Прототип бога (главы 1 - 9)

К их приходу двое горе-сторожей беззаботно лежали в хмельном бесчувствии. Третий, упитанный, торчал все там же и, похоже, ухитрился заснуть стоя. Антаглоуф даже нарочно притянул взглядом его лицо — ведь точно, дремлет. Глаза прикрыты, дыхание ровное, глубокое — брагу выветривает, бедолага.

Двое оставшихся, впрочем, к товарищам пока не присоединились — сидели на расстеленных куртках и вразнобой тянули какую-то залихватскую песню, которая у них почему-то выходила очень унылой. Данкаут показал ходоку раскрытую ладонь — подожди, мол. И впрямь: не прошло и семи минут, как тот из них, кто был одет почище, неуклюже поднялся и, шатаясь, словно былинка в ураган, побрел почти к тем же зарослям, где укрылись Антаглоуф и его чешуйчатый помощник. Оголившиеся ветки кустарника плохо скрывали затаившихся, поэтому Отражатель пригнулся и быстро переместился к тому месту, куда, судя по всему, должен был дойти подвыпивший разбойник.

И когда караульщик туда все-таки добрался и распустил пояс, то немедля получил по темечку окованной палкой. Не успев и пикнуть, незадачливый сторож свалился в кусты.

— Везучий — даже рожу вроде не расцарапал, — тихо высказался Данкаут. — Подождем — сейчас другой его проверять придет.

Верно. Последний из пятерых собутыльников, обеспокоенный долгим отсутствием товарища, сперва несколько раз громко его позвал, именуя каким-то "Шнырем". Затем перешел к скверной брани, с усилием встал — правда, для начала на четвереньки. И, наконец, смог отнять руки от опоры, выпрямиться, а дальше уж кое-как зашагал. Широко расставлял ноги и, на всякий случай, руки, но так и не сверзился — тоже доковылял до кустов. Где и получил той же палкой, только не в затылок, а в лоб.

Дальше, правда, удача закончилась: детина со шрамом как-то различил посторонних сквозь дремоту. Он отлепился от бревна, неожиданно резво выхватил топор и заорал, будя остальных дозорных. Те на подмогу не спешили, но вроде бы зашевелились, продирая глаза.

Отражатель ринулся к разбойнику, перемахивая через кусты. После очередного прыжка несчастливо приземлился на ногу, где не было половины ступни, и растянулся на земле. Толстяк времени не терял, пнул нерасторопным выпивохам под ребра, огляделся в поисках пропавших. Не обнаружив их, завопил еще громче, и Антаглоуф со злостью подумал, что сейчас этот гад точно весь лагерь созовет. Что ж так орать-то? Всего ведь двое чужаков к воротам лезут!

Действовать приходилось живее, и потому Антаглоуф, поднявшись, не обратил внимания на то, что топор детина ухватил как-то неправильно. Зачем он так сделал — стало ясно сразу, как ходок оказался шагах в десяти: мужик лихо метнул топор в пришлого, угодив ему прямиком в правое запястье. Отражатель на бегу выронил свой шест, не смог удержать его одной рукой — в другой крепко увяз топор, проткнув ее насквозь и не давая согнуть кисть. Однако ходок не растерялся — не стал мешкать, поднимая оружие, а схватил кадушку из-под браги, которая подвернулась под ноги. Чуть не упал — надо все-таки с подрубленной ступней осторожнее! Но успел с размаху надеть кадку прямо на голову толстяку — а пускай не орет! — и хватить по ней обухом топора, засевшего в руке. Потом еще и еще — здоровой рукой, снова обухом. Вышло хорошо вдвойне: сотрясение выбило топор из развороченной мертвячьей плоти, а мужик икнул и шмякнулся брюхом вниз, нелепо подогнув колени.

С теми двумя караульными, которые все еще пытались протрезветь, Антаглоуф обошелся совсем просто: снял кадушку их дородного товарища и от души огрел разбойников по нечесаным затылкам. Все, стало быть, проход освобожден, теперь надобно поскорее разобраться с засовом на воротах.

— Быстрый ты, ходок, — отметил запыхавшийся Данкаут, ставя к ограде жердь Отражателя. — Я за тобой не поспел. Ну, давай, взялись за брус...

Засов сняли легко — вурдалачья сила пришлась кстати. Увы, рука, пробитая топором, слушалась гораздо хуже. Не зря ходок насчет нее опасался... Ну, разбойник, вот сволочь жирная! Хотя, конечно, Антаглоуф и сам виноват — поторопился, оплошал. Мог бы приметить и увернуться.

Совсем не ахти. Палец, отхваченный повелителем Привратницы, только начал отрастать, на другой руке мизинец слепым зверем откушен... Полступни на разведку выползало, теперь съедено. И вот еще с рукой нелады... Функциональность синтоида утрачена на 16%.

Приоткрыв створки, ходок с охотником проскользнули внутрь. Навесить засов обратно, разумеется, не получилось, но с той стороны рынка почти никого не бывает — иначе те пятеро не стали бы так нагло уж надираться. Значит, и побитых караульных, и незапертые ворота увидят нескоро. А потом разбойникам не до того будет — когда невольники-то разбегаться начнут.

До загона шли открыто, не таясь — пусть все думают, будто так и нужно. Лица, правда, старались прятать, наклонив головы: все-таки внешность у обоих не особо заурядная. Может, поэтому и нарвались у самого сруба на пару ухарей из числа разбойничьей обслуги, нежданно вывернувших из-за угла.

Парни — плюгавый и коренастый — вдвоем тащили пузатый чан с каким-то мутным взваром. Должно быть, рабов кормить. Встреча с чужаками, впрочем, для этих тоже была внезапной — плюгавый, раскрыв рот, сбился с шага, чан накренился, из него плеснуло на землю. Обернулся к нему коренастый разбойник, явно желая выругать подручного, но тут сам увидел Антаглоуфа и так, вполоборота, и остановился. Захлопал глазами, хлюпнул носом и выдал:

— А вы тут откуда?

— Из-за леса, из-за гор, — буркнул Антаглоуф, отводя руки для удара. Кажется, плюгавый вышел из отупения и о чем-то догадался, но ничего предпринять уже не сумел: увесистое оголовье шеста впечаталось ему в скулу. Отражатель намеревался другим концом зацепить второго разносчика, но покалеченная рука подвела — ушла вниз, пронося шест мимо противника. Но Данкаут сейчас был рядом и залепил наборной рукояткой ножа ему в правый висок. Парни брякнулись почти одновременно, из чана шумно хлынуло на землю.

— Однако, ты скор! — с удивлением оценил чешуйчатый охотник.

— Упырям так положено, — предположил Антаглоуф и пнул по голове плюгавого, который излишне легко перенес удар жердью. — Пусти-ка меня к двери.

Он решил не возиться с крюком — вместо этого надкусил дверь там, куда крепился запор, и цапнул его, выдирая с корнем. Дерево крякнуло и уступило напору, дверь с черствым скрипом отворилась, впустила ходока в рабье пристанище.

Заторопился по длинному проходу, впопыхах считая стойла-клетушки по левой стороне. Кейрини лазутчик увидел в седьмой. Четыре, пять, шесть...

Вот! Та самая клетушка. Антаглоуф, не ожидая Данкаута, схватился за деревянную решетку. Никаких замков на ней не нашел — очевидно, просто разбирают, когда сажают туда раба или выводят к покупателю. Ну, мертвецу не привыкать деревяшки перекусывать.

Сухие жерди крошились, едва только Антаглоуф смыкал на них челюсти. Все, можно выбивать...

Отражатель поднял взгляд и встретился с глазами сестры, в которых плескалась горячечная отчужденность и смертная тоска. Потом на ее изможденном и чумазом лице промелькнуло узнавание, за ним — сверхъестественный ужас пополам с земной радостью.

— Братик... — прошептала она. — Вот и свиделись. Хворь-то у меня какая... А мне... эти... сказали, что умер ты... Что они тебя убили...

Антаглоуф глядел на нее и не мог насмотреться. Пока жив был — все в походах, чтоб ее кормить... Как она теперь будет, когда брат к колдуну в прислужники уйдет? Но ничего, главное — нашел. Теперь-то точно выручит, спасет, выведет...

Перед ним — дорогое родное лицо. Грязное, исцарапанное, горящее багровым румянцем, с набрякшими восковыми веками и густо-синими полукружьями под глазами — но сколько же он ждал, чтобы ее увидеть, легонько прикоснуться к щеке. Долгожданная тягостная встреча.

Надо что-то ответить, иначе она решит, что к ней пришел безмозглый хищный труп. И так натерпелась такого, чего некоторым и за три жизни не перенести. Нельзя ее больше пугать.

— Да, было такое, — неохотно признался Отражатель, клацнув гортанью невпопад. — Ну, всякое случается. С ходоками-то...

— Значит, ты за мной пришел? — прерывисто вздохнула сестра. — Меня забрать?

— Спрашиваешь. Конечно, за тобой, за кем еще. Смешная ты, сестренка...

— Я чуяла, что недолго мне осталось... — Кейрини безучастно откинулась на солому. — С собой меня заберешь? Ну... В Призрачные Чертоги?

— Чего еще выдумала! В какие Чертоги?! — Отражатель чуть не перекрестился, но передумал. — Домой заберу, домой к нам с тобой... Будешь жить еще, еще весной по траве босиком побегаешь.... Еще соседи перепьются, когда замуж пойдешь!

На этих словах Антаглоуф доломал решетку, опустился на колени и осторожно обнял сестру. Все тревоги, невзгоды и страшная заупокойная беда сразу остались там, где-то в далеком-далеком черном прошлом. Нашел. Жива.

— Ты знаешь, братец, что-то мне совсем плохо... — говорила Кейрини и съеживалась в ознобе. — Кашляю шибко, сердце заходится, в груди так и жжет, так и жжет... Не дойти мне домой.

— Ничего, ничего... — отвечал Антаглоуф, гладя спутанные пепельные волосы. — Доберемся. Как не добраться? Теперь-то я тут... С тобой я...

Они бы так еще долго сидели, отрешившись от жестокого мира, но жестокий мир им этого не позволил. Сзади раздался хриплый злобный окрик:

— Ты что это делаешь?! Почему не на воротах?

Сестра сдавленно вскрикнула. Мгновенно очутившись на ногах, Антаглоуф почти что нос к носу столкнулся с торговцем людьми — он был знаком ходоку по данным лазутчика.

Торговца в этот раз сопровождали не прежние покупатели, а ребята каторжного вида — снова парой, одеты в плотные кожанки. Выводить кого-то из рабов собирались, что ли?

От стены сбоку от них отлепился Данкаут — поможет, не увидели его в тени, а пока...

— Да я тут мимо шел, гляжу — крюк вырван, клетка разломана... — вяло оправдался Отражатель, пряча смоляные глаза и пытаясь состроить простецкое лицо. Неубедительно развел руками и резко ткнул ближайшего удальца кулаком в печень. Мертвячий удар куда сильнее, чем был у живого ходока: мужик закряхтел и согнулся в три погибели.

— Ах ты ж мразота! — заорал торговец. — Валите его, парни!

Антаглоуф искренне поддал пригнутому по лицу коленом, ловя другого за руку, в которой он держал тесак. Пока тот лягался и силился высвободиться из покойничьей хватки, торговец тюкнул ходока топором в грудь, где лезвие опять увязло. Повеяло чем-то едким. Из раны медленно полилась маслянистая жижа, смешанная, наверное, с кровяной стужей, поскольку одежда и железо подернулись инеем. Только этого еще и не хватало...

Тут торговец сипло взвыл и прекратил дергать топор. Это Данкаут пырнул его ножом под мышку. Ходок отцепился от руки врага и сбил торговца локтем на пол, а чешуйчатый хрястнул второго мужика обухом топора по переносице. Брызнула кровь, каторжник гнусаво охнул и шлепнулся на задницу. Первый разбойник, который пострадал от удара в печень, пытался встать, но струсил и счел за лучшее прикинуться обморочным.

Разбойников связали обрывками их же рубах и оттащили вглубь стойла. Кейрини порывалась помочь ходоку и его спутнику, но была так слаба, что даже у стены не могла удержаться стоя, сползала по ней вниз. Закончив с торговцем и его приспешниками, Антаглоуф подхватил сестру на руки и вынес из разломанной клетушки. Всколыхнулась полузабытая детская нежность — носил ее так еще тогда, когда она и через крыльцо перебраться не умела...

— Ты пока тут побудь, с ним вот, его Данкаутом звать, — пояснил ходок сестре, усаживая ее у поперечного бруса. — Я другие стойла открою, чтобы нам потом в суматохе уйти.

Отражатель пошел вдоль рядов, сокрушая по очереди деревянные решетки. Перед этим, подходя к следующему невольнику, скрипуче объяснял, что выходить из постройки нельзя до тех пор, пока не будет особого разрешения. Из уст существа, которое в один присест разгрызает толстые брусья и коротким укусом размыкает колодки, это звучало крайне внушительно. Волю покойника никто из рабов нарушать не спешил.

У одной клетушки Антаглоуф замешкался: оттуда на него смотрел черный дикарь, босой и замотанный в гнилые лохмотья. Ходок задумался, следует ли выпускать эдакого, но черный глядел с такой мольбой, что Антаглоуф решился попробовать. Очень надеясь, что не пожалеет об этом, ходок раскусил деревяшки и постарался втолковать дикарю, что выходить еще нельзя. Несколько раз с назиданием указал пальцем на пол стойла, потом — на проход, скрестил руки и выразительно тряхнул ими. В заключение сильно ударил кулаком в раскрытую ладонь и провел ребром ладони по горлу. Понять, дошло ли до черного, он не сумел, но дикарь остался в стойле, в проход не сделал ни шагу. Видимо, ходок был убедителен.

Выяснилось, что в загоне были и другие дикари — еще трое черных и... кажется, один белый. Ходок так и не смог понять, то ли он из лесного племени, то ли просто не в себе. С ними всеми Отражатель провел ту же немую беседу, рассудив, что дикие при побеге могут внести в неразбериху вескую долю. Все на пользу будет.

Среди черных была и женщина — на диво полная, с широкими по-мужски плечами и необъятными бедрами. Но при том мускулистая и подвижная, чем слегка походила на молчунов. Антаглоуф даже присмотрелся внимательно: нет, от третьего глаза ни следа, да и черты совершенно человеческие. Непривычны, конечно, были ее вывороченные ноздри, плоская переносица и обвисшая нижняя губа, но молчунов ходок уже видел — другие они совсем.

Вот перед следующим загоном Антаглоуф как встал, так и остолбенел, с одурением пялясь на его обитателя. Теперь понятно, что там за лапы заметил пробегавший модуль.

Лапы... Да что там лапы! Отражатель знал, что на рабьем рынке можно всякого навидаться, да и после каравана с уродами удивить его было трудно. Но тут сидела тварь, больше всего, если судить по рассказам, похожая на болотного ящера из восточных топей!

Ящер, осоловелый от осеннего холода, сидел у стены на корточках, подогнув под себя мясистый хвост. Сам — серо-зеленый, пегий какой-то. Кожа чешуйчатая — но не как у Данкаута, иначе. Больше за змеиную похожа, в темных разводах и пятнах. Верхние лапы — длинные, с худыми узловатыми пальцами, на пальцах — бороздчатые когти, загибаются внутрь... По два пальца на каждой лапе от других отстоят — почти как у человека... Недаром тварей этих, стало быть, ящеролюдами называют. Ну, в деревнях. По-настоящему-то их в срединных землях не так зовут... А как? Не вспомнить уж, хоть и слышал.

И зачем его тут держат? Кто его купит? Разве что с уродами возить, диковина же. И как сюда довезли, где поймали? Великие Топи-то очень далеко, а ящеролюды от них не уходят.

Антаглоуф так озадачился невиданным узником, что ненадолго забыл об остальных. Ящер сонно приоткрыл один глаз, безразлично покосился на ходока. Уже было опускал тонкое веко, но, похоже, заметил разгромленное стойло за спиной подошедшего. Вмиг оживился, разлепил второй глаз, медленно, неуверенно распрямился. Отражатель слыхал, что без тепла они вялые, как давешние жуки...