Жираф качнул головой, проливая струйки, и зашагал, не отрывая ног от воды. Целая толпа мальчишек в плавках и трусах, двинулась рядом, крича и хохоча. Один их них, размахнувшись, кинул мячик. Тот, ударившись в бок фигуры, отлетел далеко в сторону. Вытянув руки, ребята шли по самому краю, и жираф двигался по неведомой тропе и как только одна рука задела бок, он взорвался! Водяной вал смел всю толпу на газон. Визг, хохот, крики, кашель...

— Пашка, хочешь на газоне поваляться? — спросил Морозов. — Будешь чистым!

Смирнов покраснел и показал Александру кулак.

Через пятнадцать минут все были в сборе.

— В мое отсутствие Пашка будет за старшего! — объявил Морозов. — Ведите себя прилично!

Чувствуя на себе взгляды ребят, он обогнул фонтан и скрылся в подземном переходе.

В ограде сквера Героев он срезал с клумбы, предназначенной для срезания цветов большой букет красных гвоздик и, переходя от одной могилы к другой, разложил по два цветка, а перед братской могилой — оставшиеся... отсюда хорошо было видно панно, на котором скульптор вырезал в камне революционные события в Сибири. Странно, но среди фигур, он почему-то различал и деда, и отца, и себя рвущихся вперед с винтовками с примкнутыми штыками.

Склонив голову в скорбном молчании, он постоял перед могилой с факелом и пошел к выходу.

Солнце освещало фигуры вооруженных крестьян, солдат, рабочих и матросов.

Купол театра отливал серебром, и все сооружение было похоже на неведомого зверя, припавшего к земле. Колонны были похожи на редкие зубы, между которыми протекали ручейки людей.

По аллеям парка прогуливались молодые люди, женщины с маленькими детьми сидели на газонах, собравшись в кружок — читали стихи и пели под гитару, молодые художники оттачивали свое мастерство.

Александр присел на скамейку — идти внутрь не хотелось. Собравшиеся у входа, поглядывали на большой циферблат, по которому медленно ползли стрелки... еще несколько минут и любители науки и техники будут вынуждены уступить место театралам.

Ребята вышли вместе со всеми.

— Чего не пошел-то? — спросил Смирнов. — Нас подбил слоняться по полупустым залам, а сам здесь — свежим воздухом наслаждаешься?

— Сочиняю приветственную речь — должен же кто-то, кто знает вас с первого класса, вспомнить вехи большого пути... каждому показать его тропинку и мысленно подтолкнуть!

Ребята засмеялись

— Всем показать их дороги? — спросил Пашка. — Ну, ты заврался, Морозов!

— Тяжелая работа — вылепить из ленивого Смирнова подобие крупного ученого... боюсь, дотронется до тебя какой-нибудь настоящий академик, ты и лопнешь, как тот жираф!

Все так и покатились со смеху.

Смирнов стоял бледный, растерянный, сжимающий кулаки.

Стрелки часов пришли в нужное положение, и раздался первый колокольный "бом!". Люди устремились внутрь, и только Выпускники вопросительно глядели на Морозова.

— Идите, — он махнул рукой, — я догоню.

Смирнов рухнул рядом.

— Мог ведь промолчать, Сашка, — простонал он. — Зачем при всех-то?..

Александр пожал плечами и сказал:

— Что раскис, герой? Будешь защищать свои проекты, получишь от оппонентов по-настоящему!

Пашка недобро посмотрел.

— Нарвешься ты еще, Морозов на того, кто тебя вывернет наизнанку — при всех... вспомнишь тогда меня...

— Если впереди, как щит, работа важная будет, отлично сделанная — отобьюсь!

Пашка сник.

Прибежал Лопатин и закричал:

— Скоро спектакль начнется, нас уже с мест гонят!

— Зови всех сюда!

Выпускники вышли из театра недовольные, злые.

— Морозов, что за шутки? Обещал речь со сцены сказать, вот и давай!

— Забыл я, что спектакли-то на большой сцене... надо было на малой — на набережной скажу, пошли к памятнику.

— Я сам залезу, — сказал Морозов, — покажу какая пуговица, чтобы знали потом...

Он быстро забрался по винтовке матроса, ухватился за его руку, подтянулся и провел ладонью по пуговице солдата в шинели нараспашку и так же ловко слез...

— Подходите, ребята за счастьем! — заявил он. — Кому куда — во Францию или в Канаду?

Мальчишки захохотали.

Все трогали ладонь Морозова, а Лопатин даже крепко пожал руку.

Симонова приблизилась, ожидая подвоха, коснулась пальцем ладони, собираясь отдернуть руку, но Морозов оказался проворнее и накрыл ее другой ладонью.

— Ты так ничего не добьешься! — она вырвала руку и покраснела. — Ты мне не нужен!

Парни смотрели на нее сочувственно, девицы — насмешливо.

— Вот и первая любовь! — засмеялся Лопатин. — Быстро ты, Морозов!..

— Если вы сейчас же не прекратите, я уйду совсем! — заявила Симонова с пылающим лицом. — Вы слышите?

Расхохотались все — так это выглядело наивно, по-детски... Алла поняла и тоже улыбнулась.

Срезали и поставили в вазы три больших букета цветов, постояли и двинулись к набережной. Шли двумя шеренгами, взявшись под руки, Морозов подшучивал над Симоновой, шедшей впереди. На перекрестке ребята перебежали в аллею, и пошли по ней...

На большой площадке перед лестницей, спускающейся к воде, Морозов обратился к Симоновой:

— Алла! Я был к тебе несправедлив, подшучивал, дразнил — прошу прощения! — он опустился на колено и склонил голову.

Это было так странно, что все замерли, ожидая чего-то совсем необычного.

— Прощаю тебя, Саша! — сказала она тихо. — Встань!

Он бережно взял ее левую руку и поцеловал запястье.

Алла вырвала руку и убежала.

— М-да, — глубокомысленно произнес Лопатин. — Где же ты раньше-то был, Морозов? Совсем бы другая жизнь у нас была...

— Она и сейчас может быть, — ответил Александр, поднимаясь. — Оставайтесь в Новосибирске, да и все! Зачем вам куда-то уезжать?

Лопатин хлопнул в ладоши:

— Хороша прощальная речь! Главное — неожиданное предложение!

Морозов подошел к группе фотографов и быстро договорился о групповом снимке Выпускников. Мужчина лет тридцати в легком белом костюме и шляпе, указал место, где нужно встать и принялся готовить аппаратуру.

У парапета встали мальчишки на небольшую подставку, впереди них фотограф поставил девочек, и начались перестановки — кому с кем стоять... Он ставил то свободнее, то наоборот — плотнее и в результате Морозов оказался рядом с Симоновой.

— Нет, я здесь не хочу! — запротестовала она, страшась посмотреть на Александра. — Я встану в другом месте.

— Хорошо, — ответил фотограф с досадой, так как уже нашел тот удачный момент, когда группа, что называется, была "подобрана под снимок". Симонова пыталась встать где угодно, только не рядом с Морозовым.

Фотограф потерял терпение.

— Слушайте, девушка! В этой композиции ваше место там, где я вас поставил и больше нигде. Или мы снимаем так, или ищите другого фотографа, но учтите, другие... вас поставят именно с этим молодым человеком.

— Это судьба! — хохотнул Лопатин.

— Минутная готовность! — объявил фотограф. — Становимся свободно, расслабленно, чудесный день, вы в кругу друзей, впереди большая жизнь...

Все заулыбались, встали свободно и посмотрели на фотографа, у которого в руках появился блестящий предмет.

— Снято! — сказал он. — Можете получить снимок.

— Ну что, ребята, — сказал Морозов, пряча в карман визифон, — расстаемся — разъедетесь по разным городам и странам, будем редко видеться — на Новый год и майские праздники...

Он обвел глазами погрустневших ребят.

— Одна просьба к вам — прославлять родной город. Заявлять уверенно и с достоинством — я из Новосибирска!

Ребята ему похлопали.

— До свидания, одноклассники!

Все пожали друг другу руки.

— Алла, тебя проводить?

— Не нужно. Я хочу побыть одна.

Из метро он направился в дом, но так, чтобы мать не заметила — через ворота зашел во двор, по узкой лестнице поднялся в мастерскую и прямо спросил деда о семейной реликвии.

— Твоя мать взяла с меня слово, — мрачно ответил дед, снимая фартук и садясь на стул. — Но она говорила резко и совсем меня не слушала. Я ее старше, могла бы проявить такт, вчера наступила на ногу — до сих пор я хромаю... и это все лишь для того, чтобы ты не узнал тайну. Мол, это уведет тебя от выбора профессии... Ерунда!

— Так ты скажешь? — с надеждой спросил внук. — Я никому...

Дед согласно качнул головой.

— Твой пра-пра-прадед служил в Космофлоте. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Саша молчал.

— Он был командиром корабля и как раз застал расформирование космического флота — как бесперспективное: пилотируемые полеты были не нужны, внешней агрессии ждать не приходилось. Александру Николаевичу позволили оставить звездолет в частной собственности. Он и тогда тяжело болел и перед смертью завещал корабль своему сыну, а тот — своему, вот так и появилась семейная реликвия.

— Значит теперь он мой?! — Саша даже привстал от волнения.

— Конечно. Но... — дед поскреб бороду, — ты должен получить документы, а именно это твоя мать не хочет и как здесь быть, я не знаю...

Александр ушел к себе для придумывания плана получения документов. Звездолет, — подумал он ошеломленно. Вот это штука... был у него велосипед и добавился космический корабль. Это же все меняет! Спрошу я отца про корабль и документы...

Но отец был непреклонен — если мать против, то и он тоже...

Александр отступил, но лишь для того, чтобы составить новый план. Он должен был получить корабль, во что бы то ни стало! Мать упрямая, отец от нее не отстает в твердости характера, значит сын, должен быть тверд и упрям вдвойне! Но нужно действовать хитро — в лоб такие крепости не взять — нужен подкоп или длительная осада.

Решение пришло само собой...

Разговор состоялся на кухне — мать собиралась варить вишню со специями. Уже кипела вода в кастрюле, лист поваренной книги проецировался на стену, специи ждали в открытых баночках, и крупная вишня томилась в дуршлаге. Мать, в специальной кухонной одежде, сыпала сахар в воду из мерной чашки. Александр сидел на краешке стола и болтал ногой.

— Друзья твои разъехались, — рассуждала она, передвигаясь по кухне, — кое-кто остался — здесь будет работать. Нужно и тебе чем-нибудь заняться. Ты не можешь, долго без работы... ко мне с вопросами и что я скажу? Что ты думаешь?

Александр молчал.

— Все увлечения твои ненадолго — позанимался и бросил.

— Потому что это не мое, — ответил он, — зачем мне это надолго...

Он вздохнул.

— Все мне нравится и ничего конкретно, даже и не знаю, чем тебя порадовать, я о другом хотел спросить...

— Да, — рассеянно ответила она, перебирая ягоды.

— О семейной реликвии я должен знать все до конца, а ты — против этого... Почему?

Мать посмотрела на него, на вишню и кастрюлю с водой и строго сказала:

— Тебе еще слишком рано знать о таких вещах! Было бы тебе лет двадцать пять — тогда конечно. А сейчас это знание уведет тебя... ты и так... непонятно, то ли на дороге стоишь, то ли рядом — никак не можешь сосредоточиться. Вижу я в тебе растерянность. И вот эта реликвия... это не ко времени...

— Значит, так? Ни ты не скажешь, ни отец и дед?

— Я им запретила, — взяв ложку и помешивая в кастрюле, она кинула щепотку какой-то пряности. — Сначала ты должен выбрать специальность, долго и упорно работать, понимаешь?! А ты хочешь новой игрушки — в твоем-то возрасте!

Он мрачнел все больше и больше.

— И пожалуйста, больше вопросов на эту тему мне не задавай!

— Но тогда и ты, мама, вопросов мне не задавай, — краснея, ответил он, — по поводу дороги в жизни.

— Что? — спросила она, от неожиданности выпуская ложку. — Что ты сказал?

— Слово свое держать не хочешь, — хмуро объяснил он, — и я... не собираюсь...

— Мальчишка! — она покраснела. — Ты что же думаешь, заставить меня?

Она выдвинула один ящик, перебрала в нем ложки и задвинула.

— Нет. Даже и не пытайся... поставить своей матери условие — она испугается и сделает... Ты так себе это представил?

Она выдвинула другой ящик.

— Не будет этого, Саша, никогда!

— Ну и не будет, — ответил он легко, — так много другого чего не будет...

— Да? — задумчиво сказала она. — И как ты это себе представляешь?

— Да очень просто! Восемнадцать мне исполняется и все! Совершеннолетний и занимаюсь, чем хочу...

— Да... — мать покусала губу. — Но ты в семье, ты мой сын...

— Да, в семье. Буду жить у вас с папой и дедом. Надеюсь, тарелку супа нальешь? Не откажешь родному сыну?

Мать смотрела на него.

— Если ты против — буду ходить в столовую, там тоже вкусно кормят.

Она улыбнулась, но эта была нехорошая улыбка.

— Понимаю — в ближние столовые не ходить, увидят и скажут, что дома его не кормят, значит, что-то там произошло...

Мать нахмурилась.

— Буду ездить на метро одну остановку.

— И чем же ты станешь заниматься? Я хочу это знать.

— На биржу труда пойду. Пусть подыщут мне специальность. Полотер или развозчик молока. Буду молоко в бидонах развозить.

Мать посмотрела на него с интересом.

— Чтобы развозить молоко, не обязательно было оканчивать школу.

— Наверное, — ответил он, — но меня не спрашивали, хочу я в школу или нет. Как исключение — будет развозчик с дипломом.

— И это все в обмен на тайну о семейной реликвии? — спросила мать.

— А что — есть еще какие-то тайны? — вопросом на вопрос ответил он.

— Допустим, ты меня убедил, и что последует с твоей стороны?

— Сначала тайну, — засмеялся он, — а там видно будет!

— Тогда я буду решать, чем тебе заняться — такое мое условие!

Он задумался. Выберет что-нибудь... музыканта или художника... быстро это никак не получится — не могу я быстро. Так это... столько времени можно затратить... Над одним "Квадратом" Малевича можно долго сидеть — изучать, а потом нарисовать свой "Квадрат", Морозова, серый в крапинку. Он еле сдержал смех.

— Можно, — сказал он. — Только чтобы документы были!

Сказал и тут же прикусил язык. Про документы знали только они трое... проговорился-таки! — будет теперь деду неприятность.

Но мать, кажется, не заметила, или только сделала вид...

— Зови дедушку, я скажу сама!

Дед был крайне удивлен.

— Как это тебе удалось? Это же сложнейшее дело!

— Да, дедуля! Снаружи — куча крепких замков, а с обратной стороны — простая щеколда!

Дед спустился в гостиную, держа подмышкой зеленую пластикатовую папку.

— Я обещала тебе, Саша, на окончание школы открыть тайну семейной реликвии и слово свое выполняю! — мать улыбалась.

Дед подозрительно на нее посмотрел и вручил внуку папку. Сверху положил увесистую связку ключей.

— Можно мне уйти? — спросил Александр. — Я никому не нужен?

Мать и дед покивали.

В его комнате папка была водружена на стол, расстегнута и... только сейчас Саша понял, что ему досталось — на пластиковых листах были цепочки формул, какие-то расчеты, непонятные обозначения, и так вся пачка.

На довольно плохой фотографии был изображен корабль, и вид его был странен — толстая длинная труба и на ней, как попало — кубики, шестигранники, шары. На дне папки, в углублениях, лежали шесть кристаллов рубина, и он почему-то сразу подумал о навигации... прокладке курса, туманностях, звездах и прочем...