— Не видишь, не нравятся архану девки. Ты ему что-нибудь получше подыщи, посвежее, да смотри у меня, чтоб здорова была!
Слуга молча поклонился, живо вскочил на ноги и скрылся за той же дверью в глубине залы.
Вернулся он не один: следом шла, а вернее, плыла по ковру завернутая в полупрозрачную ткань фигурка.
Упало под властной рукой слуги на землю покрывало, высвободило тугие, рыжие пряди. Вслед за ним мягкой волной лег на кроваво-красный ковер золотистый плащ, под которым оказалась расшитая серебром темная туника до середины бедер, что скорее открывала, чем скрывала слегка округлую фигурку и точеные, длинные ноги.
Легкий толчок в спину, и девка пошатнулась, упав Арману на колени.
— Новенькая, — завистливо заметил рожанин. — Везет тебе брат, ластится к дозору хозяин... буду знать.
Красива, податлива, как глина под пальцами. И в другой день Арман бы взял ее в свое ложе, но не сегодня. Сегодня мешал ошейник рабыни на стройной шее, сегодня все мешало... день траура. И вспомнив, зачем сюда пришел, Арман хотел вскочить на ноги, да не сумел — хмель оказался сильнее.
— Не приказывай мне, рожанин! — зашипел Арман. — Не смей говорить, что мне делать. Не нужна мне твоя девка! — сказал и толкнул рабыню так сильно, что та покатилась по полу, и ее туника задралась, открывая аккуратные ягодицы.
— К чему красавицу обижаешь? — невозмутимо усмехнулся рожанин, глядя, как девка неожиданно стыдливо одергивает темную ткань, стараясь прикрыть стройные ноги.
— Не люблю рабынь, — мгновенно успокоился Арман, возвращаясь к своей чаше.
— Любишь развратниц. Но одно другому не мешает, да и красив ты, бабам приятен. Не обижай девочку. Ты с ней не пойдешь, пойдет другой. Может, менее приятный.
— А ты мне не указывай!
24.
— Ай-яй-яй! Опять гневаться изволишь. Забыл, что на входе говорил? А ты, красавица, не лежи как бревно. Поднимайся! Покажи архану, что умеешь, авось он и передумает.
Рабыня послушалась. Медленно, танцующе встала с пола, разгладила ладонями тунику и присела на пятки рядом с разгоряченным от вина Арманом.
— Не хотите поцелуев, — тихо прошептала она, все так же не поднимая глаз, — так дайте я погадаю.
— Смотри-ка, а рабыня еще и талантлива! — усмехнулся рожанин, наклоняясь через стол и пропуская между пальцами рыжие пряди. — А, знаешь, архан, я передумал. Ты ее не хочешь, так я возьму. Она у меня от страсти взвоет, а потом и погадаем...
— Не спеши, — поймал его запястье Арман. — Не забывай, что рабыня моя. И я с ней еще не закончил.
— О как заговорил, — сузил на миг глаза рожанин, но тотчас рассмеялся. — Пусть и так. Посмотрим, что девка умеет...
Рабыня вздрогнула, покраснела под пристальным взглядом Армана и дрожащими руками протянула ему серебряную чашу.
Арман улыбнулся. Забрал чашу, на этот раз собственноручно наполнил ее вином, отпил глоток и подал рабыне. И та, подняв на архана зеленый взгляд, вдруг повернула чашу в ладонях, мягким поцелуем коснулась губами ободка в том месте, где только что касались губы Армана.
Глаза рабыни вдруг утратили ясность, подернулись дымкой. Движения стали замедленными, осторожными, а тихий голос неожиданно утробным:
— Дай мне руку, архан.
Арман, вздрогнув, протянув рабыне унизанную перстнями ладонь.
— Найдешь врага своего, архан, но не ты его убьешь, брат твой.
— Нет у меня брата!
Арман врал. Был у него брат. Когда-то давно. Поздней осенью, в такое время, как и сейчас, увезла их мачеха в густые дубовые леса Арлерана, и к закату второго дня пути они въехали в покосившееся ворота, окружавшие маленький замок.
Арман, которому едва исполнилось одиннадцать, едва держался в седле. И подбежавший слуга подхватил "арханчонка" на руки, перенес в комнату, уложил в кровать.
Ловкие пальцы справлялись с одеждой, а Арман устало ворчал, пытался возражать, что он сам, что он не маленький, не больной, но никто не слушал. И когда наконец-то его оставили в покое, накатила сонная одурь, и Арман погрузился в глубокий сон.
Утром было и того хуже. На улице шел дождь. Раскалывалось от усталости тело, клонило ко сну, и лишь к полудню тот же слуга растолкал "арханчонка", заставив поесть.
После неожиданно жирной еды прошел сон. К вечеру, когда заходило в серой пелене дождя солнце, Арман в первый раз понял, куда попал: не было и быть не могло в поместье ни друзей, ни книг, ни долгих игр в саду, ни шалостей с друзьями. Были только грязь, дождь, испуганные рожане и сжигающая душу скука...
В скуке Арман медленно зверел три дня. На четвертый, когда закончился дождь, явился к мачехе.
— Я, архан, глава рода, — сказал он, выпячивая грудь. — Я приказываю тебе вернуться в столицу!
— Не можешь ты мне приказывать, мальчик, — ровно ответила Астрид. — Мал еще, и многого не понимаешь...
Арман отшатнулся. Не привык он к подобным словам, не привык к холодности в голосе мачехи, но еще более не привык к страху в ее глазах. Она боится? И страх взрослой, смелой обычно женщины передался и ее пасынку, заставив мальчика задрожать от неожиданного дурного предчувствия.
— Позднее, Ар, позднее, мальчик, — продолжила Астрид. — А сейчас у меня нет времени. И сил нет. Ада, уведи Армана.
Мальчик? Арман вывернулся из рук Ады, поймал взгляд мачехи, и та вздрогнула, как от удара кнута, хотела что-то сказать, но Ар не слушал. Сбежал в тишину окружающего поместье сада, упал на кучу гниющих листьев, горько заплакал.
И почти не почувствовал, как на плечи его упал плащ, как чьи-то руки подняли с листьев, крепко прижали к груди, как чьи-то губы что-то шептали на ухо, и лишь когда начали проходить острая боль и обида, Арман узнал няню, Аду.
— Ар, вернемся домой.
— У меня нет дома, — прошептал мальчик, вытирая слезы, — и родных нет. Никого нет!
— У тебя есть я. Есть Эрр, есть Лана, есть... мачеха...
— Я не нужен Астрид. У Ланы есть мать.
— А Эрр? Вы недавно потеряли отца. Сложно, я понимаю. Но Эрр целитель, чуткий маг. Ему нужен старший брат. Ты нужен.
— У него есть целая Виссавия! — вскричал Арман, сжимая кулаки. — Огромный клан целителей! А что есть у меня?
— У тебя есть я.
— И у Эрра...
— Эрр — ребенок.
— А я — нет?
— Ты... — Ада некоторое время молчала, а потом ответила:
— Ты — глава рода.
Глава рода, которого никто не слушает.
Глава рода, которого все игнорируют.
Эрр... Глупый, бесполезный мальчишка! Истинный виссавиец — темноглазый, темноволосый. И с самого детства — сильный маг.
Эрр, чьему таланту Арман тайно завидовал. Эрр, который всегда задавал кучу вопросов, не давал покоя, ходил следом. Эрр, с которым все возились, которому все потакали. "Это целитель, виссавиец, тонкая душа", — говорила няня. А Арман, значит, не тонкая?
— Ненавижу его! — прошипел мальчик. — Ненавижу!
Кто-то тихо всхлипнул. Зашуршали рядом листья. Вскочила на ноги няня, бросилась вслед мальчишеской фигурке, но не успела. Никто бы не успел. А Арман и не хотел успевать, лишь упрямо прижимал колени к груди и шептал:
— Ну и пусть. Пусть валит, к мамочке! У него есть мать, а у меня — у меня никого нет! И ты вали за ним! Успокой! Он же бедный, ранимая душа, а я? Нет меня!
Но няня не ушла. Она села рядом на преющие листья, и начала тихо говорить. Сначала Арман не вслушивался в ее слова, но понемногу начал доходить до него смысл. А вместе со смыслом забирался в душу страх...
— Боги, что же я наделал! — вскричал Арман, вскакивая на ноги.
Они уже были почти у входа, когда разверзлось вдруг темное закатное небо. Когда упал на поместье столб света, и под ярко-желтыми лучами дом начал таять... стекать вниз серыми грязевыми струйками.
Через мгновение столб исчез, а от поместья осталась зловонная серая лужа. И крепкие объятия Ады, из которых почему-то не удавалось вырваться...
— Это ты, ты виновата! — кричал Арман. — Ты! Э-э-э-э-эрр!
Тогда он плакал в последний раз. И в первый раз возненавидел снег. Он возненавидел сыпавшиеся на землю белые хлопья. Слишком ранние. Первые в том году.
Под горькими, тяжелыми воспоминаниями испарился из головы хмель, сменяясь злостью.
— Может я и ошиблась, — не успокаивалась девка, хотя служитель и поджал губы, готовясь в любой момент вмешаться и увести глупую рабыню от медленно зверевшего клиента. — Доверься мне, архан, еще раз. Дай мне твою руку.
Довериться? Арман с трудом сдерживал гнев, смотря на дерзкую девчонку. Дрожала за его спиной прислужница, краснел прибежавший служитель, а рабыня упрямо склонилась над его ладонью. Рыжие волосы упали на запястье Армана, активизировав на мгновение синие знаки рода. Арман сжал зубы, удерживая поднимавшуюся внутри волну ярости.
— Дай слово, архан, — улыбнулась гадалка, отодвигая от лица пряди, чтобы лучше рассмотреть ладонь.
— Не наглей!
— Дай слово, что меня выкупишь, если сказанное еще новолуния окажется правдой, — твердо ответила рабыня.
— Даю, — усмехнулся Арман, глуша в себе злость. Хочет поиграть? Что ж, они поиграют...
— Говори, тварь! — прошипел Арман.
Боится. Хоть и не показывает. Но пальцы ее вспотели и дрожат, а все равно мягко касаются ладони Армана, разглаживая загрубевшую от знакомства с мечом кожу.
И сходит бледность с ее щек. Розовеют губы. Опускаются веки, становится голос мягким, заволакивающим, а между пальцев показываются клубы синего дыма.
Язычки синего пламени жгут руку Армана, жаркими поцелуями лижут пальцы, нежно знакомятся со знаками рода, изучая, и светящимся браслетом окутывают запястье. Арман с трудом сдержался, чтобы не вырвать ладонь из лап гадалки. Но было почему-то очень важно сидеть неподвижно и... слушать.
— Вижу огонь, — совсем другим, загробным голосом начала девушка, — огонь разлуки в твоих глазах. Тени, что много лет не дают покоя и которые скоро вновь встанут на пути твоем, архан. Твой брат...
— Нет у меня брата! — орет Арман, вновь поддаваясь власти гнева.
Он вскочил на ноги и отвесил гадалке пощечину. Дерзкая рабыня повалилась на пол, держась за щеку. Но Арману было мало. Он прыжком оказался возле гадалки, схватил девку за волосы и притянул к себе, шипя:
— Нет у меня брата!
— Есть, — упрямо захрипела гадалка, и Арман, сплевывая презрительно, отпустил рабыню, как надоевшую игрушку.
Та плача падает к его ногам, сжимается в клубок, дрожит, и все воет, воет. И хочется пнуть ее, закричать, чтоб заткнулась, но взгляд вдруг останавливается на задумчивом лице рожанина.
А тот даже не шелохнется. Не пытается ни вмешаться, ни помочь рабыне, ни поддержать Армана, лишь попивает теплое, приправленное пряностями вино, и холодно улыбается.
Одной той улыбки хватает, чтобы протрезветь окончательно. Посмотреть на рабыню и самому устыдиться того, что сделал. И в то же время почувствовать другую ярость, не сжигающую внутри, а холодную, которая не лечится временем.
— Простите дуру, архан, — заискивающе шепчет прибежавший на шум хозяин, — простите! Мы вам сейчас другую девочку найдем, ласковую, послушную. А эту... тварь — на конюшню! Высечь! Если хотите, можете сами...
Сам, усмехается Арман. И уже делает шаг к двери, проклиная и этот Дом Веселья, и сегодняшний день, и усмехающегося рожанина.
Но рыжей девке было, казалось, мало. Она вдруг очнулась, блеснула глазами, змеей скользнула к ногам Армана, обняла колени и завыла:
— Помни о своем обещании. Богами прошу! Помни!
— Помню! Выкуплю! — прошипел Арман, хватая ее за волосы, да так, что из глаз гадалки потекли слезы боли. — И в полнолуние прикажу высечь так сильно, чтобы ты никогда больше не смела потешаться над чужим горем!
А потом развернулся. И вышел. Под хохот рожанина.
— Архан, вы как? — шептал хариб, накидывая на его плечи плащ. — Давно надо было закончить с этим трауром. Давно надо было забыть.
— Забыть? — простонал Арман, перед глазами которого стоял Эрр... всегда понимающий, не по возрасту серьезный Эрр. Брат, которого Арман, хоть и не признавался никогда, а любил больше чем когда и кого либо. — А ты, ты бы забыл?
— Я бы не забыл, — осторожно ответил Нар. — Но вы — не я. Вы — сильнее. Вы — глава рода. Вы — архан!
Арман усмехнулся. Опять эти разговоры. Опять — он глава рода и должен быть сильным, беспристрастным... Как там учитель говорил? Должен превратить сердце в камень, а душу в спокойный поток. Должен, но может ли?
Обычно может, да не сегодня. Сегодня хочется вернуться в зал и лупить наглую девку, лупить, пока кровью не изойдет, пока не взмолится о пощаде и не скажет, что соврала. Лупить, как последнему рожанину... Будто это что-то изменит. Будто вернет жизнь Эрру.
— Мой архан, — осторожно протянул Нар.
— Выкупишь рабыню, — медленно приказал архан. — Сейчас! Запрешь в моем доме и проследишь, чтобы она дожила до полнолуния. А в полнолуние шкуру с нее сдерешь! Собственноручно!
— А если?
— Никаких "если"! — закричал Арман, вскакивая на лошадь и вылетая через распахнутые ворота.
Чуть позднее, уже успокоившись и протрезвев окончательно, проезжая мимо лавок, он вспомнил, что давно не навещал няню. Остановив коня, Арман бросил хорошенькой девушке золотую монетку. Получив взамен маленькую корзинку со засахаренными фруктами, он наградил красавицу еще одной монеткой.
— Да благословят вас боги, мой архан! — шепнула девушка.
Но дозорный не слышал. Не заметил он, как выпала из рук корзина, как вывалились в снег сладости. Как чумазый мальчишка, рискуя попасть под копыта Искры, кинулся собирать в грязном снегу засахаренные кусочки фруктов. И как конь заволновался под рукой хозяина, захрипел, но с места не двинулся, явно боясь навредить хрупкому мальчишескому телу...
Арман видел лишь стоявшего у оружейной лавки юношу-рожанина. Горячо споря со своим спутником, рожанин подвинулся, пропуская проезжавшую мимо лошадь. И на мгновение его необычно темные, почти черные глаза встретились со взглядом Армана.
— Бред! — вздрогнул дозорный, отворачиваясь.
Но уже через миг любопытство, смешанное с предчувствием, заставило его вновь повернуть голову в том же направлении. Черноглазого рожанина не было. На его месте стояла толстоватая рожанка в простом светлом плаще из некрашеной шерсти. Рядом, с аппетитом жуя сдобную булочку, примостился мальчуган лет десяти.
Арман улыбнулся мальчонке, сунул в худую ручку небольшую монетку и, окончательно придя в себя, выпрямился в седле. Прав Нар — пора завязывать с траурными днями. Хватит!
А улицы столицы покрывались снегом. Первым в этом году. И неожиданно ранним.
Часть вторая. Телохранитель
1. Глава первая. Арест.
— Лами, ласскажи сказку! — просил Рис.
— Не знаю я сказок, — неуверенно улыбнулся маг.
Он вообще-то любил Риса, но при шустром мальчишке терялся, боялся сказать что-то не то, неуклюже повернуться. Ведь Рис казался таким хрупким, болезненным. Только глазищи — огромные, цвета грозового неба — были у него живыми. Любознательными. И цепкими.
