— Да, благодарю вас, Сергей Васильевич. Мне было очень приятно провести это время с Анастасией Сергеевной, — как-то вдруг я понял, что больше не смущаюсь.

— Вот и прекрасно. О чём беседовали?

— О разном. Немного о звёздах, немного о поэзии...

— Хорошо. Но я к вам по другому поводу, — Соков протянул мне раскрытую ладонь, — вы это имели в виду?

На ладони лежали четыре свинцовые пули.

— Разрешите? — я взял одну из них и рассмотрел поближе.

Оно самое: пуля с углублением, в которое уже вставили подходящий кусочек железа. Его сечение, разумеется, рассмотреть не представлялось возможным, но я был уверен, что всё сделано как надо.

— Очень похоже. Когда же ваши "левши" это сделать успели.

— Кто, простите?

Нда. Очередное "палево".

— Прошу прощения, Сергей Васильевич — сорвалось с языка. Просто читал как-то книгу про уникального мастера. Его звали Левша. Действительно удивили: так быстро и так точно изготовить по наброску на бумаге...

— Ну, это дело нехитрое. Думаю завтра с утра, и проверим насколько полезно ваше предложение. Спокойной ночи!

— Благодарю вас. Желаю того же.

Спокойной мою ночь назвать было бы никак нельзя. Не из-за пуль, конечно. Из-за мыслей о Насте. Как я их от себя не гнал, как не обещал себе разобраться с этим попозже — фигушки. Ворочался полночи как та самая Маша из мультика: "Кровать у меня неудобная, подушка душная, одеяло кусачее...".

А подушка, зараза, действительно грелась постоянно и обжигала уши — только успевай переворачивать.

И чертовски хотелось курить. Вроде бы уже думал, что "спрыгнул". Сигареты кончились с месяц назад, раз уж такая "оказия", то решил бросить — не привыкать же к трубке. И, главное, получилось на удивление легко. Помучился пару дней, а потом отпустило.

Так нет же — опять захотелось. По-сумасшедшему. Вот хоть спитой чайной заварки.

Ещё до кучи эта 'парочка', с левого и с правого плеча, устроила разборки в моём черепе. То есть, конечно, не буквально "ангел-хранитель" и "бес искуситель" — чувства против здравого смысла:

— То, что влюбился он, и девчонка явно тоже — невооружённым глазом видно.

— Ничего не видно. Это только твои домыслы. Два хороших человека хорошо относятся друг к другу. Чего же ты сразу со своими гнусностями?

— Какие гнусности? Да перекрестись лишний раз! Я же про любовь!

— Знаю я твои приёмчики: "Про любовь!". Местный хозяин нашего хозяина в болоте утопит. В ближайшем. Никто "наш" здесь пока. Не отдаст подполковник дочку за непонятно кого. Так что заткнись и терпи.

— Уже давно не за "непонятно кого". За вполне состоявшегося мужчину. Дворянина. В чём проблемы?

— Как раз папаша-то прекрасно знает, что дворянин этот "дутый". А дочку свою обожает. И никогда её таким сомнительным альянсом не подставит.

— Это всё теоретизирование. А есть реальность. Влюбились они. Оба. И ничего ты с этим не сделаешь.

— Сделаю! Не позволю! Во всяком случае, пока. Изыди!

— Ну и ладно. Счастливо оставаться, чистоплюй!

В общем, где-то так. Уснул в полных непонятках, а наутро имелись и другие проблемы.

Сразу после завтрака были испытания "моего" изобретения: договорились, что Егорка и Тихон (а он ещё оказывается и стрелять умеет), будут на протяжении трёх минут палить из штуцеров по двум половинкам здоровенной колоды. Егорка стрелял обычными пулями, а Тихон "моими".

Было видно, что подполковник здорово волнуется, причём, я догадывался, что нервничал он по двум, взаимоисключающим причинам: ему хотелось и чтобы его верный "нукер" победил и, чтобы я оказался прав.

"Дрова" были установлены шагах в тридцати от линии стрельбы.

— Не бойсь, ваше благородие, — прогудел своим сочным басом Тихон, отправляясь на исходную, — я барину на охоте всегда ружья заряжал, а уж по такой здоровянине не промахнусь.

— Удачи тебе, — напутствовал я своего "ангела-хранителя".

Стрелки стали возле натянутой верёвки, ещё раз проверили оружие и, как по команде, дружно повернулись к подполковнику.

— Товьсь! Пали! — зычно проорал Соков.

Да уж! Как пела Алла Борисовна: "Настоящий полковник". — Натуральный 'командирский' РЫК.

Шарахнули два выстрела и стрелки, не сильно интересуясь, как они там попали, стали сноровисто перезаряжать свои ружья. Наверное, излишне говорить, что Тихон успел значительно раньше, мало того, он дал свой третий выстрел практически одновременно со вторым своего визави. Ну а четвёртую пулю выпустил, когда не прошло ещё и двух минут. Больше зарядов не было. Скорострельность оружия с новой пулей была уже несомненна. Оставалось проверить поражающее действие.

Колоды принесли и замеряли щупом глубину, на которую ушли пули. Понятно, что в случае с новыми боеприпасами результаты были лучше. На четверть.

— Да, Вадим Фёдорович, — задумчиво протянул Соков, — знатный подарок для армии.

— Это ещё не всё: надеюсь, вы понимаете, что и дальнобойность такого оружия будет выше. Представьте реакцию противника, когда его атакующие колонны с запредельной дистанции частым огнём обработают наши егеря. А уж потом он получит плотный залп линейной пехоты в упор.

И всё это с ничтожными по сравнению с конечным результатом затратами от казны.

— Право я ещё не в состоянии до конца осмыслить то, что видел и то, что вы сказали... Но впечатляет!

— Это ещё не всё, Сергей Васильевич. Я почти наверняка успею изготовить некоторое количество пороха, который не даёт дыма при выстреле. Немного. Но если взять несколько лучших в армии стрелков, дать им такое оружие с бездымным порохом и научить стрелять из засады.

Представьте: вражеская колонна на марше, а тут из леска в двухстах шагах несколько выстрелов. Причём по офицерам. И дым не выдаёт стрелка. А?

— Двухсот шагов... — с сомнением покачал головой старый вояка.

— Ну, хорошо, пусть не с двухсот, пусть со ста. Но ведь с такой дистанции наши лучшие егеря будут бить наверняка. Не так ли? И тут же отходить. Не увлекаясь. Например: четыре выстрела из четырёх штуцеров — минимум три вражеских офицера уже выведены из строя. Мало?

— Но ведь этих стрелков ещё научить нужно будет. Представляете сколько это выстрелов, сколько изношенных ружей только на их подготовку? И вообще на подготовку егерей стрелять на большие дистанции... Ведь не привыкли. Это же какие расходы для казны... Я, честно говоря, увлёкся вашей идеей и впечатлён её результатами, но в масштабе государства это всё-таки будет стоить огромных дополнительных денег.

То есть такую пулю, конечно, внедрить могут, но стрелять в такую даль учить не будут. Хоть в скорострельности выиграем, и то ладно.

— Дорого говорите? — я не злился, неумение подполковника видеть дальше собственного носа в таких вопросах, было характерно практически для всех военных того времени. — Сергей Васильевич, а вы никогда не пытались прикинуть, во что обходится казне каждый убитый или раненый вражеский солдат?

— То есть? Я что-то не совсем вас понимаю, — Соков смотрел на меня с недоумением.

— Да всё очень просто. Прикиньте, во сколько обходится Империи один обученный солдат-пехотинец: его, вчерашнего пахаря-крестьянина нужно обучить ходить строем, выполнять команды, стрелять, колоть штыком и многому другому. Сколько на это уходит времени? А всё это время его нужно кормить и поить, предоставлять койку, одеяло с подушкой, палатку в походах... Платить офицерам и унтерам, которые его обучают. Так?

— Ну а как же без этого?

— Никак. Без этого не обойтись. Но вот теперь представьте, сколько, по сравнению с этим стоит его ружьё и заряды к нему. И то, что один убитый вражеский солдат, это один неубитый наш.

Стоит раскошелиться государству на пару фунтов пороха, фунт свинца и лишний штуцер, чтобы лишний раз русский боец убил врага и сам остался жив?

— Вы, конечно, как всегда убедительны, — Сергей Васильевич засомневался, — но всё-таки мне кажется, что эти "убийства из-за угла" — не очень благородно... Не знаю, как сказать...

— Да и не надо, я вас понял.

Вот, блин, эпоха чистоплюйская!

— Скажите, а когда десять солдат нападают на одного, если уж так получилось, это благородно? Или они не атакуют заведомо более слабого противника из рыцарских побуждений?

— Атакуют, разумеется, но ведь это будет лицом к лицу...

— И что? Убитому от этого легче? Разве погиб он "по-честному"? Что унизительного в том, чтобы застрелить из укрытия врага, который пришёл с оружием на твою землю? Чем это в принципе отличается от атаки из засады?

— Ну не знаю... Вы, пожалуй, можете убедить меня, но генералитет наверняка воспримет эту идею в штыки.

— Главное сделать эти самые ружья и научить людей, а там уже...

— Ого! А у нас гости! — перебил меня подполковник.

Я обернулся и увидел подкативший к воротам экипаж доктора Бородкина.

Последние дни в усадьбе

— Вадим Фёдорович! — лицо выскочившего из коляски эскулапа просто сияло. — Вадим Фёдорович, прекрасные новости! Ой, прошу прощения, Сергей Васильевич — эмоции. Здравствуйте, господа!

— Что случилось, Филипп Степанович! На вас лица нет.

— Ой, сейчас, дайте отдышаться... Поздравьте нас с Вадимом Фёдоровичем, господин подполковник: пришло письмо из Академии Наук. Признано открытие нами нового элемента. Нас приглашают в Петербург для доклада. Каково?

Хозяин усадьбы понимающе посмотрел на меня и слегка улыбнулся. Однако очень тепло поздравил счастливого доктора.

— Так что, Сергей Васильевич, — продолжал заливаться счастливый Бородкин, — я скоро похищу вашего гостя, не обессудьте. Нас ждут в столице.

— Разве бы я посмел препятствовать! Разумеется, поезжайте. Причём у вас будет попутчик.

— То есть?

— А мы тут тоже времени зря не теряли...

Далее последовал рассказ о нашей полевой кухне и её демонстрация. Впечатление произвело, а реакция была уже привычной:

— Господи! Как просто-то!

— Так что компанию вам составит генерал Бороздин, который поклялся приложить все силы для быстрейшего начала использования данного изобретения в армии.

— Я, к сожалению, с Михаилом Михайловичем знаком очень поверхностно, но буду рад его обществу.

— А как ваши работы по бациллам, Филипп Степанович? — встрял в разговор я. — Вы отсылали результаты в Петербург?

— Разумеется. Но ответа пока нет. Надеюсь, что получим его сразу на месте.

— Я тоже так думаю. Так что будьте готовы — мы с генералом за вами через несколько дней заедем. А чтобы не застать врасплох — заранее пошлём к вам моего Тихона вместе с кухней. Приютите его на ночь?

— О чём речь! Действительно это будет наиболее удобно для всех нас.

— А пока прошу перекусить, — радушно пригласил Соков. — И по бокалу вина. За столом и договорим.

Разговор о нашем предстоящем путешествии действительно продолжился за "перекусом" — непонятно как назвать данное застолье, ленчем, что ли...

И... Не знаю, как мне было реагировать: Настя явно огорчилась, узнав о нашей поездке в столицу. Виду старалась не показывать, но было заметно.

И вот непонятно: расстроиться тоже, глядя на её погрустневшее личико или радоваться, что мои надежды не беспочвенны?

В общем, я тоже разволновался и в значительной степени пропускал разговор мимо ушей.

Даже когда девушка нас покинула, мысли о ней продолжали пульсировать в моей голове.

Чёрт! Надоело! Объясниться что ли, в конце концов? Ну, приложат меня "фейсом об тейбл", так хоть успокоюсь, наконец. А поездка "довыветрит" эту дурь из черепа. Решено! Сегодня же... Нет, пожалуй, сегодня не стоит. Послезавтра, например. Поближе к отъезду.

Но, как говорится: "Бог располагает". И не надо "смешить его" своими планами.

Я оставил, как бы это сказать... Возрастных мужчин общаться между собой и хотел пройти в дом, заняться расчётами по поводу ещё одной идеи, но по дороге случайно (а может и нет) встретил Анастасию. Ну не обходить же её и не проходить мимо молча...

— Вы чем-то расстроены, Анастасия Сергеевна?

— Так заметно? — не стала жеманничать она. — А что, вас это удивляет?

Простенький вопрос. И снова я дурак-дураком. И что отвечать?: "Нет, не удивляет, я прекрасно вижу, что вы ко мне испытываете симпатию и опечалены предстоящей разлукой". Или лучше прикинуться дауном: "Конечно, удивляет, а у вас что-то случилось?". Тьфу! Но девушка сама помогла мне выйти из дурацкой ситуации:

— Разумеется, немножко грустно, что вы уезжаете. Сами же могли заметить как мне приятно ваше общество, я уже привыкла, что можно поговорить с умным и интересным человеком. Пусть и не в любой момент, когда захотелось, но всё-таки...

— Если честно, то мне тоже будет недоставать общения с вами...

В общем, разговор завязался, и мне пришлось изменить свои планы по поводу расчётов. Пошли по тропинке в английский парк, беседуя... Да не беседуя — просто занимаясь болтовнёй.

Но чувствовалось, что оба напряжены и оба чего-то ждём...

Да гори оно всё синим пламенем!

— Анастасия Сергеевна, а у вас есть жених?

— Нет. Это удивительно? — лицо её слегка порозовело, но она остановилась, и смело посмотрела мне в глаза.

— Если честно — то очень. Вы чрезвычайно красивая девушка, умная, как я понимаю не бесприданница (Идиот!). По моему скромному разумению к вам должна стоять очередь из женихов со всей Псковской губернии.

— Да была у меня за последний год парочка кавалеров, — Настя посмотрела в мою сторону слегка лукаво, — но не очень бы хотелось с ними связывать свою жизнь: один старик сорокапятилетний, другой, хоть и вам ровесник, но уж больно... Ну не знаю даже как сказать. Хлыщ. А теперь... Наверное, у меня вообще женихов не будет...

Ну и всё. Или ты вообще баран, господин Демидов, или...

— Анастасия Сергеевна, Настя, а если я попрошу вашей руки у Сергея Васильевича? Вы будете возражать?

— Вы очень интересно построили вопрос, Вадим Фёдорович, — потенциальная невеста казалось, была не совсем довольна моими словами. — Вы именно это хотели спросить у меня?

Тваюмать! Ну ведь точно: дебил-дебилом, ведь надо же было именно так сформулировать текст фактического предложения руки и сердца! — Лох натуральный.

— Нет, — собрался я с духом, мысленно сделал глубокий выдох, как перед принятием сотки спирта, и продолжил: — Я, в первую очередь, хотел сказать, что люблю вас, что вы самая замечательная, самая красивая и умная девушка, из всех, кого я встречал в своей жизни. Прошу понять и простить меня: я не знаю досконально всех условностей поведения в кругу российской аристократии.

— А быть просто человеком вы можете?

— Очень бы хотелось. Но постарайтесь представить моё положение: я практически никто, можно сказать проходимец. Ни кола, ни двора, ни копейки за душой. Как я могу спокойно и уверенно делать предложение девушке, которую полюбил, если она знатна и, как понимаю, богата. Но и молчать перед длительной разлукой тоже не могу — я ведь тогда потом всю жизнь себе не прощу, что струсил и не сказал те, самые важные слова. Вот поэтому и волнуюсь и, вероятно, выгляжу достаточно глупо.