Язычница

— Знаешь что, Ян, — тихо заговорила Катя, безучастно глядя на заметавшегося в клубах табачного дыма комара. — Враньё это всё, что перед финишем открывается второе дыхание. Вон вроде бы перед прошлым перерывом казалось, совсем чуточка осталась. Час прошел, а ни конца, ни края нашим трудам не видно.

— Нашим — не видно, а Менестрель с Лёхой уже откосились. Теперь с чистой совестью Германовские байки о Нильско-Амазонских крокодилах и мамонтах слушают, — усмехнулась Янка, кивнув в сторону берега, где внимая профессорским россказням, вальяжно развалились на черепках два недавних косаря.

— Надо было и нам с тобой вызваться.

— Косить? Ага, одни уже вызвались и отправились чистить... как его там? Новый Колизей. Мне бы косу в руки точно никто не дал.

— Это точно, — фыркнула Катя. — И как тебе только всё это удается? И потолки, и стекла, и лодка...

— Ага, и извержение Везувия, и нашествие татаро-монгол, и взрыв на Чернобыльской АЭС. Кать, хоть ты-то не начинай!

— Не будь ты "Мисс Катастрофой", могли бы мы с тобой уже наслаждаться заслуженным отдыхом, как те двое. Авось, и узнали бы, наконец, как все-таки охотились на мамонтов наши далекие предки.

— Оно тебе надо? Охотились и охотились. Может, ямы рыли и туда их загоняли, а может, всей толпой с копьями на них кидались. Какая разница?

— А вдруг на пересдаче спросит...

— Да ну тебя, — Янка лениво взмахнула сигаретой и снова поднесла ко рту кружку с чаем. — И кто бы мог подумать, что мы будем такую бурду литрами поглощать и радоваться? Не удивлюсь, что завтра за милую душу буду и овсянку уминать.

— Она полезная.

— Да слышала я уже эту песню... Слышала. Ты, кстати, Геродотика не видела?

— Спит ваш блохастик в тенечке. В Новых Гребенях, — плюхнувшись на лавку неподалеку от Янки с Катей, вмешалась в разговор Верка-металлистка.

— Еще чуть-чуть и я начну жалеть, что не родилась декоративной собачкой, — досадливо протянула Катя.

— Ну, в плане умственного развития ты от нее недалеко ушла, красотуль, — ехидно хмыкнула Верка, картинно изогнув украшенную тройным пирсингом бровь.

Янка глубоко вздохнула, предостерегающе сжав Катино запястье, и, не поворачивая головы, сладкоголосо протянула:

— Вот слушаю я тебя, Верунчик, понимаю, что чем дольше с тобой общаюсь, тем больше мне нравятся собаки. Они и умнее, и добрее. И тявканье их гораздо приятнее на слух, чем твои остроты.

Верка дернулась, намереваясь парировать что-то в ответ, но вдруг заметила спускающегося по тропе начальника экспедиции и обидные слова будто утратили для нее свою актуальность. Девушка заворожено уставилась на обнаженный торс мужчины. Почувствовав перемены в настроении однокурсницы, Янка проследила за ее взглядом и досадливо закусила губу. Что-то неприятное, почти тошнотворное всколыхнулось в груди. Царапнуло по сердцу и камнем осело в животе. Не что-то, а ревность. Необоснованная и абсолютно бессильная. Не завязывать же глаза каждой девице, которая вздумает плотоядно смотреть на Павла Андреевича.

— Ни финтыкс себе... Вот это самец! — изумленно присвистнула Верка и нарочито громко добавила: — Ты, Мальцева, среди своих престарелых толстосумов хоть раз такие тела встречала?

В глазах на мгновение потемнело от ярости. К насмешкам такого рода Янка давно должна была бы привыкнуть. Но здесь, на острове, они почему-то задевали ее гораздо больнее, чем в Москве. Что тому виной? В глубине души Янка уже понимала — Павел Андреевич, перед которым ей вдруг захотелось предстать в самом выгодном свете. Не получалось...

Титул "Мисс Катастрофы" и сплетни о проституции, которые она сама с упорством садомазахиста старательно подпитывала прежде, вдруг обернулись против нее же. И теперь, едва ли не впервые за долгое время она не сумела найти достойного ответа на подколки однокурсников.

Янка метнула испуганный взгляд на начальника экспедиции. Быть может, ей только показалось, что голос Верки звучал слишком громко, и Павел Андреевич на самом деле ничего не услышал? Но, столкнувшись с его сосредоточенным прищуром, девушка осознала всю иллюзорность этой надежды. Услышал. Конечно, услышал. Остановился в десятке метров от девчонок, едва успев спуститься от раскопа. Облокотился на черенок лопаты, демонстрируя окружающим точеные мускулы на руках и груди, плоский живот с тонкой полоской темных волос, уходящей под пояс штанов цвета хаки. Прищурился и теперь смотрел на нее, Янку, не тая раздражения и, кажется, снисходительного превосходства.

Захотелось вскочить с лавки, подбежать к нему. Крикнуть, что все это ложь. Убедить. Заставить поверить. Только зачем? Разве есть ему какое-то дело до маленькой неуклюжей сиротки — "Мисс Катастрофы" и ее постельных похождений?

На смену горечи и обиде пришла исступленная ярость. Огненным потоком она хлынула в голову. Перед глазами начал стремительно сгущаться серый, непроглядный туман. В точности, как накануне вечером... Уши наполнил мучительный звон, переходящий в гул. И побороть его Янке было уже не под силу.

— С каких это пор ты в нимфоманки заделалась, Верунчик? — будто издали донесся до нее непривычно насмешливый голос Кати. Локтя ободряюще коснулись пальцы подруги, даря надежду на благополучный исход неприятного разговора.

Как утопающий, цепляющийся за тонкую соломинку, Янка попыталась сосредоточиться именно на этом полном дружеского участия касании, откинув прочь и взгляд начальника экспедиции, и обидные слова Верки, которые снова сделали ее, Янку, центром внимания заскучавшей общественности.

Усилием воли Янка стряхнула с себя секундное оцепенение и попыталась скривить губы в язвительной ухмылке. Заговорила.

— Кать, да что с нее взять? Человек, может, впервые в жизни нормального мужика в полураздетом виде увидел. Раньше-то все с прыщавыми малолетками дело иметь приходилось. Вот и хочет попросить совета, интересуется... Правда ведь, Верунчик?

— У кого? У тебя что ли? Нафига мне твои советы? — зло сощурилась Верка.

— Ну как же? Ты же мне свечку держала. В деталях знаешь, с кем, когда и в какой позе я была. У кого, как не у меня, тебе спрашивать советы по обольщению... Как ты сказала? Самцов? Слово-то какое обезьянье... Тебе под стать, мартышка ты наша пирсингованная.

Голос не дрогнул, а, наоборот, прозвучал слащаво и немного тягуче, ничем не выдавая ни ярость, изжигавшую Янку изнутри еще мгновение назад, ни негодование и обиду. Довольная произведенным эффектом, девушка вновь поднесла ко рту кружку и сделала большой глоток чая. Вздохнула, лукаво покосившись на Верку.

— Да ты, Верунчик, не переживай. Будет и на твоей улице праздник. Труд сделал из обезьяны человека. Авось, и тебя к концу экспедиции в божеский вид приведет.

Краем глаза Янка заметила, как Павел Андреевич с легкой усмешкой на губах сунул руку в карман. Покрутил в пальцах вынутую из пачки сигарету и прикурил. Скользнул взглядом по отдыхавшим студентам и очищенной от бурьяна поляне, оценивая результат их трудов. А потом неторопливо двинулся дальше к полевой кухне.

Что у него на уме и на сердце? Досада? Или, быть может, он давно привык к оценивающим и восхищенным взглядам студенток, воспринимая их как данность?

Янка поднесла ко рту кружку с чаем и, силясь окончательно восстановить пошатнувшееся самообладание, отхлебнула.

Верка почему-то задумчиво притихла, даже не пытаясь парировать что-то едкое в ответ на последнюю реплику Янки, и понять, что у нее на уме, не удавалось. Повисшее молчание прервала Катя. Поднявшись с лавки, она выплеснула остатки чая на землю и громогласно заявила:

— Не знаю, чем кому-то из нас может помочь труд, а эта странная жидкость явно ничего хорошего нам не сулит. Повезет, если дело ограничится легкой диареей.

— Катюш, скажи спасибо, что хоть какая-то вода есть. Представь себе, что мы тут совершаем трудовые подвиги мало того, что под палящим солнцем, так еще и без воды. На фоне такой перспективы и канализационный сток покажется святым источником.

— Не покажется, — безапелляционно заявила Катя, для пущей убедительности решительно покачав головой. — Какая разница без воды или с водой, но совершенно непригодной к употреблению? Сама подумай, мы в ней моемся, стираем, полощем. Не сомневаюсь, что кто-то уже успел справить туда малую нужду...

— Скажу тебе больше, подруга! Или нет, лучше оставайся в неведении. Крепче спать будешь.

— Теперь не буду, — обреченно вздохнула Катя, подозрительно покосившись на водохранилище. — Говори уж. Ты же знаешь, какая я мнительная, такого себе могу напридумывать из-за недостатка информации. Так что договаривай, раз начала.

— Да не вопрос. Пораскинь мозгами, Катюш, и сама поймешь, что попало в зону затопления при создании Костромского разлива?

Катя задумчиво наморщила лоб, снова посмотрев на широкую водную гладь, опоясывающую остров. Озарение снизошло на девушку далеко не сразу, а лишь когда ее взгляд наткнулся на виднеющийся вдали шпиль полуразрушенной колокольни.

Боясь поверить страшной догадке, Катя с надеждой обернулась к Янке.

— Ну скажи, что ты меня сейчас просто пугаешь своей неуемной фантазией, прошу тебя!

— Если хочешь, скажу, — ехидно улыбнулась Янка. — Конечно, никакие кладбища в зону затопления не попали. Конечно, нет. В этой местности вообще испокон веков никого не хоронили. Люди жили вечно.

Катька обреченно вздохнула, но все же предприняла еще одну попытку докопаться до правды.

— И ты еще шутить на эту тему можешь? Мы же все тут отравимся трупным ядом и умрем!

— Не умрем! Марганцовка — лучший друг российского археолога. И потом, мы эту воду не в сыром виде пьем, а кипятим.

— В этот раз чай точно не успел вскипеть.

— Зато марганцовки в нем предостаточно, — снова отхлебнув из кружки, уверила подругу Янка. — Поверь мне.

— А тебе все эти ужасы про зону затопления Павел Андреевич понарассказывал или ты сама догадалась? — уже не рассчитывая получить обнадеживающий ответ, продолжила допытываться Катя.

До сих пор молчавшая Верка, будто очнулась от забытья при этих словах.

— Ого! Вижу, наша Яна уже взяла начальника экспедиции в оборот? — ядовито протянула она. — Пошла проторенной дорожкой.

Почти успевшая позабыть о недавней стычке с однокурсницей, Янка снова досадливо поморщилась, но промолчала, радуясь, что на этот раз Павел Андреевич уж точно не слышит прозвучавших в ее адрес обвинений. Поднесла ко рту почти докуренную сигарету и глубоко затянулась.

— Эх, и губы жжет, и носу жарко, а бычок выкинуть жалко, — с сожалением глядя на окурок, вздохнула она.

— Ян! — осуждающе протянула Катя. — Тебе стыдно должно быть, а ты, кажется, даже гордишься своим курением!

— По крайней мере, ничего постыдного в нем точно не вижу. А судя по тому, как на него реагируют комары, рекомендую и тебе...

— Конец перерыва! — прервал ее на полуслове громогласный голос Германа Альбертовича. — Барышни, не рассиживаемся! Не рассиживаемся!

— Барышни курят!

— Покурите после получения зачета по практике. А сейчас прекращаем полировать лавку филейными частями тела и приступаем к работе.

— Кто бы еще объяснил, какое отношение наше сегодняшнее времяпровождение имеет к археологии...

— Яночка, деточка моя ненаглядная, а вы рассчитываете получить запись в зачетке исключительно за душераздирающие вопли на рассвете?

— Ну почему же "исключительно", Герман Альбертович? — ехидно усмехнулась Верка. — У нашей Яны очень разнообразные методы. Начиная от лаючей шавки, заканчивая налаживанием контактов с начальником экспедиции.

— Ах, вот оно что? — не тая сарказма, протянул профессор и, по своему обыкновению приспустив очки, взглянул на Янку. — Но в таком случае, смею вам напомнить, милейшая барышня, что Павел Андреевич руководит археологической практикой студентов Костромского Университета, а вы, если мне не изменяет память, пока еще числитесь в Московском Педагогическом. Пока еще.

— Герман Альбертович, не хотелось бы показаться невежливой, но Вам не кажется, что нелепые обвинения завистливых кумушек не самый достоверной источник информации для человека Вашей профессии и возраста?

— Ну что ж, милая барышня, надеюсь, в ближайшие четыре недели мне не доведется усомниться не только в вашем желании получить зачет по практике, но и в нелепости этих обвинений.

Янка, гордо вздернув подбородок, поднялась с лавки, отбросила уже успевший дотлеть окурок и, метнув на Верку уничижительный взгляд, направилась к кипам скошенного бурьяна. Катя поспешила вслед за ней, буркнув напоследок нечто нелестное в адрес профессора и его педагогических методов. Но то ли ее слова прозвучали слишком тихо и невнятно, то сам Герман Альбертович устыдился собственных намеков, только ответа не последовало. А вскоре нелицеприятный разговор со студентками и вовсе почти забылся на фоне более насущных проблем.

С начала нового рабочего часа прошло не больше десяти минут, когда над островом разнесся отчаянный вопль. И несмотря на то, что на этот раз его источником была вовсе не Янка, взгляды окружающих устремились именно на нее.

— Эх, а счастье было так возможно, — закатив глаза, простонала Янка, и, чуть приподняв закрывавшую обзор широкополую шляпу, обернулась. Потребовалось мгновение, чтобы заметить на краю расчищенной от бурьяна поляны упавшую на колени Верку. Быть может, ее неестественная поза и показалась бы Янке комичной, если бы не обреченный стон, в который постепенно превращался полный ужаса крик однокурсницы.

Сама не осознавая, что делает, Янка почти по инерции двинулась через расчищенную поляну к Верке — медленно и будто бы даже с неохотой, но все же значительно опережая замерших позади однокурсников.

Тем временем стон дополнился слабыми, но очень отчетливыми всхлипами, и Верка, ухватившись за щиколотку, начала заваливаться на бок. Янка услышав, что остальные наконец-то отвлеклись от созерцания ее спины и ринулись к месту происшествия, вышла из прострации и остановилась в паре метров от Верки.

— Вер, — чуть помедлив, окликнула она девушку и с опаской сделала шаг вперед. — Что случилось-то?

Ответа не последовало, зато стон вдруг сменился лихорадочным завыванием. Спиной ощущая близость однокурсников Янка опустилась на корточки рядом с Веркой и нерешительно коснулась ее подрагивающего плеча.

— Вер! Что? — в один голос выкрикнули три подоспевшие к месту происшествия девушки, в том числе Катя. Через мгновение к ним присоединились все остальные. Окружив однокурсницу плотным кольцом, они выжидательно переводили взгляд со скорчившейся на земле Верки на Янку и обратно, не зная, от кого скорее дождутся ответа.

— Вер!

Осознав, что она уже не одна наедине с собственным ужасом, и помощь совсем рядом, Верка завыла с новой силой.

— Да очнись ты! — яростно встряхнула ее за плечо Янка. — Ну! Говори, что произошло?

Верка на мгновение притихла, но дрожать не перестала. Лихорадочно клацая зубами, она подняла на Янку бледное, покрывшееся испариной лицо и устремила на недавнюю противницу блуждающий взгляд. Столкнувшись с ним, Янка инстинктивно отпрянула. В Веркиных глазах отчетливо читался граничащий с безумием животный страх и еще что-то... Что-то незримо напоминающее о несоизмеримо далеком и, кажется, давно забытом. Что-то.