| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Закрыть пытаемся ЭПРОН этот. Пусть водолазы работают, службы специальные. Помогите и вы лично...
— Когда нужно быть? — спросил Горовец. — У меня еще сегодня дела. И он бросил невольный взгляд на цветы за окном.
— Сейчас прилетайте, все и решим раз и навсегда.
Ну, дядя, держись! — подумал Морозов. — Расскажешь там о здоровье нации, купаниях и пляже. О цветах расскажешь...
В палатке стояли четыре шезлонга. На одном из них, не доставая ногами до пола, сидел начальник отряда Микульский Илья. Рядом с ним, расположился, нога на ногу, Дягилев. Напротив них сели Горовец и Морозов.
— Предлагаю решить все здесь, без привлечения общественности, — предложил Морозов. — Вы, Семен Васильевич, отменяете свое неумное указание, а мы считаем это досадным недоразумением.
Горовец выпучил глаза.
— Да ты мне совсем другое говорил! — воскликнул он. — Я тебя послушался, прилетел и вдруг, оказывается, что меня заставить хотят — я немедленно улетаю!
— Я вас не отпускал, — заявил Морозов. — То, что я вам говорил, было розыгрышем, а вы на него клюнули, показали себя в неприглядном виде.
— Кто этот дерзкий мальчишка? — закричал Горовец. — Дягилев, ты чего молчишь?
— Он имеет право, пусть и говорит, — ответил Дягилев. — Ты послушай, Сёма, тебя это касается в первую очередь!
— Я не представился, — сказал Морозов. — Член Объединенной дирекции, заместитель директора филиала Морозов Александр Витальевич. Все ваши возражения я уже слышал, они перечеркивают работу по очистке акватории Оби. Своим решением вы наносите вред именно экологии. Прошу еще раз подумать и решить правильно.
— Нечего мне думать, — пробурчал эколог. — Я своих решений не отменяю.
— На основании пункта восьмидесятого Устава Объединенной дирекции, ваше решение отменено мною. Как необоснованное. Вы отстраняетесь от должности, и будете давать отчет о своей деятельности на посту эколога на специальной коллегии, в Москве. Из кабинета заберете личные вещи. Носители информации будут изъяты, кабинет опечатан.
Горовца словно кувалдой ударили — он весь съежился и как-то даже уменьшился в объеме.
— Пошли, Илюха, установку запускать! — предложил Морозов.
Микульский с трудом выбрался из шезлонга.
— Почему ты меня так называешь? — возмутился он, выйдя из палатки. — Нужно уважительно — Илья Михайлович. Я ведь командир ЭПРОНа, как-никак!
— Тебя по носу щелкнули, ты и заплакал, командир! — захохотал Морозов.
Их обступили ребята.
— Он сказал: "Поехали!" и взмахнул рукой! — продекламировал Морозов.
— Кто сказал? Что сказал? — загалдели ребята.
— Илюха Михалыч так отчитал эколога, что тот сразу запрет свой и отменил. Включайте установку, ребята!
Ребята прокричали "Ура!"
Тем временем в палатке шел совсем другой разговор. Горовец жаловался на судьбу и происки врагов, а Дягилев его вразумлял.
— Мы с тобой, Сёма, простые люди, а мальчишка этот — в членах дирекции ходит. Заслуги у него — о-го-го! Его сам Васильев на примете держит! Чего ты уперся в эту электростанцию? Такая мелочь, а ты раздул проблему до вселенских масштабов. Теперь дадут тебе под копчик, и улетишь в какой-нибудь городишко на бывшие торфоразработки экологию в жизнь воплощать.
— Кто же знал! — заныл Горовец.
— Надо было знать, Сёма! У меня бы спросил...
— Что же теперь делать?
— В столице сановники и руки тебе для поцелуя не подадут! Они там боги в своих чертогах, а кто ты? Сейчас твою подноготную разберут от начала и до конца, что было хорошего — не заметят, а вот проступки... под сильным увеличительным стеклом изучат.
— Чего делать — говори!
— На брюхе ползать, ботинки лаковые целовать! Вопить, что радел за государство родное, за честь и славу его, маленько перестарался в усердии, не велите казнить, велите миловать!
Горовец улыбнулся, но улыбка вышла кривая.
— Чего ржешь-то! — обиделся он. — Все так и было.
— Вот так и скажешь, слово в слово!
Горовец убрался восвояси, ребята собрались около электростанции, можно и поговорить без свидетелей.
— Оружие вам приготовили необычное, — сказал Дягилев, расстегивая рубашку. — Катапульта, складная такая, из современных материалов. Чтобы пружину взвести, три человека нужно, зато камень трехкилограммовый на двести метров летит! Вместо камня можно и мину с взрывателем ударного действия вложить... Пращи дадут и обучат камни ими кидать. Вещь простая, но в иных случаях просто незаменимая. Арбалеты будут и пистолеты двадцатизарядные, как у спецназа...
— Праща и пистолет, — задумчиво сказал Морозов. — На кой черт праща-то?
— Психологически легче камнем башку чью-нибудь пробить, нежели выстрелить!..
— Пожалуй, — согласился Александр. — А куда столько всего — людей и оружия. Маленькая война намечается?
— Может, и не маленькая — я не знаю. Васильев в курсе, у него и спроси...
Александр принес легкий раскладной столик, графины с соками, лед, бокалы.
— Ты о другом подумай, — Дягилев вздохнул. — Васильев своих людей в отряд сунет и это твоя беда.
— Ну и сунет! — отмахнулся Морозов. — Мне-то что...
— Я по другим делам знаю, на что эти люди способны. На многое они идут по приказу. Если тебе прикажут, а ты, Сашка, заартачишься, пару твоих друзей запросто могут убить!
Морозов побледнел. Все веселье легкой победы над экологом улетучилось.
— Я не шучу — были уже такие случаи, — сказал Дягилев, отхлебывая из бокала.
— И что мне делать?
— Выявить их и сразу удалить. Чтобы был здоровый организм — отряд твой.
— Удалить, это значит убить?
— В крайнем случае — да, а так ногу он сломает или руку повредит... как-то так...
— Может, мне лучше в мусорщики податься? Я ведь мирный человек.
— Был мирный, — жестко ответил Дягилев. — Все уже изменилось. В этом мусоре тебя и похоронят — слишком многое ты уже узнал или догадался. И семью твою не пощадят!
Он отпил из бокала и вытянул ноги.
— Не получится... остаться в стороне, Морозов! — сказал он. — У тебя в родне военный, значит во всех вас, по мужской линии, этот стержень заложен. Эта твердость, собранность и понимание, кто друг, а кто враг.
— Значит, опять война, — печально сказал Александр. — В природе человека это заложено, что ли?
— Это твоя маленькая война, Сашка! Ты должен показать врагам, что лучше бы они тронули кого-нибудь другого... у тебя внешность обманчивая, поведение чисто гражданское, добрый и заботливый парень.
Он похлопал Морозова по руке.
— ... но я-то вижу в тебе пружину сжатую — как в той катапульте...
— Значит, военных тянет к военным действиям?
— Это аксиома.
— А детей военных, внуков и правнуков?
— Не всех, — Дягилев подмигнул. — Как там раньше говорили: "Омыть руки в крови врага"
— Ой, дядя Сережа! — воскликнул Морозов. — Ты так легко об этом говоришь!..
— Я-то, как раз мирный человек, — ответил Дягилев. — Меня легко заставить, а откажусь, легко и убить. Ты, Сашка, совсем другое дело!
Помолчали.
— Что еще ты хочешь мне сказать? — спросил Морозов.
Дягилев смотрел на него без улыбки.
— Главное нужно сказать, но я почему-то не решаюсь...
— Это твое главное я уже и так понял, — ответил Морозов. — Вся эта заваруха, из-за меня ведь, так? Мои какие-то свойства в зоне нужно проверить. Думаю, Васильева интересует, смогу ли я войти и выйти из очага...
Дягилев даже привстал от волнения.
— Должны быть какие-то внешние признаки этого моего умения...
— Там темнота кромешная! И если будут светиться кости... весь скелет...
— Значит, большая охрана этой зоны, — сказал Морозов. — Будут наверху нас ждать, железобетоном прикрыты запасные выходы из лабиринта, так?
Дягилев поспешно сел.
— Логично рассуждаешь...
— Зачем же мне всю группу туда вести? Я один пойду.
— А может быть, ты свои свойства другим умеешь передавать? — заметил Дягилев. — Как это проверить, если группу в лабиринт не вести?
— Да ну!..
— А все-таки — как это проверить? Васильев предусмотрительный тип, он ошибок почти не делает. И сможешь ли там один, а? Так, хоть кто-нибудь да поможет...
— Все сказал? — спросил Морозов. — Ничего не забыл?
— Ты должен понимать, что в таких делах все быстро меняется: одно уходит, приходит другое, но вот это главное будет при любом раскладе.
Морозов кивнул.
— Тебя через реку перевезти? — спросил Дягилев. — У меня катер.
— К пристани доставь...
В пункте проката Александр взял трехколесный велосипед и влился в общую массу велосипедистов, двигающуюся по проспекту. Очень скоро он свернул на параллельную улицу, и покатил, разглядывая дома, магазины, жителей.
Всюду была мирная жизнь, а он думал о своей маленькой войне.
Знать бы все раньше, может, и не случилось бы всего, подумал он. Какие-то свойства неизведанные, кому они только нужны... Нормальные люди зоны эти стороной обходят, такие, как Васильев, наоборот, лезут туда и других тянут...
Он огляделся.
Пятнадцать кировоградцев мне доверились, а что я могу? К пропасти их вести и вместе с ними погибнуть? Глупо. Нужно ребят спасти — весь отряд, а самому... в лабиринте сгинуть? Васильева за глотку нужно взять — вот верное решение. Чтобы он меня боялся! Это идеальный вариант, почти несбыточный, но попробовать можно...
Он увидел нужный дом и подъехал к центральному входу.
20. Заложник обстоятельств
Он оставил велосипед на стоянке и сел на скамейку.
В этой маленькой войне нужно решить главное для себя, подумал он, а что для меня главное? Человеческая жизнь неприкосновенна, что бы там не утверждали. Никого я убивать не стану, но и себя под пули не подставлю. Себя и ребят... Нужно постараться сделать так, чтобы все случилось как бы само собой, без моего участия.
Он закрыл глаза.
Около меня должны быть только кировоградцы, наверное, Славка, Пашка и Петька. Кто из спецназовцев будет чаще других, к ним особое внимание. Как быть, если у этих людей контакты с охраной лабиринта? Правильно говорит Дягилев — их нужно сразу установить и изолировать. И как я это сделаю?
Он поднялся и вошел в здание. По коридору первого этажа, мимо закрытых дверей без всяких табличек, он вышел на площадку, повернул налево в студию костюмера Марины Петровой.
В большой комнате со стенами, обтянутыми материей, где на подиуме расположились обнаженные манекены в причудливых позах — их застывшую группу освещал пучок света нескольких источников — никого не было. Морозов прошел в рабочий кабинет.
Марина Петрова в коротком расклешенном платье сидела в кресле, нога на ногу, чиркала световым пером по пластинке на столе, то и дело, поглядывая на экран. На экране в муках рождалась модель женского платья.
Она повернула голову, встретилась глазами с Александром и, не переставая творить, подняла правое плечо. Справа стояло пустое кресло и Морозов сел.
У Петровой было живое лицо, смеющиеся черные глаза, вздернутый нос и тонкие губы. Левой рукой она постоянно отводила от глаз прядь черных волос.
— Звонила вам, — сообщила она низким грудным голосом. — То занято, то нет никого, то такие здесь не живут. Какой номер вы мне дали?
Александр назвал.
— Не тот! — воскликнула она и засмеялась. — Я рискнула и сделала по-своему. Вы как-то неясно говорили о лице, фигуре... вот, наряд для девочки пяти лет.
По ее голосовой команде раздвинулись легкие занавеси, и открылось возвышение, на котором застыла маленькая черная фигурка.
— Вот как оригинально я сделала нижние лапки, — она поднялась, подошла к манекену и наклонилась. Взгляд Александра скользнул по ее загорелым ногам. Она посмотрела на него из-под руки, но позы не изменила.
— На пальчиках ног я нарисовала удлиненные ноготки, а на подошвах — подушечки, как у зверей. Тебе видно?
Александр сразу отметил это "ты". Ему было видно... совсем другое.
— Устала я что-то, — проговорила она, — нужно отдохнуть. Присядем на диван.
Александр не трогался с места.
— Да ты не бойся!
Она прошла к дивану и села, расправив платье.
— Иди сюда, — предложила она, похлопав по дивану ладонью. — Обсудим мою работу и поговорим.
Морозов поспешно сел.
Она тут же залезла рукой ему под рубашку — совсем так, как это делала Снежка — прижалась к спине и стала шептать на ухо о своем одиночестве. Она, замужняя женщина, одинока в своих поисках любви. Она ищет любовь надолго — навсегда, а встречи получаются мимолетные, лица невозможно запомнить...
— Я сразу поняла — ты меня сделаешь счастливой! — шептала она, целуя его в ухо. — Будем вместе...
— Я женат, — глухо сказал Александр.
— Бросишь свою девчонку. Семнадцать тебе? Мне двадцать пять. Тебе нужна такая, как я — жена-мать.
— Я хотел бы забрать образец.
— Пожалуйста! Придешь еще?
— Не знаю, — ответил Александр, раскрывая сумку. — У меня очень ревнивая жена.
— Я сама ревнивая. Предупреждаю: будешь со мной, по девкам шляться не смей!
Морозов покинул костюмера и бегом устремился на улицу.
Мать им командует, Снежка, а теперь вот еще какая-то навязалась...
В магазине одежды он взял все новое, похожее на то, что было надето на нем сейчас. В общественном душе тщательно вымылся на несколько раз, переоделся и протер лицо мужскими духами.
Чубаров встретил его равнодушно. Он сидел на той же самой лавочке около входа в союз деятелей искусств и почти спал. Одет он был точно так же, только портфеля не было.
— Нужное дело, а ты что-то не торопишься, — сказал он, зевая. — Думал я над твоим предложением: сложно представить марсианский мир, этих детенышей...
Морозов извлек из пакета костюм, расправил у себя на коленях. Композитор оживился.
— Это такими ты их представил, да? Впечатляет!
Он погладил материал шапочки и вздохнул.
— Пошли ко мне, — предложил он. — Это здесь недалеко. У меня есть кукла надувная подходящего размера, посмотрим, как это выглядит в пространстве, в объеме...
Когда расправили все складки черного трико, поправили нижние и верхние лапки, Чубаров отступил на несколько шагов и принялся терзать пальцами подбородок.
— Страшноватая зверюшка, — проговорил он. — Откровенно говоря, мне, глядя на нее, становится не по себе, а детишкам, думаю, в самый раз! Глаза завораживают — большие и желтые, глаза зверя, но фигура-то человеческая.
Он прошел к столу, сел за него — в студии раздался резкий, скрипучий звук.
— Такие звуки испугают ребят, — заметил Морозов.
— Это мой вскрик, как реакция на увиденное.
Морозов поискал глазами, на что бы сесть.
— Я представлял себе их музыку, как звуки разной длины и тональности, означающие смех, плач, печаль, радость... — сказал он, вытаскивая из темного угла пыльный стул.
— Другое что-то представить сложно, — отозвался Чубаров. — Давай на "ты". Меня Петром звать.
— Александр, — ответил Морозов, пытаясь стереть пыль.
— Напрасны труды твои! — воскликнул Чубаров. — Тряпками или бумагой закрой и садись.
— Пыльно и грязно. Как тут работать-то?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
