... ни мне, ни тебе состояния отца за три жизни не истратить!

— Зачем я тебе? — взмолился Рэми. — Не могу быть твоим братом. Смотри...

Рэми обнажил свои запястья, показывая желтые знаки рода.

Арман промолчал. Вытер жирные пальцы о салфетку, чуть шевельнул губами, глаза его полыхнули синим, и попятившийся Рэми с ужасом понял: откликаются знаки рода на слова Армана, жгут запястья, и медленно, очень медленно расползается по телу боль...

"Сядь!" — короткий приказ в голове. Боль усилилась, а Рэми понял — не подчинится он, так собственное тело заставит подчиниться, потому как главе рода не отказывают... Не этому ли Рэми учил Бранше?

Медленно опустился Рэми на стул, напротив невозмутимого Армана.

— Не могу... Не верю... они золотистые...

Приказ отпустил.

— Золотистые кто? — не сразу понял Арман.

— Знаки рода... они золотистые, как у рожанина, не как у архана... не верю...

Арман потянулся через стол и положил свои ладони на руки Рэми, скрывая знаки рода:

— Не думал я, что твоя мать аж настолько сильна, — шептал он, когда Рэми прикусывал губу, чтобы не вскрикнуть от резкой, пронзившей запястья боли. — Я не знаю, почему она тебя спрятала... но сейчас... сейчас знаки на твоих запястьях станут прежними... уже стали... ты поймешь, что я говорю правду. И примешь это, не так ли?

Глаза архана утратили синий блеск, а когда Арман вернулся к своим колбаскам, Рэми ошеломленно смотрел на непривычно синие, изменившие татуировки рода.

— Другой бы обрадовался, — холодно бросил Арман, намазывая хлеб маслом.

— Я не другой! — ошеломленно прошептал Рэми. — Не позволю...

— Ты все мне позволишь, — отрезал Арман. — Братишка... У тебя остались сомнения? А вот у меня нет. Как только я увидел твои глаза, я тебя узнал... А узнаешь ли ты это?

Арман сорвал с груди шнурок и кинул его Рэми. Тот машинально поймал небольшой амулетик, посмотрел на до боли знакомый кусок дерева и вдруг смирился...

— Не бойся, Тисмен его очистил, — где-то вдалеке прозвучал голос Армана. — А когда-то давно ты мне его дал... За два дня перед твоей "смертью..."

Рэми вскочил, и, крикнув:

— Я вам не верю! — в сердцах швырнул амулет на пол и выбежал из кабинета...

Арман вытер о салфетку руки, бросил ткань на тарелку, встал из-за стола и поднял амулет, грея ветвь дерева в пальцах. Глянул на стоявший на столе шар вызова, и разнесся по кабинету тонкий звон.

Нар явился практически мгновенно. И, как всегда, не удержался от замечания:

— Рэми не рад?

— Не понимаю, — пожал плечами Арман, перебирая между пальцами амулет. — Ему нравится быть рожанином? Или я что-то делаю не так?

Нар пожал плечами, поправляя складки туники на плечах Армана. И архан вздрогнул: в выразительных, как и у каждого мага, глазах "тени архана" явственно читалось осуждение. Но вслух Нар ничего не сказал. И на том спасибо.

— Ваша сестра прибыла в замок, — сказал Нар, застегивая на талии Армана широкий кожаный пояс, подавая ему кнут.

— Ей приготовили покои? — спросил дозорный, когда хариб накинул на его плечи плащ.

— Да, архан.

— Неплохо. Пока Рэми не освоился, будет лучше, если он не увидит Лилианы. А Астрид?

— В своей комнате. Зеленый телохранитель ждет распоряжений относительно вашего... брата. Не думаю, что сейчас лучшее время оставлять Эррэмиэля одного...

— Тисмену и другим телохранителям скажи, чтобы к Рэми не приближались. Пусть мальчик отдохнет. А на счет того, что один... он мужчина. Архан. Что с ним в замке станет? Я уезжаю всего на несколько дней... — ответил Арман, натягивая перчатки. — Не понимаешь?

— Не понимаю.

— И я не понимаю, — ответил Арман. — Не понимаю, зачем тебе объясняю, Нар, и почему сегодня ты такой разговорчивый, но все же объясню. Я не думал, что девчонка права, но надеялся...

— Я знаю.

— И обещал богам... если Рэми окажется жив, я проведу три дня в храме смерти.

— Мой архан! — побледнел Нар.

— Но обещай мне, слышишь! Обещай! — горячо прошептал Арман. — Если с Рэми что-то случиться, ты прервешь медитацию. Знаю, что это опасно, но мой брат важнее. Не давай его опаивать. И так спит целыми днями, плохо соображает. Он должен очнуться до посвящения!

— Вы все же решили сделать из брата телохранителя?

— Так будет лучше для меня, его и Кассии, — холодно ответил Арман. — Начинай приготавливать приданное для сестры и подыскивать хариба для Рэми. И... выпусти гадалку.

Арман направился к двери, но был остановлен тихим окриком:

— Мой архан!

— Да, Нар?

— Если ваши видения окажутся слишком болезненны... вы же знаете...

— Что могу черпать силу в тебе, Нар? Знаю. И воспользуюсь, спасибо.

14. Глава десятая. План.

Рэми терпел целых два дня, а на третий все же не выдержал. Дождался вечера, приказал замку дать ему одежду горожанина, наскоро оделся, морщась от казавшейся теперь грубой ткани, и прошептал: "В парк!"

Замок послушался, и Рэми оказался около знакомой беседки. Только вот сегодня на улице не было так красиво, как прежде. Кололо мелкими снежинками щеки, дул холодный ветер, и Рэми вдруг захотелось вернуться в теплую комнату, устроиться в кресле с чашей горячего, сдобренного пряностями, вина, и забыть и о Мире, и о Жерле, и, уж тем более, об Элане.

Да вот только мир сложен. Неприятности в нем сами собой не решаются, чтобы не думал Арман. И Рэми посмотрел в затянутое снежными тучами небо, вздохнул и позвал:

— Арис!

Горло резануло от морозного воздуха, Рэми закашлялся, но повторил зов. И еще. И еще. До тех пор, пока не раздался вдалеке шум крыльев, пока пегас не спланировал вниз и не встал перед Рэми.

Арис чуть изменился: нарастил себе более теплую, пушистую шубу, слегка притушил яркую белоснежность шкуры, став похожим на сероватое облако.

"Рад тебя видеть живым и здоровым, — заметил Арис, когда Рэми привычно вскочил ему на спину. — Как ты?"

"Зол!"

Рэми и в самом деле был зол. Зол, потому что не понимал.

Первый день после разговора с братом начался с визита Кадма. Рэми под строгим присмотром телохранителя облачили в торжественные одежды, которые оказались страшно тяжелыми и неудобными, и провели в огромную, укутанную в полумрак огромную, уходящую в темноту залу, где представили двору.

Рэми это не совсем понравилось: множество придворных, что смотрели на Рэми и перешептывались, покровительство повелителя и новое имя, к которому Рэми пытался привыкнуть.

— Подойди, Эррэмиэль.

Рэми впервые увидел знаменитого тронного змея. Чудовище, о котором шепотом рассказывали рожане, легендарное порождение темных земель, на кольцах которого, вместо трона, восседает повелитель.

И Рэми едва смел дышать, когда переливающимся красками плоская голова застыла перед его лицом, когда огромные, как бы сделанные из живого золота, глаза змея вдруг поймали в свою власть, когда запахло рядом паленым, и Рэми почувствовал, как плавятся на его голове волосы, а от страха уходит земля из-под ног.

"Не бойся! — раздался в голове голос Мира, и Рэми увидел, наконец-то, стоящего в разноцветных кольцах принца. — Когда-нибудь змей будет принадлежать мне. И будет помогать тебе охранять повелителя."

Поздно. Подкосились колени, с головой накрыл ужас, затащив в спасительную, холодную темноту, и Рэми поддался, чувствуя, как тяжелеет непослушное тело.

Очнулся он на кровати, когда Нар осторожно касался лица Рэми смоченной в холодной воде губкой.

— Вы потеряли сознание, — сказал он.

— Это плохо? — голос не слушался, хрипел, в голове собрались тучи, и недовольное лицо Нара то расплывалось, то вновь становилось четким...

— После сильного магического воздействия? — пожал плечами Нар. — После полной блокады силы? После эрса и бессонной ночи? Ну что вы... Но кто об этом знает кроме нас и телохранителей?

— Я опозорил Армана? — остановил руку Нара Рэми. — Скажи, я опозорил брата?

— Сомневаюсь, что Арман расстроится, — усмехнулся хариб.

Конечно, не расстроится, зло подумал Рэми. Чего уж ему расстраиваться? Разозлиться, то скорее.

— Вашего брата несколько дней не будет в замке, — продолжил Нар.

Уехал, потому что не мог вынести позора? Не хотел видеть вновь обретенного братишку, что завалился в обморок на глазах всего двора. Стыд-то какой.

— Если вам что-то будет нужно... попросите у замка.

— Попросить? — не понимающе переспросил Рэми. — Не морочь мне голову и дай воды...

Нар слегка улыбнулся, на его ладони появилась чаша. Рэми потянулся было за водой, то губы Нара слегка дрогнули, и чаша исчезла...

— Попросите сами, — ровно повторил мужчина, смачивая губку в небольшом тазике. — Попросите, Рэми.

— Хочу воды! — закричал Рэми, протягивая руку... и чаша появилась.

— Только вот кричать не надо, — сказал Нар, когда Рэми напился. — Достаточно только подумать...

— Уходи! — ненавидяще прошептал юноша, останавливая руку Нара с губкой. — Ты мне не нужен. Никто не нужен! Слышишь!

— Вы уверены...

Конечно, не уверен! Сейчас ему нужен Арман, нужен брат, нужна мать, Лия, все нужны! Нужно, чтобы кто-то объяснил! Но просить он не будет. И унижаться не будет. Не видят? Не хотят? Так пусть проваливают!

— Убирайся!

Око подернулось дымкой. Марнис улыбнулся — еще немного и Аланна получить то, что хочет. А потом он напомнит девочке об обещании.

— Интересный ход, — прошептала за спиной Марниса Виссавия. — Хорошо ты изучил моего мальчика, знаешь, какой он гордый, как трудно будет смириться ему с таким поражением. Хорошо изучил ты и Армана, заставив его дать не очень-то умное обещание... кстати, как там брат нашего мальчика?

— Нормально, — ответил Марнис. — Мне надо было убрать его из замка, а не убивать... ты же знаешь, я не люблю напрасной крови.

— Почему ты убил Акима?

— Потому что он попросил о геройской смерти. Мальчик мечтал умереть красиво, мечтал остаться в памяти в памяти многих поколений... а я...

— А ты что?

— Я мечтал спасти тебя, а ты слабела.

— Спасибо, Марнис.

— Что?

— Спасибо тебе... за Акима. Спасибо. Если бы не ты... я бы даже не знала о мальчике... но все же жаль, что ему пришлось уйти так рано. Не позволь, чтобы то же самое стало с Рэми.

— Хочешь стать моей просительницей? — не поверил собственным ушам Марнис.

— А почему бы и нет? Тебе нужна сила? Тебе нужны просители. Я буду твоим просителем. Я прошу... сохранить для меня Рэми.

— Твое желание, сестра! — хлопнул Марнис в ладоши.

И тотчас почувствовал, как напряглись линии судеб, как упруго поддались его растущей с каждым мгновением силе. Какое же это наслаждение, вновь сознавать, что ты можешь менять чужие судьбы. Марнис, бог желаний, с каждый вздохом вселенной становился сильнее.

— Я спасу твоего Рэми, — выдохнул он. — Даже если твой наследник сам того не захочет, я его спасу.

Когда Нар ушел, Рэми прикусил до крови губу, и уже не сдержал злых слез. Упасть в обморок от страха, как девчонка. И после этого Мир хочет, чтобы Рэми стал его телохранителем? Телохранителем наследного принца?

— Дай мне еще воды, — прошептал Рэми. Чаша появилась. Выпив пронзительно холодную воду и немного успокоившись, Рэми приказал:

— Перенеси меня к матери.

Молчание.

— Я хочу увидеть мать!

Вновь молчание.

— Тогда сестру... пожалуйста... — шептал Рэми, бросая подушкой в стену.

Тишина...

— В парк, перенеси меня в парк! — закричал Рэми.

И упал в снег.

Второй день Рэми сидел на кровати и ждал. Все равно кого. Кадма, с его выговорами, брата, с его строгостью, Мира, с его иронией, пусть даже Лерина — с его жестокостью.

Но было тихо. Как в гробнице. И когда потемнело за окном, понял Рэми, как голоден. Вспомнил, что в последний раз ел вчера, спал всего несколько часов, и весь день вот так и просидел, вплетая пальцы в волосы и глядя в крытый пушистым ларийским ковром пол.

— Так нельзя, — прошептал Рэми.

— Надо что-то делать, — добавил он.

— И сейчас!

Для начала он наскоро поел, не чувствуя вкуса еды. Апатия, которая душила его все время с момента отъезда брата, вдруг прошла, сменившись хаотичной деятельностью. Рэми размышлял, подобно зверю, готовился к прыжку. Осталось только решить куда прыгать.

Итак, Армана нет в городе. Куда уехал брат, Рэми спрашивать не стал, да и не надеялся, что ему ответят. Телохранители его явно избегают — что после постыдной сцены в тронном зале, вообще-то, и понятно. Поэтому, пока Рэми не выгнали из дворца, или, что еще хуже, не сослали в какой-нибудь храм, Рэми справится сам.

"...Но, вижу, вы и без него не поумнели..."

"Но кто об этом кроме нас и телохранителей знает?"

"Ты особый. И мне стало страшно, когда ты появился."

"Что, если он пришел сюда с одной целью — закончить то, что не закончил его дружок?"

Они не верят Рэми. Боятся его, боятся неконтролируемой силы... может, боятся не зря. Рэми уже не боится. И потому заберет Аланну и исчезнет из этого замка. Из жизни Мира, из его маленького мирка.

Они думают, невозможно обойти магию родов? Рэми тоже так думал, до поры до времени. А теперь понял, что его силы с лихвой хватит, чтобы изменить любую татуировку. И потому он сумеет противостоять зову Армана. А Кассия большая, где им с Аланной скрыться всегда найдется.

Но для начала надо завершить дела здесь.

Первое — найти того, кто покушался на Мира и Армана. Арман всего лишь дозорный? Всего лишь друг наследного принца? Он брат Рэми! И хоть Рэми и сам в это до конца не верил, но за брата отомстит... И это будет последним, что он сделает для своего главы рода.

Второе... надо выяснить, наконец, зачем Рэми нужен Виссавии и что скрывала на самом деле мать.

Если закрывать долги, так все.

Если начинать новую жизнь, так с чистой совестью.

Рэми зло смахнул на пол вазу с оставшимися пирожками. Как ни странно, но осколки и остатки еды быстро исчезли. В этом замке почти не нужны слуги... дух замка выполняет приказы гораздо быстрее. Невидимый слуга, верный, исполнительный и молчаливый. Что Рэми было сейчас просто необходимо.

Он взял перо, окунул его в чернила и начал писать...

Письмо написалось далеко не сразу. Рэми успел испортить не один лист, прежде чем запечатать, наконец-то, конверт. Осталось самое трудное. Рэми положил письмо на стол и приказал: "Отнеси его Аланне."

Он боялся, что замок на этот раз не послушается, не перенесет письма, как не переносил их к матери и сестре. Но запрет, видимо, на принцессу не распространялся, и светлый прямоугольник исчез со стола, а Рэми вздохнул с облегчением.

Осталось ждать. И зря Рэми не времени не терял, заказывая у оказавшимся послушным замка все новые книги, погружаясь в чтение старых летописей. И все казалось ему, что разгадка близко... только надо чуть поднапрячься и найти в книге нужное место.

"Демон Шерен", — прочитал Рэми аккуратно выведенную рукой переписчика надпись наверху страницы.

"Шерен — один из низших демонов-искусителей. Когда-то на Белых землях он обладал многочисленными почитателей и давал своим жрецам практически неограниченную власть, взамен требуя сложных и долгих человеческих жертвоприношений.

Никто и никогда не видел, как осуществлялись убийства во имя демона. Видели только тела, — иссохшие, как мумии, они имели на всем теле неглубокие, с ноготь, воронки, как после ожога."

Рэми вздрогнул. Вновь вспомнил найденную женщину в лесу, вспомнил ее золотистые волосы, что скрывали почти неузнаваемое лицо... вспомнил и воронки на плечах. Одна из многих жертв у границы...

Были ли у других подобные знаки? Рэми не знал, но слышал, что дозорные никому не показывали тел. Отдавали их жрецам смерти, а те облачали тела в саваны, под страхом смерти не позволяя на них взглянуть даже самым близким. А позднее сжигали на главной деревенской площади.

"Культ Шерена сильно разросся во времена правления отца нашего благословенного Деммида. Демон ощутил сладость власти, и жрецы его ворвались во дворец, нарушая святость церемонии единения Белых земель. Тогда в наиболее страшной за историю трех стран резне погибли представители царственных семей Лирии, Кассии и Виссавии."

Рэми вспомнил даже кто. Вспомнил, как с ужасом в голосе рассказывали старики слухи о смерти бывшего повелителя и двух его старших сыновей. Поговаривали, что тогда в замке погиб кто-то еще. Кто-то из Виссавии...

"Культ Шерена прекратил свое существование после великой битвы у Россеи (см. книгу благословенного Лерианда, посвященную герою Акиму), в которой ценою жизни храброго юноши-виссавийца было совершено изгнание демона в другой мир."

Прекратил, а убийства продолжаются? И зачем-то Жерл много раз рассказывал пьяный одну и ту же сказку. О лозе Шерена... какое отношение имеет какая-то лоза к демону? И почему сказка та не дает Рэми покоя?

Вечер был на удивление тихим и спокойным. Падал за окном снег, мягко светили по углам светильники, разгоняя полумрак, тихо потрескивал огонь за ажурной решеткой камина.

Мягкая щетка мерно водила по волосам. Успокаивая, чадила горьковатым дымом стоявшая на столе ароматическая свеча, и пальцы Лили аккуратно перебирали пряди, укладывая их в толстую косу.

Аланна поднялась, собираясь лечь в кровать: весь день чувствовала она себя ослабевшей и несчастной, как частенько бывало после долгого, интенсивного снегопада. В такие дни почему-то остро хотелось тепла и пугало одиночество, в такие дни весь мир становился серым и холодным, бездушным.

Аланна вздохнула, села на кровать и хотела уже отпустить Лили, как хариба вдруг встрепенулась удивленно и сказала:

— Письмо.

— Подай мне его, — без особого интереса ответила Аланна.

Знаки на печали были до боли знакомыми — только Аланна не понимала, с чего это Арман о ней вспомнил?

Распечатав письмо, девушка вздрогнула. Пальцы ее задрожали, на глаза навернулись слезы, и Лили что-то там спрашивала где-то вдалеке, но Аланна уже не слушала:

— Одеваться мне!

— Но архана...

— У меня нет времени на игры, Лили.

Чуть позднее она стояла на балконе и вглядывалась в раскинувшийся где-то внизу город. Снег уже закончился. Мягко поблескивали фонари, двигались по далеким улицам кареты, тихо спал укутанный снегом парк. Скорее почувствовав, чем увидев, что она не одна, Аланна спросила:

— Я вас не разбудила?

— Я не очень-то много и сплю, моя архана. Нет, вы меня не разбудили. Чего вы хотите?

— Один мой... друг просит о встрече с вами.

— Со мной? — в голосе жениха послышалось удивление. — Мне казалось, что в Кассии меня не очень-то хорошо знают... если только...

— Да. Вы правильно догадались.

— И о чем же нам говорить? Все и так понятно...

— Я не знаю, Элан. Честно не знаю, — Аланна резко повернулась к жениху, и заглянула ему глубоко в глаза. — Я вас когда-то ненавидела, даже презирала. Но вы так много для меня сделали, что теперь...

— Только не говорите, что вы меня любите, — глаза виссавийца чуть сверкнули поверх повязки. — Вы ничего обо мне не знаете, вы даже лица моего не видели.

— Я люблю вас... как друга.

— Для мужчины это приговор, моя дорогая.

Легкий ветерок погладил его плащ, швырнув на темно-синюю ткань снежную пыль. Аланна молчала, опустив голову.

— Почему? — тихо спросила она. — Я могу спросить почему?

— Почему что? — не понял Элан.

— Почему вы убили племянника своего вождя?

Виссавиец отшатнулся:

— Зачем вам мои объяснения. Убийца всегда остается убийцей, таковы законы и моей, и вашей страны.

— Не знаю... — прошептала Аланна, сжимая руки в кулаки. — Мне... мне так легко было вас ненавидеть, когда я услышала, что вы убили... но так сложно вам поверить теперь... я запуталась. Вы не похожи на того, кто убивает без причины.

— А причина что-то меняет? Если я пойду и убью вашего возлюбленного, у меня тоже будет причина, не так ли? Он ведь мне мешает, вы не будете отрицать? И вы меня тоже простите?

Аланна прикусила губу и отвернулась.

— Вы жестоки.

— Человеческая жизнь очень хрупка, — ответил Элан. — Убить человека просто — одно мгновение, вырастить его — нужны годы. Потому во всех странах беспричинная смерть наказуема. У вас несколько легче... иногда, в очень крайних случаях вы оправдываете смерть. Вы казните людей, на виду у толпы, вы допускаете дуэли и оправдываете месть... но даже ваши законы не в силах оправдать меня. Это не было дуэлью, Аланна. Это не было местью. Это не было и казнью — это было случайностью, глупостью и подлостью, назовите как хотите.

— Расскажите мне.

— Ну почему вы настаиваете?

— Может... — Аланна вновь посмотрела в глаза виссавийца. — Может, я смогу вас оправдать?

Виссавиец вновь покачнулся и хрипло ответил:

— Мне не нужно ваше оправдание.

— Мне нужно! — вскричала Аланна. — Я хочу знать, почему! Почему не могу вас больше ненавидеть! Я имею право знать! Вы мой жених!

— Которого вы не хотите! — отрезал Элан.

— И что? Если я женщина, значит, должна любить только как жена? Мать? Или сестра? Да, как сестра...

— Сестра... — прохрипел Элан. — У меня была сестра-близнец.

— Была?

— Мне было четырнадцать, когда моя сестра просто не проснулась. Я помню, что тогда было солнечное утро. Помню, как ласково целовало песок за окном море, как золотил волны солнечный свет. Помню, как пытался разбудить сестренку, а она почему-то не вставала. Помню, как начало до меня постепенно доходить... что она никогда не встанет. Помню и тихий шепот целителей, что это вампир...

— Вампир? В стране целителей? — удивилась Аланна.

— Необычный вампир. Обычные пьют кровь, этот питался нашей силой... магический упырь, который отделался всего лишь изгнанием.

— Его не казнили? Но вы сами сказали, что казнь...

— В нашей стране не казнят, то правда... но в нашей стране и не убивают. Я не смог простить Алкадию смерти моей сестры и его изгнание казалось мне столь мелкой карой... Ты ведь слышала об Акиме?

— Да.

— Алкадий был его сводным братом, — Аланна почувствовала, что слабеет. — Может, потому вождь его и пощадил... как никак, а Аким — герой, гордость клана. Человек, которому Виссавия так многим обязана... А потом я узнал, что Алкадий находится в одном из замков Кассии. Я был так молод и глуп, я не подумал... я уничтожил замок, со всеми, кто там находился, а когда... когда очнулся, понял, что совершил что-то страшное... было поздно... и что еще хуже — меня обманули. Там не было Алкадия... я убил наследника вождя... Я дурак.

— Элан.

Аланна мягко улыбнулась и вдруг бросилась в объятия мага, стараясь поддержать, утешить. Элан вздрогнул. Потом обнял ее крепко, прижал к себе и разрыдался, горько, беспомощно, как ребенок.

— Боги, что я натворил, — шептал он. — Ты даже не представляешь, что я натворил... Я, виссавиец... убил... невинного человека. Я убил своего будущего вождя! И мне приказано было жить...

Аланна не хотела представлять. Сейчас перед ней был не убийца, а близкий человек, который долгое время держал в себе боль. Какая уж разница, что произошло тогда, в прошлом? Этого не вернуть... А сейчас, сейчас она была единственной, кто мог поддержать Элана.

Рэми хотел было заказать у замка книгу о герое Акиме, как обнаружил на столе запечатанный конверт, как брат-близнец похожий на тот, что недавно посылал он Аланне. Только печать была не красной, а зеленой, и знак на ней изменил свои очертания.

Рэми ласково провел пальцами по печати. Бегущий олень — знак рода ее приемных родителей. Да дрожащие пальцы, что никак не могут справиться с конвертом. И прошло еще немного времени, прежде чем Рэми присел на краешек стола, читая письмо при неясном свете светильника.

"Мой милый Рэми!

Я не знаю, что заставило тебя стать столь холодным и очень надеюсь, что не весть о твоем происхождение. Странно — мы с тобой теперь в одном замке, на одной ступени, но так далеко друг от друга, как не были тогда, в поместье. И хочется иногда ночами рыдать в подушку, поддаваясь отчаянию. Потому что ты меня забыл... и все же не забыл.

Вот оно, твое письмо, лежит передо мной... и впервые за время нашего знакомства, я вижу твой почерк. Я даже не знала, что ты умеешь писать, боялась спрашивать. А ты, оказывается, умеешь так много... чтобы стать телохранителем самого наследного принца.

Мой любимый маг! Вспоминаю твои глаза и сама себе удивляюсь, как же я, всегда холодная, могла так сильно влюбиться? И почему влюбленность не прошла и теперь... почему не закончилась с твоим побегом, с твоим холодным взглядом тогда, в зале, где ты появился так внезапно, и даже не меня не заметил. Обычный рожанин, который оказался братом моего лучшего друга. Ты не знал, что я и Арман росли вместе в доме Эдлая?

Ты был представлен самому повелителю. И как я волновалась, когда ты упал перед тронным змеем"

Рэми стиснул зубы, преодолевая желание не читать дальше.

"Знаю, что беспокоишься, что винишь себя. Не стоит... даже Эдлай пару раз падал на колени перед силой змея, а он привычен к магии повелителя с самого детства."

Бумага задрожала в руках Рэми. Эдлая не прочили в телохранители Мира. И если это в самом деле нормально — падать в обморок перед тронным змеем, то почему Рэми все избегают? Почему никто не пришел сказать — так и должно быть... почему делают из него пустое место? Хотя раньше носились, как с писанной торбой.

Ответ один — Рэми всех разочаровал, но отпускать его все же боятся. Маг, сильный, свободный, опасный, как много раз Рэми это слышал и от принца, и от его телохранителей. А что в Кассии делают с опасными? Потихоньку избавляются...

"Не могу перестать думать о тебе. Может, потому что это любовь? Потому что мы с тобой связаны так же сильно, как ты связан с Миром? Или все ж сильнее? Рэми, что мне думать, как мне быть — ты скажи, прошу тебя! Если я навязываюсь, если не мила тебе больше — так и скажи, я пойму... или ты сомневаешься, что я могу тебя понять?

Не сомневайся. Я даже умру, чтобы ты был счастлив. Вырву из себя сердце, вместе с этой любовью, только бы ты улыбался.

А теперь о твоей просьбе.

Ты встретишься с Эланом, как того просил. В той самой таверне, и я уже получила согласие жениха. Только я ничего не понимаю. Не понимаю зачем эти тайны, зачем эта маска?

Все ведь изменилось, или нет?

Может, во "все" входит твоя любовь ко мне?

Мой милый, добрый друг. Любимый. Кем ты захочешь, тем и будешь... я жду тебя. Жду молча, жду терпеливо. Только не карай меня больше молчанием. Скажи, как есть. Умоляю!

Аланна."

Рэми улыбнулся, забывая на время о сказках Жерла. Аланна все еще его любит. И все еще страдает. Но незачем обнадеживать ее раньше времени и давать надежду, пока надежды той нет и у Рэми.

Пальцы Рэми разжались, выпуская письмо на стол. Принцесса Кассии. Игрушка в руках Эдлая.

— Аланна, — прошептал он, — что же мне с тобой делать?

Поступает ли он правильно, доверяясь Элану? Может, маг вовсе не на их стороне? Может, и он хочет власти? А шантаж... одно другому не мешает. Кто сказал, что Элан не хочет стать повелителем Кассии? Все хотят...

Рэми встал и подошел к окну. Опять пошел снег, белый и пушистый, кружился он на волнах ветра, ложился на дорожки заснувшего парка...

Все хотят... но этого не достаточно.

Виссавия меняет. Познав сладость единения с кланом никогда уже не захочешь ни чужой страны, ни чужой власти...

Рэми был там всего мгновение, во сне, а до сих пор не может забыть ни озера, ни хранительницы, ни текущей по жилам силы. Это была Виссавия. Что же еще?

И Элан не может отказаться от клана.

Потому что клан — это наркотик. Сладостный, пленительный, от которого он, Рэми, отказался с трудом после первой же дозы. Элан там родился. Элан жил кланом.

А Рэми его ненавидел и потому никогда туда не вернется. Как и не вернется к Миру.

Рэми сглотнул и взгляд его остановился на брошенном на столе браслете. Как много теперь у него, Рэми, этих игрушек. И как легко после уроков Урия взять игрушку в ладонь, слегка выпустить силу и начинить ее магией.

— Отдай это Аланне.

Браслет исчез. Маленькая вещичка поможет страсти Аланны притупиться, как помогла когда-то притупиться тоске Рэми. Поможет пережить несколько дней... за которые Рэми разберется... с врагами Армана, и с Виссавией.

Отойдя от окна, Рэми сел за стол и черкнул пару слов на листе бумаги. На этот раз записка написалась с первого раза, и, даже не скрепляя листа печатью, Рэми взял с полки небольшую шкатулку, откинул крышку и вложил туда листик.

Закрыв шкатулку, он потер изображение сокола на боковой стенке и дождался, пока пальцы пронзило теплом, зная, что в этот самый миг записка переместилась в такую же шкатулку, только в другой комнате, в другом доме.

Даже видел внутренним зрением, как вздрагивает стоявший у окна силуэт, как кто-то подходит к столу, достает из шкатулки записку, зажигает светильник и на некоторое время застывает, читая.

А потом опирается левой рукой о стол, берет в правую перо, окунает его в чернильницу и быстро выводит несколько строчек. Машет запиской, ожидая, пока высохнут чернила, кладет ее в шкатулку и закрывает крышку.

И Рэми, улыбнувшись, читает на вернувшимся листке бумаги:

"Я счастлив, что ты помнишь обо мне, мой мальчик. Я буду ждать. И рад, что ты разобрался с моим подарком".

Рэми усмехнулся. Еще бы не разобраться. Он сам делал эти шкатулочки-близнецы, сам начинял их магией. И почти не удивился, когда собственное изделие пришло к нему, как прощальный дар от Гаарса. Учитель, в отличие от Мира и его телохранителей, знал, в чем на самом деле нуждается Рэми. В друзьях и в союзниках.

15. Глава одиннадцатая. Алкадий.

Арис бежал по парковой дорожке. Впереди, за несколько шагов, загорались фонарики, крася снег золотыми искорками, и вновь гасли за спиной, погружая сад в ночную тишину.

"Рэми, не делай глупостей, — начал ныть пегас. — Поговори с хранительницей."

"Ты ничего не забыл? — зло ответил Рэми. — Не я начал эту игру, а твоя распрекрасная хранительница. Она ведь из Виссавии, не так ли? И ты — тоже. А я... я, придурок, который не должен об этом догадываться. Как и о том, кто пытался убить меня и мою семью".

"Рэми!"

"Удар шел с Виссавии! И пока я не выясню, в чем дело, моей ноги в клане не будет! Откуда мне знать, что вы не попробуете снова? Что не закончите то, что начали много лет назад?"

"Рэми! Ты ошибаешься, хранительница никогда..."

"Я сказал!"

Рэми знал, что хотел сказать пегас. Он и сам всей душой желал довериться и хранительнице, и Виссавии, но слова Эдлая не давали...

В тот день, тщетно пытаясь поговорить с матерью и Лией, Рэми даже не надеялся, что его выпустят из замка. Но стоило ему произнести заветные слова, как он оказался в парке, не очень изящно плюхнувшись в сугроб. Однако возвращаться в душный, похожий на золотую клетку, замок Рэми тоже не очень-то спешил. Он, вовсе не желая простудится, заказал у замка плащ и закутался в пахнущую травами теплую ткань.

— Хорошо начинаешь день, — произнес за его спиной холодный голос. — Сначала обморок на глазах у всего двора, теперь полет в сугроб. Чем еще удивишь, Рэми?

— Пройдите-ка мимо, архан, — огрызнулся Рэми, увидев стоявшего в двух шагах Эдлая. Впрочем, архан был в чем-то прав — за сегодняшний день Рэми несколько раз отличился не лучшим образом.

— Надо же, как заговорил, — усмехнулся Эдлай, снимая с правой руки кожаную перчатку. — Не помнишь, кем был все эти годы?

— Не важно, кем я был, — зло возразил Рэми. — Важно, кем я стал. И я вам не давал права, архан, называть меня на "ты".

— Простите, не хотел вас задеть, — иронично ответил Эдлай, подавая Рэми руку и помогая выйти из сугроба на тропинку. — Перестаньте дуться, как девица. Я не враг. Показать вам знаменитые галереи замка?

Рэми кивнул. Эдлай положил ему руку на плечо и произнес несколько слов. Вспыхнуло в воздухе синим заклинание, мелькнул вокруг снег, закружившись в бешенном танце, полоснул по глазам яркий свет, а когда ошеломленный Рэми очнулся, они уже оказались на выложенной мрамором узкой дорожке, по обеим сторонам которой стояли белоснежные статуи, а за статуями простирался спящий под снегом парк.

— Путь правды, — протянул Эдлай, убирая руку с плеча Рэми. — Когда магия родов не была так совершенна, мимо этих статуй проводили архана в день его совершеннолетия. В двадцать один год. Именно тогда проявляется умственная зрелость, достичь которой раньше очень сложно.

Эдлай пошел вперед, по дорожке между статуями. Рэми ничего не оставалось, как последовать за ним. Тщательно очищенный от снега, гладкий мрамор оказался неожиданно скользким и Рэми поскользнулся, чуть не упав, но тотчас же поспешно выпрямился, надеясь, что Эдлай ничего не заметил.

— Вы намекаете на меня? — зло спросил он. Злился Рэми скорее не на Эдлая, а на себя, любимого. Зачем он вообще согласился на этот глупый разговор?

— Увольте, Рэми. Не на вас.

— Тогда к чему эта аллея? Проверяете меня? Не верите в то, что я такой же архан, как и вы?

Одна из статуй проводила Рэми взглядом, склонившись вдруг в поклоне. Рэми вздрогнул.

— Ну что вы! — усмехнулся Эдлай. — Иначе я бы вас не привел на дорогу правды. Иначе мы были бы уже мертвы... Оба! Я не сомневаюсь, что вы сын Арама. И не моя вина, что наши дороги скрестились так... неожиданно...

— Была бы ваша воля, и я был бы мертв.

— Были бы вы на моем месте, — парировал Эдлай, внезапно оборачиваясь и заглядывая Рэми в глаза, — и я был бы мертв. Такова наша жизнь — все мы играем свои роли, и трудно от этих ролей отказаться... Даже если мы этого хотим. У вас свои секреты, у меня свои. У вас свои маски — у меня свои. Давайте не будем мерятся нашими ношами, а просто поговорим.

Рэми отвел взгляд на заснеженный парк. Со стоявших у дорожки деревьев срывались капли, бороздили дорожки на плечах статуй, стекали по их щекам, как слезы, и падали, разбиваясь на дорожку.

Рэми уже не удивлялся, что Эдлай является любимым советником Деммида. Он умел был чарующим... когда хотел.

— Не знаю, догадываетесь ли вы, Рэми, — сказал Эдлай, делая шаг вперед и этим приглашая собеседника продолжить движение, — что даже теперь вам не видать Аланны.

— Время покажет.

— Время — наш враг, Рэми. И гораздо больший, чем вы думаете. Не согласны со мной? Ну да, как же я не догадался, вы столь же упрямы, как и ваш отец!

— Моего отца вы тоже ненавидели?

— Я? — искренне удивился Эдлай. — Позвольте не согласиться... Хочу вам показать это.

Рэми покосился на раскрытую ладонь Эдлая и взял предложенную застежку в виде серебряного барса, овившегося клубком вокруг чистого, прозрачного камня.

— Алмаз, — сказал Эдлай. — Фамильная вещичка, но дорога мне она вовсе не за ее стоимости, не из-за древности. Даже не из-за принадлежности многим поколениям. И поверьте мне, я не склонен к воровству — вещичку эту я получил в подарок от лучшего друга. От вашего отца.

Рэми вздохнул, сжимая ладонь.

— Странно это, правда? Я — ваш враг, и в то же время — я воспитал вашего брата. Думаете это было легко? Ошибаетесь. Ваш брат — сын ларийцев, человек, который нечаянно стал главой рода. И для которого я этот род берег много лет. Ради вашего отца. Ради его памяти... и ради того времени, когда мы были врагами.

Рэми вздрогнул, сжав губы, но промолчал, слушая дальше.

— Знаете, как началась наша вражда? С улыбки вашей матери. Удивляетесь, Рэми? Удивляетесь, что и я способен на любовь? — Рэми покачал головой. — Иногда я и сам удивляюсь. Знаете, как вражда та закончилась? В одно мгновение. Когда ваш отец спас мне жизнь. Такое не забывают. Такое не может разрушить даже страсть к женщине... тем более, что страсть прошла, а вот мужская дружба, она ведь сильнее. Вы вернете мне застежку? Она мне очень дорога... Как память...

Рэми отдал застежку, и, прикусив губу, продолжил путь по дороге правды. Слишком живые статуи, капающие на дорожку капли, застывшая, прозрачная красота леса и арка, которой внезапно закончилась дорога. И только сейчас Рэми поверил до конца, что он в самом деле архан и брат Армана.

Остановившись, он обернулся. Казалось ему, что там, в начале дорожки, осталась его прежняя, в меру спокойная жизнь, а здесь — начались стремительные перемены. Именно здесь, на небольшой площадке, выложенной тем же мрамором, с фонтаном посредине, окруженной полуокруглым озерком.

— Красиво... тихо, — прошептал Эдлай. — Мы часто здесь бывали с вашим отцом, Рэми. И теперь я хочу серьезно поговорить с сыном моего умершего друга. Сказать по правде, вообще-то я не считаюсь с чувствами других, но с вами я должен объясниться. Пройдемте...

Они подошли к бордюру, окружавшему площадку, и Рэми уставился в черную воду, которую взбивали лапами плывущие к ним утки.

— Вы так легко записали меня во враги, — продолжал

Эдлай, — хотя это не совсем так. Верьте мне, я не хотел вам зла. Помните, что я защищал свою невинную воспитанницу от рожанина, не нападал на сына Арама. И, главное, не я был зачинщиком того выплеска магии, что чуть было не погубил вашу семью.

— Какой магии? — переспросил Рэми. — Говорите яснее.

— Вы не удивились, что вас никто не искал? — спросил Эдлай, вытягивая из поясной сумки кусок хлеба. Он оторвал половину, отдал ее удивленному Рэми. А потом начал оскубывать от своего куска небольшие крошки и кидать их уткам.

— Ни вашу мать, ни сестру. Если бы я знал, что вы живы... достал бы вас из-под земли. Да и не один я. Клан Армана слишком влиятелен и в Кассии, и в Ларии, чтобы допустить пропажи сводного брата своего главы.

Утки подплыли ближе, вылавливая из темной воды светлые кусочки хлеба. И Рэми, чтобы чем-то занять руки, подобно Эдлаю начал кормить просительно крякающих птиц. Но пока пальцы были заняты краюхой, сам он внимательно слушал архана.

— Вам было четыре года, вашей сестре всего два, когда замок Арама... превратился в серое озеро, погребая в себе всех, кто был тогда в здании. Двор, слуг, жену Арама с двумя детьми. Если вы когда-нибудь решитесь, я отвезу вас на то место. По моему приказу над озером поставили плиту, а на ней — памятник. Но теперь это уже не важно...

— Сколько слуг там погибло?

— Около двадцати. Тел мы не нашли... Это было невозможно. О, Рэми, вижу по вашим глазам, что вы жалеете тех людей.

— А если и так! — вскрикнул Рэми.

— А если так, то зря! — заметил Эдлай, бросив уткам последний кусок и отряхивая с перчаток крошки. — Для меня в этом замке было лишь четыре важных человека — семья Алана. Арман чудом остался жив, и я взялся за его воспитание, как до этого я брался за воспитание вас, мой друг. И верьте мне, я жалел и не раз, что отпустил Астрид в тот проклятый замок. Вы не понимаете, Рэми.

— Ну так объясните!

— Я не знаю, почему Астрид решила тогда исчезнуть. Но не от меня она пряталась. Даю слово архана.

Рэми промолчал, разминая оставшийся кусок хлеба в крошки и кидая их уткам. Слово архана в Кассии было свято и тех, кто его нарушил, карали сами боги. Эдлай не врал.

— Дайте мне слово, — сказал Рэми, посмотрев на Эдлая, — что вы не знаете имени виновника.

— Не могу, — неожиданно мягко ответил архан.

— А что можете?

— Сказать, что удар шел с Виссавии. Даю вам другое мое слово, что это чистая правда.

— С клана целителей? — воскликнул Рэми. — Но какое отношение я имею к Виссавии?

— Вы не знаете? — искренне удивился Эдлай. — Вы действительно не знаете? Но я не буду тем, кто вам откроет и эту тайну, простите уж, Рэми. Если повелитель этого не сделал, то и я не имею права. Скажу лишь, что ваша мать из Виссавии, мало того — из семьи вождя. Я все сказал. На этом позвольте, мой друг, считать разговор законченным.

Рэми задумчиво кивнул, переваривая услышанное. А когда очнулся от размышлений, то Эдлая уже не было, а он остался один на площадке. Крякали где-то вдалеке утки, вылавливая из воды остатки крошек, капало с сосулек, журчало в фонтане и медленно, очень медленно возвращался Рэми в реальность.

Эдлай прав. Не может быть неправым. Мать всегда ненавидела виссавийцев, всегда предостерегала против них и Рэми, и Лию. Но никогда и слова плохого не сказала о Эдлае.

Рэми резко развернулся и приказал замку перенести себя в свои покои. Он больше не хотел любоваться на природу, ему надо было подумать и собрать воедино все мысли. А вечером, когда зашло солнце, он уже знал, что делать.

Погрузившись в размышления, Рэми и не заметил, как пегас вбежал в город, как они миновали тесно поставленные, еще спящие лавки, как проплыл рядом храм, в котором служители только-только начинали зажигать горько чадящие лампады, как Арис остановился у входа в таверну, и кто-то тихо поинтересовался:

— Войдете внутрь?

— А? — переспросил Рэми, кинул мальчику-прислужнику монетку и мысленно обратился к пегасу:

"Кажется, я тебе загонял? Прости."

"Да не за что... иногда это даже приятно — пробежаться по спящему кассийскому городу. Да и встретиться с тобой я всегда рад. Я ведь соскучиться успел, хозяин. А ты все не зовешь, да не зовешь..."

Соскучился... Рэми позволил мальчишке увести пегаса, криво усмехнулся, закрыл верхнюю часть лица маской, натянул капюшон пониже и вошел в небольшой, пока еще полупустой общий зал.

Пахнуло свежей выпечкой, копченостями и чем-то горелым, отчего в горле сразу запершило.

Рэми снял перчатки, разминая озябшие пальцы, огляделся, выискивая взглядом знакомую фигуру.

Подкатился к Рэми круглый, похожий на снеговика хозяин, улыбнулся сладко, показывая не очень здоровые зубы, когда в его лапу опустилась круглая, сверкающая монетка: уж денег-то теперь у Рэми было предостаточно. Стоило ему только утром попросить у духа замка, как на столе появился увесистый мешочек, а внутри столько, что Рэми в его прежней жизни на год хватило бы.

— Прошу к огню, архан! — заискивающе шептал хозяин. — Принести чего-нибудь разогревающего?

Рэми не ответил, наслаждаясь теплом. Взгляд его скользнул по плотно поставленным столикам, выхватил знакомую фигуру, остановившись на закутанным в синее виссавийце.

— Колбасок, супа! — приказал Рэми, направляясь к Элану. — Вина со специями.

Снимать плаща Рэми не спешил. Хоть в зале и казалось тепло после холодного зимнего воздуха, но на самом деле так не было. Едва-едва теплился огонь в камине, дышал на руки кутавшийся в плащ мальчишка-рожанин, слегка покачивались из-за сквозняка засаленные занавеси на окнах.

Рэми подошел к столику целителя и бросил на него перчатки.

И опять не увидел лица виссавийца — вуаль лежала на столе чуть слева от Элана, но лицо мага закрывала синяя дымка, оставляя открытыми только глаза. Как часто у виссавийцев, черные. Но как только у некоторых — с легким синим отливом.

— Меня ждете?

— К чему скрытность? — иронично ответил Элан, попивая теплое молоко. — Не доверяете?

— Вы не лучше, — парировал Рэми, усаживаясь напротив.

Рожанин у камина вдруг скинул на плечи капюшон, и из-под него выглянуло веснушчатое молодое лицо. Почти мальчишка, подумалось Рэми, да ведь и он не намного старше. Так почему чувствует себя стариком?

— Есть разница между "иногда" и "всегда", молодой человек, — усмехнулся Элан. — Однако вернемся к нашим баранам. О чем вы желали со мной поговорить?

— О шантаже, например.

Рука виссавийца дрогнула, и Рэми услышал, как ударила на зубам Элана кружка. Наверное, маг скривился, наверное, слизнул с губы молоко, наверное... но из-за магической вуали и не разглядишь. Вновь вспомнился рассказ Урия, что виссавийцы красивы, да и мать Рэми, если она виссавийка — красива. К чему тогда скрываться под этими тряпками? Плодить сплетни?

— Девочка имеет длинный язык, — голос Элана был приглушенным, тихим. — Надеюсь, она сдержала слово...

— Не волнуйтесь, сдержала, — задумчиво ответил Рэми, взял из стоящей перед виссавийцем вазы яблоко. Элан, как и все а его народе, не жаловал мяса, а ел только фрукты и овощи. — О шантаже я знаю, но чем вас шантажируют — нет.

— Хвала Виссавии! — выдохнул Элан. — Оказаться между вами и Эдлаем — неприятно, знаете ли.

— Но я не за этим пришел, Элан, — яблоко оказалось твердым и кислым на вкус. — Хочу вам что-то объяснить...

— Я вас слушаю, — взгляд виссавийца стал заинтересованным. Некоторое время они молчали, пока худая, бесцветная служанка смахнула тряпкой со стола крошки и поставила перед Рэми чашку супа и кусок хлеба.

— Аланна — внебрачная дочь повелителя Кассии. Вы — виссавиец. И отличная партия для принцессы...

16.

— Спасибо.

Мальчишка у огня зябко дернулся, кутаясь в не потертый плащ.

— Не благодарите. Как вы думаете, почему Эдлай так сильно желает держать под контролем зятя повелителя? И чем это может попахивать?

— Не дурак, куда клоните — понимаю, — виссавиец вновь замолчал, пока хозяин собственноручно ставил перед Рэми чашу с вином и копченные колбаски. — Спасибо что предупредили.

Рэми, принялся за колбаски.

— Но вам-то это зачем? — поинтересовался вдруг Элан.

— Вы задаете слишком много вопросов.

— Пока это первый.

Та же блеклая девушка принесла печенные яблоки, и настала очередь Элана приняться за еду. Рэми же откинулся на спинку скамьи, выпил немного подогретого вина, и заметил:

— Игра эта серьезнее, чем вы, я и Аланна. И я хочу немного вам подыграть...

— Я слушаю.

— Дайте мне слово, что вам не нужны ни Аланна, ни трон Кассии. Слово мага.

— Клянусь, — без малейшего сомнения ответил Элан. — Избавлюсь от власти Эдлая и немедленно разорву помолвку. Никто мне не помешает. Но... если Аланна — принцесса, то и вам ее не видать.

— Это моя забота.

— Ребенок тоже был ваш?

Рэми вздрогнул и заставил не дрожать державшую чашу ладонь. Усилием воли убил колыхавшийся внутри гнев и через мгновение смог выдавить, почти спокойно и даже холодно:

— Вы убили его?

— Не вмешался, — поправил виссавиец. — По приказу...

— ...хранительницы.

— Слишком многое знаете о Виссавии, — сузил глаза Элан.

— Мы пришли не за этим.

— О да, не за этим. Продолжайте. Еще что-то?

— Дайте слово, что не станете выяснять, кто я.

— Даю. Хоть не понимаю. Чем я могу вам угрожать? Боитесь, что я женюсь на вашей любовнице? Ради богов, вы же неглупый человек и все понимаете... Впрочем, не отвечайте. Это не важно. Если вам так охота хранить тайну, так я ж и не против.

— Расскажу вам что-то об Эдлае. Может, это поможет вам защитить себя.

Рэми начал рассказывать, а рассказывая, все более понимал, что поступает правильно, и все более замечал, как глаза Элана медленно меняют оттенок с холодного на внимательно-потрясенный. Попал. Вопрос только — куда?

В тот летний день на улице шел дождь. Рэми вошел в затемненную конюшню, подошел к Демону, коню Эдлая, погладил черную, как вороненое крыло, шею и огляделся в поисках Самала. Но конюха не было, и Рэми уже хотел развернуться, как вдруг заменил тень в углу стойла...

— Самал? — спросил он.

Это не был Самал, а всего лишь один из младших конюхов, чуть старше Рэми. Всегда гордый и напыщенный, любимец замковых служанок, теперь он казался напуганным, беспомощным, вжимался в дощатую стену стойла, волнуя и без того неспокойного Демона.

— Они ушли? — выдавил юноша.

— Кто они? — непонимающе переспросил Рэми, и конюх схватил его за руку, заставляя пригнуться, сесть рядом.

— Эдлай... и тот маг. И не архан, вовсе, — жарко шептал конюх. — Он странный. Никогда таких не видел. И страшный. Глаза разные, выпученные, как у рыбы. И говорит медленно, слова растягивает, но какие слова! Рэми, я будто смерти в глаза смотрел, понимаешь... Есть тайны, которых лучше не знать. Эту лучше не знать! И лоза... лоза с шипами! Это страшно, страшно!

— Ты горишь! — спохватился Рэми. — Бред это, понимаешь! Счас целителей позовем и все забудешь.

— Не уходи! Выслушай, потом поздно будет. Шипы, они впивались в кожу Эдлая... Рэми, как он кричал! Ты бы знал, как он кричал!

— Архан мертв? — переспросил Рэми.

— Жив... Рэми... маг отпустил... — Рэми мало что разбирал в бреде конюха, но тот продолжал шептать. Будто от того выдавливал из себя увиденное. — Сказал, что счастье Эдлая — Кассия его не интересует. Но архан отдаст долг, либо умрет...

— Что он попросил?

— Жерла...

Сказал и упал в обморок. Рэми выбежал из конюшен, за помощью, а на следующий день виссавийцы откачали конюха. Но вернули ему тело, не душу. Несколько дней больной молчал. Бледнел, хирел, а на третий — пропал.

Спустя седмицу стоял ошеломленный Рэми под дубом и смотрел, как ветер бьет смутно знакомым, изрядно потрепанным вороньем телом о толстый ствол.

И лишь через некоторое время решился он перерезать веревку.

Рэми рассказал, а виссавиец некоторое время сидел неподвижно, и руки его, сжимавшие чашу, ощутимо тряслись.

— Знал я, что он не успокоится. Знал я, сначала связь с Шереном, теперь и это! — шептал Элан. — Все твари мало... и некому теперь остановить...

Потом вдруг спохватился, быстро успокоился и уже гораздо более холоднее поблагодарил:

— Спасибо. Это все?

— Последний вопрос. Кто для вождя Астрид?

— Старшая сестра, — нахмурился Элан. — Что за дело вам, молодой человек, до семьи вождя?

— Спасибо, — почувствовал, что холодеет, Рэми и хотел встать, но рука Элана схватила его за запястье, заставила сесть на место.

— Ответьте!

— Вы дали мне слово!

— Заставляете меня жалеть... — сверкнул глазами Элан, отпуская Рэми. — А вы, оказывается, маг. И очень сильный. Идите, молодой человек. Только помните, некоторыми знаниями лучше делиться сразу. Потом может быть поздно.

Рэми вышел из таверны, стянул с себя пропотевшую маску, вдохнул полной грудью свежий воздух и, ловко вскочив на Ариса, скрылся в лабиринтах узких улиц.

"Нет за нами слежки?" — спросил он пегаса.

"Нет, — мрачно ответил Арис. — Но мне не нравится настроение виссавийца."

"Ты читал его мысли?"

"Не осмелился бы, такой может и почуять. Но гнев уловил... И смятение. Твой виссавиец что-то натворил, и это "что-то" страшно его гнетет."

"Мне все равно, — заметил Рэми. — Чем бы не шантажировал архан Элана, это не мое дело."

"Так ли?"

К тому времени мороз спал. Спешили по своим делам ремесленники, домохозяйки, гонцы, слуги, мелкие торговцы. Миновав людные кварталы, Рэми повернул на знакомую до боли улочку, и, соскочив с пегаса, осторожно постучал в дверь.

Когда Рэми вышел от Гаарса, было далеко за полдень. Впрочем, ничего нового наемник не сказал. Бранше, которого Рэми понимал все меньше и меньше, и в самом деле поговорил с Арамом, виссавиец, в свою очередь, сходил к главе цеха... и наемники дали слово, что никогда больше не тронут ни Мираниса, ни Армана.

"Срежем путь?" — перебил его мысли Арис, с трудом пробирающийся сквозь озлобленную холодом толпу.

"Как знаешь", — равнодушно ответил Рэми, и пегас свернул в узкий, заброшенный мусором переулок. Хрустели под копытами гнилые овощи, разбивалась корка на грязевых лужах, украшали трещины "слепые" стены домов. Нищета пахнула в лицо, выпрыгнула из-под копыт испуганной крысой, ударила вонью, заставив Рэми поднести к носу снятую с руки перчатку. Он уже и забыл, что какими бывают городские кварталы. Наверное, слишком быстро забыл — хорошая жизнь, она быстро заставляет к себе привыкнуть.

— Архан! — Рэми не сразу понял, что обращались к нему. — Прошу вас, архан.

Обернувшись, он увидел знакомое веснушчатое лицо мальчишки, что сидел тогда в таверне. И не успел удивиться, как тонкие пальцы схватили повод Ариса и хриплый, явно простуженный голос прошептал:

— Я впервые в этом городе и, кажется, заблудился. Помогите мне найти дорогу.

— Зависит, куда вы хотите попасть, — осторожно улыбнулся Рэми.

— В квартал ремесленников, архан. Я кузнец. Хотите посмотреть на мою работу? — не успел Рэми и слова сказать, как мальчишка достал браслет и ловким движением одел его на запястье Рэми. Потемнело перед глазами, накатилась слабость, и Рэми свалился с пегаса на услужливо подставленные руки мага.

Но Рэми оказался слишком тяжелым, и мальчишка покачнулся, не в силах его удержать. Рэми тяжело упал на землю, да так неловко, что почувствовал, как нечто острое вошло ему в бок, разрывая мышцы.

— Гвоздь! И как он тут оказался-то... Только этого мне не хватало, — явно испугался мальчишка, осторожно переворачивая Рэми на спину и осматривая рану. Арис все так же стоял рядом не двигаясь. Краем глаза видел Рэми, опутывающие пегаса серебристые нити и искренне жалел друга — и из него сделал куклу веснушчатый маг. Огромным усилием воли Рэми преодолел власть браслета и осторожно, одну за другой разорвал связывающие пегаса путы. Уж если умирать, то в одиночестве.

"Не поможешь мне. Лети. Приказываю!"

Арис неуверенно посмотрел на Рэми, а потом вдруг исчез, оставив мальчишку в недоумении:

— Но ты у меня никуда не исчезнешь, — сказал вдруг он.

Рэми знал, что не исчезнет: на нечто большее, чем освобождение пегаса, сил ему не хватало. Он мог лишь стонать, когда его тащили в черное жерло магического перехода, чтобы перенести из вонючего квартала в пыльную, небольшую комнату, наверняка какой-то подвал.

Потом мальчишка зажег светильник, еще раз осмотрел рану и пробормотал:

— Тебе бы только денек пожить... пока учитель придет. А там уже и так будет все равно.

Рану прожгло магией, на глазах выступили невольные слезы: проклятый браслет даже на стон не дал разрешения. На помощь Рэми пришло беспамятство.

Очнулся Рэми в полной темноте, все так же не в силах даже пошевелиться. Обнаженный до пояса, лежал он на чем-то твердом. Бок горел болью, однако боль была терпима из-за вызванного магией отупения, но именно она говорила Рэми, что он еще жив. Впрочем, последнее могло быть не очень радостной новостью: Рэми помнил о том "учителе", что должен был прийти, и не очень-то радовался своему спасению. Иногда лучше умереть сразу.

Через некоторое время он смог слышать и звуки. Дом был старым: чуть слышно поскрипывал, постукивал, как бы жалуясь на свою немощность. Где-то наверху изредка раздавались чуть слышимые шаги и далекий лай собаки, перешедший в протяжный, горестный вой. По кому это, интересно, тварь убивается? Уж не по Рэми ли?

Скрипнул вдруг засов, жалобно заплакали под чьими-то ногами ступеньки, все ярче становился вокруг желтый свет. Рэми увидел выступившие из темноты, потемневшие от времени балки потолка, старую, запылившуюся и покинутую пауком паутину, что упрямо цеплялась за едва видные в потолке трещины, и слегка раскачивалась, движимая неуловимым потоком сквозняка.

Помещение, где они находились, и в самом деле смахивало на подвал, было пустым и небольшим — шагов на четыре шириной. В центре его стоял высокий стол, на котором лежал Рэми, рядом другой — поменьше, с наполненной яблоками вазой.

— Очнулся, — веснушчатый мальчишка успел переодеться в добротную, вышитую по вороту тунику, гладко зачесал взъерошенные волосы и даже изволил умыться. Наверняка, гостей ждал. Наверняка, этого "учителя". — Хорошо. Возможно, все же доживешь, и меня не будут наказывать.

Что за дело Рэми до чьего-то наказания? Он попытался сказать это вслух, но губы, как и все тело, не слушались. Впрочем... чего тут говорить, и так все понятно.

Мальчишка-маг поставил на второй столик лампу, перевернул Рэми на живот — неудобно же! — достал из кармана берестяную коробочку, смазал рану неприятно пахнущей мазью:

— Ты на меня не злись, архан, это я не со зла... — Кому от того легче, что он не со зла? — Жалко мне тебя, мне их всех немного жалко. Но учитель говорит, что мир жесток. Каждый в нем либо жертва, либо охотник. Ты вот попал, увы в жертвы. Потому тебя и съедят...

Рэми сглотнул, не в силах сдержать дрожь. Проклятое тело живет своей жизнью, не повинуясь разуму, оттого не в силах Рэми скрыть ни испуга, ни слабости.

— Боишься? Я бы тоже боялся, — Рэми вновь перевернули на спину. Бок одеревенел, но боли больше не было.

Мальчишка-маг провел пальцами по татуировке Рэми, заставляя запястья полыхнуть огнем.

— Архан, — протянул завистливо мальчишка. — Таким как ты — почет и повиновение. Вот и глаза у тебя дерзкие, гордые — можешь себе позволить быть гордым. Сразу видно... высокорожденный. Такие как я только подчиняются.

Рэми лишь раздраженно моргнул. Ошибаешься, мальчишка, очень ошибаешься. Или, скорее, хочешь ошибаться, оправдываешь себя. А можно ли такое оправдать? Будто повторяя его мысли, сказал кто-то третий:

— Думаешь, поэтому имеешь право убивать?

Рэми сначала подумал, что это и есть тот самый учитель, но по ошеломленным глазам мальчишки понял, что ошибся. А маг этот, оказывается, еще и трус. Дрожит как осиный лист, хотя невидимый Рэми пришелец пока нападать не спешит.

— Ты кто? — прохрипел мальчик.

— Я друг того юноши, что ты затащил в подвал несколько дней назад. Надо было меньше меня злить, упырь. Бросил его на помойке, как последнего ублюдка? Даже на уважение к жертве у тебя ума не хватило! Так нравится вкус чужой магии? Так испробуй, моей, отродье!

Удар, хруст костей, пряный аромат чужой силы, что пьянит получше крепкого вина.

— Мой учитель тебя убьет... — простонал мальчишка. — Он вас всех сильнее. От тебя мокрого места не останется, тварь!

— Думаешь? — усмехнулся маг. — Может, и не останется. Но тебе ведь легче не станет. Хотя у кого есть повод поважнее тебя убить, не так ли? Я вам помогу, архан.

Прикоснулись к запястью чужие пальцы, щелкнула застежка, с глухим стуком упал проклятый браслет на землю, а Рэми почувствовал, что наконец-то может двигаться. Медленно, еще не веря своему счастью, сел он на столе, разминая занывшие во время бездействия мышцы. Хотел было показать мальчишке-магу, что такое настоящая боль, но тут встретил ошеломленный, беспомощный взгляд своего спасителя.

— Смотрите на меня, как девушка на возлюбленного, — пробормотал раздраженно Рэми. Черноглазый незнакомец вздрогнул, словно ударили его, и покраснел, опустив взгляд.

Рэми некогда было удивляться. Мелькнуло что-то у лестницы, веснушчатый мальчишка выхватил из-за пояса кинжал и бросился на все так же ошеломленно застывшего мага. Рэми отшвырнул от себя замешкавшегося спасителя, бросился наперерез мальчишке, схватил его за руку с ножом и тотчас сам застонал, чуть было не свалившись на землю. Полыхнуло огнем рана, залила глаза кровь, и недавно спавшее внутри синее море вдруг ощетинилось волнами.

Мальчишка времени не терял, ударил Рэми кулаком в живот, потянулся за лежавшим на полу браслетом. Упругая волна, поднявшись над спокойной синей гладью, вдруг спружинила, вырвавшись наружу.

Рэми отшвырнуло на стол. На мгновение он потерял сознание, а когда очнулся, черноглазый маг помог ему сесть и уверенно прошептал:

— Пора убираться. Если мальчишка прав, и его учитель силен, то моих сил может не хватить, а вы слишком слабы.

— Где он?

Маг ничего не ответил, впрочем, Рэми и сам видел: мальчишка, или то, что от него осталось, лежал у лестницы с разбитой головой, окрасив все вокруг начавшей темнеть кровью. Рэми отвел взгляд, удержав порыв к рвоте.

— Это я сделал? — прошептал он.

— И что? — холодно ответил маг.

— Я не хотел. Моя сила... она сама.

— Нам надо уходить, архан, — настойчиво повторил маг.

— Недавно ты хотел остаться и отомстить, — Рэми начинал раздражаться.

— Раньше у меня не было вас, архан, — ответил маг. — Теперь моя обязанность позаботиться о вашей безопасности.

Рэми удивленно посмотрел на незнакомца. Молодой тот еще совсем, чуть младше Рэми. И рожанин. И маг. И защитничек, да вот только кто ж его просил!

— Арман меня не простит, — сказал маг, не выдержав внимательного взгляда Рэми. Сказал, а глаза его говорили иное: "Я сам себя не прощу". Рэми вздрогнул, услышав имя брата, а настойчивый незнакомец уже кутал его в плащ и открывал переход.

— Куда ты меня тащишь? — вскричал Рэми.

— В дом Армана, — ответил юноша. — Только туда я могу открыть переход без разрешения. И магия дома сама меня поддержит, когда узнает, кого я приведу...

Наверху раздались шаги.

— Нет! — закричал Рэми. — Я хочу увидеть этого учителя!

Но он был слишком слаб, а маг — слишком настойчив. Он грубо спихнул Рэми со стола, толкнул в переход и посмотрел на верх лестницы, где медленно открывалась дверь. Остаться решил, разозлился Рэми. Он схватил спасителя за запястье и потянул на себя. Не в силах удержаться на ногах, Рэми упал в кляксу перехода, все еще не выпуская запястья незнакомца.

Спаситель не удержался на ногах и повалился на Рэми. Он оказался слишком тяжелый для и так пострадавшего тела, вновь вспыхнула болью рана.

Рэми потерял сознание, наверное, ненадолго, а когда очнулся, переход уже пропал, а он лежал на холодно полу залитой солнцем прихожей залы, уставившись в расписанный крылатыми тварями потолок.

Маг-спаситель сидел рядом, все так же ошеломленно глядя на спасенного, рассматривал его лицо и все, казалось, не мог насмотреться.

— Да что же ты уставился-то? — прошипел Рэми.

— Простите! — маг снова покраснел. — Как ваша рана?

Напомнил, что б его! Рана, о которой Рэми, сказать по чести и забыть успел, вдруг нестерпимо начала рвать болью. Рэми хотел подняться, но в яростном бессилии вновь свалился на пол. Маг подбежал к нему, что-то шептал успокаивающе, но Рэми не слышал.

— Не смей туда возвращаться без меня, — шептал Рэми. — Слышишь! И не смей говорить Арману, что меня нашел и где я был. Брат не должен знать!

— Слушаюсь, мой архан, — серьезно ответил маг.

Рэми очнуться не успел, как маг вдруг уверенным голосом начал раздавать приказы. Через пелену слабости чувствовал Рэми, как его аккуратно подняли, отнесли наверх, в спальню, уложили в кровать и наконец-то дали забыться тяжелым сном.

И все же, кто был тот странный "учитель"?

Алкадий долго стоял над умершим учеником, пытаясь разобраться... а что он на самом деле чувствует? Боль? Нет... скорее облегчение. Милый мальчик был несколько глуповат, хоть и услужлив. Все равно долго бы Алкадий не выдержал, сам бы придурка прибил.

— Однако, моя жертва убежала.

Он обошел труп, стараясь не испачкать в крови сапоги, подошел к столу, провел пальцами по мокрому, еще теплому пятну, растер красную жидкость между пальцами и попробовал ее на вкус. Тотчас согнувшись пополам, маг упал на колени, жадно глотая воздух:

— Проклятье! — Алкадий ударил кулаком по полу. — Жив? Он жив! И в Кассии!

Засмеявшись, он медленно поднялся.

— Что же, оно и к лучшему. Наследный принц Кассии поживет чуточку подольше, у меня есть дела поважнее. Я всегда жалел, что не убил тебя лично, Нериан. Но мы это исправим.

17. Глава двенадцатая. Опасные игры

Незнакомая спальня укутана полумраком. Раздетый до пояса, мокрый от пота, лежал Рэми на кровати, а назойливый маг-спаситель склонился над ним, заканчивая перевязывать рану.

— Где я?

Без плаща, в простой сероватой, вышитой по вороту рубахе, перехваченной ремнем на талии, незнакомец казался молодым, очень молодым, да вот только глаза выдавали его зрелость — были по-взрослому серьезные и несколько... настороженные, наверное.

Они следили за каждым движением Рэми, изучали его лицо, реагировали на каждое изменение, в то время, как пальцы осторожно накладывали повязку. Но хотя бы этого непонятного восхищения в глазах мага не было, и на том спасибо.

— В городском доме вашего брата.

— Откуда ты знаешь моего брата? — задал Рэми вопрос, который должен был задать гораздо раньше.

— Я обязан знать своего благодетеля. Арман оплатил мое обучение в магической школе.

— Зачем? Чтобы ты стал жрецом?

— Это мы еще посмотрим, — спокойно ответил маг. — Я предпочитаю другую судьбу.

— Это какую еще?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Могу лишь заверить вас, что я не принесу неприятностей своему покровителю.

— Армана ты узнал... но откуда ты знаешь меня?

— Я вас видел раньше.

— Где?

Маг промолчал.

— Я закончил перевязку, — сказал он после некоторой паузы, проигнорировав вопрос. — Но у вас заражение крови, полностью мне не справиться. Некоторое время вы будете чувствовать себя почти хорошо, но потом вам нужны виссавийцы.

— Забыл, что я убил? — усмехнулся Рэми. — Теперь к виссавийцам мне путь заказан.

— Нет, не забыл. Однако убийство убийству рознь. Не верите виссавийцам, позвольте мне послать за телохранителями. Здесь в доме только и говорят, как о Миранисе и вас.

— Нет, — отмахнулся от незнакомца Рэми. — Я знаю, кто мне поможет. Как зовут тебя?

— Эллис.

Рэми вздрогнул. Где-то слышал он слышал это имя, только не мог вспомнить — где. В последнее время с ним это случалось часто — загадки, загадки и еще раз загадки, как же он их ненавидел!

— И откуда ты взялся, рожанин-маг? Не боишься, что я тебя выдам? Отдам жрецам?

— Не боюсь, — спокойно ответил тот. — Вас я не боюсь...

— Странно, — заметил Рэми, поднимаясь с кровати и с помощью Эллиса натягивая темно-синюю, вышитую серебром тунику. — А вот я сам себя боюсь.

Эллис молчал. Осторожно, чтобы не потревожить рану, повязал он на талии архана широкий пояс, попросил Рэми сесть на кровати, опустился перед ним на колени, натягивая на господина сапоги, легко справился со сложными застежками.

— Я убил мальчишку...

— ... который хотел убить вас, — жестко ответил Эллис.

— И что с того! — Рэми схватил Эллиса за запястье, заглянул магу глубоко в глаза, — что? Он слабее! Он дурак набитый, а я — маг! Я архан! Я — убийца!

— У вас начинается горячка, мой архан, — осторожно заметил Эллис, открыто смотря Рэми в глаза, не пугаясь вспышки и не отводя взгляда. — Я же говорил, что будет лучше...

— Не будет лучше! Если узнают, что я вновь оплошал, меня добьют. Не понимаешь? И до этого говорили, что я опасен, а теперь... убедятся! — прошептал Рэми. — И если проговоришься...

— Не проговорюсь, архан. Хоть с вами и не согласен.

Рэми почему-то поверил. Вспыхнул от стыда, отпустил руку мага, встал с кровати и подошел к окну. Уже стемнело. То и дело долетал до Рэми приглушенный смех, бегали в свете фонарей шустрые ребятишки, лениво сыпало снегом тяжелое, темно-синее небо.

И тут Рэми скрутило.

— Ты говорил, что Рэми от тебя не скроется, — продолжал издеваться принц. — Сам видишь... близится вторая ночь, когда твоего братца нет в замке. Будем и дальше ждать? Или все же позволим дозору прочесать столицу, пока не поздно?

— Я верну Рэми, — упрямо повторил Арман.

Он просто не мог себе представить, что весь двор, его род, его друзья, его люди, в конце концов, узнали, что Рэми, младший братишка, решил от него удрать.

— А что, если нет?

Арман и сам не знал, что. Этой ночью, подчинившись приказу раздраженного принца, он провел ритуал подчинения. Но Рэми, как ни странно, не услышал магии родов, и на зов не явился.

— Рэми сильный маг, — констатировал Лерин. — Если он не хочет, чтобы твой зов его достал, он его не достанет. Твой брат захотел удрать и удрал.

Этого быть не может. Оставшись в покоях один, Арман со злостью перевернул туалетный столик. Этого быть не может! Он запустил лампой в стекло, и тонкая, прозрачная преграда с пленительным хрустом разломилась, осыпалась на пол, покрыв его осколками. Ворвался в натопленную комнату морозный воздух, вбежал встревоженный хариб, и Арман вскричал:

— Я приказал тебе не появляться мне на глаза!

— Мой архан...

— Ты оставил его одного! Ты дал ему уйти! Проваливай, пока я не отходил тебя кнутом!

Хариб поклонился и вышел, а Арман встал на колени, раз за разом повторяя зов. Но Рэми вновь не отзывался.

"Я тебя достану, я тебя достану, Рэми. И когда заполучу тебя обратно, никуда ты больше не сбежишь, уж я-то прослежу..."

Дежурство отвлекло его. День выдался бурным и богатым на события, и решая проблемы других Арман на время забыл о собственных. Лишь оказавшись в собственных покоях, он вновь опустился перед алтарем на колени, прошептав:

— Что я сделал не так? Почему ты мне не доверяешь, Рэми? Почему сбежал? Я...

Арман в ярости сжал кулаки.

— Я найду тебя, я всю столицу перерою, а когда найду... Собственными руками тебя придушу.

Он вновь послал вслед брату зов, и на этот раз Рэми услышал.

— Мой архан! — звал где-то рядом Эллис. — Что же ты, мой архан.

Рэми и сам не знал, что... что-то сначала скрутило его тело болью, потом заставило подняться с кровати и войти в открывшуюся кляксу перехода. Замок... ну слава богам, хоть на путь силы тратить не надо будет. Полоснуло по глазам ярким светом, и ненавидящий, шипящий голос поинтересовался:

— Убежать хотел?

Раньше чем Рэми и слово успел вставить, брат подбежал к нему и отвесил оплеуху. От неожиданности Рэми отлетел к стене, чувствуя, как вспыхивает внутри гнев. Горели за запястьях знаки рода, полыхал болью бок, а Арман... Арман смотрел ненавидяще, безумно. Распахнулась дверь, вбежали телохранители, и Кадм схватил Армана за руку, предотвратив новый удар.

— Ты... меня ударил? — прошипел Рэми, поднимаясь. — Ты...

— Арман прекрати сейчас же, — холодно сказал Лерин. — Сам же потом пожалеешь о том, что натворил!

Тисмен двинулся было к Рэми, но тот отшатнулся, сплевывая на землю кровью.

— Больше не убежишь, — ледяным голосом сказал Арман и отцепил от пояса тонкий, украшенный вязью браслет. — Я умею уговаривать строптивых.

Кадм выпустил Армана, холодно отрезав:

— Я бы на твоем месте этого не делал.

Арман остановился.

Рэми опустил голову. Что же... так, значит, так. Плыло перед глазами, но сильнее всего была обида. Арман напал, даже не удосужившись его выслушать, поднял на него руку, как на какого-то раба, и теперь хочет одеть браслет подчинения?

Вновь поднялась к горлу волна. Вновь поплыло перед глазами, и Рэми покачнулся, глухо застонав. Еще немного, и он не выдержит. Надо срочно уйти в свои покои, попросить у замка зелье и постараться поспать... а до утра, авось, пройдет. Эллис преувеличивает. Это для неженок типа арханов губительно, а на Рэми все быстро заживает. Надо только лечь, сейчас!

— Рэми, тебя трясет, — обеспокоено шагнул к нему Тисмен.

— Не твое дело. Давай свою игрушку! — он выхватил из рук застывшего брата браслет и быстрым жестом надел его на запястье, застегнув застежку. — Доволен? Да? Сделал из меня раба?

— Рэми! — побледнел вдруг Арман, шагнув навстречу Рэми.

— Да пошел бы ты, брат! Ах нет, мой архан? — Рэми поклонился. — Могу ли я теперь удалиться, или вы еще изволите меня выпороть?

Он направился к своим покоям, и уже в дверях остановился, обратившись к Арману:

— Охрану поставить не забудь. И не тревожь меня, я не хочу тебя видеть. Никого из вас не хочу. Я устал. Я вернулся, довольны? Теперь дадите мне отдохнуть?

Громко хлопнув дверью, Рэми выругался. Злость, которая недавно подарила ему дерзость, помогла найти силы, чтобы запечатать магией все двери, раздеться, выпить приготовленный духом замка отвар и лечь на кровать, закутавшись в одеяло.

О проблемах он подумает завтра. Сейчас бы согреться... боги, как же ему холодно. Он ненавидел холод.

Той ночью опять Рэми мучили странные сны-воспоминания.

Весенний день. Аромат черемухи, от которого кружится голова. Залитые солнцем луга, желтые пятна одуванчиков. И не сидится на месте, гонит что-то по высокой траве, не смотря на крики за спиной, предупреждение брата. Сладость полета. На смену ей — резкая боль.

Бледное лицо Ара, еще мальчишки. Тихие, успокаивающие слова и взрослый голос:

— Перелом, архан. Благодарите богов, что так легко отделались — ноги можно вылечить, шею — нет.

Запах мокроватой земли. Тьма перед глазами. Руки Ара, что поднимают с травы, несут наверх. Собственный стон, беспомощный, злой, слезы на щеках.

Подхватили Рэми волны боли, упала на его плащ со щеки Ара капля. Черный взгляд вызванного виссавийца-целителя, стрелой пронзил душу, даруя золотистое облегчение.

Боль от исцеления казалась невыносимой... Но рядом был Арман. Держал за руку, гладил волосы и тихо плакал.

Боль опустила, а испуганный, полный сочувствия взгляд старшего брата остался. Он заставил Рэми сесть на траве, преодолеть слабость, и сказать Ару:

— Не болит.

Но брат был все еще бледен.

— Не плачь...

— Не досмотрел, — по-взрослому серьезно ответил Арман. — Дал тебе упасть. Больше не дам, обещаю. Больше никогда тебе не будет больно.

Сон сменился другим...

Рэми не отваживался выйти из тени. Вжимался в надгробие Северина, чуть пьянея от аромата смерти. Немаги этого не чувствуют, а для Рэми камни усыпальницы были насыщенны пугающей силой. Той же самой, что исходила от жрецов бога смерти.

— Я обещаю отец, что подниму семью, — серьезно, по-взрослому, шептал Ар, стоя на коленях у надгробия. — Обещаю, что с ними ничего не станет.

Рэми вслушивался в плач брата и не верил собственным ушам. Арман умеет плакать? Умеет? Его сильный брат умеет рыдать, как простой мальчишка?

— Только где мне взять силы? — вскричал Ар.

Невыносимый запах смерти.

Именно этот запах почувствовал Рэми, когда вместе с матерью убегал из объятого магией дома.

— Не смотри! — кричала мама. — Ради всего святого, не смотри!

А Рэми не мог не смотреть. Слезы катились по его глазам, а он видел только тонкие тени... скорченные в страдании лица. Служанка, что каждую ночь поправляла ему подушку. Совала арханчику втайне сладости. Шептала подружке, что выйдет весной замуж и родит мужу детишек.

Седовласый конюший. Он катал Рэми на купленной специально для него пони, улыбался, хотя давно не имел зубов. И смотрел с благодарностью, когда Рэми сам приносил ему супы и каши.

Щекастый паж, что помогал Ару справится с уроками. И каждый раз шел пятнами, когда архан ошибался, смущался и заикался, исправляя.

Тишина. Внезапная тишина. Которую разорвал далекий крик Армана.

— Проклятье! — Рэми сел на кровати, кутаясь в одеяло. Озноб не проходил. Стуча зубами, он приказал огню разгореться ярче, но яростно жужжащее в камине пламя не подарило ожидаемого тепла — ему все еще было холодно.

Осушив еще одну чашу с зельем, Рэми вздрогнул, когда в дверь настойчиво постучали.

Пусть себе стучат. Рэми приказал замку подать еще больше одеял, надеясь, наконец-то согреться. Только вот назойливый гость не уходил. Стук прекратился, зато раздался голос:

— Откройте дверь, Рэми, я знаю, что вы меня слышите. Я не оставлю вас в покое, пока вы не откроете.

Голос был знакомым и незнакомым одновременно. Рэми пытался встать, чтобы впустить ночного гостя, но ноги не слушались, и юноша упал в бессилии на кровать:

— Простите, но мне надо отдохнуть.

Голос сипел, чуть было не сорвавшись на кашель.

— Я не займу у вас много времени. Боюсь, я не могу ждать. Откройте, Рэми.

Не отвяжется же. Рэми вздохнул, накинул на себя тунику, с трудом поднялся, заставил себя выпрямиться, и снял с двери блокаду.

— Войдите.

Открылась дверь, и на пороге появился некто, кого Рэми видеть уж точно не хотел.

Пришелец посмотрел на влажные простыни, на бушующий в камине огонь, на полупустую чашу, стоявшую на туалетном столике. Потом — на Рэми.

Пронзительный у гостя взгляд, зря его Рэми пустил, такого не обманешь. Именно таким в детстве представлялся Рэми настоящий маг — уверенный в себе, спокойный, хотя внешне и не притязательный — слишком худой, слишком высокий, слишком бледный... он выглядел больным, если бы не постоянное полыхание силы в синих, почти лишенных белка глазах, и то и дело не вспыхивающий на лбу синим знак татуировки.

Телохранитель Деммида.

— Мы до сих пор не знакомы, молодой человек, — бесцеремонно оборвал мысли Рэми мужчина. — Меня зовут Вирес и я имею честь быть твоим учителем.

Уже и на "ты" перешел, раздраженно подумал Рэми. Как же телохранитель молод, Армана чуть старше. По возрасту ему больше бы подошло быть рядом с Миранисом, не Деммидом. Но и держался этот человек иначе, чем телохранители наследного принца: если последние старались быть для Рэми скорее друзьями, то этот даже не скрывал унижающего покровительства.

— Сядь! — невозмутимо приказал он.

Рэми с облегчением опустился в кресло. Его все еще трясло, хотя уже гораздо меньше. Злость и гордость, как и всегда в подобных случаях, помогали ему держаться, но Рэми чувствовал, что долго он так не протянет.

18.

— А теперь, мой ученик, — заметил Вирес. — позволь поинтересоваться, что происходит? И с чего бы это наш бравый Рэми даже не подумал огрызнуться?

Рэми не отвечал. Он чувствовал себя опустошенным. Маг подошел ближе, взял его за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза:

— Не надо... — прошептал Рэми, дрожа.

— Не надо что?

— Я опять...

— Опять что?

Рэми сглотнул, почувствовав, как тревожится внутри проклятое море силы.

— Хватит! — вскричал он, пытаясь отвести руку мага. Но сил не хватило.

— Ты боишься, что меня убьешь? — засмеялся маг. — Не думаю, что ты на это способен.

— Неспособен убить? Ошибаетесь...

— О как... — маг стал серьезным. — Взгляда не смей отводить, ученик, сиди смирно.

— А не противно ли тебе, учитель, разговаривать с убийцей! — прошипел Рэми. — Или не видишь свежей крови на моих руках? Или не боишься, что я вновь потеряю контроль?

— Потеряешь, так я тебя быстро успокою, уж не сомневайся, — Рэми сглотнул. — Или думаешь, что ты у нас в замке самый сильный? Так вот, смею тебя огорчить... может, ты и не слабее меня, зато я своей силой умею управлять, а ты пока — не очень. Потому расслабься и откройся мне.

Рэми замер.

— Что?

— Открой мне разум и позволь увидеть свои воспоминания...

— Да никог...

— Либо сам откроешь, либо я прикажу. Я бы не хотел приказывать... потому что это причинит тебе боль, а ты слаб.

Глаза мага чуть полыхнули синим сиянием. Рэми почувствовал, как дрогнуло сердце, забившись быстрее, еще быстрее, бешено, грозясь выстрелить из груди, как ласково гладили подбородок пальцы мага, как шептали что-то его губы и чужой, холодный разум хозяйничал в голове Рэми... успокаивая синее море.

Когда Вирес закончил, Рэми боялся пошевелиться, отлично понимая — теперь телохранитель повелителя знал...

— Так я, впрочем, и знал. Ты слишком много думаешь, мой ученик. Твой мальчик, — усмехнулся Вирес, — которого ты убил, держал в руке кинжал. Еще бы немного, и ты был бы мертв, а вместе с тобой и твой спаситель. Учитель, которого так глупо хотел прикончить Эллис, уже трех магов сам уложил, боевых, вам, мальчишкам не чета. Если бы он вас застукал...

Рэми сглотнул.

— Ты дешево отделался, Рэми. А теперь заканчивай строить из себя героя. Встань!

Рэми невольно повиновался, позволив телохранителю развязать пояс, стянуть с Рэми тунику, помогая уберечь от лишнего движения многострадальный бок.

— Рана сама по себе неопасна, — сказал Вирес, закончив осмотр. — Но привела к заражению, что неприятно. Ваш друг действительно облегчил вашу участь, но большего сделать не мог. Я могу... но... За все надо платить. Придется тебя вновь лишить контроля над твоим телом... иначе будешь кричать и дергаться, чего нам обоим не надо.

— Не буду, — прошипел Рэми.

— Точно? — усмехнулся Вирес. — Хорошо. Тогда продолжим.

Странный какой-то этот маг, грубый и бесцеремонный... Но Рэми он почему-то нравился.

Однако, даже обессиленный после лечения, снять браслет подчинения Рэми не позволил:

— Ты мой учитель, хорошо, я тебя принимаю, — устало сказал он. — Но с собственным братом я разберусь сам.

— Не убейте друг друга, когда будете разбираться, — серьезно ответил Вирес.

Лерин нашел друга там, где и ожидалось: в небольшой, зеркальной зале с низким, расписанным под закатное небо потолком. Кадм, раздетый по пояс, довольно улыбаясь окинул взглядом своих противников. Ну да, одного ему маловато, на этот раз надо было выбрать сразу трех.

— Будете поддаваться, я разгневаюсь, — усмехнулся Кадм. — Бейтесь в полную силу, или будете биты. Хотя и так будете биты.

Лерин полюбовался, как ходят мускулы под кожей Кадма. Зверь. Хоть и не оборотень, а настоящий зверь, с которым в драке не сравнился бы даже другой телохранитель.

Схватка длилась недолго. Посмотрев на лежавших у его ног противников, Кадм нахмурился:

— Я думал, что будет веселее, — сказал он харибу. — А ты мне опять каких-то слабаков привел.

— Как всегда ищешь себе достойного противника?

— И как всегда не нахожу, — ответил Кадм, натягивая тунику. — Этот подавал надежду... — он показал на того, что медленно поднимался, держась за окровавленный нос, — говорят, драчун еще тот, никому его не одолеть. А оказался еще слабее, чем предыдущие.

Лерин кивнул, не горя желанием продолжать разговор.

— Ты говорил с Виресом?

— Говорил, — подтвердил Лерин. — Эррамиэль и не думал сбегать. Он встречался с кем-то в городе, а когда возвращался в замок попал в ловушку... помнишь, Арман говорил, что в последнее время в городе нападают на магов? Магический упырь орудует. И не один... вот Рэми и попался.

— С его-то силой?

— С браслетом повиновения особо не разбежишься, да еще и ранили его, скорее по глупости, чем специально. Спас Рэми случайно один из людей Армана.

— И здесь случайность... — задумчиво сказал Кадм.

Они вышли в галерею замка, одну из стен которой прорезали окна в парк. Некоторое время Кадм смотрел на цветущие в снегу розы, а потом вновь повернулся в другу:

— Значит, вот почему Рэми не слышал зова?

— Да, сначала браслет, потом лихорадка. Когда очнулся и услышал... явился... к разгневанному Арману.

— Ну да, перенес мальчишку в загородный дом своего архана. Перед тем, как свалиться окончательно в лихорадке, Рэми приказал никому не говорить, где он находится. Естественно, слуги его приказ выполнили, брат архана, как-никак. А Арман славится своей строгостью. Не понимаю только одно — откуда в Рэми столь неприятие к убийству и насилию? Вирес говорил, что убийство того мага чуть было Рэми не сломало.

— Для Рэми неприятие — дело обычное, — позевывая заметил Кадм. — Кровь ларийцев сказывается...

— Наполовину кассиец, наполовину лариец. И сильный маг, что часто срывается. Который к тому же тоже может быть оборотнем. Если бы не знак... видят боги, я б посчитал Рэми слишком опасным, чтобы он жил.

— Иногда я тебя боюсь, — ответил Кадм после недолгого молчания.

— А не боишься ли ты мальчика-мага, который сегодня "случайно" убил? Не боишься ли ты близости Рэми к Миру? К наследному принцу Кассии? Скажи честно?

— Нет, не боюсь, — отрезал вдруг Кадм. — Но я борюсь, что он не доживет до посещения.

— Ты боишься, а я на это надеюсь, — холодно отрезал Лерин. Кадм одернул его, показывая на подходящего к ним хариба Армана.

— Мой архан ждет вас, — поклонился он Нар Кадму.

— Кто остался с Рэми?

— С Рэми останусь я. Брат моего архана сейчас спит и вряд ли проснется до самого утра.

— Это хорошо... хотя бы не наделает глупостей.

Кадм тревожно выдохнул, следуя за Наром. Лерин прав — Рэми опасен.

Пришлось на несколько дней выпустить мага из виду, подчиниться настойчивой просьбе Армана. Пока Рэми не стал телохранителем принца, он, увы, принадлежит брату. А брат за ним присматривать забыл... Где Арман шлялся, когда Рэми сбежал в город, когда мальчишка был ранен и кого-то убил? Но сбегал-то он явно не за этим... А зачем?

Да ведь и не в этом главное. В самом Рэми. Иначе не сверкали бы торжеством глаза повелителя, иначе в Виссавию не послали бы гонца... Что вез тот гонец?

Почему повелитель запретил мальчишке разговаривать с матерью? Что Рэми не должен знать?

К чему Вирес так заинтересован в Рэми? Почему он захотел взять на себя обучение мальчишки, хотя для остальных телохранителей наследника сошла магическая школа? Почему телохранитель повелителя приказал докладывать о Рэми в любое время суток? Аж так он важен?

О чем это будущий телохранитель принца долго шептался с Эдлаем? Почему вернулся в свои покои бледный, как только выпавший снег?

Вопросов было много, но ответов как-то не очень. Кадм брюхом чувствовал, что кое-какие из ответов ему знать следовало бы... Если не все. Рэми что-то знает о покушении на Мира, только говорить не спешит. Решил поиграть в героя-одиночку? Другому бы Кадм разрешил, а вот Рэми почему-то предпочитал приберечь живым.

Кадм без стука вошел в покои Армана. Ожидавшие в приемной вскочили на ноги, кланяясь телохранителю наследного принца.

— Архан вас ждет, — заметил один из придворных, открывая двери в кабинет Армана.

Арман был не один.

— Давно тебя не видел, Вирес, — сказал Кадм, приветствуя телохранителю повелителя. — Сказал бы даже — слишком давно.

Для старого друга, для боевого товарища, для кого-то, с кем частенько делили хлеб в учебных походах — очень давно. Они оба хотели стать дозорными, а оба стали телохранителями.

— Я бы и теперь не пришел, но вы оставили Рэми без присмотра и думаю, нам пора объясниться.

— Я не оставил брата без присмотра, — возразил Арман. — Я просто думал, что у него больше рассудка.

— Думал он, — фыркнул Кадм. — На меня не смотри, Вирес. Арман — глава рода Рэми, он попросил нас брата не трогать, мы и не трогали. А что он не понимает, так то вина не моя.

— С чего ты взял, что я не понимаю? — холодно спросил Арман.

— Рэми гордый и неприступный мальчишка, которому все время потакали, — начал Кадм. — До недавнего времени он был главой рода. Понимаешь, что это такое? Вижу, что понимаешь. И, между нами говоря, неплохо с этим справлялся. Потом появился Гаарс, который, уж извини, действовал умнее тебя. Рэми его слушался, как собачонка хозяина, только сам того не понимал. И знаешь, почему? Потому что Гаарс понимал, что Рэми выросший в лесу мальчишка, попавший в город. И что этот мальчишка многого тут пока не понимает. Вот ты объяснил Рэми, что за него беспокоишься?

— А я должен объяснять очевидное?

— Ларийцы! — засмеялся Кадм. Вирес не вмешивался — он внимательно слушал и вертел в пальцах чашу. — Мир такой же, думает, что остальные его понимают. Так вот что я скажу — не понимают! Вот и при первой встрече с Рэми он допустил такую же ошибку, что и ты, забыл сказать мальчишке, что тот ему нужен. А ведь все так просто. Поговорить. Дать Рэми себя почувствовать...

— Ибо он — целитель, — прошептал Вирес.

— Что ты сказал? — переспросил Кадм, сразу же забыв о Армане. Дар целителя в Кассии был редкостью. Наносить раны и убивать умели тут многие, а вот лечить, как ни странно, почти никто. В последнее время магов-целителей в Кассии осталось и вовсе совсем немного — их недостаток с лихвой восполняли соседи-виссавийцы.

— Мой повелитель в последнее время ослаб, — начал Вирес. — И вы не слепые, сами это видите. При всей магической силе Деммида, власть его слаба, ведь ее диктуют иные факторы. Войско, казна, сеть шпионов — все это находится в руках Совета. Повелителю остался лишь источник силы, но даже этого он не может использовать против советников... Те заручились согласием богов.

— Давний поединок. Передел власти, — прошептал Кадм. — Надеюсь, что ты шутишь?

— Не шучу. Ниша, моя подруга и телохранительница Деммида, предсказала сложные времена для династии. А так же скорую смерть моего господина. Сила Деммида блекнет. Против богини судьбы не сильно-то повоюешь, разве что при помощи другой богини.

— Виссавии, хранительницы клана целителей, например, — усмехнулся Арман. — Бред.

— То же сказал советник вождя, молодой Арам. Вождь для Кассии же он тем более и пальцем не пошевелит.

— Чем это мы не угодили Элизару? — удивился Кадм.

— Тем, что не досмотрели сначала его отца и брата, а потом его наследника, — ответил Вирес, наливая себе вина.

— У Элизара нет наследников, — возразил Арман.

— Если ты это говоришь, значит, нам удалось сохранить тайну, — усмехнулся Вирес. — Нет сыновей, ты хочешь сказать. Но есть две сестры, одна из которых еще молода и незамужем, а вторая семнадцать зим назад родила сына...

— Ты же не хочешь сказать, что это... — захлебнулся вином Кадм.

— Ты хорошо меня понял. Астрид, мать Рэми, — родная сестра Элизара. Об этом мало кто знал, скрытные донельзя виссавийцы не спешили объяснять, кем на самом деле является Астрид, мы — тем более молчали, но твой брат, Арман, это не только виссавиец, о чем ты знал, — это еще и наследник магического клана целителей.

— О боги! — Кадм сжал чашу так сильно, что нефрит хрустнул. Не успели осколки коснуться стола, как невидимый слуга замка забрал их, растворив в воздухе, и оставив на столе еще одну, целую чашу. — Вы с ума посходили! Да нас Виссавия сожрет, если мы подчиним наследника Миранису.

— Мы тоже так думали, — возразил Вирес. — И задержав Рэми в замке, отправили в Виссавию тайного гонца. Хотели передать лично вождю приятную новость, а потом под строгой охраной отвезти Рэми в клан целителей. Пусть даже без сознания — не наше это дело. Взамен на помощь, естественно. Но случилось неожиданное... Гонца не впустили в Виссавию.

— Кто не пустил?

— Сначала виссавийцы, а потом мы его отозвали, потому в замок повелителя пришла тайная гостья.

Вирес слегка наклонился вперед и продолжал уже почти шепотом:

— Та сила, что имеет каждый из нас, это игрушки по сравнению с тем, что излучает хранительница Виссавии. Эта мощь на границе выдержки человеческих сил... То, что от нее исходило, подобно сиянию младших богов...

— Я начинаю опасаться невинных целителей, — прошептал Кадм.

Арман живо взял сторону виссавийцев:

— Не забывай, что они не убивают без необходимости.

— Лерин тоже не убивает по необходимости. Но ты бы очень удивился, насколько твое понятие о необходимости расходится с его. Виссавийцы странные...

— Не это важно, — прервал его Вирес. — Хранительница передала нам волю младшей богини. Если мы сейчас отдадим Рэми клану, то взамен за услугу не получим ничего. Но если оставим... вождю не обязательно знать, что Рэми жив, до поры до времени. Когда мальчик закончит свою судьбу здесь, он сам придет в Виссавию. Но не раньше. Она же намекнула, что старательно подпитывает ненависть Рэми к клану... если он сейчас почувствует сладость единения с богиней, он покинет Кассию немедленно. Виссавийцев же слепит их собственная богиня и они не увидят истинной сути Рэми. Хранительница сказала нам еще нечто, чего я до конца не понял. Мы, а тем более, виссавийцы, стараемся исполнять волю богов, но оказывается, ее не слышим...

— Виссавийцы не слышат своей богини? — от удивления у Кадма перехватило дыхание. — Сколько у них гордыни, а сами слепы?

— Они чуть было ее не погубили, — ответил Вирес. — И теперь Виссавия хочет, чтобы Рэми созрел здесь, вдали от Элизара. А, заодно, как носитель силы целителя судеб, изменил наши судьбы.

— Вопрос, в какую сторону, — огрызнулся Кадм. — Я слышал многое о целителях или вершителях судеб, но ничего хорошего.

— Этого я уже сказать не могу, — ответил Вирес. — Но вершители — народ очень сложный. Единственное, с чем они никогда не смирятся, это с ограничением своей свободы. Потому что тот, кто имеет вершителя в своей власти...

— ...имеет во власти даже богов, — закончил за него Кадм. — И мне с ним идти в одной упряжке? Вы, арханы, видимо, издеваетесь. Однако теперь я понимаю, что аж так задело Рэми в поведении Мира.

— Вот именно. Рэми почувствовал поводок. И еще немного, и он бы...

— Изменил судьбу принца не в лучшую сторону. Потом, зная его, всю жизнь не спал бы по ночам, мучимый угрызениями совести, — Арман бросил на Кадма уничижительный взгляд. — А кому от этого легче?

— Не ври мне, Кадм, — усмехнулся Вирес, — ты у нас признанный любитель приключений.

— Я? — зло парировал Кадм. — Приключения приключениям рознь. То, что ты предлагаешь — чистой воды безумие. Я должен охранять чувствительного наследника клана целителей от жесткого Мира?

— Миранис уже давно все понял. Его связь с Рэми слишком крепка, чтобы этого не почувствовать. Я не понимаю, во что играют боги, только игра та очень даже продумана. До мелочей. Ибо Рэми получил таки печать избранника, не мы ее выдумали.

— И я сам ее видел. Мальчишка...

— Осторожнее с "мальчишкой", — оборвал его Вирес. — И осторожнее с играми. Рэми может быть как полезным, так и опасным. Помните, что сила его сильно завязана на эмоциях, а он болезненно горд. Поэтому, Арман, Кадм прав — тебе надо было сказать брату, что ты беспокоишься.

Арман отвел взгляд:

— Не беспокойся обо мне, я сам решу свои проблемы с Рэми.

— Он так же сказал... по пока я решений не вижу, вижу бесконтрольного мага, который в любой момент может выкинуть какую-нибудь глупость только потому, что он много не понимает.

— Ты говоришь о моем брате, телохранитель! — резко ответил Арман.

— Мы говорим об огромной силе. И эта сила либо нас погубит либо спасет. Выбирай. Сейчас, Арман! Либо над Рэми получим контроль мы, либо Виссавия. Либо он умрет, потому как такие, как он, долго в Кассии не живут. Посвящение состоится послезавтра. И я уже объявил об этом Рэми, а ты меня поддержишь.

— Мой брат сам выберет, чего он хочет, — холодно ответил Арман. — Дайте ему время.

— Твоего брата никто не собирается неволить, — тихо возразил Кадм. — Но... если мы окутаем его узами богов, у меня будет гораздо больше возможностей не дать ему умереть, верь мне. Сейчас же и я, и Вирес бессильны.

— Рэми никогда не будет телохранителем принца, — сказал Вирес, — а еще одной особой королевских кровей, гостем, которого надо защищать. И ты это знаешь, Арман. Потому и игра с тщательной подготовкой к привязке, с обучением боевой магии и прочим, необходимым для телохранителя, на самом деле бессмысленна. Я буду учить Рэми управлять своей силой вершителя и быть повелителем, а не телохранителем повелителя. Остальное лишь видимость, которая даст нам в руки оружие для защиты мальчика.

— Хорошо, — согласился Арман. — Я... как глава рода дам согласие на столь раннее посвящение Рэми, если ты мне дашь клятву мага, что не причинишь брату вреда.

— Арман... — похолодел Вирес. — Это политика. Мы никогда не знаем, что...

— Я отдаю тебе в руки самое дорогое, что у меня есть — моего брата. А ты мне говоришь о политике? Вирес, очнись! Я не кассиец, а лариец. Для меня семья на первом месте. Дай мне слово, что сделаешь все, чтобы его охранить от ваших игр.

— Даю, — смирился Вирес. — Я сделаю все, чтобы соблюсти интересы Рэми, как если бы он был моим братом. Тебе этого достаточно?

— Да. Рэми примет посвящение.

— Эта зима будет долгой... — протянул Кадм.

19. Поговорим, брат?

На следующее утро Рэми стало гораздо легче. Он не знал, что именно пошло ему на пользу: разговор ли с Виресом, просто здоровый сон, но стало спокойнее и понятнее. Если раньше казалось, что реальную картину разрезали на мелкие кусочки и перемешали, то теперь Рэми отчетливо видел если не все, то очень существенную часть происходящего и даже знал, как ему поступить дальше.

Он поднялся, быстро оделся, благословляя богов за отсутствие слабости, приказал шторам раздвинуться.

Залило комнату солнечным светом. Погода на улице была чудесной: одетые в белых пух деревья, солнечные лучи, золотившие чистый, недавно выпавший снег, чистое, лазурно-голубое небо.

— Войдите! — приказал Рэми, пряча под ажурными манжетами браслет подчинения.

— Могу ли я поговорить с вами, мой архан? — склонился перед ним Нар. — Предупреждаю, слова мои могут показаться вам дерзкими.

Рэми кивнул.

— Простите моего архана за вчерашнее.

— Почему именно ты извиняешься за моего брата? — удивленно посмотрел на слугу Рэми. — Я не привык карать кого-то за ошибки других.

— Я его хариб, мой архан. Я знаю его лучше, чем знает любой другой. Мой господин кажется всем холодным и бесчувственным, но это не так, просто он либо равнодушен к людям, либо испытывает слишком сильные чувства. Равнодушен он ко всем... помимо принца и собственной семьи. Вы... вы его слабость. Мой архан сильно вас оплакивал и винил себя в вашей смерти, — Рэми вздрогнул. — Вы были и являетесь единственным, что может его вывести из себя. Он... он очень обрадовался вашему возвращению. Три дня он провел в храме, благодаря богов, что вы живы и здоровы. — Рэми опустил голову, сжимая кулаки. — Вы знаете, что во время медитации обязателен строгий пост... Мой архан сильно ослаб после церемонии. Но когда он вернулся, а вас не было... Уже шесть дней мой архан практически ничего не ест. Сначала из-за поста, потом из-за вашего исчезновения, теперь — из-за вчерашнего. Верьте мне, он сильно раскаивается в своей несдержанности.

— Замолчи! — Рэми раздраженно прикусил губу. — Где сейчас мой брат?

— На дежурстве, мой архан.

Что же, это даже весьма кстати. Рэми очень даже нужно вырваться в город, а тут и предлог нашелся.

— Значит, навестим брата на дежурстве.

— Позвольте мне подобрать для вас подходящую свиту, — прошептал Нар. — Позвольте мне помочь облачиться вам в одежды архана.

Рэми некоторое время стоял задумавшись, а потом сказал:

— Ты действительно дерзок и слишком многого от меня хочешь. Но ведь все равно не отстанешь, пока я не сделаю по-твоему? — Нар слегка улыбнулся. — Хорошо... Пусть будет свита, одежда. Но коня я подберу себе сам.

— Да, мой архан.

Найти бы потом повод, чтобы от этой свиты избавиться. Но разбираться будем на месте, с браслетом подчинения особо не посамовольничаешь. Рэми был уверен, что без разрешения цепного пса Нара ему замка не покинуть.

Погода, казавшаяся с утра столь великолепной, быстро испортилась. Поднялся ветер, гоняя по улицу снежную пыль и собирая у заборов плотные, тяжелые сугробы. Вскорости пошел и мелкий, колкий снег. Люди кутались в плащи, защищая лицо от острых снежинок, слепо натыкались на друг друга, вязли в сугробах и спешили дальше, по только им понятным и нужным делам.

С мягким шорохом катились по улице повозки, устало переставляли копыта недовольные лошади, изредка покрикивали на них замерзшие, злые извозчики. Манили теплым светом витрины небольших магазинчиков, и все более накапливались над городом тяжелые, полные снега тучи.

Арман стоял на мосту, изящной аркой возвысившемся над улицей-рекой и наблюдал за прохожими. Он заметил между людьми юркую тень, которая ловко двигалась между снующимися людьми, казалось, не замечая ни снега, ни ветра.

Хорошо работает, грамотно, восхитился на мгновение Арман. Только вот беда, уже недолго.

"У нас карманник, — ровно проинформировал старшой, и только что вышедший из бакалейного магазинчика дозорный остановился, оглядываясь. — Как раз за тобой. Мальчик зим одиннадцати. Тихонько поймаешь и приведешь ко мне."

"Как прикажешь, Арман".

В толпе появилась группа людей в ярко-белых плащах. Арман выругался — вновь в их квартал забрел кто-то из сыночков арханов. Такие были избалованны и капризны, частенько вытворяли глупости и Арману приходилось за ними присматривать, в то же время стараясь не задеть гордости отпрысков лучших родов. Куча проблем в красивых, дорогих одеждах.

Но тут первый всадник в группе откинул на плечи капюшон плаща, открывая холодному ветру разрисованное синей краской лицо. Арман вздрогнул. Всадник посмотрел вверх, безошибочно отыскивая взглядом застывшего на мосту старшого:

"Арман, я замерз и голоден. Может, пообедаем вместе?"

"Арман, мальчишка пойман," — перебил его другой голос.

"Запри его... я..."

Дозорный вдруг заметил проезжавшего по дороге всадника в белом и низко ему поклонился:

"Понимаю, Арман."

Всадник ответил легким поклоном на поклон, накинул на голову капюшон и направил коня к высоким, украшенным кованными цветами воротам. Арман поспешил сойти с моста.

В таверне казалось после пронизывающего ветра тепло и спокойно. Ровные ряды тяжелых, темных от времени столов, затхлый запах мокрой одежды и жирной еды, украшающие окна и стены гирлянды из засушенных трав и разнообразных амулетов, тихий гомон голосов. Арман скинул покрытый снегом плащ на руки прислужника, и уверенно направился к столику, за который в одиночестве сидел ожидающий его архан.

Немногочисленная свита расположилась неподалеку. При виде Армана они вскочили на ноги и поклонились низко главе рода. Арман лишь отмахнулся, усаживаясь напротив брата:

— Тебе идет одежда архана, — сказал он, окинув взглядом Рэми. На самом деле ли шла? С раскрашенным тонкими витками завитушек лицо брата казалось иным и даже незнакомым. Гладко зачесанные волосы, скрепленные тонким обручем, чуть поблескивали от наложенного на них геля, белоснежные, просторные одежды, расшитые серебром родовых знаков, делали Рэми старше, увереннее. Хотя нет, уверенность была в его осанке, в задумчивом, спокойном взгляде, в поглаживающих чашу с вином, обтянутых белоснежными перчатками ладонях. А не в блеске драгоценностей, что украшали Рэми. И все же он прирожденный архан, в том ему не откажешь.

— Тебе помог Нар? — не выдержал тягостного молчания Арман. Он понимал, что в темно-синей форме дозорного он смотрелся на фоне Рэми как рожанин на форе архана. Чувствовал себя, наверное, так же. И причиной был поблескивающий через тончайшие кружева манжет браслет подчинения. Свидетельство о того, что холодный Арман потерял вчера самообладание, совершив, возможно, величайшую глупость в своей жизни.

— Да, мне помог Нар, — прервал тягостное молчание Рэми, внимательно посмотрев на брата. — Съешь со мной? — повторил он глупый вопрос, жестом призывая хозяина.

Арман кивнул. Совместная еда — отличное средство заполнить тягостные паузы и способствовать сложному разговору. Этот разговор обещал быть нелегким.

— Твой Нар отличный слуга, — задумчиво сказал Рэми, посмотрев на застывшую за спиной Армана "тень".

— Он не только слуга для меня, — мягко ответил Арман. — Он для меня как лучший друг.

"Не беспокойтесь, мой архан, он поймет," — сказал сегодня утром ни с того ни с сего Нар. Арман опустил взгляд. Поймет?

Ар вдруг подумал о том маге-упыре, что пару седмиц тревожил их столицу... и чуть было не погубил Рэми.

Еще утром Арман дотошно допросил Эллиса, заставил мальчишку-мага драить конюшни за своевольный побег из магической школы и самолично наведался в дом ученика упыря.

Как он и предполагал, мага там и след простыл. Жертва Рэми нашлась в подвале, досталось мальчишке от брата неплохо, но попал бы тот в руки Армана, наверняка, мучился бы гораздо дольше...

Хотя обычно Арман пыток не любил и мстить считал ниже своего достоинства.

"Что же ты со мной сделал, Рэми?"

Рэми отломал кусок от мягкого, приятно пахнущего хлеба и погрузил ложку в густой, наваристый суп.

— Тебе не нравится? — поинтересовался вдруг он, пронзив брата внимательным взглядом. — Прости, я не поинтересовался, что именно ты любишь и заказал сам...

Арман очнулся от размышлений и принялся за еду. Есть не хотелось, вкуса тоже он не почувствовал. А отвыкший от излишеств желудок вдруг резанул болью, заставив поморщится.

— Ар? — голос Рэми вдруг стал озабоченным, глубоким. Рэми вдруг отложил ложку, нагнулся вперед и сжал пальцы на запястье Армана. Знаки рода обожгло болью.

— Что творишь? — спросил Арман.

— Ничего, — усмехнулся Рэми, вновь занявшись едой.

Желудок вдруг перестал болеть и даже проснулся аппетит. А следующая ложка наваристого супа вдруг показалась на удивление вкусной. Сушенные грибы, приправы, мягкие, разваренные кусочки овощей, нежное мясо:

— У тебя неплохой вкус, Рэми.

— Когда-то я сюда заходил чаще, — ответил брат. — Когда-то я считал хозяина другом. А сегодня он меня даже не узнал...

Как узнаешь мальчишку-рожанина в гордом архане? Да кто и посмеет? Хозяин, как собственноручно еду подавал, на них даже взгляда не поднял, какое уж там "узнать".

Рэми промокнул салфеткой жирные губы и сказал:

— У меня к тебе просьба.

Арман напрягся, сразу же забыв о еде.

— Твой браслет не дает мне... гм... сделать глупостей. Я даже не могу навестить своих друзей, Арман. И это меня утомляет. Могу я хотя бы до вечера забыть о твоей свите и отправиться на встречу один?

Арман почувствовал, как хрупкий мостик понимания с братом разваливается на глазах. Но лучше так, чем увидеть его мертвым.

Арман отодвинул незаметно опустевшую миску и сказал:

— Прости. Но я не могу допустить тайных вылазок в город.

— Хочешь меня остановить? — горько усмехнулся Рэми. — Не понимаешь, что твой браслет для меня всего лишь игрушка, и я просто не хочу терять сил перед посвящением?

— Значит, ты решился на посвящение? — глухо спросил Арман.

— У меня нет выбора.

По тону Рэми было не разобрать, что тот чувствует. Разочарован? Рад?

— У нас частенько нет выбора... — прошептал Арман. — Чем выше мы взбираемся, тем меньше получаем свободы. Я просто волнуюсь за тебя... Не понимаешь?

Рэми вздрогнул.

— Не понимаю... — покачал он головой.

Арман нагнулся над столом, в свою очередь схватил брата за запястье и ловко расстегнул застежку браслета через ажур кружев. Рэми подыграл брату, сделал вид, что ничего не произошло: внимательной свите вовсе не следует знать об их вчерашней ссоре. Плавно убрав руку со стола, он снял браслет и украдкой передал его Нару.

Рэми не ожидал, что разговор будет именно таким. Сначала он осторожно исцелил Армана, заметив, что брат совсем лишился аппетита. Арман исцеления даже не заметил. Не потому, что был слабым, а потому как Рэми, странное дело, доверял. Даже жизнь свою доверял?

Рэми тогда поспешно убрал руку, почувствовав, как в груди разливается тепло. Совсем ненадолго... стоило ему заикнуться об отъезде в одиночестве в город, как Арман вновь замкнулся, стал чужим и холодным.

И тут это странное "я за тебя волнуюсь", от которого кровь ударяет в голову. Впервые Рэми почувствовал по-настоящему, что напротив его сидит брат, а не какой-то там дозорный, чуждый и непонятный глава рода, или друг Мираниса.

Улыбается. Мягко, спокойно. Странно это видеть улыбающегося Армана. Странно, и приятно. И хочется ответить улыбкой на улыбку, раскрыться на открытость Ару и довериться силе архана. Силе уверенного в себе мужчины, которой так часто не хватало самому Рэми...

— Представь себе, что ты — на моем месте, — начал Арман. — А на твоем — Лия. Ты бы ее пустил?

Рэми вновь вздрогнул. Нет, не пустил бы. Но Арман — не Рэми. И Рэми — не Лия.

— Ар... прошу тебя... Я должен идти.

— Не позволю тебе больше рисковать, — так же мягко, как ребенку, сказал Ар. — Даже не проси. Один раз я тебя потерял. Второй раз тебе уйти не позволю...

— Поздно для таких позволений, — криво улыбнулся Рэми. — Я уже не мальчик, Ар, давно знаю, что делаю.

— А ведешь себя как мальчик, — повторил слова Кадма Арман, и голос его стал строже, совсем чуть-чуть. — Куда ты хотел пойти?

— Это не важно и не опасно, Ар, — врал. Рэми врал, но в некоторых случаях правду лучше не говорить. — Хотел просто поговорить с одним человеком... перед посвящением. Для меня это очень важно, понимаешь?

— Этот человек — архан?

— Да.

— Глава рода?

— Нет.

— Принц?

— Нет.

— Тогда к чему тебе идти в город? Прикажи ему явится сюда, и он явится, — так же спокойно уговаривал Арман. — Не понимаешь? Теперь ты — господин. Они — слуги! И хочешь играть, играй по правилам! Мы подождем твоего человека... вместе...

— Ар... Я сам... почему ты всегда и все делаешь по-своему?

— Нас никогда никто не спрашивает. Рэми, не понимаю тебя. И, мне кажется, ты сам многого не понимаешь, что ты заблудился, и нам пора поговорить. Поговорим. Серьезно, по душам. Но сначала ты скажешь мне, где найти этого человека, как его зовут. Я отдам приказ Нару, мой хариб найдет твоего друга...

— ...и сдаст его Миру, — горько усмехнулся Рэми.

— Принц это принц, ты — это ты. Он для меня важен, но ты, мой брат, гораздо важнее. Не понимаешь? Не доверяешь мне?

Повисло молчание. Рэми отвернулся к окну, слыша, как шумит ветер в перьях зависшего высоко в небе пегаса. Арис ждет. Жерл ждет. И Ар ждет. Кто важнее?

Рэми выбрал. Приказал ожидавшему пегасу сматываться, посмотрел в глаза брату, улыбнулся, и тихо ответил:

— Доверяю! Конечно, я тебе доверяю. Поговорим...

И уже тогда откуда-то знал, что проиграл.

20. Глава четырнадцатая. Вина мага

Архана была красива, сладка и податлива. Золотистые волосы, тонкая фигура, обещающая грудь.

Хороша! Сладка! И даже не свободна. Муж-дурак в своих поместьях, оставил жену скучать в замке, за что и поплатился. Рогами. Бывает. А нежеланной беременности избежать легко, мягким всплеском магии.

— Долго ты сопротивлялась, — усмехнулся Кадм, положив руку на упругое бедро красотки.

И заплатит за это. Заплатит стоном, сгорит в пламени, взвоет о пощаде. Не такие взвывали. Не такие ломались. Не такие просили чуть ли не на коленях, чтобы не заканчивал, чтобы не мучил сладострастием, чтобы пощадил...

Вот уже и стонешь, прижимаешься. Не возражаешь, когда тонкое платье спускается с плеч. Когда трещит под пальцами дорогая ткань. Когда обнажается острая грудь. Забываешь о стеснительности и сама стягиваешь с себя остатки одежды. И уже не сжимаешься от страха, когда властная рука скользит между бедер...

Так красавица, так.

Не сразу понял он, что что-то мешает. Она сообразила первой, отпрянула, стянула с кровати покрывало, завернулась в него, посмотрела испуганно. И уставилась на надрывно звенящий шар вызова, который вдруг захотелось швырнуть об стенку, выплеснув остатки нереализованной страсти.

— Не сейчас! — прорычал Кадм.

Но было поздно. Молодая женщина очнулась от наваждения, схватила лежащий на земле плащ, завернулась в него и прошептала:

— Нельзя так. Нельзя.

Кадм тихо выругался. Нельзя! Золотистые волосы арханы манили в свете угасающего огня в камине, щеки ее еще сохранили остатки былого румянца и наверняка пламя еще душило ее изнутри, но губы ее уже отказали и возврата нет. Жаль.

Сама пришла в его покои, сама пробралась тенью по коридорам, а теперь ломается, строит из себя недотрогу, смотрит затравленно. И винит...

— Сейчас! — склонился перед Кадмом вошедший хариб, и прошептал на ухо:

— Рэми.

Рэми...

От одного слова Кадм вздрогнул, и уже почти спокойно наблюдал, как угасают в голубых глазах остатки страсти, сменяясь муками совести. Как легкая тень, укутанная в черный плащ, выскальзывает из спальни.

Без слова прощания. Будто и не было ее. Лишь лоскутки белоснежной ткани на полу и легкий аромат духов в воздухе. Да и это исчезает под властью силы духа замка. Становится в комнате тепло, чисто, проветрено и... пусто.

Рэми, такое свидание испортить! Такую ночь испоганить!

— Я прошу вас, — настаивал хариб.

Смеет настаивать, значит и в самом деле серьезно. Кадм внимательно пронзил внутренним взглядом замок.

Миранис один. Спит. Спокоен. Отлично. Перед посвящением нового телохранителя принцу следует хорошо отдохнуть. И Рэми бы следовало, но тут, видимо, битва проиграна. С Рэми, в принципе, всегда так. Ну не хочет мальчишка жить спокойно, не сидится ему на месте.

— Что Рэми? — спросил Кадм, заканчивая при помощи хариба свой туалет.

— Его вновь пытались убить.

— Это не новость, — заметил Кадм, натягивая тонкие перчатки. — Помнится, я знал это еще до... важной для меня встречи. Помнится, что с нашим Рэми все было в порядке, и я приказывал тебе не вмешиваться. Арман сам великолепно справится.

Кадм сел на кровать, давая харибу надеть на него сапоги, скрепить их сложной сетью застежек.

— Все изменилось, мой архан. Рэми попросил у брата позволения уйти на важную для него встречу.

— Позволения? — засмеялся Кадм.

— Арману удалось уговорить его остаться...

— Уговорить? — переспросил телохранитель, выходя в коридор.

— Именно. Уговорить. И...

— Не вслух!

"Арман уговорил Рэми приказать тому человеку явиться в замок. И послал к нему своего хариба."

"Верное решение, — улыбнулся Кадм, склоняясь перед советником повелителя. Тот холодно ответил на поклон, повернув в боковой коридор замка. Наверняка к любовнице. И наверняка надолго. Везучий. — Наконец-то Арман начал умнеть. И наконец-то нашел подход к излишне впечатлительному мальчишке."

Кадм прошел мимо дозорных и кивнул проходившему мимо придворному, не забыв улыбнуться его симпатичной дочке. Девушка зарделась, прячась за спину отца, но пряталась она зря. Кадм был падок до молодых арханок, это правда, но до замужних. И желательно замужних за немощными стариками. Смешно это так разбрасываться природными богатствами Кассии, заставляя молодых красоток скучать за спиной нелюбимого мужа, и опасно трогать девицу, которая еще только мечтает о выгодном браке.

"Подход верный, — продолжил хариб. — Но совсем недавно Арман почувствовал, как оборвалась связь с харибом. С Наром что-то случилось. Явились жрецы смерти, открыли переход..."

"Не томи!"

Кадм вновь поклонился, на этот раз пожилой матроне. Но улыбаться не стал. Архана хмыкнула, раскрыла веер и тихо прошептала:

— Неужели вы меня избегаете?

— Неужели вы выпрыгнули из постели молодого любовника? — осторожно поинтересовался Кадм.

— Может и так...

— Только в мою вам больше хода нет.

Кадм дал знак своему харибу, и они свернули в боковой проход, где размещались покои Северного рода. Здесь было гораздо холоднее, тише и темнее.

Не любил он этой части замка — его привлекали тепло, уют, Арман же, а вслед за ним и его люди, роскоши не ценили. Ничего лишнего — лишь амулеты по углам, да скромные гобелены с серебристо-белыми цветами рода. Арман был истинным сыном Севера, и это не смотря на свое ларийское происхождение.

"Дальше!"

"Не следовало так оскорблять архану. Она отомстит."

"Дальше!"

"Арман вернулся из перехода едва живой, со своим харибом на руках. Я такого давно не видел. Нар был так обожжен, что на нем живого места не осталось, пришлось срочно вызывать магов связи и виссавийцев. Он выжил только благодаря привязки с арханом.

Мой архан, Рэми... по глупости чуть было не попался в ловушку... А старались ради этой ловушки на славу... чтобы уж наверняка...

Сила магии была такова, что разнесло половину казарм. Мы потеряли почти весь отряд Жерла, те, что остались — лишились разума, а ведь это опытные воины. Повелитель в гневе. Виссавийцы пытаются помочь выжившим, только помогать там почти и некому.

Я не знаю кто и зачем сотворил подобное, но это уже не нападение на принца. Это прямое нападение на его будущего телохранителя."

"Выводы оставь мне, — оборвал его Кадм. — Как Нар?"

"Нар на грани. Арман с помощью виссавийцев и магов связи удерживает его в нашем мире. Я даже не ожидал... что наш дозорный будет так бороться за своему слугу."

Кадм остановился и повернулся к харибу:

"Я бы тоже за тебя боролся, — хариб вздрогнул. — Это связь действует в обе стороны, друг мой... мне очень жаль, что ты этого не понимаешь. Но что же Рэми?"

"Рэми Вирес приказал вернуться в замок. После этого маг закрылся в своих покоях, — быстро справился с волнением хариб, — и мы не можем до него дотянуться. Свита Армана пыталась, но сила Рэми их не пускает. Пытался и я... безуспешно, а до него необходимо достучаться. Арман не может, он занят харибом. Вирес занят повелителем. Лерин помогает Нару не уйти за грань, а Тисмен готовится к завтрашнему посвящению."

"Забыл Мираниса."

"Миранис тем более должен сегодня выспаться. Его не беспокоили."

Кадм остановился у дверей в покои Рэми и резко повернулся к харибу:

"А от меня чего ты хочешь? Чтобы я совесть Рэми успокаивал? Спасибо, нет. Рэми посидит в одиночестве, подумает, и завтра выйдет. Надеюсь, это его чему-то научит!"

"Дело не в совести, мой архан. Рэми помогал Арману вынести хариба из пламени. И я собственными глазами видел, как ваш друг забрал у полуживого Нара шар связи, а с этим шаром он уединился в своих покоях. Это ведь тоже может быть опасно. И может быть ловушкой. А Рэми неуправляем. Прошу прощения, архан, но помимо телохранителей и Армана к нему боятся подходить. Там что-то странное творится... там... Рэми излучает такую силу... мой архан... я не знаю что это... никто не знает..."

— Хватит! — прошипел Кадм, без стука входя в покои Рэми.

Все обыкновения в приемной было людно, и тем более странной казалась царившая здесь тягостная тишина.

Кадм понимал вскочивших на ноги мужчин. Понимал их виноватые взгляды, понимал и легкий запах страха. Высшие маги — народ странный. Рэми — странный вдвойне. А от дверей спальни Рэми так несло чуть пряным ароматом магии, что у Кадма чуть закружилась голова, подкосились ноги.

Еще бы не нести. Тут и зелья Тисмена не надо было. Кадм знал, откуда эта сила, знал и радовался, беспокоясь одновременно. Он уже и забыл — как это бывает, когда Кассия предъявляет права на телохранителя будущего повелителя. Забыл, что пока люди погружены в свои дела, боги не спят. И действуют.

Прав Лан — туда входить можно только телохранителям и их видавшим видам харибам. Обычным арханам там уже не место. Рэми, без того излишне уязвимый, теперь уязвим вдвойне. И его нельзя оставлять одного.

Кадм уже поддался знакомому зову, подошел к дверям в спальню Рэми, как взгляд его остановился на склонившейся в поклоне тонкой фигурке мага.

— Кто вы?

— Я прошу вас...

Показная скромность мага, который станет великолепным жрецом, ибо только жрецом может стать рожанин, наделенный силой. Либо жертвой жрецов.

"Я слушаю. Для какого храма прислать вам рекомендацию?"

"Меня не интересует храм, мой архан", — ответ мальчишки заставил Кадма остановиться, чтобы и далее терять драгоценное время.

Рэми подождет. Рэми сидит у окна, а сгусток магии... он лежит на столике в противоположном конце комнаты. Кадм чувствовал и одно и другое, потому и не спешил. Потому и рассматривал другого запутавшегося мага, которого при всем его таланте угораздило уродиться рожанином.

Еще один рожанин... подумал Кадм и тотчас поправился — Рэми далеко не рожанин. Гораздо более не рожанин, чем он, Кадм. Единственный наследник Виссавии, над которым они не имеют власти. Их бич, и их оружие... Хариба бы ему, опытного, умного, осторожного...

Как бы отвечая на мысли архана, мальчишка-маг поднял глубокий синий взгляд. Нервно поправил намокший от пота воротник простой рубахи рожанина, и вновь попросил. Вновь мысленно:

"Я прошу у вас рекомендации для архана Рэми."

Кадм закашлялся.

"Чего ты хочешь от Рэми?"

"Хочу стать его тенью."

"А вы наглы, молодой человек", — отрезал Кадм, мгновенно меняя тон с дружеского на резкий. Почти злой. И знал, что его мысли больно бьют чувствительного мага, а все равно продолжал, и продолжал не менее резко:

"Излишне наглы. И самоуверенны. Хотите стать харибом будущего телохранителя принца? И перед самым посвящением? Вы не потянете Рэми."

"Я так не думаю! — резко ответил тот, поднимая взгляд на Кадма. И не было в том взгляде хорошо знакомое Кадму упрямство. — С вашей помощью или без нее, но я стану харибом моего архана."

Что же, пусть так! Хочет мальчишка, чтобы его обломали, так Кадм только и рад. Это не Рэми, с ним церемониться не надо. А вот гордость его загнать обратно — это сделать можно и нужно.

"Вы пойдете со мной!" — коротко приказал Кадм.

"Я не уверен, достоин ли, — сразу же смутился тот. — Без согласия главы рода..."

"Чего это вы испугались? — сыронизировал Кадм. — Вы имеете мое разрешение, вам этого недостаточно? Еще недавно вам было достаточно моей рекомендации.

Уже через несколько дней Рэми не будет нуждаться в согласии брата. Вы же берете на себя заботу о целителе, сильном, но неуравновешенном маге, о запутавшимся человеке. Пройдете испытание — получите Рэми."

"Мне нужно его согласие", — упрямо бледнел мальчишка.

Еще бы не бледнеть. Из соседних покоев лилась сила, которая сильно походила на силу самого повелителя — любого ставила она на колени, любого заставляла подчиняться, и любому внушала уважение. Магам с их чувствительностью — в первую очередь.

Только вот не Рэми то сила, и даже не его, Кадма... это всего лишь волна перемен, игла богов, что вплетает в их судьбы новую нить. И скоро игла та исчезнет, вместе с ней нить судьбы архана, младшего брата главы Северного рода, а останется нить телохранителя Мира. Такая же, как нить Кадма, нить Лерина и Тисмена. Нить сильного мага, но все же только человека.

"Это оставьте мне. От вас же я требую другого. Вы же не маленький, должны понимать."

Маг понял. Без слов опустился перед Кадмом на колени и произнес слова магической клятвы. Произнес чисто, без единой ошибки, будто делал это каждый день. И привычно вспыхнуло в воздухе синим, когда боги услышали клятву, опустилась над ними удивленная тишина:

— Не выдам и слова из услышанного...

— Как тебя зовут, маг?

— Эллис.

— Добро пожаловать в мир самих богов, Эллис!

21.

Одним движением руки распахнул Кадм дверь в спальню Рэми и проигнорировал упругое сопротивление силы, чего нельзя было сказать о Эллисе. Мальчишка-маг тяжело дышал, но шел следом, а слегка подтолкнувший его Лан прикрыл дверь, правильно увел свидетеля в угол комнаты, туда, где они не так бросались на глаза и без того нервному Рэми.

Все оказалось именно так, как уже в приемной почувствовал Кадм. Сила младших богов была здесь столь сильной, что воздух загустел. И Рэми это чувствовал, не мог не чувствовать. Но вот понимал ли?

Ничего он не понимал. Вместо того, чтобы поддаться воле богов, мальчишка сидел на полу возле окна и смотрел на заснеженный парк. А шарик силы, чуть светящийся в темноте, был на столике у кровати, совсем рядом с Кадмом. Протянуть руку, сжать пальцы и нет его. Нет и опасности. И нет чего-то, что хотел донести до Рэми умерший. Может, чего-то важного. Может, и опасного.

— Я знал, что ты придешь, — сказал Рэми, даже не повернувшись в сторону Кадма.

— А мы уже на "ты"? — усмехнулся Кадм.

— Я теперь со всеми на "ты", — ответил Рэми. — Даже со смертью. Она ходит за мной по пятам, дышит мне в спину. Забирает тех, кто рядом, если меня нет... если я их подставлю.

— Я был прав, — усмехнулся Кадм, садясь в кресло. — Винишь себя.

— Он умрет?

— Ты о харибе? — Кадм шевельнул рукой, зажигая по углам светильники. — Ну что ты! Арман не даст. Это же его хариб, а хариб умирает лишь с разрешения архана. Да, Эллис, не вздрагивайте так, даже право смерти харибы передают в руки архана. Арман, как я понял, такого разрешения давать не собирает... хариб помучается, это правда, и сильно помучается, но не умрет...

— Играешь на моей совести? — осторожно поинтересовался Рэми, проигнорировав обращение Кадма к Эллису.

— Нельзя играть на том, чего нет.

Рэми отреагировал, как и ожидалось. Резко поднялся, прыжком оказался рядом с Кадмом, навис над ним, заглянул в глаза, не понимая, что в зрачках его колышется синее пламя.

Врезать хочет. Очень хочет, но не врежет. Не потому, что сил не хватит, а потому что проблески все же есть, и остатки разума еще остались. Только вот смотрит гневно, в лицо дышит, и едва сдерживается... но сдерживается.

— Я ведь могу тебя убить, — устало шептал Рэми, сдаваясь и отворачиваясь.

— Можешь, — холодно подтвердил Кадм, про себя улыбаясь.

Ему нравилось играть с Рэми, нравилось упругое поле силы, что ласкало старого знакомого, подбадривало лучше любого напитка и пьянило, как крепкое вино. Нравилось, как сила эта струится через Рэми, увеличивая во много раз и без того огромную силу мальчишки.

Нравилось, как гнев Рэми щекочет нервы, да вот только зря. Не даст сила тронуть телохранителя принца, не позволит. И нет уже воли Рэми, есть только воля богов. Единственная ночь, когда кто-то властен над любимчиком Виссавии, когда упрямство Рэми ему не поможет.

— Только не так, как ты думаешь, — продолжил Кадм. — И к этому стремишься! Почему ты так на меня смотришь? До сих пор не понял? Защищая друга ты подставляешь принца. Если Миранис умрет, я умру в то же мгновение. А со мной Тисмен и Лерин. Ну а с нами — наши харибы, если тебя это волнует. Восемь человек одним махом, здорово, правда?

Рэми вздохнул, выпрямился и вновь подошел к окну.

— Даже не защищаешься? — спросил Кадм.

— Я не стану телохранителем принца.

— Потому что...

— Потому что недостоин.

— А то мысль здравая! — усмехнулся Кадм. — Только вот, видишь ли, мальчик, здравая, да не совсем. Если ты завтра не станешь телохранителем принца, что я вообще-то допускаю, ты сразу же уедешь в Виссавию.

Рэми резко повернулся, и в его выразительных глазах мелькнуло удивление.

— Не надо на меня так смотреть. Как иначе тебя повелитель может оставить в Кассии? Или ты думаешь, мы вечно сможем скрывать, что наследник жив? Впрочем, если тебе больше нравится быть вождем Виссавии, тебя никто не держит.

— Я ненавижу виссавийцев.

— Можно спросить — почему?

— Они пытались меня убить.

— А то вопрос спорный, — заметил Кадм. — Да, удар выходил из Виссавии, но большего ты не знаешь — ни кто тебя пытался убить, ни почему.

— Они циничны.

— А ты — нет?

— И я...

Боги, как же странно действует на Рэми ваша сила! Заставляет она забыть не только о гордости, но и самолюбии. Делает Рэми мягким и податливым, а так же... заставляет его желать смерти. В который раз.

— Хватит себя жалеть! — вскричал Кадм, поднимаясь с кресла. — Достаточно!

— Я так мало кого любил в своей жизни, — спокойно заметил Рэми, усаживаясь на пол и опираясь спиной о стекло. — Моя мать меня опаивала, чтобы моя сила спала... А когда она проснулась, я не знал, что с собой делать. И сейчас не знаю. Но тогда, давно, еще в детстве, мне помог выжить один человек. Он поддерживал, был другом, даже больше чем другом, отцом. Настоящего я же не знал... И не знал, что он сможет меня убить...

Перечеркивает старую жизнь, чтобы начать новую. Как же это знакомо. И у Кадма это было. Но какие выводы мог сделать пятилетний, ничего не видевший в своей жизни мальчик? Рэми — дело другое. И чтобы закрыть дверь в прошлое, ему надо многое обдумать... Но времени нет.

— Все сказал? Пожалился? — холодно спросил Кадм. — Потерял друга — поздравляю! У каждого из нас таких надгробий много. У твоей матери — твой отец. У твоего отца — его первая жена. У нашего принца — мать. У повелителя — двое старших братьев и родители. Моего отца зарезали на улицах столицы. Ради кошелька, а я два года слонялся неприкаянно по столичным помойкам... а ты стоишь, плачешь над собой и требуешь сочувствия? О боги!

— Ты...

— Что я? Думаешь, мы тут в игрушки играем? Открой глаза, мальчик! Это мир взрослых дядь, Рэми. Здесь умирают, убивают, и идут дальше. Политика, интриги, предательство. Не можешь этого выдержать? Проваливай в свою Виссавию! Замыкайся в благополучном клане и забудь. Смотри на нас, как смотрят виссавийцы — с легким презрением. Ну да, мы же столь низменны, столь грешны, столь несовершенны! Куда нам до тебя, а, Рэми? До твоих чистых, высоких чувств?

— Прекрати! — прошептал Рэми, охватывая голову руками.

— Ну что же ты, а, Рэми? Одно слово, и я позову сюда посла Виссавии. И посвящения завтра не будет.

— Его и так не будет!

— Потому что наш друг испугался? И чего? Смерти?

— Смерть... нельзя изменить.

— Изменить нельзя многое. Например, прошлого. Боишься? Бойся дальше. Страдаешь? Страдай дальше! В гордом одиночестве, без меня! Но!

Кадм быстро поднялся, подошел к Рэми и сильно тряхнул его за плечи. Мальчишка побледнел. Наверняка, заболела не до конца зажившая рана, но жалеть нельзя. Кадм пожалеет, не пожалеют другие.

— Прежде, чем тебя получит Виссавия, ты мне все расскажешь. Выдашь своих "друзей"! Потому что, пока ты страдаешь в клане и размышляешь о высоких чувствах, я должен хранить принца! Ну!

— Что ну?

— Открой для меня шар.

— Скорее я его уничтожу! — прошипел Рэми.

Кадм рассмеялся, выпуская мальчишку и возвращаясь в свое кресло.

— Уничтожишь? — повторил он. — Ну да, что же ты еще сделаешь? Да уничтожай! Но если что-то случиться с Миранисом, это будет твоя вина! То, что произошло до сих пор — еще нет. Но за будущее ты в ответе. Как и за свое молчание. Шар!

Как же много ненависти было в глазах мальчишки! Но все же он поднялся, подошел к туалетному столику, повертел в пальцах сгусток магии, и тот засветился ровным светом, узнавая хозяина. Кадм боялся, что Рэми сожмет пальцы, уничтожит хрупкую вещицу, но мальчишка повертел в пальцах переливающийся шарик, вздохнул, подошел к Кадму, протянул открытый сгусток энергии.

— Вот и молодец, — быстро сказал Кадм, проверяя. Никакой ловушки. — Эллис, будь добр, вложи это в шар вызова. А ты сядь, Рэми. Набегался уже, хватит. Теперь дай мне поработать.

Шар вызова засветился мягким серебристым светом, в комнате запахло свежестью, Рэми сел на скамью, опустил голову на ладони, скрыв лицо под растрепанными волосами... и замер.

"Мой мальчик, — сказал незнакомый голос. — Знаю, что ты сегодня почувствовал. То что и я — дыхание смерти. Молю только богов, чтобы твой путь не закончился вместе с моим.

Я жду своих убийц. Эти люди никогда не оставляют следов. Никогда не совершают ошибок. Но не на этот раз. Если ты будешь жив, ты придешь ко мне, я знаю. А когда придешь, найдешь этот шар...

Ты помнишь наш последний разговор в лесу? Помнишь, как я тебя предупреждал... И теперь, наверное, спрашиваешь меня, почему не дал тебе тогда уйти с принцем. Потому что боюсь за тебя. Знаю, что боги пометили моего мальчика печатью хранителя, но печать та не дар, она — проклятие.

Если еще можешь, прошу, не ходи. Передай им, что я передаю тебе, но сам не ходи! Мираниса ждет смерть, очень скорая. Не ходи, Рэми! Тебе еще рано умирать, а я в силах отдать Кассии себя и жизнь свою, но отдать тебя уже не могу. Хватит, что я отдал одного сына, смерти другого мне даже за чертой не вынести. А ты для меня всего был как сын."

Плечи Рэми вздрогнули, пальцы сжались в кулак, и Кадму показалось, что мальчишка огромным усилием воли сдержал гневный стон. Впрочем, телохранитель его понимал.

"Я постараюсь объяснить, хотя ты знаешь — мечом я владею неплохо, а слова мне никогда не давались. Тем более — такие.

Когда Львина, мать наследника, приехала из Ларии, простым подданным и арханам не сказали, что она оборотень. Предел давно закрыт, ходят через него нечасто, а те, кто ходит неразговорчивы. Людям вообще мало что о Ларии известно, откуда им было знать, что оборотни там — все. И молодая, сильная, красивая принцесса Ларии — тем более.

Львина не любила своей второй сущности, как, впрочем, и люди из ее свиты. Именно таких, "человеческих", ларийцы стараются выбирать для своих посольств. Они меньше допускают ошибок, меньше настраивают против себя полный суеверий народ.

Откуда я это знаю? В последнее время я многое узнал. Только не могу сказать — от кого: даже после смерти должен я хранить клятву молчания. И человек, что взял с меня эту клятву — знал, что делал. Не обойти ее даже мне...

Зато могу сказать, что этот человек тебя ненавидит, не Мираниса, не повелителя, а именно тебя. Именно он приложил руку к исчезновению замка твоего отца. И он имеет тесную связь с кланом Виссавии. Я не знаю какую. Этого он никогда не рассказывал, вообще мало что рассказывал.

Но я опять не о том. Прости мне мою сумбурность... голова болит. Тень смерти меня убивает заранее...

Я давно знал, кто вы. Когда Рид меня лечила, я узнал в ней молодую архану, что стояла на приеме в замке рядом с телохранителем Львины.

Боги, так много сказал, и так мало в этом смысла. Прости меня, мой мальчик, но ты же знаешь, в речах я никогда силен не был.

Когда ко мне пришел гонец от друга, я не знал, что делать. С одной стороны — ты, со своей судьбой. С другой — опытный маг, что разжег ненависть в сердцах глупых людей. Маг, от которого много лет назад я не смог скрыть тайны Мираниса.

А он будто взбесился. Нечисть, кричал он, нечисть на троне Кассии! Нечисть во главе мощного, Северного рода. А его за такую мелочь изгнали, посчитав недостойным? Рэми, он очень сильно обижен, а обида мага это страшно. Оттого и хорошо продуманный план убийства Армана и Мираниса. Все складывалось отлично.

Миранис исчез из замка. Мой друг видел его в таверне у тракта. Мы быстро вычислили и где он, и с кем, но в доме наемника принца трогать поостереглись... Пытались достать его в лесу, привлекая на путь Мираниса и его отряда керри. Мы знали, нечисть любит оборотней и Мираниса не упустит. И тогда вмешался ты...

Рэми, куда ж ты влез! Маг рвал и метал, навел на тебя проклятие, и я уже начал тебя оплакивать... но что я мог сделать? Достать же принца в замке оказалось гораздо сложнее.

Мы собрали золото, я заказал Армана цеху наемников. Армана мой друг и мой господин ведь тоже ненавидел, называл зверем... Убийцу поймали. И опять рядом оказался ты. Я был счастлив, но счастье мое было совсем коротким...

Каким-то образом маг узнал, что ты не только простой друг принца, но кто-то больше. Я так и не понял, взбесился он или обрадовался, но о принце на некоторое время забыл. Теперь его волнуешь только ты, ты и твоя семья, и, почему-то, клан Виссавии. Много раз он говорил, что это несправедливо — тебя за твой врожденный дар, за кровь твою боготворят, а его — ненавидят. И потому ни Виссавия, ни Кассия тебя не получат. И цену он за то заплатит любую.

Боги, какое счастье, что мне не пришлось выбирать. Он выбрал за меня. Вчера я вдруг почувствовал, что той ценой буду я, что жить мне осталось недолго, что я должен проститься с единственным человеком, которого по-настоящему люблю. С тобой, мой мальчик. Это единственный раз, когда осмелюсь я назвать великого мага своим сыном... перед смертью многое позволено, не злись на меня.

Прости меня, мой мальчик. Прости сильного мужчину, попавшего в чужие сети. Видят боги, не хотел навредить ни тебе, ни твоей семье. А теперь знаю, что и принцу. Видимо, я глуп и наивен. Оттого и запутался, допустил так много ошибок, за которые расплачусь там, за гранью.

Но ты еще можешь этого избежать. Мальчик мой, прошу тебя, будь осторожен. Да хранят тебя боги!"

Шар погас, а Рэми все так же сидел на скамье, не поднимая головы. Но Кадм не настаивал. И без этого видел он, как в ковер одна за другой впитались крупные капли, и без того знал — Рэми прячет слезы и сейчас не потерпит свидетелей.

Да вот только времени совсем нет. Есть сумасшедший, сильный маг, не связанный клятвой неубийства, кодексом и есть Рэми — упрямая ниточка к этому магу, из которого слова лишнего не вытянешь.

Кадм, лихорадочно подбирая слова, уже открыл рот, чтобы что-то сказать, как тут промелькнула между ним и Рэми тень, и забытый всеми Эллис опустился перед будущим телохранителем на колени, подал чашу с питьем, тихо прошептал:

— Архан, прошу вас, выпейте.

Кадм хотел было вмешаться — опасно лезть к погруженному в горе магу — но гордый Рэми почему-то не спешил вспылить.

— Это опять ты, Эллис, — прохрипел Рэми, не поднимая головы. — В последнее время в моей жизни тебя слишком много, не находишь...

— Если я вам мешаю...

— Ты мне не мешаешь, — Рэми взял чашу и выпив ее содержимое залпом, вернул ее Эллису. — Странное дело, но вот именно ты мне и не мешаешь.

— Позвольте вам дать совет, архан.

— Давай! Одним меньше, одним больше, — усмехнулся горько Рэми. — В последнее время все только и делают, что дают мне советы.

— Мой архан, я прошу вас не нести эту ношу одному. Пожалуйста.

Рэми медленно поднял взгляд, в котором еще не высохли слезы и посмотрел на Эллиса так, что Кадм хотел было вмешаться и не дать не очень понимающему, что он делает, Рэми убить наглеца-мальчишку, но вспыхнувший на мгновение синим взгляд мага смягчился, и Кадм с удивление понял, что они разговаривают. О чем, он не знал, но глаза Рэми медленно теряли безумство, наполняясь сначала удивлением, потом теплом, а позднее — становясь жесткими.

— Может, ты и прав, — сказал, наконец-то Рэми.

Он устало поднял руку и провел ладонью по щеке Эллиса, там, где прорезала кожу глубокая царапина. Полился от пальцев зеленый свет, маг-рожанин чуть вздрогнул, а когда Рэми убрал руку, от раны не осталось даже следа, а из глаз Эллиса исчезла тяжесть усталости.

— Спасибо, мой архан, — сказал мальчишка.

— Ты мне будешь нужен этой ночью, — спокойно ответил Рэми. — А теперь оставьте нас. Мне надо поговорить с телохранителем. Наедине.

— Ну да, хоть кто-то здесь знает, чего он хочет, — удивленно прошептал Кадм, когда маг-рожанин поднялся с колен и поклонился телохранителю принца. — Вы получите то, что хотите, Эллис. Видят боги, получите. Уж я-то прослежу.

Рэми оказался той ночью разговорчивым. Кадм молчаливым. Хозяин говорил, телохранитель принца слушал, и медленно текла за окнами морозная ночь. И когда смолкло все вокруг, а уставший, опустошенный долгим разговором Рэми заснул в кресле, вышел Кадм из спальни друга.

И тотчас скользнула в спальню упрямая, молчаливая тень, заботливо прикрывая спящего Рэми теплым одеялом.

"Думаю, здесь уже воля богов, — сказал Лан, проследив за взглядом своего архана. — Эллис явно гораздо более связан с Рэми, чем мы думали."

"Я заметил, — недовольно ответил Кадм. — Проследи за обоими. Помни, что Рэми мне нужен на посвящении живым и здоровым".

Кадм в ту ночь тоже не спал. По его приказу в город выехали два отряда. Один — за Бранше. Второй — за Эдлаем.

— Именно ты, дружок, лично попросил меня вернуть Жерла в столицу, — прошептал стоявший у окна Кадм, проследив за посланниками взглядом. — Наконец-то, я тебя достал!

Рэми открыл глаза. Он дал Кадму и остаться в неведении.

Эдлай невиновен. Проведет ночь в тюрьме, ничего, долг платежом красен, а Рэми знает, где искать виновных. Но найдет их сам, только этой ночью у него достаточно силы, чтобы справиться с магами Шерена. Один раз он уступил брату, дал себя уговорить, второго не будет. И больше никто не умрет.

"Я расскажу тебе сказку, мой друг. Сказку о странном растении... О плети богов. О лозе Шерена."

— Эллис, собирайся, — прохрипел он, и рожанин вздрогнул.

— Я думал, вы спите, — прошептал он.

— Этой ночью не суждено нам поспать, — ответил Рэми и тотчас добавил:

— Чему ты радуешься? Никто не сказал, что мы вернемся живыми.

— Я радуюсь слову "нам", мой архан, — лучезарно улыбнулся Эллис.

"Этой ночью я могу не вернуться живым, — поправился про себя Рэми. — Но уж ты-то у меня будешь жить, несмотря на твою невесть откуда взявшуюся собачью верность."

22. Глава пятнадцатая. Хариб.

Сегодня привычные, убранные в белое покои казались неожиданно холодными. Арман опустошал уже пятую чашу бодрящего зелья. Но помогло мало — все равно слипались глаза и сбивала с ног усталость. Вымотали жрецы связи, вымотало окутанное болью сопротивление Нара, вымотала бессонная ночь у постели хариба и долгая, изнуряющая борьба за жизнь своей тени.

Зудели запястья, на которых всю ночь светились знаки власти, болела голова, пересохло во рту. Но Арман упрямо пил надоевшее зелье, потому как отдыхать сейчас было некогда. Нара из-за черты он, слава богам, вытащил, теперь надо пережить еще один день — день посвящение Рэми. Брату Арман тоже нужен, а выспаться можно и потом.

Арман вытер ладонью пот со лба и обернулся. Нар лежал на кровати. Бледный, холодный, но все ж живой. Спасибо богам!

— Несколько дней он проспит, — сказал напоследок жрец. — И вам стоило бы отдохнуть...

— Некогда мне отдыхать, — ответил Арман, посмотрев на Нара.

Бледен. И сердце, обычно столь нескорое не проявление чувств, теперь разрывается от бессилия. Хочется помочь, а не знаешь как. А ведь когда-то Ар считал его всего лишь слугой... как давно это было. И лишь по прошествии многих лет начал он доверять "мальчишке".

Арман сел в кресло и закрыл глаза. Никогда ему не забыть вчерашнего дня.

Рэми поддался уговорам быстро, наверное, слишком быстро, но поддавшись, будто замкнулся. Все так же сидел он напротив брата в той проклятой таверне, все так же медленно пил вино и слушал Армана внимательно, отвечал на вопросы, но мыслями был явно где-то далеко.

Ждет своего гостя, понял Ар, и сходит с ума от ожидания... Но через мгновение с ума сошел сам дозорный.

Сначала был холод. Потом чужой, тягучий страх... Где-то рядом кричал Рэми, скрутила резкая боль. Начала лопаться от жара кожа. И уже не было сил даже дышать, вырваться из лап боли. Жить...

Магия Рэми окутала Армана мягким одеялом. Позволила вздохнуть, наполнить воздухом легкими. Только не его легкие дышали, чужие, не его боль уходила, чужая, не его жизнь возвращалась — чужая. И чужое тело пылало. Чужие губы стонали. Чужой страх разрывал голову. А знакомая, братская сила помогала выдержать...

— Ар, что же ты? — услышал он встревоженный голос Рэми. — Что же ты...

Распахнулась дверь, впуская сквозняк. Потухли вдруг все светильники в таверне, вошел внутрь жрец связи с синем балахоне, и склонились перед ним в глубоком поклоне встревоженные люди Армана.

— Ваш хариб умирает, мой архан, — поклонился жрец сначала Рэми, потом Арману. — Отпустите его?

— Нет! — выдохнул Арман раньше, чем успел осознать слова жреца. — Никогда его не отпущу.

— Тогда вытаскивайте Нара из пламени сами. Мы все понимаем, архан, но на магический огонь тратить сил не намерены. Откроем вам переход к харибу... большего сделать мы не в силах.

— Нет, Ар! — побледнел Рэми. — Не смей! Не пущу! Стой!

Арман смел. Грубо оттолкнул брата, зло посмотрел на жреца, который мог спасти Нара, а не хотел, и, вдохнув побольше воздуха, вошел в милостиво открытый для него переход.

Сразу же стало темно, и весь мир окутался бушующим, черным пламенем. Дышать, нечем дышать. Дым врывается в легкие, пытает болью, пытается остановить. И уже почти поддаешься, почти падаешь на колени, а все же идешь вперед. Нельзя останавливаться! Нельзя сдаваться! Надо идти, держаться за тонкую ниточку, стремясь к душе Нара... что рвется из тела. Молит... отпустить.

Никуда ты не пойдешь! И не осилит нас огонь, не убьет черный дым, не прижмет к земле чужая сила. И руки уже сами тянутся к телу хариба. Притягивают к себе, окутывают плащом, защищая. Не уйдешь, не дам!

Нар застонал. Страшно к нему прикасаться — одежда, кожа, все стало жидким, перемешалось, расплавилось в магическом пламени, а само тело походило на пылающий черным факел.

Жжет пламя и Армана. Лижет белоснежный плащ, подбирается к волосам. Тянет к земле тело хариба. Тяжелый... какой же ты тяжелый, Нар. И не шевелишься, почему?

Неужели мертв? Неужели Арман опоздал?

Дым застилает глаза. Рвет на части легкие от кашля. И уже не видно, куда идти, да и не хочется...

— Ар! Придурок! Вернись!

Арман упал на колени.

— Вернись, кому говорю! Услышь меня!

Арман медленно поднялся и пошел на зов брата.

Что же, думал Арман, гладя волосы Нара, Рэми спас еще одну жизнь — твою... И я рад, что не дал тебе уйти. Рад, что десять лет, что мы вместе, это не последние...

— Помнишь, как мы встретились, Нар? — прошептал Арман на ухо харибу. — Никогда не говорил тебе, но я помню...

Арману было всего четырнадцать. Ар помнил, что в тот день шел снег. Что он устал, страшно устал от поездки в деревню, от изнуряющего долгого допроса, после которого рожанин все же признался:

— Это я убил жену. И любовника убил я. А вы бы, архан, на моем месте не убили бы?

Ар убил бы, убил бы сейчас каждого, кто посмел бы остановить и не пустить к теплу, к отдыху. Все же сложно быть единственным арханом на всю округу. И суды он вершит, и виновных он карать приказывает.

Ар с облегчением бросил поводья мальчишке, соскочил с Вьюнка и направился к дому. И уже дошел до входной двери, как вдруг его внимание приковала фигура на другом конце двора. Ар остановился.

Он так устал. От чужой глупости, от чужих проблем, от вечных сомнений — а поступает ли он правильно? Или, может, делает еще хуже? Но были случаи, когда Ар не мог пройти мимо, как теперь, потому вновь и вмешался. Он подбежал сзади, перехватил руку Зары. Не дал опустить топор.

— Убью! — зашипел кузнец, резко оборачиваясь. Увидев четырнадцатилетнего архана, он застыл. Сжался весь как-то, и глаза его, до того пылающие злостью, вдруг наполнились страхом.

Ар скривился. Что же, другого он и не ждал. Наивные крестьяне. Думают, что архан не слышит шепота за спиной, не замечает страха в глазах, не видит, как хватаются за амулеты, просят богов о защите. От него, от Армана, как будто он какое-то чудовище.

— Это всего лишь простые люди. А ты — сын ларийцев, — отвечала на вопросы хрупкая, вечно бледная няня.

Арман верил. Потому что больше верить было некому.

И теперь, под хлопьями снега, страх кузнеца уже не раздражал. Даже на раздражение нужны силы. А сил не было. Было лишь усталое отупение.

— За что ты его? — Ар отобрал у кузнеца топор и посмотрел на юношу, почти мальчишку, что свернулся калачиком у дровни.

Заморыш. Откуда только взялся? Одет в рванье, волосы спутаны, слиплись. И воняет от него кровью, да навозом.

— Дык... — замялся Зара. — Пришлый он. Вор, в сенях ховался. Кто тебя, тварь, туда пустил?

— Я не вор, — прошипел звереныш, с трудом разлепив разбитые в кровь губы. — Я не вор, верьте, архан.

— Верю, — согласился Арман, улыбаясь.

Ему вдруг захотелось спасти пришлось, а почему — Арман и сам не знал. Может, просто нравилось ему смотреть на побагровевшего кузнеца, нравилось, как трясся верзила, хоть Арман на голову и ниже, да и в плечах гораздо уже.

Дрожишь?

Вот и мальчишка дрожит. А все равно упрямо ползет по талому снегу к коленям, обнимает их и молит:

— Пощади, архан!

— А чего б не пощадить, пощажу, — усмехается Арман, не замечая, как грязный мальчишка испачкал дорогой плащ. И все так же не спуская взгляда с красневшего все более кузнеца. — К приказчику его сведи. Прикажи вымыть и к домашним слугам приставить.

— Ох, архан, верьте мне, — начинает ныть кузнец. — Не стоит он того. Без добра вас оставит...

— А ты мне не перечь! — отрезает Арман, любуясь реакцией рожанина: жирное лица мужчины идет пятнами, и он вновь сжимается от страха:

— Слушаюсь, мой архан... Как скажете.

Ар бросает последний взгляд на мальчишку, да смущается, когда карие глаза вспыхивают благодарностью. Преданностью.

И нет во взгляде пришлого даже капли страха. Но Арман знал — пока нет. Все они поначалу Арманом восхищаются, а потом, наслушавшись слухов, начинают ненавидеть.

Странные то были времена. Медленно прошла зима, унесла несколько рожан. Но миловал, прошел мимо обычный для последних лет голод.

Незаметно пролетела весна, ранняя в этом году, теплая, лаская. Пришло и лето. Знойное, испепеляющее, но щедрое на дожди, прошлось оно по полям, заставляя пожелтеть богатую в этом году ниву.

Мальчишка, или Нар, за это время округлился, утихло в его глазах отчаяние, пришло ему на смену холодное, уверенное в себе спокойствие и обожание... Мальчик обожал своего архана. К концу лета мало что осталось в нем от грязной жертвы кузнеца, а Ар постепенно привык к нетребовательному, но частенько полезному слуге. И, что самое главное, к тому, кто не спешил исчезать.

Исчезновения слуг были головной болью Армана и нерешенной загадкой. А узнать причину нельзя — стоило кого спросить, как тот замыкался, начинал дрожать, заикаться и что-то бормотать о приказе архана. Не Армана, естественно, а опекуна.

Зачем Эдлаю понадобилось играть в тайны, Арман не знал. Он вообще мало что знал об опекуне, больно редко появлялся тот в поместье. Но воспитанника не забывал — окружал невидимой заботой, то и дело отправлял в поместье гонцов: они привозили приказы дозорным, забирали списки необходимых покупок, присылали новых учителей.

Последних Арман не любил. И не всегда понимал, к чему мучить себя бесконечными уроками магического боя, верховой езды, танцев, чередующихся с лекциями по математике, тактике, истории, медицине, словосложения, и прочей ерунды.

Учителя сменяли один другого, наука давалась Арману легко, почти играючи, и к пятнадцати годам он вырос сильным, ловким и разумным. Гораздо более разумным, чем требовалось для управления небольшим поместьем.

Потому и ожидал пятнадцатилетия Арман с нетерпением. Знал он, что в этот день придет письмо от повелителя Кассии, знал, что решится его судьба, и надеялся покинуть захолустье, окунуться в настоящий мир, полный славы, приключений. А ждать осталось недолго — всего один день.

Но время тянулось, растягивалось, и к вечеру Арман, сам того не заметив, оказался на балконе, не зная, чем бы себя занять и скрасить ожидание.

Медленно заходило летнее солнце. Окрасился парк в розовато-желтые оттенки, обострились запахи. Опустился на душу покой...

Но и его нарушили тихие шаги и покашливание.

— Травяного отвара, мой архан? — спросил Нар.

Арман усмехнулся — отвара? Завтра, в это же время, он отведает настоящего вина. Завтра.

Травяной отвар горчил и отдавал мятой. Бросив взгляд поверх нефритовой чаши, Арман заметил въезжающих в парк двух всадников и сразу же подумал о стоявшем за его спиной слуге:

— Старайся не попадаться на глаза опекуну, — предупредил он Нара, вспомнив о давнем недовольстве Эдлая.

Письмо от опекуна пришло через лунный цикл после появления рожанина, а в письме — выговор. Неразумно брать в дом чужого, не к добру верить незнакомцу. И будет лучше показать его жрецу родов: "Обещай, что покажешь! — настаивал Эдлай. — Это важно, мой мальчик!"

Арман честно хотел показать. Он даже посадил Нара за собой на лошадь и отвез в старый храм родов. Но возле самых дверей, уже спешившись, он посмотрел на мальчишку и спросил себя — зачем? Зачем Эдлаю надо показывать слугу жрецам? Чтобы отдать Нара законному владельцу, архану? Тому самому, чья плеть навсегда оставила следы на плечах мальчишки?

Арман в первый раз ослушался. И в первый раз солгал — отписался, что к жрецу мальчишку водил, но жрец ничего особенного в нем не нашел. Не мог он больше отказаться от преданного слуги, от его спокойных глаз, от лишенного страха взгляда.

Временами, когда смотрел он на Нара, казалось ему, что он смотрит в зеркало. И зеркало то начинает волноваться, когда волнуется Арман, внимательно слушает, когда он говорит, и понимает гораздо лучше, чем Арман понимал себя сам.

Разве так бывает, — что не в силах отказаться от собственного слуги, и волнуешься, ждешь, когда его нет, когда задерживается слишком долго... и в то же время не хочешь неволить, не хочешь заставлять, жаждешь видеть в его глазах: "Да мой архан, я знаю."

Вот и сейчас Нар знал, сочувствовал, переживал. Смущенно улыбнулся, принял опустевшую чашу, склонился в поклоне:

— Как скажите, мой архан.

Арман кивнул Нару и вышел с балкона.

В небольшом, уютном зале суетились слуги. Убирали, украшали, смеясь и переговариваясь. Но стоило архану войти, как смех привычно утих, а взгляды стали настороженными.

В полной тишине, сопровождаемый запахом курений и аурой страха, прошел Арман к тяжелым резным дверям. За дверьми — широкая лестница, устеленная красным ковром.

Внизу — небольшая парадная. И входная дверь.

Арман вышел на улицу, застыл наверху ведущей к парку лестницы, ожидая гостей.

Вне обыкновения, опекун был без свиты. Но не это удивило Армана — взгляд его приковал другой всадник.

Мужчина в темно-синем плаще сам, без помощи побежавшего слуги, спешился. Медленно, с достоинством поднялся по ступенькам и остановился рядом с Арманом.

Стараясь не выдать удивления, хозяин вежливо поклонился приезжему, коснувшись вышитого серебром подола темно-синего балахона. В тот же миг зашло за деревья солнце, оставив за собой неожиданно густую тьму.

— Рад вас видеть, сын мой, — сказал жрец, чертя в воздухе благословляющий знак.

— Польщен вашим приездом, сын Радома, — ответил Арман, распрямляясь.

— Не думаю, что приезд мой будет для вас приятным. Завтра вам исполняется пятнадцать, не так ли? — Арман кивнул. — Крайний срок, чтобы доказать свое происхождение и найти хариба.

Арман похолодел и оглянулся на подошедшего опекуна. Но тот не шелохнулся, ничем не выдав удивления. Значит, знал...

— Хариб мне так необходим? — осторожно вставил Арман. — Я и не думал...

— Я бы промолчал, — начал жрец. — Знаю, как много ваш отец сделал для покойного повелителя, знаю, что умер из-за каприза повелительницы. Но игнорировать жалоб мы больше не можем. Пусть это и жалобы обычных крестьян.

— Жалобы на что? — выдохнул Арман.

— Боюсь, уважаемый, я вынужден объясниться, — вмешался Эдлай. — Я не стал обременять незрелого ума воспитанника такими мелочами, как...

— ...как необходимость хариба для молодого архана? Как пропажа людей? Слуг? — перебил его жрец. — Да, и в самом деле мелочь. Еще одну мелочь нашли вчера — тело рожанки. Кажется, это была ваша горничная, Арман? Вы на днях вспылили на девушку, не так ли?

— Это важно? — искренне удивился Ар. — Да, вспылил — неловкая девчонка разбила вазу матери. Это почти единственное, что осталось мне от родителей. Вы бы не вспылили?

— И потому ее нашли в ваших лесах, — заметил жрец, поймав взгляд Армана. Странные у жреца все же глаза, темные, чуть полыхавшие синим огнем силы. — Пренеприятнейшее зрелище, скажу вам, и я крестьян понимаю.

— Не станете же вы... — начал Эдлай.

— Стану, — отрезал жрец, отпуская взгляд Ара. — У меня нет другого выхода, и вы это знаете. Если завтра до заката ваш воспитанник не докажет, что он истинный кассиец и не найдет себе хариба, то он умрет. Как порождение Ларии. Как оборотень.

Повисла тишина. Раздались за спиной Армана шаги, скрипнула дверь. Невидимый слуга зажег огни у входа, и такие же огни рассеяли тьму непонимания Армана...

Знал он, что лунными ночами что-то происходит... Но это так походило на сон, не могло быть реальностью: долгий бег в ночи, залитая росой трава, брызги луж под лапами, купание в серебряных лучах... И дикий, протяжный вой на луну...

Потом широко открытое в ожидании окно спальни, ласковые руки няни, что пахнут лавандой, прохлада успокаивающего зелья и крепкий, полубезумный сон.

А утром просыпался Арман усталым и опустошенным, с трудом поднимался с мокрых от пота простыней и молился у домашнего алтаря, пока рассеивалась в голове туманная муть.

Но лунные ночи проходили, а вместе с ними — безумие.

Оборотень? Может и так. Но не убийца!

— Проводи меня в покои для гостей, — обратился жрец к слуге.

— Не боитесь, что убегу? — остановил его Ар, в пылу безумства выныривая из страха и погружаясь с головой в бесшабашность. — Может, закуете в кандалы?

— Не понадобится, — спокойно ответил жрец. — На закате ваш глава рода проведет ритуал вызова. До этого вы свободны.

— Так уверены, что я виновен?

— Вам виднее, — холодно заверил жрец, скрываясь в доме.

Стихли за дверью шаги, но Арман не смог найти силы обернуться, посмотреть в глаза опекуну.

— Ты ведь знал, правда?

— Знал.

— И не предупредил?

— А зачем? Своим приказом молчать я дал тебе десять лет покоя. Откровенно говоря, я все ж надеялся...

— На что?

— Не думал я, что ты так от нас отличаешься, — осторожно заметил Эдлай. — У каждого высокорожденного в Кассии до пятнадцати лет уже есть хариб. Кроме тебя...

"Кроме тебя..." Эти два слова в один миг убили в Аре уверенного архана, оставив только испуганного, беспомощного мальчишку.

Вспыхнула молния. Пронесся над парком гром, и Ар, резко развернувшись, вошел в дом. Он не хотел смотреть на опекуна. Не хотел, чтобы тот видел на его глазах слезы бессилия.

Порядком устав после разговора с Эдлаем, после уговоров не поддаваться отчаянию, бессонной ночи, череды гостей и подарков, Арман выскользнул на балкон, оперся спиной о холодную колону.

Вот он, долгожданный день. День пятнадцатилетия Армана, наследника главы Северного рода, вождя клана белого барса, владельца Алрамана и воспитанника советника повелителя. Вот оно — веселье за спиной, которое стихнет только к закату. Вот оно — глухое отчаяние в груди, что медленно сменялось злостью. Злостью на самого себя.

К чему терять время на "празднике"? К чему притворяться, улыбаться, делать вид, что все в порядке?

А прятаться умнее?

— Арман!

Там, за спиной, другой мир. За стеклянными дверьми веселятся гости. Стоит тяжелый запах благовоний, смешанный с ароматом женских духов и праздничных кушаний. В такт тихим песням менестрелей, между колонами, увитыми цветочными гирляндами, двигаются ярко одетые пары.

Красивый праздник. И неожиданно много гостей, много подарков. Слишком много ненужных подарков.

— Не удивляйся ничему, — сказал вчера опекун. — Гостей будет много. Высший свет падок на скандалы. Такое зрелище они пропустят вряд ли.

Зрелище. Развлечение. Он — развлечение для гостей. Еще долго будут они выплевывать имя Армана, смешивать с грязью...

Но разве это важно?

Вскоре тени удлинятся. Зайдет солнце. Опустится на парк тьма. И жрец скажет последнее слово, отберет у Армана единственное, что осталось — жизнь.

Но жить так хотелось!

И то, что вчера казалось скучным, сегодня щемило душу. И хотелось как прежде любоваться на поля, покрытые люцерной, мчаться по лесным дорогам на Вьюнке, купаться в озере. Слушать пение птиц на рассвете и смотреть ночью в звездное небо.

— Арман, слышишь?

Арман обернулся, оторвался от колонны.

Опекун опять был не один — рядом стоял незаметный человек в скромном черном плаще. Встретил бы на улице, в толпе, прошел бы мимо. А теперь склонился перед посланником принца. Даже не самим посланником, а долгожданным письмом от повелителя, что держал в руках гонец. Желтоватым прямоугольником с печатью из красного воска.

— Наследный принц поздравляет архана с днем рождения, — брови Армана поползли вверх. Задрожали губы. Принц? Не повелитель... даже тут его унизили. — Просит прочитать это до захода солнца. А лучше — сейчас.

Изобразить благодарность удалось плохо, и серые глаза гонца чуть блеснули сочувствием. Тем чувством, которое Арман откровенно ненавидел, потому и вспыхнул гневом — ненужным теперь, неуместным.

— Думаю, я вернусь к гостям, — сказал Эдлай, скрываясь в зале.

Арман схватил письмо, не спуская взгляда с приезжего. Все ж странный он. И чем-то похож на Нара.

Кстати, где Нар? Хорошо исполняет приказ, на глаза опекуну не показывается. Может, зря. Отпустить бы его, денег дать, да выдворить из поместья, ибо умрет архан и слуге жизни тут не будет... Жалко мальчишку.

Арман перевел взгляд на письмо. Привычно нажал в нужном месте, и печать хрустнула, разламываясь.

— Могу я остаться один? — неожиданно не приказал, а попросил Арман.

Гонец поклонился и молча вышел. Лишь тогда решился Арман развернуть хрустящую страницу.

Принц не беспокоился о собеседнике — писал неразборчиво, лепил буквы одна на другую, слов не подбирал и кое-где оставил кляксы. Но переписчику не доверял, значит, писалось только для Армана, в тайне. Потому и гонца выбрали... странного. Доверенного.

"Здравствуй, Арман!

Знаю, что ты ждал другого — письма от моего отца, назначения, почестей. А получил это. Удивляешься?

Я и сам удивляюсь. Может, спустя мгновение, когда гонец повезет бумажку по назначению, я о ней пожалею, пошлю кого-нибудь вдогонку.

Только гонца я выбрал правильного — его не догнать. И письмо к тебе попадет. Так что читай внимательно... Писано оно ларийскими чернилами. Знаешь, что это такое?

Думаю, знаешь, но все же поясню. Перечитать тебе не удастся — буквы быстро исчезнут, а бумага почернеет.

Для начала ответим на вопрос — зачем я это пишу?

Я помню твоего отца. Помню, как погубила его моя мать, оттого помогаю. Только помощь моя тебе покажется странной, так и не обессудь — какая есть. Большего для ларийца без хариба сделать я не в состоянии..."

23.

Ар еще долго читал тесно писаные строчки. А когда дочитал, бумага начала медленно чернеть. Края ее чуть закруглились, становясь коричневыми на сгибах. Чернота расползалась, стремясь к пальцам. Когда она подобралась совсем близко, Арман отпустил письмо.

Ветер подхватил листик, и тот медленно спланировал с балкона вниз, прямо в фонтан. Набух водой и пошел ко дну, скрываясь в тугих, блестящих на солнце струях.

Арман резко развернулся и направился к дверям. В зал.

Он шел сквозь толпу, не заботясь о гостях. И люди отшатывались, бросали вслед косые взгляды. Только Арману все равно. В этом мире остался только он и написанные неразборчивым почерком слова принца.

"Спрашиваешь меня, зачем я это делаю? К чему пытаюсь облегчить жизнь какого-то мальчишки?"

Мальчишки! Ар ударом руки распахнул небольшую дверь, почти побежал по галерее, выходившей на внутренний дворик.

"Чужого. И не только для меня, для Кассии, для ее богов. А моя страна — это огромный организм. Тебе ли, друг мой, не знать, как поступает организм с чужеродным телом?"

Пахнуло снизу конским навозом и сеном, заржал почуявший хозяина Вьюнок.

"И потому я сделаю тебе подарок. Шикарный подарок, достойный такого как ты — чужака, может быть, последний в твоей жизни..."

Ар устремился вниз по деревянной лестнице. Обиженно заскрипели ступеньки. Захрустел под ногами песок. Что-то предупредительно крикнул конюх, но Ар уже не видел ничего и никого... кроме подарка принца.

"... я дарю тебе то, о чем мечтают люди всю жизнь. Дарю чужаку, отродью, выродку, так ведь тебя называют?"

Ар осторожно пошел по кругу, держась ближе к стене. Раскосые, карие с огнистыми искорками глаза провожали его, не отпускали. Боги, что это за глаза! Да за один только взгляд этот готов Ар отдать душу...

"И ты спросишь почему? Потому что обидно. Обидно за мою мать-ларийку, да за глупого мальчишку-ларийца, влипшего по самые уши. За тебя, друг мой, обидно. Да и за себя, как ни странно."

Ар остановился. Сделал шаг вперед, протянув руку. Погладил черную с коричневым отливом морду, правильно очерченные скулы, лебединую шею, темную гриву с характерными красными искорками.

Искорки попали на пальцы, обожгли, да так, что Ар одернул ладонь, а конь испуганно отступил.

"Подарок, достойный самого повелителя. Ларийский конь. Огнистый. Дитя нашей общей родины, выращенное в степях Ларии при помощи специальных заклинаний. Лучший друг и соратник. Мечта любого аристократа и гордость владельца. Мой последний дар тебе, ибо это лучшее, что я могу дать. Дать хариба, увы, не в моей власти."

Ар отступил, и конь пошел следом, почему-то сразу признав в Армане хозяина. Еще шаг Ара, на этот раз играющий. А конь поддерживает игру, следуя за человеком шаг в шаг. Доносится с галереи шепот:

— Такого красавца и чудовищу!

— Но ведь не боится конь, — заметил другой голос. — Значит, Арман не убивал.

Ар поднял глаза и встретился взглядом с гонцом принца. А тот глаз не отвел, за амулеты не хватился и богов не призвал. Напротив, ответил на вопрошающий взгляд Армана тепло, понимающе, и понимание то полоснуло ножом по сердцу, заставив Армана замереть.

Да вот конь невнимания не терпел. Подошел сзади, касаясь спины мускулистой грудью, потянулся губами к уху. Теплое дыхание защекотало щеку, донесся терпкий аромат теплой кожи.

Арман осторожно погладил бархатную шею, стараясь не показать, как сильно жгут плечи падающие с гривы искры.

— Признал, смотрите, признал! — восхищенно воскликнул конюх. — Знать, не зверь он... Знать, добрый человек.

Сказал и осекся. А Арман лишь улыбнулся. Еще раз кинул взгляд в сторону слуги принца, вскочил на коня, и игнорируя крик:

— Куда же, куда! Без седла! — приказал:

— Отворить ворота!

Конь кружил по двору. Лошади гостей подняли гвалт — не нравился им огнистый. Арману — нравился. И сидеть без седла — нравилось. И беда в миг забылась, стала неважной.

Медленно, со скрипом отворялись ворота. Не дождавшись, конь пролетел между приоткрытыми створками. Выбежал на дорогу, и, повинуясь твердой руке всадника, свернул на ржаное поле.

Плакали под копытами молодые колоски. Обжигая щеки, летели в лицо Арману искры. Пряди длинной гривы то и дело хлестали по шее, по плечам, как плети.

Но сам конь плети не требовал. И стоило Арману чуть откинуться назад, легко потянуть на себя поводья, как огнистый замер у самого края нивы, нервно перебирая копытами.

Арман спешился. И устыдился.

Зря он топтал колосья. Зря отбирал у крестьян хлеб. Хоть и считали его чудовищем, но ведь он хозяин, архан. А у хорошего архана люди не голодают — не тому ли учили Армана столько лет? Умирать, оставляя за собой голод — разве достойно это архана и ларийца? И тотчас усмехнулся — о какой чести он говорит? Он, кого не только оборотнем признали, но и грязным убийцей, нечистью.

Он продирался через окружающие поле ели, слыша, как мнут траву копыта идущего сзади коня. Он в последний раз вслушивался в голос кукушки и все не решался задать волнующий его вопрос, не решался оборвать птицу-пророчицу, не решался вновь получить ответ "сегодня".

— Назову-ка я тебя Искрой, — сказал Арман, смотря, как отчаянно рвется в паутине бабочка-капустница, как быстро-быстро двигаются лапки паука, окутывая жертву сероватым коконом.

Наспех набрав сухого хвороста, Ар развел заклинанием огонь. Достал из-за пояса кинжал — подарок Эдлая — и, подойдя к ожидавшему в стороне коню, отрезал прядь черной гривы. Искры жгли пальцы, но их жжение почему-то казалось терпимым, даже ласковым. Да и конь смотрел спокойно, ножа не пугался. Будто понимал.

"Магическое создание дает и магическую силу. Увеличивает нашу. Существует очень простой способ с помощью ларийского коня позвать нечисть. Но ты должен быть один. Потому, очень даже возможно, что мой совет лишь ускорит твою смерть..."

Какая уж разница, подумалось Арману, сейчас или на закате? Продлевать агонию, бороться за каждое мгновение? Ныть, просить, умолять?

Боги, не для того родился он арханом, чтобы унижаться. И если уж суждено ему умереть сегодня, то, желательно — не одному, а с погубившей его репутацию нечистью.

Арман кинул в огонь прядь. Волоски извивались, языки огня быстро окрасились черным, заволновался за спиной Искра.

Арман срывающимся голосом начал читать заклинание... А если не поможет? Если принц обманул. Но зачем Миранису обманывать?

Простые слова на старом языке подчинили огонь, и тот заиграл в такт голосу Армана. Дым извивался клубами, распространяя сладковатый запах, от которого закружилась голова, стало легко в груди.

Искра испуганно захрипел. Арман вздрогнул. Конь, оказавшийся по другую сторону костра, поднялся на дыбы. Мелькнули над костром копыта, задевая щеку Армана всего чуть-чуть... но хватило. И последний вопрос перед тьмой — за что?

Кто-то маленький больно укусил в раненую щеку. Арман смахнул навязчивое насекомое, и, когда отхлынула слабость, открыл глаза.

Уже вечерело. Удлинились тени. Покачивались перед глазами листья папоротника, бегали по стволам сосен солнечные блики. Задетая Искрой щека пульсировала болью. Арман огляделся.

Первое, что он увидел — коня.

Искра осторожно принимал яблоко из чужих ладоней. Ладони были маленькими, белыми, и принадлежали кому-то, кого скрывал толстый ствол сосны.

Хрустнул сочный плод, Арман осторожно поднялся на локтях, подвинувшись так, чтобы видеть обладателя ладоней, и вздрогнул от удивления: рядом с Искрой стояла девушка в голубоватом, облегающем стройную фигурку платье. Рожанка, которую Арман часто видел в деревне. Которой даже улыбался, и игнорировал тихий шепот дозорных:

— Податливая она, ласковая. Если архан изволит...

Не изволил. И теперь, приглядевшись повнимательней, даже о том пожалел — красива она, видят боги, красива, притягательна. И тело ее нежное... Не того ждал Ар от заклинания, но, может, это не так уж и плохо — насладится молодым телом красавицы перед самой смертью.

Блеснув глазами, будто услышав мысли Ара, протянула она Искре новое яблоко. Конь фрукт взял, виновато покосившись на Армана.

— Красивое создание, — сказала вдруг рожанка. — Только вот хозяин у него глупый. Молодой. Позвать позвал, да вот о последствиях не подумал.

— А надо? — спросил Арман, поднимаясь.

И все еще отказываясь верить. Вот она — нечисть. В красивом теле, в гибких, осторожных движениях, в невинных, широко распахнутых глазах.

И вдруг немилосердно разболелась голова. И стало гораздо сложнее говорить, тем более, что распухла до онемения щека, да и глаза девки показались почему-то двумя омутами, в которых так сладко было утонуть.

— Ну, это как сказать? — усмехалась красавица. — Может, это было мудрым решением? Серчаешь на меня? Зря... Я знала, что ты лариец, вот под оборотня и красилась. Теперь же придется эти леса покинуть. Хлопотно, знаешь ли. А что поделаешь?

— Людей в покое оставить не можешь? — Арман не мог понять, как такая девушка вообще могла кого-то убить... не верил. Не хотел верить.

— Вижу, красавец, смерти жаждешь? — не ответила она, гладя огнистого по шее. Конь реагировал странно — убегать не убегал, но в глазах был страх, и искры потускнели, окрасившись грязно-желтым. — Правильно. Зачем тебе жить?

Девушка оставила коня и подошла к Арману.

Какие же у нее глаза! Голубые... с вертикальными зрачками. А губы то и дело дрожат, обнажая белые зубы с острыми клыками.

— Кто ты? — выдохнул Арман.

— Я? — девушка осторожно провела тыльной стороной ладони по шее. Сразу же стало тесно в груди, а щека заболела еще больше, обожгла болью, и боль привела в чувство.

— Не оборотень ты! Кто?

— Я — нет. А ты — ты да.

— Что прицепилась? — спросил Арман, делая шаг назад. — Душу родную, тварь, чуешь?

— Чую желание смерти, — шагнула она следом. — И оно пьянит.

— А дальше что?

— А дальше для меня — кровь. Для тебя — мир за чертой. Сладостный... красивый.

— Не верю, — прошипел Арман, отходя, но красавица не отпускала, шла следом, и оставалась все так же близко.

— Глупенький, — мурлыкала она, прижимаясь к Арману. — Мой глупенький. Страх смерти придумали боги, чтобы вас от сладости смерти удержать. А вы и верите. Как дети...

Какое же гибкое у нее тело! А дыхание холодное, смертью пахнет. Губы мягкие, нежные. И не страшно, совсем не страшно. Томительно...

Ржание Искры ударило хлыстом, мгновенно отрезвив. Арман дернулся, оттолкнул прижимавшуюся к нему рожанку, упав на усыпанные хвоей папоротники. Мелькнули в воздухе огромные копыта вставшего на дыбы Искры...

Правая часть лица девки превратилась в месиво, брызнула вокруг черная кровь. Армана передернуло. Любого бы такая рана убила, девка даже не двинулась, будто боли не чует. Будто не замечает, как стекает по ее шее кровь, как взбухает красным голубая ткань платья. Как мягкий аромат хвои сменяется гадкой вонью.

Кружится от вони голова, хочется убежать в лес, предательские ноги отказываются слушаться, отказывает, и сыплет девка проклятиями, каждое из которых горячим хлыстом бьет по коже. И вновь помогает Искра, вклинивается между девкой и Аром, сильным плечом подталкивая хозяина к спасительному лесу.

Злобно шипит упыриха. И воет, жалобно, на одной ноте, когда трясет конь гривой, сыпет на окровавленное платье ярко-красные звездочки-искры.

Вспыхивает ткань, будто из соломы. Орет упыриха. Горько и так пронзительно, что закрывает Арман уши... Не слышать. Не смотреть. Не двигаться. Не дышать...

И вдруг затихает вой. Поднимает голову Арман, смотрит на рожанку. А та меняется: морщится, на глазах выцветает целая половина лица. Желтеют ясные недавно глаза, проступают на иссохших руках корнями жилы...

— Заплатишь! — кричит она ненавистно, не Арману, Искре, пытаясь схватить поводья.

Дергается огнистый. Пятится Арман, стараясь не попасть под копыта. Цепляется за корень. Падает, больно ударившись спиной о тонкое деревце.

Искра уворачивается от девки. Ударяет передними копытами в деревце над головой Армана, ломает хрупкую осину. И пальцы сами хватают обломок ствола. Смыкаются. Вскакивает Ар на ноги. Становится на дыбы Искра. Хватает упыриха за поводья, подставляя Ару обтянутую платьем спину. И всего миг сомнения, прежде чем воткнуть острый конец осины между острыми лопатками.

Еще долго смотрел Ар на кучку пыли, из которой сиротливо торчал осиновый ствол. Задумавшись, отдыхая после короткой битвы, поддаваясь слабости, он не заметил, как закатилось за деревья солнце.

Лишь тогда очнувшись, Арман вышел из леса и посмотрел на поместье. Окрашивалась темным черепичная крыша, в маленькой башенке звонил колокол, прощаясь с жарким, летним днем. В освещенных окнах суетились черные фигурки, доносились оттуда отголоски музыки.

Еще немного и все погрузиться во мглу, а Эдлай произнесет слова призыва.

"Думай, друг мой, — вспомнилось письмо принца. — Думай. Что легче — умереть в муках, или все ж уйти самому? Без стыда, без приговора."

И в самом деле, что?

Рука сама потянулась к поясу, где был спрятан кинжал. Может, ведьма права? И принц прав, именно этого хочет Арман?

— Иди! — велел он, оборачиваясь к Искре. — Иди, друг, возвращайся в поместье. К слуге принца. Возвращайся, откуда пришел...

Искра недовольно фыркнул, забеспокоился.

— Они думают, что я — убийца. И некому их переубедить. А я не хочу и тебя тащить за собой. Понимаешь?

Конь понимал. Стали ярче искры в его гриве, сделались грустными, бездонными его глаза и Арману стало вдруг жаль великолепный подарок принца. Гораздо более жаль, чем себя самого.

— Уходи! — сказал Арман. — Тут ты больше не нужен.

Сказал и вытащил кинжал из ножен.

Болела щека. Пульсировала, не давала дышать. Набухала гноем. Во рту появился привкус крови, охватила предательская слабость. И злость.

— Уходи, — заорал Арман, — немедленно! Проваливай к принцу!

И тут навалился вызов. Не успел. Арман свалился на ниву, схватившись за голову. Он еще пытался сопротивляться, но древняя магия подняла на ноги, заставила идти вперед, на зов главы рода.

Осторожный толчок в спину, поддерживающее фырканье. И чуть приутихла власть зова, позволив Арману вскочить на огнистого.

Искра несся к поместью. Ярче светились в темноте искры. Они слетали с гривы, обжигали больную щеку, попадали в нос, заставляя чихать. И быстро приближалось проклятое поместье.

Распахнулись приветственно ворота. Все так же чихая, въехал Арман во двор, краем глаза заметив метнувшуюся к нему тень:

— Выпейте, мой архан! — прошептал Нар, суя чашу. Обхватили Армана дружеские руки, помогая слезть с коня.

— Уходи! Убегай, пока тебя не видели.

— Мой архан...

— Уходи! Только твоей смерти мне и не хватало! И Искру забери... он твой... и это забери, — Арман достал из-за пояса кошелек, сунул в холодные ладони.

Глаза Нара в свете фонарей расширились от удивления, губы побледнели:

— Недостоин я.

— Больше всех достоин, — ответил Арман, с трудом оставаясь на месте, не поддаваясь зову. — Только ты меня не боялся. Только ты не считаешь убийцей. И няня. Но о няне позаботятся... о тебе — нет! Убьют, как и меня!

— Убьют? — не понимающе переспросил слуга, и руки его, держащие чашу, вдруг задрожали. — Убийца?

— Больше не выдержу, — прошептал Арман, когда со лба скатилась на раненую щеку капля пота, обожгла болью. — Проваливай!

— О боги, как же хорошо, что ты меня тогда не послушал! — прошептал Арман, вновь окунаясь во воспоминания. А дальше все было слишком сумбурно, неразборчиво... Арман помнил, как встал перед жрецом, как упал на колени перед облаченным в торжественные одежды мужчиной. Как привычно уловило врожденное чутье страх слуг, боль няни, сочувствие опекуна и холодный интерес гостей.

Арханы-кассийцы привыкли к подобным сценам. Привыкли карать, привыкли смотреть на убийство. Привыкли настолько, что не видели за властью и смертью человека, не видели боли...

"А вы бы не убили?" — вспомнил Ар давний вопрос рожанина.

А откуда он знал? Он, пятнадцатилетний мальчишка... что он мог знать...

— Можно поскорее? — попросил Арман, пробуя языком больную щеку.

— Можно, — заметил жрец. — У вас высокие покровители, друг мой. И потому мы выбрали для вас наиболее безболезненную смерть. Яд. От вас требуется только опорожнить чашу. А потом вы подниметесь наверх и тихо умрете, — в своей постели, во сне, почти как честный человек.

Почти? Что ж, подумалось Арману, и на том спасибо...

— Не слишком ли мягко? — заметил один из гостей.

— А это решать нашим жрецам, — ответил посланник принца. И, странное дело, высокородный смутился, опустил взгляд в пол... В ответ на слова слуги?

— Почему? — дерзко спросил знакомый голос.

И в этот же миг захотелось Арману ошибиться. Стало вдруг больно и обидно при виде Нара. И почему-то легко... одним сочувствующим больше, что еще желать бедному умирающему... Но и страшно. За Нара страшно.

— Его убиваете? Моего архана? Считаете его худшим, а ведь это не так. Верьте мне, я видел многих! Служил у Лерана — вон он, — стоит, видите?

Жрец посмотрел мельком на побледневшего гостя и вновь пронзил взглядом Нара, как бы прося замолчать. Арман бы замолчал, а его скромный мальчишка-слуга упрямо выдвинул подбородок, продолжая:

— Значит, когда Еран приказал меня засечь за разбитый кувшин, это нормально? Сестру мою уложил в постель — тоже нормально? На рассвете ее распял, ибо не угодила — и это нормально. Не убийство.

Погубит ведь себя дурак, видят боги, погубит...

— А моего архана, ласкового, справедливого, вы караете — и за что? За убийство? Даже не зная, он ли? А Еран — не убивал? У всех на виду? Ему — можно? Или все же казните за нечисть? Так она почти в каждой деревне есть — и что? Господ за нее не убивают! Таких как я — убивают... одного за другим. Так за что все же? Потому что он лариец?

— Не слишком ли ты зазнался, мальчик? — не выдержал Еран.

— Молчать! — оборвал жрец. — Только ты не видишь очевидного. Ярость тебя слепит! А нашего мальчика-ларийца — незнание. Как давно рядом с вами этот слуга?

— Полгода... — удивился Арман.

— Заплатите нашему храму за беспокойство, молодой человек, — оборвал его жрец. — Уже полгода, как вы нашли хариба, а церемония привязки не проведена до сих пор. И ехал я сюда зря. Зря терял время!

Арман не слушал. Он смотрел на своего слугу, да тихонько удивлялся... Не мальчишка он, вовсе не мальчишка...

"Если случится чудо, и ты все ж получишь своего хариба или "тень архана", то бросай эту проклятую деревню, приезжай ко мне. Вместе с моим гонцом, моим харибом.

Такие, как ты, мне нужны, даже если они не нужны нашей Кассии. Незачем гнить в захолустье, — злить суеверных крестьян. Незачем подвергать себя опасности.

Считай это приказом повелителя.

Удачи тебе, лариец!

Наследный принц Кассии, Мир.".

И вкус пощечины от опекуна, когда они остались одни:

— Обманешь в следующий раз — угощу кнутом! И сегодня бы угостил, да ты сам себя наказал. Сходил бы к жрецу рода с мальчишкой, как я приказывал, и ничего бы не было!

Слава богам, Рэми не надо будет искать хариба. Слава богам, он уже давно найден и был рядом... с Арманом.

Тот день, после седмицы со дня "смерти" брата, был на диво дождливым. Ар лежал свернувшись клубком в кровати, вслушивался в шелест капель за окном. И тихо плакал. Он только и делал, что плакал. Не пил, не ел, отказывался вставать с кровати, а только лежал вот так, сжимая подушку, и выл, глядя на дождь.

Ада была рядом. Ар слышал, как шепотом переговаривается она с приехавшим в замок Эдлаем, как объясняет — после смерти наследника виссавийцы больше не приходят в Кассию. А если так и дальше пойдет, Ар уйдет за братом.

Уйдет, ну и пусть! Ар только этого и ждал. Даже не ждал, жаждал, и молил всех богов, чтобы закрыть глаза и больше не просыпаться. Не смотреть, как сыпет каплями на стекло дождь, не слышать уговоры Ады, не видеть хмурого лица Эдлая. А просто уйти за черту, тихо, спокойно...

На третий день Ар от слабости уже не мог оторвать головы от подушки. Почти все время спал, и снился ему то крик братишки, то усталые глаза мачехи. Еще немного... еще чуть...

Заснула и сморенная усталостью Ада. Оттого и не слышала, как мальчик в одной ночной сорочке поднялся с кровати, шатаясь, минул кресло со спящей няней, бесшумно вышел из комнаты, спустился на первый этаж и вышел на улицу.

Стояла ночь. Медленно, пошатываясь спустился Ар по ступенькам господского дома во двор. Полыхали на закате молнии — последняя в этом году гроза. Глухо зазвенел тронутый ветром колокол. Тот же порыв подхватил полы сорочки, полоснул холодом по голым ногам. И вдруг хлынул дождь. Теплый, ласковый, жалеющий.

И хотелось закричать, завыть, смешать свой крик с грохотом грома, но слабость бросила на колени, заставила упасть на землю, сжаться в комок и беспомощно заплакать, зажмуриться, позволяя теплым струям умывать разгоряченное тело...

Когда дождь кончился, Ар, дрожа от холода, поднял голову и обомлел.

В первое мгновение почудилось ему, что перед ним стоит брат. Казавшиеся черными в темноте, спутанные волосы, широко раскрытые, невинные глаза, тихая, сочувственная улыбка.

Но не Рэми. Рожанин. Рожанин, окутанный сиянием силы целителя. Проклятое дитя. Колдун, который казался Ару самым важным, самым желанным в этом мире.

— Я пришел, мой архан, — прошептал мальчик.

— Слишком поздно, — ответил Ар.

Но пропасть в душе, мгновение назад бездонная, начала стремительно наполняться светом. Ар захотел жить. Подошел к мальчишке, взял его за руку и втянул за собой в дом.

А когда Ада проснулась, то Ар сидел у камина, сжимал в объятиях незнакомого мальчишку, и тихо плакал... Но были то слезы не отчаяния, а уходящей боли.

И когда в комнату явился позванный Эдлай, когда архан приказал отдать мальчишку-рожанина жрецам, Ар вдруг поднялся с кресла, сжал кулаки и крикнул:

— Это мои земли! Мой народ, мои люди! Не позволю, слышишь, не позволю и пальцем тронуть! Если осмелишься обидеть мальчика, убегу! К самому повелителю. Брошусь в ноги и попрошу назначить другого опекуна!

Странно, но вечно угрюмый, беспристрастный Эдлай вдруг улыбнулся. Опустился перед маленьким арханом на корточки, погладил золотившиеся волосы и вдруг прижал к себе.

— Мой бедный мальчик, — прошептал Эдлай. — Я сделаю все, что могу. Отдам хариба твоего брата в школу магии... защищу его. Даю слово, даже если Рэми мертв, его тень будет жить! Потому что ты этого хочешь.

Арман вновь заплакал. Горько, навзрыд. В последний раз в своей жизни.

И тогда он полюбил Эдлая, как отца. А сегодня Эдлая арестовали из-за слов Рэми, и Арман ничего не может сделать...

Загорелся светом шар вызова.

— Войди! — приказал Арман, поворачиваясь к Эллису, тому самому мальчишке, что когда-то вытянул Армана из отчаяния. Помощнику брата, предназначенного ему богами.

— Мой архан, ваш брат просит о помощи... — Арман вздрогнул, повернулся к Нару, укрыл его одеялом, открыл дверь в кабинет и, жестом приказав Эллису войти, сказал:

— Я слушаю. Говори.

24. Глава шестнадцатая. Оборотень

Клякса перехода получилась больно уж блеклой. Мигнула раз, второй, и пропала, оставив резко пахнущий, черный дым.

— Если архан соизволит и дальше играть с собственной силой, — ровно сказал стоявший за спиной Эллис. — То позвольте мне первым опробовать созданный вами переход.

— Даже не мечтай, — зло ответил Рэми. — Жертвенной овечкой на другом алтаре прикидывайся, а здесь публика не та.

Второй раз получилось лучше. На этот раз клякса исчезать не спешила. Как и полагалось, она истощала горько пахнущий, синеватый дымок и растекалась по морозному, чистому воздуху парка мягкой, аккуратной пленкой.

Однако входить в переход Рэми не спешил: побаивался. Он не был уверен, что там, за хрупкой преградой, на самом деле нужное место, а не...

— Мой архан? — Эллис шагнул вперед, явно намереваясь воспользоваться переходом первым.

Рэми зло оттолкнул назойливого спутника и уверенно вошел в самый центр неприятно пахнущей кляксы.

Послушно мелькнула под ногами пустота, рассыпало звезды ночное небо, и ругаясь, Рэми по пояс утонул в пушистом снегу.

За спиной из кляксы плавно вылетел Эллис. Юный маг, осмотревшись, произнес короткое заклинание, и невидимая рука довольно грубо выдернула Рэми из сугроба, подвесив в воздухе. Снег, мягкий мгновение назад, вдруг покрылся плотной, ледяной коркой, сразу же заискрившейся в лунном свете. Эллис встал на корку, проверив ее на прочность, махнул рукой, и тугой порыв ветра плавно опустил Рэми рядом с невозмутимым магом.

— Где мы, мой архан?

Рэми огляделся. Пожалуй, у него все же получилось. И выглядело все вокруг иначе, чем луны назад, а все же место было правильным: та же низко склонившаяся над дорогой береза, то же ощетинившиеся гнилыми пеньками, спавшее под снегом болото по правой стороне, тот же заброшенный, забытый людьми тракт под ногами.

В последний раз Рэми здесь был вместе с Жерлом. В последний раз дрожала в дорожном песке выпущенная дозорным стрела, и стоял в нескольких шагах от них, у той ели, ободранный, жалкий оборотень.

Как давно это было? Или все же недавно? Да и жив ли теперь тот оборотень? Может, встречает брата там, за гранью?

Рэми надеялся, что жив.

— У меня есть имя, — запоздало поправил Рэми Эллиса. — Если боишься, можешь возвращаться. Ты сам за мной поплелся.

Поплелся — не то слово. Чуть ли на коленях умолял Эллис остаться, отдохнуть перед посвящением, послушать совета телохранителя. Но Рэми был непреклонен.

Жерл мертв. И хоть разум кричал, что надо готовиться к посвящению, сердце болело, кровоточило и жаждало мести. А еще больше — ответа на вопросы. Рэми надоело быть единственным, кто ничего не знает и ни о чем не догадывается.

— Я...

Рэми слушал хариба вполуха, вглядываясь в синие тени, пронзая лес вновьобретенным магическим зрением. Там, невдалеке, заснул в сугробе глухарь... Рядом — еще один. Берлога... медведица с медвежонком. Поймавший мышь лис, предсмертный хрип зверька и на мгновение замерло сердце от оглушающей волны насильственной смерти. И тут же, когда волна мягко опала — тот, кого Рэми искал.

— Я...

— Что ты? — выныривая из молчания магии поинтересовался Рэми.

Желание. Страстное желание броситься в синие тени, нестись по свежевыпавшему снегу, почувствовать себя зверем, хотя бы этой ночью, хотя бы один раз...

Почему бы и нет? Давно перестал он считать оборотней нечистью, и объяснил же ему Ар — если его отец лариец, то и сам он, вообще-то, оборотень. И потому хотел попробовать. Хотя бы в эту ночь, в последнюю перед посвящением, а поддаться сладости лунного света, почувствовать, что это такое — надеть личину зверя.

Да и послушает оборотень только оборотня.

— Я считаю, что вы... — начал за спиной Рэми Эллис.

— Ты! — быстро поправил его архан, скидывая плащ на серебрившийся снег.

— ... ты поступаешь неправильно.

— Возможно, — усмехнулся Рэми, стягивая под тронутым ужасом взглядом Эллиса тунику. — Но пока еще не поздно. Ты можешь вернуться. Перенести тебя в замок?

— Нет, — голос мага предательски дрожал, но сдаваться Эллис не спешил: когда Рэми сел на плащ и начал стягивать сапоги, рожанин, прикусив губу, бросился к нему, упал в снег на колени и принялся расстегивать сложные застежки:

— Мой архан, — сказал он через некоторое время, — я верю, вы... ты знаешь, что делаешь.

— Очень на то надеюсь, — усмехнулся Рэми, снимая штаны и обнаженный вставая на плаще.

Странно это. Мороз, а кожа холода не чует. Она впитывает лунный свет, дышит им, черпает из него тепло... и поднимается внутри волна желания, сладостная, яркая...

— Мой архан, — шепчет где-то рядом Эллис, а Рэми падает на колени, чувствуя, как стягивает судорогой мышцы, как собственное тело в руках лунной богини вдруг становится мягким, податливым, похожим на кусок глины, как серебристые пальцы мнут Рэми, меняя, ломая кости... создавая нечто новое, и в то же время знакомое до боли.

— Рэми!

Рэми медленно поднял голову. Он хотел попросить Эллиса не кричать, но вместо слов почему-то вырвалось из горла раскатистое рычание. Эллис, широко раскрыв глаза, медленно попятился назад, неловко поскользнулся, и, смешно взмахнув руками, упал на спину.

Рэми одним прыжком оказался над распластанным на снегу человеком и ткнул ему носом в плечо, успокаивая. Эллис медленно открыл глаза, но бояться не перестал, застыв в ужасе. Страх рожанина, который Рэми ощущал всей шкурой, показался вдруг на диво неприятным.

Рэми поднял голову, вглядываясь в зовущее, ожившее звуками и скрипами болото. Он жадно вдыхал новые запахи: горьковатый — мокрой от снега коры, грибной — от гниющих над болотом осколков деревьев, талого снега — от плаща человека, запах мокрых от пота волос Эллиса, смешивающийся с новым запахом — собственным. Запах влажной шерсти. Незнакомый и в то же время... странно родной.

Человек постепенно перестал бояться. Страх его сменился новым чувством... удивлением, может, даже восхищением. Рэми оторвал взгляд от болота и перевел его на Эллиса. Маг улыбался. Сначала только губами, потому начал губам вторить темный, вновь понимающий взгляд, и ладонь Эллиса осторожно коснулась морды Рэми, скользнула вверх, погладила за ушами, упрямо вплетая пальцы в пушистую шесть на холке. Приятно. И в то же время... Что он себе позволяет?

Рэми утробно зарычал, но Эллиса это почему-то не испугало.

— Это ты, мой архан? — восхищенно прошептал маг. — Ты... вижу, что ты.

"Не зарывайся, Эллис, я тебе не собачка. Не надо меня гладить. Ты что творишь?"

"Прости, Рэми, — Эллис легко перешел на внутренний диалог. — Но никогда до сих пор я не видел снежного барса. А они, оказывается, красивы. Даже красивее, чем те статуи в спальне ва... твоего брата."

"Барс, тотем рода отца. Надо было раньше догадаться, — Рэми мягко, стараясь не помять неожиданно хрупкого человека, отпрыгнул в сторону. — Сиди здесь, дружок, сторожи вещи. И будь внимателен — этот лес опасен. Ты не поверишь, но я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Будь добр, доживи целым до следующего утра."

"Это приказ?"

"Пусть будет приказ."

"Слушаюсь, мой архан".

Рэми порядком устал от этих "да, архан", "слушаюсь, архан", и сам не мог понять, почему терпит прилипчивого мага-рожанина. Почему тащит за собой туда, куда даже брата тащить не захотел? Как Арман тащит везде этого ненавистно, прилипчивого Нара. А ведь тащит же... будто свою тень.

Рэми вздрогнул. В последний раз посмотрев на застывшего Эллиса, он прыгнул на нанесенный ветром сугроб и понесся укутанному синими тенями лесу.

И захотелось вдруг, страшно захотелось, окунуть нос в только выпавший снег, поймать спящую норе мышь, вгрызться зубами в тонкую шею, наслаждаясь вкусом горячей, свежей крови... Но пришлось послушаться недремавшего внутри разума человека, остановиться на дороге, задрать морду к звездному небу и завыть. Тоскливо, протяжно, вложив в вой зов человека и страсть животного. Ответь, услышь! Про-о-о-ш-у-у-у-у-у-!

Вой утих. Некоторое время Рэми стоял неподвижно, вслушиваясь в лесные звуки. Забилась в нору встревоженная лиса. Рэми чувствовал ее голод, который все же приглушал животный, неприкрытый ничем ужас. Застыла в ветвях ели шустрая белка, с мягким шорохом уронила сосна снежную шапку.

И все же слишком тихо... тоскливо.

Рэми вновь завыл. На этот раз сначала тихонько, оплакивая умершего так рано Жерла, а потом все громче, громче, изливая боль на посеребренный лунным светом снег. А весь лес, недавно полный звуков, вдруг застыл в страхе, внимая вою оборотня.

Весь, да не совсем. Не успел вой Рэми раствориться в тишине, как где-то вдалеке раздался иной, столь же тоскливый, но в то же время — угрожающий. Оборотень почувствовал соперника и не хотел так легко отдавать собственный лес. Почуяв приближающуюся драку, Рэми прижал уши к голове и грозно оскалился.

Вой повторился, на этот раз гораздо ближе. Рэми почувствовал, как встает дыбом шерсть на его холке, как пробивает его нервная дрожь. А что если Ленар потерял человеский облик? Что, если он стал "звериным" оборотнем, подобному тому, что убил Рэми на границе? Тогда придется драться.

Тихо зашуршал снег под лапами Ленара, и Рэми резко отпрыгнул в сторону, чтобы встретить врага оскаленными зубами и острыми когтями, приготовиться к драке.

Но зверь нападать не спешил. Кружил вокруг, поджимая хвост, да смотрел недобро, будто пронзая взглядом. Оценивал.

А Рэми вдруг мгновенно успокоился, вместе с запахом псины уловив другой: человека. Домашнего очага, женщины. Молока и младенца.

Значит, все ж перед ним больше человек, чем зверь. Значит, понимает, значит, Рэми пришел не зря. И с этим оборотнем можно говорить: хоть и недобрым огнем горят в полумраке глаза волка, да все так же тревожно на душе, ведь перед Рэми не человек, оборотень.

"Кто ты?" — успокоился вдруг тот, другой, жадно поедая снег и оставляя на чуть светившемся в темноте белоснежном одеяле темные пятна.

"Друг", — отвечает Рэми, подходя ближе и принюхиваясь.

Кровь зайчонка, сочного, молодого. Запах, что заставил зверя внутри Рэми неосознанно облизнуться, жадно сглотнуть. И в то же время почувствовать привкус тошноты — сильна в шкуре барса сила человеческого разума. Может, слишком сильна? Разочарование...

"Помнишь меня?" — спрашивает Рэми, подходя к оборотню на шаг ближе.

Напрягается Ленар. Не доверяет. Боится. Но не убегает — это хорошо... значит, готов к разговору, может, даже его ждал.

Рэми понимал: изгнанники, а Ленар был изгнанником, они все такие — мечтают поделиться своей болью... с любым, кто захочет слушать. Рэми хотел. Ему жизненно необходимо было — выслушать вот этого ободранного жизнью волка... Рэми чувствовал, что Ленар знает очень многое, если не все.

"Помнишь, как проезжал осенью здесь отряд? — продолжил Рэми, слизывая с морды Ленара капельку крови и даже не поморщившись от характерного привкуса. Вкусно. Очень вкусно... хочется еще. Но нельзя. — Как сидел я за спиной Жерла, а ты выбежал на дорогу? Помнишь, что ты тогда говорил? Уверенный, что вас не слышат. Я слышал."

"Я знал, что ты слышишь, — заметно расслабился волк. — Как же я раньше любимца своего братишки не узнал? Рожанина Рэми..."

"Давно уже я не рожанин", — Рэми улегся на снег, не отпуская взгляда оборотня. Лежать на снегу хорошо, мягко, удобно и совсем не холодно. Приятно, спокойно. Уходить не хочется. И разговаривать не хочется... просто бы остаться здесь навсегда... зверем. Но вновь встрепенулся в душе Рэми человек, заставив продолжить:

"Я пришел не за этим. Жерл мертв, и я не хочу последовать за ним. Помоги мне."

Зашла за тучу луна, в лесу вдруг стало темно. Но, Рэми глазами кошки видел, как вздрогнул волк, как задумался, как опустил голову на огромные лапы, и моргнул, будто пытаясь смахнуть с ресниц слезу, но тотчас ответил:

"Может, оно и к лучшему... Погоди! — остановил невольное движение Рэми волк. — Выслушай, осуждать потом будешь... Вам, молодым, все черное или белое, а я знаю, что смерть иногда бывает и спасением. Для моего брата она была именно такой."

"Я готов тебя выслушать... Ленар."

Вновь вышла из-за тучи луна, посеребрила снег и шерстинки на шкуре волка. И вновь стало тихо. Как в ту ночь, когда Рэми встретил Мира.

Ленар осторожно подвинулся на синеватом в темноте снежном одеяле, а Рэми вдруг заметил, что волк бережет правое бедро. Принюхался: так и есть, запах гнили и застаревшей раны.

"Помнишь мое имя?"

"Я помню всех, кого встретил, — ответил Рэми. — Иногда это полезно."

"Я тоже помню, — осторожно ответил волк. — Но люди ко мне были гораздо менее добры, чем к тебе, Рэми. Даже понятия не имеешь, какой ты везунчик. Ты оборотень, но сытый, довольный, вижу, что почти счастливый... тогда как я..."

"А твой ребенок?" — осторожно поинтересовался Рэми.

"Что тебе дался мой ребенок?"

"А если дался?"

"Тебе в самом деле интересно? — в голосе Ленара послышался гнев. — Интересно, как живут оборотни в Кассии?"

"Я слушаю, — заглянул в глаза оборотня Рэми. — И, может, даже, попытаюсь помочь... скажи только — как. Или ты мне не веришь?"

"Мой брат тебе верил, — Рэми вздрогнул. — Нет, даже больше, он в тебя верил. В меня не верил, а в тебя... но именно потому я и расскажу."

"Только поэтому?"

"Чего ты добиваешься?" — огрызнулся волк.

"Ты знаешь, — как можно мягче ответил Рэми. — В этом мире так мало хороших людей, что я не хочу терять еще одного. Тебя. Если я могу тебе чем-то помочь, я помогу."

"Погоди с обещаниями до конца рассказа... — голос оборотня явственно отдавал горьким. — Может, о них пожалеешь."

Рэми молчал. Но уже знал, что пожалеет вряд ли, чтобы он не услышал. Рэми был не тем, кто скор до осуждения.

"Жерл был моим сводным братом. Говорят, что его мать сама упала с лестницы и сломала себе позвоночник, но я не сильно-то верю в подобную историю. Думаю, что отец помог первой жене уйти за черту, а дело затушевали. Но ничего не дается в этом мире даром.

Вскоре после смерти первой жены отец женился на ларийке. Подозреваю, что политический союз, помогающий примирению с Ларией, был платой за молчание дозора и платой жестокой как для моей матери, так и для моего отца.

Они ненавидели друг друга. Моя мать — тихо и безропотно. Мой отец — отрыто. И еще больше, чем мою мать, он ненавидел меня, своего сына. Называл "зверенышем"... то и дело старался оскорбить, унизить, но никогда не бил... до того дня.

Тогда мне исполнилось тринадцать, а моему братишке шестнадцать.

Мы жили в столице. Была весенняя ночь. Лунная, удушливая, какая бывает перед первой грозой. Помню, как не в силах спать, я поднялся, подошел к окну, распахнул створки. Впустил горьковатый запах черемухи, застыл у подоконника, и все смотрел и смотрел на полную луну... чувствуя, как ее свет растекается по моим жилам...

Очнулся я от пронзительного крика. Не сразу осознав, что произошло, я почувствовал странный привкус во рту, сменившийся внезапной тошнотой... Меня вывернуло на ковер. Лишь позднее я понял, что это был за привкус. Крови.

Жерл вжался в угол, смотрел на меня расширенными от ужаса глазами и держался за плечо, а между его пальцами сочилась темная жидкость. Помню, как хотел глупо спросить, что случилось, как ворвался в комнату отец, схватил кочергу и заехал мне так, что потемнело в глазах.

Я сначала завыл, а лишь потом заплакал. И, знаешь, плакал я не от боли... от раскаяния. Тогда я понял — что такое ненавидеть самого себя.

Так я впервые стал зверем. И впервые был бит — собственный отец отходил меня так, что я семь дней не мог встать с кровати, а когда встал... оказалось, что нет у меня ни отца, ни брата, ни дома, есть только нищета и ослабевшая от голода и стыда мать. И похожая на пытку боль, когда жрецы клеймили меня знаком отверженного.

Моя мать выдержала в забытом всеми Доме Забвения, куда нас отправил отец, всего лунный цикл. А потом... потом тихо угасала во сне, а я сидел рядом и плакал. Все умолял ее не бросать меня, не сдаваться. На самом деле боялся, что останусь один.

Но моя мать всегда была слабой. Она сдалась. Теперь я понимаю, что она сдалась в первый же день после моего превращения. И уже тогда я остался сам.

Я просто застыл. Так бывает от большого горя или отчаяния, когда человеку становится все равно. Мне стало все равно. И я уже не противился ни сменяющим друг друга любителям молодых мальчиков, ни похотливым взглядам, ни долгим ночам, когда мое тело использовали, а мой разум... спал.

Я почти не ел, не пил, не дышал... когда меня оставляли в покое, я проваливался в глубокий сон, вовсе не желая оттуда возвращаться.

И однажды стал столь худым и облезлым, что уже никому не был нужен.

— Этот пусть подыхает, — сказал смотритель. — Клиентам его больше не показывай.

Странно, но после этого "не показывай", я вдруг захотел жить. Я ловил тараканов и щелкал их, как семечки. Я воровал еду у более счастливых, и частенько за то бывал бит. Я ел все, до чего дотягивался, и постепенно в самом деле стал зверем... в шкуре человека.

Как сквозь сон помню последний хрип мальчишки. Такого же худого и голодного, как и я. Помню свои пальцы, что сжались на цыплячьей шее, помню проблеск разума, и ужас, продравшийся через голод. Я убил. Впервые в жизни. За маленький кусок хлеба, зачерствелого настолько, что невозможно было его разжевать... А когда меня поймали и бросили подыхать в подвал, мне было уже все равно.

— Через луну вернемся, — кинул смотритель, закрывая дверь.

Я не знаю, сколько времени я просидел в темноте. Достаточно, чтобы одуреть от голода, еще больше, от жажды. Достаточно, чтобы даже звук открывающейся двери стал казаться мне невыносимо громким.

Я возненавидел свет. Возненавидел звуки. Возненавидел спускающегося по ступеням человека, — сытого, довольного, пахнущего чистотой. Но больше всего ненавидел я смотрителя.

— Полно, архан, — сказал он. — Гадина она и есть гадина. Человеком не станет.

Тут незнакомец ударил. Не меня, смотрителя. И мне сразу же стало хорошо, как никогда раньше...

А незнакомец сел рядом и мягко сказал:

— Лен, Лен, глупый зверек. Глупый мой братишка. Уже никого не узнаешь, даже меня... Я заберу тебя домой.

И тогда я потерял сознание.

Жерл сдержал слово, забрал меня из Дома Забвения. Седмицу провалялся я в горячке, седмицу сидел рядом со мной брат, поил, кормил, обмывал, менял повязки.

Когда я очнулся, он был рядом. И далеко. Уставший, постаревший, с потухшими, безжизненными глазами, он казался чужим. И в то же время родным. Единственным... кто у меня остался...

И я плакал. Плакал горько, надрывно, плакал в подушку, не в силах посмотреть на брата, выплакивал боль, стыд... воспоминания. А Жерл, пока я плакал, молча сидел на краю кровати и теребил в ладонях какие-то листы.

— Завтра ты уедешь, — сказал он, подавая мне бумаги. — Вот акт владения поместьем. Ты уедешь и никогда не вернешься в проклятую столицу...

— Прогоняешь меня? Как и отец?

— Может, просто даю возможность быть счастливым? — задумчиво спросил Жерл, погладив меня по щеке. — Может, просто даю тебе шанс... избавиться от проклятой крови.

— За что? — выдохнул я. — За кровь оборотня?

— Быть может, она не самое плохое, что в тебе есть, — ответил брат, вставая с кровати. — Может, есть в этом мире и нечто худшее. Завтра на рассвете за тобой придут. И ты уедешь. Я так решил.

Тогда я был слишком глуп... и многого не понимал. Рассматривая бумаги в ладони, я растирал бегущие по щекам слезы, а потом бросил листы на пол и вскочил с кровати. Но не рассчитал: отказались держать ослабевшие ноги. Я оперся рукой о столик и опрокинул стоявший на нем светильник. Светильник разбился, на мгновение вспыхнув ярче, и вдруг погас.

Стало темно. Я беспомощно повалился на колени. И увидел лучик... тоненький серебристый лучик, что продирался через щель в портьерах, падал мне на ладонь, и поднимал в душе знакомую волну... И я испугался так сильно, как редко боялся в своей жизни. Только вот страх ушел, а зверь, зверь остался.

Тогда я превратился во второй раз. И был настолько слаб, что даже на удивление сил не хватало. Скуля и плача, я пополз по полу к двери. Створка поддалась не сразу, в нос ударил запах пыли. Там, где раньше было всегда чисто и аккуратно, оказалось заброшено и ненормально тихо.

С трудом поднявшись на лапы, то и дело опираясь плечом на стены, на мебель, я побрел по коридору. И слышал, как скреблись под полом обнаглевшие мыши, как тихо кто-то постанывал, там, внизу, в подвале...

Прополз мимо домашнего алтаря, где раньше всегда светились лампады, а сегодня было темно и пусто. Даже статуя богини в человеческий рост, с которой мама собственноручно каждое утро стирала пыль, теперь лежала в углу лицом вниз, а рядом валялся отколовшийся кусок руки... Тонкие мраморные пальцы, к которым мать бывало прикладывалась губами, прося для нашей семьи благословения. Не услышали ее боги.

Страшно мне стало. Душно, когда я понял — в людном когда-то доме были только я, брат и доносившиеся из подвала стоны...

Я не знаю, почему не вернулся в свою комнату. Почему упрямо брел по пыли, преодолевая слабость, почему хотел помочь стонавшему внизу существу... Сквозь туман помню, как я сполз по ступенькам, как сорвался и покатился вниз, застыл, пузом распластавшись на земляном полу и все смотрел и смотрел на брата... Не верил. Не осмеливался поверить.

Жерл стоял ко мне спиной. И как мне, ему не требовалось света. Как и я, он уже давно не был человеком. Только вот я еще что-то чувствовал, а он — нет.

Он стоял над распростертым у его ног телом. Над окровавленным куском мяса, окутанным толстой, с мизинец, веревкой. И лишь приглядевшись пристальнее, понял я — не веревка то, нечто живое.

А человек на полу был жив. Повернул ко мне окровавленное лицо с выпученными глазами и с огромным трудом узнал я собственного отца...

— Жалеешь его? — спросил Жерл, даже не обернувшись. — После всего, что он тебе сделал, ты смеешь его жалеть? Я... я — уже не в силах...

И я вновь потерял сознание...

25.

Очнулся я человеком. Брат убрал от моего носа смоченный в соке эрнелы платок, подождал, пока я окончательно приду в себя и спросил:

— Ну и? Теперь ты не думаешь, что именно ты — позор нашего рода? Теперь знаешь, кто тут настоящее чудовище?

— Убей его! — взмолился я, хватая Жерла за руку. — Убей его, не мучай! Убей...

— Не могу... — ответил брат. — Лоза Шерена мне не даст...

И тут до меня дошло то, что должно было дойти уже давно — я оставил в этом доме слабого мага, а вернулся к человеку, от которого буквально лилась сила. Высшему магу. Но такая сила дается либо от рождения, либо за страшную цену."

"Жерл не был сильным магом, — удивился Рэми. — Я бы почувствовал..."

"И в самом деле не был. Но на некоторое время стал. Выслушай меня Рэми.

— Я расскажу тебе сказку, — сказал вдруг Жерл. — Хочешь послушать сказку?"

"Сказка о лозе Шерена, — выдохнул Рэми. — И тебе он ее рассказывал? Но зачем, не понимаю..."

"Если не понимаешь, но ничего он тебе не рассказывал. Лишь про бедное растенице, не так ли? И про то, как оно удушило своего друга? — усмехнулся оборотень после недолгого молчания. Рэми кивнул. — Ну да, остальное Жерл тебе рассказать не решился. Это... гм... не очень приятная история. Да и на сказку продолжение не сильно-то похоже.

Но в ту ночь, я узнал столько же, сколько и ты. И очень удивился, что мой серьезный, достаточно строгий брат рассказывает мне сказки. Раньше за ним такого не водилось. Теперь же я его и вовсе не узнавал. Даже, сказать по правде, побаивался.

— Дай мне очнуться от болезни, — взмолился я. — Дай остаться еще ненадолго...

— Обещай не спускаться в подвал, — немного помолчав, ответил Жерл.

И я обещал.

Подняться с постели я смог только на следующее утро. И, хоть и тянуло меня в проклятый подвал, ослушаться брата я не посмел. Просто бродил по знакомому до боли дому и удивлялся — почему больше не трогали душу ни книги, что читала мне на ночь мать, ни тяжелые, до самого пола зеленые портьеры, за которыми я когда-то любил прятаться, ни сохранившееся в тайнике под половицей сокровище — маленькая монетка, которую хотел я при случае пожертвовать богу судьбы. Хотел попросить милости для своей семьи, да не успел.

В тот вечер я поднял статую богини, поставил ее на пьедестал, зажег лампады у ее ног, с почтением отер статую от пыли и долго стоял на коленях, моля богов только об одном — о спасении души заблудшего брата.

Когда ко мне подошел Жерл, я не заметил. А он сел рядом на пол и прошептал:

— Знаю, что ты меня не поймешь. Знаю. Ты слишком мал, чтобы такое понять.

— А для Дома Забвения — нет? — горько усмехнулся я. — Когда мама умерла... я думал, что засну рядом. И больше не проснусь. Взять, заснуть и не проснуться, как просто. И все ж так просто не было.

— Все очень просто. Это люди усложняют, — ответил Жерл. — Я тоже усложняю... Год прошел, когда отец отправил тебя в Дом Забвения. В первые дни я просто не верил. Знаешь, хотел извиниться перед тобой — за то, что испугался, что не защитил, позволил обидеть. Ходил к отцу, умолял, упрашивал, тебя вернуть. А он все повторял — отослал их в деревню, все в порядке, к чему такое беспокойство?

"Просто их ненавижу, — шептал он. — Видеть не могу этого щенка... И сучку эту не могу... понимаешь?"

Я не понимал. Для меня ты оставался братом, а "сучка" любящей мачехой, что мне заменила мать. И было больно, паршиво... но ты жив, с тобой все в порядке, так чего уж беспокоится... я и не беспокоился.

А отец пил все больше. Уходили один за другим слуги, не получая оплаты, и постепенно в доме остались только мы с отцом, да старый, немощный старик-привратник. Идти ему было некуда, понимаешь? Да и мне — некуда. У меня был только отец. Потому я упрямо старался оттянуть его от бутылки, пока однажды вечером не услышал: "Сдохла сучка в Доме Забвения. Так ей, твари, и надо!"

Вот в этот миг я как сын и умер. Устыдился, что имею такого отца, да настолько, что даже кровь в собственных жилах показалась мне отравленной, сам себе я показался отравленным. И только тогда я понял, что о некоторых вещах лучше не знать — так легче.

Знаю, что это подло. Знаю, что низко. Знаю, что недостойно архана. Но в тот миг я умирал не столько от стыда, гораздо больше — от бессилия. Знал я правду, но что мог сделать? Я, мальчишка, у которого в этой жизни и не осталось-то никого? Пойти к главе рода... ты же знаешь нашего главу рода. Знаешь, что бы он сказал...

И я сбежал, из дома, от отца, да от себя-то не убежишь. Зашел в дешевый трактир, на лучший уже денег не хватило, и напился. В первый раз в жизни, ты же знаешь. А когда все поплыло перед глазами и стало все равно, до смеха все равно, ко мне подсел он...

— Не рано ли вам нажираться, архан?

— Не твое дело, рожанин! — с трудом отрезал я. — Убирайся!

— Я-то уберусь, а вот уберется ли со мной твоя тоска, дружок? — усмехнулся мужчина, и серые глаза его вдруг почернели, лишившись белка. А я вдруг протрезвел. В одно мгновение. Потому что видел магов, видел жрецов, но такой силы, что была у этого рожанина — никогда. Не из этого мира она, чужая, и знал бы я тогда... насколько...

— Хочешь отомстить? — спросил он.

— Хочу найти, — ответил я, сам не понимая — зачем я ему объясняюсь? И почему уже не боюсь... — Хочу вернуть брата. Но у меня ничего не осталось — ни денег, ни сил, ни возможностей. Ты не понимаешь...

— Я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Я даже не могу войти в Дом Забвения. Без денег — меня не пустят... и брата не отдадут. О боги!

— Это такая мелочь, — сказал вдруг незнакомец. — Деньги, это мелочь. Сила — это мелочь. Власть — это мелочь. И проблемы твои — мелочь. А мелочь так легко... подарить, исправить...

— С чего это ты такой добрый? — огрызнулся я, зло посмотрев на незнакомца, но тот лишь улыбнулся.

Да улыбка та попахивала издевкой. Лучше б я тогда его послушал...

— Идем со мной, мальчик, — неожиданно сказал он. — И ты сам увидишь. Или же останешься тут и потеряешь навсегда не только брата...

— Что еще я могу потерять? — усмехнулся я.

— Например, дом, — быстро ответил тот. — Твой отец уже заложил большую часть поместий, проиграл в Доме Веселья. А через несколько дней от него потребуют оплаты. Чем платить-то будете, а, архан? Или ты вообразил, что глава рода поможет? Не поможет — первым делом векселя отнесли к нему. И знаешь, что он ответил? Что ему все равно. Что не вступится он за пьяницу и за сынка его не вступится, отречется. От вас уже отреклись, понимаешь? И завтра твой отец попадет в тот же Дом Забвения, куда и его жена. Или не в тот, какая разница? А ты... ты окажешься неприкасаемым. Знаешь, что делают со столь сладкими мальчиками, как ты, Доме Забвения? Хочешь этого, так я и счас могу устроить....

— Врешь! — шипел я, но уже тогда знал — не врет.

Есть люди, которым веришь безоговорочно, и я незнакомцу верил. Смотрел в черные, лишенные белка глаза и верил. Потому, когда он встал со скамьи, одернул темный плащ, стряхнул с него крошки, когда подал мне руку, повторив:

— Идем со мной! — я пошел.

Он помог мне подняться на второй этаж и все так же презрительно улыбался, когда меня рвало на запыленный ковер. А потом кинул раскричавшемуся прислужнику тяжелый кошелек и ковер вынесли, даже зажгли по углам отвратительно пахнущие курения, чтобы заглушить запах рвоты.

Еще больше смеялся он, когда я все как же бессильно опустился на кровать, на воняющие дешевым мылом, твердые от грязи простыни, а потом подошел, сел рядом со мной, взял за руку и спросил... глупость спросил...

"Хочешь, я расскажу тебе сказку?"

Помню, я засмеялся. Отдернул руку и сказал:

— Ты мальчиков для ложа искал бы попроще, а? Я в такие игры не играю.

— Я тоже не играю, — ответил маг, сверкнув глазами, и я вдруг почувствовал, что не могу пошевелиться, не в состоянии двинуть ни ногой, ни рукой.

Знаешь, что такое — сознавать все и не быть в состоянии контролировать собственное тело? Знаешь, что такое поднимающаяся внутри паника, когда хочешь умереть и понимаешь, что не можешь? Знаешь, что такое беспомощность?

Знаешь... по глазам вижу, что знаешь, и я тогда узнал. Страх, безумный, неконтролируемый, выветрил из меня остатки вина, и я закрыл глаза, не в состоянии смотреть, как он поигрывает кинжалом, как издевающе улыбается, и вздрогнул, только на это я был еще способен, когда тонкое лезвие начало пороть ткань туники...

Я дрожал, боги, я дрожал от отвращения, и мечтал только об одном — чтобы меня вновь вывернуло наизнанку, на этот раз на незнакомца, чтобы он ушел, чтобы все закончилось... сейчас, в этот же миг. Но я ошибался, когда думал — колдуну нужно мое тело. Ему была нужна моя душа...

Он, как ты понимаешь, и не думал обращать внимания на мой страх. Он рассказывал мне сказку, пока лезвие пороло тунику. И, странно, тогда я не слушал, а теперь помню каждое слово... И голос его помню. Не забыть мне его даже после смерти, такое не забывается.

— Не сопротивляйся, — сказал маг, срезая с меня остатки одежды.

Кожа моя покрылась мурашками, стало вдруг нестерпимо холодно. И в то же время безумно жарко. От беспомощного стыда жарко.

— Чего боишься, малыш? — иронично спросил он, опрокидывая меня на кровать и переворачивая на живот.

Я попытался взвыть. Но то, что должно было быть воем, оказалось лишь мычанием. И когда пальцы незнакомца коснулись изгиба спины, нащупывая линию позвоночника, он продолжил:

— И увидел Шерен лозу. И понравилась она ему. "Хочешь жить? — спросил демон. — Знаю, что хочешь."

Он встал с кровати. Что-то щелкнуло, разнесся по комнате одурманивающий запах полыни, вновь скрипнула кровать, и холодная ладонь коснулась шеи, где заканчивалась линия волос, втирая в кожу что-то вначале холодное, а потом обжигающе горячее...

— "Моя жизнь коротка, мой господин, — ответила лоза. — Зачем мне жить? Помоги моим детям. Их всего двенадцать... они слабы и хрупки, а лес так жесток..."

Руки незнакомца скользнули вниз, осторожно размазывая мазь по лопаткам. Движения чужих пальцев были мягкими, успокаивающими, а мазь уже не обжигала, приятно грела, и пахла тяжело, сладко, а мне нестерпимо захотелось спать.

— Шерен засмеялся, и в конце дня унес он из леса в своих ладонях двенадцать хрупких ростков. "Дам вам жизнь, — сказал демон. — Но вы... вы должны давать мне силу."

Что-то острое, беспощадное, ворвалось в основание шеи, начало быстро обвиваться вокруг позвоночника, разрывая мышцы, и я вновь замычал, на этот раз от невыносимой боли...

Когда я очнулся, в комнате царил полумрак, разгоняемый неясным светом небольшой лампады. Запах мази уже почти выветрился или стал привычно-неощутимым, я не знаю. Я все так же лежал на животе, тело мое было прикрыто колючим одеялом, а позвоночник тянуло болью.

Мой мучитель мыл руки в тазу, тщательно намыливая ладони маленьким кусочком мыла, потом вытер их о висящее на спинке простого стула грязноватое полотенце и повернулся ко мне.

— Очнулся? — спросил он. — Это хорошо...

— Что ты со мной сделал?

В тот миг я почему-то радовался возможности говорить.

— Ты мне понравился, мальчик. Не хотел стать неприкасаемым? Получить славу, золото, уважение — все получишь. После сегодняшней ночи ты можешь все.

— А что потребуешь взамен? — усмехнулся я.

— Я? — удивился он. — Я ничего не потребую. Она потребует. И будь внимателен. Береги ее. Она очень больно мстит... Носитель. Теперь ты стал всего лишь ее носителем, ничем более...

Сказал и вышел...

Прошло некоторое время, прежде чем я осмелился пошевелиться. И тотчас прожгло спину болью и показалось мне, что вокруг позвоночника обвилось что-то чужое, но мягкое, нежное и ласковое...

И, не смотря на тягучую боль я чувствовал себя так хорошо и уверенно, как никогда раньше. Будто проклятый колдун действительно меня наделил силой.

Да вот только мысль я такую отбросил сразу. Сила, она есть при рождении или ее нет, наделить ею нельзя... как же я тогда ошибался.

Я вернулся домой поздно. Нашел отца, спящего на полу в кабинете, а рядом — старика-привратника с раскроенным кувшином черепом.

Знаешь, впервые в жизни я видел смерть так близко. Впервые прикасался к мертвому тему и удивился, что не почувствовал отвращения. Поднял старика на руки — легко, как пушинку — спустился в сад, опустил его на пожухшую траву, взял в сарае лопату и закопал тело...

Без молитв жрецов, без лишних слов, я засыпал его землей, и вдруг понял — вместе с этим стариком умер и старый Жерл. А на место ему пришел кто-то другой. Кто-то, кто без отвращения смог стереть с пола в кабинете остатки мозгов, кто-то, кто смог собрать в доме все кувшины с вином и вылить их содержимое в давно уже не работающий, забившийся сором фонтан. А потом один за другой разбить кувшины о каменные ступени, засыпав из глиняными черепками.

А когда проснулся на закате, спустился вниз, то почти не удивился, увидев отца жадно, как собака лакающего из фонтана зеленоватую, дурно пахнущую, но чуть разбавленную вином воду...

Я уже тогда видел правду, читал его мысли легко — как знаки на пергаменте — и ужасался. Отец не мог мне помочь. Он даже не помнил, кому отдал тебя с матерью. Просто поймал на улице первых попавшихся жрецов, сунул им в руки мешок с деньгами и попросил избавить и от "сучки", и от "щенка". Они и избавили...

Не в силах сдержать тошноты, я вышел из дома, до рассвета без смысла шатался по городу, а когда вернулся, у ворот стояли двое из цеха наемников. Один молодой, из тех, у кого столько телесной силы, что ума уже и не надо. Второй — седой, тонкий, наверняка, более разумный...

— Чем могу служить? — спросил я, когда молодой устал стучать кулаком по двери, и выругался, призывая на наш дом гнев богов.

— А вы, собственно, кто? — спросил второй.

— Собственно — хозяин этого дома.

— Собственно — уже недолго.

— Вы пришли востребовать долг? — усмехнулся я. И тотчас, сам не знаю, почему, добавил:

— Не советовал бы.

— Вы меня остановите? — вышел вперед тот, что постарше, делая молодому едва видный знак.

Как таран бросился на меня наемник. А я даже не шелохнулся, мне было все равно. Умру на ступеньках своего дома? Все лучше, чем Дом Забвения...

Но тут случилось нечто странное: мне хватило одного движения веками, чтобы верзила упал... Не смотря на защиту очень сильных амулетов, он свалился в грязь, стоная и извиваясь от боли. Я хотел пройти мимо... и прошел бы, но остановил меня спокойный голос седого:

— Вижу, что вы сильны. Но не вижу татуировки высшего мага.

— Может, она мне и не нужна?

— А, может, мы сейчас с другом уберемся и посоветуем клиенту сходить к жрецам? А потом, когда вас убьют (а убьют, это точно) вернемся... или...

— Или?

— Или мы сами заплатим клиенту, а вы отработаете небольшой долг.

— Или я вас убью.

— Не советовал бы.

— А потом исчезну, — добавил я. — Мне не нужен дом. Мне не нужен отец. И ваши друзья могут искать справедливости годами. А даже если и найдут... Повторюсь, мне все равно...

— Не спешите, архан. Не бывает так, что совсем все равно. Чего-то же вы хотите? Скажите — чего. И мы сделаем. Избавим вас от неприятностей, взамен за некоторые услуги... которые, судя по всему, вам не будут стоить дорого...

— Вы найдете мою мачеху и брата, — отрезал я. — И я сделаю все, что вы хотите.

Седой склонился в поклоне и отошел от двери, пропуская меня в дом. А на следующий день, когда я стоял на коленях в нашем храмовом зале, когда я просил у домашней богини прощения за свою глупость, за свою слабость, за неспособность защитить собственную семью, в ворота постучали. Богиня молчала. В гневе и отчаянии я опрокинул статую и, сообразив, что наделал, замер.

Стук повторился, а вместе с ним вновь изменилась моя жизнь.

Другой, незаметный человечек с перстнем наемника, предложил мне наполнить убийственной магией небольшой амулет. Когда-то я потратил бы на это луны, а в тот день сделал работу мгновенно. Потом еще одну, и еще, и еще — я не считал. Человечек просто подавал мне амулеты, я бездумно заряжал их магией, и не особо спрашивал зачем. У меня были другие заботы — я старался сдержаться и не убить отца.

Так и жили мы целую луну — он отдельно, я с молчаливым наемником — отдельно. Стараясь не встречаться, не разговаривать, не смотреть друг другу в глаза. Я, как правило, днем спал, а ночами выходил в город. Бродил по Домам Забвения, раздавал подаренное цехом наемников золото направо и налево... Но не мог тебя найти.

Отец, напротив — ночью прятался, а днем шурудил по дому. Одна за другой исчезали дорогие вещи, все более воняло дешевым вином, а иногда, возвращаясь с рассветом домой, слышал я доносящиеся из подвала пьяные крики.

Мне было все равно. С каждым днем чувствовал я, как растет что-то внутри. Что-то ласковое, нежное, дающее мне силу, о которой я раньше мечтать не смел, и теперь я видел вокруг живых существ едва заметные коконы разных цветов, слышал мысли, иногда смотрел и вперед, в будущее. В одно мгновение прозрел, увидел многое, что было когда-то от меня скрыто.

Но не тебя.

Пока однажды человечек из цеха наемников пришел ко мне не с заказом, а с вестью:

— Мы нашли вашего брата, архан.

В тот же миг сорвался я с места, бросился в пристоличный Дом Забвения, а когда увидел тебя...

— Не надо, — остановил я брата.

— Да уж, продолжу, если начал, — усмехнулся Жерл. — На руках я принес тебя домой.

И когда выходил из перехода во двор нашего дома, в заросший, неухоженный, осыпанный первыми листьями, по ступенькам спускался отец.

Увидел тебя, побелел, пошел пеной, и вдруг как заорет:

— Убери! Убери отродье из моего дома!

Я бы и убрал — улыбку с его наглой рожи! Даже сделал шаг вперед, даже ощутил, как просится наружу сила... да не успел...

Почувствовал вдруг, что позвоночник будто полегчал, лишился опоры. Что в один удар сердца ушла вся сила, оставив меня прежним, слабым, беспомощным. Что метнулось от меня к отцу тонкое, длинное, зеленовато-коричневое. Обвилось вокруг пьяного тела, повалило отца на ступени, и он заорал... от ужаса, от боли, я уж не знаю. Только вот орал он недолго — слева показалось что-то темное, и крик умолк.

Воцарилась тишина. Вместе с листьями опускалась она на землю, вместе с моими слезами струилась по щекам.

— Дурак! — услышал я голос за спиной и даже не оборачиваясь узнал былого незнакомца из таверны. — Знал я, что ты дурак, но что настолько — даже не думал.

Отец извивался наверху ступенек, бился ногами о мраморную статую, выпучивал глаза от страха, и с ужасом смотрел на подходящего к нему незнакомца. А тот поднял отца на руки, легко, как ребенка, перебросил через плечо, повернулся ко мне и спросил:

— Идешь? Или свидетелей будет ждать?

Я пошел. Без силы твое тело казалось тяжелым, а каждый шаг отдавался в мышцах болью. Почувствовать себя вновь обычным человеком оказалось странно, непривычно и неприятно. Как взрослому почувствовать себя ребенком.

В моей комнате незнакомец бросил опутанного чем-то отца на пол, не заботясь, как мешок с картошкой и помог мне уложит тебя на кровать, сев рядом.

Я пригляделся к "лозе". Она была похожа на светло-зеленую плеть толщиной с мизинец, и каждое мгновение двигалась вокруг тела отца, то сжимая витки, но чуточку их ослабляя. Ничего страшного, подумалось мне тогда, ну обвила отца, так и что? Может, будет идиоту наука — испугается, авось, и пить перестанет, да поумнеет.

Будто услышав меня, лоза сжала виток на груди отца. На заляпанной тунике, под витком, появилось новое, темное пятно, которые быстро разрасталась. Отец выгнулся дугой и взвыл, и оттенок лозы из нежно зеленого вдруг стремительно становился красным.

Меня затошнило.

— Плохо дело, — сказал незнакомец. — Оборотень. Целителей не позовешь, они у нас дерьмовые, а виссавийцам твою подружку, лозу Шерена, видеть не обязательно. Да и убивал твой братишка... что на меня смотришь, я же вижу, убивал. Давай ему немного этого зелья, авось пронесет...

— А он? — я показал взглядом на отца.

— А он, дружок, твоя плата, — усмехнулся незнакомец. — А чего кривишься-то? Брата ты нашел? Нашел. От долгов убежал? Убежал. Цех наемников на тебя намолиться не может, хоть, на мой вкус — ты их излишне балуешь. Но то дело твое. И за силу надо платить... Этот пьяница — первая жертва твоей лозы, но далеко не последняя. Лоза его помучает несколько дней, это правда, но муки этого человека сделают более сильным нашего господина, демона Шерена. А наш господин даст часть силы тебе, как давал до этих пор. Я думал, тебе нравится быть высшим магом, не так ли?

— Отпусти его... Я найду ей другую жертву. Это мой отец, не понимаешь?

— Я все понимаю, — покачал головой незнакомец. — Она — нет. Она выбрала жертву. И пока лоза не выжрет из твоего отца последние соки, она его не отпустит. Шерен получит страдание, а ты передышку...

— Какую передышку?

— Ты еще не понял? Силу тебе дает лоза... Если она вовремя не сожрет кого-то, она начнет жрать тебя. И пойдешь ей еду, куда ж ты денешься. С каждой новой жертвой лоза нарастит новый шип, который сделает ее сильнее. И когда этот шип вонзится тебе в позвоночник, ты не то, что человека ей отдашь, ты сам о смерти взвоешь!

— Почему я? За что ты меня сделал убийцей?

— Потому что демону так захотелось... И не смотри на меня, тварь неблагодарная, не люблю я таких взглядов, — отрезал он и вышел. Больше я его не видел."

Мой брат закончил рассказ, а я впервые в жизни понял, что некоторые вещи знать не стоит. И что когда говорят — уезжай — лучше уехать...

На следующий день мы закопали отца в саду. Я не осмеливался смотреть на его израненное, высушенное тело. Лоза его страшно обезобразила. Отца похоронили рядом с убитым им слугой. Еще через луну мой брат начал выть ночами от боли. Ничего не говорил, но я и по глазам видел — вновь требует лоза жертву... а на третью ночь он ушел, вернулся через седмицу, обнял голову руками и сказал:

— Она отрастила второй шип...

Так было до тех пор, пока Аким не убил Шерена...

Мой брат будто расцвел. Без своей силы, без заснувшей внутри лозы, он казался другим. И влюбился... А когда родители невесты поставили условие — избавиться от брата-оборотня, от неприкасаемого в доме с татуировкой жрецов, он дал мне денег и только сказал:

— Я перестал быть чудовищем. Ты — нет. Пора расходиться...

Вот и вся история..."

Око вновь погасло — на этот раз Марнис уже не хочет видеть, что там делает безумные мальчишка.

— Не понимаю... не понимаю твоего Рэми, — шептал Марнис. — Забрал бы Аланну и сматывался... к чему ему принц? Арман, которого он не знает? К чему рисковать... жизнью. Связываться с носителями лозы Шерена? Еще один герой? Но Акима вел я, а Рэми? Рэми идет на смерть сам!

— Опять Шерен? — мягко ответила Виссавия. — Демон погубил Акима, а его последовали губят Рэми. Как... странно... Но теперь вы видишь...

— Вершителя судеб? О да... теперь вижу.

— Теперь видишь, во что ввязался?

— Вижу... но мне стало интересно. Впервые в жизни я и сам не знаю, чем это закончится.

— Ты простил меня, брат.

— Да, сестра... будет Рэми мой или нет, но я тебя простил.

— А я помогу тебе восстановить культ, что бы не случилось.

26. Глава семнадцатая. Договор

Луна вновь ушла за тучу. Темнота загустела. Белыми мухами закружился в воздухе снег, застревая в тяжелых, еловых лапах.

Рэми молчал, переваривая услышанное. Он верил оборотню, и в то же время верить отказывался. Жерл... который заменил Рэми отца, предал собственного брата. И за что? За кровь оборотня... которая, как ни странно, текла и в жилах Рэми.

Снег падал на шерсть, и тут же таял. Снег, чья пелена все более густела, уже почти скрывая Ленара. Оборотня, перед которым Рэми почему-то было стыдно.

Ленар никуда не спешил: молчал, вылизывал лапу, косился в сторону Рэми. Ждал. Вопрос только — чего?

"О чем думаешь? — первым не выдержал тягостного молчания Ленар. — Ты прости, но поздно уже. Домой мне пора, набегался. Жена беспокоится."

"Что? — вздрогнул Рэми. — Уходишь? Так просто? Не понимаешь, что я — архан? Что у меня связи? Что я могу помочь?"

"Мне не нужна твоя помощь, — показал головой Ленар. — И жалость твоя, как ни странно, не нужна. Раньше справлялся сам и теперь справлюсь."

"Нет, Ленар, так все не закончится! Как найти носителей? Как их убить? Как убить Шерена? Не знаешь?"

Рэми прыжком подлетел к волку, заглянул требовательно в глаза, выжирая душу, и засмеялся: "Знаешь. Но почему не говоришь?"

"Потому что хочу, чтобы ты жил."

Рэми опешил. Эта тварь отверженная беспокоится о нем, об архане, о брате главы северного рода?

"Почему?"

Ленар опустил глаза.

"Жерл тебя любил... как сына... значит, ты мне — как племянник. Прости... знаю, что не хочешь быть племянником отверженного, но все же... я не могу... как я буду брату буду за гранью в глаза смотреть, коль тебя погублю?"

"Мне нужны носители! — жестко оборвал его Рэми. — Ради них вернулся Жерл в столицу?"

"Да."

"Ради них пытался убить Мираниса?"

"Да."

"Они пытались убить принца?"

"Да."

"Но зачем?"

"Не понимаешь? Им нужна власть."

"Не получить им власти!"

"Даже если они знают большую тайну жениха наследной принцессы? — засмеялся Ленар. — Если умрет Мир, повелителем станет виссавиец, а Элан, сам того не зная — в руках носителей."

"Он в руках Эдлая, — прошипел Рэми. — Не носителей!"

"Я так далек от двора и то знаю больше тебя, мальчик! Когда Мир умрет, повелителю придется вспомнить о дочери, а так же побыстрее выдать ее замуж. Элан, виссавиец, которого выбрало для принцессы доверенное лицо повелителя — Эдлай — будет отличной партией и отличным кандидатом на наследника. А чуточку позднее повелитель умрет, возможно, от досадной случайности, а на трон взойдет виссавиец, марионетка Эдлая и носителей."

"Эдлай предал Деммида?" — искренне удивился Рэми.

"С носителями шутки плохи. Эдлаю предложили неплохой выбор — либо мучительная смерть в объятиях лозы, либо клятва верности Алкадию. Ты сам понимаешь, что он выбрал...А против магической клятвы не особо попрешь. У Эдлая не было выхода... даже его можно сломать. И тебя, мой мальчик — можно сломать. Потому, прости, но больше я тебе ничего не скажу. Носители слишком уж сильный противник, даже тебе они не по зубам."

"Поздно, — устало ответил Рэми. — Завтра я стану телохранителем наследного принца Кассии и, если умрет Мир, то умру вместе с ним. Сам говорил... против магии особо не попрешь."

Ленар умолк. Рэми чувствовал, что оборотень чем-то очень огорчен, только еще не понимал — чем.

"Вот как... — голос Ленара заметно отдавал грустью. — Странно. А Жерл сказал, что ты не станешь телохранителем принца, что ты поймешь. Н-да... даже он тебя не знал до конца. Но если ты так решил..."

"... я так решил..."

"... то я тебе расскажу. Жерл был у меня несколько дней назад. Даже извинился... Наверное, чувствовал, что недолго ему осталось. Но брат ничего мне не рассказал, зато давно уже рассказал некто другой.

Временами мне приходится появляться в городе. Сам понимаешь, даже оборотню нужны одежда, еда, лекарства. Обычно в город ходила моя жена, куда мне, с такой рожей... но летом сын у нас родился, жена слегка приболела, вот и пришлось идти самому.

Ты ведь знаешь, что оборотни более чувствительны, чем люди. Потому я сразу заметил в толпе носителя. Я бы его не трогал, прошел бы мимо, да учуял ее запах... Это тварь внутри его снова жила! Значит, жила и лоза Жерла!

Испугавшись за брата, я пошел за носителем. Сначала по базару, потом за храмовые постройки, и чуть позднее — к реке. Там, в кустах лозы, я его след и потерял, остановился, оглядываясь, и вдруг оказался на земле, а кто-то на мне. Коснулось шеи лезвие, дыхнуло в лицо запахом дешевого вина...

— Это ты, оборотень, — выдохнул он с явным облегчением, отпуская. — Я уж думал, выследили меня...

— Так я и выследил.

— Интересно мне знать, зачем? — съязвил он, пряча нож.

— Чувствую, что она ожила.

— А что тебе за дело? Братик-то твой, сволочь этакая, тебя за дверь выставил. Аль неправда?

— Это мой брат. Не называй его "сволочью", уж не ты...

— Как изволишь, — издевался он. — Никогда не понимал ни арханов, ни их "понятий о чести".

— Ты сделал моего брата носителем?

— Ну я. И что?

— Тогда почему... почему она жива, а ты... ты остался обычным. Где твоя сила?

Незнакомец посерел как-то, прислонился к растущей у тропинки березе и сказал:

— Да я и сам толком не знаю. Столько лет жил себе спокойно, как вдруг в одну ночь, несколько лун назад, почувствовал, как она внутри шевелится... просыпается. Врать не буду, я даже обрадовался сперва. Помнил еще те времена, когда был не той швалью, что сейчас, а настоящим высшим магом. Кем-то! Да вот только лоза проснулась, а я как был швалью, так и остался. Только теперь еще и убивать начал...

Он некоторое время молчал, потом облизнул искусанные в кровь губы и продолжил:

— Не могу я больше так. Стар я уже для таких штучек, устал. И убивать ни за что — не хочу. А выбора нет. Лозе ведь не воспротивишься... стоит только подумать, как она шипы в позвоночник вгонять начинает. Требует, зараза. И все чаще требует. Я по другим носителям пошел. Даже к брату твоему наведался... Не смотри на меня так, твой Жерл тоже начал убивать. И тоже — не стал магом. Все мы кормим не демона, другого носителя.

— Кого? — выдохнул я.

— Алкадий всегда был любимчиком нашего демона. Если мы пошли в услужение за силу, то Алкадий нашего господина прям обожал. Еще бы... Шерен был единственным, кто терпел рядом с собой редкую тварь — магического упыря.

— Не понимаю...

— Обычный упырь пьет кровь. Алкадий пьет магическую силу. За одну ночь наш миловидный дружок мог сожрать пару магов, да так, что от них только высохшие оболочки оставались. Шерен ему лишь потакал. Демону всегда нравились твари, а Алкадий и был самой настоящей тварью — человеческого в нем мало. Когда умер демон, Алкадий куда-то пропал...

— С чего ты взял, что это он?

— Да он сам сказал, служить себе заставил. Этот сукин сын сумел каким-то образом использовать силу лозы и вбирать в себя через нас силу жертв, как вбирал когда-то Шерен. Только Шерен что-то и взамен давал. Алкадий на такие мелочи внимания не обращает, он только приказывает и нас использует, как марионеток. Знает он, что мы подчинимся, никуда не денемся. Но ты, ты дело другое, — он внезапно вцепился мне в руку, да так сильно, что активизировались мои знаки рода и пришлось тушить поднявшуюся на защиту силу... — Я ведь, пока высшим магом был, будущее видел. И когда случайно тебя на улице встретил, понял — ты нас и погубишь.

— И ничего не сделал?

— А ты решил, что я хочу жить?

— Но погубил моего брата...

— Твой брат сам напросился... Когда стало совсем плохо, я начал тебя искать... а как узнал, что ты — в доме забвения, а брат твой упивается... решил шанс использовать. Лоза как раз одного из носителей выжрала, так я ей дал другого.

— Из-за меня? Из-за меня ты сделал Жерла носителем?

— Не, оборотень, я тебя спас... И сейчас я скажу тебе и как найти всех носителей, и как можно нас убить... Внимательно слушай, повторять я-то не буду...

— Упыря мне все равно не одолеть...

— Ну-ну... такой большой, а не знаешь, что даже против высших магов штучки имеются, — он вытянул из-за пазухи неказистый браслет и поиграл им перед моим носом. — Видишь ли... Алкадий хоть и изгнанник, но как был виссавийцем, так и остался. А в Виссавии свои правила, не так ли? Стоит только вождю или наследнику напялить на него вот эту вещичку и силушек у нашего вампира очень даже поубавится. До нормального уровня. А тогда и одолеть его станет гораздо легче. Только вот беда... браслетик-то только в Виссавии хорош, а вне клана всего луну действует. Но, надеюсь, вам хватит.

— Где я тебе вождя Виссавии достану? Или наследника? Они же из клана не выходят? Им плевать и на Кассию, и на носителей, и на Алкадия!

— А тебе и не надо. Гость к тебе придет, зимним вечером. Гость неожиданный. Ему браслетик и отдай, а он кого угодно найдет... если захочет. Так ты уж сделай, чтобы он захотел. И расскажи, как нас найти и как убить.

— Так хочешь умереть?

— А ты удивляешься?"

Рэми похолодел.

"Отдай мне браслет!" — потребовал он.

"Я-то отдам, но что толку? Где ты найдешь наследника? И как заставишь Алкадия подойти так близко?"

"А то уж дело не твое... Отдай мне браслет! Немедленно!"

Эллис разжег костер и застыл посреди поляны, вглядываясь в темноту. Надеялся услышать, как скрипит снег под лапами архана, оборотня, которому Эллис отдал бы свою жизнь.

Помнил он, как много лет назад приказал ему Рэми охранять брата, помнил, как оттолкнул его, мальчишку, которому суждено было стать харибом. Помнил, как было больно, гораздо больше — обидно, как приказ тот жег душу, и как давила на сердце все эти годы разлука.

Эллис чувствовал Рэми каждое мгновение, чувствовал, как где-то далеко его архан любил, ненавидел, и каждый миг тянуло хариба нарушить приказ, найти, упасть к ногам и молить о прощении. Еще больше — о позволении остаться рядом.

Однако каким-то чудом Эллис сдержался. Все эти годы, когда магия привязки тянула его к архану, он был рядом с Арманом и молчал. Чувствовал себя ненужным, отвергнутым, и потому-то уже и не очень-то беспокоился о собственной жизни. Его архан о нем забыл.

А потом у него появился друг. Маленький Арик бегал за Эллисом хвостом и казался надоедливой занозой. Но когда занозу ту нашли в городе мертвым, Эллис почувствовал ярость, подобной которой он не чувствовал никогда.

Он сделал то, что было делать нельзя — он позвал Арика из-за черты.

Призрак отозвался. Этот Арик, прозрачный и печальный, был не сильно-то похож на того шумного, смешливого мальчишку, что бегал за несколько дней назад за Эллисом. Он тихим голосом ответил на все вопросы и неожиданно холодно сказал:

— Не бойся. Я вернусь за черту спокойно. И никто не узнает, что я тут был... тебя не накажут.

Эллису было все равно, накажут его или нет. А когда спустился в подвал, который указал ему призрак, и увидел там Рэми...

В первое мгновение он не поверил. Во второе понял, что Рэми его не узнает и вовсе не собирается наказывать за ослушание. В третье — почувствовал, как сжала грудь боль, смешанная, как ни странно с радостью. Он все эти годы страдал, изнывал от тоски, мучимый узами богов, а Рэми его даже не помнил. С другой стороны — архан не прогонял. Мало того, доверял и позволял находиться рядом. Пусть не как харибу, но все же рядом...

Рядом... Эллис чувствовал, как где-то там, в лесу, Рэми волнуется. Чувствовал, как в душе архана плещется жгучее разочарование и стыд. Потом — ярость, смешанная с шальной радостью. Чувствовал, и в то же время должен был стоять тут, на запорошенной снегом дороге, и терпеливо ждать.

Он не может помочь. Рэми не даст себе помочь. Рэми позволит только себе повиноваться. Больно. Как же больно.

Костер потух, и Эллис не стал его разжигать снова.

Проклятая темнота! Проклятый снег! Проклятый слух, что не различает ничего, кроме уханья совы, шлепков падающего снега и долгого, протяжного воя волка. Ничего, будто лес вокруг вымер, будто время застыло, и ночь эта должна была длиться вечно.

А потом еще и небо начало сыпать пух. Стало тихо, совсем тихо, и ничего не видно.

Теплый, чуть влажный нос требовательно ткнул в ладонь, и Эллис радостно встрепенулся:

— Мой архан.

Барс лег на снег, слизав с носа снежинки. Эллис быстро доставал из-за пазухи старательно согреваемую у сердца одежду, стеля на снегу плащ. Огромная кошка, стряхнув снег с шубы, прыгнула на ткань, выгнулась, чуть застонав, и вдруг, в одно мгновение обернулась обнаженным человеком.

— Боги, как хорошо, что ты вернулся. — Эллис помог архану натянуть через голову тунику, подал штаны. — Живой...

— Пойдешь со мной, Ленар? — спросил Рэми у кого-то, смотря за спину Эллиса, и маг с трудом сдержал дрожь, увидев еще одного оборотня. И тотчас почувствовал, что краснеет, поймав укоризненный взгляд Рэми.

"Пойду, — услышал Эллис тихий ответ. — Вижу, что у тебя есть хариб, — взгляд Рэми стал внимательней, глубже, и Эллис отчаянно боялся, что архан возразит, скажет, что не хариб это, простой слуга, мальчишка-рожанин, но Рэми лишь мимолетом прикоснулся к ладони Эллиса, подбадривая. — Нехорошо это... вести за грань еще одного..."

"Не думай, что я аж настолько жесток. Эллис еще не прошел церемонии привязки, так что можешь о нем не беспокоиться, — резко ответил Рэми, а сердце Эллиса дрогнуло радостно от слова "еще" и горестно, уловив словах Рэми "не хочу брать его с собой". Рэми что-то грозит, а Эллис не может потерять его снова. — Мы уже говорили. Не жалей меня, себя пожалей и семью свою пожалей. Обо мне есть кому побеспокоиться."

Рэми встал с плаща, и, быстро открыв переход, взглядом приказал Эллису идти первым. Эллис поклонился, поднял со снега плащ и смело скользнул в переход.

В спальне архана было тепло, темно и нестерпимо душно. Эллис, стараясь не смотреть на отряхивающегося от снега волка, быстро задернул шторы, приказал зажечься светильникам, и заставил себя не вздрогнуть, когда на белоснежном ковре исчез зверь и появился низкого роста, чуть полноватый мужчина с острым, запоминающимся лицом. И татуировкой на всю щеку. Неприкасаемый — екнуло сердце и мгновенно напомнило — друг Рэми.

— Возьмите, архан, — Эллис заказал у замка тунику, и с поклоном протянул ее оборотню.

Тот кивнул, внимательно посмотрел на Эллиса, медленно, будто непривычно, натянул через голову тунику. И все равно, даже окутанный дорогой тканью, небритый, осунувшийся, казался он чужим в аристократически-изящных покоях Рэми. Как зверь посреди торговой площади.

— Ложись на кровать, — приказал Рэми гостю, удивив и его и Эллиса.

— Интересно, зачем? — скривился тот.

— Ложись сказал! — жестко ответил Рэми. — Знаешь, что у меня нет времени, а все равно дерзишь? До сих пор не доверяешь?

Ленар вновь скривился, но на кровать лег. Рэми смочил губку холодной водой и, чуть приподнял тунику, начал быстро отирать грязь с бедра гостя, очищая края большой, с ладонь язвы.

— Может, я и не виссавиец, — сказал Рэми, осматривая язву. — Но лечить умею. Постарайся не орать.

— Умеешь, значит, — прошипел мужчина, не замечая, как от пальцев Рэми пошел зеленоватый свет.

Оборотень еще что-то болтал, когда удивленный Эллис все не мог оторвать взгляда от тонких пальцев Рэми... целительная магия всегда берет плату болью, но пальцы Рэми порхают над раной, быстро восстанавливая кожу, а оборотень явно ничего не чувствует:

— Наверное, все же умею, — Ленар осекся, провел загрубевшей ладонью по затянувшемуся рубцу и удивленно посмотрел на Рэми:

— Такой дар... боги, это преступление им рисковать... Мальчик мой, послушай, может ты все же передумаешь?

— Ты преувеличиваешь мои возможности, Ленар, — оборвал его Рэми. — А теперь, дружок, прости, но я должен тебя обездвижить. Не потому, что не доверяю, а потому что теперь будет больно. Очень.

Эллис старался не смотреть, как мычал и выгибался незнакомец, когда Рэми осторожно сводил с его кожи татуировку неприкасаемого, как быстро наращивалась под пальцами целителя новая, лишенная рисунка кожа, и как вдруг перестало пахнуть магией, а Рэми, пожав плечами, заметил:

— Отдыхай, дружок. А мне, сам знаешь, пора.

Эллис не знал, куда и зачем направлялся его шальной архан, хотел уже броситься в ноги Рэми, умолять взять с собой, но Ленар его опередил:

— Помни о своем обещании! — схватил он Рэми за руку.

— Помню! Эллис, отведешь моего гостя в Арману и попросишь брата написать сопроводительное письмо для Ленара и его семьи в Ларию к нашим родственникам.

— Не об этом помни, о нашем плане...

— Помню. Все помню, — усмехнулся Рэми. — Буду очень осторожным. И постараюсь там не остаться ни мигом дольше, чем это необходимо.

— А я помогу тебе удрать, братишка.

Эллиса невольно передернуло. Не понимал он, почему его обожаемый архан позволяет какой-то отверженной твари называть себя "братишкой". А Рэми лишь вздрогнул, прикусил губу и кивнул. А потом быстро закутался в плащ и вышел из комнаты.

— Храните его боги, — прошептал оборотень, сползая с кровати. — Собирайся, Эллис. Наш ждет работа.

— Где мой архан? — ошеломленно прошептал Эллис.

— Хочешь, чтобы он жил? — хариб кивнул. — Я тоже хочу. Потому теперь, на время, — я твой архан. И ты будешь исполнять мои приказы.

В конюшнях было тепло и сухо.

Рэми бесшумно проходил между стойлами, вслушиваясь в тихое дыхание животных и внутренне сжимаясь от страха. Огнистый славился своим упрямым характером, верностью Арману и длинной чередой убийств. Тех, кто пытался его украсть, да и просто к нему подойти без разрешения хозяина, Искра убивал.

Кто сказал, что он пощадит Рэми?

Найти в темноте нужного коня среди жующих, пофыркивающих, топочущих животных оказалось совсем просто — внезапно в полумраке зажглись огненно-красным глаза, а вокруг — ореол гривы с вспыхивающими в ней бардовыми звездочками.

Реми неуверенно шагнул вперед, все более сомневаясь в правильности своей затеи. А отступать было поздно, да и некуда. К тому же агрессии Искра не проявлял — он просто наблюдал, не спуская с человека внимательного, с легкой усмешкой, взгляда.

27. Конец

Еще шаг вперед, и уже видно, как чуть светится в темноте красным тонкая, почти прозрачная шкура зверя, как бьется на стройной шее тонкая жилка.

— Здравствуй, Искра! — ласкает голосом Рэми, протягивая руку над перегородкой. — Здравствуй, родной. Помнишь меня?

Искра презрительно фыркает, но подходит ближе, тычет мордой в ладонь, принимает морковку, громко хрустит сочным овощем. От дыхания его на пальцы падают искры, обжигая кожу... Но Рэми терпит боль, продолжая одной рукой гладить тонкую морду животного, пальцы другой вплетая в гриву.

— Шир ми гам, шир, — шепчет он. — Знаю, что тебя так просто не возьмешь. И что конь ты не простой, знаю. Больше чем конь: друг и соратник хозяина. Знаешь, что твой хозяин мой брат? По глазам вижу, что знаешь. Раньше нас почуял общую кровь, раньше нас догадался... Вдыхай, вдыхай мой запах... чуешь запах хозяина? Знаю, что чуешь... знаю, что читаешь мою душу, как и душу Армана... знаешь, что он бы мне помог. А ты поможешь? Пойдешь со мной, Искра? Пойдешь, правда...

Искра отступил назад.

— Поможешь мне убить, поможешь мне отомстить за Армана? За хозяина? Поможешь?

Искра вновь подошел ближе, ласкаясь.

— Умница, шир де ар, шир...

Осторожно отворив стойло, Рэми попятился в темноту, к выходу и тихонечко позвал:

— Иди со мной, иди...

И Искра шел как привязанный. Неуверенно, спотыкаясь, но шел, роняя на сено красные искры. Рэми испугался было, что Огнистый вызовет в стойлах пожар, но внимательный взгляд Искры успокоил. Не разгорятся огнем эти искры, понял вдруг Рэми, потухнут, не причинив вреда. Огнистый сам о том позаботится. Конь умеет не только разжигать огонь, но и его тушить... вот и на душе Рэми стало чуточку легче.

— Шир... — зовет Рэми, спиной открывая двери из конюшни.

Дохнуло в плечи холодом. Огнистый замер, всего на миг, пока Рэми предусмотрительно отходил, уступая коню дорогу. Стрелой вылетев из конюшни, Искра вдруг застыл, косясь в сторону Рэми и скребя острым копытом мерзлую землю.

— Шир ле хара... шир, — повторяет Рэми, закрывая двери в конюшню на щеколду, подходит к Огнистому, протягивает руку, гладя морду, и конь успокаивается, вновь ласкаясь к ладоням, вновь обжигая кожу искрами. Но на морозе искры уже не жгут, греют, и дыхание Искры даже приятно... — Поможешь мне, правда? Поможешь брату? Дашь сесть себе на спину... знаю, что дашь...

Огнистый согласно кивает, делает шаг вперед, подставляя Рэми теплый бок.

— Шир... — усмехнулся юноша, вскакивая на спину Искры, опуская на лицо капюшон. — Бери родной, беги!

Искра побежал. Без седла и уздечки ехать было непривычно, даже страшно. Но неволить Искру лишний раз Рэми не решился. Он лишь прижался к обжигающе горячей шее, когда отпрянули от них конюхи, уступая дорогу, когда распахнулись приветственно ворота двора, выпуская всадника в парк, и гулким эхом отозвалось крытое изморозью полотно дороги.

— Шир! — успокаивал Искру Рэми, когда они летели через мимо склонявшихся в поклоне дозорных.

Еще бы не склоняться. Видели вышитые по полам плаща, чуть светящиеся в темноте родовые знаки, видели коня, равного которому не было в столице, видели и твердую руку всадника, и послушание Искры.

Армана видели, не Рэми. Перед ним склонялись. Его пропускали, ему смотрели вслед, завидуя хозяину Огнистого.

Но Рэми сегодня было все равно. Летел он по залитому рассветным светом городу, пугал прохожих, и с ужасом смотрел, как все выше и выше вставало солнце. Молясь только об одном:

— Только не раньше срока, Арман, только не раньше срока.

И когда конь встал, как вкопанный, у знакомой, обитой железом двери, Рэми вздохнул с облегчением.

— Спасибо тебе, — сказал он, гладя шею коня.

Достал из-за пояса кинжал, и Искра испуганно дернулся, скользя копытами по замерзшей дороге.

— Тише, — успокоил его Рэми. — Знаешь, не со зла я... так надо... обещаю — не причиню тебе вреда.

Рэми отрезал от гривы прядь волос, потом обнял коня за шею... и полоснул лезвием по шкуре, отворяя кровь...

Конь взбесился, хотел подняться на дыбы, но Рэми повис на его шее, заставляя животное встать на четыре копыта.

— Все, все, — шепчет он...

Рэми не врал — он и в самом деле залечил порез магией и крепко сжал в ладони орошенные конской кровью пряди гривы.

— Слушай меня, родной. Слушай, внимательно. Если не сделаешь, как я скажу — я умру. Ты ведь не хочешь, чтобы я умер? И когда я позову... ты придешь. Правда?

Конь, все еще встревоженный запахом собственной крови, высвободился из объятий Рэми, отошел на шаг назад, поймав взгляд человека удивительными глазами с красными искорками... Понял, обрадовался Рэми. И сделает все так, как он сказал...

— А теперь уходи!

Подождав, пока на пустынной улице смолкнет стук копыт, Рэми подошел к двери и попытался утишить бьющую его дрожь. Такая же дрожь пробила его, когда на потянутом Ленаром пергаменте, среди имен двенадцати носителей лозы Шерена, различил он не одно, а два знакомых...

А идти вперед ой как не охота.

Боги, дайте ему сил! Дайте забыть хотя бы на время о застарелых кошмарах, о том, как льнет к коже лоза Шерена, об острых шипах твари... Помогите сделать шаг вперед, не задрожав трусливо от страха.

Возвратиться в замок? Уступить? Скинуть все на плечи телохранителей? И упустить последнюю возможность одолеть Шерена?

Рэми вытянул из-за пояса браслет подчинения, прочитал короткое заклятие, почувствовав на мгновение слабость. Браслет исчез, Рэми чуть пошатнувшись от слабости, закрыл глаза. Чистое безумие обычно тратить магические силы на подобные заклятия, но сегодня можно и нужно все. И стоит Рэми только подумать о браслете, как тот окажется на нужном запястье.

Надо лишь, чтобы Алкадий пришел. И Рэми знал, очень хорошо знал, как заставить его явиться.

— Ты с ума сошел, — сказал недавно Ленар, услышав его план. — Если ты действительно племянник вождя Виссавии, если ты тот, что может надеть на Алкадия этот браслет... то и ты действительно сошел с ума, что рискуешь жизнью ради принца. Зачем?

— Что б я сам знал, — прошептал Рэми, вспомнив насмешливый взгляд Мира. — Эти... узы богов, наверное.

Сглотнув, Рэми взял в руки висящий на цепочке молоточек.

Нельзя ждать... Нельзя сомневаться. Надо сомкнуть пальцы на холодной рукояти, набраться сил и постучать в щит. Раз, два... Сначала несмело, потом сильнее. Еще сильнее. И еще, и еще, вечность, пока не раздались за дверью шаги. И пока не пороге не появился заспанный учитель.

— Это ты, Рэми? — удивленно зевнул Урий.

— Я.

— Один, где твой пегас?

— Один.

— Ну так войди...

Рэми шагнул через порог. Дверь с легким, знакомым до боли скрипом закрылась, и гость моргнул, когда ударил в глаза луч солнца. Один из первых сегодня и, может, один из последних для Рэми. Урий покосился в его сторону и медленно пошел к дому

— К чему так рано? Знаешь же, я люблю ночами работать, а утром поспать...

— Я не хочу разговаривать в доме, — сказал вдруг Рэми, когда Урий направился было к крыльцу. — Поговорим в сарае... Там будет сегодня удобнее.

Места больше, есть где развернуться...

— Желание гостя для меня закон, — удивленно протянул Урий. — Как скажешь.

Некоторое время коротышка, отчаянно зевая, возился с замком. Совладав с непослушной дверью, он пустил гостя внутрь, закрыл за ним дверь и зажег фонарь, поставив его на грубо сколоченный столик у дверей. А потом сел на кучу сена и похлопал, предлагая Рэми сесть рядом.

— О чем будем говорить?

— Знаешь, что завтра посвящение? — покачал головой Рэми, отказываясь садиться. И стараясь, чтобы колдун не заметил, что именно сжимает он в пальцах.

— Знаю, — просто ответил Урий. — Рад за тебя. А к чему такие вопросы?

— Знаешь, что я стану слугой принца, — продолжал Рэми, смотря на кроваво-красное небо за маленьким окошком. — И должен быть ему верным.

— Знаю, — еще более насторожился Урий.

— Знаешь, что я люблю тебя, учитель...

— Знаю...

— Потому даю тебе время... чтобы закончить свои дела. Завтра, уже, вообще-то сегодня, после посвящения я скажу принцу и его телохранителям о лозе Шерена, выдам тебя, твоих приятелей, и вы умрете. Я знаю имена всех двенадцати, ах да, я ж забыл, теперь, без Жерла — вас всего одиннадцать. На этом разговор закончен.

Рэми, не глядя больше на Урия, направился к двери. Знал, что не дойдет. И не дошел. Раньше, чем он сделал несколько шагов, догнал его шепот.

— Ты уверен?

— Уверен, — ответил Рэми, останавливаясь и оборачиваясь к колдуну. — Грозишь мне? Силой? Лозой? Один раз ты уже попробовал, не так ли? И не сон то был, реальность... Забыл, чем тогда все закончилось? Забыл о моем покровителе?

— Скажем так, дружок, — заметил Урий, поднимаясь с сена. — Зарываешься, а зря, я ведь действительно испытывал к тебе что-то вроде приязни. А у твоего покровительства две стороны. С одной стороны — Виссавия, которая далеко не желает твоей смерти, с другой — мой могущественный друг, который тут и смерти твоей жаждет. Он ненавидит тебя, Рэми!

— Меня? — съязвил Рэми, поинтересовавшись:

— За что?

— Может, потому что ты наследник Виссавии? Потому что ты должен стать вождем.

— Но им не стану!

— А тут ты прав!

Рэми понял, что сейчас, на этом месте все и закончится. А ведь он так надеялся... на что надеялся? Что учитель сдержится или все же сделает то, что сейчас делал?

Рэми криво улыбнулся и даже не вздрогнул, когда Урий вдруг смертельно побледнел, пошатнувшись, когда на пол, подобно змее, упало что-то гибкое, зеленое, стремительное. Рэми даже не удивился, когда лоза вдруг оказалось у его ног, когда тугая плеть схлестнула его лодыжки, повалив на землю, лицом вниз. Полилась из разбитого носа кровь, но боль та казалась ничем по сравнению с болью в ногах, когда вонзились в кожу шипы.

Рэми прикусил губу. Чувствуя, как стекает по щеке теплая кровь, он повернул голову и пристально посмотрел на Урия. Тот отвел взгляд, как бы извиняясь:

— Я действительно этого не хотел, — прошептал Урий. — Видят боги...

— Ты умрешь, — грустно прохрипел Рэми. — Нет для тебя спасения. Уже давно нет.

Лоза скользнула под колени, делая новый виток, впиваясь в голени новыми шипами.

Рэми застонал от боли. Урий вздрогнул от его стона, будто ударенный плетью.

— Ну что же ты? — нервно засмеялся Рэми. — Наверное, больно убивать друга...

Новый виток, по талии, новые раны, новый стон. И больше нет сил говорить, даже думать нет сил, только стискивать зубы, чувствуя, как стекают по щекам смешанные с кровью слезы.

— Ну что ж ты, телохранитель принца, — шептал Урий, переворачивая Рэми на спину. — Я как тебя заметил, сразу понял — маг. И вступиться за него некому. И передышку мне от боли даст на несколько лун. Твоя хранительница решила все иначе... но тогда мой господин был еще слаб, а теперь нам даже хранительница не помешает... Жаль мне тебя, но ты сам выбрал. Кричи, кричи, мальчик. Дальше сарая все равно не услышат, магия не даст. Но будет легче. Силы тебе пригодятся... умирать будешь долго.

Рэми кричал. Шипы вонзались все глубже, высасывая синими волнами силу, опустошая шумевшее внутри море. Новый крик. Густые слезы на глазах, и длинный, протяжный стон.

Где же ты, сволочь, плакал Рэми с новым приступом боли. Почему же не идешь? Не чувствуешь? Не понимаешь, чья это сила? Ты же меня ненавидишь... так приди же! Полюбуйся, не пропусти смерть племянника вождя!

О боги, как же выдержать? Почему не приходишь... Не чуешь ее сладости? Виссавии сладости? Не пьянеешь от моей боли? Где же ты!

— Как же похож на деда, — прошептал на ухо новый голос, утонувший в крике Рэми. — Кричи, кричи же, кричи! Как я люблю твои крики.

И Рэми кричал, содрогался от боли, уже не соображая, где он и зачем.

— Зря ты пришел сюда, Алкадий, — раздался рядом голос Урия. — Я бы и сам справился.

— Как же я мог не прийти? Не полюбоваться на смерть его внука. Не насладиться местью...

Рэми почувствовал, как закатилась за воротник слеза, и как на миг лоза устала высасывать силу, даруя передышку... всего на удар сердца, но и этого хватило.

— Ненавидишь меня? — прошипел Рэми. — Я тебя тоже ненавижу.

— Я рад, мой мальчик, — прошептал голос рядом. Усилием воли сдержав боль, Рэми засмеялся:

— Можешь поверить, ты пожалеешь еще больше.

Рэми выловил из синего моря внутри каплю, сосредоточившись на коротком заклинании. Сверкнул красным камнем браслет подчинения на застывшем у лица Рэми запястье, тихо выдохнул где-то Алкадий, и чужая рука впилась в волосы, заставив выгнуться дугой.

— Ну и что! Браслет подчинения перестанет действовать, когда ты умрешь. А я подожду, мальчик.

— Я не собираюсь умирать! — выдохнул Рэми, разжимая пальцы.

И вновь волны боли. И вновь крик, и вновь плач, и вновь грань между жизнью и смертью, а рядом с гранью — огненный силуэт. Искра... Искра, помоги, ну же!

Всхрапывает зло конь, поднимается на дыбы. Неистовствует вокруг магическое пламя, лижет одежду, кожу, плавит волосы. Лопается кора на опутывающей Рэми лозе, показывая белоснежную древесину, и последним усилием вонзается игрушка Шерена в мышцы жертвы.

Рэми уже не кричал. Он душу вкладывал в крик. И молил о смерти, когда боль вдруг отхлынула...

Лоза, мгновение назад бывшая живой, вдруг перестала высасывать из Рэми силы, окутывать его болью. Умерла. Еще не веря, Рэми разорвал окутывающие его витки, и, уворачиваясь от набросившегося на него с ножом Урия, через все еще льющиеся слезы закричал:

— А-а-а-а-а-р!

Слабость не давала встать. Рэми чувствовал, что в таком состоянии, почти потерявший сознание, он и мальчику одолеть не сможет, не то, что приближающегося к нему с ножом карлика:

— Ты убил ее! — кричал Урий.

— Дурак... — шипел Рэми.

Откликнулся вдруг где-то внутри брат, коснулось Рэми чужое беспокойство. Навалился на плечи вызов главы рода, заставил найти силы, чтобы встать, вцепиться в гриву Огнистого.

— Нет... не убивай, — прошептал Рэми но Искра на этот раз не послушался. Лягнув, он раскроил череп бросившегося за ними Урия, и раньше, чем Рэми успел пожалеть о смерти учителя, влетел из бушующего пламени в спасительную кляксу перехода.

Ударяет в глаза свет, скользят копыта Искры по мраморному полу, конь останавливается, а Рэми, отчаянно кашляя, чувствует, что летит...

— О боги! — вскрикивает рядом Арман. — Рэми!

Чья-то сила, кажется, Лерина, останавливает у самой земли, не давая и без того измученному телу удариться о жесткий пол. Рэми, не переставая кашлять, растирает по щекам кровь, копоть и слезы и зовет:

— Кадм!

Кто-то отодвинул Ара, опустился рядом, тихо сказал:

— Я здесь, Рэми!

Расплывалось перед глазами лицо телохранителя, но Рэми нашел силы, чтобы забрать от Эллиса листок, всунуть его в ладонь Кадма и прошептать:

— Убей всех! Огнистый... он может убить лозу...

— Убью, — сузил глаза Кадм. — Если уж ты просишь, то убью, не сомневайся, мальчик...

— Я не маль... — прошептал Рэми, теряя сознание. Второй раз в этом проклятом тронном зале. И, уж видят боги, в последний.

— Кто-нибудь мне объяснит, что тут происходит? — холодно спросил Мир, когда Лерин всем объявил — Рэми жить будет, но посвящение придется отложить на завтра.

— Да ничего особенного, — ответил Кадм, рассматривая пятна крови на светлом церемониальном плаще. — Обычная работа телохранителей. Боюсь, мне придется пропустить завтрашний праздник. Арман, одолжишь лошадку?

"Лошадка", столь неуместная в тронном зале, стрельнула в сторону телохранителя острым взглядом, явно таким поворотом событий недовольная.

Эллис при помощи Лерина поднял Рэми на руки, входя в созданный духом замка переход.

— Пойду с тобой, — холодно ответил Арман, бросив последний взгляд на брата и поворачиваясь к телохранителю. — Я тоже люблю охоту. А еще больше — месть.

— Вот и все, — выдохнула Виссавия. — Ты проиграл, брат мой. Не слышал, что сказал Рэми — он поклялся стать телохранителем Мира. А мои сыновья слово держат...

— Зачем мальчишке было надо рисковать своей жизнью? Ну зачем? И за что Алкадий так ненавидит Рэми?

— Потому как он виссавиец, — ответила богиня. — Изгнанный. Рэми ненавидит, потому как любит меня и тоскует по клану, но домой ему дороги нет, и он это знает...

— За что его изгнали?

— За его "дар", вернее, проклятие. Алкадий ест силу других, иначе выжить он не может. В молодости он "съел" силу маленькой девочки, сестры-близнеца Элана, да неудачно съел — девочка умерла. Алкадий был изгнан из клана, но Элану этого показалось мало... когда к нему пришла весточка, что Алкадий находится в одном из замков Кассии, мой маг долго не думал: снес замок вместе со всеми обитателями. И я ему в том помогла...

— Чуть было не убив Рэми...

— Умница, все понимаешь. Мне нужен был наследник, что созреет вне клана и его глупых традиций, и такого наследника я получила. Даже от своих верных хранительниц держала я в тайне, что Рэми жив, но приказала Элана не трогать... тронули его из Кассии. Алкадий знал, кто уничтожил замок, и рассказал это своему связанному магической клятвой верности слуге... Эдлаю. Как и то, что Миранис в скором времени умрет, а он, Алкадий взойдет на трон... чтобы стать на шаг ближе к уничтожению моего клана.

— Алкадий так тебя ненавидит? И ты ничего не делаешь?

— Я делаю... Эдлай никогда особо не любил ни повелителя, ни его легкомысленного сыночка, потому и решил прибрать к руках незаконнорожденную дочь при помощи Элана, на всякий случай. Это чуть было не стоило придворному жизни... Алкадий таких шуточек не понимает. Однако подумав, он решил, что это даже вполне неплохо — стать теневым повелителем Кассии и решил Эдлаю помочь избавиться от Мираниса и Деммида. Но тут появился Рэми... мой мальчик очень плохо умеет строить, зато рушить у него получается прям отлично. Сначала он "нечаянно" спас принца, с твоей помощью, не смотри на меня так, я помню, потом "случайно" стал причиной, почему Бранше спас Армана... а вся эта цепочка случайностей привела его к Алкадию.

— Почему он сам рисковал?

— Алкадий — моя ошибка. И судьба Рэми его остановить. Не телохранителей судьба, не кого-то другого, именно Рэми. Рэми, по сути, и остановил. Почти.

— Хочешь сказать, что еще ничего не закончилось?

— Откуда мне знать? Зато я знаю, что Аланна станет невестой Рэми... она позаботиться, чтобы твой культ был восстановлен. Элан по приказу хранительницы расскажет Миранису свою историю, и это слегка примирит моего Рэми со мной. Совсем немного, но большего мне пока и не надо. Когда Рэми наконец-то станет сильным, я потребую его у Кассии, и он вернется ко мне, как наследник, который не подвластен предрассудкам виссавийцев. Мне нужна была свежая кровь, и я ее получила. Для тебя же все закончилось. Живи себе и радуйся, младший бог желаний...

— Я буду следить за Рэми.

— Он вышел из-под твоей власти... да и не был он там никогда.

— Все равно... это зрелище стало слишком интересным, чтобы его пропустить...

Глоссарий

архан

Человек высокого происхождения в Кассии.

виссавиец

Житель Виссавии. Чаще всего именно так называют простые жители Кассии целителей-виссавийцев, хотя это не совсем правильно. Виссавия — страна магии. Но других ее жителей в Кассии видят редко.

Виссавия

Страна соседствующая с Кассией. Об ее обитателях знают немного. Чаще всего они великолепные целители, лечат магией бесплатно, но неразговорчивы и скрывают при встрече с чужаками лица.

дозорные

Люди, которые следят в Кассии за порядком, держат власть в этой стране, вершат суды. Набирают их из арханов, людей высокого положения.

кассиец

Житель Кассии.

Кассия

Страна, где происходит основное действие романа.

лариец

Житель Ларии. Чаще всего — оборотень.

Лария

Страна оборотней, соседствующая с Кассией.

недомерок

Так в Ларии называют не способных изменить свой облик, т.е., тех, кто не являются оборотнями.

предел

Граница между двумя странами. Защищена магией.

рожанин

Человек низкого происхождения в Кассии.

совет

Орган власти в крупных деревнях. Следит за соблюдением обычаев, собирает налоги, так же, к примеру, позволяет выжить оставшимся без кормильца семьи.

старшой

Главный в отряде дозорных.

татуировка рода

Магический знак, вроде своеобразного браслета, на запястьях каждого кассийца. У арханов цвет татуировки синий, у рожан — желтый. По татуировке можно узнать из какого рода ее обладатель, где и кому служит, а так же не является ли он преступником. Проявляется знак на запястьях сам, во время ритуала первой инициации, причисляя ребенка к роду его отца.

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Лоза Шерена