Отходчив русский человек. Ещё полминуты назад я бы с чистой совестью порвал этого напыщенного и высокомерного французишку в лоскуты, а вот, поди ж ты! И ведь он ещё даже не извинился по поводу своих поползновений в сторону моей Родины и соотечественников. Да и вряд ли извинится. И ладно, не будем лезть в бутылку.

— Месье, вот, сколько лет вы уже живёте в России?

— Четвёртый год. А почему вы спрашиваете?

— Три с лишним года вы прожили здесь, неужели не успели разглядеть, что русские совсем не такие дикари, как о них думают в Европе? Знаете... Если у вас есть желание поговорить на эту тему... Не попросить ли нам бутылочку хереса? Вот за бокалом вина и попробуем найти общий язык. Что скажете?

— О! С удовольствием побеседую с вами, но, извините, не сейчас, не сегодня, — наставник Алексея поспешил вспомнить о своих обязанностях. — Через двадцать минут у меня занятия с Алексом.

— Фехтовать сразу после обеда?

— Нет-нет, не фехтовать. Французская литература. Так что вынужден отказаться от вашего любезного предложения, с надеждой на продолжение нашей беседы в будущем.

Ну и фиг с тобой на самом деле. Не больно-то и хотелось. Но в обозримом будущем воспитнуть тебя всё-таки придётся. Я тебя, гадёныш, ещё научу "Новую Родину" любить.

— Что же, не смею задерживать, — любезно улыбнулся я. — Всё прекрасно понимаю. Обязанности прежде всего.

Мы раскланялись и простились.

А идея с хересом или чем-то наподобие мне понравилась. Не собирался ведь. Но вот на самом деле захотелось. Чудесный тёплый вечер, тишина, бокал вина, сигарета и удобное кресло на террасе...

— Тихон! — мой "денщик" никогда не отходил далеко и настоящий момент не являлся исключением — не прошло и десяти секунд, как мужик с поклоном интересовался чего мне угодно.

Да понятно чего. И через четверть часа я уже сибаритствовал, потягивая великолепный портвейн и выдыхая сигаретный дым. И тишинааа! И "мёртвые с косами" отсутствуют.

Нужно бы прорепетировать разговор с подполковником, но совершенно нет настроения напрягать извилины. Хотелось просто раствориться в этом чудесном вечере и получать удовольствие. Имею я право на часик релаксации, в конце концов!

Но тишина была нарушена. Не сказать, что в худшую сторону: из окна полилась незнакомая мелодия, весьма неплохо исполняемая на фортепиано.

Ну конечно это Настя музицирует. А ведь неплохо. Никогда не был поклонником инструментальной музыки, но в данный конкретный момент — весьма кстати.

Упс! Настя? Нет, опухоль-то уже практически спала, но ведь не до такой же степени, чтобы пальцами по клавишам порхать. Ерунда какая-то!

Как ни не хотелось подниматься с кресла, но просто посиживать и оставаться в сомнениях я не мог. Бокал пришлось оставить — не заявляться же в комнату к девушке с алкоголем в руках.

Я понимаю, что о своём визите лучше предварительно доложить, но, думаю, данная ситуация давала мне право просто постучать в дверь. Анастасия Сергеевна всё ж таки моя пациентка. Хоть и пока.

Лёгкая смесь облегчения и обалдения от увиденного в комнате, после того как меня пригласили внутрь. Слава Богу! Ни я не рехнулся, ни помещичья дочка феноменом не является: за роялем находилась Наташа. Анастасия Сергеевна сидела в кресле и только слушала.

Вот сейчас бы сюда нашего французского друга. Пусть бы полюбовался и послушал, как псковская крестьянка по клавишам наяривает. Неужели он раньше этого не видел и не слышал? Или просто задуматься не хотел?

— Прошу прощения за поздний визит, Анастасия Сергеевна. Просто услышав звуки музыки, я забеспокоился: вам ещё рано играть на фортепиано.

— Благодарю за столь трогательную заботу, но как видите, причин для беспокойства у вас нет, Вадим Фёдорович.

Мне показалось или Настя действительно была рада моему появлению? Даже думать боюсь. Но какое приветливое у неё лицо...

— Если вас не раздражает Наташино исполнение, то приглашаю вас присоединиться.

— Да Господь с вами! Я был уверен, что это играете вы. Потому и обеспокоился — вам ещё не стоит напрягать руку. А тут... Моё восхищение Наталье!

Лёгкий румянец, улыбка и благодарный взгляд Настиной горничной, засвидетельствовали, что у меня появился ещё один "союзник" в этом доме.

— А вы сами не музицируете, Вадим Фёдорович?

— Увы. Только пою. Под гитару.

— В самом деле? — глаза у девушки разгорались, прошу прощения за каламбур, прямо на глазах. — Не исполните что-нибудь? Я вас очень прошу!

— Ну, разве можно отказать такой очаровательной девушке, — не стал ломаться я. — А гитара найдётся?

Вот что-что, а охмурять женщин стихами и романсами я всегда умел. Даден мне от Бога и природы очень неплохой баритон. Ну и медведь, пытаясь наступить мне на ухо, промахнулся. Вот так получилось.

С гитарой, правда, сложнее — только самый примитив, ну или чуть выше. Но смогу. Даже на местной, незнакомой.

Слегка потрынькал струнами, настраивая принесённый инструмент и начал свою "коронку":

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые...

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица давно позабытые.

Ох, простите, Иван Сергеевич. Упёр я ваш текст внаглую. Но не вы первый в этом веке из мной ограбленных...

Вспомнишь родные, нежные речи,

Взгляды так жадно, так часто ловимые...

Первые встречи, последние встречи,

Милого голоса звуки любимые...

Обычно, когда пою, уподобляюсь токующему глухарю — слышу только себя и ни на что вокруг не обращаю внимания. Ну, почти ни на что, конечно, посмотреть на реакцию слушающих хочется. Вот и сейчас мельком взглянул на Настю и очередной раз поразился: как хороша!

И в очередной раз возникло недоумение почему эта девушка обладает такой... Да нет, не красотой. Я уже говорил, что ничего особенного в её лице не было. Не дурнушка, но отнюдь и не красавица. И тем не менее... Какая-то непонятная притягательность...

И тут, кажется, понял: её лицо очень красиво "живёт". Именно ЖИВЁТ. Когда она говорит, смеётся, улыбается. Даже сейчас лицо практически неподвижно, всё во внимании к моим руладам, только веки и ресницы подрагивают... Но что-то неуловимое показывает эмоции, которые бурлят в этой очаровательной головке.

Всё-таки, хоть ты тресни — женскую красоту и очарование не определяет только анатомия. Уж я-то в школе насмотрелся на девиц девяносто-шестьдесят-девяносто, которые категорически не умели владеть своим телом, столь щедро выделенным им матушкой-природой — идёт такая вся из себя модель, но мужской глаз совершенно не цепляет.

И наоборот — вроде совершенно ничего особенного, но двигается с такой потрясающей грацией и женственностью, что голова, совершенно против воли разворачивается вслед как зеркало радиолокатора.

И с лицом то же. Зачастую и личико милое и глаза антилопьи (в хорошем смысле), но столько в этих глазах пустоты...

И наоборот: ну вообще никакая девчонка, а вот что-то есть в этих неярких глазах обрамлённых недлинными ресницами такое, что зачастую сожалел: "Где мои семнадцать лет...".

Вспомнишь разлуку с улыбкою странною,

Многое вспомнишь родное, далёкое.

Слушая говор колёс непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое...

Медленно замолкала последняя тронутая струна. В молчании. Только когда утих последний звук, "выщипанный" мною из инструмента, Анастасия лёгким восхищением (как мне очень хотелось считать) произнесла:

— Чудесно! Никогда раньше не слышала. Очень непривычно и очень красиво.

— Не заставляйте меня краснеть, Анастасия Сергеевна, — начал я показательно скромничать. — Красивый романс, но ведь не мой же...

— А чей? Кто автор?

— Нууу! Откуда же я знаю? Услышал в дороге, понравилось, запомнил. Моей заслуги никакой.

— Что вы! Вы же так замечательно спели!

— Песню не делает её исполнитель. Он лишь инструмент в руках её автора. Вы не согласны?

— Пожалуй, да. Но ведь и инструменты бывают разные... А у вас ещё есть такие необычные песни?

— Надо вспомнить. Но, с вашего позволения, не сегодня. Я ведь вообще заглянул сюда, беспокоясь за вашу руку. Уж никак не собирался "давать концерт". Прошу простить за вторжение.

— Вадим Фёдорович, вы же сами понимаете, что ваши извинения излишни. Огромное вам спасибо за романс, за ваш визит. И... Спокойной ночи.

Я, понятное дело, откланялся и вернулся к своему бокалу портвейна на террасе.

Нет! Всё же какая замечательная девушка! Ёлки-палки — ведь влюблюсь!

— А ну усохни, Донжуан псковский! — цыкнул на меня мой... не понял из-за какого плеча, то ли хранитель, то ли искуситель. — Знай своё место и не раскатывай губёнки. Ишь, размечтался!

То есть взяли меня в оборот до самого отхода в царство Морфея: полное смятение в мыслях, мечты, мечты, мечты, и, соответственно, дёрганье за крыло назад на грешную землю. В приземлённую донельзя реальность. С тем и заснул.

Создание первого 'чуда'

А с утра было событие. Для данной местности, как я понимаю, очень даже значительное.

Да можно и без "я понимаю": весь народ, стоящий на ногах высыпал к дороге, проходившей мимо усадьбы. Шёл драгунский полк. Не знаю, куда и откуда, но проходил мимо.

Наскоро проглотив завтрак, я присоединился к толпе зевак. Посмотреть было на что. Всё-таки самая красивая и элегантная военная форма носилась в русской армии именно во времена Александра Благословенного.

И пусть именно у драгун она была наименее броской, но, тем не менее, впечатление производила. Да и не только обмундирование — стройные и подтянутые усачи на элегантных (а по мне — так других и не бывает) лошадях... Это было что-то! Зрелище!

Каски, зелёные приталенные мундиры, воротники огневого цвета — красота!

Кавалеристы, проезжая мимо толпы, в основном состоящей из детей и женщин, приветливо улыбались в усы и помахивали руками в перчатках — для них, по всей вероятности, проезд мимо населённого пункта тоже был событием, слегка развлекавшим в длинном и вряд ли весёлом пути.

Интересно: станут ли теперь, в свете появления меня, эти усачи кирасирами? Как стали в реальной истории. Ведь именно псковским драгунам были отданы белые трофейные кирасы, снятые с мёртвых и пленных французских кирасир, переколотых и пленённых партизанами Давыдова и Сеславина. Ну, или я слегка ошибаюсь... Но в реале именно этому полку достались те самые кирасы белого металла и воротники из огневых сделались малиновыми.

Зацепился за память этот факт, как и приборный цвет полка. И не только этого — те самые наборы открыток я пересматривал и перечитывал десятки раз. Помню не всё, но многое: типа приборный цвет Иркутского драгунского — белый, кирасирского Военного Ордена — чёрный, у гусар так вообще помню все цвета доломанов и ментиков, приборный цвет и приборный металл.

Красивая была, чёрт побери, форма. Всё само запоминалось, без всякого напряжения.

Вот с пехотой у меня похуже — гвардию от остальных отличу, ну или гренадёра от обычного пехотинца, а вот с простыми пехотными или егерями — фигу. Не помню ни разу.

Кстати пора бы мне научиться верхом передвигаться, раз уж я так накрепко попал в это время. Наверное, не слишком сложная наука. За неделю можно будет научиться в седло запрыгивать и с него при спокойном шаге или мерной рыси не падать. Вроде бы и не дурак я, и спортсмен какой-никакой — должно получиться. А то в дальнейшем местные совершенно не поймут-с... Если , кроме незнания французского, ещё и от лошадей шарахаться буду, то меня точно нынешнее дворянство не примет, да ещё и жандармерия, если она уже имеется, "на карандаш" возьмёт...

А вот и она! Мимо проплывала та самая походная кузница. Двухколёсная и, в основном, состоящая из здоровенных мехов. Зелёная, разумеется.

Понятно, что штука в походе нужная: лошади-подковы-кузня. Но мой рояль в кустах, в виде полевой кухни, покруче будет. А уж раз кузнечные мехи на колёса поставили, то и печку с котлом как-нибудь пристроим.

В общем, на ближайшее время две основных задачи: научиться передвигаться верхом и убедить Сергея Васильевича на предмет полевых кухонь. Первая, мне кажется, будет наиболее сложной.

Ого! Лёгок на помине!

Сначала, обогнав колонну драгун, во двор влетел Егорка на своём вороном жеребце, а, через несколько минут, показалась и коляска моего гостеприимного хозяина.

Благо, что для его приветствия народу хватало: сначала на шее у отца повисла Настя, потом подполковника поприветствовал сын... В общем, дошла очередь и до меня.

Соков пожал мне руку и пригласил к себе минут через десять.

То есть, разговор со мной, был приоритетом даже после столь долгой и вряд ли весёлой дороги.

— Ну что же, Вадим Фёдорович, вот ваши бумаги, — мой хозяин протянул конверт, — Надеюсь, что всё было не зря. Здесь свидетельство о вашем происхождении и дарственная на Тихона.

Оба-на! Становлюсь крепостником! Этого мне ещё не хватало!

— Сергей Васильевич! Не знаю даже как вас благодарить...

— Не надо благодарить словами. Слово вы уже дали. Просто сдержите его.

— Но как вам удалось... Ведь я же представляю... Вернее даже и не представляю...

— Вот и не надо. Не пытайтесь представить, — Соков совершенно неожиданно мне улыбнулся, — у меня тоже свои маленькие секреты.

— Ну а у меня от вас секретов нет. Почти уверен, что оцените моё предложение, как улучшить быт русского солдата.

— Любопытно.

— Вы ведь наверняка отшагали в переходах со своим полком не одну сотню вёрст, так ведь?

— Я бы сказал: не одну тысячу. Батюшка Александр Васильевич своим войскам засиживаться не давал.

— Ну и чем занимались ваши мушкетёры по завершении дневного перехода?

— Да понятно чем — лагерь разбивали, да кашу варили.

— А теперь представьте, что эту самую кашу варить не надо — она уже готовая и горячая, только миски подставляй. Что скажете?

— Ничего не скажу. Вас послушаю. Раз вы говорите о таком чуде, значит, имеете на это основания. Итак?

— Да никакого чуда, просто варится каша на переходе. Вот представьте: железная печка с котлом, запасом дров и на колёсах. Тянет всё это одна лошадь. Я тут приблизительный чертёжик набросал.

Подполковник, живо сообразивший, о чём речь, жадно выхватил из моей руки протянутую бумажку и впился в неё глазами.

— Господи! Как просто-то! Как же до этого раньше не додумались?

— И, по-моему, вполне реально исходя из имеющихся возможностей. Другое дело, что такая кухня потребуется на каждую роту, а, если учесть, сколько в русской армии рот... Промышленность-то, наверное, справится, но ведь тогда придётся не делать что-то другое.

— Это не важно! Если оснастить таким всю армию... — глаза у Сокова горели как у подростка, впервые увидевшего купающуюся нагишом девицу, — ради такого многим можно пожертвовать. Ведь только дневной переход пехоты можно будет на десяток вёрст увеличить!

Это он загнул, конечно, но отдыхать пехотинцы точно станут больше.