— Простите, сударыня. Я напугал вас, — голос молодой, уверенный.
— Немного, — согласилась девушка, справившись с дрожью: нельзя показывать свой испуг. Это как с волками: надо убедить, что сильная и готова драться. — Вы кто?
— Ялмари Онер, — представился он. — Лесник ее величества.
— Илкер Лаксме, — сообщила она в свою очередь. — Горничная фрейлины ее высочества, — и добавила, чтобы показать уверенность. — Никогда не слышала, что тут есть лесник.
Парень, кажется, смутился. По крайней мере склонил голову ниже.
— Я недавно... — и оборвал сам себя. — Мне показалось, вы заблудились.
— Я... в общем-то, да. А вы давно за мной наблюдаете? — она пыталась понять, стоит ли доверять незнакомцу.
— Не очень, — он качнул головой. — Помочь вам выйти на тракт?
Девушка мгновение помолчала.
— Да. Если вас не затруднит, — наконец решилась она. Не скажешь же ему в самом деле: "Нет, я предпочитаю заночевать в дупле". Если он злодей, то ее отказ ему не помешает. А если действительно лесник, значит, ей несказанно повезло, что он проходил мимо.
— Следуйте за мной, — парень двинулся по тропинке так спокойно и уверенно, что остатки подозрений развеялись. Почему-то Илкер казалось, что человек, замышляющий низость, будет вести себя иначе.
Девушка поспешила за ним. Он шел размеренно: не торопился, но и не медлил. В одной трости перед ней маячила черная спина. Тревога улеглась — уж с таким провожатым, как лесник, она точно доберется во дворец до заката. Вот только... "Все-таки в нем очень много странного, — размышляла она. — Хотя бы эта шляпа... Надо снять ее, когда знакомишься, а он не поздоровался, как положено..."
Задумавшись, Илкер перестала смотреть под ноги и, конечно, опять споткнулась. Громко ойкнув, присела, схватившись за ушибленную ногу. Онер не сделал ни одного шага навстречу, не подал ей руки. Стоя невдалеке, наблюдал, как она морщится. Наконец поинтересовался:
— У меня с собой небольшой факел... Может, зажечь?
— А сколько еще идти?
— Четверть часа.
Девушка нашла в себе силы выпрямиться. Покрутила ногой — кажется, вывиха нет.
— Не стоит. Это все из-за башмаков. Надо срочно купить новые, — лесник озадаченно молчал, и пришлось пояснить: — Простите, это я так неудачно пошутила. Я вижу дорогу, просто замечталась. Пойдемте.
Парень хмыкнул, кивнул с облегчением, и двинулся дальше.
Еще немного и деревья поредели. В лесу сразу посветлело. Выйдя на тракт, Илкер убедилась, что была права: еще не так поздно. Ворота закроют часа через полтора, не раньше.
— Благодарю вас, — девушка чуть присела в реверансе. — Это чудесно, что я вас встретила.
— Ну что вы, — лесник наконец снял шляпу. — Мне было... приятно.
"И с чего бы ты запнулся? — с ехидством полюбопытствовала она внутри себя, с трудом пряча улыбку. — Это же так здорово: спасти несчастную девушку из лап ночного леса. То бы давно дома сидел у камина с кружкой пива, а то по лесу гулял со мной. Красотища!"
Они стояли друг напротив друга. Илкер с любопытством рассматривала спасителя. Невысокий, молодой — около двадцати четырех лет и... чрезвычайно странный. Среди аристократии давно вошло в моду коротко стричь волосы и брить бороду и усы. Простой народ наоборот не стригся и не брился. Этот же лесник оказался где-то по середине: прическа как у аристократа, а на щеках красовалась заметная щетина. В целом лицо неприметное — ни худое, ни толстое. Единственное, что она не забудет, — это глаза. Острый взгляд исподлобья будто дыры в ней делал. Аккуратные черные дырочки размером с его зрачок. Девушка даже оглядела себя, чтобы убедиться, что это не так, и тут же занервничала.
"Дыры — это, конечно, глупость, но в том, что он внимательно меня рассматривает, сомневаться не приходится. А я после сумасшедшей прогулки наверняка похожа на чучело: спала на траве, два раза упала. Мне и в хорошие-то дни особенно блеснуть не чем: слишком тонкий нос, слишком большой рот. Лягушка!" Раньше ее подобное сравнение не огорчало — она видела, что бывает с красивыми горничными во дворце, а Илкер их участь не грозила. Но вдруг очень захотелось, чтобы парень сравнил ее с кем-нибудь другим. С птицей какой-нибудь. Пусть даже с совой, но только не с лягушкой. Девушка сомкнула пальцы за спиной и перекатилась с носка на пятку и обратно. Лесник молчал. "Сколько уже можно меня разглядывать?!"
— Я пойду? — неуверенно поинтересовалась она.
Брови лесника удивленно дрогнули, словно он ожидал чего угодно, только не этих слов.
— Ты недавно служишь во дворце? — спросил Онер, невпопад переходя на "ты".
— Почти месяц, — ответила она, решив, что, наверно, все же в наступающих сумерках ее неопрятное платье и неяркая внешность не так бросались в глаза, и она сумела понравиться. Поэтому парень спрашивает о всякой чепухе: не знает, как задержать ее еще немного.
"Темнота украшает лучше драгоценностей, — иронично заметила она. — Ты все-таки его покорила!"
— Ясно, — обронил он, и отчего-то показалось, что это ответ на ее внутренний монолог, а не на то, что она произнесла вслух. Тем более после этого он решительно завершил беседу: — До свидания, Илкер Лаксме, — и тут же ушел в лес, ни разу не обернувшись.
Девушка пожала плечами, глядя ему вслед, еще раз отметив про себя: "Очень странный лесник!"
Деревня недалеко от Биргера
Тартан распахнул дверь и постоял на пороге, не решаясь ступить в темноту на крыльцо. На случай, если за ним кто-то наблюдает, он небрежно потянулся, так что захрустели кости, шумно зевнул, а потом громко поскреб пузо, нависавшее над веревкой, поддерживающей широкие штаны. Долго всматривался, разглядывая плетень. Мерещится ему, или и вправду что-то шевелится там? Луна еще только всходила, а потому хорошо рассмотреть он не мог, особенно со свету. Его в избе хоть и мало, все же есть. А на улице хоть глаз лопни.
Эх, шереш его дернул спорить со странствующим проповедником. И ведь поспорил из одного только желания показаться умным. Вроде как, не всё дураки неграмотные по деревням живут, встречаются и образованные люди, даром что виллан да водовоз. А что водовоз? Просто Эль-Элион не дал ему сына. А с кем поле обрабатывать? Один он не справится, да и жена не большая помощница. А воду возить — дело нехитрое. Особливо если лошаденку хорошую купить на приданное женино, да присматривать за ней хорошо. Воду возить, и девка евойная сможет, чего тут сложного?
Он довольно оскалился мыслям, но тут внизу живота заныло, напомнив, зачем он, собственно, из дома нос высунул. Разозлившись на себя, он решительно прошел к плетню.
Наблюдают за ним, как же. Да кому он сдался, наблюдать за ним?
Только вот проповедник этот. Вроде милый такой парнишка. Голубоглазый, русоголовый. Небось тридцати еще нет. Другой бы поспорил с вилланом, потешил старика, да и пошел своей дорогой. А этот нет же! Злой оказался. Говорит: "Не желаешь свету служить — познаешь власть тьмы". Да чего же он не желает? Очень даже желает. Он же так просто... Для красного словца.
Тартан поправил штаны, с досады слишком туго затянул веревку, пришлось снова ее развязывать.
Он выругался вполголоса, нащупывая узел. Но тут же одернул себя: в такую ночь только шереша поминать. Глядишь, и явится. Если не сам, то помощнички его. Будто нарочно справа, в зарослях малины что-то зашуршало. Водовоз забыл о веревке и уставился туда, весь превратившись в слух. Но в кустах уже все стихло. Может, соседский кот был, а может, и просто ветер. Нельзя же каждого шороха пугаться. Что это с ним?
Пока Тартан оглядывался да рассуждал, показалась луна, и водовоз не удержался и снова выругался. Лучше бы она не всходила. Вместо обычного бледно-розового диска размером с медяк, над деревней повисло алое яблоко. Чисто в крови всю луну выкупали.
— Чтоб тебя шереш унес, — пожелал Тартан светилу и тут же отвел взгляд: смотреть на луну было очень уж неприятно. Она будто без слов говорила то же самое, что и парнишка-проповедник: "Познаешшшь влассссть тьмыыыы..." Именно так: с шипением, свистом и завыванием. — И тебя чтоб шереш забрал, — пожелал водовоз проповеднику беззвучно. — Чтоб не пугал честных людей.
Произнесенное проклятие приободрило. Он выпрямил спину, почесал седую щетину и окинул взглядом пустую улицу. Где-то на околице брехали собаки, но его пес не спешил им отвечать. Из будки не торчал даже нос.
— И на кой я тебя держу, дармоед? — беззлобно ругнулся Тартан и на него.
И тут будто холодом обдало его со спины. Он стоял у будки, спиной к луне и не мог пошевелиться от ужаса. Волосы на руках встали дыбом, сердце колотилось так, что грозило выскочить через горло. Он точно знал, что вовсе не летний ветер принес холод откуда-нибудь из глубины леса. Это та самая тьма шагнула ближе, застала его врасплох, пока он отвернулся. От нее не скрыться. Можно только замереть: авось минует, пройдет мимо, не захочет связываться с таким ничтожеством.
Мгновение, другое, и его отпустило. Тартан глубоко вздохнул, загоняя трепещущее сердце обратно в грудную клетку. А затем одним прыжком взлетел на ступени и, нырнув в сенник, прислонился спиной к двери. Вот так-то лучше. Так-то спокойнее. Дома светло, дома жена и дочка. Домой тьма не проберется. Он еще немного выждал, чтобы совсем успокоиться. Иначе жена заметит, что с ним что-то не так и снова начнет из него жилы тянуть. И так с месяц ему припоминать будут умничанье.
Толкнул дверь в хату и — не смог с собой справиться — рванулся к чадящей лампе, будто она горела возле входа во дворец Эль-Элиона. Жена, конечно, заметила это.
— Чего это ты? — недовольно буркнула она.
— А ничего! — тут же повысил он голос. Этот урок Тартан усвоил давно: женщина если слабинку почует, так с живого не слезет. И добро бы виноват был: медяк на приданое дочери отложенный пропил или еще что. Но тут он кругом прав и не позволит на себя голос повышать.
Жена, уловив его настроение, продолжила бурчать тише, так что он и слова разобрать не мог, но водовоз решил и этого не оставлять:
— Чего ты?! — грозно рыкнул он, и на этот раз жена огрызнулась:
— А ничего! Лампу, говорю, гаси, нечего масло жечь!
Лампу гасить было жаль. Вернее, не жаль, а страшно. Тартан точно знал: стоит исчезнуть этому огоньку и кровавые лунные щупальца заползут в окно. Зимой бы, может, и не заползли сквозь бумагу-то, а летом совсем ничего проемы не прикрывает. Просочатся, растекутся по стенам, столу, полу багровые подтеки. Доползут до них и...
Перед глазами мелькнула пасть с ослепительно белыми зубами, в которых застряли ошметки человеческой плоти. Зрелище было омерзительное и жуткое одновременно. Тартана аж пополам скрутило, и он порадовался, что ужин успел осесть где-то поглубже, а то бы он его сейчас на пол выблевал.
— Болеешь, что ль? — голос жены чуть смягчился.
— Да чего-то... — жалостливо начал он, но сочувствия не дождался.
— А чего ты хотел? — тут же злорадно подхватила жена. — И-эх! Старых дурак.
— Сама дура! — грозно взревел водовоз и опять на миг почувствовал себя лучше.
В ответ из соседней клетушки раздалось обиженное всхлипывание. Там спала дочурка. Двенадцать лет — невеста. К нему уже подходили, сватали. А чего? Девка крепкая, работящая. Приданое какое-никакое скопили. Только Тартан не торопился договор скреплять. Отдадут дочку — одни останутся с бабкой. Ничего, еще годик-другой поживет дома, успеет нанянькаться.
— И ты дура! — крикнул он в клетушку. — Нашла из-за чего рыдать! И проповедник ваш дурак. Не надо было его в деревню пускать. Шастают тут всякие. Я вот в сигнальную башню поеду завтра. Пусть они там еще выяснят, не фальшивый ли это проповедник. А то, может, лазутчик какой.
— Свет гаси, вояка ты хренов! — в сердцах воскликнула жена. — И ложись спать. До ветру ходил — чуть в штаны не наложил, а туда же: поедет он. А воду мы возить будем?
— И повозите! Не переломитесь! — Тартан погасил лампу и решительно направился к жене. Авось она за бравадой не разглядит, как ему худо. Так худо, что ни за что он не ляжет в темноте один. Только под бок к ней, чтобы чувствовать ее тепло, слышать ее сердце. Оно как-то тоже очень уж громко сегодня бьется. Да и дочка странно дышит, никогда он ее не слышал, а теперь слышит, отчетливо так: вдох — выдох.
— Доболтаешься ты у меня, — продолжал наигранно бушевать он. — Вот вожжи возьму да поучу тебя уму-разуму.
— Ага, учитель нашелся, — уже больше для острастки, чем от души, ответила жена. Побоялась, что он слишком близко и может-таки двинуть в ухо.
Хорошо еще не спросила, чего это он к ней полез, а не на полу постелил, как обычно. Наверно, и сама боится, да только не признаётся.
Наконец разговоры стихли. А вот стук в груди женщин и их ужасающе шумное дыхание остались. Тартан лежал под лоскутным одеялом и ничего не мог с собой поделать, неотрывно смотрел на окно, ожидая, когда же туда заползет луна. Она не заставила себя ждать. Проем налился алым, так что резало в глазах. Но на этот раз страха не появилось. Нарастала злость. Все было не так сегодня. Проповедник этот, пес, спрятавшийся в будку, шорохи странные, луна, будто кровь вместо света на землю льющая. Да еще девки его спать не дают. Сколько же можно?
— А потише нельзя? — хотел заорать на них Тартан, но вместо слов из груди вырвался злобный рык.
Он злился все больше и больше, пытаясь справиться с языком, выговорить слова, заставить их заткнуться, чтобы наконец наступила тишина, чтобы он выспаться мог, и его вдруг будто наизнанку вывернуло. Все тело горело огнем, но это даже было приятно. Слов так и не появилось, зато появилась странная сила, ловкость. Казалось, он с легкостью перемахнет через забор сейчас. Да что там забор — через сарай перемахнет и не заметит. Деревенского кузнеца запросто на обе лопатки уложит и тот даже не пикнет. Он сидел на кровати и смотрел на луну, которая мягкими волнами окатывала его, окрашивая в бурый цвет. Вот только край одеяла багряный. Вот ноги захватило. Вот грудь окрасило. Когда волна затопила глаза, сознание померкло, и Тартан уснул.
Сон был одновременно длинным и коротким, радостным и горьким. Бодрящим и ужасающим. Странный был сон. Черно-красный, как свет луны и тени, отбрасываемые деревьями. В сознании мелькали чьи-то лица, заборы, деревья, мясо, переломанные кости, дорога, луна, луна, луна... Он бегал, прыгал, катался по земле, визжал от восторга и выл от внезапно охватившей тоски, рычал от ярости, хватал воздух всем ртом, будто мог проглотить его, как кусок сыра, затем вгрызался во что-то мягкое, приятно солоноватое, свежее, ароматное, буквально тающее во рту, и снова бежал, прыгал и выл...
Проснулся так же резко, как и уснул. Открыл глаза и полежал немного, соображая, что же не так вокруг него.
"Луны нет, — сообразил он. — Наверно, рассвет скоро. А может, и шереш ее унес, как я и пожелал, — хихикнул Тартан. — Ну и славненько. Без нее как-то спокойнее".
