— Ну ласскажи! — продолжал ныть мальчик.
Рэми действительно не знал сказок. Он слишком рано стал взрослым, да и мать Рэми серьезная, неулыбчивая, сказками детей не баловала.
Потому Рэми хотел было уже отказать мальчишке, да вспомнил так некстати давние слова Жэрла "Помни о моей сказке, Рэми".
— Хорошо. Есть в далеком краю волшебный лес, — начал Рэми, слово за словом повторяя услышанную много раз историю.
Рис нырнул под одеяло, положив голову на колени сидевшего на краю кровати Рэми. Юноша мягко улыбнулся, погладил светлые кудри ребенка, осторожно перебирая их пальцами.
— Плодолжай! — прошептал мальчик.
— В том лесу было много деревьев, но одно выросло особенно высоким. Возвышалось оно над другими собратьями, и весь лес ему завидовал. Завидовал пышной кроне, тянувшимся в солнцу ветвям, ручейку, что поил его корни... И дерево радовалось чужой зависти. Возгордилось.
— Глупое делево, — сонно буркнул Рис.
— Глупое, — задумчиво подтвердил Рэми. И сам он глупый. Почем Жерл просил помнить эту историю? — Однажды дерево услышало голос. Слабый, почти неразличимый в шуме ветра, он доносился из-под самых корней...
"Кто ты? — спросило дерево. — Чего ты хочешь?"
"Милое деревце, помоги мне, я умираю, — ответил голосок. — Ты такое сильное, такое высокое... а мне не хватает света. Не хватает солнышка... помоги!"
"Что за дело мне до какого-то ростка?" — усмехнулось дерево.
"Но ведь у каждого должен быть друг?"
И дерево замолчало. Друг? Зачем ему друг? Зачем ему кто-то? Разве мало ему солнца? Мало ветра? Мало птиц, что клюют его ягоды, вьют гнезда в его ветвях? Разве они не друзья?
Но слова ростка запали в душу. Вспомнило дерево времена, когда было маленьким и слабеньким. Вспомнило, как тяжело было дотянуться до солнечных лучей, как было холодно и страшно внизу, одиноко... вспомнило и старую, покрытую мхом березу, что росла рядом. Береза все время шелестела успокаивающе ветвями, уговаривала не сдаваться, расти ввысь, и дерево слушало. Не сдавалось.
А когда дерево догнало березу, разыгралась страшная буря. Гнула она, пыталась сломать, и дерево жалобно стонало, сопротивляясь, но с каждым перерывом в завываниях ветра распрямляя ствол...
На рассвете все утихло, опустилась на лес тишина, и дерево поняло — чего-то ему не хватает. Не было рядом березы. Были острые щепки пня и покрытый мхом сломанный ствол у корней...
Друг, подумало дерево. Была ли та береза его другом?
— Была, — мурлыкнул Рис. — Плодолжай, Лами... прошу...
— И дереву вдруг захотелось ощутить давнее тепло, поговорить с кем-то... наполнить чувством бездну одиночества.
"Живой ли ты еще, росток?" — спросило оно.
"Живой... но уже недолго..."
"Как я могу тебе помочь?"
"Разреши взобраться по тебе к солнцу... прошу..."
И дерево разрешило. Почти радовалось оно, когда что-то нежно касалось его корней, обвивало ствол, стремилось по ветвям, щекоча кору мягкими усиками, рассказывая сказки. И дерево засыпало под тихий голос ростка, и просыпалось только с одним желанием: услышать его вновь. Порадоваться тому, что растенице за ночь подросло еще немного... совсем чуть-чуть. Еще чуть-чуть...
Когда нежные, светло-зеленые стебли достигли самой вершины, дерево было счастливо. И не заметило, как облетели листья на лозе, как мягкие, зеленые стебли стали быстро крепчать, становясь коричневыми, жесткими. Как выросли на них шипы... и лишь когда врезались они в кору, выпивая соки, иссушая, дерево взмолилось:
"За что?"
"Я тоже хочу жить!" — ответила лоза.
И когда сменилась луна с ущербной на полную, пролетал над лесом демон. Увидел огромное, иссохшее дерево, увидел увитые колючей лозой ветви и засмеялся...
Вот так пришла в мир лоза Шерена.
Рис?
Рис спал.
Рэми осторожно уложил мальчика на кровать, укутал одеялом и, потушив стоявший на столике светильник, вышел в коридор.
— Вернулся Гаарс? — спросил он у ожидавшей его Варины.
— Нет, — покачала головой женщина. — Рэми, иди, я постелила тебе в спальне брата. Поздно уже, отдохни. Когда Гаарс вернется, я тебя разбужу.
Рэми кивнул. Он не чувствовал себя уставшим, но лучше и в самом деле немного вздремнуть — ночь обещала быть длинной.
И ближайшие дни — нервотрепными. Еще вчера, на празднике первого снега, почуял Рэми, как что-то меняется вокруг... И с тех пор не мог найти себе покоя.
Рэми вчера очень жалел, что дал Бранше уговорить себя выйти из дома, "повеселиться" на празднике первого глубокого снега.
— Нельзя скучать! — кричала Даша, знакомая Бранше и упрямо тянуло Рэми в самую гущу веселой, пьяной толпы.
Даша была действительно хороша: молодое, гибкое тело нежно укутал короткий полушубок, пеной вздымались на качелях юбки, ножки защищали красные, вышитые серебром сапожки.
Она смеялась так звонко, что Рэми не выдержал, заразился от нее весельем и впервые за долгое время почувствовал себя почти счастливым. Вскоре вместе с Дашей он летел с горки, перекидывался снежками с беззаботной молодежью, пил до дна горькое, с пряностями пиво, танцевал с ручными медведями и рассекал лед коньками. Был счастлив.
И Даша — с растрепанными волосами, вымазанном в снегу полушубке казалась почти красивой. Податливой. И близкой.
В пьяном угаре, под украшенными омелой воротами, под хохот молодежи, они поцеловались в первый раз.
— Молодец! — заметил Бранше, обнимая розовощекую и столь же растрепанную подружку. — Вижу, времени зря не теряешь. Но мне, увы, пора. Дела, знаешь ли... Рэми, даже не думай — ты никуда не пойдешь! Правда, Дашенька?
— Правда! — зарделась красавица. — До утра я тебя, Рэми, не отпущу. А утро еще нескоро...
И утро действительно нескоро.
Веселилась вокруг пьяная толпа, бегали ряженные, кричали лоточники, предлагая товар, и мягкие губы Даши то и дело игриво касались щек, губ, глаз. Заставляя на время забыть и тоску по Аланне, и уже сдерживаемое амулетом непонятное чувство к Миру, и даже о себе самом забыть, отдавшись угару столичного праздника.
Но все испортил неприятный, свистящий голос за спиной.
— Простите, как пройти к площади Трех Фонарей?
Странно это. И вопрос невинный, и незнакомец смотрит открыто. Но от разноглазого взгляда Рэми трясет, и собственный голос чуть дрожит, будто принадлежит кому-то другому.
Прижимая к себе все еще смеющуюся Дашу Рэми объясняет, а сам не в силах избавиться от чувства, что незнакомец его внимательно рассматривает, не вслушиваясь в слова:
— Три квартала по этой улице, налево, через мост, и два квартала вперед, — с усмешкой и без единой ошибки повторил разноглазый. Рэми кивнул. Незнакомец сказав:
— Спасибо, — развернулся и побрел по заснеженной улице.
Рэми смотрел ему вслед и казалось ему, что праздник закончился. И спокойная жизнь его закончилась. Прямо здесь, прямо сейчас, рядом с горько пахнущими елками по обе стороны дороги, и под разноцветными фонариками, красящими снег шаловливыми искорками.
— На меня смотри! — обиженно протянула Даша, поднявшись на цыпочки и пытаясь поймать губами губы кавалера.
Рэми ответил поцелуем на поцелуй, прижал Дашу к себе и сам удивился: губы девчонки уже не казались сладкими, и сама она стала вдруг другой... пошлой, пахнущей вином, слишком веселой. А Даша пила все больше.
Рэми раз за разом покупал ей сладкое вино. И чем больше она пьянела, тем больше он трезвел. Когда же Даша в очередной раз потянула его к ларьку с напитками, Рэми отказал.
— Жадина! — пьяно насупилась Даша. — Жадина!
— Идем домой, — осторожно вставил Рэми. — Я провожу...
— А что мне дома? — взвилась Даша. — Батька пьяный, мать усталая или куча братишек-сестренок? Ночь мне портить надумал? А не выйдет! Что я, зря тряпки одалживала? Зря весь вечер за тобой бегала... теперь, милок, ты мой.
— Я не твой, — спокойно заметил Рэми.
— Тогда и отстань!
Рэми усмехнулся. Прижал Дашу к себе, крепко, погладил растрепанные каштановые волосы и дал выход силе... Так, как учил его Урий. Отрезвляя, успокаивая неразумную девчонку в сладких объятиях магии. А когда отпустил, Даша вдруг сникла, заплакала, размазывая рукавичкой слезы по щекам:
— Что ж ты думаешь? Все тебе можно?
Рэми вдруг понял, что ошибся и лишив девчонку шального, праздничного безрассудства, вернул ее в суровую, неприятную для ее явь. Не стоило.
— Идем домой!
— Не пойду! — закричала Даша. — И ты за мной не ходи! Слышишь!
— Даша...
Чуть позднее сидел он на скамье у катка и смотрел, как Даша зло режет лед коньками. И хотелось ему пойти, извиниться, да вот только вины за собой он не чувствовал. Да и Даша в извинении, кажется, не нуждалась — спустя мгновение она улыбалась симпатичному, высокому парню, давалась ему в руки, двигалась в такт мелодии флейты, и смеясь, прижималась к новому кавалеру.
Рэми кавалера узнал и мгновенно успокоился — Хлыст, друг Бранше, девчонку не обидит, да и домой проводит. Может, оно и к лучшему — к чему портить Даше праздник только потому, что у самого на душе кошки скребутся?
Людей становилось все больше — все ожидали рассвета, а с ним — удара колокола, оканчивающего праздник. Встали у бортика конькобежцы, а на лед выбежали танцоры. Некоторое время Рэми следил за замысловатыми движениями, но вскоре заскучал. Посмотрел на прижимавшуюся спиной к новому кавалеру Дашу, на ее покрытые румянцем щеки, на обнимавшие тонкую талию чужие руки и усмехнулся.
Что ж, выбор твой. Да и не жаль.
Прощаясь с праздником и с хорошим настроением он скользнул взглядом по толпе зрителей — сначала по рожанам, потом по ложам арханов. И вздрогнул.
Аланна сидела на подушках и скучающе рассматривала пушистую муфту. А за ней стоял виссавиец. Жених.
Закутанный в синюю ткань до самых глаз он отличался от арханов, как отличается орел от оленя. Если сила архана чувствовалась лишь слегка, то синяя аура Элана слепила внутренне зрение так сильно, что Рэми не сразу и понял: виссавиец смотрит в его сторону...
Померкла вдруг аура виссавийца. Мгновенно, безжалостно. Как огонек свечи, задутый сквозняком.
Рэми попятился назад... Но не отпускал взгляд виссавийца, и было глазах Элана все — гнев, смятение, надежда, даже слезы.
Смесь чувств, столь сильных, что Рэми захлестнуло, заставило неосознанно заслониться щитом, отбросить чужие эмоции назад, на Элана, потому как чужие, потому как ненужные, потому как слишком сильные!
Виссавиец медленно бледнел. И все смотрел и смотрел на Рэми, будто видел в мальчишке-маге что-то важное, знакомое. А потом вдруг легко перемахнул через борт ложи и плавно слетел на каток.
Шарахались от безумца изумленные танцоры, бросилась к перилам ложи Аланна, смолкла на мгновение мелодия, чтобы, подчиняясь жесту стоявшего у края катка старшого, заиграть вновь. А Элан ничего не видя шел... К Рэми.
Рэми с головой погрузился в молчание магии, и остались в этом мире только он и бегущий в нему все быстрее виссавиец. Очнувшись, Рэми резко развернулся, врезавшись в праздничную, казавшуюся танцами разноцветных теней, толпу.
Люди его уже не видели. Не переставая смеяться, шутить, не отрывая взгляда от танцоров на катке, они чуть отходили в сторону, давая невидимому магу дорогу. И Рэми бежал. Все быстрее, чувствуя всей кожей, что Элан не отстает, не отказывается от преследования, а пронзает толпу в шагах десятков от Рэми, не упуская юного мага из виду.
Толпа стала реже, фонарики на узкой, заснеженной улице, уже почти не появлялись. Рэми пролетел мимо целующейся парочки, скользнул в темный переулок, и вжался в стену.
От запаха гнили становится плохо. Темнота, чуть рассеянная далекими звездами, густеет. И молчание магии, столько знакомое, давит на грудь, мешает дышать. Где-то вдалеке разносится смех. А здесь... здесь осталось только биение сердца. И в такт ему — шаги виссавийца.
По подбородку течет кровь. Прокушенная губа пульсирует болью. А Элан близко, совсем близко — протянуть руку и дотронуться.
Но виссавиец Рэми почему-то не видит, будто ослеп. Стоит рядом, в двух шагах, тяжело дышит и вслушивается в темноту. Рэми чувствует его запах... сирень, от виссавийца пахнет цветущей сиренью. Свежестью раннего утра. И пряным ароматом магии...
— Этого не может быть! — прошептал Элан, опираясь ладонью о стену. — Он мертв, не береди рану! Это не может быть он...
Рэми еще больше вжимается в стену. Закрывает глаза, усиливая вокруг поле магии. И молится богам, чтобы этот скрывающий лицо урод-виссавиец не заметил и прошел мимо.
И тот прошел...
Лишь спустя пару ударов сердца Рэми удивленно встрепенулся. Обмануть мага так легко? И виссавийцы, холодные, безжалостные целители, хранители морали в Кассии... неужели они способны на чувства?
Рэми вынырнул из вчерашних воспоминаний, не очень-то горя желанием думать о преследующем его виссавийце и о том незнакомце, с разными глазами. Не хотелось думать и о Даше, забыв о которой, Рэми после встречи с виссавийцем вернулся домой. И за которую очень сильно получил позднее от Бранше... мол, Рэми девушку доверили, а Рэми ее даже до дома не проводил.
Не проводил... потому что вернуться на площадь после встречи с Эланом было выше его сил.
Рэми сел на кровати и быстрым жестом стянул через голову тунику. Снял домашние, мягкие сапожки, раздвинул занавеси и лег на кровать, любуясь на усыпанные звездами небо, сам не заметив, как погрузился в глубокий, обжигающий сон.
Холодно. Покрывается мурашками обнаженная кожа и шершавая ладонь проводит по груди, размазывая едкую, неприятную мазь.
— Красивое тело, — шепчет Урий, втирая кашку в живот Рэми. — Жалко. И силы твоей жалко, только вот у меня нет выбора... совсем нет.
И Рэми чувствует, как что-то ласкает его ступни, мягко связывает их вместе, а потом делает виток вокруг голеней, овивает бедра, живот, грудь, шею, щекочет щеку и появляется перед глазами. Росток. Маленький, нежный, и такой безобидный, что касается губ приветливая улыбка.
— А теперь не шевелись, мой мальчик, — сказал Урий. — Не сопротивляйся. Тогда болеть будет меньше.
Нежный росток быстро крепчает, становясь коричневым, и ласкавшие тело побеги вдруг врезаются в кожу, оставляя кровавые следы. И хочется кричать, но губы не слушаются, не размыкаются, и горло будто чужое, пересохла, отказываясь исторгнуть даже самый слабый стон.
Лишь льются из глаз слезы, горькие, беспомощные, и хочется поймать взгляд Урия, да не удается. Не смотрит он на Рэми, лишь поправляет лозу, давая шипам крепче ворваться в тело, разорвать мышцы, добираясь до самых костей. И единственное, что может Рэми — это выгнуться от боли, едва слышно застонав сквозь зубы.
— Тише, мой мальчик, — сочувственно шепчет Урий, гладя волосы Рэми. — Прости меня... но ему нужна сила.
Урий вдруг исчезает с поля зрения Рэми, а где-то рядом слышится звук удара, следом — крик колдуна и треск костей.
— Не тронешь ты моего сына, проклятое создание! — бьет словами, как кнутом кто-то, и Рэми чувствует, как выходят из тела шипы, как уползает куда-то лоза, как он вновь может двигаться, может свернуться комочком на холодном полу.
