Прототип бога (главы 1 - 9)

И, надо же, на цыпочках он ступает. Кривые когти ворошат соломенный настил, оставляют в нем ямки и борозды. А выходит, что ящер в четверть ниже человека — причем, вроде бы, взрослый. Хотя кто его знает.

Глаза твари обильно гноились, из узких ноздрей текла слизь. Ящеру было совсем неуютно и плохо в этих северных краях, так далеко от родных топей. Постояв, он наклонил вытянутую морду, вперившись мутно-зеленым глазом в лицо ходока. Раздул блеклый синий мешок под нижней челюстью и издал ноющий звук, закончив его глухой запинкой. Потом повторил снова, и этот звук подсказал Антаглоуфу, под каким именем ящеролюды в империи известны. "Н'дизарды" они, вот как.

Ходок подивился цепкости упыриной памяти, но она была, без сомнения, полезна. А ящеролюд еще сильнее наклонил голову, так, что показался горбатый загривок, из которого рос кожистый гребень. Костяные шипы-распорки в нем неровно заходили вверх-вниз, сжимая и растягивая шкуру в промежутках, по гребню будто побежали волны. Не отводя взгляда от Антаглоуфа, болотный хищник тонко и протяжно пискнул, перейдя на кваканье, и резко сложил гребень, прижал его к шее. Вновь встопорщил, опять прижал, пригибая морду к земле.

"Неужто говорить со мной пытается? — оторопел ходок. — Ни в жизнь не поверить! Хотя, говорят, умные эти твари и хитрые до жути..."

Выпускать ящера Антаглоуф не отважился — это ж не дикарь и не нечисть даже, а вообще бездушная скользкая гадина. Ходок отвернулся и шагнул к следующему стойлу, как вдруг услышал тонкий пронзительный свист на одном тоне, хриплый клекот, нудящий писк, рык, ворчание и дробный стук. Метнувшись назад, увидел, как ящер, стрекоча на все лады, буйствует в клетушке, с налету колотясь о стену твердой головой и лапами. Взбесился с горя!

Однако, едва завидев возвращение Антаглоуфа, ящеролюд свое безумство тут же прекратил. Приблизился к решетке и неотрывно, словно испытующе, воззрился нагноенным глазом на ходока. И опять заиграл гребнем.

— Так ты, пакость, меня стращать надумал? — догадался Антаглоуф. — Дескать, если не выпущу, то на твой визг все разбойники набегут? Ишь, болотная скотина! Ну, ума у тебя, я надеюсь, хватит... Чтоб смирно сидеть и на людей не бросаться! А то, гляди, живо голову откушу!

В подтверждение своих слов ходок заскрипел куда жестче, чем ящер, и захрустел перегрызаемыми деревяшками. Ящер смотрит, смотрит и пофыркивает.

Где-то в загоне душераздирающе завизжали и запричитали, раздался утробный рев и звуки частых ударов. Отражатель выскочил в проход и был неприятно потрясен: белый дикарь, забыв о молчаливых наставлениях Антаглоуфа, вырвался из стойла и теперь таскал за волосы худенькую молодую рабыню, то и дело возя ее лицом по полу. Несчастная что было сил отбивалась и верещала, но дикаря, похоже, это распаляло еще пуще.

— Э! Отпусти ее, живо! — вмешался ходок. Его слова, конечно, действия не возымели: дикарь, не обращая на своего освободителя никакого внимания, продолжал увлеченно сдирать остатки лохмотьев с невольницы. Подскочив к нему, Антаглоуф двинул увечной ногой дикарю в бок и хлестанул по рукам, чтобы он выпустил девицу. Тот окончательно рассвирепел и с яростным воплем кинулся на ходока, вцепляясь пальцами в мертвецкое горло. Не долго думая, Отражатель ответил ему тем же. Дикарь бешено пучил глаза, надсадно кряхтел и сжимал руки на чужом горле все сильнее, но душить покойника — не самое умное занятие. Антаглоуф от его усилий не чувствовал ни малейшего неудобства, а вот белому людоеду от мертвячьей хватки приходилось туго. В том, что он из племени людоедов, ходок перестал сомневаться, едва разглядел узорчатую вязь шрамов на плечах и волосатых руках — с умыслом у них такое вырезают.

Людоед захрипел, лицо его посинело, глаза налились кровью, на шее вздулись багровые жилы. Закатив глаза, мыча и содрогаясь, он выпустил остатки воздуха из легких, разомкнул пальцы и отвалился назад. На горле четко отпечатались кровяные пятна, а под бездыханным телом разлилась лужа.

Брезгливо отступив от нее, ходок направился к стойлам черных. Посмотрел на дикарей пытливо, но они, явно впечатленные примером, забились подальше в клетушки, всем своим видом показывая, что будут слушаться. То-то же, ишь, волю почуяли.

Откуда-то возник Данкаут, поспешно осведомился:

— Ты как тут, справился? Зачем этих-то, горных, выпустил? Они же — совсем зверье.

— Я тебя где оставил, а? — Ходок сердито ответил вопросом на вопрос. — Я-то управлюсь, а ты мою сестру побереги!

В каком-то стойле хрустнула разбитая решетка, и в проход осторожно высунулась голова ящера. Огляделась и убралась обратно — умная тварь, по всему судя.

— А это что? Э... Неужто тисард?! — поразился Данкаут, кончиками пальцев дотрагиваясь до пересохших чешуек на лбу. — Зачем ты?.. Ну ты... Вообще уж! Этого еще не хватало! Болотного гада!

— Он смирно сидит, никуда пока не лезет, не бросается. Если б я его не выпустил — он бы полкараула взбаламутил. Ты слышал ведь, как он бушевал?

— Слышал, как не услышать... Думал, помирает кто-то. Ладно, сам с ним разбирайся. Я, если что, с ящерицей по-свойски поговорю, — охотник похлопал себя по поясу, где висел нож, и отошел к сестре ходока-покойника.

Закончив отпирать стойла, Антаглоуф окинул загон беглым взглядом и обратился к рабам:

— Я сейчас зайду во второй... такой же сарай и выпущу там других. Отсюда пока — ни шагу! Никто! Не приведи Всевышний, если вы отсюда хотя бы нос высунете! А уж если друзей моих тронете — умрете страшно, и после смерти покоя не сыщете! Как вшей передавлю! Я могу — вы видели. Когда придет время — позову, и тогда уж всей толпой, дружно — наружу! Не мешкая! Ладно, я быстро. Всем ждать!

Ходок поучительно оскалился и юркнул за дверь. Крадучись, пригнувшись, на полусогнутых ногах — припадая на левую. На счастье, больше никаких внезапных встреч не последовало.

Двери второго загона очень удачно выходили на противоположную сторону от главного входа в лагерь. Антаглоуф уже почти совладал с крюком-запором на них, когда в его разум вновь беспокойно постучалась чужая мысль:

"Обнаружено загрязнение среды. Загрязняющее вещество: нейролептик органического происхождения. Категория: опасности не представляет."

Что за?..

Но раздумывать об этом было некогда, оставались дела намного важнее. Отражатель наконец взломал запор и проник в постройку.

Там — все так же, как и в первом загоне: проход, клетушки... Эти, правда, еще меньше. У входа дремал седой всклокоченный разбойник. Он испуганно вскинулся на шум, но Антаглоуф уже наметанным ударом в висок отправил мужика досыпать. Ну, и дальше — погрызть решетку, успокоить раба, втолковать ему, чтобы тихо сидел, и к следующему стойлу...

Увы, среди невольников тут чаще всего попадались женщины — ходок-то рассчитывал, что в драку вступит побольше народу. Ну да и ладно, главное — сумятица, чтобы разбойники растерялись... А там, может, и те рабы вступят, которых держат в лагере у входа.

Освободив всех, Антаглоуф дал им новое наставление: чтобы чуть подождали и выбегали. Выдал пару ножей, из кусков решеток соорудил несколько дубинок и заточенных зубами кольев. Не бог весть что, но все же подспорье.

Так же украдкой вернулся в другой загон. Вооружил ломаными жердями и тамошних рабов. Ну, вот и все. Вот и все...

— Вы с Кейрини сразу назад, ни во что не ввязывайтесь, — предупредил ходок Данкаута. — Береги же ее, смотри! А я тут этим гнидам устрою... побоище, ха! Чтобы за вами они сразу не прыснули.

Первым на волю из смрадного стойла выскочил, дико хохоча и размахивая палкой, тщедушный рослый мужик. За ним лавиной рванули остальные. Тут же высыпали рабы из второго сруба, бросились кто куда. Больше — к задним воротам, на которые им указал Антаглоуф. А ящеролюд, зашипев, как тысяча змей, почему-то метнулся к главным. Врезался по дороге прямо в какого-то ошарашенного южанина, сбил его с ног мускулистым хвостом, разорвал острыми зубами мягкое человеческое горло. Подпрыгнул, полоснув когтями по лицу одного из подоспевших на выручку, а дальше, видимо, осеняя вялость сказалась: хищника мотнуло в сторону, жилистые ноги подогнулись. Однако он сумел извернуться и дернуть к ограде рынка. За ним, похоже, махнула тройка человек — с баграми и сетью. Что там было дальше — ходок не увидел.

За ящером туда же побежал зачем-то и один из черных дикарей. Успел размозжить кому-то голову, раздробить плечо, но потом его приняли на копья. Черный страшно, мощно гаркнул, швырнул в одного из убийц свою палку и, кажется, выбил тому глаз. Потом выгнулся и затих — с тремя сквозными дырами в теле долго не живут.

Антаглоуф сам уже спешил туда, держась, однако, в отдалении. Нечего в самую гущу лезть пока.

У главных ворот гневно и смятенно заорали пришедшие в себя от такой наглости разбойники, стали созывать кого-то. Погнались за ускользающим товаром, вот тут-то Отражатель их и встретил. Раскрутил шест — до чего ж сподручно им махать, если тяжесть тебе никак не мешает! И принялся направо и налево угощать бегущих, сам отступая к толпе невольников. Хорошо, что рядом кто-то из них тоже пытается драться — на ходока особо пока никто не наседает.

Черная баба разошлась в бою на славу — кто бы подумал, что женщина, да еще и такая тучная, так биться может. Враги отлетали от нее избитыми и переломанными, некоторые после и встать не пытались.

Еще Антаглоуф заметил двух с виду чахлых невольников, которые, прижавшись спиною к спине, лихо орудовали ножами — не иначе, уже у разбойников отнятыми.

И все же в этой свалке беглым рабам никак не одолеть. Очень уж много врагов. И не какие-нибудь там рыбаки и охотники, а настоящие каторжники и наемный сброд. Да и не с наскоро выломанными дубинами, а при железном оружии, и не в драные лохмотья обряженные, а в куртки и даже кольчуги.

Ну, так победа Антаглоуфу и не нужна. Лишь бы времени чуть-чуть выгадать, чтобы сестру отсюда подальше увели...

Ловить невольников ринулась целая орава, и сейчас она стремительно ломилась навстречу ходоку и его невольным соратникам. Будь он живым — может, уже зуб на зуб не попадал бы от страха, тряслись бы поджилки. А так — хочется только сохранить себя, чтобы еще раз сестру увидеть.

Ходок резко дернулся с места, устремляясь к врагам — так резко, что хлопнул пустым спереди сапогом. Не сразу понял, что движется сейчас намного быстрее, чем когда-либо: вопли раненых, топот и звуки ударов растянулись, стали густыми и низкими. Антаглоуф видел, как заходится в тягучем крике конопатый наемник, как медленно ходит вверх-вниз его язык, как опускается кадык, как вылетают изо рта брызги слюны. Понимал, что так не бывает, что за миг нельзя с полсотни шагов отмахнуть, и что слюни очень уж долго до земли летят — ходок уж успел троих своим шестом свалить, пока плевок падает. Это как так, а?

Поднырнул под руку следующему разбойнику — он, казалось, так и застыл в нелепой позе, чиркая ножом по чужой груди, и капли крови с клинка слетали вяло, как бы нехотя. Ходок щедро приложил ему локтем под дых, перехватив шест одной кистью, замолотил по рыхлой роже кулаком — кожа сминалась, запоздало спружинивая. Под ударами мужик размеренно выводил: "У-у-у-у-у ..."

Ну, хватит с ним — сейчас тоже начнет падать, пора к другим. Деревяшка порхает, мечется в неживых руках, охаживает врагов по чему попало, веско лупит по немытым телам...

На одном замахе Антаглоуф не рассчитал силы: шест, зацепившийся за чужое колено, вынесло из пальцев. Там, куда он улетел, стал нарастать хрюкающий вой — не напрасно, значит, упал, приласкал кого-то.

Пришлось вытаскивать топор. Антаглоуф разогнался до того, что смог, когда выходило, на бегу уворачиваться от плывших в воздухе ошметков плоти, брызг крови и слюны, выбитых зубов, комьев взбитой грязи, каких-то щепок... Сам воздух, правда, неожиданно стал очень плотным, приходилось проталкиваться сквозь него, как через кисель. За Антаглоуфом из его следов неспешно вспухали облачка земли. И увечная нога подводила, упираться ей было сложно. Но железо воздушную гущу рассекало исправно. Глухо бормотало и пело в ладони крепко сжатое топорище.

Все наружные звуки пропали — точнее, слились в какой-то зудящий гул, который накатывал волнами. Вот сейчас еще этому отвесить... Эх, как красиво кто-то конопатого швырнул — залип над землей, сейчас в бедро другому врежется. А вот струйка крови — ну и демоны с ней, пусть пачкает.

"Внимание, двукратный перегрев, — безмолвно оповестило в голове. — Дальнейшая активность может привести к повреждению синтоида. Рекомендуется срочно завершить форсирование аналитических подсистем и двигательных цепей."

Механическая мысль вещала о большой опасности, но остановиться Антаглоуф не мог — навалятся, сомнут, догонят Данкаута и сестру... Никакой колдун не поможет.

Топор описал дугу и рухнул на ключицу чумазого коротышки в нагруднике из дубленой толстой кожи. Свободной рукой ходок выхватил нож, сразу оставил его в чьей-то печени, потянулся за другим, который болтался в петле за пазухой... Так, похоже, он выпал где-то. Ничего, еще были, нарочно же побольше набрал...

И левая рука повисла плетью. Пальцы безвольно разжались, выронив только что обнаруженный нож. "Произведено отключение левого манипулятора, — сообщило изнутри. — Причина: перегрев оборудования, способный привести к его повреждению. Запустить манипулятор принудительно?"

"Да, да, да, скорее же!" — взмолился про себя Отражатель. Что-то ударило в спину, дернуло слабым ощущением вреда — замешкался, вот и достали. Антаглоуф подхватил выпавший нож и отмахнулся им в ответ. Гул рядом сделался громче — попал, выходит.

Теперь звуки начали возвращаться, разделяться — мертвячье тело теряло прежнюю резвость. Вот уже слышны отдельные крики и хлопки — протяжные, небывало перекатистые, но различимые. Даже чей-то далекий визг из общего шума выпал.

Прямо на глазах неживая кожа на кисти пошла желто-белой коростой и вспучилась волдырями, от них повалил вонючий дым. Куртка тоже, оказалось, тлела. Но нож рука все еще не выпускала — это было главным.

Внутри ходока словно текло жидкое пламя. Еще немного — и прожжет плоть и кожу, выльется наружу, спалив хлипкую оболочку. Тогда — конец.

Антаглоуф неистово вскричал от нахлынувшей безысходности — те, кто был рядом, аж похватались за уши. Из груди его поднялся какой-то неясный всплеск, ходок срыгнул то, в чем варился внутри него съеденный песок, и плюнул в хорошо снаряженного разбойника. Дальше было то, чего он никак не ожидал: упыриная отрыжка несколькими каплями попала на лицо и руки каторжника, и там сразу расцвели глубокие безобразные язвы. Мужик заревел и принялся тереть лицо ладонями, выпустив копье. Тогда ходок увидел, что несколько капель его плевка прожгли и древко оружия, оставили на куртке дыры с рыжими краями и даже — вот ведь! — оплавили железо кольчуги, из-за чего несколько колец разошлись. А брызги, упавшие на землю, оставили там ямки-червоточины.

Помимо нестерпимо кипящего жара, ходока теперь снедал и лютый голод. Ничего, ничего, поесть он всегда успеет, еда-то под ногами всегда, лишь бы не сгореть в бою...