Гоблины дальнего космоса (полный текст).

— Мне, собственно, много и не нужно, — я ободряюще ей улыбаюсь, а женщину почему-то передергивает, — расскажи, что нас ждет внизу...

*

Рассматриваемая мной в иллюминатор планета была последней, которую мы захватили, прежде чем Республика получила возможность взяться за Империю гоблинов всерьез. Лишь один из городков планеты Новая свобода отклонил имперский ультиматум: в Рензе собирались дать нам отпор. Непонятно, на что там рассчитывали. Скорее всего, не до конца осознали: и впрямь идет война. Ведь кроме поломки всех современных компьютеров у них на планете так ничего страшного и не случилось. Про войну до нашего появления лишь догадывались, но уверены не были. Но и нас Ренз поставил перед выбором: не хотелось 'бомбить' людей с орбиты, и даже скорее не потому, что погибнет кто-нибудь лишний — если не 'бомбить', погибнут 'лишние' из своих. Просто в Рензе находилось два мощных средства планетарной обороны: гравитрон и дроббер.

Гравитрон, бесполезный в открытом космосе, использует гравитационное поле планеты: сбивает наведение и самонаведение зарядов, делая точную бомбардировку земли из космоса невозможной. Включенный гравитрон также затрудняет — и это я еще дипломатично говорю — полеты самолетов и вертолетов. Дроббер — тоже исключительно планетарное оружие, наиболее мощное из числа не подверженных действию супертонатора. Дроббер 'плюется' плазменными сгустками от которых не спасает даже 'зеркальный' доспех. Конечно, тандема гравитрона и дроббера против крейсера недостаточно, вот если бы у них еще был один или два ракетных полка. Тогда, включая-выключая гравитрон и 'одаривая' нас в паузах ракетами, можно и крейсер сбить. Но проблема не в том — нам хотелось заполучить по экземпляру обоих видов оружия, чертежи чертежами, но с работоспособными образцами Старику было бы намного легче наладить их производство.

Остальные города перешли под руку их всегоблинского величества императора Келума быстро. Но это был неискренний переход, что-то должно случиться. И случилось, когда Келум объявил об обязательности для исполнения с полудня очередных условных суток всех Законов гоблинов. Об обязательности исполнения всех Законов гоблинов не только для гоблинов, но и всех разумных существ, пребывающих на территории Империи гоблинов.

Раньше мы не применяли наиболее одиозные, слишком уж выбивающиеся из стереотипов современного человека Законы. Наиболее точно гоблинское право соблюдалось в вооруженных силах, а на гражданке — пятьдесят на пятьдесят. Но ведь нужно было когда-то начинать? Мы даже ограничили перемещение между городами, чтобы исключить скоординированное восстание. И все планеты смолчали, все кроме одной, всего лишь одного городка — Тауни на Новой Свободе. В Тауни, впервые за войну, моя флегма дала трещину.

*

Сборный отряд, далеко не все бойцы в 'зеркальном' доспехе, на двух грузовиках и танке пронесся, поднимая пыль, по улочкам Тауни. Танк притормозил на выезде из переулка. Перед нами раскрывалась площадь — в несколько раз больше, чем в моем родном Демобарэ, но даже на краях никакой зелени, голый композит. Пара высотных офисных зданий на фоне низеньких домиков, окружавших площадь, привлекали взгляд как удобная огневая позиция. Но волнующаяся толпа в центре, всего в две-три тысячи человек, пожалуй, не требовала тактических изысков.

'Мирная демонстрация' против Законов гоблинов. Эти люди не знали, что происходит с Республикой, но даже если они и соглашались жить не в ней, то уж, по крайней мере, не по нашим Законам. А как раз по Законам происходящее на площади действо наказывалось кровью — Законы гоблинов являются 'священной коровой' Империи. Лишь полноправный гоблин может предложить уточнение к ним, да и то, со всевозможным пиететом и почтением к изначальному тексту. Изменить же Законы можно исключительно с согласия всех полноправных гоблинов. Сейчас это еще относительно несложно, но с разрастанием Империи вероятность уточнений будет все больше и больше стремиться к нулю.

И это правильно — самосознающие существа, несмотря на разницу в общественном положении и вере должны иметь некий общий устойчивый ориентир в изменчивом мире, нечто способное нас объединять. Ориентир, который не предполагает однозначного разумного обоснования. Ибо разум, углубляясь в дебри анализа Вселенной, зачастую доходит и до отрицания самого себя.

— ...Нет — ограничениям личных амбиций! — доносятся от митингующих слова одного из ораторов. Лица не видно, человек стоит спиной к нам.

Толпа одобрительно шумит.

— Он наверное про то, что женщина не может стать полноправным бароном или графом, а только рэл'баронессой и рэл'графиней, — машинально комментирует Келум: он изучает обстановку.

Я не удерживаюсь и уточняю:

— Но зато мужчина не может стать женой барона или графа.

'И получить подобающее такому общественному положению сочетание льгот и обязанностей...' — додумываю.

А человек у микрофона выкрикивает лозунги дальше:

— Нет — унизительным наказаниям!

— Про плети, что ли? — недоумевает Келум.

А как еще людей наказывать? В тюрьме держать, чтобы большинство превратилось в конченых рецидивистов? Если бы гоблинами были — можно еще выслуженный риск снимать, но ведь не все согласны пойти в гоблины.

Келум вздыхает — похоже, он уже вдоволь насмотрелся на настроения в толпе и пришло время действовать.

— Водометы? — поинтересовался Келум у Жоржи, который во главе кучки гоблинов прибыл раньше, почти к началу.

Тот вздохнул:

— Ни водометов, ни газа, ни шокеров, ничего под рукой нет. Шокеры могут привезти, но для такой толпы их у нас мало.

— Предложения? — в ответ на этот вопрос Келума я ожидал услышать от Жоржи нечто вроде 'разогнать толпу древками секир', но ошибся:

— Спровоцировать зачинщиков по одному и набить им морды.

— Гм... — Келум ненадолго задумывается, через прозрачное забрало видно как он хмурит брови. — Выполняйте.

Двое гоблинов помогают Жоржи по частям снять доспех и наконец поединщик, безоружный и одетый лишь в темный поддоспешник, быстрым шагом устремляется к людям.

— Агов, рыжий! — кричит Жоржи одному из организаторов. — Ты меня боишься?

Рыжеволосый в недоумении смотрит на гоблина, который ниже человека на пол головы. Лицо нашего покрыто шрамами, но шрамы очевидно не кажутся рыжему признаком силы.

— Пошел в ...! — взвизгивает человек, судя по голосу он все-таки волнуется. Что до нецензурщины, так на многих планетах она считается признаком непосредственности и искренности.

— Ты сам только оттуда, да?! — снова кричит Жоржи. — Иди сюда, смелый!

Рыжий и впрямь выходит из толпы, ближе к гоблину замедляется, но все равно идет вперед. Чтобы человек, не обделенный авторитетом среди сограждан, по своей воле полез в драку? Не бывать такому! Но Жоржи этого и не ждет...

— Наглая морда, чо... — не успевает договорить рыжий — Жоржи быстрым движением шагает-прыгает вперед правой ногой, переносит на нее вес тела и с размаху бьет человеку левой ногой в пах.

Рыжий падает сначала на колени, а потом всем телом обрушивается на твердый композит покрытия площади. Человек скулит и воет, а Жоржи уже снова обращается к демонстрантам:

— Ну и чего клювы раззявили, курицы? Может, еще кто смелый?

В первых рядах на лицах возмущение, но пока недостаточное, чтобы вот так запросто влезть в драку. Люди перешептываются, кто-то убеждает других, размахивая руками. Вдруг стройный широкоплечий мужчина появляется из-за спин первого ряда и направляется к гоблину легкой, пружинистой походкой. Становится поинтересней — человек либо занимался единоборствами в реале, либо как минимум много играл в соответствующие игры. Но одновременно с появлением нового участника в толпе обозначилось и какое-то более массовое шевеление, которое мне кажется подозрительным.

Каратека подбирается совсем близко, приподняв согнутые в локтях руки, и бьет ногой. Вернее, пытается ударить — едва нога отрывается от земли и собирается направиться к цели, как Жоржи быстрее молнии выбрасывает вперед свою и припечатывает голень человека стопой. С шагом гоблин сбивает хлопком правой ладони одну из прикрывающих человека рук вниз и колет пальцами своей левой в гортань. Человек закашливается, хватается руками за горло, получает пинок в корпус и падает навзничь.

Тут бы драке и затихнуть, но от толпы отрывается сразу несколько десятков человек и бегом несется к поединщикам. В основном мужчины, но мелькают и женские лица. А ведь Жоржи намного ближе к толпе, чем к нам. Мы тоже бежим, но не успеваем. Я еще вижу, как гоблин предплечьем сбивает в сторону чью-то бьющую руку и ударяет навстречу сам. Но затем его закрывает мельтешение тел. Торжествующий крик повисает над площадью — люди решили, что в отсутствие полиции и сами накажут обидчика.

Я влетаю в толпу, совершенно не думая о собственных флангах и тыле. Отшвыриваю щитом с пути какую-то экзальтированную дамочку. Кто-то бросается мне под ноги, еще двое норовят вцепиться в руки, пытаясь свалить. Я стряхиваю их, шагаю по человеческому телу, бью рукоятью ригвел-секиры и ломаю чью-то руку. Люди наседают все гуще, видимо справедливо полагая, что пару сломанных костей в больничке вылечат быстро. А насмерть — кто ж будет бить мирных демонстрантов насмерть?

Неожиданно из мельтешения тел выныривает кусок керамико-композитной трубы, метящий в прикрывающий меня щит. Я рывком прижимаю блестящий щит ближе к телу, в то же время делая стоящей сзади ногой короткий шаг в сторону — на большее просто нет места — и оказываюсь от наступающего врага почти сбоку так, что оружие пропарывает воздух перед самым 'зеркалом', но не попадает. И тут же мое сиятельство контратакует, пока человек утратил баланс после промаха и не может увернуться — с шагом вперед рукоять секиры впечатывается противнику в челюсть, кроша кость и выбивая зубы.

Вслед за трубой, но уже с другой стороны следует нож, в гуще толпы просто никак не увернуться, и лезвие скользит по пластинам моего доспеха. А где-то невдалеке, перекрывая человеческий вой и крики, раздается пистолетный выстрел. Но пистолетов-то мы с собой не брали. Да, так, пока тут вожусь, Жоржи могут и на самом деле убить! И я наотмашь бью секирой, расчищая путь. Струя крови заляпывает броню, кто-то оглушает пронзительным женским визгом: 'Убили!' Я махаю топором еще раз, другой, прямо перед глазами вываливаются из разрубленного живота внутренности...

И внезапно с очередным шагом у моих ног оказывается окровавленное тело Жоржи, в изодранном поддоспешнике. Сам весь в кровоподтеках гоблин брызжет пеной из разодранного рта и в забытьи лупит кого-то головой о композит. А нападающих уже по сути нет. Вернее, кто-то лежит на земле, а другие улепетывают со всех ног прочь. Среди гоблинов кроме избитого Жоржи нет потерь. Короткая вспышка насилия закончилась и оказывается, что лишь немногие демонстранты в ней участвовали. Остальные же сгрудились испуганным стадом неподалеку.

Из наших разрозненных рядов выступает император и спокойной походкой направляется к людям. Ригвел за спиной в чехле. Щит — на левой руке. Открывает забрало, чтобы точно узнали. И ветер разносит над площадью усиленный техникой властный голос:

— Пшли прочь! Сидеть по домам тихо и не высовываться!

А люди, особенно поспешно в первых рядах, разворачиваются и убегают. Некоторые пытаются удаляться, сохраняя достоинство, но общий испуг заражает и их. Вскоре уже все бегут, прожогом покидают площадь.

— Ну что ж, — комментирует император по общегоблинскому каналу, — раз тыл теперь возвращен в состояние законности и порядка, на завтра назначаю штурм Ренза.

*

Поздним вечером, в частном домике одного из погибших демонстрантов, я долго ворочаюсь на постели и не могу уснуть. В соседней комнате — Р-р-рита, ждет, наверное, что уж сегодня-то я к ней на ночь приду. Но не знает, первый мой сексуальный опыт — с дебелой мазохисткой (пожалуй, даже отчасти садомазохисткой) года на три старше. Да и остальные девахи были потом той под стать. И я тогда к женщинам пожестче относился, мол, ничего с ними не сделается, не фарфоровые. Но и особы ко мне все больше тянулись крепкие, простые. Р-р-рита против них девушка утонченная, и впервые боязно мне к женщине подступиться. Как вспомню, что с другими на пике страсти вытворял, так и думаю: не заслужила моя девочка такого.

Я вставляю в ухо плеер и как есть в спально-спортивном костюме выхожу из комнаты через узенький коридорчик на двор. Только вот чехол с секирой за спину не забываю закинуть — уже рефлекс почти. Нет, в предыдущие вечера я сразу засыпал. Это на меня разгон демонстрации так подействовал. Вот уроды! Им что, жрать не дают или воевать заставляют? И я включаю плеер. Скрежещущие звуки и быстрая мелодия в наушниках действуют умиротворяюще. Недаром Берсерк на свои стихи из 'живых' сэмплов музыку 'наколдовал'. Отличная вещь!

Да, выпускать кишки 'жабам' или 'мохнатцам' еще куда ни шло, но вот людям, когда виртуальный угар отошел, без 'фемто'-компьютеров игровая голодовка получилась... Выходит, не такой уж я толстокожий, как самому казалось. И я достаю секиру малость поправить нервишки.

Широкий мах, лезвие со свистом рассекает воздух. Рукоять в ладони как влитая. Шаг, рукоять топора резко выдвигается вперед, подскок, еще один размашистый удар лезвием. Удар в никуда.

Шаг, прыжок, удар, кувырок, еще удар, перекат. Бой с тенями, тенями моего подсознания. И лишь звезды смотрят с высоты на копошащуюся букашку, букашку по имени человек. Хотя нет, все же чуть большую букашку, насекомое, востребовавшее свою свободу, осмелившееся иметь собственное мнение, пчелу по имени гоблин.

Но наблюдают за мной не только звезды:

— Любимый! — раздается от крыльца. А мы-то еще не признавались друг другу в любви.

Р-р-рита грациозно сходит вниз по ступеням и протягивает руки:

— Иди ко мне.

Она не знает кого зовет. А я, я иду и наконец скажу ей, расскажу, что не хочу причинять любимой боль. Что нам пора расстаться.

— Я все знаю, — говорит она, будто в ответ на мои мысли. — Я буду терпеливой, а ты, ты ведь тоже будешь стараться ради меня, правда? — требовательно смотрят серые, широко открытые глаза.

Но откуда? Откуда она знает? И в памяти всплыли слова Келума: 'предлагаю предоставить полный доступ к муниципальному архиву нашим боевым подругам'. Так вот зачем императору это было нужно, нож ему в глотку! А я, дурак, так и не выделил время почитать, что же там про меня пишут. Написано же, видать, близко к правде. Обязательно потребую изъять информацию из архива!

Но настоящая злость на Келума так и не появилась. Даже совсем наоборот, чувство благодарности проклюнулось и расцвело буйным цветом, когда мое графское сиятельство возлежало ночью в обнимку с Р-р-ритой, вдоволь натешив плоть. Тем более, назавтра выяснилось: Келум устроил так, что кроме Р-р-риты никто больше из наших женщин информацию про меня прочитать не успел.

А она ничего, крепенькая. Я ведь, если забудусь, могу в объятиях и ребра поломать, был уже прецедент. Кусается правда девчушка моя, когда я слишком разойдусь, но кто сам безгрешен и идеален? Кого не прельщал хоть раз в жизни вкус крови?