Игры олигархов

Слова не шли, фразы входили корявыми, пустыми, тупыми. Один лист был порван, второй, третий, но хоть плач, ничего не выходило. Ярослава раздраженно начеркала банальность: "в моей смерти прошу винить Александра Лешинского"! Посмотрела и перечеркнула "в моей". Вместо нее подписала " в изнасиловании Ларисы Лысовой, пропаже Инны Замятиной". Посмотрела и откинула ручку. Тупо, но хоть так. С другой стороны, кто такой Лешинский? Может он вовсе какой-нибудь Варфоломей Истопник, и паспортов у него, как мест жительства — миллионы и километры. И где доказательства? Попадется такой следователь, как Зверушкин и замрет все на его столе. Лешинские будут продолжать "скучать", насильники радовать себя, девушки пропадать.

Нет, нужна четкость формулировки, нужны улики, а где они?

Ярослава сжала кулачки, застонав от бессилия, смяла ненужный уже клочок бумаги. Взгляд упал на телефон и пришла мысль позвонить кому-нибудь, какому-нибудь мужчине. Папе? Он с ума сойдет. Нет, нельзя его впутывать, как и подруг. Хватит бед им. Тогда кому?

Грише. Если он настоящий, он поймет, а нет... тогда ей действительно лучше умереть.

Да, сейчас она может позвонить, имеет права как смертник на исполнение последнего желания, как утопающий на соломинку, как умирающий на исповедь и отпущение грехов.

Девушка взяла телефон и набрала номер Григория.

— Да? — послышалось бодрое сквозь смех и музыку. Рок гремел так, что можно было подпевать, четко повторяя текст.

— Нам нужно поговорить, Гриша, — голос Ярославы дрогнул и она смолкла, глубоко вздохнула, смиряя нахлынувшие слезы. Обида, отчаянье, страх, гордость, все что крутит и мает — все потом.

В трубке с минуту молчали.

— О чем? — спросил, наконец, глухо и сухо.

— Мне нужна помощь...

— Так звони своему Алексу! — рыкнул парень и бросил трубку.

Все.

Ярослава сникла, закрыла глаз и выпустила телефон из рук. Он глухо брякнулся об пол и заныл.

Девушка долго сидела в спустившейся в квартиру темноте, слушала его нытье и невидяще смотрела в ночь за окном.

Самоубийство это грех.

Самоубийство это слабость.

Самоубийство это трусость.

Простое решение самых сложных проблем и выход из тупиковых ситуаций. Ярослава это всегда понимала и в то же время отвергала.

Такое ли это простое решение, такие тяжелые и безвыходные ситуации подталкивают к подобному решению, и трусость ли лежит в основе столь серьезного и рокового шага?

Слабость ли проявляется в решении человека покинуть мир до срока?

С одной стороны бесспорно да, но с другой... Сможет ли слабый человек молча приготовится к уходу, сможет ли облачится в новое и чистое совершая своеобразный ритуал подготовки и обдуманно ступить по ту сторону грани телесной жизни? Сколько сил нужно человеку, чтобы пилить себе вены далеко не острым лезвием? Крови нет, но есть боль. Дрожащая рука неумело, но упрямо водит лезвием по кожному покрову, калеча запястье, но нет того бесконечного, уносящего в небытие тихо, быстро и безболезненно, ручья, о котором словно в насмешку над самоубийцей часто можно услышать по телевидению или прочесть в газетках. До него нужно добраться через прочный кожный покров, жировой слой, мышечное мясо, превозмогая боль и сопротивление организма, который жаждет жить. Многие ли смогут это сделать, пилить себя по живому? Хватит ли слабому человеку на это сил и решимости?

Не стоит брать в расчет истериков, тех, что готовы протестовать вот таким незайтеливым способом против любого "косяка" в их сторону, как не стоит брать в расчет неврастеников-шантажистов, воистину слабых людей, не желающих смотреть правде в лицо, и принять себя не очень хорошим, не очень удачливым человеком, а жену, подругу, друга человеком равным, а не рабским. Одни кидаются на амбразуру самоубийства, как восходят на Голгофу, с мученической маской на лице и обязательно показав ее во всех ракурсах всем кому можно, нужно, не нужно и нельзя, объявив в "рупор" о своем негасимом желании покинуть не понявших, оскорбивших или задевших его. Для таких это не прощание с жизнью, а лицедейство, афиша, личная постановка с не профессиональными актерами, которые загоняются рукой доведенного их "черствостью" режиссера до апокалипсиса нервной системы и психики. "Милая мстя" стоящая порой жизни совсем не того, кто желал с ней расстаться.

Другие, искусно изображая жертву, как на струнах гитары играют на нервах декой угрозы залезть в петлю, исторгая нужные ноты из настоящей жертвы, надев на нее маску палача. И сыплются упреки и претензии, укрепляется чувство вины и зависимости, опутывается как муха паутиной, надуманной виной несчастная жертва. Сродняется с комплексами и страхами, и каков бы не был исход подобной интерлюдии в физическом плане, в моральном страдают две личности и умирают вместе, в связке, один накинув "лассо" специально, другой, не подозревая о том, что его тянут в пропасть, увлекая на гиблую дорогу против воли. Он уже смирен виной и долгом, страхом, вечным обязательством пред тем, кто не желая умирать, кричит о смерти, но убивает не себя.

Речь не о них — о тех, кто потерялся в жизни, кто места не нашел себе, не видит смысла, запутался и сник, не видя выхода, не понимая к чему рожден на свет. Он чувствует себя ненужным, неуместным, но не сдается — борется, ищет, терпит, но словно бредет в темноте наугад по кругу, натыкается на одну и ту же стену из года в год. И вот решает — хватит.

Он не кричит "помогите", не угрожает, не делится той тяжестью, что накопилась на душе с другим, не посвящает в планы. Он терпит раз и два и десять, но каждый раз желание уйти лишь крепнет. Наступает миг, когда сходятся все факторы и как плитой придавливают, отбирают силы на шаг следующий, оставляя только крупицу воли, чтобы закончить бег по кругу.

Видно сейчас пришло ее время записаться в самоубийцы, потому что сил осталось ровно на роковой шаг.

Она встала и пошла в ванную. Зажала нож в руке и не думая, полоснула лезвием по запястью левой руки. Боль, тонкая красноватая полоска и ничего.

Суздалева разозлилась и, вдавив острие в кожу, морщась от боли, повела им вниз. Ранка получилась чуть больше, боли тоже, но крови чуть. А вот решимости меньше и меньше.

Девушка собралась с духом и предприняла еще одну попытку, рванула сильнее по коже и вспорола ее. Края разошлись и, получилось какая-то несуразица, от которой боли больше, чем толку. Слава смотрела на рану, впервые узнав, что под кожей есть еще масса крепких покровов, и до вен добраться очень трудно, и не понимала как так? Ведь пишут "вскрыл вены" — как, чем? Почему у одних получается, у нее нет? Впрочем, римские патриции вскрывали себе вены в ванне с горячей водой.

Девушка открыла кран с водой, сунула руку под поток и начала пилить по коже, пытаясь углубиться. От боли уши заложило, из горла невольно вырвался вой. Но кровь закапала, окрашивая ванну, воду в розовый цвет.

Ярослава вытащила руку, боясь смотреть на рваные края ран и села на ванну, ожидая финала. Но ничего что сказало бы о нем, не произошло. Кровь посочилась и перестала, свернулась, спеклась, оставляя саднящее пощипывание внутри под корочкой.

Девушка вовсе расстроилась — что за неумеха, что за некчемуха такая?! Даже вены вскрыть и то не может!

Осела на пол и заплакала от бессилия. На второй раунд суицидной попытки ее просто не хватит.

Вечером Лешинский решив избавиться от неприятного осадка на душе, взявшегося неизвестно откуда и непонятно по кому поводу, позвонил подружке Ирмы, не менее элитной, но столь же сговорчивой стервочке, чем та. За браслетик с изумрудами и поход на тусовку, она весь вечер ластилась к Алексу и ласкала самолюбие своим мурчанием. Вот только легче Лешинскому не становилось. Он все больше мрачнел, ворчал, колол насмешками, чувствуя, что не может ее больше слышать, не хочет и на йоту. Она терпела, ничем не выказав недовольства или осуждения.

Вроде радуйся, а он взорвался. Наговорил кучу гадостей и выгнал ее к чертям.

Ночью не спал, ворочался и гонял злобу с обидой, тревогу и нелепые страхи. И умилялся сам себе — эк его скрутило.

А из-за чего, собственно?!

Да пошла она!! — выкинул подушку с постели, как Ярославу из головы.

Но во сне девушка вернулась.

Глава 11

Трель будильника застала Ярославу в ванне, где она забылась ночью, убаюкивая руку и пытаясь справиться с отчаяньем. Девушка слушала привычную для утра трель и понимала, идти ей теперь не куда, потому что незачем. У нее осталось два дня, а потом за ее никчемность и бессилие будут расплачиваться подруги. Она не может тратить драгоценное время на учебу, болтовню, завтрак, поездку в транспорте. Нет у нее теперь лишнего времени, нет лишней минуты для себя, потому что платить за это будут другие.

И горько усмехнулась — сбылись слова гадалки — она, наконец, поняла, чего стоит время, поняла как важно в жизни каждая минута, которую так бездумно тратят на всякую ерунду.

Девушка умылась, прошла в кухню и, поставив чайник, достала из "заначки" последнюю пачку сигарет, что уже месяца три пылилась на кухонном шкафу вот на такой "пожарный" случай. Закурила и уставилась в окно, морщась от боли в руке.

"Надо бы перевязать", — мелькнуло в голове и угасло. Взгляд выхватил стайку курсантов — милиционеров, что шагали через двор. То ли слет у них где-то рядом, то ли дело — не это было важно. Она смотрела на их лица, фигуры — неодинаковые, несмотря на одинаковую форму одежды, и подумала, что они все вроде бы похожи и все же абсолютно разные, как люди в толпе — масса однородная, но состоит из разных индивидуальностей. Вроде общий поток, все же состоит из единиц. И что в толпе полно проходимцев, уродцев, добряков, умниц, так и в милиции люди разные, а значит разные следователи, разный подход к обратившимся за помощью. Одни отправят восвояси, а другие посоветуют, третьи прислушаются, помогут.

Решение созрело само. Суздалева поискала бинт, перевязала неуклюже руку, натянула футболку с длинным раковом, сунула визитку Лешинского в сумочку, и, накинув куртку, ринулась из дома на поиски местного отделения милиции.

Путь вышел кривой и косой. Прохожие видимо привыкли надеяться на себя и, не могли толком сказать где находится отделение, есть ли такое вообще и отправляли ее то налево, то направо. Время шло, а толку не было. Наконец ближе к десяти утра, Ярослава нашла злосчастное отделение и вломилась внутрь. Привязалась к дежурному с просьбой отправить ее к самому доброму и внимательному следователю, потому что у нее очень срочное и важное дело. Дежурный попался сговорчивый: помялся, поулыбался и направил ее в двенадцатый кабинет, к Сечкину Валентину Петровичу, заверив, что тот мужик мировой.

Алекс встал ни свет ни заря. Сидел за столом и, размешивая сахар в чае, брякал ложкой о края чашки, пытаясь в монотонности звука найти здравую мысль и прийти в себя. Но мысли вновь и вновь уходили в сторону девушки.

Он кинул ложку на стол и бросил парню из охраны:

— Позови Штольца.

Тот явился чуть помятым — видно с постели подняли, замер напротив шефа в ожидании указаний.

— Что она делает? — спросил.

Адам растерялся, долго молчал, не зная, что сказать и признался:

— Не знаю.

— Так узнай! — рявкнул Леший, и добавил спокойнее. — Достань ее документы и привези сюда.

— Хорошо.

— Поторопись.

— Понял, — кивнул робея. Вышел из столовой и ринулся поднимать спящих служащих.

Ярослава постояла у дверей с номером двенадцать и табличкой с данными хозяина кабинета, собралась с духом и постучала.

— Да! — рыкнуло неласково.

Но она все равно не отступила — протиснулась в кабинет и замерла на пороге. В помещении было двое мужчин. Один, средних лет, сутулый и долговязый, сидел за столом у окна, нещадно дымил папиросой и яростно бил по клавишам леп-топа. Второй, помоложе, сидел слева у стены за столом и, что-то писал. Глянул вскользь на не прошенную посетительницу, спросил равнодушно:

— Вы к кому?

— Мне нужен Сечкин Валентин Петрович, — встала перед столом мужчины, решив, что это он и есть.

— Очень нужен? — хмыкнул тот, что курил. — Ну, проходите, садитесь, — указал на стул возле своего стола.

Ярослава немного растерялась, но лишь на секунду. Выбора у нее все равно не было, поэтому личное пристрастие роли не играло. Она села у стола следователя и задумалась: с чего же начать?

Мужчина, затушил окурок, брякнул сложенными в замок руками о стол и качнулся к девушке, напоминая, что у него, в отличие от нее, время нормировано, а ждать он в принципе не привык, и вообще, никого не приглашал на аудиенцию:

— Слушаю!

— Понимаете, — потянула, потирая пальцем царапинку на столе. — Меня преследуют.

— Так.

— Склоняют к сожительству, — высказалась, давясь словом.

— Угу?

Второй мужчина оторвал взгляд от бумаг и окинул девушку оценивающим взглядом. Нашел видимо не стоящей внимания, плечами передернул и опять в протокол уткнулся.

— Ну и? — достал новую сигарету Сечкин.

— Что "и"? Вот и пришла за помощью.

— Угу? — подкурил, махнул спичкой, туша огонек. — Так, девушка, дорогая, это к участковому вам надо.

Ярослава сжала зубы: начинается! Сейчас ее пошлют к участковому, тот к еще одному участковому, третий к следователю, четвертый куда подальше. Так пройдет день и толку не будет.

Нет у нее возможности и нет времени с законом системы соглашаться. Прошли те дни, когда она безропотно сносила "пинг-понг" по кабинетам. Поэтому смерила злость и робость и твердо попросила:

— Я прошу помощи у вас, как у мужчины. Понимаете? — уставилась ему в глаза, умоляя. — Мне некому помочь.

Валентин Петрович нахмурился, задумался, и, вздохнув, сдался:

— Ладно, — полез в стол за бумагой. Хлопнул лист и ручку перед девушкой. — Пишите заявление и все подробности без прикрас: кто, когда, каким образом.

— То есть?

— Каким образом домогается, склоняет. Пристает там, угрожает, письма пишет, звонит. Как? — брови выгнул.

— А! Поняла.

— Кто хоть пристает: сосед, начальник? — поинтересовался второй следователь.

— Нет, знакомый.

— Ха! — отвернулся тот.

— То есть "знакомый"? — спросил Сечкин.

— Понимаете, мою подругу украли... там изнасилование было, следствие ведется...

Мужчины дружно воззрились на нее.

— Так вот как раз в те дни я и познакомилась с Лешинским. Он показался очень ... интеллигентным. Я в шоке была из-за подруги, он психологом представился. Помог. Я думала, это просто дружба...

Молодой усмехнулся.

— ... а оказалось... кошмар оказался. У него запись с тем, что с Ларисой творили есть.

— Сами видели? — поинтересовался Сечкин. Молодой же от любопытства бумаги свои бросил к окну подошел, закурил на девушку уже с вниманием поглядывая.

— Видела. Он меня к себе привез...

— Зачем поехала-то? Не боялась?

— Я не думала о нем плохо. Ну, навязчив — да. Ему "до свидания", он "здравствуй", но ведь это не повод его к извращенцам причислять? Не хам, не пошляк, руки не распускал. И потом сказал, предложение деловое есть. Я плохого и не подумала.